Проталин ВалентинПятое измерение

Валентин Проталин

Пятое измерение

СОДЕРЖАНИЕ

1. Пятое измерение

2. Почувствовать главное в главном

3. К чему и призываем...

4. По-человечески, значит правильно

5. И опять же - да здравствует Пушкин!

6. Камень преткновения

7. Необязательные суждения

Напрасно иные из нас склонны относиться едва ли не высокомерно к доклассовым сообществам людей. Опираясь на три-пять считанных тысяч лет своего письменного существования, научившись грамоте, противопоставляя себя несчитанным тысячелетиям прошлого, мы не отдаем себе отчета в том, что становление и жизнь тех бесклассовых сообществ было таким общечеловеческим событием, с каким позднейшие революции не идут ни в какое сравнение. Легенды древних греков (да и других народов) о золотом веке, которые они связывали со своим прошлым, не столь уж мифичны. Древние в них оплакивали утраченное ими целомудрие.

Взять хотя бы единственное: в дописьменные времена человек научился осознанно трудиться. Может быть, большей "научно-технической" революции и не произойдет на этой земле. А если добавить сюда рисунки на стенах пещер, древние календари, да и куда большую, чем у нас, способность многое постигать "чувством"...

Современная наука свидетельствует: при переходе от верхнего палеолита к неолиту вся земная суша была заселена людьми, "и до выхода человечества в космос историческая арена жизни человечества не расширялась сколько-нибудь существенно". 800 тысяч лет назад на земле имелся миллион людей. По одному человеку на восемь квадратных километров. Есть, видимо, некая метафорическая логика в том, что меня тянет на следующее сопоставление. Сейчас на такой же территории, наверное, найдется не более одного по-настоящему гуманитарно образованного, гуманитарно "подкованного" современника нашего.

Впереди оставалось еще 800 тысячелетий до того будущего, которое именуется нашей историей. Историей, творящейся в письменном варианте.

Конечно, сравнительно с позднейшими динамическими прыжками человечества по экономическим эпохам, предшествующая жизнь может показаться явлением застойным. Однако в тогдашнем "застойном периоде" просматривается одно хотя бы бесспорное преимущество: человек как личность мог образовывать, говоря по-нашенски, себя по таким песням и сказаниям, по таким образам и символам, какие, по нашей опять же градации, давно признаны классическими. То есть шедеврами, предельно отобранными эволюцией по высшим проявлениям духа.

Письменность кое-что успела зафиксировать по памяти из того, что было до нее. Однако сколько не успела! Еще Платон вымолвил: письменность убила память. И он знал, что говорил. Более, чем мы это себе можем представить, живя почти на два с половиной тысячелетия позднее него.

Что-то можно уяснить себе в этом плане на примерах пока еще доступных. Где мы чаще всего сталкиваемся с настоящей целостностью характера? Разумеется, в разных слоях общества встречаются самобытные натуры, ею обладающие. А где целостность - явление более или менее характерное? С одной стороны, в народных глубинах, с другой, - среди людей, серьезно и всесторонне образованных. В глубинах народа - это по большей части в деревнях. Здесь еще хоть что-то можно обнаружить (с каждым годом все меньше и меньше). В старших поколениях.

Существуют в этом плане интересные социологические данные. Несколько лет назад брались контрольные тексты - отрывок из книги, газетная или журнальная публикации, - и реципиенту предлагалось своими словами изложить прочитанное. Открылось, что некоторые работники, в том числе и из руководящих, не умели передать смысла предлагаемого материала и мыкались в поисках слов, или укрывались за барабанным треском казенных фраз. Тогда как иная деревенская старушка, сказав, что она, может быть, ничего тут не понимает, с неожиданным своеобразием и точностью раскрывала содержание контрольного текста.

Порою здесь я сталкивался с такими натурами, когда и качество интеллигентность употребить к месту. И обеспечивается эта целостность если не мировоззрения, то мировосприятия подобных деревенских натур органическими знаниями: и образного слова, и человека, и земли, и растения, и всякой твари земной. И постигают они окружающее скорее чувством, именно с его помощью сводя многообразие окружающего к единству.

Похожая целостность, не всегда передаваемая словами органичность, естественность натуры и поведения обычно встречается на другой, совершенно, казалось бы, противоположной точке общественного кольца - среди людей глубоко и всесторонне образованных. В сущности, мы здесь сталкиваемся с двумя вершинами. Недаром эти две вершины всегда поймут друг друга и друг с другом договорятся. Задолго до нас это замечено. Хотя бы тем же Глебом Успенским.

Здесь, на другой вершине, среди людей глубоко и всесторонне образованных, знание вновь объединяется с чувством в нечто нерасторжимое, и обостряется способность, говоря словами Шиллера ( письмо к Гете), "возвращать идеи к их интуитивному источнику..."

Вот что следовало бы нам всегда иметь в виду.

...Мы и слово "бедные" лишили, если можно так выразиться, первозданной невинности, придав ему унижающий материально-прагматический оттенок. Лишь в редких записях современных путешественников, из глубин африканского континента или из джунглей Латинской Америки до нас доносится прежний смысл этого слова. Бедные - от беды, которая всюду подстерегает. Может иссушить посевы, затопить земли, увести дичь. Отсюда и "богатые" - удачливые, от богов, дарующих урожай и обильную охоту. Так до сих пор воспринимают два этих понятия в поселках вдали от цивилизации. В поселках, где улица служит местом для постоянного и естественного общения...

...В "Географии" Страбона есть следующее сообщение. На острове Эвбея жители двух поселений - Халкиды и Эретреи, - расположенных по разным сторонам плодородной долины Лелант, заключили между собой договор и сделали по этому поводу надпись на столбе в Амаринфском храме. Договор гласил, что запрещается в их конфликтах применение бесчеловечных орудий - стрел и дротиков, убивающих на расстоянии...

Так что все уже было. И многое было до того, как человечество впало в грех собственности, в один из своих первородных грехов. И другой дороги не стало, как грешить и каяться.

Эта недооценка предшествующего и стала, на мой взгляд, недостающим звеном в восприятии марксизмом исторической эволюции человечества. Испытывая к догосударственному прошлому несомненный и живой интерес, К.Маркс и Ф.Энгельс тем не менее вычеркивали его из той эволюционной картины, которую рисовали. Впоследствии это перечеркивание времен "доисторических", выразившееся, в частности, в недооценке и духовного потенциала, и взорвало изнутри сам метод построения ими социальной истории. Выпрямило его, сдвинуло в сторону абстракции, схематизма.

К.Маркс в 1847 году в статье "Морализирующая критика и критизирующая мораль" прямо заявлял: "Так религиозная фантазия народов заклеймила историю человечества, поместив век невинности, золотой век в период доисторический, в ту эпоху, когда еще вообще не существовало никакого исторического развития..." Для него и Ф.Энгельса в связи с этим характерно даже такое словоупотребление, как "баранье или племенное сознание", выплеснувшееся у них годом раньше в "Немецкой идеологии".

Лишь однажды, уже в 1860 году К.Маркс в "Введении к "Критике политической экономии" сильно споткнулся, никак не умея справиться с категорией искусства, упрямо не подчиняющегося правилам поведения в строго "просчитанной" им системе эволюционного развития. Он писал: "Относительно искусства известно, что определенные периоды его расцвета не находятся (надо же?! - В.П.) ни в каком соответствии с общим развитием общества, а, следовательно, также и развитием материальной основы последнего... Например, греки..." И далее: "Однако трудность заключается не в том, чтобы понять, что греческое искусство и эпос связаны с известными формами общественного развития. Трудность состоит в понимании того, что они продолжают доставлять нам художественное наслаждение и в известном смысле сохраняют значение нормы и недосягаемого образца".

Прямая связь между общественным развитием древнего общества и его искусством непременно же существует, однако..., порассуждав еще немного, К.Маркс оборвал рукопись. И более к ней не возвращался. Факты не лезли в логическую цепочку, и он о них решил позабыть. Или - позабыл? Но и за двадцать последующих лет жизни К.Маркс к этим собственным неудобным мыслям так и не возвращался.

Эту независимость нравственного, особенность его закономерностей в отличие от закономерностей иного жизнестроительства почувствовал гением своим А.С. Пушкин. И наткнулся-то на эту тему раньше, чем Маркс. В 1836 году он писал: "Петр создал войско, науки, законы, но не мог создать словесности, которая рождается сама собой на своих собственных началах".

Полагаю, что никто не истолкует меня таким образом, будто я за возвращение в поселения наших прапрародителей. Однако, во-первых, определенный вариант возвращения к давно миновавшему совершается в этом мире. Так или иначе, как бы памятуя о далеком родстве с минувшим, мы ведь худо-бедно (и Запад, и мы) вернулись к общественному по своему характеру труду (к общественному производству). Иными словами, если иметь в виду хотя бы только кооперативный характер труда и производства, то можно говорить, что обе системы не только некоторым образом жертвы исторического прогресса, но и о том, что та и другая (и мы, и Запад,) тяготеют к... минувшему. К чему? К бесклассовости? Да, к ней, родимой. На ином витке, однако это не значит - не знакомой по сути, не сопоставимой ни с чем. Генетически, по-видимому, помня, что было нечто самоценное до той поры, пока впервые некто не сказал: "Это мое!". И породил противоречие (первородный грех), которое люди вынуждены распутывать и распутать не могут. И да здравствует вершащийся под этим земным небом закон отрицания отрицания.

И сейчас... Сейчас породивший экономические эпохи (или эпоху) истории и не исчерпавший себя институт собственности, кроме прочего, служит пока и еще одну службу. Он не только способствует прогрессу, но и стреноживает его, сдерживает эволюцию, давая ему продвигаться во многом самоходом. И поэтому бытие и впрямь еще, слава богу, придерживает сознание. Связывает возможности сегодняшнего сознания вмешиваться в дела эволюции. Человечество не доросло до полной за себя, человечества, ответственности. Отсюда и один из первородных грехов его, принесший в мир добро вперемежку со злом, в финале экономической эпохи оказывается тормозом, не лишенным полезности. Как некая строгая нянька, пусть и не сильно образованная, не позволяющая шаловливому ребенку разгуляться...

В скобках стоило бы вставить, что в отношении к собственности и капитализм, и наш бывший социализм пребывают даже в определенном долгу. И каждый по-своему несостоятелен. В первом случае фактически наблюдается искусная, но и искусственная остановка в развитии человечества, делающая его, в частности, беспомощным в преодолении экологического и антрополитического кризисов. Сказывается это в консервировании очищенного от феодальных и прочих скверн незыблемого самого института собственности. (Пусть существуют и определенные изменения - акционирование компаний, участие денег рядовых граждан в производительной деятельности; формы коллективной собственности и т.д.). Капитализму и в голову не приходит, что институт собственности в нынешнем его понимании может исчерпать себя.

У нас же с нею свои счеты. Мы поторопились и позволили себе заменить частную собственность якобы всенародной. Хотя может ли право собственности простираться на все и вся. Больше того, не является ли общенародная вывернутой наизнанку частной? Но доведенной до бессмысленности, будучи беспредельной по своему субъекту. Нечто вроде дурной бесконечности (я сейчас оставляю в стороне то, что было реально полезным в этом эксперименте). Вот и получается, что на нашем примере человечество выясняет: декретом отменить собственность, рынок - значит, совершить из добрых побуждений глобальную безнравственность. Собственность, повторяю, с разумной помощью людей должна во многом сама исчерпать себя.

