"Ледяной телескоп (сборник)" - читать интересную книгу автора (Клименко Михаил)2Не знаю, сколько прошло времени после телефонного звонка, на который я так и не отозвался. Кто-то настойчиво, негромко стучал в дверь. Я открыл глаза. Было раннее утро. Я вскочил с постели, выбежал в прихожую. — Кто там? — раздраженно спросил я. — Открывай, Максим! — Это еще кто? — удивился я. — Дядя Станислав, кто еще может быть! — Вы приехали?!. — Я торопливо открыл дверь. Перед порогом стоял коренастый мужчина. Он был настолько толст, что у меня на миг даже возникло опасение: сможет ли он протиснуться в дверь. Его обтягивал зеленый в белую полоску костюм — сам по себе обширный, но тесный для своего владельца. Обняв меня, он принялся восклицать: — Максим!! Так вот ты какой!.. На-ка чемодан, волоки. Вот так парнище: в два раза выше меня!.. — Я ждал звонка, а вы сами приехали… — радостно лепетал я. — Вот, из Ашхабада проездом в Хорезм, — говорил он, широко улыбаясь, шумно распинывая в прихожей обувь. — Ух, устал!.. А дома никого? Один! Спешу, Максим. Спешу, как мелкий бес на шабаш. В Хорезм, в Хорезм!.. Внешний вид дяди Станислава, его бодряческая манера держаться на некоторое время смутили и даже разочаровали меня. Размышляя о его почти квадратной фигуре и о неимоверных складках на загривке, я следовал за ним. Дядя погрузился в хилое, жалобно заскрипевшее кресло. — Ах, ты и вымахал, юноша! — улыбаясь, восторженно глядя на меня, хлопнул он по подлокотникам широченными ладонями. — Двенадцать лет ведь не видались? Как хоть вы тут живете? Я сел на диван, зажал руки между коленями, зевнув, сказал: — Ничего… живем нормально. Володя дня через три приедет. Отец с матерью позавчера к тете Альбине уехали… А у меня каникулы начались… — Ну вот что! — шлепнул, как припечатал, дядя ладонью по подлокотнику. — Марш спать! Я смотрю, ты только и знаешь зевать. Вот и будем сидеть да зевать. — Да я ведь тоже почти всю ночь не спал. Один тут привязался звонить. — Кто такой? — готовый немедленно защитить меня, сурово спросил дядя. — Кобальский тут один, фотограф… — Выключил бы телефон — и делу конец! Как отключается телефон-то?.. Тут все наглухо у вас: провода прямо из стены… Я пошел на кухню за ножом. Вернулся, а он провод уже оборвал. — Звонить некому, — удовлетворенно проговорил он. — И без сумасшедшего фотографа обойдемся. — А как, дядя Станислав, развалины замка Шемаха-Гелин? — спросил я. — Вы поиск не отложили? — Дня через два поедем с тобой. Может, и Володя поедет… Он из посудного шкафа достал две рюмки. Из чемодана извлек большую бутылку коньяку. Налил граммов по сто, и мы выпили за встречу. Когда мне стало весело и легко, он налил еще. Как я ни отказывался, он заставил меня выпить. Разговор у нас как-то не клеился. Скоро дядю сильно разморило, и мы разошлись по комнатам. Я лежал у себя и курил. Мне было хорошо, спать не хотелось. Кругом тишина. Телефон молчал. Я все удивлялся, что этот крепыш мой дядя. Вот уж не представлял его себе таким. Мало-помалу я стал ловить себя на мысли, что дядя Станислав мучительно кого-то напоминает. Но кого? Погасив очередную сигарету, я лег на спину и закрыл глаза. Так пролежал минуты две, как вдруг мне представилась могучая спина фотографа Кобальского. Он вроде бы стоял в какой-то комнате смеха перед зеркалом, в котором его отражение было раза в два сплюснуто и растянуто в стороны. И самое неприятное во всем этом было то, что искаженное отражение Кобальского было не чем иным, как вполне нормальным отражением моего дяди Станислава Грахова! Я вскочил с постели. — Дядя Станислав!! — крикнул я. — Дядя!!. — Максим, что такое? — донесся сразу же меня успокоивший, уверенный голос. — Что случилось? Я вошел к нему в комнату. Он лежал на кровати. — Кто-нибудь звонил? — повернувшись, добродушно спросил он. — Да нет. Дядя Станислав, вы же оборвали провод. — Кто-нибудь стучал? Так открой дверь! Чего бояться? — Дядя, мне показалось, что вы похожи на Кобальского… — На какого Кобальского? Что за