"Лесная быль. Рассказы и повести" - читать интересную книгу автора (Радзиевская Софья Борисовна)

Как мы Гнедка ловили

Солнце стояло уже высоко, когда я, отдохнув и умывшись после длинного пути, вышел на главную улицу заводского посёлка. Улица эта заросла курчавой травой, только посередине её вилась, обходя камни и выбоины, узкая дорожка. По обе стороны улицы тянулись деревянные заборы с резными калитками, а внизу, под горой, с журчанием пробивался к реке холодный прозрачный ключ.

Всё это было совсем не похоже на московские улицы с накалённым асфальтом и высокими каменными домами. До того не похоже, что я, пройдя несколько шагов по дорожке, остановился и долго смотрел то на покрытые тёмным еловым лесом горы, то на коричневого жука, важно переползавшего дорогу.

– Хорошо! – сказал я вполголоса и, глубоко вздохнув, встал на цыпочки и потянулся – так мне стало вдруг легко и приятно.

Но тут же я вздрогнул и обернулся.

– Ты что можешь? а?.. – раздался позади меня звонкий голос.

Перед открытой калиткой стоял паренёк, немного выше меня и пошире в плечах. Он как-то особенно задорно упирался в землю босыми ногами, руки засунул в карманы, а локти расставил широко и по-обидному.

– Ты что можешь, а?.. – повторил он и, шагнув за калитку, в глубь сада, прибавил: – А я – вон что! – И неожиданно наклонившись, проворно встал, на голову, вскинул ноги кверху и заболтал ими в воздухе. Потом перевернулся, подпрыгнул и, подбоченившись, занял прежнюю позицию у калитки. – Эх ты, Москва! – сказал он презрительно и, тряхнув рыжими вихрами, хотел прибавить ещё что-то, должно быть, обидное, но тут я успел оправиться от первого смущения.

– Только-то! – протянул я. – Ну, брат, в Москве не этому учат.

Быстро нагнувшись, я прошёлся колесом, вскочил на ноги и принял оборонительную позицию.

Но это было лишнее: веснушчатая физиономия задиры засияла искренним дружелюбием и восторгом.

– А ведь я тебя вздуть ладился, – заявил он так весело, точно это было самое приятное для меня сообщение. – Приехал, думаю, петух московский, я те покажу Москву… А ты вон какой!

И разом, почему-то оглянувшись, переменил тон.

– Сюда, – сказал он. – Тут наискосок к речке ближе. Валяем? Живо!

– Куда? – недоверчиво отозвался я и хоть и переменил позу на менее вызывающую, но кулаков не разжал: кто знает, что ему ещё вздумается, этому рыжику.

– На пчельник. Куда же ещё? – удивился мальчик. – К деду Софрону чай с мёдом пить. В колхозный сад. Теперь мы с тобой дружим, – деловито прибавил он после некоторой паузы. – Коли Петюха к тебе вязаться будет, ты мне только скажи, я ему наломаю. Айда!

Я смотрел на него во все глаза, всё ещё не решаясь двинуться с места.

– То драться, а то на пчельник… – проговорил я нерешительно, но потом оглянулся и махнул рукой.

– Идём, – сказал я твёрдо.

– Поспевай, – крикнул уже на ходу мальчуган и, завернув за угол сада, помчался вниз по тропинке, прямо к самой Серебрянке.

– Мы тут вброд, – продолжал он, немного запыхавшись от быстрого бега. – Моста у нас нету. Только скорей, а то мамка увидит – сейчас работы надаёт, она на это люта.

Глаза у нового знакомого были весёлые, голубые, в рыжих крапинках, точно и туда забежали веснушки, вихор топорщился, и весь он мне вдруг страшно понравился.

– Сейчас дед Иван по саду ходит, на яблони глядит: где подрежет, где что. А дед Софрон – за пчёлами, – заговорил опять Рыжик, ловко пробираясь сквозь кусты лозняка. – И ругаются. А потом вместе чай пить сядут. С вареньем. Мы, значит, в самое время и поспеем: нам либо варенья, либо мёду дадут.

– Так чего же они вместе чай пьют, если ругаются? – всё больше удивлялся я, поспешно продираясь за ним.