Да и почему мы думаем, что во времена, называемые нами доисторическими, самым распространенным механизмом возникновения собственности было то, что мы теперь называем экспроприацией. Все, разумеется, встречалось под этими небесными звездами. Однако отчего бы не представить себе, что у тех же древних земледельцев при определенном уровне производительности, когда семья становилась способной собственными силами, без помощи других, прокормить себя, процесс разделения происходил как бы сам собой. И родовое поселение постепенно переходило на основу соседских отношений. В той или иной степени. И первым понятием, тяготеющим к норме, определилось не "это мое" но наоборот - "это твое". Конечно, были и завоевания, и захваты, и всяческие переделы, и вытеснение одних другими, и все разбойничье, что нам проще себе представить. Однако, повторяю, почему, на первых порах, не превалировать мирной эволюции размежевания на семейные хозяйства. То, что способность одного человека кормить не только себя привела, в частности, к возникновению рабства - все правильно, но это уже другой вопрос...

Наша действительность вообще соткана из противоречий...

Мы, люди, как бы поднялись на вершину горы, где выветривается человеческое тепло, где непросто приткнуть нравственное чувство. Если иметь в виду Запад, то с этой стороны на голой в гуманитарном смысле вершине пребывает, по словам Э.Гуссерля, "самоудовлетворенное человечество", впавшее в "роковое заблуждение относительно мудрости человеческой науки". Если иметь в виду наши недавние роковые заблуждения, то мы стояли , взирая лишь на осколки теорий социального рая. Где-то то ли по ходу, то ли на спуске равнина истинно человеческого общения, этот плодородный Лелант. Мы же порой - и те, и другие - глядим, словно в бездну. Это во-первых.

Во-вторых... Академик Т.Ойзерман пишет: "Человек есть, по своей сущностной определенности трудящееся и тем самым познающее существо". Верно сказано. Но - верно лишь частично. Да простится мне опять экскурс в доисторическое. Первый человеческий способ добывания пищи должен был перейти не только в навык, но и развиться в варианты, в интерес к выбору способов. Потому - в начале было слово, пусть и не произнесенное... С того самого первого чувства, обернувшегося первым осознанным действием. Мысль прачеловека - способность предчувствия, предвидения. С момента возникновения она включается в космос, ее породивший. В сущности, у человека (воспрянь, смертный!) всегда были космические задачи и (не падай духом) земные возможности всякий раз. Чувство вообще индивидуальней мысли. Выразительнее ее. Индивидуальное чувство саму мысль способно индивидуализировать. А потому чувство служит куда большим, чем мысль, основанием для равенства людей. И первой эмоцией в мироздании (не помню сейчас кем это сказано) была положительная эмоция. Это - по-человечески, а значит, и верно.

Что же касается до мира человеческих вещей, предметности, нас окружающей, то это же - материализовавшиеся порывы, чувства, мысли. В процессе деятельности, разумеется...

В-третьих, и это здесь главное... В самой сути бытия всегда был заложен творческий нравственный момент. Мы не замечаем этого, как не замечаем и сердца, бьющегося внутри нас. Именно так, например, определяет нравственное Валентин Толстых. Наблюдаемая зависимость нравственного и духовного, даже беспомощность перед экономическими потребностями, есть некий оптический обман. Истина лишь в первом, так сказать, приближении, годная до поры. Духовное в человечестве - такой его младенец, который сродни Эроту из древнегреческой мифологии. Все боги, кичащиеся полновластием в своих божественных ведомствах, снисходительные к этому чуть ли не уличному шалуну, в конечном счете бессильны перед ним и боятся его. Бессильны и боятся, потому что он - персонифицированная любовь, движущая миром. Любовь, без которой все снова может обернуться досотворным хаосом.

Духовное догосударственно, дописьменно. Оно домысленно и первозданно. Духовное, в сущности, вообще непротиворечиво. Невозможно не предположить, что в доисторической дали в человечестве уже состоялось в том или ином виде приятие и воспроизводство некоего духовного императива. Пусть и не распадавшегося на постатейный кодекс, на заповеди. Для последующего системно-экономического восхождения по временам уже собственно историческим, для нас, этот духовный императив задан был в готовом виде. Иначе откуда в народах столь неизменно стремление к справедливости. Само это народное чувство справедливости. И экономика этому чувству - не главный указ.

Да, с экономикой шутки плохи. Да, она встраивает в себя людские судьбы, корректирует души и по-своему пасет человечество, человеческое сознание. Однако этот владыка и преобразователь не всемогущ. Он способен влиять на духовное здоровье человеческих сообществ. Но упади нравственный уровень последних ниже отпущенной им меры, и твердыня экономики задымится грудой развалин. По крайней мере, и ей не дано быть абсолютно безнравственной. Думаю, бездуховность вообще человечеству не грозит. Бездуховное человечество попросту погибнет. И потому я все готов отдать экономике, все, кроме приоритета. Недаром великий поэт провидчески сказал: "Все отдаю я октябрю и маю, но только лиры милой не отдам".

С нравственными ценностями, непротиворечивыми внутренне, все остальное может вступить в конфликт. До поры до времени и до известного предела. Внутренняя непротиворечивость духовного допускает и обеспечивает такую интенсивность конфликтов, такую меру разрушительного, заключенного в них, какая должна все-таки гарантировать условия существования и развития самого духа. И одно из важнейших условий - нравственная состоятельность сообществ в целом, на круг.

Да и в каждой сотворенной человеком вещи заложено, просвечивается озарение, чувство, мысль о ней, то есть и слово, нацеленное и на общение людей. Это само по себе не может не сказаться самым глубинным образом на процессе человеческой истории, не придать ей направленности. Направленности нравственной. За спиной записанных, известных нам эпох (или эпохи) человечества, расположился Первокамень культуры общения, этот дельфийский центр земли. Для каждого в отдельности, и для всех нас, взятых вместе.

Николаю Бердяеву принадлежит такое понятие, как гуманитарная вера. Владимир Вернадский записал однажды, что идея бессмертия может обойтись и без понятия Бога. Здесь я только добавлю: то же самое и - идея цели, вырабатываемой так или иначе в ходе эволюции человечества. Когда вопросы и ответы, следствия и причины фактически одновременны. И она, эта цель, сопоставимая с предназначением человечества, видится как пятое измерение мира. Пятое. Последнее ли?

По крайней мере, крепнет во мне убеждение, что мы вступаем в закат собственно экономической эпохи человечества. В преддверие иного поприща, где значение этого пятого измерения станет основным. "Багаж" культуры, накопленный человечеством, для этого и сейчас вполне достаточен.

Если, конечно, не держать его только в багажном вагоне.

25 февраля 1991 г.

ПОЧУВСТВОВАТЬ ГЛАВНОЕ В ГЛАВНОМ

Кто не знает в этой стране, что проблемы культуры у нас - вопрос чрезвычайно больной. Найдите такого человека. Не найти. Всякий скажет. Однако в переводе на язык проблемы это будет звучать: экономика у нас в кризисе, а культура - в загоне. В загоне, поскольку, все-таки, такие понятия, как кризис или даже упадок, к ней, по спокойному размышлению, не подходят. Это не про нее. Она, во-первых, больше нас с вами. Во-вторых, существует еще и как бы сама по себе. Реально, наглядно и представительно. Если приглядеться...

Это даже не дом, в котором мы живем, и следует переезжать в другой, когда этот окончательно обветшает. Это целая вселенная, сотворяемая из деталей, частиц и систем, взаимно проникающих друг в друга, не подверженных ни тлению, ни коррозии. Сегодня в России можно добавить - ни коррупции. Сюда входит все - от первой положительной эмоции до "последней" мировоззренческой категории, от первого художественного образа до последнего научного открытия. Можно что-то забыть, как забыли новые европейцы, что в античности днища кораблей обшивали металлом. Можно, будучи озабоченными, и новшество измыслить. Как в средние века испанцы опять наловчились тем же металлом одевать днища морских суден. Можно обнаружить принцип действия парового или иного двигателя, который еще не по зубам твоим соплеменникам, или высказать нечто, непонятое пока другими. Все равно это так или иначе остается в закромах культуры. И когда-нибудь да пригодится...

Наша земная жизнь без нас так или иначе замкнется в том или ином варианте истории. Культура же (как феномен, включающий в себя также и исторические труды) останется сама собою.

В сущности, все сказанное выше, тривиально.

Также тривиально и то, что не только одному отдельному человеку по ограниченности его возможностей, но и обществу по-настоящему пока не освоить наработанного культурой за тысячелетия. Отдельному человеку в определенном смысле проще. Недаром его создавали высшие силы по своему подобию. Общество же создал он сам. Не высшие силы. Современные общества во многом выступают хранителями накоплений культуры. Хранителями вольными или невольными, нормальными или не очень. Однако по крайней мере все-таки хранителями. И не от животной жадности, как собака на сене. А пожалуй, скорее от стихийного, интуитивного страха; спиной чувствуют: лишись оно, общество (да хоть и человечество), своих, - прежде всего гуманитарных, - сокровищ, - впереди только погибель. И правильно чувствуют. Что-нибудь вроде обшивки днищ суден металлом еще и вновь будет изобретено. Если успеется. А вот...

...Отдельный человек, вкусивший от плодов культуры, как бы он ни менялся, остается тем же, в сущности, человеком. Общество же, которое создавалось "всего лишь" человеками, овладей оно в целости своей хотя бы десятой частью гуманитарных сокровищ, которые ему же накопили и оставили лучшие его же гуманитарные личности - филологи, философы, поэты, прозаики, искусствоведы, художники, композиторы, учителя..., каковые сокровища общество так или иначе старается хранить, итак, овладей оно ими по-настоящему, и явится на свет совершенно иное общество.

Не требуется уж очень много воображения, чтобы представить подобное.

Бесспорно и то, что все созданное человеческим талантом, творческим поиском ума, души, духа, в конечном итоге обращено к любому из нас. Это наше. Такое наше, когда делить ничего не надо.

...В предпоследний перед 200-летием Пушкина день рождения этого великого русского поэта в Москве за спиной его памятника (с фасадной стороны шло традиционное официальное чествование), сгрудившись в митинговый круг, речи водили ампиловцы. Наряду с заявлениями по части разделить и распределить и даешь телевидение и здесь время от времени раздавалось - "Наш Пушкин".

Что касается телевидения, то его отдавать ампиловцам почему-то очень не хочется. Про Пушкина же они, в сущности, правы. Он их. Или, точнее, их тоже. Как и Шекспир, как и Данте. Хотя в случае с Данте сложнее. Долго объяснять придется, почему автор "Божественной комедии" принадлежит всем.

Наш Пушкин... Чего не отнимешь у ампиловцев, так это их непосредственности. И искренности... Я не имею в виду теперешних их вождей. С вождями повсюду следует быть осторожными. Мало ли что прячется под челками и иными прическами красноречивых руководителей.

Не в последнюю очередь эта непосредственность и привела в день рождения Пушкина левых радикалов к памятнику поэта. Почему не откликнуться. Отчего не побывать в своей среде, на своеобразных посиделках. Хоть бы и покричать, и расчувствоваться, и погрозить кулаками. Оно, конечно, пусть видят и слышат, однако любо-дорого и в кругу близких тебе побывать, душу потешить.

Я, разумеется, не к тому веду, что и остальные наши партии, не столь крайние, должны были бы обязательно обозначиться в такой день у знаменитого памятника. Совсем нет...

Однако, любопытный факт. Заранее, за время, достаточное для принятия какого-либо решения, общественно-политическое движение "Союз реалистов" в письмах обратилось к разным нашим партиям (Яблоко, КПРФ, Наш дом Россия, либерально-демократическая и другие) с предложением совместно отметить тем или иным образом день рождения великого российского поэта. Никто не откликнулся. Даже из вежливости ничего никто не ответил. Кроме Жириновского...