белиберда, Максим! Ну иди спи. Днем разберемся. Я долго лежал в постели — курил, разглядывал старую фотографию, на которой, кроме меня, карапуза, и других, был и он, молодой дядя Станислав. Да, за такое время все сильно переменились… В далекую дверь негромко, продолжительно постучали. Я поднялся, пошел и открыл дверь. На крыльце, освещенный только-только что взошедшим солнцем, стоял фотограф Кобальский. Его подбородок покрывала та седоватая щетина, которую еще нельзя назвать бородой. На нем был серый, в широкую полоску костюм. Прижимая рукой к телу, он держал что-то довольно объемистое, завернутое в коврик с национальным орнаментом. Он переложил, скорее по животу перекатил сверток в левую руку, протянул мне правую и сказал: — Добрый день, Максим! Разрешите представиться vis-a-vis. Кобальский Станислав Юлианович… И тут нечто большое, прозрачное выскользнуло у него из-под руки. Он прижал к телу пустой коврик, неудобно повернулся и замер. Округлая хрустально-прозрачная глыба льда упала к нашим ногам и, оставаясь все такой же чистой, блистательно сухой, по пыли тяжело откатилась к середине дворика. Она так сверкала в лучах всходившего солнца, что я инстинктивно заслонился рукой, наверное боясь повредить себе зрение. Посреди дворика ясно, полуденно светясь, лежал огромный, чистейшей воды алмаз! Стоило мне лишь чуть сдвинуться с места, и он, как казалось, поворачивался в лучах раннего солнца другой гранью. Потрясающая прозрачность его тела свидетельствовала о его несомненных достоинствах. Бог мой, и сколько же в нем было каратов? — Никто не увидит? — быстро, опасливо спросил Кобальский. — Нет, — очнувшись, ответил я. — Никто. Гость в два прыжка оказался около алмаза, вскинул над ним коврик и накрыл. Все это смахивало на фокус факира. И было слишком необычным, для того чтоб быть правдой. — Что это такое? — толком не осмыслив всего происходящего, задал я довольно дикий вопрос. Кобальский развел руками и коротко ответил: — Алмаз. Точнее, бриллиант в сорок пять тысяч каратов. Может, в пятьдесят-шестьдесят тысяч… — Сорок пять тысяч каратов?? — Да, Максим. И он твой. Возьми его себе, — шепотом сказал он. Что визитер замышлял? На что рассчитывал? На мое замешательство? Я и в самом деле был в замешательстве. Но вовсе не потому, что мог стать обладателем невиданной драгоценности. Мне на этот пудовый «бриллиант» наплевать было. Даже если в нем и пятьдесят тысяч каратов. По правде сказать, я понятия не имел, алмаз это или кусок какого-нибудь простого минерала. Если кусок заурядного минерала, мигом смекнул я, то ранний гость явился с каким-то незамысловатым обманом. Если же настоящий алмаз, да такой огромный… Тогда все понятно… И больше всего сейчас меня занимал вопрос: «Почему он показал его мне? Что за смелость? Откуда у него этот «бриллиант»?» Прежде всего надо было выяснить, алмаз ли это… В этом и заключался тонкий расчет Кобальского: вызвать во мне исследовательский интерес, чтоб увлечь, «зацепить меня». Но этого я еще не понимал. Зато сразу понял другое: лишь для виду разыгрывает он простачка — этакого щедрого гостя. Так что мне ничего пока не оставалось, как прикинуться наивным и жадным парнем. — Возьми его себе, — прервав затянувшееся молчание, повторил богатый гость. — Я не шучу. Бери!.. — Зачем?.. — растерянно сказал я. — Я не могу его… так просто взять. Да и зачем он мне? — Почему просто?! — поднял гость брови. — Не просто, а за небольшую услугу, которую ты мне окажешь. Клянусь богом, за пустяк! — Забыл… — действительно на миг забыв, что я взялся разыгрывать простака, сказал я. — Алмаз могут увидеть. Тут ко мне дядя приехал… — Дядя? Ну что ж. Не показывай ему алмаз — вот и все! Кобальский быстро, прямо на дворовой пыли завернул невиданной красоты камень в коврик, и мы вошли в дом. — Нет, не сюда, — шепнул я богатому гостю. — Там дядя Станислав спит. Идите за мной. Мы прошли в отдаленную, в прошлом году пристроенную к дому комнату. Я прикрыл дверь. Кобальский положил драгоценную глыбу на пол. Я