"Тигр в камуфляже" - читать интересную книгу автора (Пучков Лев)

6

Адольф Мирзоевич, как уже упоминалось ранее, среди психов (пациентов то бишь) и до судьбоносного удара молнией пользовался авторитетом и любовью, вызывая тем самым удивление, а подчас и нескрываемое раздражение коллег. Вполне возможно, что с течением времени маленький уродец, разобравшись всесторонне в самых дремучих тайнах идиотской души, перенес бы эти знания на ближнее окружение за пределами дурдома – не дожидаясь никакого удара сверху.

В этом плане показателен один случай, оставшийся в памяти обитателей клиники ввиду своей нестандартности и чрезвычайности. Произошло это в самом начале врачебной карьеры Адольфа Мирзоевича, буквально спустя три месяца после окончания мединститута…

Да, надо заметить, что погода тогда тоже была не ахти: имел место ненастный осенний день, характеризующийся у многих пациентов клиники усугублением психических расстройств. Ага, и получку тогда тоже давали – аккурат перед обедом. А после обеда по недосмотру слегка нетрезвых санитаров буйнопомешанный Светозар Куньдякин сумел покинуть свою изолированную палату и вырвался во двор, радостно вопя и прыгая, аки половозрелый австралийский кенгуру в период гона.

Такие штуки в приютненском заведении происходили и ранее, хотя и нечасто – не стоит наговаривать на персонал. Однако обычно все эти пертурбации завершались тем, что псих, набегавшись по двору и до хрипоты наоравшись, совокупными усилиями санитаров и выздоравливающих пациентов бывал завернут в смиррубаху, неоднократно пнут в разные места и водворен обратно в узилище.

В данном же случае обычный сценарий несколько скособочился в сторону возрастания опасности для окружающих: чрезвычайно сильный телом Куньдякин ловко раскомплектовал пожарный щит возле котельной, перекрыв норматив для внештатного пожарного расчета в два с половиной раза, и, завладев огнетушителем ОХВП и топором на длинной рукоятке, стремительно вернулся в помещение клиники.

Ворвавшись в актовый зал, Светозар принялся исступленно, с рыком уничтожать портреты членов Политбюро, матерно выкрикивая лозунги антиправительственного характера. На возникновение в проеме сорванной с петель двери актового зала группы растерянных санитаров Куньдякин отреагировал довольно болезненно. Он технически безукоризненно привел в действие ОХВП, который по странному стечению обстоятельств оказался очень даже в рабочем состоянии, и поразил всех присутствующих как совершенством и безотказностью конструкции огнетушителя, так и мощной струей пены поносного колера – необычайной густоты и вонючести.

Успешно загадив помещение, буйнопомешанный утробно зарычал и запустил пустой баллон в группу деморализованных пенооблитых санитаров, нестандартный вид которых вызвал у него приступ дикого веселья. Затем, ухватив поудобнее топор, он прорвался в помещение столовой, где начал активно развлекаться крушением казенной мебели, мощно хекая и взвизгивая, как апачи на охоте.

Опомнившиеся санитары со смирительной рубашкой наперевес храбро бросились устранять источник деструктивного процесса, однако по причине несколько утраченной координации движений действия их получились несогласованными и малоэффективными. Светозар ловко вывернулся из нетрезвых объятий, выдернул рубашку из санитаровых рук, вскочил на стол и забросил ее на люстру (а потолки в приютненском дурдоме дюже высоки, вот так сразу с люстры что-либо достать практически невозможно). Затем псих мастерски изрубил стол в щепки, размахивая топором так интенсивно, что подступиться к нему было весьма проблематично.

Храбрые и сноровистые санитары, однако, не спасовали и вторично пошли на приступ, дружно навалившись всем скопом на разбушевавшегося буйнопомешанного. Им даже удалось выбить из его рук топор, но Куньдякин поднапрягся и, отряхнув нависших супротивников, вновь завладел утраченным было орудием уничтожения.

Однако изгаляться над мебелью дальше буйнопомешанный не счел целесообразным: его обуяла еще большая ненависть к блюстителям порядка.