Но и это ладно. Попробуем вообразить, что для обсуждения какой-либо проблемы культуры представители партий все-таки встретились. (Именно как представители, а не как частные интеллигентные лица, когда, увлекшись, можно обнаружить друг в друге массу общего и незаметно для себя сродниться еще покруче ампиловцев). Пробуем?.. А ничего не рисуется: ну, встретились, даже поговорили, и - разошлись. Делить-то нечего. Не власть.

А заявлять применительно к партийным программам, что в области культуры у нас - там провал, там провал и там провал, что она не только не при деньгах, а - бедная-пребедная, что, конечно, надо, надо и надо... А кто считает и говорит иначе? Это же все равно, как в известной басне, - еж пригласил к себе в гости ежа и обещает: я тебе покажу иголки.

Правда, у некоторых партий культурная программа по пунктам расписана. Любой человек из "среды культуры", казалось бы, так бы и побежал подписаться под этим. Однако, не бежит. Не без горечи понимает: все это, изложенное столь аккуратно, ничто иное как вариант школьного чистописания. Недавно сибирские рок-группы устраивали совместный концерт под девизом - долой наркоманию. И сами понимают, признаются: результат будет ноль.

Если какая-нибудь наша политическая партия соберет аудиторию и примется ей объяснять про культуру, про то, что надо, надо, надо, про духовные богатства и т. п., результат будет - два ноля.

В некотором смысле такой подход партий к культурному "строительству" даже можно понять. Но мешает что-то.

И не то, что не стоит собирать аудитории, устраивать тематические вечера и подобное прочее. Как раз стоит. И такая культурная работа должна продолжаться. Но исполняя ее, мы не можем не помнить, что лишь касаемся самих проблем чисто внешне, как будто отдаем налог или приносим жертву языческим богам, по обряду, по обязанности, диктуемой извне, пользуясь алтарями на улице. Вне святилища, вне храма.

Не чувствуем главного в главном. Занимаемся проблемами культуры, на деле не исходя из нее самой.

К партиям и общественно-политическим движениям, повторюсь, это относится прежде всего.

Плоды мысли, духа, немассовой поначалу деятельности адресованы каждому без исключения. Отсюда следует очень простая вещь: каждый и право имеет на все сокровища культуры, на культуру, как таковую. Конечно, со стороны каждого необходимо нечто ответное. Назовем это чувством ответственности перед самим собой, упирая на слово чувство. Пробуждением в каждом человеческого, жизнеспасительного для каждого в конце концов... Другой бы сказал обязанности. Хотя понятие обязанности в данном случае вообще не применимо.

Другое дело - общественно-политическая организация, чьи устремления, по определению, прямо как будто нацелены на благо государства, да и само государство. Понятие обязанность, когда речь идет о культуре, культурном строительстве, здесь как раз вполне к месту.

Итак, с одной стороны - права, а с другой - обязанности. Парадоксальность эта возникает в результате перехода на язык политики, поскольку основательному обществу в лице своего посредника - государства предназначено выступать историческим ответчиком за использование самого важного общественного наследства - культуры. Иначе к чему тогда политики, правительства, верховные советы, думы и советы федераций...

Больше того, в обозримом грядущем правительства должны стать своеобразными комитетами культуры. Разумеется, никуда не денутся в обозримом времени и иные ведомства - экономические, финансовые, военные... Но сверху над всеми - что-то вроде комитета культуры. А не внизу, не на последнем месте, как теперь.

Не потому что культура для общества, государства - новый вариант диктатуры или гегемонии. А потому, что человеку и человечеству острее всего потребна на нашем этапе истории гуманитарная и гуманная среда обитания. Худо-бедно мы рождаемся и живем именно в культурной среде - той или иной. Словно в своеобразном океане. Надо это открыть для себя. Осознать как главное. Глубинное, или как ядро в орехе. Наличествует культурная среда значит вырабатывается кислород для нашего

существования. В сущности и каждый человек производит вокруг себя живительный кислород. Удачнее всего в детстве. Преимущественно раннем. Одним своим явлением на свет. Другое дело, сколь полноценно каждый из нас потом научается дышать кислородом культуры. Умеет ли современное общество научиться дышать. Особенно в лице его политических, властных, государственных институтов. Способно ли оно хотя бы к серьезной постановке этой проблемы. Или по-прежнему, собакой на сене, хорошо ли, плохо ли выступая в основном лишь хранителем накопленного культурой, будет только отлаиваться: видите, мол, сколько у меня всяких текущих забот.

Заботы, действительно, серьезные... Но, может быть, опираясь на гуманитарное, человеческое - культурное в людях, сподручней и текущие заботы снимать. По крайней мере, ошибок совершишь меньше.

О верховенстве духовного в отношениях между людьми затверждено на Земле еще задолго до писанной истории. Примат культуры, как фундаментального, основополагающего в создании обществ и государств, и упрочении их сил для исторического существования становится исследовательской и публицистической темой лишь теперь, последнее время. В древности о жизнесохраняющей роли гуманитарного для обществ вещали единицы, предсказывавшие при падении нравов, при пренебрежении к духовному погибель городу или царству. При масштабах тогдашних ойкумен и локальности человеческих территориальных объединений подобные перспективы были очевиднее что ли, прозрачней. Для единиц, естественно. Верно отметил С. Крымский ("Вопросы философии", No 4, 1998 г.): из 21 земных цивилизаций "выжили до вашего времени только 4, те, которые создали общечеловеческие этические ценности, выраженные в мировых религиях".

При продвижении вперед послеантичного человечества смысловое в наших общественных, государственных да и бытовых устроениях как бы совсем заслонило собой духовное. И теперь вновь, словно при жизни древних учителей, все чаще раздаются голоса о краеугольности, о приоритете гуманитарного, гуманного в самих основаниях, на которых держатся и общества, и государства, и человечество.

И тому есть веские причины. Увеличение численности населения на планете, взаимосвязанность друг с другом и взаимозависимость народов земного шара, ветры и вихри культурных взаимовлияний, гигантские накопления в общемировом запаснике миросмыслящих знаний. И если совокупное человечество все еще пребывает в отрочестве, то и элементы общего повзрослеют налицо. Растет уровень образования, а значит увеличивается (иначе не может быть) тяга к полноте и цельности. И даже комплекс неполноценности люди все меньше и меньше скрывают. И... тревожит уже не единичных персон запущенность нынешняя гуманитарного.

Теперь и пророками не надо быть. Увеличившись до общечеловеческих масштабов, эта проблема вновь как бы обретает прозрачность. Многими отмечается, что моральное, гуманитарное проглядывает и в прежде традиционно прохладных нормах дипломатических отношений. Здесь нынче не только любезны друг с другом. Сам тот факт, что сейчас отношения между государствами признаются и теоретически своеобразным вариантом анархии, даже ее образчиком, говорит о многом. Оглянулись, и обнаружили, почувствовали такая вот у нас международная мать порядка.

Иными словами, гигантское количество смыслов занервничало в поисках выхода в новое качество, а оно, это новое качество, древнее как мир, распрекрасное старое - культура. Живое содержание всего, в ядре своем одухотворенное.

От знания этого, правда, не легче. Может быть, еще труднее становится.

Еще цитата: "О потенциале семантического поля культуры свидетельствует то обстоятельство, что все значительные научные открытия (не говоря уже о художественном творчестве) имеют в нем идейные прообразы (в виде аналогов и догадок). Более того, чем крупнее научный результат, тем глубже его истоки в духовной подпочве цивилизации, тем больше прообразов ему предшествует. А фундаментальные идеи вообще нисходят к сквозным структурам культуры (архетипам), которые пронизывают весь массив истории". (С.Крымский. Там же).

"Культурный горизонт жизни", "семантическое поле культуры", "действительность, освоенная человеческим сознанием", "смысловой контекст цивилизации"... Определения тоже взяты из статьи, цитированной выше. Еще и потому, что она недавняя, из последних, заинтересовавшая автора этих строк.

На самом деле работ, создаваемых в этом направлении, за последние десять лет появилось множество. В журналах, газетах, брошюрами, книгами... И в столицах, и за их пределами. Пусть часто малыми тиражами, в стороне от коммерческого многотиражья. Но именно они пробивают, предрешают, развертывают общественно значимые, культурно-созидательные, и политические в том числе, процессы предстоящего.

В шестидесятые годы в тех же "Вопросах философии" и тоже маленьким тиражом опубликована полуторастраничная речь, произнесенная за рубежом (не у нас) одного из выдающихся наших физиков. Победит та цивилизация, культура которой будет более жизнеспособной, говорил он. "Победит" - некоторая дань терминологии шестидесятых. Но суть сказанного актуальна и прежде, и тогда, и сейчас.

Однако вернемся к партиям и движениям. Они предлагают себя в устроители нашего благополучия, они претендуют на участие во власти. И участвуют в ней, когда попадают, к примеру, в Государственную Думу. Мы - лица заинтересованные и спрашиваем: а как же с важнейшим, - с культурой. Не в смысле "правительство - комитет культуры". В том или ином варианте это дело будущего. А в смягченной постановке проблемы - правительство и культура. Мы говорим нынче о собственнике и собственности. Об инициативах (в основном экономических, производственных), которые могут тут произрастать. Да, институт собственности необходим. Да, на своем горьком опыте, полезном для всего остального мира, мы это красноречиво продемонстрировали, попробовав этот институт разрушить до основания. И он, институт собственности, будет существовать, пока сам себя не исчерпает (дело совсем далекого будущего). Но ведь государство в лице своих властных структур представляет еще одного владельца - наследника достояний отечественной и человеческой культуры, то есть всех нас...

И тут нетрудно обрести согласие. До такой степени, что и обсуждать нечего. Необыкновенное единодушие всех со всеми. И если все согласны, то о чем говорить?

А речь о том, что проблему следует ставить как основополагающую для всего нашего существования. То есть, очень всерьез. Надо всей органикой войти в нее. Убедиться, что она нерешаемая. Нерешаемая обычными способами. В ней нет ничего такого, что называется текущими трудностями, с чем мы привыкли бороться. Особенно, когда это текущее начинает нас слишком припекать. Здесь ничто не сводится к формулировкам. Они тут недостаточны. Все следует заново раскрывать. Здесь человек прежде всего обращается к самому себе. И его обращают к самому себе. И тогда он становится близок и понятен другим. Это живой процесс. На нем учат и учатся. Здесь движение к истинному всякий раз требует непосредственно внутреннего переживания и сопереживания.

Центры культурных инициатив, проблемы книги и чтения, вопросы непрерывного и заинтересованного образования, отслеживание в сегодняшних литературе и искусстве подлинно значительных событий, подготовка к 200-летнему юбилею Пушкина, наконец... Это конкретика, частности - внутри общей темы культуры. Здесь надо опять же подчеркнуть, что культура, культурная деятельность - духовное сотворчество людей. Надо войти в такое сотворчество. А то, и правда, лучше этим не заниматься.

Сердцевиной всего должна стать приоритетность истинной культуры как таковой для принципиального улучшения качества общественных отношений, для здоровья, крепости, перспектив современных цивилизаций.

В древности в рамках небольшого сообщества людей, повторю, где улица была продолжением дома, подобные мысли, как разумеющееся, открывались мудрецами или простыми людьми, от природы по-настоящему добрыми. Теперь же для благополучного существования, для достаточного продвижения крупнейших человеческих сообществ вперед по общей дороге потребен весь потенциал культуры, все ее созидательные возможности, все "сквозные поля" ее нравственных архетипов.

