"Яма слепых" - читать интересную книгу автора (Редол Антонио Алвес)

Глава XX

«Вот скоты, несчастные скоты», — думал так же, как и другие землевладельцы, Диого Релвас, хотя и не так убежденно, понимая, что для организации Ассоциации землекопов время самое что ни на есть подходящее. Ведь землекопы не жнецы и не полольщики, которых можно найти где угодно, хоть в Бейре, хоть у черта на куличках — словом, где работы мало, а рук много и низкая поденная плата. Тех, кто способен держать деревянную лопату чуть больше человеческой руки и ею поднимать землю заливных земель, возводя дамбы, что сдерживают мощные потоки воды в периоды наводнения, тех, кто способен по всем правилам рыть канавы для сточных вод и расчищать рукава рек, не так-то просто найдешь, да и обучишь не скоро. Он только теперь осознавал это по-настоящему, только теперь понимал, что должен обратить внимание на эту большую, такую же большую, как его хозяйство, истину.

И работы нужно проводить вовремя и не прерывать их, не откладывать на потом, ведь дождь о себе не предупреждает — сколько бы ты ни молился на небо, — а Лезирия требует чистых канав, чтобы вода могла так же легко, как пришла, уйти, ну и дамб тоже, чтобы не погиб труд стольких месяцев. Укротителю диких лошадей требуются годы труда, а укротителю реки, у которой сила львиная, — и того больше.

Ассоциация землекопов — дело рук людей образованных, плюньте ему в лицо, если это не так. К тому же своих людей он знал, знал как старых, так и молодых, все они тихие и хорошие, готовые по первому слову лечь под поезд, если он того потребует. И чтоб они, эти люди, как-нибудь поутру проснувшись, решили, что им нужна ассоциация? Нет нужды долго раздумывать, чтобы понять, кто ими вертит. А между прочим, новый король и правительство входят в сделки с организаторами беспорядков, отменяя закон, который мог бы привести тех в чувство, и вселяют в них уверенность, что насилие дает свои плоды, если действовать достаточно настойчиво, — тому яркий пример-отмена закона. И все это на голову земледельцев — тружеников земли, точно обрабатывать землю, предоставляя работу двум третям португальцев, — смертный грех.

Похоже, Португалия была обязана отдать все свои силы, чтобы кормить лиссабонских лентяев и еще ублажать их, потворствуя капризам и злобе. Надо сказать, что и республиканцы и либеральные монархисты обманывали народ, внушая ему, что в такой нищей стране, как Португалия, можно жить припеваючи. Они твердили о Европе, говоря, что и португальцам пора занять место в ряду цивилизованных наций. Но каких, каких наций-то?! Была ли хоть одна, которую можно было назвать цивилизованной? Если словом «Европа» именовался прогресс — смелость, евангельская миссия в мире и порядок, то назовите, какая страна была «Европой» раньше нас?! Однако если «Европа» — это анархия и отказ от традиций, то нам надлежит от нее откреститься, отойти в сторонку, стать связующим звеном, всего-навсего связующим звеном между Старым Светом, Латинской Америкой и Африкой. Тогда мы чувствовали, что на верном пути. Да и теперь мы должны бы быть верны духу той миссии, которая выпала на нашу долю и по части которой у нас большой опыт. Назначение нашего народа — о народе нужно говорить только в данном случае — оставить свой след на других континентах, не покидая своей родины. А родина наша — это земля, сельское хозяйство, да, господа, земля, мать национальных добродетелей.

Он помнил, что раньше у него было другое мнение, но теперь он считал, что только в возрасте шестидесяти лет человек способен по-настоящему проникнуть в подлинную суть вещей. «Суть — прекрасное слово, — подумал он. — В нем есть что-то от таинства. И если в своем развитии человек приходит к общению с непреходящими ценностями, то, значит, он достиг совершенства. Или н-нет?!»

Диого Релвас раздумывал над всем этим и многим другим, Делился с сыном и внуком, сидящими против него у конторки. Он все время поглаживал бороду, собирая в руку седые нити слегка вьющихся волос. Из полученных от других землевладельцев сведений было ясно, что землекопы своих позиций не уступят, во всяком случае так просто и быстро, как бы хотелось хозяевам. Релвас уже объяснял готовому пустить в ход дубинку То Ролину, что совсем не умно делать из них мучеников. И тем более героев. Сам же решил посмотреть, что получится у других, и отложил свое вмешательство на какое-то время. И что же принес ему этот опыт других? Перейра Салданья беседовал с родными Рамальеты и Дескалсо, конечно очень хитро, как старая лиса, и получил одни обещания: они собирались поговорить с молодежью, но так и не поговорили, тогда как одного хозяйского слова должно быть достаточно, чтобы все было исполнено. Но эта молодежь — отродье дьявола! И болела дьявольскими болезнями — как еще назвать все это?… Корь, оспа — болезни детские, разве не так? А политика — болезнь нынешней молодежи. Но это у них пройдет, как проходит корь и оспа, — все дело во времени…