Взревев, как вымерший диплодок (см. кадр № 2346 фильма «Парк Юрского периода»), Светозар что есть мочи размахнулся топором и скакнул к первому попавшемуся санитару, распростертому на полу среди обломков мебели. И быть бы кровопролитию, но… Нет, Саид ниоткуда не появился и не замочил негодяя, спокойно бросив «Стреляли». Просто в этот момент клиническую библиотеку покинул Пульман и спустился вниз – посмотреть, из-за чего это вышел такой шум. Мгновенно оценив обстановку, молодой враченыш бесстрашно встрял на нижней трети траектории движения топора, поднял руку вверх и внятно произнес:

– Тебя обозвали КОЗЛОМ! – Светозар на миг затормозил движение и прислушался. Убедившись, что буйнопомешанный обратил на него внимание, Пульман продолжил:

– Дядя! Один дебил обозвал тебя козлом! Да, вонючим козлом…

Некогда Светозар отбывал срок за уличную драку – тогда он был признан вполне вменяемым, хотя психическая ущербность его с той поры отнюдь не прогрессировала, оставаясь на прежнем уровне. Теперь в его помутненном сознании вдруг всплыла полученная в зоновский период прочная установка на обязательную реакцию уважающего себя зека, подвергшегося столь тяжкому оскорблению.

– КТО?!!! – дико вскричал Светозар, выпучив глаза и опустив топор – первоначальный объект расправы вдруг утратил свежесть и стал куда менее значимым, чем вновь объявившийся – гипотетический обзыватель-хамло, которого следовало немедля наказать самым жесточайшим образом. – Иде он?!!

– Пошли покажу. – Пульман трусцой припустил к выходу из столовой, маня за собой сумасшедшего. – Он на кухне гасится, сволочь! Говорит, что тебя и в рыло не ощущает!

Рыча от нетерпения, Светозар ломанулся на кухню, наступая на пятки маленького поводыря. С маршевой скоростью миновав варочный цех, Пульман сориентировал Куньдякина, указав на запертую дверь кладовой и заговорщицки подмигивая:

– Он там – в холодильник залез. Смеется над тобой, дядя! Ой как смеется, сволочь…

Издав очередной нечеловеческий вопль, Светозар тремя сокрушительными ударами уничтожил замок и, ворвавшись внутрь кладовой, распахнул настежь дверь промышленного холодильника. В камере мирно покоилась умерщвленная двенадцать часов назад здоровенная свинья, частично осмоленная и плохо выпотрошенная – дурдомовский обед назавтра. Свинская морда щерилась на Светозара издевательским оскалом, хитро прищурив мертвые глазки.

– ООООАААААрррр!!! – дико заорал Куньдякин и, ухвативши за окаменевшее ухо, с трудом выпростал наружу замороженную тушу вместе с оцинкованным лотком. С шумом рухнув на кафельный пол, свинина больно ударила Светозара по лодыжке, отчего ярость его удесятерилась.

– Так ты еще и лягаться, пидер!!! – задушенно прохрипел больной, заходясь от ненависти, и молча бросился на тушу примерно так же, как и в столовой, утробно хекая при каждом мощном ударе топора.

Я полагаю, не надо напоминать, что мороженое мясо плохо поддается разделке – это аксиома. Ударно потрудившись минут десять, Светозар расчленил свинью на несколько частей, бросил топор и сел в углу, удовлетворенно облизывая закровевшие ладони, умиротворенно приговаривая:

– Довыепывался, мудила! Ха! Мужика козлом обзывать…

В таком неопасном состоянии его приняли в нежные объятия поджидавшие у дверей кладовой санитары и аккуратно водворили в палату, не нанося обязательных в таких случаях физических оскорблений.

После этого случая за молодым врачом прочно закрепилась репутация знатока идиотской души и миротворца. А для себя Пульман сделал очень важный вывод: каким бы опасным и неуправляемым ни казался объект воздействия, всегда можно найти к нему соответствующий подход – необходимо только в нужный момент оказаться в надлежащем месте и проявить некоторую сноровку…

К тому моменту, когда наш новоявленный Вольф Мессинг вступил на тернистую тропу личной войны с существующим порядком вещей, криминальный мир Ложбинской области был представлен различными структурными категориями, из которых Пульмана заинтересовала одна – «новая» братва, которая правила бал в городе и окрестностях, точнее, две ее составляющие: группировки Центрального и Левопупыревского районов.