– Нельзя им врозь-то, – И мальчишка, обежав кучу хвороста, остановился у самой воды и засмеялся. – Варенье как варили? Яблоки-то – Ивановы, а мёд – Софронов. Как поделить? А поругавшись, и чай лучше пьётся, с устатку-то.

Говоря это, он быстро скинул штанишки, рубашку и свернул их в узелок.

– Ты тоже всё в рубашку заворачивай, – заботливо объяснил он. – На голову привяжем, чтобы в речку не попало. Живо! А ботинки сюда, под корягу сунь. На что их сейчас? Босому легче.

Через минуту, крепко привязав узлы с одеждой рукавами под подбородки, мы уже входили в воду.

– Левей забирай, – говорил Рыжик. – Омут тут. Ну, плыви. Тебя как зовут-то?

– Серёжа, – отвечал я, старательно отмеривая сажёнки, чтобы не оплошать. – А тебя как?

– Мишка, а ещё – Юла, – объяснил тот, – потому как я на месте сидеть не могу. Всё кручусь. Иголка во мне ходит, вот она и гоняет меня. Сидеть не даёт.

– Игол… – от изумления я раскрыл рот и чуть не захлебнулся. – Как иголка? Как ходит? – продолжал я уже на берегу, надевая трусы и дрожа, потому что вода в Серебрянке даже летом была как лёд холодная от ключей. – Как иголка в живом человеке ходить может?

Мишка был, видимо, очень доволен произведённым впечатлением.

– В Москве-то, видно, не всему учат, – подмигнул он. – Сюда лезь, тут тропка. Мамка, значит, мне штаны зашивала, а у соседа ястреб курицу потащил. Она в окошко увидала да бегом, а иголку в штанах забыла. А я штаны надел да на лавку сел – обуваться. А иголка р-раз, да в самое это место – вон сюда. Враз влезла, я и зацепить не поспел. А теперь со мной Васька на одной постели не спит. Из тебя, говорит, иголка-то выткнется, а в меня воткнётся.

Мы с трудом взобрались на крутой берег речонки, хватаясь за камни и прибрежные кусты.

– Слышишь? – на минуту остановился Мишка и, запыхавшись, вытер рукавом раскрасневшееся лицо. – Это осина шумит, она, точно заяц, ушами хлопает: лоп-лоп-лоп.

Я расхохотался. Вдруг что-то серое метнулось у меня из-под ног и мячиком покатилось в лес.

– Ай! – вскрикнул я. Но тут загорелая рука мелькнула перед моими глазами, и камень со свистом пролетел и ударился в кусты.

– Немного не доспел! – с досадой вскрикнул Мишка. – Враз бы его положил. А ты чего смотрел?

– Да я не успел, – сконфуженно оправдывался я. – Я ведь… – и тут же запнулся и замолчал: ни за что на свете не признался бы я Мишке, что сейчас видел живого зайца первый раз в жизни.

– Ну, где тебе успеть. Ты ведь московский, – протянул Мишка. – И попал бы, так не зашиб.

И он несколько пренебрежительно пощупал мускулы на моей руке.

Я вспыхнул. Крепкое пожатие Мишкиных загорелых пальцев заставило меня почувствовать, насколько новый товарищ превосходил меня в силе.

– Мы про зайцев на уроках проходили, – начал я несколько неуверенно. – Заяц относится к отряду грызунов, у него передние резцы…

– Растут всё длиньше, – перебил меня Мишка. – Ежели ему об дерево их не точить, они ему рот раздерут. Слыхали… А вот как заяц следы путает, чтобы его лисе не соследить, видал?

– Нет… – признался я.

– А сколько зайчат зайчиха родит, знаешь? А сколько она их молоком кормит, слыхал? Один раз. А потом они под кустом три дня сидят нерухомо. Вот как. И лисица их не учует, потому как от них следов нет. Понял?

– Понял, – покорно ответил я, подавленный таким превосходством в познаниях. И в порыве искренности прибавил: – Ты знаешь, ведь я первый раз на Урале. Папа говорил, что теперь на Урале никаких приключений и опасностей не бывает. А мама всё-таки боялась и пускать меня не хотела. И потом думала, я тут соскучусь.

