"Двадцатые годы" - читать интересную книгу автора (Овалов Лев Сергеевич)4— И-ий-ёх! — вскрикивает Федосей и решительно встряхивает вожжами. Вдали показалась рощица, с краю — облезшие ветлы, а за ними березы, не утратившие прелести даже в конце октября, желтые листья на ветвях трепещут, точно бабочки. Рощица приблизилась, мелькнули за стволами кресты и остались позади. Кладбище… «Что за примета? — подумал Славушка. — К добру? Не к добру?» Вот и церковь, вот и дома… Усталая Машка перешла на рысь, даже как-то весело бежит мимо палисадников, за которыми скучно стоят серые домики, мимо новенькой белой церкви, телега прыгает по ухабам, ныряет из колеи в колею, и Славушка понял — это конец пути. — Чует дом, — хрипло произнес Федосей и кнутом указал на серые домишки. — Поповка. — Какая Поповка? — спросил Славушка, с огорчением думая, что ошибся. — Деревня? — Какая деревня? — пренебрежительно сказал Федосей. — Приехали. Успенское. А здеся у нас попы живут. На крыльце одного из домиков пламенела девица в оранжевом, не по погоде легком платье, всматриваясь в проезжающих. Федосей искоса взглянул на нее и помахал кнутиком. — И поповны, — добавил он, натянул вожжи и свернул на деревенскую улицу. За избами — лужок, проулок, палисадник, дом на высоком фундаменте, тесовая галерея вдоль дома, амбары, сараи, какие-то пристроечки… — Приехали, — объявил Федосей, подъехав к галерее. — Тпру… Вечер пал на землю, лишь брезжит белесая галерейка. — Надежда! На крыльце появилась босая баба, в кацавейке с короткими рукавами, в клетчатой поневе, с лицом, багровым даже в темноте. — Примай! — Какракужи назазализя… Славушка с трудом, но разбирает: «Как раз к ужину, заждались». — Айдате прямо по галдарейке в куфню… Славушка торопливо потянул саквояж из примятого сена, хотел спрыгнуть — и не успел, его приняли сильные руки Федора Федоровича. — Доехали? — с облегчением спрашивает отчим. Славушка — на земле, а выбежавший Петя взбирается на телегу. Федор Федорович протягивает руки жене: — Наконец-то, Вера… Тут же, следом за отчимом, появился худощавый мужчина в черной куртке, застегнутой до самого ворота, вразвалочку приблизился к Вере Васильевне. — Будем знакомы, деверек ваш. Слышу, кричат. Думал, померещилось. Я наказывал Федосею: запоздаете, ночевать в Каменке. Проходите, проходите, маменька очень даже вами интересуются… Громадные темные сени. Кухня. Четверть помещения занимает громадная печь. Кухня разделена перегородками на три части, в большей, сразу от входа, две скамейки вдоль стены и большой, темный от времени, дощатый стол, прямо за перегородкой собственно кухня, устье печи с шестком, направо закуток с полатями… Целая изба, и не как у бедного мужика! Все за одним столом, как в феодальном замке, и господа и слуги. Мальчику вспомнился Вальтер Скотт — мрачная трапезная в поместье какого-нибудь шотландского эсквайра. Владетельная дама — старуха необъятной толщины, в ситцевом синем капоте, старший сын на возрасте и младший, Федор Федорович, заехавший в родной дом на перепутье, две невзрачные женщины, одна помоложе, востроносенькая, бледненькая, другая, краснорожая, постарше, двое странных субъектов в потрепанных синих мундирах… Федор Федорович шепчет что-то Вере Васильевне на ухо, и мама прикасается губами к старушечьей щеке, а отчим наказывает Славушке, и тоже шепотом, подойти, поцеловать старухе руку, и Славушка приближается, — рука, пухлая, коричневая от загара, с набрякшими венами, неподвижно лежит на столе, — Славушка наклоняется, и запах прелого белья ударяет ему в нос. С Петей Славушка так и не успевает поздороваться. На столе таз с супом, все черпают и несут ложки ко рту, подставляя ломоть хлеба, чтоб не капать. Павел Федорович взглянул на гостью, оборотился к востроносенькой: — Нюрка, подай… Та мигом слетала на чистую половину, принесла тарелку. Павел Федорович своей ложкой наполнил тарелку, подвинул гостье. — Мы здесь по-простому, со свиньями из одного корыта хлебаем. Славушке отдельной тарелки не полагается. — Мы вас в зале поместим, — обращается Павел Федорович к гостье. — Тут вам и спальня и будуар. Правильно произнес: «будуар». Приветливо, но не без насмешки. Прасковья Егоровна мычит, не понять — одобряет ли, возражает, может, к лучшему, что не понять. Зал! Два дивана с покатыми сиденьями, обтянутыми черной клеенкой, с деревянными выгнутыми спинками, два овальных стола, киот до потолка, загороженный огромным филодендроном, между окон фикусы, застекленная горка, на верхних полках фарфор, на нижних — книги. Жить можно. — Я устала, Федя, — говорит мужу Вера Васильевна. — Иди укладывай детей. Славушка перебирается к Пете. — Ну как ты? — расспрашивает брата. — Не обижают? С кем подружился? Бандиты здесь есть? Петя рассказывает. Прасковья Егоровна с трудом двигается после удара, еле ворочает языком, но по-прежнему все ее боятся, даже Павел Федорович, а когда не понимают, сердится, грозит палкой. Павел Федорович весь в хлопотах. Востроносая Нюрка — кухарка, доверенное лицо Павла Федоровича, и, пожалуй, не только доверенное лицо. Багроволицая Надежда и ее муж Федосей — безземельные крестьяне, заколоченная их изба разваливается в Нижней Залегощи, а сами вот уже восьмой год живут у Астаховых в батраках. Кавалеры в синих мундирах — пленные австрийские солдаты, тот, что пониже, Петер Ковач, не то хорват, не то мадьяр, мало чем отличается от русских крестьян, длинный — Франц Шлезингер, управляющий большим конфекционом в самой Вене, оба направлены на работу в хозяйство Астаховых. — Как же ты проводишь время? — интересуется Славушка. — Работаю, — хвастается Петя. — Федосей пашет, а я бороню. Славушка пугается, что его тоже заставят боронить. — А в школу ходишь? — Иногда, но чаще я с Федосеем. Павел Федорович уже приспособил Петю в работники! — А бандиты здесь есть? — Самый главный — Быстров! — Откуда? — Председатель исполкома. Всех грабит подряд. Петя рассказывает о Быстрове. У Дроздовых, помещики тут, отнял пианино. Отнимает хлеб у мужиков. В Орле у генерала Харламова отнял жену… Петя наслышан о многих похождениях Быстрова, и Славушка замирает от желания увидеть этого разбойника. — Как же его выбрали председателем? — Разве не слышал, что все большевики — бывшие каторжники? Они долго еще говорят, пока сон не смежит их веки. |
||
|