Группировка Центрального района, самая многочисленная и хорошо организованная, насчитывала что-то около 80 «быков» и состояла из шести «бригад», но именоваться в официозе группировкой отчего-то не желала, а по-прежнему обзывалась «Центральной бригадой» – очевидно, братве льстило суровое и прекрасное словосочетание, позаимствованное у идеологов коммунизма.

Бригада имела хороший кусок «земли» и вроде бы не имела оснований жаловаться на жизнь – она контролировала железнодорожный и автовокзалы; восемь приличных кабаков; центральный рынок; пару десятков забегаловок и все торговые учреждения частного характера, находящиеся в Центральном районе.

Руководил группировкой некто Алексей Анисимов по кличке Вовец – долговязый могучий мужычара лет сорока с избитым оспой печальным лицом профессионального киллера. Замечателен сей экземпляр был тем, что имел нестандартное чувство юмора, балансирующее на грани непонимания его окружающими; умненькую и миловидную дочь-хромоножку – вечную свою боль и невысказанную печаль (по дурости великой взял ее разок в младенчестве на «стрелку», где какой-то психопат прострелил ребенку правую коленную чашечку).

Психопата потом собирали по кусочкам, но лучше никому от этого не стало – Аленка на всю жизнь осталась калекой. Помимо вышеперечисленного, Вовец имел приличное состояние, сопоставимое с губернаторским, а вот жены не имел – застрелил под горячую руку парочку благоверных в незрелые годы, и теперь никто из прекрасных дам не желал повторить их участь. А еще Вовец имел странноватую на неискушенный взгляд свиту: его постоянно окружали несколько могучих атлетов с удивительной антропометрией, способных гнуть ломы и без особого труда рвать цепи. Несомненным достоинством бригадировой свиты являлось патологическое бесстрашие и феноменальная преданность хозяину. Эти два качества с лихвой компенсировали малю-ю-ю-сенький недостаток, присущий каждому представителю ближнего окружения Вовца: атлеты были ярко выраженными дегенератами и в свое время длительный период провели в небезызвестном вам приютненском дурдоме, где их с переменным успехом пытались привести в божеский вид.

Какими мотивами руководствовался Вовец, окружая себя уродами, никто интересоваться не рисковал. У всех на памяти был случай, когда один из залетных «смежников», не владеющий обстановкой, в процессе шумного застолья под пьяную руку зло посмеялся над кем-то из бригадировой свиты. Смежника никто более не имел счастья лицезреть в Ложбинске, а спустя три месяца после его исчезновения кто-то из братвы, ездивший по делам в суверенную Мордовию, под большим секретом сообщил узкому кругу соратников, что, оказывается, нетактичный смехуян отчего-то вдруг заделался пациентом Саранской психиатрической больницы, куда его поместили с многообещающим диагнозом: маниакально-депрессивный психоз, обусловленный непроходящим паническим страхом перед насильственным групповым актом анального секса. Такие вот страсти.

Сам же бригадир свою странную приверженность к идиотскому контингенту объяснял очень просто.

– Моя палата номер шесть… – ласково говаривал, бывало, Вовец, поглаживая по квадратным шишковатым черепам своих атлетов, радостно гыкавших в ответ и пускавших слюни в припадке щенячьей преданности. – Эти никогда не предадут и спину прикроют. Любого за меня порвут – как звать не спросят…

Левопупыревская группировка была вдвое меньше по численности, нежели Центральная бригада, – район, входящий в зону ее ответственности, был также во много раз меньше по площади, чем Центральный. Особенность данной территории заключалась в том, что на ней располагалась обширная зона отдыха: два парка с аттракционами, закусочными-бистро и павильонами игровых автоматов; речной вокзал с двумя лодочными станциями, а также китайская община, именуемая в простонародье Шанхаем.

Этот самый Шанхай, существовавший вроде бы сам по себе, тем не менее подчинялся (после ряда кровавых разборок) Левопупыревской группировке и давал солидную прибыль. В обороте Шанхайской дарк-индустрии числились такие заманчивые составляющие, как:

– китайская толкучка, располагавшаяся непосредственно в Шанхае;

– многочисленные «нычки», где можно было в интимной обстановке и за умеренную плату отпробовать цветных глюков:

– китайские малолетние проститутки чрезвычайно миниатюрного телосложения, пользовавшиеся большим cnpoсом у белого населения Ложбинской области;

– китайские же малолетние педерасты, имевшие ошеломляющий успех в среде богатых жопошников Ложбинска.

