Пупынин ЮрийОперативная психология

Юрий Пупынин

Оперативная психология

Игорек сидел на лекции и вдруг почувствовал: все, невмоготу больше слушать. Он встал и боком начал пробираться к выходу. Профессор Дорычев посмотрел на него и замолчал. Только шея становилась кирпичной. Игорек аккуратно приоткрыл дверь и исчез.

Лицо Дорычева уже полностью налилось кровью, и он прохрипел:

- Кто? Царицу наук презирать? Праздник мысли? Со стипендии сниму!

Дорычев преподавал предмет, называвшийся "Философские проблемы кибернетики". Лет десять назад он вел диалектический материализм. С той поры осталась у него несгибаемая вера в философию.

Даша, отличница и тонкий дипломат, встала и грудным голосом запела:

- Вячеслав Геннадьевич! Это же Игорь Круглов! Вам разве в деканате про него не говорили? Это человек трудной судьбы. У него неврозы!

- Не... Нерво... Неврозы! Ать... Ать... Ать! - не то заикался, не то сгоряча рубил слова профессор.

Слава Богу, прозвенел звонок. Дорычев вгляделся в симпатичную Дашу и всем все простил.

Игорек тем временем уже садился на троллейбус, ехал на электричке в Павловск, входил в парк. У деревянных ворот его встречал сторож в синем мундире с золотыми пуговицами, ласково приветствуя:

- Что-то давно не были, господин студент!

- Дела... - рассеянно улыбался Игорек.

И углублялся в аллею.

Он шел, и рядом кувыркался кленовый красный листок. То тяжелое и непонятное, чем полна современная городская жизнь, отлегало.

На пригорке ели мед три медведя, зачерпывая лапами из тяжелой колоды и покачивая довольными мордами. На медведей смотрели с любопытством и страхом из-за аккуратного частокола десятка два дам в кринолинах и примерно столько же кавалеров в белых чулках.

Игорек замотал головой. Довольно странная была картина.

Однажды встретилась молодая дама в розовом шелке и спросила его о чем-то по-французски. Но он ничего не понял и, пробормотав: "Извините!" пустился бежать.

Игорька вообще тревожило постороннее внимание к собственной персоне.

В павловском парке встречались ему и другие компании. То попадалась маленькая семья, закусывающая бутербродами на бледно-голубом покрывале, то бабушка с внучкой, составляющие гербарий, то двое-трое мужчин, загораживающие спинами что-то, что издавало характерное позвякивание и бульканье. Но и своих современников бежал он, сворачивая из аллеи к дикообразным ельникам и березнякам и нечаянно ступая в спрятанные в траве холодные лужи.

Позже, когда Даша объяснила Игорьку особенности его шального воображения и научила хотя бы временно отпугивать слишком уж назойливые картины, он решил разобраться с парком. Игорек прочитал в Публичке, что в павловском парке ничего дикого и первозданного нет. Каждая береза была сначала помечена на плане неспешным садовником, волшебным Камероном, затем высочайше утверждена. Некоторые деревья и вправду счастливо избежали топора лесоруба, но другие, бережно перевезенные из глухомани, лишь притворялись, что сами собою произрастали на лугу.

Впрочем, все это было не важно. Сейчас он торопился к заветным трем березам посреди поляны. Это было его пространство, обнаруженный им небольшой мир с тремя белыми осями координат, уходившими в своей специальной системе прямо в небо.

Никто! Никто не мог и ничто не могло сюда подобраться и потребовать от Игорька: думай так, делай это. Он присел на полузатонувший в земле корень, отходящий от ствола в сторону, будто коготь драконьей лапы. По поляне гулял и серебрил травы ветер. А Игорек блаженствовал среди трех берез, словно в центре мироздания.

Конечно, подобные прогулки были небезопасны. Например, из-за возможных штрафных действий со стороны деканата. Нервы нервами, а учебная дисциплина не терпит дерзкого вызова. Кроме того, нервы есть и у заместителей деканов.