– Ишь ты! – удивился Мишка и даже присвистнул и тряхнул хохлом. – Тут ягоды, грибы, рыбу ловить будем, какая скука? С чего это она у тебя такая?

Я растерялся и не знал, что ответить, но Мишка не дал мне времени на размышления: должно быть, в нём и вправду сидела иголка.

– Бежим скорее! – крикнул он, поворачивая по тропинке вдоль реки. – Сейчас в ложбинку спустимся – тут тебе сад этот и есть.

Дорожка шла над крутым обрывом в густом старом еловом лесу. Несмотря на яркое солнце, в нём было сумрачно и прохладно. Мёртвые нижние ветви переплелись в сплошную сетку, загораживая путь вне тропинки, а голая, лишённая травы земля была густо усыпана сухими бурыми иголками.

– А вон и сад! – вскрикнул Мишка и остановился так неожиданно, что я, не удержавшись, набежал на него.

Место для сада было выбрано с толком: небольшая долина, закрытая от северных ветров и открытая солнцу, спускаясь к реке, притаилась среди старых елей, так что её нелегко было и заметить. Колхозная пасека находилась тут же.

Оба старика были в саду. Их голоса мальчики услышали издали.

– Нет, ты мне скажи, по каким правам должен я теперь искусанный ходить? – визжал тонкий пронзительный голос. – По каким правам у меня теперь глаз запух и рот на сторону? Как я теперь прищепку[16] делать стану, когда мне смотреть нечем?

– А ты руками-то не махай, козлиная борода, – послышался густой добродушный бас. – Руками не махай. Пчела, она суеты не любит. А ты бородой крутишь, руками вертишь, – она и гневается. Ты глинки сырой приложи, он враз проглянет, глаз-то.

– Враз проглянет! – передразнил первый голос. – Самому бы тебе так вот рот на сторону своротило!

Задыхаясь от смеха, Мишка зажал рот руками.

– Они всегда так, – шепнул он мне. – Здорово разошлись. Теперь уж скоро чай пить сядут.

Мы пробрались сквозь густую чащу ольховника и вышли на поляну, к саду. Маленький старичок в длинной белой рубахе с красным поясом стоял под крайней от леса яблоней и горестно качал головой: большой зелёный улей, сброшенный с подставки, стоял на земле, и пчёлы с жалобным и злобным гудением вились около его летка.

Немного подальше, выставив вперёд острую бородку клинышком, стоял другой старик, высокий и худой, в синей рубашке, босиком.

– Не жеребец, а сущий оборотень, – говорил он. – Три дня как с колхозной конюшни сбежал. По лесу бродит, конюху не даётся. Никто как он шёл да боком и своротил.

– Всё-то ты, сват, с чёрным словом, – укоризненно покачал головой белый старичок. – Всё с чёрным словом. Пчела, она, брат, этого не любит, она… – И, не договорив, он нагнулся и с трудом повернул улей.

Дед Иван, распухший и злой, опустился на еловый чурбан и, водя ножиком по оселку, недоброжелательно следил за хлопотами деда Софрона.

– Ружьё бы достать, – проворчал он, – да влепить этому чёрту косматому дроби под шкуру, небось отвадится. Не то переваляет твои колоды, а тварь-то «тихая» тогда и вовсе меня со свету сживёт.

– Что ты, что ты, сват, – заволновался дед Софрон. – Видано ли дело такого жеребца портить? Словить его надо – и весь сказ.

– Сказ-то выходит долгий, – ворчал дед Иван, осторожно пробуя пальцем остроту лезвия. – Как словить, когда сбаловался и конюху не даётся? Я и сам не дурак, чтоб жеребца портить. Ясно – словить, да вот как?

– А я знаю, – отозвался вдруг Мишка, выступая из кустов. – Здравствуйте, дедушки! Я его вечером на тропке подкараулю. Гнедка-то. Как он к ручью пить пойдёт. На суку сяду, над самой над тропкой, да ему прямо на спину ка-ак скокну…

Смешливый дед Софрон так и присел около улья.