Иными словами, новороссийским партиям и движениям следует создавать у себя не традиционные структуры, по-старинке "отвечающие" за культуру, а именно качественные гуманитарные службы. Общественно-политическим движениям, работающим на перспективу, без этого не обойтись.

И почему бы нашим разнообразным политическим силам (крайние в виду не имеются) не выйти на те или иные формы сотрудничества. Пожалуйста, стреляйте словесно друг в друга на политических баррикадах, голосуйте "против". Но здесь-то вы "за". Пришли на поле культуры - играйте в одну игру, пейте чай или кофе, спорьте даже. Но действуйте вместе. И если здесь, на поле культуры, вы искренни друг с другом, то легче поверить в искренность и ваших собственно партийных убеждений. Тогда вы меньше себе на уме, чем это нередко видится нынче со стороны.

И может быть, инициатива "Союза реалистов" с письмами как раз ко времени. Может быть, стоило на нее откликнуться? И вместе готовить 200-летний юбилей Пушкина - прекрасное ведь поприще для объединения усилий, строительства общественного согласия.

Или такое предложение должно исходить от самого Президента России, и тогда все партии тут же прибудут с визитами к нему?

Конечно, нам бы позаимствовать непосредственности ампиловцев. Побольше личного участия в том, что декларируешь... Извечная чиновничья озабоченность, что встречается и в кабинетах респектабельных партий, здесь не подходит...

Наивно, правда? Мы так заняты, так озабочены, работы каждый день невпроворот... Кто там еще стучится?!

А стучится исстари-новенькое. В этот или в другой раз, но победит та партия (или союз партий), которая на самое первое место поставит проблемы культуры. Поставит теоретически современно, судьбоносно, если хотите... Такова перспектива.

...Не зря последние десять лет многочисленные ученые гуманитарии (физики и математики, кстати, тоже) так прониклись парадоксальными проблемами культуры, исследованиями ее статуса, рассмотрением ее как среды обитания человечества, им же созданной.

Вчера это шло на уровне только науки. Завтра... Завтра это внятно отзовется в гуще самой жизни. Сейчас часто говорят о нравственной деградации. Но большинство от деградации большинства еще больше страдает. Сейчас мы испытываем духовный голод - это пустые емкости для наполнения содержанием, и он, этот голод, может быть удовлетворен быстрее, чем мы способны предположить. И тогда - хоть горы сдвигай. Теория малых дел в культурных преобразованиях действует лишь до поры. Эта пора проходит.

Какие духовные движения станут будоражить общество? Просто к моральному движению со страниц печати призыв уже звучит... Мы сейчас жалуемся на недостаточность наших лидеров, на невсеобщность их авторитетности. Ищем лидеров, ждем. Их у нас мало. А можем попасть в такие течения, которые все перевернут и переиначат. Только копни...

Я никого не собираюсь пугать. ...Мы закрыли Западную Европу от татарского ига, мы совершили "победоносную" революцию и на себе (для себя, но более, может быть, для других) проверили возможность построения земного рая. Несовершенными хотели войти в совершенное.

Что третье? Троицу любят.

И последнее. Ничего нельзя повторить. Нас не вернуть ни в состояние российской патриархальности, ни в ложе национальной соборности. Нам не пройти пройденного Западной Европой. Уже было. И она, Западная Европа, тоже опробовала нечто, насущное для мирового опыта. В том числе и для нас. Всякий исторический процесс еще и индивидуален. И, может быть, основная-то наша задача начала нового тысячелетия и есть гуманитаризация среды обитания человека. А там, глядишь, и за нами, страдальцами, пойдут. На ином для себя этапе. И по-своему.

Предназначение-то у всех людей общее.

20 августа 1998 г.

ГЛАВНОЕ О ГЛАВНОМ

К ЧЕМУ И ПРИЗЫВАЕМ...

...О духовном уровне политического сознания я

уже и не мечтаю.

О политической культуре не может быть и

речи, а есть ли политическая грамотность.

В.П. Зинченко, академик РАН

В 60-е годы (точнее - уж и не помню) меня преследовала одна благородная идея: отчего бы не организовать гуманитарное сообщество (сейчас сказали бы движение) людей, осознанно выбирающих для себя безупречно нравственный образ мыслей и действий. Не орден затворников, нет. Напротив, подобное поведение мыслилось подчеркнуто публичным, декларированным даже. Вот, мол, вам, глядите...

Этакий отголосок хрущевской оттепели. Побуждение наглядно вразумлять несовершенное социалистическое государство. Да и общество тоже. Подтолкнуть их к выздоровлению, к гуманным преобразованиям, к раскрепощению личного и личности. И не заговорщическое какое-нибудь побуждение, а вполне открытый поиск инструмента воздействия...

Первый, кому я поведал об этом , был близкий мне человек, в том числе и в гуманитарно-газетных наших занятиях, к которым он относился тоже всерьез. Как и вполне основательно воспринимал самого себя и свое участие в культурной деятельности.

Однажды за столом, то ли сервированным чем-то горячительным (а, может, и просто так сидели), этот мой старый товарищ заявил:

- Ребята, я буду министром культуры.

- А меня возьмешь с собой? - спросил третий, тоже близкий нам тогда товарищ.

- Нет, - был ответ спустя минуту.

Так вот, однажды я изложил ему как заветную свою идею создания общества, или организации, или союза людей, сознательно всякий раз ставящих себя в духовные рамки, в границы нравственного, и дающих в этом некий публичный зарок.

- Такого мне не поднять, - ответил он, опять задумавшись и, пожалуй, не без растерянности. - Даже я не гожусь для этого.

И улыбнулся...

Прошли годы, не одно десятилетие. Растворилась в прошлом, рассеявшись на глазах, столь крепкая, казалось, пирамида социалистического государства, которое следовало усовершенствовать. Личное и личности, по крайней мере, были отпущены на волю. Мой старый товарищ успел побывать в министрах культуры. И даже при перетрясках в правительстве удерживался на своем новом месте.

Процесс пошел, но не в сторону нравственного очищения. Наоборот, неявная болезнь обнажилась, повылезла из всех углов. Повылезла, поскольку ей нечего стало опасаться идеологических неотложек и шумных карет политической скорой помощи, сновавших прежде повсюду.

Что до благородных идей самосовершенствования и общественного совершенствования, то с ними стало еще неуютней. Как и нравственные наши недуги, они тоже запросились наружу. Даже раньше, чем явления общественно-болезненные, поскольку первые порывы перестройки воспламеняли души, звали на трибуны, побуждали проговаривать то, что накопилось внутри. Все это несколько напоминало первые послевоенные годы, когда поколение, входящее во взрослую жизнь, ощутило, что вот теперь, с наступлением мира, после всего пережитого и преодоленного придут Новые времена согласия и духовной полноты. Эти ожидания, эта вера сформировала возрастную плеяду наших шестидесятников.

Не берусь судить, кто выйдет в обозримом будущем на российскую историческую арену как интеллектуально-нравственный ответ на перестроечные коллизии и прогромыхавшие за ними по пятам нелепые годы. (Скажу лишь, здесь я все-таки не оставлен оптимизмом). Что-то и кто-то да будет.

- Двухтысячники, - определила недавно одна дама, тоже немало размышляющая о путях гуманитарного развития и о тех, кому, может быть, придется вскоре проявиться как поколению обновления.

Теперь же, в настоящий момент, у подмостков общественных деяний столпились не столько люди, сколько то, что я несколько по-домашнему обозначил выше благородными идеями. Определяясь более точно, можно сказать проблемы нравственной идеологии. И не оттого, что нет или мало конкретных носителей благородных идей, напротив - подобные идеи уже владеют умами, побуждениями, стремлениями куда большего количества наших сограждан, чем это представляется нам посреди обступивших нас тягот и неопределенностей.

Нравственные, духовные проблемы и надежды поправить тут хоть что-то буквально рвутся наружу. И не только в пространства, освободившиеся от тоталитарной идеологии. Теоретическое настойчиво запросилось в практику, подыскивает себе конкретную работу. Дерзает материализоваться, если хотите. Видимо, поэтому, несмотря на тьму абсурдов текущей жизни, не очень удивляешься, а наоборот, как-то особенно останавливаешь нынче свое внимание, чувствуешь в себе отклик, сталкиваясь с предложениями о создании той или иной общественной гуманитарного смысла структуры или движения, берущих на себя те или иные организационные функции, чтобы отстаивать приоритетность именно культуры и духовного и в отношениях людей, и в государственном строительстве. А главное, выражающих готовность и волю к конкретному действию в таком направлении.

Так, профессор философии Новосибирского государственного университета Николай Розов предлагает создать Совет попечителей будущих поколений. "Первым из них, - пишет он в статье "Национальная идея и императив разума", - должен стать специальный Совет Попечителей будущих поколений, избираемый общественностью на основе бесспорных гражданских заслуг, преданности долговременным интересам Отечества, неподкупности, соответствующей профессиональной квалификации. Первыми приходят на ум писатель А. Солженицын и академик Н. Моисеев".

Писатель Фазиль Искандер тоже ратовал за создание Попечительского совета мудрецов (лучшего названия, по его словам, он пока еще не нашел) как некоего института духовного управления страной.

"Нравственное движение" - еще один организационный призыв, прозвучавший на страницах печати.

"Правительство - комитет культуры". Этот проект, нацеленный в будущее, декларировался уже автором настоящих строк.

А вот кандидат экономических наук И.П.Цапенко и доктор психологических наук А.В.Юревич со страниц академического журнала "Вопросы философии" призывают ученых создать собственную идеологическую структуру, в перспективе способную преобразоваться в политическую партию.

Различных же общественных комитетов культуры, фондов, гуманитарных объединений, даже связанных в своих названиях с именами тех или иных духовных наших светил, в Москве и по всей стране не счесть. То есть, посчитать, может быть, и стоило бы, но статистических данных подобного рода нет.

Безусловным же, "висящим в воздухе", смутно или четко осознается подавляющим большинством то (еще тысячи лет назад так или иначе высказанное), что гуманистические сущности культуры, духовное - есть главная системообразующая основа всего человеческого. И в этом материалистические и идеалистические подходы восприятия мира, некогда конфликтовавшие, оборачиваются и в единое, и в единственное.

Как мне приходилось уже писать в статье "Пятое измерение", "бездуховность вообще человечеству не грозит. Бездуховное человечество просто погибнет". Исчезнет с лица Земли...

Перелистаем страницы одного только журнала "Вопросы философии" за последние пять лет. Что в связи с этим там надо выделить и подчеркнуть?

Сторонники постиндустриальной теории, отмечая в качестве основной черты современной экономики быстрое замещение труда знаниями, утверждают, что развитие человека становится сегодня главным условием любого хозяйственного прогресса. Последнее дает многим социологам основание говорить о возможной замене трудовой деятельности новым типом активности, отличающимся значительными элементами творчества, причем в перспективе такая замена предполагается в массовом масштабе, когда "если не все, то по крайней мере большинство людей станут более креативными в своих действиях, чем они являются сегодня". Новым явлением становится стремление все возрастающего числа людей посвящать значительное количество времени семье, участию в разного рода общественных организациях, самообразованию, занятиям спортом и так далее.

И еще.

Параллельно зреет понимание того, что общество стоит перед лицом нового изменения, которое несводимо к трансформации прежних порядков, а представляет собой формирование совершенно нового социального устройства.