Да и ценность подобных прогулок сомнительна! Ведь что делал Игорек? Жизнь наносила ему удары, а он не сопротивлялся! Он не уклонялся от них (молодец, конечно), но, будучи побитым, возлагал слишком много надежд на природу. Выдумал себе, видите ли, из свежего воздуха и трех деревьев символ душевного спокойствия и панацею. Настроение у него плохое - он едет в парк. Кто-нибудь обидит - он едет в парк. Экзамен не сдаст, или просто ничего на свете не хочется - в парк. Поневоле вернешься к вопросу о неврозах и задумаешься: все ли в порядке у нашего приятеля с рассудком? Очень может быть, что у него вовсю развивался вредный и опасный синдром бесплодного мечтателя!

Однако Игорек проявлял волю и в парк ездил. Точнее говоря, не волю, а упрямство. За растениями он укрывался от людей.

Первая поездка случилась на первом же курсе. Игорьку захотелось осени. Кроме того, он хотел чем-нибудь уравновесить огромное количество людей, которое смотрит на него ежедневно в метро, в университете, просто на улицах. Тысяче

глазый - миллионноглазый - Аргус человечества вглядывался в него с эскалаторов и тротуаров, оценивая его поступки, мысли, желания. Аргус словно контролировал его. Он то насмешничал, то вызывал обиду, то сам страдал и требовал сочувствия. Иногда казалось, он жалобно воет, словно бы просит что-нибудь сделать для себя, Аргуса, могучего и бедного, раздираемого конфликтами, горюющего от своих неразрешимых проблем.

Однажды Игорек пил кофе на Большом проспекте Петроградской стороны. Напротив него за столик сел лейтенант и, внезапно просияв симпатией, спросил:

- Выпьем рислинга?

Лейтенант был молод, но старше Игорька лет на пять-шесть, а значит, казался нашему герою безумно опытным и понимающим. Тем более что Игорьку болезненно недоставало скепсиса. Моментально от любого пустяка мог взлететь он в своем настроении до небес. Где-то происходил сбой в аналитическом его уме. Сказали ему: "Выпьем рислинга!" - а ему послышалось: "Здравствуй, брат!" Друг это пришел, вкрадчиво шептало подсознание, выделил тебе миллионноглазый Аргус друга, возможно даже, единомышленника и доброжелателя! Сейчас он тебе все объяснит и прокомментирует. А между тем Питер по-прежнему такой город, в котором беса можно встретить с таким же успехом, как и старого приятеля.

- Выпьем! - откликнулся Игорек. - Рислинг - вино душевное и пронзительное.

Чувствовалось понимание в лейтенанте, тем более что оказался он к тому же студентом-заочником психологического факультета. Потом, когда они вышли посидеть в скверике (стоял довольно теплый сентябрь), Игорек рассказал ему об Аргусе и о его утомительном и преследующем взгляде. У лейтенанта в ответ загорелись боевые глаза, и он воскликнул:

- Верно! Ты абсолютно точно чувствуешь суть проблемы. Однако вывод делаешь неправильный!

- Да не делаю я никакого вывода, - удивляясь, отнекивался Игорек.

- Ну как же! Аргус - это человечество. Вступая с ним в контакт, ты пытаешься охватить его чувственно, на уровне эмоций. Ты хочешь получить в своем воображении человечество как некий единый объект. Наподобие дыни. И лишь потом выносить о нем суждение.

- Какая дыня? - в ужасе замахал руками Игорек. - Человечество - это не дыня!

- Ну, это к примеру... Слушай дальше. С другой стороны, ты догадываешься, что человечество неоднородно и неохватно, оно рассыпается на индивидуумы, и это наполняет твою душу унынием или, чего доброго, тоской. Вот эта тоска и есть неправильный вывод твоего неопытного сознания. Выход состоит в следующем: это многообразие нужно классифицировать! Смелее подключай интеллект! Сколькими миллионами глаз ни смотрел бы на тебя Аргус, не бойся! Людей всегда можно разбить на группы, группы на подгруппы, подгруппы на варианты подгрупп. Вот и разбей! Разложи по полочкам! Раздели на части!

- Но зачем? Впрочем, дело не в зачем, а в том, что легко ошибиться и выделить неправильные группы. Я вообще не понимаю! Как ты можешь объединять совершенно непохожих людей во сколько-нибудь единую группочку? У каждого свой собственный мучительный вопрос в глазах, у каждого свои мечты и свои несчастья, а ты им: ребята, стоп, вы будете группа, то есть вы, в сущности, одно и то же!