спросил: — А это взаправду алмаз? Может, это просто кусок горного хрусталя? Мое сомнение вызвало в нем целую бурю негодования. — Молодой человек! — шумно зашептал он мне в лицо. — Найди в своем доме или во всем этом городишке ну один-единственный предмет, при помощи которого ты смог бы оставить на этом бриллианте хотя бы вот такую царапину!.. — И он двумя пальцами измерил перед моим носом нечто совсем невидимое. — А что, если я ваш алмаз разобью? — О-о! — отшатнулся и застонал он. — Ну ради бога, разбей! Нет, это же будет просто смешно! Смешно!! Я надел брюки, выбежал во дворик. Нашел в сарае большой, на расхлябанной ручке молоток и вернулся. Я стал перед алмазом на колени, несколько раз перевернул его с грани на грань. Найдя наиболее удобную плоскость, я замахнулся, глянул вверх на фотографа и спросил: — Бить? — Бей! Ну бей!.. Я изо всех сил ударил молотком по прозрачному бесцветному телу. Упругая сила с поразительной легкостью швырнула молоток вверх! В молниеносном рывке рукоятка выскользнула из руки. Над моей головой молоток почему-то отлетел в сторону, ударился о стену и загремел по полу. Я завалился на бок, едва не упал. И в это мгновение увидел, как, сраженный, падает Кобальский! Я бросился к несчастному фотографу. Он лежал без движения. Я с ужасом обнаружил, что молоток угодил ему прямо в голову: на границе виска и лба обозначилась бескровная, странная глубокая вмятина. Я расстегнул ворот его рубашки, ослабил пояс. Да, да, где-то ведь был нашатырный спирт… Нашатырный спирт в чувство пострадавшего не приводил. Я взял фотографа за руку, чтоб прощупать пульс. Рука была тяжелая и малоподвижная. А вдруг он мертв? Я покрылся испариной. Нет, отверг я это страшное предположение. У него только сотрясение мозга. Надо немедленно вызвать врача. А пока что ему нужен покой, полный покой… Может быть, разбудить дядю?.. И он увидит распростертого на полу человека и этот алмаз? Легко представить, что он подумает обо мне… Я был в состоянии аффекта и не совсем ясно представлял себе, что я делаю: в одно мгновение завернул злосчастный алмаз в коврик и выбежал с ним во двор. Увидел заступ, схватил его и бросился в сад. По пути алмаз то и дело выскальзывал и падал, а я его поспешно поднимал и снова заворачивал в коврик… Отбежал подальше от дома и быстро начал рыть яму под большой айвой. Я копал и копал, как вдруг меня кто-то окликнул. Перед хилой оградкой, разделявшей наши усадьбы, — в трех шагах от меня! — стоял старик Рахмет, наш сосед. — Доброе утро, Максим! — привычно улыбаясь, закивал он мне. — Смотрю, смотрю, а ты все копаешь да копаешь. — Салям, Аннадурдиев… — как в тумане бросил я ему. — Никогда, Максим, так рано я тебя в саду не видел. Никогда. — И я тебя, Рахмет, не видел. — А как ты меня увидишь? — засмеялся старик. — Я рано встаю, а ты всегда поздно… Что ты, Максим, собираешься делать? — Хочу пересадить тенелюбивое растение. — Посреди лета хочешь пересадить деревце? Да еще утром?.. — Значит, Аннадурдиев, так надо! — не разгибаясь, грубо ответил я старику. — Не понимаю, зачем ты копаешь под самой айвой? — удивился он. — Я же, Рахмет, тебе сказал, что это тенелюбивое растение!! — Но ты, Максим, порубишь корни айвы!.. Мы препирались с ним, может, минут пять. Мне давно уже надо было вернуться в дом, к пострадавшему, а я, похрустывая корнями, не разгибаясь, упорно продолжал копать яму просто потому, что старик не уходил. А надо было сдернуть с алмаза коврик — и пусть Аннадурдиев увидит, какое это тенелюбивое растение! И сказать, что я натворил. — Максим, зачем ты копаешь такую глубокую яму? Ты же совсем погубишь айву! — Слушай, Рахмет, не твое дело! Надоело болтать. Уходи! «Почему рано? — передразнил я его. — Почему летом?..» — Ай, Максим!.. Ай, Максим… — качая головой, затянул старик. — Какой ты стал… А я думал, студент будет совсем культурный человек… «А ведь эта глубокая яма, — подумал я, — может стать доказательством того, что рыл я ее, чтоб закопать в ней фотографа». Как ни странно, появление