Поэтому в последние годы особый интерес вызывают философские и даже социо-психологические аспекты становления нового общества. Совершенно естественным в этом контексте является обращение к изменениям в культуре и социальной жизни, причем такие изменения рассматриваются многими обществоведами как наиболее значимые; более того, отмечается, что современная социальная концепция не может не развиваться "от нового общества, новой реальности к исследованию нашего понимания этой реальности, от истории и социологии к философским проблемам истины и знания.

Это - отрывки из статьи экономиста Владислава Иноземцева.

Далее.

Но надо откровенно признать: мораль, созданная в эпоху и для эпохи, когда доминировали преимущественно межличностные отношения, уже недостаточна для современного сложного общества, в котором преобладают отношения крупных и сверхкрупных социальных групп, больших институций и коллективов, а также отношения между заведомо несоизмеримыми сторонами: личность и социальный институт, личность и государство и т. п. Это требует формулирования новой этики, которая четко увязывала бы права и обязанности всех участников таких отношений, ставя обретение прав в твердую зависимость от выполнения конкретных обязанностей - этики, в основу которой была бы положена категория ответственности. Для России это требование особенно актуально.

И еще.

...Религии декларируют ответственность человека перед Богом; "реальный социализм" стал олицетворением тотальной безответственности; нужна идеология ответственности, причем такой, которая наступала бы не в "исторической перспективе", но в разумные с точки зрения продолжительности жизни человека сроки.

Это - кандидат исторических наук Николай Косолапов - из статьи "Интегративная идеология для России: интеллектуальный и политический вызов".

Далее.

Философское познание выступает особым самопознанием культуры, которое активно воздействует на ее развитие. Генерируя теоретическое ядро нового мировоззрения, философия тем самым вводит новые представления о желательном образе жизни, который предлагает человечеству. Обосновывая эти представления в качестве ценностей, она функционирует как идеология.

Это - академик РАН Вячеслав Степин - из статьи "Философия и образы будущего". Проблема берется, обратим особое внимание, как бык, за рога. Академику, в сущности, вторит доктор философских наук Владислав Лекторский в статье "Идеалы и реальность гуманизма":

...Поиск новой системы идеалов является сегодня для России самым трудным, но, наверное, и самым важным делом, так как лишь на этом пути возможен выход из того духовного, культурного и социального кризиса, который переживает страна.

Позволю себе еще две выдержки.

Самое слабое, уязвимое место современной цивилизации - это противоестественное сочетание универсальных производительных сил каждый раз с локальным, многократно (национально, регионально, социально и т. д.) ограниченным мировоззрением, компьютерной технологии с пещерной этикой. Нависшая над человечеством глобальная опасность - ядерная, экологическая, демографическая, антропологическая и другие - поставила его перед роковым вопросом: или оно откажется от насилия, "этики вражды" или оно вообще погибнет. Философия и этика ненасилия сегодня уже не являются просто актом индивидуальной святости, они приобрели в высшей степени актуальный исторический смысл.

Это член-корреспондент РАН Абдусалам Гусейнов - статья "Понятия насилия и ненасилия".

Интерес к культуре сегодня связан с вопросом о ее способности создавать идентичность. В условиях нарастающих перемен, порожденных научно-технической революцией, культура выступает как точка опоры для создания устойчивой системы.

Кандидат исторических наук Татьяна Фадеева, статья - "Европейская идея: путь интеграции".

И последнее: голос Эдмунда Гуссерля, доносящийся до нас из недавнего, но все-таки исторически уже иного времени, однако удивительно созвучный нашему теперешнему, да и прозвучавший на страницах журнала "Вопросы философии" именно сейчас.

...Наполняющая нас вера - в то, что непозволительно, чтобы в нашей культуре оставалось все по-старому, и в то, что ее можно и должно реформировать с помощью разума и воли человека - может "сдвинуть гору", и не только в пустой фантазии, но и в действительности, если эта вера превратится в трезвую, рационально проясненную мысль, если она придет к полной определенности и ясности в своей сущности и по отношению к возможности ее целей и метода их реализации. Тем самым она прежде всего творит для себя фундамент рационального оправдания. Только такая ясность понимания может призывать к радостной работе, может дать волю к свершениям и постоянную силу для дела освобождения, только такое познание может стать прочным общим благом, так что в конце концов при совместном действии тысяч тех, кого убедила эта рациональность, "сдвинется гора", т.е. движение к обновлению, пока существующему лишь в наших устремлениях, само превратится в процесс обновления.

Культура как точка опоры для создания устойчивой системы; философия, в совокупности ценностей становящаяся идеологией; этика, в основе которой категория ответственности... Да, если внимательно просмотреть только номера журнала "Вопросы философии" за последние годы, так или иначе отражающие, фиксирующие процессы, сдвиги, поиски, накапливающиеся в трудах философов, психологов, историков, социологов, то становится ясно, что современной философии как таковой не только тесно в своих академических рамках: она начинает ощущать себя новой общественной реальностью, силой, стремящейся непосредственно, более прямыми, чем прежде, путями, влиять на сознание, поступки людей, на самоощущение общества, на разрешение государственных проблем.

Более того, перелистывая страницы журнала за последнее время, убеждаешься, что фрагментами, общими и конкретными положениями разбросанная в разных статьях и во времени уже как бы сама собой складывается определенная общественно-культурная программа, способная, будучи предъявленной, создать целое современное гуманитарное движение. Она есть. Ее следует только договорить, додумать, определиться в ней.

Определиться с тем, что именно философия содержит нервные узлы всей системы культурного строительства. И именно этическое выступает в ней на первый план, на ведущие позиции. И не этика как предмет академический, но этика, обогащенная новым в жизни. Обогащенная и своей новой ролью, и особенной актуальностью, и новой способностью открываться во всех общественных порах, и тем, что, выдвигаясь вперед, она влечет к себе и мысль, и литературу, и искусство, и просвещение, и науку, и образование. И вообще - человека.

Более того. Конечно, этика - не контроль. Но это личная и общественная, регулирующая сила, способная стать политической силой. Становится таковой. Станет. Тем более в сверхсложных условиях нашей действительности. ...Этика не виновата в том, что приобретает черты идеологии. Она обретает политическое лицо, когда ее недооценивают.

Разумеется, этика - и не юридическая система, нуждающаяся в соответствующих силовых службах. Нарушил закон, установленный людьми, отвечай. Но этика на особенный лад нормативна. Только ее законы и установки сами по себе, без каких-либо карательных мер и органов, приходят в действие, обнаруживают себя, и то или иное благополучие сообществ, стран, эпох, растранжиривших ее законы и установки, расстраивается, а то и разваливается на глазах.

Как это видно, скажем, на примерах римской или иной из империй. На своих закатах они ослабевают прежде всего духовно. Конечно, и на закатах случаются свои гуманитарные, гуманистические сполохи и расцветы. Этакие, подчас, крики вопиющих... Конечно, и молодые народы воспринимали подобные сполохи с пользой для себя. И сама молодость до поры играет определенную, устремленную к развитию роль. Но надо держаться и во взрослом состоянии...

Да, в сущности, человечеству по сути своей не дано быть безнравственным. Можно до времени и до известной степени с чем-то и не считаться и что-то жизнеобеспечивающее разрушать, но попробуй так или иначе переступить предел...

Сейчас же - не страна, не империя, а само человечество выходит из поры молодости. А значит, и его составляющие. И потому не годятся короткие штанишки. Тем более в этическом.

И если не совет мудрецов или попечителей, о чем шла речь выше, то духовное, этическое, гуманитарное знание, непосредственное значение которого возросло, стало общечеловечески-актуальным, и нормализующее жизнь влияние которого готово раскрыться как эффективнейшее (при возрастании фактора добровольной ответственности каждого за происходящее со всеми и за то, что еще может произойти), именно духовное, этическое, гуманитарное знание должно работать как самый квалифицированный арбитр, эксперт по проблемам общественным и государственным.

Подчеркиваю вновь: государственным.

Можно отпустить на свободу производственную и экономическую деятельность (поставив их в те или иные нормативные рамки). Они и свободы-то могут взять столько на себя, сколько им по силам, будучи вольны только в меру сил, значение которых могут сами преувеличивать. Можно "отпустить на волю" того или иного конкретного человека. Он возьмет свободы в степени, ему доступной. Но культуру, духовное, что свободно по природе своей, потому и доступно для всех желающих и жаждущих, мало "отпустить на волю", мало сказать: лети. Это достояние всех и каждого требует ухода. Им надо распорядиться, а то оно выскользнет из рук, поджидая более разумных пользователей. И здесь не обяжешь отдельного гражданина или подданного будь развитым духовно и знающим. Здесь государство, если оно современное, должно обязать само себя. Поддержка культуры, нравственного - это не право государства. И властные полномочия тут - только обязанность. По гласному общественному договору, желательно. Чтобы, наконец, весьма расплодившееся человечество вновь и по-новому отдавало себе отчет, что его держит (так и хочется добавить - содержит), сколько бы о прочих аспектах свободы и необходимостей на досуге не рассуждали.

Трудно сказать, усложнение ли жизни, масштабы происходящего подвигают нас возвращаться к этическим началам, искать опоры в постижении их ведущей роли, или это выход к новому качеству - еще одна историческая подвижка.

Скорее, то и другое вместе.

Но так или иначе, наработанное культурой человека запросило от нас нового этического витка, скажем так - нового уровня чистоты.

Для России же - разработка общественно-культурной, этической программы, способной поддержать - не единовременно! - духовное движение в недрах ее, просто, как говорится, позарез нужна. Именно программы, и именно движения. На нынешнем этапе недостаточно, как прежде случалось в России, "лишь" властителей умов (хотя они и очень нужны). Нынешние масштабные этические задачи требуют постоянного практического сотрудничества, постоянной практической отдачи, живого активного и конструктивного влияния на все, что имеем, и прежде всего на сами государственные структуры.

... "Молодые кандидаты и доктора наук во власти", пренебрежительно окрестили высокопоставленные чиновники и функционеры прежней закваски новых людей, входивших в правительство. Я сейчас совсем не о той или иной степени успешности деятельности молодых ученых на ключевых административных постах страны. (Им и развернуться-то не давали). Я о том, что подобная реакция правящего российского чиновничества и очень характерна, и очень показательна. Но главное - о том, что само появление на государственной сцене именно таких новых людей, как бы кто к этому ни относился, - знак острой внутренней жажды общества.

...А почему бы "молодым кандидатам и докторам" (и не только молодым) не создать российской культурной программы. И движения, которое ее сможет поддержать.

... Конечно, мы все голосовали за кадетов, категорически заявила мне в моей молодости одна старушка, не поднимавшаяся уже с постели. Ведь так или иначе творческая дореволюционная интеллигенция умела влиять на умы и души. Так почему же теперь ей и научному сообществу не создать именно своего движения, способного "оказывать большое влияние на политику властей и общественное мнение" (Ирина Цапенко и Андрей Юркевич, упоминавшиеся выше). Не к этому ли российская интеллигенция, так или иначе, продвигалась три четверти прошлого века и в начале нынешнего? С перерывом потом на семьдесят лет. (К этому семидесятилетию я отношусь как к периоду нашей истории, чей и трагически-роковой, и созидательный опыт еще долго будет изучать человечество). И не теперь ли, в самом конце нынешнего века, ей предоставляется исторический шанс реально продолжить некогда начатое?

И конечно, программа эта должна быть философски чистой - без узости программ политических партий (отражающих лишь узкие интересы отдельных, весьма отчужденных порой друг от друга слоев населения).