- Но это же просто! Это просто! Не я их объединяю, жизнь их объединяет. Скажем, едет человек в троллейбусе, и тем самым жизнь включает его в группу пассажиров этого троллейбуса, вошел он в музей, и - ничего не попишешь! выпало ему стать частью социальной группы посетителей музея.

- А-а, ты говоришь о хаосе случайно объединяющихся и тут же разъединяющихся групп, - разочарованно сказал Игорек. - Какое уж тут единство! Это обман!

В это время под скамейкой раздалось покашливание и из-под нее вылез какой-то господин, отряхивая коленки.

- Пустые разговоры... - ни на кого не глядя, сказал он. - Скучно все это. Я, пожалуй, пойду.

И двинулся из скверика, между тем как новоиспеченные друзья не обратили на него никакого внимания и даже, пожалуй, не заметили. Лейтенант вдохновенно возражал:

- Почему обман? Бывают группы устойчивые, с продолжением! Никогда не кончаются они, пока жив человек. Например, окончил ты политехнический, стал инженером - и привет! Будешь теперь входить в социальную группу инженеров, пока не помрешь!

- А если запью? - пошутил Игорек.

- Будешь-будешь, не сомневайся! Просто внутри нее переместишься в подгруппу пьющих инженеров. Впрочем, не дай тебе Бог!

- Н-да! Слушай, а как тебя зовут?

- Альберт! Альберт меня зовут, - громко и даже с некоторым вызовом произнес лейтенант. - В честь Альберта Великого, знаменитого алхимика и философа, назвала меня химичка мать.

- Да я ничего, неплохое имя, - пробормотал Игорек. - Известное. А теперь, Альберт, все-таки скажи: а зачем? Зачем нужна эта классификация, пропади она пропадом?

- На самом деле от нее громадная польза, прямая и косвенная! Ты человека в первый раз видишь и, следовательно, ничего о нем не знаешь. А если тебе известно, в какую он входит группу, значит, ты о нем все-таки знаешь! Хотя бы кое-что.

И ты... - Вот тут Альберт остановился и огляделся, даже под скамейку заглянул. - И ты сможешь им манипулировать!

И смысл слов был неожиданным, и сказано было это так горячо, что Игорек вздрогнул.

Это было уже после третьей бутылки рислинга, иначе Игорек был бы более осторожен. И не попал бы через какой-нибудь час в неприятную историю.

- Как... это?

- Простейший пример: заходишь в троллейбус, говоришь - как это говорится? - а, вот: предъявите ваши билетики, граждане! Конечно, не у всех пассажиров полетит душа в пятки, но все так или иначе окажутся в напряжении. Таким образом, ты их всех переволновал! Ясно, что ты не контролер, поэтому дальше надо как-нибудь выкручиваться (только не говори, что пошутил, - по шее накостыляют). Посмотри вокруг, покивай тем билетам, которые народ успел или соизволил показать, и выходи на первой же остановке. Тем не менее результат налицо: ты, бродяга и незнакомец, заставил всех испытать неприятные ощущения. Важно, что ты смог моментально воздействовать на людей, исходя из минимума информации: только зная об их принадлежности к определенной социальной группе. Ну, и что теперь твой Аргус? Где он? Куда подевался? Поджал хвост! Ну что, легче тебе стало? - продолжал лейтенант. Ты пойми, с Аргусом можно сладить, надо лишь постоянно делить его на части, то есть на группы! А потом из них можно вить веревки! Хочешь проверить?

Вопрос бил прямо в цель. Зависимость от Аргуса уже тяготила. В последние дни уже с самого утра мучился Игорек тем, что ничего не сделал для человечества, глядящего на него всеми своими людьми. Он целый день лежал на кровати, не хотел выходить на улицу.

Но лежать тоже было нехорошо, душа наполнялась стыдом. Что же ты лежишь? Что же ты убитого горем из себя корчишь, грубо говорил он себе, прекрасно понимая, что ничего этим не добьется, и гнев только углублял стыд, а стыд вновь порождал гнев.

Все вокруг как-то решали проблему соединения себя и человечества, пора и ему! И вот теперь сам Аргус прислал ему человека, помогающего разобраться в человечестве с помощью таинственной и умной науки психологии.

"О лейтенант! Ты - генерал! - думал Игорек. - Я твое войско, веди меня в атаку".