Вот такой замечательный район принадлежал Левопупыревской группировке, возглавлял которую некто Иегу-дейл Фуфайдеркало – этнический серб по кличке Засада.

В самостоятельном существовании Левопупыревского района явно прослеживалась двоякая историческая несправедливость. Дело в том, что ранее, лет этак пятнадцать назад, этого района, как, впрочем, и Правопупыревского, не было и в помине. Территория нынешнего Левопупыревского района – вся парковая зона и китайская община – входила в состав района Центрального, а ныне существующий Правопупыревский район, что на другом берегу Ложбинки, именовался Заречненским. Но вот случилось так, что какой-то яйцеголовый академик-историк откуда-то выкопал, что во время ВОВ уроженцы Ложбинска Никифор и Автандил Пупыревы, служившие в войсках НКВД, геройски пали на поле брани где-то под Можайском, грудью встав на пути несметных вражеских полчищ и навеки овеяв себя неувядаемой славой. Как только данный факт стал достоянием общественности, в наименованиях городского масштаба произошли трогательные изменения. Решением горсовета при участии ветеранов ВОВ часть Центрального района и Заречненский переименовали соответственно в Лево-и Правопупыревские, а на берегу Ложбинки, неподалеку от второй лодочной станции, воздвигли чугунный монумент.

Году этак в 1991-м тот же яйцеголовый академик вдруг откуда-то раскопал, что братья Пупыревы, оказывается, состояли в расстрельной команде и являлись чуть ли не первыми действующими лицами трагедии в Куропатах, а под Можайском их обоих застрелила из охотничьего ружья какая-то местная проститутка в процессе дикой оргии. На этом факте он состряпал целый научный труд, но отыграть обратно не вышло: горсовет, получив задокументированное подтверждение своей былой оплошности, отчего-то не пожелал менять названия – все осталось, как и было.

Вторая историческая несправедливость заключалась в том, что, несмотря на козни разнообразных яйцеголовых и происки горсовета, Левопупыревский район искони контролировался группировкой района Центрального, но предшественник Вовца – некто Фугас, умерший неестественной смертью холодной декабрьской ночью 1991 года, за две недели до своей кончины пролопушил филиал, включавший зону отдыха и Шанхай, и эти прекрасные составляющие как-то безболезненно и вроде бы самопроизвольно отошли под сень покровительства уже известного вам Засады, возникшего черт знает откуда на волне смутного времени.

Вовец, взваливший в начале 92 года на свои могучие плечи неподъемное бремя власти, пару раз пытался соорудить мелкомасштабные наезды на новоявленного узурпатора, однако, кроме нескольких трупов и откровенного психологического поражения в процессе последней «стрелки» с Засадой, ничего хорошего от этих мероприятий он не поимел. Засада был старше него на десяток лет, в отличие от большинства представителей «новой» братвы оттянул несколько сроков за солидные дела, имел огромный опыт работы с людьми и мощный интеллект.

А еще данный товарищ обладал безудержным обаянием, позволяющим за несколько минут общения расположить к себе кого угодно и буквально за месяц пребывания в Ложбинске стал вхож во все «лучшие дома» – то бишь катраны, притоны и так далее. В общем, не будь Вовец коренным выходцем из среды Ложбинского криминалитета и законным правопреемником Фугаса – ходить бы ему под Засадой.

Если вообще ходить… Тогда, в начале 92-го, нехорошо получилось: помимо всего прочего, после последней «стрелки» взбешенный Вовец загорелся желанием немедленно помститься. Вечером того же дня, крепко приняв на грудь для снятия стресса, Вовец со товарищи забрался на недавно ставшую сопредельной территорию и по старой памяти похозяйничал: разгромил к чертям собачьим две шашлычные; поджег павильон с игровыми автоматами, набил физиономии всем, кто не понравился, а под занавес самолично в извращенной форме изнасиловал новую чувиху Засады – Эльвиру, подвернувшуюся под руку (или еще там под какой фрагмент мужского организма) совершенно случайно.

После этого Засада опять пригласил Вовца на «стрелку»: хотел «раскинуть по понятием», поскольку адекватно ответить на произвол не мог – по причине неравного соотношения сил. Вовец, естественно, от приглашения отказался, более того, предупредил Засаду: ежели и быть «стрелке», то совсем не по «понятиям», и станет она последней кое для кого. Потому что, дескать, явится бригадир Центральной со всем кодланом и враз замесит к чертовой матери всю Засадину братву! В общем – нагрубил.