Аннадурдиева отрезвило меня. Шоковое состояние почти прошло. Я бросил лопату и побежал в дом. — Ну и хитер, оказывается, паршивец!.. — услыхал я дядин голос. — Ну и молодец! Ох и молодец!.. Неужели что-нибудь понял?.. Я вошел в комнату. Дядя на коленях стоял перед неподвижным Кобальским. Он быстро и, как показалось мне, настороженно глянул на меня. — А-а, это ты, Максим… Я даже не слыхал, как ты вошел. — Я босиком, — растерянно ответил я. — Про кого это вы, кто паршивец? Нарушив тягостное молчание, дядя спросил: — Откуда он здесь, этот несчастный?.. — Это фотограф, который всю ночь звонил мне… У него сотрясение мозга… — Какое там сотрясение!.. — в отчаянии качая головой, простонал дядя. — Вот этим страшным предметом… ты его по голове? — Молоток отскочил от алмаза… — сказал я. — Надо вызвать врача. И позвонить в милицию… Я снял трубку. — Обожди, обожди, дружок… — Приблизился ко мне дядя, взял трубку из моих рук и положил ее на рычаг. — Ты видишь, провод у стены соединен? Я звонил, вызвал врача. А в милицию звонить не надо! В нашем горе милиция ничем нам не поможет. Дядя склонился над телом, потрогал его. Я тоже прикоснулся к руке несчастного. Она была твердой и странно неподатливой, но очень теплой. — Он совсем не холоден, — сказал я. — Только бы побыстрей приехал врач. Я пойду… Надо сказать хотя бы старику Рахмету. — Максим, ты этого не сделаешь. Ты представляешь, на сколько меня здесь задержат? И вообще… А мне нужно в Хорезм! — Вы говорите о замке Шемаха-Гелин?.. — лепетал я. — Да. Я посвятил поиску развалин замка Шемаха-Гелин всю свою жизнь. И теперь, на склоне моих лет, когда победа уже близка, все может рухнуть. — При чем здесь развалины, когда такое несчастье!.. — Послезавтра расскажешь все, как было. Только не втягивай во все это меня! — раздраженно потребовал он. — Как это послезавтра, если сосед Рахмет видел, что я в саду копал яму! И вообще я ничего не хочу скрывать! — Ты копал яму? — насторожился он. — Правильно! Твой дурацкий алмаз нужно спрятать. Иди и поскорей закопай его в ту яму. Да поглубже! Чтоб его никто не видел и не нашел, пока я не уеду. Вот ведь недаром говорят, что незарытый алмаз часто приносит несчастья… Да, кстати… Проверь, действительно ли это алмаз. Попытайся чем-нибудь оставить на нем царапину. Или разбей его. Если разобьешь, значит, это не алмаз. И нам нечего будет бояться, будто мы фотографа ударили из-за его алмаза. Тогда и закапывать нечего!.. Да пошевеливайся, надо узнать, что это такое он принес. А я врача пока тут подожду. Я взял молоток, вышел из дому и направился в сад, к большой айве. «Как же так, — лихорадочно соображал я, — что же происходит?.. Дядя утверждал, что вызвал по телефону врача, а сам теперь просит подождать хотя бы до завтра, не сообщать в милицию. Ясно, что и без моего звонка его задержат. Значит, врача дядя не вызывал?.. Но ведь кому-то он звонил?» Я едва соображал. И зачем теперь закапывать алмаз? Как без него объяснить причину тяжелой травмы фотографа Кобальского? И тогда получится, что удар молотком произошел не из-за моей неосторожности, а из-за каких-то тайных побуждений — моих или дядиных… Да алмаз ли это в самом деле? Подошел к большой айве. Алмаз был полуоткрыт. Значит, старик Аннадурдиев видел, что завернуто в коврик. Но, может быть, второпях я так его и оставил, полуоткрытым?.. Я быстро завернул алмаз, отошел за дерево. Прозрачный камень скользнул из коврика, упал на землю. Да, ничего подобного мне встречать еще не приходилось. Переворачивая глыбу с боку на бок, я видел, как в ее глубине переливаются причудливые волны глубоко разреженного и концентрированного света. На ребрах непрерывно вспыхивали и гасли белые и цветные искры. Надо было чем-нибудь твердым оставить на грани алмаза царапину. А, вон он, кристаллический скальный осколок. Я схватил кремень и, напрягаясь, стал тереть им по гладкой поверхности — ни единой царапины, несмотря на все мои усилия.» Кремень скользил по зеркально-гладкой плоскости словно