- Давай проверим! - твердо сказал Игорек. - Прямо сейчас. Вон идет троллейбус.

Лейтенант кивнул.

- Только давай усложним задачу, - сказал он. - С пассажирами троллейбуса все элементарно. Но тут всего семь остановок до Эрмитажа. Давай проделаем опыт с посетителями музея?

- Конечно, проделаем, Альберт! - запросто согласился захмелевший Игорек.

В троллейбусе он слегка насмешливо поглядывал на пассажиров, представляя себе, что мог бы, набрав побольше в грудь воздуху для громогласия, вдруг напугать их: "Граждане, ваши билетики!!" И ведь действительно этот Игорьков Аргус слегка поджал хвост, поскольку Игорек почувствовал, что сейчас может смотреть в глаза нескольким людям одновременно, а не натыкаться на их взгляды по отдельности. Ехал он, и спина его постепенно распрямлялась, плечи разворачивались, а лейтенант Альберт, горя энергичными глазами и приглушая голос, уверял его, что психология может все.

- Будущее за нами! За оперативными психологами! Мы спасем мир, мы объясним ему, какой он без нас был дурашка! Мы ткнем человека носом в его настоящее счастье!

Игорек воодушевлялся, и, когда они взбежали по ступеням Эрмитажа, он был полон решимости провести такой эксперимент, после которого уже не было бы дороги назад. Фраза: "Граждане, ваши билетики!" - тут не годилась. Мелкий розыгрыш, жалкое фиглярство. Нужно было найти что-то посерьезнее.

Они быстро шли по залам, ища посетителей. Музей уже закрывался. Альберт, к своему удивлению, то и дело отставал от младшего, но просто летящего по паркету Игорька.

Взгляд Игорька упал на большой деревянный ящик, из которого свешивались груды огромных фланелевых тапок с завязками. Тапки были плоские, как блины. Это был вход в какую-то не то золотую, не то серебряную кладовую. Даже паркет в этой кладовой был инкрустирован полудрагоценными камнями и практически бесценен. Впрочем, сегодня кладовая была закрыта.

Игорек нахмурился и вдруг радостно засмеялся. Он взял под мышку несколько пар тапок, а на вопрос лейтенанта бросил:

- Пригодятся!

Альберт высоко поднял правую бровь, стараясь догадаться, и они понеслись дальше. Наконец вдали они увидели четырех человек: трех мужчин и женщину - и пошли шагом. Те стояли в зале Рембрандта и были очень похожи на семью: муж, жена и два высоких сына студента. Только говорили они не по-русски. Они рассматривали "Портрет ученого", и старший посетитель был чем-то похож на погруженного в тайны рукописи и чуть приоткрывшего рот в изумлении героя портрета.

Игорек с сожалением махнул рукой, а лейтенант горячо зашептал ему в ухо:

- А что? А что? Давай проведем эксперимент над иностранцами! Это, кстати, прекрасно докажет, что даже национальность и язык не являются препятствиями!

Игорек, соглашаясь, начал вслушиваться в чужестранную речь.

- Ох, - воскликнул он с досадой, - немецкого-то я не знаю!

- Ничего! Я помогу для начала! Пару слов сказать по-немецки для меня не проблема, - торопливо дошептывал лейтенант.

И смело и решительно, выставив вперед черный искрящийся сапожок, он крикнул:

- Хальт! Хенде хох!

Игорек просто опешил. Он так и не понял, хотя не раз размышлял потом над этим странным случаем, глупость ли свою показал Альберт этими словами или же это был парадоксальный психологический ход.

Старший мужчина моментально воздел руки вверх, возможно, не впервые в жизни слыша такие слова. Супруга его (если это была она) растерянно протянула руки к лейтенанту, словно показывая, что в них ничего нет. Молодые люди рук вообще не подымали. Один молодой человек растерянно улыбался, а второй был серьезен.

На неуклюжем английском Игорек пустился в объяснения.

- Вы вчетвером, - говорил он, - то есть вы, вы, вы и вы, нарушили важное правило, существующее для посетителей Эрмитажа. Вы не надели специальную

обувь, - так он назвал тапочки, не зная, как они называются по-английски, и тыкая поэтому в них пальцем. - Тем самым вы нанесли огромный вред измученным полам нашего знаменитого музея. Одним словом, натворили хреновины, - удачно ввернул он выражение, прочитанное где-то недавно по-английски, кажется, у Генри Миллера. - Ой, руки можете опустить! спохватился Игорек.