...Философия, пишет кандидат философских наук Анатолий Арсеньев, должна быть "заразной" - "заразной" философией и "заразной" нравственностью. Ее назначение - "радикальное изменение сознания наибольшего возможного числа людей". Такая "заразная" философия, по его определению - постнеолитическая философия, "обязана помогать обыденному сознанию приобрести утерянный им философский, т.е. собственно человеческий характер, который был свойственен великой русской литературе, и в какой-то степени сохранился в России как своеобразный "метафизический голод", который еще можно встретить, а также пробудить его в представителях самых разных слоев населения".

Очень понятно и про "заразность", и про "обязана". Бытие этической, культурной программы - непрерывающийся диалог, размышления здесь и сейчас, осознание непростоты простых духовных суждений, где помощник - вера и чувство, что утрата культурных, моральных, этических предпочтений и ценностей несет с собою просто погибель.

Все это требует и от программы, и от людей, нацеленных на ее прививку в обществе, чисто человеческой открытости, доброжелательства, благоволения. Люди мгновенно чувствуют убедительность или неубедительность слов и дел, правдивость, искренность или неискренность и "проповедей", и "проповедников". И вполне способны понять, что необходимо для здоровья страны, ее крепости и развития. И тогда, если снова вспомнить Эдмунда Гуссерля, можно "сдвигать и горы". Вплоть до постановки задач создания гуманитарной среды обитания человека.

Поскольку же речь не о рае, а о выстраивании приемлемой устойчивой жизни все-таки на земле, а в первую голову в "отдельно взятой стране", надо помнить: системоносная суть этического - в понятии этическая рациональность. В сложнейших обстоятельствах на переломе тысячелетий это понятие должно быть ведомо человечеству. Для нашей же страны, если учитывать хотя бы только удаленность друг от друга ее территорий, климатическую суровость многих земель и пространств, значение рациональности именно этической проступает еще и весьма наглядно.

Итак, для общества и для страны необходима общественно-культурная, этическая программа, основанием которой станет то, что наработано философией. Программа и общедуховная, и - по разделам, где определяется и роль государства, и проблемы, качество, направленность образования, и научная, промышленная и экономическая стратегия. И многое другое. Ее следует создать, обсудить, привести в действие.

Я не говорю уже об экологической ситуации на Земле, требующей немедленных общепланетарных действий.

Показательно, что сама по себе столь глобальная угроза - угроза экологическая практически не очень пугает людей. Как не очень беспокоят их присутствие рядом атомного оружия. В том и другом случае вольно или невольно (чисто российский вариант в мировом масштабе) ответственность за возможные катастрофические последствия и за их предотвращение по старозаветной привычке перекладывается на некие теоретические всемирные (какие?) власти. Пусть, мол, они и разбираются. (Тут у нас всякий может ощутить себя теоретиком). Или на научное сообщество (опять же - какое?). Или, в конечном счете, на якобы глобальный здравый смысл. То есть, по-настоящему речь идет об этической разоруженности людских масс. И дело не в том - взять и обвинить в беспечности человечество. И опять топтаться на этом месте. Суть в том, что проблемы и экологической безопасности прежде всего могут и должны решаться на этическом поле ответственности. И потому опять этическое выходит вперед. Все дело прежде всего в этом. В самом деле - без "заразной" веры в духовное, в его приоритеты - ни на шаг не продвинешься даже просто к нормальной жизни.

Разумеется, этика должна стать и камертоном, по которому сверяется качество политического действа. В эпиграфе к настоящей статье приведены слова академика В.П. Зинченко: "О духовном уровне политического сознания я уже и не мечтаю". "О политической культуре не может быть и речи, а есть ли политическая грамотность?" - спрашивает он же. И мы, российские люди, всем существом своим тут же дружно отвечаем: "Нету!"

А ведь должно быть. И не на уровне политического ликбеза, а на уровне высокой духовной квалификации. Этим большим счетом и надо "заражать" друг друга.

Трудно сказать, в какой степени новая этическая программа (где, в отличие от предпочтений шестидесятников прошлого века, философия потеснит литературу) и движение, ее исповедующее, сумеет помочь определиться поколению двухтысячников. Одно можно сказать точно: даже только опыт подобной деятельности будет бесценным. И для нас, и для будущих поколений.

4 апреля 1998 г.

ПО-ЧЕЛОВЕЧЕСКИ - ЗНАЧИТ ПРАВИЛЬНО

Утром вышел на балкон и посмотрел вниз. На площадку рядом с домом, на школьный двор. Деревья бросали короткие тени на асфальт. Дорога во дворе школы плавно спускалась, огибая длинный зеленый прямоугольник свободной от твердого покрытия земли, образующий все более углубляющийся склон, и скрывалась за ним, чтобы там, дальше, снова подняться на уровень школьного двора. Такая вот маленькая дорога. Очень местного значения. Не выходящая за пределы школьного двора. За нею - баскетбольная площадка. За площадкой невидимая за зеленым барьером кустов и деревьев - маленькая речонка. Внизу, под балконом некогда мы гуляли с маленьким моим внуком.

Я бы и не придал всему этому значения, но нечто словно хлынуло на меня оттуда. И асфальт, и деревья, и их короткие тени как ожили, приблизились, стеснились независимо от меня.

Прогулки с внуком пришли мне на память следом.

А я... Почему-то перескочив на много-много лет назад, я увидел себя. Первое мое в жизни реальное воспоминание. Маленький, я стою или остановился, или хожу среди взрослых. А взрослые мои, крупные для меня, сидят на земле пикник что ли. И я - среди них, и что-то замерло во мне, поскольку получалось, что я как бы почти одного с ними, сидящими и полулежащими, ростом. Или совсем немного меньше. И моя голова с их головами как бы на одном или близком ко мне уровне. И мир поэтому стал каким-то совсем другим. Как-то особенно обозначился...

И снова картинка. Во дворе, на который я только что смотрел. Мой маленький внук и его товарищ. Товарищ вдруг заявляет:

- Я выше скамейки, я выше стола, я выше дома...

Мой внук тут же подхватывает:

- Я выше луны, я выше звезд, я выше неба.

Товарищ его помолчал растерянно и сказал:

- И я тоже.

И опять я вижу себя. Перескакиваю в себя, ребенка. Снова детство. Дошкольное. В Сибири. Я залез на маленькую крышу. Простите, на крышу уборной в нашем дворе. И вдруг все остановилось: время, движение, даже воздух вокруг. Все окружающее отступило куда-то. Тишина полнейшая. Даже и тишины как бы нет. Только какая-то охлаждающая тебя пронзительность, непередаваемая словами. И я ощущаю себя, осознаю себя. Одного в этом мире. Или без мира. Вот он я. Оказывается, я есть. Меня это поражает. И что стоит за этим. Что? Я только понимаю, что дальше что-то тоже будет. И я опять почувствую, наверное, нечто похожее, остановлю себя. Может быть, не раз...

Изредка, вспоминая свое это состояние, я переживаю его так же, как было тогда. Сколько бы лет ни прошло.

Спрашивается, зачем я обо всем этом. А чтобы вернуться к тому, о чем забываем: к окружающему нас миру. К тому, что он существует, живет и по-своему одухотворен. Он и нашим присутствием весь пропитан. И тем, что было до нас.

И если исходить только из этого, даже не касаясь "духовных процессов", происходящих внутри каждого из нас, выяснится: современная философия несет в себе тот же недостаток, ту же ограниченность, что и наука в целом - грех излишней рациональности. Излишняя рациональность науки оборачивается тем, что мы по-настоящему не понимаем исследуемого нами и практически по-прежнему механизируем этот мир. Современная философия, в свою очередь, заставлена узкопрофессиональной терминологией. В далеко не единичных крайних своих проявлениях, в некоторых трудах тех, кого можно назвать семидесятниками или восьмидесятниками, количество специальных слов разрастается до такой степени, что сама по себе напрашивается мысль о возникновении еще одного языка. Казенного, номенклатурного, только на "философский лад".

Крайности, разумеется, крайностями и останутся. И, естественно, я не против философской терминологии. Она - действительно достижение интеллектуальное. Просто, как правило, перенасыщенный специальными терминами контекст по настоящему не раскрывает и самого автора, ограничивает его аргументацию, не "ищет" читателя. То, что создается, то, что строится на бумаге, не отпускает на волю ни пишущего, ни ход его рассуждений. Профессионал обращается к профессионалу, избранный - к избранному. Потому и нет задачи одухотворять текст. Беседа ведется в своем кругу. Даже если она обращена к аудитории ради того, чтобы научить философствовать других. Но раскрывается ли при этом душа ученика, его существо? Нет, потому что глубинное свое не раскрывает учитель.

Императив Канта: хочешь быть свободным - не нарушай прав другого человека. Часто прибегают к нему, часто дословно повторяют его. Но можно же по примеру праведника Иоанна Кронштадтского сказать и иначе: "не хочешь скорби - не делай ее другому".

Профессиональному философу тоже не стоит забывать об образности. Недаром Христос часто прибегал к притчам.

Тогда и философия, и нравственность становятся "заразными", как того хочется кандидату философских наук Анатолию Арсеньеву.

Все это доступно лучшим нашим этикам, психологам, социологам и другим специалистам-гуманитариям. Но общение философа со слушающими его и читающими его в принципе пока остается однобоким, избыточно рациональным.

...На заре перестройки В. Ядов сетовал: мы столько лет пробавляемся описанием "всесторонне развитой личности", когда "социологи, помимо идеального типа личности, выделяют базисный тип, отвечающий объективным условиям современного этапа общественного развития". Им-то, мол, и надо заниматься.

Кроме базисного типа личности, В. Ядов называет еще и модальный, то есть реально господствующий.

Если ставить вопрос макростатистически, то В. Ядов вроде бы прав. Но можно ли к человеку относиться так? Не ошибка ли, мягко скажем, это государственного и социологического мышления нашего уходящего века. Логика социолога такова: решаешь проблему всесторонне и гармонично развитой личности - получаешь, в том числе, и новую критическую массу базисной. Ставишь во главу угла базисную - выйдет половодье модальной, ныне реально господствующей.

Что до самог понятия "базисный тип личности", то, несмотря на его б льшую что ли - словесно - устойчивость, оно, на мой взгляд, еще более неопределенно для реального представления, чем понятие всесторонне развитой личности. Нет, в общем понятно, что хотят так именовать. Однако, когда речь идет об образе человека, мы лучше себе представляем (отчего бы это?) то, что в пределе желаний. Или - что в принципе нежелательно. Отсюда доперестроечное понятие всесторонне развитой личности и конкретней, и притягательней и даже образно уловимей базисной. Трудно, к примеру, объяснить словами, что такое по-настоящему интеллигентный человек, однако, встретив такового, ни с кем его не спутаешь.

Тот же В. Ядов, развивая свою мысль, противопоставлял качество целостности понятию всесторонне развитой личности. Он писал: "Справедлива формула: культура - это целостность воспроизводства человеческой личности". Вот целостности, мол, и надо добиваться. Соображения В. Ядова о барьере целостности, который в интересах перестройки предстоит взять базисной личности, вроде приглядны как умопостроение, но такая приглядность, употребим слова Эвальда Ильенкова из давней его книжки "Идолы и идеалы", "есть лишь маскарадная маска". Такое качество, как целостность, возникает на определенном уровне - то ли феноменом истинно народного характера, то ли личности, глубоко и органично образованной.

И сам термин - всесторонне развитая личность - довольно поистаскан. Однако, думаю, слово еще будет найдено. По крайней мере, обозначение "интеллигент" тут не сгодится.