Спустя полчаса Вовцу позвонил смотрящий Малик (своего «вора» на тот момент в Ложбинске не было), предупредил за беспредел и велел назавтра явиться на сходняк. Как выяснилось, по прежнему месту обитания Засада пользовался мощным влиянием и авторитетом. Новоявленный хозяин Левопупыревского района не замедлил использовать старые связи: позвонил куда надо и все моментом разрешилось – система сработала безотказно.

Вовец сильно приуныл. Он совсем не ожидал, что блатные так резко «подпишутся» за Засаду – обычно они крайне редко вмешивались в дела «новой» братвы, предоставляя им возможность решать проблемы своими средствами. Никто ведь не считал нужным разобраться – что за личность этот пресловутый Засада, будь он неладен! Действовали по старому принципу – залетный, так и дави его кто как может. Анализируя причины утраты Левопупыревского района, Вовец вполне искренне полагал, что Фугас, старый маразматик, просто так филиал пролопушил – не счел нужным проследить Засадину роль в этой экспроприации. В итоге вышло все очень скверно – как всегда бывает при недооценке личности противника.

Глава Центральной группировки, естественно, мог наплевать на это дело и послать всех к чертовой матери – его бригада была самой мощной в городе и ни в чьей поддержке не нуждалась. В своем районе Вовец никого не опасался – тут все было схвачено. Но он прекрасно знал нравы «законников» старого закала и отчетливо сознавал, что после отказа явиться на сходняк жизнь его будет безрадостной и недолгой…

В назначенный час бригадир Центрального сидел на хате у Малика и угрюмо созерцал людей, набившихся в большую комнату, – на сходку прибыли представители всех бандитских группировок Ложбинска, Малик пригласил для наглядности. Разговор был вдумчивым и нелицеприятным, но не буду утомлять ваше внимание деталями: о процедурах подобного рода со знанием дела пишут сейчас практически все более-менее читаемые газеты. В общем, по делам и заслугам – если брать по «понятиям» – быть бы Вовцу вынесенным ногами вперед с той хаты, но… Но пострадавший Засада, ко всеобщему изумлению, вдруг ни с того ни с сего простил хама, заявив, что желает сосуществовать в мире и согласии, крови не желает, а во всем случившемся видит лишь ошибки молодости нового главы Центральной группировки – так сказать, детскую болезнь левизны. И даже отказался от кратности при определении расчета за нанесенный материальный ущерб…

Таким образом, инцидент был исчерпан, все стало на свои места, и оконфуженный перед всей ложбинской братвой Вовец получил возможность существовать в прежнем режиме, доказывая примерным поведением свою лояльность.

В последующем никто из «братвы» не беспредельничал по отношению друг к другу: одухотворенные печальным примером главы Центральной группировки, все взаимососуществовали более-менее миролюбиво…

Детально разобравшись в событиях четырехлетней давности, Пульман не спеша приступил к осуществлению своего плана. Разумеется, предпочтительнее было бы воздействовать на объект посредством гипноза, но увы: хмурый мужлан Вовец оказался из той категории, на представителей которой чары Адольфа Мирзоевича не распространялись. В этом гипнотизер убедился, подсев однажды к бригадиру в казино «Бузав», где тот коротал за рулеткой длинные зимние вечера.

Улучив минутку, Пульман приблизил уста к волосатому уху главы Центральной группировки и начал тихо внушать:

– Слушай меня внимательно. Я даю тебе установку (к тому моменту психотерапевт наловчился давать долговременные установки на порядок действий в различных ситуациях, и большинство подопытных успешно выполняли те или иные задания вне его присутствия: допустим, установка давалась такая – через три часа раздеться и попрыгать козлом, громко кудахтая и размахивая гениталиями)…

Даю установку… Даю установку…

Внезапно Вовец отреагировал совсем не так, как предполагалось.