Тем временем по лицу Альберта шли какие-то смутные тени, и наконец он, как гроза, разразился еще несколькими словами:

- Зи зинд бештрафт! Вы оштрафованы! Пятьдесят евро! Фюнфциг! С каждого! Итого двести! Цвай хундерт! И аллес!

- Привет, ребята! - на чистом русском языке обратился к ним один из сыновей.

Они даже испугаться не успели.

- Я изучаю славистику в Гамбургском университете. Вы нас извините! Экскурсовод заболела, и насчет обязательных тапочек нас никто не предупредил. Раньше ведь этого, помнится, не было. Сожалею.

Иностранный мужик, похожий на рембрандтовского ученого, протягивал две купюры по сто евро. Один из сыновей негромко ему что-то сказал по-немецки, но тот только махнул рукой. Тогда сын тоже махнул. Игорек взамен отдал им четыре пары тапочек и, увлекаемый лейтенантом, удалился из рембрандтовского зала.

Альберт тянул и тянул его, но ближе к выходу Игорек замотал головой и остановился. Альберт вытащил у него торчавшую между пальцами одну из купюр и сказал:

- Что ж, эксперимент удался! И даже более чем. Результаты пополам.

Игорек взволнованно спросил:

- А разве мы не вернем деньги?

- Это, конечно, можно. Но чистота эксперимента нарушится. И вообще хотелось бы верить, что этот славист нас не очень-то запомнил... Но главное, мы уже не успеем. Мне срочно нужно идти!

Они подошли к дверям, и Игорек, глядя на вторую купюру, затрепетавшую в руке от сквозняка, опять замер на месте.

Альберт понял его остановку по-своему.

- Я бы мог оставить все деньги тебе, потому что блестящая идея с тапочками все-таки твоя. Но боюсь, что по неопытности ты будешь мучиться из-за ерунды. Поэтому я решил по-дружески разделить с тобою ответственность.

- Да... Как-то очень уж головокружительно все это.

- Понимаю, надо переварить, - кивнул Альберт. - Переваривай. Вообще я считаю, что тебе нужно переводиться к нам на психологический факультет. На кафедру оперативной психологии. Тест ты прошел великолепно. Пока! Вот тебе мой телефон. Звони!

Он быстро написал номер на клочке бумаги. Потом тряхнул Игорька за плечо и, цокоча каблучками хромовых сапог, умчался.

Игорек размышлял недолго. В его сознании оставшаяся купюра не укладывалась.

Вообще-то он любил помучиться над неразрешимыми проблемами. Но в данном случае выход был. Он заключался в том, чтобы избавиться от купюры.

Игорь поискал глазами. Вон она, касса.

Он постучал в закрытое окошечко.

- Тут кто-то деньги потерял! - сказал он, сразу предупреждая сердитые крики кассирши.

Купюра исчезла, подхваченная выпорхнувшей на миг рукой.

- Спасибо! - звякнул в стекло голосок изнутри.

А Игорек уже выходил на набережную в невский закат.

Наутро он поехал за город в первый раз. Оттого, что на душе было неуютно. Оперативная психология ему разонравилась.

Сначала он выбрал Финляндский вокзал и оказался в Васкелове. Войдя в ближайший лес, он тут же ухнул обеими ногами в болото, совершенно не предполагая в нем ледяной воды.

Однако Игорек был упорен и не разозлился. Он сделал в тот же день еще одну попытку, на этот раз с Витебского вокзала, и к вечеру очутился в Павловске.

В ближайшей аллее, устроившись на скамейке с вырезанной надписью "Здесь был Саша Пушкин из Перми" и радуясь окончательно высохшим носкам, он почувствовал, что поступил правильно. За спиной легко шумело какое-то дерево. По спланировавшему красному растопыренному листу он понял, что это был клен.

Через неделю Игорек позвонил новому приятелю, чтобы выразить ему категорическое несогласие с оперативной психологией. Но по телефону, указанному в записке, никакого лейтенанта не оказалось. Трубку взял какой-то подвыпивший мужчина и на просьбу позвать Альберта отреагировал неожиданно резко:

- Альберта, говоришь? Ну, вы и сволочи!