деревяшка по стеклу. Я убеждался в этом и в пятый и в десятый раз: да, похоже, это был настоящий алмаз, а не обломок какого-нибудь дешевого минерала. Не желая мириться с безусловным фактом, надеясь на чудо — что это не алмаз, а что-то так себе!.. — я принялся изо всей силы, ничуть больше не опасаясь старика соседа, лупить по драгоценному камню тяжелым молотком, и тот безостановочно ударялся о плоскость и, увлекая руку, молниеносно, высоко летел вверх. За этим занятием они меня и застали. Легко ли себе представить — оба! — Максим, он жив! — подбегая ко мне, восклицал дядя Станислав. — Смотри, кто идет! Он живой! Живой!.. — Вы целы?! — не помня себя от радости, вскочил и закричал я — И невредимы?? Это же чудо! Неужели это возможно? Вы живы-здоровы! — Хоть бы что! — подходя ко мне, улыбаясь, выпалил Кобальский. — Жив и здоров, кость от кости! — Вот хорошо-то! — радовался я. — Но с вашими ушами что-то сделалось?!. В самом деле, уши у Кобальского, как мне казалось, стали меньше, а по краям, по контуру, они словно бы чем-то были изъедены. — А, ерунда… — задумчиво потрогав себя за ухо, махнул он рукой. — Следы ботулизма. Многократно случалось отравляться органикой. Да и обмораживать приходилось. Ну так что, в путь? — Да, да, конечно! — с радости, что он цел и невредим, закивал я головой. — Я рад вам помочь. — Автомобиль у вас на ходу, плавать вы умеете, — резюмировал Кобальский. — Но есть одно «но»: человек, который согласится оказать мне помощь, должен быть разумным и покладистым, а не легкомысленным и вздорным, каким, например, ты, молодой человек, показал себя ночью, когда я тебе звонил. — Мой племянник, — широко, дружелюбно улыбаясь, воскликнул дядя Станислав и локтем подтолкнул меня в спину, — в грязь лицом больше не ударит! Да и набрасываться на вас с молотком не будет!.. Дядя захохотал, мы тоже засмеялись. — Куда мы поедем? — спросил я. — Сначала отъедем от города километров на пятнадцать, до глиняного холма, где, ты знаешь, проходит линия высоковольтной электропередачи. Туда для эксперимента надо отвезти оптическую установку. — И это все? — Это главное. А потом… Потом двинем к Каспию, напрямик к заливу Кара-Богаз-Гол. — Вы с ума сошли! — удивился я. — Напрямик до Кара-Богаз-Гола больше полтысячи километров, а вы хотите по пескам и такырам добраться до берега. У меня ведь старый «Москвич», первого выпуска. Он в хорошем состоянии, но… — Ну это уж мое дело, молодой человек, доберемся мы или не доберемся, — самонадеянно возразил Кобальский. — Думаю, что все-таки доедем!.. — И засмеялся, глядя на дядю. — Да и отец, — засомневался я, — за такое дальнее путешествие меня не похвалит. Машину он бережет… — Автомобиль останется целым и невредимым, — заверил меня Кобальский. — Уверяю вас! Дальше, от холма, мы поедем на твоем автомобиле… но не в полном смысле слова, что ли… Итак, по рукам? — решительно спросил он меня. — «По рукам! Я не заставлю вас ждать, — твердо ответил я. — Итак, минут через двадцать на углу, где аптека и ателье. Мы скрепили уговор крепким рукопожатием. Дядя Станислав широкими ладонями обхватил наши сжатые руки, молча, поощрительно потряс их и решительно пошел в дом — досыпать. Конечно, я понимал, что поспешность и подозрительная щедрость фотографа вызваны острой необходимостью скрыть или ликвидировать какие-то прорехи в его таймом замысле. Я лишь позже понял, что «слишком многое» из своих намерений он рассказывает мне для того, чтоб скрыть самое главное. Меня его эксперимент у холма очень заинтересовал, но и хотелось остаться дома, потому что, словно невыносимый зуд, меня одолевало нетерпение: побыстрей избавиться от ошибочного, досадного представления, какое сложилось у меня о дяде. «Не может быть, — все твердил я, — что дядя Станислав такой беспардонный человек… Конечно, я сам, можно сказать, ночь не спал, отчего и раздражен — вот и кажется, будто от дяди несет развязностью нравственно нечистоплотного человека… Но он ведь с дороги, устал и поэтому тоже раздражен. А сильней