Вместо того чтобы остекленеть взглядом и замереть, он звучно щелкнул пальцами и раздраженно приказал моментально возникшему за его спиной секьюрити из казиношной СБ:

– А ну-ка убери отсюда этого дебила, Борисыч! Он, сволота, мне сосредоточиться мешает…

От такого оборота Пульман слегка опешил, даже не догадался приказать секьюрити, чтобы его не трогали. И тут же был мгновенно вышвырнут из казино двумя сноровистыми ребятишками в бабочках. Вдогон стремительно скатывающемуся по ступенькам телу какой-то амбал с отвратной физиономией конченого дегенерата пропищал:

– Вовцу установка не нужна – пока обходимся пулеметами! Но ты телефончик оставь – мало ли…

– Ладно-ладно, козлята… – незлобиво проворчал Пульман, отряхивая от снега вышвырнутую следом дубленку и шапку – ушибся он не сильно и потому здорово не осерчал. Кроме того, инцидент окончательно подтвердил его теорию об избирательности воздействия на различные типы людей. Это был уже двенадцатый случай аналогичного характера, и закономерность прослеживалась очень легко – внушению не поддавались сильные, волевые натуры, привыкшие сами повелевать себе подобными и не из кабинета, а посредством личного контакта.

«Ничего, разберемся», – сам себе пообещал Адольф Мирзоевич, выходя из такси у своего дома, и, по установившейся в последнее время привычке, вкрадчиво сообщил таксисту:

– Уплачено – по двойному тарифу, – на что последний расплылся в благодарной улыбке и умчался в вечернюю мглу…

Второй раз Пульман подкатил к бригадиру Центрального три недели спустя, когда тот дремал в Шезлонге на бортике бассейна областного дворца спорта.

– Разговор есть, товарищ Анисимов, – заявил Адольф Мирзоевич, устраиваясь в шезлонге по соседству. – Обоюдоинтересный, между прочим.

Разлепив веки, бригадир нехотя скосил глаза на невесть откуда взявшегося чудика и лениво молвил с неожиданной витиеватостью:

– Есть ли необходимость упоминать затасканное изречение насчет тамбовского люпуса?

– Нет-нет, милейший, – поспешил его уверить Пульман. – Не стоит утруждать себя. Эмм… Мне больше нравится другое изречение: люпус энд люпус из фредщип.

Вовец приподнял голову и внимательно рассмотрел соседа.

– Ага. Где-то я тебя видел уже. Угу… И в тот раз, насколько помню, ты мне тоже не понравился.

– Это было в казино «Бузав» три недели назад, – неохотно сообщил Пульман. – Вы тогда… эмм… не очень любезно со мной обошлись, хотя я в принципе…

– А-а-а! – вспомнил Вовец. – Тебя тогда спустили с лестницы. Точно – спустили! Ты, кажется, какую-то установку предлагал, а она мине была без надобности… И сейчас твоя установка мине без надобности. Так что – вали отсюда пока у дворца спорта проблемы не возникли.

– Какие проблемы? – неприятно озаботился Адольф Мирзоевич. – Что за проблемы? Я вроде ничего такого пока… – Что значит «какие проблемы»? Утонешь в бассейне, придется всю воду менять, – пояснил Вовец, позевывая и вращая шеей. – А у них вечером тренировка ватерполистов… А, кстати, как тебя сюда пропустили? Там что – на выходе никого нет? – Бригадир озабоченно приподнялся на локте и обернулся к входной двери.

– Да там они, там, – успокоил его Пульман. – На месте твои аполлоны! Просто я экстрасенс и того – эмм… слегка их загипнотизировал.

– Ха! Ишь ты – экстрасекс! – с сомнением покачал головой бригадир.

– А чего ж меня не загипнотизируешь?

– Не хочу, – покривил душой Адольф Мирзоевич. – Ты мне в здравом уме потребен. И в твердой памяти.

– Ну-ну, – недоверчиво пробурчал бригадир. – Чего хочу?

– Что у вас за идиотская манера! – раздраженно поморщился Пульман.

– «Чего хочу, чего хочу…» Короче, я тебе вот что скажу… – Он вылез из шезлонга, приблизился к бригадирову ложу и торопливо забормотал, боясь, что его в любой момент могут прервать:

– В общем, я помогу тебе… помогу взять обратно под крыло Левопупыревский район. Он будет твой безраздельно – как и четыре года назад. Ферштейн? Взамен предлагаю сотрудничество. Ты будешь выполнять кое-какие мои поручения – ну, не сам, естественно, твое дело командовать… Ага. Чуть позже я с твоей помощью установлю контроль над всей этой вашей… ага – над братвой – вот. Над всей ложбинской братвой. Это будет фе-но-ме-наль-но!!! Это будет просто беспрецедентный случай, можешь мне поверить, ага… Я в общем-то на многое не претендую, просто хочу некоторым образом упорядочить… некоторым образом направить, ага… В общем, хочу быть кем-то типа верховного этого… эмм… – Тут психотерапевт запнулся и защелкал пальцами, пытаясь найти аналог в исторической практике.