В "Розе мира" у Даниила Андреева говорится о "человеке облагороженного образа". Правда, обозначение это не отделилось от самой книги, несмотря на значительное количество прочитавших ее.

Мне вспоминается приведенное в одной из статей Валентина Толстых определение интеллигенции. С одной стороны - социальный слой, который может быть выделен формально, по месту в системе общественных отношений. Проще говоря, по служебному месту и функции. С другой стороны - некий творческий и активный слой людей, образующий неформальную (философски-культурную) общность, группу, включающий индивидуумов разных профессий и статуса.

К сожалению, Валентин Толстых на этом остановился, не сделал следующего шага, не совершил выбора. Лично я (как и многие) - за качество, за интеллигентность. Я за тот, вроде бы, парадокс, когда понятие интеллигентности отслаивается от понятия интеллигенции. Отслаивается и становится более, на мой взгляд, четким. Это качество может встретиться и будет встречаться, повторяю, и среди ученых, и среди рабочих, и среди крестьян, и среди служащих. Я за ту неформальную общность, которая, несмотря на свою неформальность, чем дальше, тем больше станет обнаруживать свой общественный вес. Я бы даже сказал, неформальное лидерство. Я за общность с таким будущим. Ради нее я могу отказаться и от самого понятия интеллигенции. Поместив его в храме истории, как одну из самых дорогих для меня святынь.

...Чрезвычайно важно, чтобы процесс сотворения своей целостной личности теми, кто вольно или невольно тянется к этому, осознавался именно как реальное общественное движение, как складывание неформальной социальной общности, еще и настоящего названия-то не имеющей, но конструктивной по определению.

В свое время (тоже на заре перестройки) в газете "Известия" был опубликован очерк Эд. Поляновского "Столкновение". Речь в нем шла о сознательном рабочем, оказавшемся неудобным и для администрации небольшого московского завода, и для тех, кто трудится рядом с ним. Материал Эд. Поляновского вызвал невольную читательскую симпатию. У "простого" рабочего "есть прижизненные издания всех поэтов начала XX века. Автобиографические строки Андрея Белого, Брюсова, Луначарского, Сологуба, Эренбурга. В углу пластинки: Стравинский, Скрябин, Бетховен, Гайдн, Сарасате. Самая большая гордость рабочего - он встречался с Ахматовой и Пастернаком. Не видел или слышал издалека, а именно встречался".

Я согласен с Эд. Поляновским, что такой рабочий не очень типичен в нашем обществе. Автор верно отмечает, что его герой "типичен лишь в том, что в Торгунове - сознание". Однако пробуждение и освобождение сознания - фактор характерный для нашего взбудораженного времени, куда бы не бросали каждого из нас его вихри. И такое явление, как рабочий Торгунов из очерка Эд. Поляновского, насущно необходимо. Сюда должна вести дорога общественного развития. Однако не должна она прокладываться только умозрением, уводящим в теоретическую бесконечность.

...В калужской деревне Мансурово, где летом я проводил много времени, пас телят молодой человек Михаил Пирогов. Вместе с товарищами он взял на подряд - растить, пасти телят от снега до снега. Познакомился я с Мишей, когда мы ставили с ним телевизионную антенну одному деревенскому пенсионеру. Антенна по тем местам - два ствола из деревьев: один на другом. В какой-то момент я подстраховывал эту мачту снизу, поставленную уже в гнездо, для нее приготовленное, а Миша ловко забрался на крышу дома и укрепил ее с помощью металлического троса. Только на следующий день я узнал, что у Миши вместо одной ноги - протез. Однако, как мне объяснили, напрасно я казнился, что пустил Мишу на крышу. Он еще и кровельщик отличный. И отремонтировать, и построить дом может так, что будет картинка. Всегда трезвый, сдержанный, уважительный, с чувством собственного достоинства. И именно Миша рассказал мне, что в его деревне Владычино останавливалась на лето Марина Цветаева. И в стихах Марины Цветаевой деревня упомянута. То, что Миша любит и знает стихи Цветаевой и других русских поэтов, нечего и говорить...

Есть в километрах десяти от Мансурово, в центральной усадьбе совхоза "Вознесенский" и молодой Сергей Воробьев - скотник. Его рекомендовали мне в районной газете в помощники. Для собирания материалов о так называемых уходящих деревнях. Он и стихи свои время от времени печатает в местной газете.

Появляются и в нашей редакции - пушкинской газеты "Автограф" - молодые рабочие. Сами находят ее.

Есть в деревнях завзятые книжники. Рассеянные друг от друга десять на десять, то есть на ста квадратных километрах, по единице, они все-таки находят путь к культуре. Правда, движутся по этому пути только самоходом, вопреки окружающему, то и дело ставящему преграды на их дорогах. На тропах и тропинках. Местами - в дремучем российском лесу.

Еще лет десять назад доктор экономических наук Владимир Костаков писал: "Мы многое потеряли и теряем оттого, что человек, который справедливо считается целью нашего социального и экономического развития, конечной целью всех наших планов, рассматривается при решении практических задач прежде всего как работник".

От прежних планов мы уже отъехали, но с пустым багажным вагоном. Работа, она, конечно, работа. Но главное-то на свете - общение людей друг с другом. В этом смысле и любая работа - тоже род общения. Общение вообще способ человеческого существования. Это океан, в котором мы обитаем. И тяготеем, в конечном счете, именно к культурному общению. Недаром все великие религии во главу угла ставят духовное: и для подданных, и для властителей. Детские души - тут самые открытые; люди все - существа духовные в медовые месяцы своих начал. В том числе - и начал исторических.

К тому же ведь именно культурно всесторонне развитый человек, по мнению Эвальда Ильенкова, при прочих равных условиях и работает на любом месте лучше. И никаких комплексов, добавлю от себя, не возникает у него, если приходится заниматься не "той" работой, то ли в смысле пониженной квалификации, то ли просто недостаточно интересной. Плохо тому, над кем тяготеют идеологические гордыни недавнего прошлого, где мало было призванных и где обычное объявляется чуть ли не исключительным. Человек, образовавший себя, стремящийся к облагороженному образу в себе, более реально видит любую работу необходимым звеном в разделенном земном трудовом сотрудничестве людей. Такой человек найдет, где и как утолить свои духовные потребности. К тому же, скорее всего, он сделает и неинтересную работу для себя интересной. И тем более жаль, что умница Ильенков так рано ушел из жизни. Эта логика осталась неразвитой в нашей науке.

В 1860 году Герцен писал своему взрослому сыну: "Будь профессором, но для этого развей в себе научные понимания, куча сведений ничего не сделает, а пуще всего будь, пожалуй, и не профессором, будь просто человеком - но человеком развитым".

А еще раньше, после окончания московского университета, А. Герцен предложил Н. Огареву: вот теперь-то давай займемся своим образованием. Герцен так и поступил. Огарев же, строго говоря, ограничился горячо высказанным согласием. В результате Г.Н. Вырубов, редактор первого десятитомного собрания сочинений Герцена, вышедшего в Женеве, вспоминает: "Странное дело: несмотря на то, что Огарев был и по образованию и по уму неизмеримо ниже Герцена, он имел на него значительное, и далеко не всегда благотворное, влияние. Для меня, знавшего хорошо их взаимные отношения, не подлежит никакому сомнению, что многие из крупных ошибок Герцена лежат на совести несомненно благонамеренного, но не менее несомненно неуравновешенного и упрямого Николая Павловича, который в шестидесятых годах находился всецело под ферулой Бакунина и разношерстной толпы окружавших его молодых революционеров".

Разумеется, отрывок из воспоминаний Вырубова приведен здесь не для того, чтобы подчеркнуть негативное влияние Огарева на Герцена, а чтобы более зримо обозначить разницу между ними в том, о чем здесь речь.

Подчеркну еще, что в те времена формирование "человека облагороженного образа" оставалось чаще всего домашней проблемой. Потому и затрагивалась она во многом не в текущей публицистике, а в письмах, воспоминаниях, дневниках. Разумеется, всерьез. Публично же речь шла обычно не об освобождении отдельного человека, не об обращении сначала к его личной совести, что пыталось совершить почти за два тысячелетия до этого раннее христианство, адресовались прежде всего к сословиям, классам, общностям. К власти, наконец.

Так трактовались проблемы общего дела.

Уже двадцать лет спустя, - поколением детей шестидесятников прошлого века - предпринималась попытка изменить духовную, гуманитарную ситуацию. Изменить прежде всего обращением к самому себе. "В сутолоке провинциальной жизни", то есть на страницах своей книги под таким названием, Н.Г.Гарин-Михайловский признается и себе, и всем, что он долго находился "в блаженном неведении относительно того, кто он и что он в жизни". И тут же следующее: "Но уж слишком выстрадал я свое дипломное невежество, связанное к тому же с натурой, неудержимо стремящейся хотя и к чисто-практической деятельности, но всегда с добрыми намерениями на общую пользу. Понять эту пользу, понять себя, найти свою точку приложения, - понять, осмыслить, обосновать всем тем знанием, которое имеется в копилке человечества, - вот задача, перед которой отступили на задний план все вопросы ложного самолюбия. И эти пять лет были моим вторым университетом, в котором я действительно работал так, как не умеют или не могут работать, преследуя дипломные только знания".

Какие современные строки! Как они во многом совпадают с тем, о чем нам самим приходится думать. Уж то утешительно, что не мы первые ломаем над этим голову. Вообще, творчество Н.Г. Гарина-Михайловского, на мой взгляд, явно недооценено в наши дни. Ведь именно у него, на страницах его книг встретилось мне такое понятие как эволюционер. Заметим при этом: Гарин-Михайловский осмысливал понятие эволюционер тогда, когда иное, противоположное - революционер - набиралось сил. И то, и другое обдумывалось в обстоятельствах духовного пореформенного подъема. На мой взгляд, именно Гарин-Михайловский с его стремлением сочинениями, другими трудами и духовно оздоровлять окружающее, представляется крепким звеном между двумя пластами литературы русской - XIX и XX веков...

Ураганные десятилетия начала XX столетия приглушили его голос. Но теперь отчетливо раздастся и он. Должен раздаваться. Залогом тому кристально ясная, четкая, абсолютно современная Гарина-Михайловского мысль.

Часто вспоминаются мне недоуменные слова матери Темы из второго романа-хроники Н.Г. Гарина-Михайловского "Гимназисты": "Господа, сколько прекрасной молодежи, а где же хорошие люди?".

Еще заметнее следы непосредственного и последовательного поиска опоры в этическом, духовном как внутренней для каждого и одновременно насущной общественной надобности - просматриваются в творчестве и, что для нас по-человечески более интересно и показательно - в переписке А.П. Чехова. Это, конечно, прежде всего черта всех его произведений, пусть прямо и не явленная читателю. Тот же М. Горький в декабре 1898 года писал Чехову: "...Слушая Вашу пьесу, думал я о жизни, принесенной в жертву идолу, о вторжении красоты в нищенскую жизнь людей и о многом другом, коренном и важном. Другие драмы не отвлекают человека от реальностей до философских обобщений - Ваши это делают".

Философские обобщения, я бы добавил - обоснования нормы... А вот в письмах А.П. Чехов прям. Особенно, когда припечет... В письмах Чехова и его окружения обращение к проблемам личного и личности, в отличие от их предшественников, утрачивает оттенки семейных или дружеских советов. Это уже нечто большее, уже столь публичное по своему звучанию, словно прямо в журналы и адресовано. "...Норма мне неизвестна, как неизвестна никому из нас. Все мы знаем, что такое бесчестный поступок, но что такое честь - мы не знаем, Буду держаться той рамки, которая ближе к сердцу и уже испытана людьми посильнее и умнее меня. Рамка эта - абсолютная свобода человека, свобода от насилия, от предрассудков, невежества, черта, свобода от страстей и проч." (Из письма А.Н. Плещееву, 1889).