– Ну и потеха, – приговаривал он. – Соколом да на утку сверху, стало быть.

– Дураку не ум помешал, – проворчал неукротимый дед Иван. – Чем малого за вихор рвануть: не блажи, мол, так он ему ещё потакает. – И, сердито сунув ножик в карман, он направился к крытому берестой шалашу, приютившемуся под яблоней.

Мне стало очень обидно за Мишку и за деда Софрона.

– Я тоже пойду, – сказал я громко, выступая из-за Мишкиной спины. Обрадованный Мишка ткнул меня локтем в бок.

– Ловко, что я тебя там-то не вздул, – восхищался он своей догадливостью. – Я, брат, сразу увидал, что из тебя толк будет. У меня, брат, глаз…

– Шишек на самовар пособирай, ты, глазастый, – окликнул его дед Софрон. – Чашки и хлеб из сундучка достань. Сват, чай-то с мёдом пить будем аль с вареньем?

– Слыхал? – отозвался Мишка, сияя. – Дуй в шалаш, напьёмся – во!

– Показывай, откуда чашки доставать, – радостно откликнулся я и двинулся к шалашу.

Предстоящее приключение привело нас в самое радостное настроение, и до шалаша мы, пыхтя и переваливаясь, добрались на руках.

– Я и чашку эдак до костра донесу, – хвастался развеселившийся Мишка. – В зубах ежели, а то и промежду коленок.

– Вот я тебя зажму промежду коленок, пострелёнок, – сердито отозвался дед Иван и замахнулся удилищем. – Будешь у меня бить чашки-то.

Чашки и хлеб, ввиду такой угрозы, были доставлены к самоварчику, стоящему у костра, обычным способом.

Потом мы вперегонки бросились собирать сухие еловые шишки.

– Ты которые смолистые бери, – учил меня Мишка, проворно кидая шишки в берестяной коробок. – Смолюшки, они дыму поддадут, зато самовар от них враз закипит.

Приспособив прогоревшую до дыр железную трубу, мы, приподнимая её, принялись подкидывать шишки в пузатый и кособокий медный самоварчик.

Около костра хлопотал дед Иван, помешивая длинной ложкой в железном котелке, висевшем над огнём. В котелке булькало и шипело, а дед Софрон, присев на пенёк, мастерил что-то из дощечек и проволоки и довольно кивал головой.

– Вот так, – приговаривал он. – Теперь будет ладно. Каша-то не поспела, сват?

– Сейчас поспеет, – отозвался сват и, заглядывая в котелок, морщился от пара, обдававшего лицо. – Упрела в самый раз. А вот у ребят с самоваром неуправка.

– Закипает уже! – воскликнул я и, нагнувшись над дымящей, как вулкан, трубой, протолкнул в неё щепочкой сухие смолистые шишки.

Я кашлял и задыхался, но даже это доставляло мне большое удовольствие. Снимая и надевая трубу, я то и дело нагибался к Мишке и шептал:

– Скоро он придёт? А может быть, и вовсе не придёт?

– Придёт, – отвечал Мишка тоном бывалого охотника за мустангами. – Не первый раз он так: убежит да по лесу и шатается. И всё мимо пасеки вечером к речке пить ходит. Дошатается, пока не попадёт медведю в лапы.

– Кончай разговоры, – сказал дед Иван, опрокидывая целую горку душистой каши на широкое деревянное блюдо. Он сделал на верху пшённой горки ямку и бережно влил в неё немного растопленного масла из глиняного кувшинчика с отбитым носиком.

– Садись, Мишутка, – приветливо сказал дед Софрон. – И ты, чужачок, садись, чурбашки подвиньте себе, а то и так, на траву, как способнее.

Мы уселись вокруг блюда с кашей, держа в руках круглые деревянные ложки. Ели, стараясь не сорить, брали кашу по очереди. Я подражал всем движениям Мишки, что бы не ударить лицом в грязь.

Старики и Мишка разговоров за едой не признавали, поэтому во всё время ужина царило молчание. Тем временем начало смеркаться. Догоравший костёр ярко вспыхивал, и отдельные ветви яблонь освещались так ярко, что казалось: они повисли в воздухе, точно руки, протянутые из темноты.