Фортунато Ролин не выдержал и вздул своего крестника Зе Фомекаса айвовой дубинкой. Парень, придя в чувство, сказал-таки крестному — вот так-то! — убийственную правду, заставившую землевладельца взъяриться. «Да, если хозяевам наша Ассоциация не по вкусу, так это потому, что она хороша для нас…»

Сказанное Фомекасом произвело на Диого Релваса такое сильное впечатление, что он понял: пора действовать. Он просто обезумел от ярости. Куда же по этой дорожке они придут, а?! Мигел Жоан только что сказал ему, что настоящий главарь всего-Борда д'Агуа, двоюродный брат Зе Педро. С ним вряд ли договоримся — разговаривать с Борда д'Агуа все равно что поливать себя же самого грязью.

— Пусть отец простит меня за смелость, — сказал Мигел Жоан Диого Релвасу, — но я вижу только один способ пресечь его деятельность: позвать его тетку, мать Зе Педро, и сурово, по-рибатежски, поговорить с ней. Ведь эта чернь только такое и понимает: или ее племянник кончает свои дела с Ассоциацией, или пусть она ищет себе другой дом. Мы не хотим иметь в Алдебаране неблагодарных. В Алдебаране республиканцев не будет!…

— И не выплачивать ей деньги, которые она получает после смерти сына, — добавил Руй Диого, уточняя мысль дяди. — Только так надо действовать в отношении этих Борда д'Агуа.

Старый Релвас качал головой: нет, ни разговаривать с ней, ни лишать ее крова он не будет. Тому причиной были не угрызения совести, нет, с чего бы ему их иметь? Ведь тот, кто смотрит на солнце, не прикрывая глаз, слепнет… И он стоял на своем:

— Нет, мучеников не хочу, нет! Если мы такое допустим, пропадем сами.

— Так, выходит, лучше дать возможность создать им их Ассоциацию? — спрашивал внук.

Диого Релвас поглаживал бороду и, не зная, на что решиться, ходил по кабинету, повторяя, что не желает вспоминать дочь, однако ее образ он видел там, во дворе дома, она точно призрак сидела на гнедой кобыле, которую он приказал пристрелить.

Руй Диого кисло и деланно спокойным голосом предложил:

— Землекопы сейчас в Моушан-дас-Гарсес. Я это узнал вчера. Набрать несколько человек для…

— Здесь не наберешь, нет, они не пойдут на это, — сказал Мигел Жоан.

— Тогда надо привезти из Алентежо… А ночью подпалить их барак и, когда они будут выбегать наружу, отходить их дубинкой… Спросонья да со страху они не поймут, что откуда.

В ответ ему Мигел Жоан улыбнулся одними глазами. Ему не хотелось открыто соглашаться с племянником, но в глубине души он считал, что это хорошо: землекопы нуждались в серьезном уроке — пусть не петушатся. И добавил то, что сам желал сделать:

— Зачинщикам ухо надо резать!… Пусть это будет клеймом. Тогда ни здесь, ни в Алентежо их на работу уже больше никто не возьмет.

Только тут Диого Релвас нашел в себе силы ответить.

— Ни уха, ни пол-уха!… У себя в доме я не хочу ничего подобного.

Он все еще помнил тот сверток, что оставил у него на письменном столе Счастливчик, и как он потом должен был собственноручно бросить его в Тежо. Это он сделал на рассвете.

Вспомнил и принялся тереть руки, точно их все еще жег срам Зе Педро, находившийся в свертке.

Диого Релвас разозлился и велел им уйти.

— Да. Оставьте меня одного, хочу побыть один…

Раннее холодное утро. Диого Релвас один, верхом на лошади, злой и тревожный, со свертком в мешке, привязанном к седлу спереди. Мешок все время подпрыгивает в такт идущей шагом лошади. Диого Релвас спешит, но лошадь идет шагом. Шагом почти два километра. Два бесконечных километра. На одном из поворотов появилась какая-то фигура, смертельный холод объял Диого Релваса, в голову вроде бы вошло тонкое лезвие клинка, потом опустилось вниз до самого живота. И тут он услышал: «Доброе утро, хозяин!» Не в пример обыкновению он ответил, сам не зная почему, ответил вместо того, чтобы, как всегда, коснуться пальцами полей шляпы. Он продолжал спешить, но ехал шагом, чтобы не чувствовать прикосновения к своим коленям подпрыгивающего мешка: ведь от самых ворот усадьбы он старался, чтобы мешок не касался его колен. Но Диого Релвас все время слышал, как тот терся о кожу лошади, производя странный звук. Человек, который смотрит на солнце, не прикрывая глаз, слепнет, повторял он про себя всю дорогу, видя перед собой останки слуги, которые вез. Потом ему все же удалось забыть о мешке, и он даже подумал, что Счастливчик поступил вполне разумно, привезя этот сверток. У берега Тежо он отвязал мешок, крепко сжал его в руке, точно давя то, что в нем было, и, привязав к нему камень, бросил в бегущие воды реки как можно дальше от берега. Потом отметил место, чтобы знать, где это произошло, и видеть его, глядя сверху из Башни четырех ветров. Месть завершилась. Все. Конец.