всего, конечно, дядю и меня вывел из равновесия по моей же вине происшедший несчастный случай с Кобальским…» Да, необходимо было остаться дома и днем наконец увидеть дядю Станислава таким, каким я его знал по рассказам отца и матери. Но слишком велико было искушение разгадать Кобальского. Эта деятельная, «широкая и щедрая» натура своим размахом заинтриговала меня самым основательным образом. Я смутно догадывался, что его невероятная щедрость лишь жалкие крохи со стола сокровищ совсем иного рода. Похоже, более чем интересным и многое объясняющим обещал быть эксперимент у холма за городом. «Да, — подумал я, — неплохо было бы пригласить к холму дядю Станислава…» Я мигом собрался. Взял в дорогу кое-что поесть и выкатил свой старенький «Москвич». Я все колебался: куда положить алмаз. Испробовав немало мест, решил наконец свою невиданную драгоценность закопать где-нибудь в сарае. Расхлябанную дверь пришлось несколько раз сильно толкнуть и пробороздить ею по чему-то визжащему и громыхающему, прежде чем она открылась. Было чему удивиться: земляной пол перед дверью был завален грудой каких-то черепков коричневато-серого и грязно-желтого цвета. На груде лежал молоток. Черепков было ведер пять-семь. Я не мог понять: откуда взялись здесь эти обломки, ведь рано утром, когда я бегал за молотком, их тут не было! Я по скользящим черепкам стал пробираться в глубь сарая, чтоб спрятать там алмаз. Под моими ногами черепки слегка расползлись… и вдруг я под ними увидел что-то зеленое. Я бросил алмаз и стал расшвыривать эти странные обломки. Какая-то материя, тряпка… Я ее вытащил. Это были зеленые диагоналевые брюки… Потом вытащил ботинок, шелковую сорочку, еще один башмак с двумя носками в нем, майку и что-то еще. Сам собой возникал вопрос: где же человек, который, может, совсем недавно носил все это? Я побежал в дом. Дядя не спал. Он поливал комнатные цветы. — Дядя Станислав, — решительно спросил я, — что все это значит в конце концов? Что там за черепки в сарае? — Это мои археологические трофеи. А что?.. — Такая груда трофеев?.. А чья под обломками одежда? Может быть, тоже трофеи?.. — Максим, — невозмутимо остановил меня дядя, — спроси-ка, пожалуйста, о какой хочешь одежде у своего фотографа Кобальского. Стыдно, Максим, так вот, ни за что ни про что тиранить!.. Не успел дядя приехать, а тут!.. Я выбежал из дому. Вместе с чужой одеждой положил в багажник алмаз и выкатил машину на улицу. «Уж лучше, — решил я, — съездить к холму без дяди». — Ты куда, Максим, собрался? — проходя с палкой по улице, спросил меня Аннадурдиев. — За кудыкины горы, дедушка Рахмет, — грубо ответил я старику. — Не надо так, Максим. Не надо… — Да что ты сегодня заладил: что да куда? На Каспий, Рахмет, поехал я. На «Москвиче» на Каспий! Представляешь? — съязвил я. — На Каспий? Значит, ты поедешь через Ашхабад? — Нет, напрямик к Кара-Богаз-Голу. — По пескам? Ай да Максим! Вот молодец! А я думал, ты заедешь в Ашхабад. Ты ведь знаешь, там мой племянник живет. Думаю, вот Максим… Я нажал на педаль газа, машина рванула и покатила вниз по улице. Говорят, неспособность удивляться есть первый признак посредственности. Не знаю, не думаю. Но на этот раз моя «способность» относиться к каким бы то ни было удивительным вещам и редким явлениям спокойно-безразлично едва не обошлась мне слишком дорого. Фотограф вечером еще, после первого телефонного звонка, упоминал о какой-то «новейшей генетике», вопросами которой он якобы практически занимается. Тут бы только, отправляясь к глиняному холму, и вспомнить об этом! Но я, кажется, готов был к встрече со всеми чудесами на свете, давно все знал… А достаточно было взглянуть хотя бы на чудовищных размеров, чистейшей воды алмаз, чтоб ахнуть от удивления! «Но… Может быть, такие алмазы уже давно есть, — упорно твердило во мне что-то, — и удивляться тут особенно нечему, а досужее любопытство — дело, известно, малосерьезное…» Забавно — даже как бы странно! — но кое-чему удивиться мне все-таки пришлось. |
||
|