Вовец моментально пришел к нему на помощь.

– Как Колчак, да? – невозмутимо подсказал он.

– Ну, это, конечно, сильно… Но, в принципе – да! Типа того, – согласился Пульман. – В общем, ты будешь моей правой рукой, заместителем, так сказать, ага… Гхм… кхм… – Адольф Мирзоевич прокашлялся и несколько сконфузился под пристальным взглядом бригадира. – А потом… Потом мы приберем к рукам все, что есть в этом городе: областную администрацию, правоохранительные органы, а там, глядишь… Что, я непонятно изъясняюсь? – окончательно смутился Пульман, разобравшись наконец в особенности странного взгляда своего собеседника. Вовец все это время смотрел на него не с интересом, как показалось психотерапевту с самого начала, и даже не со скрытым негодованием, чего вполне можно было ожидать… Он смотрел так, как смотрит посторонний врач на обделавшегося тяжелобольного, находящегося в ведомстве коллеги: с некоторым сожалением и презрительным участием, но без душевного надлома – не мое это! Это и не взгляд даже, а безоговорочный диагноз – уж в этом Адольф Мирзоевич знал толк…

– Ты это… Ты кто вообще такой? – тихо спросил бригадир. – Откуда выпал, болезный?

– Я-то?! – удивился Пульман. – Я этот… того… хм… – Тут он вдруг понял, что его параметры бригадиру ни о чем не говорят, и пожалел, что до сих пор не обзавелся титулом, безоговорочно обеспечивающим в нашем прогрессивном обществе уважение уже при одном лишь его упоминании, без каких-либо дополнительных ссылок: типа «вор», «бригадир», «депутат», «киллер», «губернатор» и так далее.

– Ну, психотерапевт я, – тяжело вздохнул Пульман. – А еще я заместитель заведующего клиникой – это вам не просто так! Потом, как уже говорилось, экстрасенс я… Пффф… Но, полагаю, не в титуле дело…

– Ты на себя посмотри, ремба засушенная! – укоризненно покачал головой бригадир. – Начитался Корецкого, да?! Ха! Деятель… А на пику за беспредел не хочешь? – И, перехватив недоумевающий взгляд собеседника, подвел итог:

– Короче, ясно с тобой… Мои дебилы там, в предбаннике, – они что, в натуре под гипнозом?

– Ну да, я же сказал, – подтвердил Пульман. – Я дал им установку… А что?

– Да просто неохота тебя собственноручно выбрасывать отсюда.

Может, от греха подальше сам уберешься, а?

– Да уйду я, конечно, уйдут, – с невыразимой горечью произнес Адольф Мирзоевич, впадая в отчаяние от того, то все его изыски разбились о твердолобость субъекта воздействия. – Уйду, блин… Но ты подумай – от чего отказываешься!

– Давай-давай, вали отседа! – Вовец выпростался наконец из шезлонга и грозно навис над Пульманом. – А то придется рекорд по подводному плаванию ставить, недоделанный ты мой. Пшел!

– Все, все – ухожу! – торопливо пробормотал Адольф Мирзоевич, опасливо пятясь к выходу. – Только вот телефончик. – Он извлек из кармана визитку и бросил ее на шезлонг, не осмеливаясь сокращать дистанцию. – Ежели тебя того – опять на этот… эмм… на сходняк потащат – позвони. Может, пригожусь! – И гордо удалился, проскользнув мимо застывших у входа здоровенных дегенератов, бросив им на прощание:

– Отомри…

В этом месте, если кино показывают, обычно начинается этакий заводной музон типа: ииииийэхты! Бац-бац-бац!!! – 120 ударов в минуту, на фоне полуэротического истошного вопля. Таким образом киношники дают понять непросвещенному зрителю, что ситуация закручивается в штопор и вот-вот грянет нечто особенно крутое и невероятное. Но это в кино. А в реальности тогда все вышло очень тихо, заурядно и как бы самопроизвольно…