Наконец Мишка со вздохом отодвинул от себя чашку с золотым ободком.

– Спасибо, дедушки, за чай, за сахар, – солидно сказал он, а мне шепнул: – Идём, Серёга, на засидку, а то ещё Гнедка прокараулим.

Длинная ветвь старой корявой берёзы протянулась над самой тропинкой. По бокам тропинки рос густой колючий кустарник. Гнедко должен был пройти к реке как раз под этой веткой. На ней-то мы и решились устроить засаду.

– Сюда садись, – шепнул мне Мишка. – Вот увидишь, как управлюсь. Он только скокнуть на него не даётся. Гнедко-то. А как сел, он тогда смирен. Ты меня за живот только не хватай, я страсть щекотки боюсь. Ну, не дыши теперь!

Я послушно старался не дышать, хоть от этого шумело в ушах и кружилась голова. Тишина наступила такая, что когда в траве внизу вдруг чиркнул сверчок, мы вздрогнули и схватились друг за друга.

– Тяжело мне от иголки сидеть так-то, – чуть слышно прошептал Мишка и вздохнул.

– Колется? – испуганно спросил я.

– Да не колется, беспонятный ты, а скорость такая во мне от неё – ну никак не усижу.

На тропинке внизу что-то смутно зашевелилось.

– Гнедко это, – шепнул Мишка. – Ну, теперь гляди, как я…

Я отчаянно вцепился ему в руку.

– Мишка, – задыхаясь, зашептал я, – не Гнедко это, это…

Но было уже поздно. Мишка ловко соскользнул с ветки, секунду повис на руках и прыгнул…

Страшное рычание и пронзительный крик, казалось, наполнили весь лес. Я судорожно ухватился руками за берёзу, не смея глянуть вниз. Вдруг по стволу что-то зацарапалось. Мишка, вновь оказавшись на ветке, схватил меня за руку и дёрнул так сильно, что я чуть не упал на землю.

– Лезь выше! Лезь выше! На медведя я скочил.

От толчка я потерял равновесие и болтался на качавшейся ветке, обхватив её руками и ногами.

– Пусти меня! – крикнул я в ужасе. – Пусти, а не то свалюсь. Пусти!

Внизу шум разрастался. К дикому рычанию прибавились крики, кто-то выстрелил с грохотом, как из пушки.

– Лезь отсюда. Убьют, – упорствовал Мишка и теребил меня за рукав. – Слышь, дед Иван ровно очумел, в медведя-то по верхам палит!

– Стрели, сваток! – отчаянно закричал дед Софрон. – Стрели скорей да вынь ты меня из куста для ради бога.

Вторая пуля свистнула около моего уха. Видно, старики и правда с перепугу искали медведя на деревьях.

– Шомпола никак не найду, – раздался пронзительный голос деда Ивана. – Да зарядить нечем.

– Дедушка, ой, дедушка, не стреляй, – завопили мы с Мишкой в ужасе. – Убьёшь ты нас! Не стреляй!

Выглянувшая из-за горы луна помогла разобраться в суматохе. Медведя давно и след простыл.

Жизнь свою мы с Мишкой спасли, скатившись с дерева, прежде чем дед Иван перезарядил свою «пушку». А потом разыскали деда Софрона и помогли ему выбраться из куста, в который он ухитрился попасть.

Утра мы дождались в шалаше у костра. Ни за что на свете не согласились бы мы отойти от него, да и дед Софрон не пустил бы. Со светом он сам в челночке отвёз нас на тот берег и проводил прямо к заводу.

– Ты сразу не ходи домой-то, – посоветовал мне Мишка, когда челнок ткнулся носом в берег. – Дедушка спервоначалу пойдёт мамке моей скажет, а мы на чердаке отсидимся. Я всегда так делаю. Пущай у неё сердце перегорит, а то она скорая – враз за волосья.

Над нами долго смеялся весь завод.

– Расскажи, Миш, как ты медведей за уши ловишь? – спрашивали рабочие и доводили Мишку чуть не до слёз.

А я вскоре после этого происшествия написал матери письмо.