А возвращаясь домой, уже совсем медленно, он думал о дочери. И из-за дум этих пришел в ярость. Он чувствовал, что проклят ею, да, проклят своей Марией до Пилар. Почему он не смог ее простить?…

— Нет, никому они не отрежут уха, — повторил он сам себе. Но память тут же выдала ему:

«Да, если Релвасам наша Ассоциация не по вкусу, то потому, что она хороша для нас, для народа…»

Похоже, то было ответной местью…

…И главарь был двоюродным братом Зе Педро.

Спустя неделю в один из вечеров трое Релвасов вышли из кабинета хозяина Алдебарана, улыбаясь. Эмилия Аделаиде нашла их в музыкальном салоне и решила устроить маленькую вечеринку. Обе ее дочери были в Лиссабоне, гостили у дядьев Араужо, и ей, как видно, не хотелось рано ложиться спать, а возможно, она тосковала по вечерам графини. Ее английский дипломат теперь жил в Греции, но продолжал писать ей, все такой же влюбленный, готовый вступить с ней в брак по первому ее слову, для него было достаточно одного ее слова, только одного, чтобы сесть на корабль и прибыть в Португалию. И хотя Эмилия Аделаиде знала, что не скажет этого слова, сознавать, что она любима, ей было приятно.

— Сегодня вы выглядите на десять лет моложе, — заметил ей Мигел Жоан.

— Этим вы хотите сказать, что я на десять лет старше, чем кажусь… Поверьте, меня это не радует.

Диого Релвас пробыл с ними до одиннадцати, потом ушел к себе, но прежде, конечно, поднялся в Башню. Руй Диого уже не раз приставал к деду с вопросом: когда же тот разрешит проводить его наверх.

— Не торопись, внучек. Когда я умру… — И с горечью добавлял: — Возможно, значительно раньше, чем думают окружающие.

Ведь только он знал клятву, данную самому себе перед алтарем защитницы Алдебарана.

Но в гот момент землевладелец о ней не вспомнил.

— Будем надеяться, что ночь пройдет так, как нам надо! — пожелал внук, когда, прощаясь, подносил грубую руку деда к губам. Оба взглянули друг на друга с надеждой.

И вот что-нибудь около четырех утра господский дом сотряс взрыв, разбудивший весь Алдебаран. Вскоре все узнали, что около кабинета Диого Релваса разорвалась бомба и в стене зияет дыра, в которую может пройти запряженная волами повозка. Мигел Жоан отбыл в поселок, чтобы сообщить властям о с учившемся, и власти незамедлительно прибыли.

К воротам имения «Мать солнца», теперь уже охраняемым полицейскими, со всех окрестностей стекался народ. По двору в одиночестве расхаживал Диого Релвас, расхаживал, поджидая приезда председателя муниципалитета, как думала чернь, сдерживаемая блюстителями порядка по ту сторону дороги.

Он расхаживал до тех пор, пока на дороге не появилась черная коляска Релвасов, в которой ехал Мигел Жоан и толстый, малоподвижный Теодоро Симоэнс с увесистой папкой под мышкой, которую он всегда имел при себе с того самого момента, как охрана порядка в муниципалитете стала его обязанностью. В двух метрах от Релваса он обнажил голову и тут же исчез вместе с хозяином в доме, опасливо взирая на зияющую дыру в стене. Он был обеспокоен, это точно. Жена Теодоро Симоэнса очень волновалась перед его отъездом, дважды бухалась в обморок, что, совершенно естественно, привело того в подобное же состояние.

С землевладельцем Алдебарана он беседовал недолго. Оба они очень скоро пришли к заключению, что действовать против Релваса могли только люди Ассоциации землекопов.

Может ли он дать какие-нибудь показания, которые помогут суду в деле расследования?

Были выслушаны слуги, один из которых — Шестипалый — сказал, что видел Антонио Борда д'Агуа около ворот имения так что-нибудь около двенадцати. Говорил ли он с ним? Да, он сказал ему «доброй ночи», но Борда д'Агуа ничего ему не ответил. Но то, что это был Борда д'Агуа, он узнал сразу по походке вразвалку и по росту. Второго такого верзилы во всей округе не сыщешь.