"...Нужен хоть кусочек общественной и политической жизни, хоть маленький кусочек, а эта жизнь в четырех стенах без природы, без людей, без отечества, без здоровья и аппетита - это не жизнь, а какой-то..." (А.С. Суворину, 1891).

"Ах ты мой человек будущего!". Это уже из письма Чехову О.Л. Книпер.

С другой стороны, читаем: "Я, вопреки Вагнеру, верую в то, что каждый из нас в отдельности не будет ни "слоном среди нас" и ни каким-либо другим зверем и что мы можем взять усилиями целого поколения, не иначе. Всех нас будут звать не Чехов, не Тихонов, не Короленко, не Щеглов, не Баранцевич, не Бежецкий, а "восьмидесятые годы", или "конец XIX столетия". Некоторым образом, артель". (В.А. Тихонову, 1889).

Или: "Я не верю в нашу интеллигенцию, лицемерную, фальшивую, истеричную, невоспитанную, ленивую, не верю даже, когда она страдает и жалуется, ибо ее притеснители выходят из ее же недр. Я верую в отдельных людей, я вижу спасение в отдельных личностях, разбросанных по всей России там и сям - интеллигенты они или мужики, - в них сила, хотя их и мало. Несть праведен пророк в отечестве своем; и отдельные личности, о которых я говорю, играют незаметную роль в обществе, они не доминируют, но их работа видна; что бы там ни было, наука все продвигается вперед и вперед, общественное сознание нарастает, нравственные вопросы начинают приобретать беспокойный характер и т.д. и т.д..." (И.И. Орлову, 1899).

Воспользуемся определением Чехова и обозначим поколение его сверстников восьмидесятниками XIX-го столетия. Иными словами - детьми шестидесятников, более явно и четко, чем восьмидесятники, осознававшими себя некоторой политической и социально-культурной силой; так или иначе они были озадачены и активны. Чему не мог не позавидовать и Чехов. Вот как он пишет о предшественниках А.С. Суворину (1892), о писателях, "которые пьянят нас, имеют один общий и весьма важный признак: они куда-то идут и Вас зовут туда же, и Вы чувствуете не умом, а всем существом своим, что у них есть какая-то цель, как у тени отца Гамлета, которая недаром приходила и тревожила воображение. У одних, смотря по калибру, цели ближайшие - крепостное право, освобождение родины, политика, красота или просто водка, как у Дениса Давыдова, у других цели отдаленные - бог, загробная жизнь, счастье человечества и т.п.".

Что же до восьмидесятников, то они, входя во взрослую жизнь, долгое время были разрозненны. Без духовной сферы над головой. (Так и напрашивается аналогия с восьмидесятниками нашего XX века). Часть из них, и не самая худшая, так скажем, покинули духовную цитадель, храм или церковь (последнее и в прямом и переносном смысле) и оказалась как бы нигде, в неприкаянном странствии. А молодой М. Горький и непосредственно побродяжничал по миру. Ощущение одиночества сопутствовало многим из них. Лоскутьям вроде идей 60-х годов (определение Чехова) не дано было прикрывать их неприкаянность. И в либеральных ценностях они определялись трудно и долго. И укрепиться в них многие так и не смогли.

Отсюда и упреки в беспомощности и бездарности российской интеллигенции, складывающейся в конце XIX века в осознающую себя общность, шедшую на смену разночинцам. "Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценой молодости". (Чехов-А, С. Суворину, 1889). А на что ушла молодость вновь создававшейся и во многом еще разночинной интеллигенции? На разброд, кружковщину. Опять же вернемся к Чехову: "Во всех наших толстых журналах царит кружковая, партийная скука. Душно! Не люблю я за это толстые журналы, и не соблазняет меня работа в них. Партийность, особенно если она бездарна и суха, не любит свободы и широкого размаха". (А.Н. Плещееву. 1888).

В сущности, многое для тогдашнего интеллигента было решено: отменено крепостное право, учреждено земство, суд присяжных. Правда, без всякого ее, новой интеллигенции, участия. Родители постарались. Для многих из детей постаравшихся родителей и царя как бы не существовало. Не пушкинские времена. Характерно, что в произведениях того же Чехова ни о царе, ни о самодержавии никаких заметных упоминаний. В письмах - так и вообще об этом ничего нет. Нет, и все тут. Коронован, пожалуй, Лев Толстой. Хотя его публицистика - категоричные суждения о религии, культуре и человеке - скорее настораживают, чем привлекают.

А проблема проблем - духовное здоровье человека - есть. Тем более - в обществе с явными признаками болезни, и прежде всего - при безусловном недомогании интеллигенции. Когда Чехова упрекают в отсутствии в его творчестве "направления", он защищается: "...Если мне симпатична моя героиня Ольга Михайловна, либеральная и бывшая на курсах, то я этого в рассказе не скрываю, что, кажется, достаточно ясно. Не прячу я своего уважения к земству, которое люблю, и к суду присяжных. Правда, подозрительно в моем рассказе стремление к уравновешиванию плюсов и минусов. Но ведь я уравновешиваю не консерватизм и либерализм, которые не представляют для меня сути, а ложь героев с их правдой". (К.С. Баранцеву, 1888). "Разве это не "направление"? - удивляется дальше Чехов.

Волей судьбы для восьмидесятников российской интеллигенции было словно предрешено и иное. В отличие от разночинцев, не искавших казенной службы, эта плеяда выучившихся профессии в массе своей влилась в ряды чиновничества и бюрократии. Повторяю, попала туда, почти не отдавая себе в этом отчета, оставаясь (именно в этом чисто российский, наверное, феномен) все-таки сама собой. Вольница, самовольство, взаимное амнистирование в рамках казенщины очень специфический способ существования и общения. Своего рода коррумпированная среда.

Отсюда и взгляд Чехова: "Пока это еще студенты и курсистки - это честный, хороший народ, это надежда наша, это будущее России, но стоит только студентам и курсисткам выйти на самостоятельную дорогу, стать взрослыми, как и надежда наша и будущее России обращается в дым, и остаются на фильтре одни доктора-дачевладельцы, несытые чиновники, ворующие инженеры". (И.И. Орлову, 1899).

Вот она - прямая перекличка с вопросом героини Гарина-Михайловского матери Темы - "Где же хорошие люди?"

Однако "процесс идет". "Вы пишете: "не знаешь откуда чаять движения воды", - читаем в письме Чехова к Ф.Д. Батюшкову (1900). - А вы чаете? Движение есть, но оно, как движение земли вокруг солнца, невидимо для нас".

И еще из ощущений Чехова: "Не я виноват в своей болезни, и не мне лечить себя, ибо болезнь сия, надо полагать, имеет свои скрытые от нас хорошие цели и послана недаром..." (А.А. Суворину, 1892).

И все-таки процесс становился и видимым, и слышимым. Проблема человека, осознающего себя свободным, свободу как полноценное свое состояние, насущное для жизни и осмысленной деятельности, духовная раскрепощенность личности, раскрытие ценности каждого, необходимость опоры на накопленное культурой, все громче обозначаются в повестках дня. Пусть звучит все это еще декларативно, однако общечеловеческая потребность заявлена. Тот же Чехов в письме А.С. Суворину (1892) пишет: "Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове, что в этих целях "вся наша беда", тому остается кушать, пить, спать или, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука".

Уже для многих на первый план выходит проблема этического. Хотя часто и определяется как "жажда эстетико-литературного". Для России, где в течение всего XIX века литература брала на себя почти весь груз интеллектуальных поисков нации, это понятно.

Но именно к Чехову в 1900 году обращается С.И. Дягилев: "Нам совершенно необходима помощь, подмога человека, стоящего вне нашей кружковщины и вместе с тем близкого нам, ценимого нами - такой человек - Вы. Согласитесь, что ни одно истинно литературное явление в России теперь не может быть вне Вас. Но я больше скажу, нам нужно не только Ваше участие, но Ваш интерес к делу, без которого Вы будете лишь сотрудником, но не руководителем, есть неутолимая жажда эстетико-литературного издания, центра, могущего объединить все искренне ищущее (подчеркнуто мной - В.П.) и столь гонимое отовсюду".

Упоминание о центре немаловажно. Впоследствии, уже после смерти Чехова, появятся и философские общества, и, скажем, такие объединения, как "Культура и свобода", созданная под эгидой М. Горького. Да и такое издание, как "Вехи".

...В связи с обществом "Культура и свобода" - маленькое отступление. Философ С.Франк предлагал издание "Вехи" поначалу назвать - "Культура и свобода". Не получилось. Но когда у С.Франка закрыли издаваемый им журнал, он основал новый и дал ему название "Свобода и культура" И, наконец, возникло общество "Культура и свобода". Справедливость восторжествовала: действительно - сначала ведь культура, и только потом - свобода.

Вернемся в наши дни.

Кто после долгого перерыва принимает на себя такое поисковое наследство восьмидесятников XIX столетия? То ли по иронии судьбы, то ли нет восьмидесятники XX века. И - двухтысячники, как назвала одна моя знакомая тех, кому предстоит, видимо, еще проявиться образом нового поколения российских созидателей.

Самые известные нынешние восьмидесятники (опять же - дети шестидесятников) располагаются в половодьях разливающейся реки российской демократии ближе к правому берегу, на самом его краешке. И именуют себя "Правым делом". Они полны оптимизма. Они только что добились заметных (и заслуженных) успехов на выборах в Думу. Я ценю их (относительную, правда) молодость. Мне нравятся их лица (прямо-таки героев и героинь чеховских пьес), прекрасно отличающиеся от круглоквадратной (вот уж живучесть российского чиновничьего гена) физиономии нашей политической жизни. За них хочется голосовать, за них можно голосовать... Но что-то настораживает.

Настораживает беспечность. Их словно не отягощают заботы духовные. Не до того. Все просто: освободите человека, не мешайте ему, и тогда он развернется. Иными словами: государство, знай свое место.

Не скажу, как кому, а мне они представляются явлением на российской политической сцене новых разночинцев. Оптимистические разночинцы нашего времени. Между прочим, я и вправду за них голосовал на последних выборах в Думу. Но не стоит обольщаться. На прошлых выборах президента я отдал голос Борису Ельцину, - против Зюганова (а так и за Явлинского мог бы). Теперь мне как избирателю моего толка нужно было, чтобы эти новые оптимистические разночинцы попали в Думу и чтобы там появилась их фракция. И считал это важным. Они же еще - наши дети, плоть от плоти шестидесятников. Через четыре года на следующих выборах они намерены не просто закрепить свой успех, а и... Стоп, ребята! Только в том случае, когда вы повзрослеете духовно. Иначе, если выборы опять будут хаотичные, я проголосую, скажем, (и другие, полагаю, тоже) за существование в Думе фракции социал-демократов. Пусть они сейчас и топчутся на месте. (Тоже, кстати, от фактического равнодушия к современной этической проблематике). Или - за "Союз реалистов", так много сил и времени до дефолта уделяющего в своей деятельности поддержке культуры, учился создавать систему поддержки.

Казалось бы, действительно все просто: не мешайте человеку раскрыться. А если речь идет о натурах избранных, творческих, будь то литература или искусство, - поможем ему. Этому конкретно человеку. В 1900 году, ровно сто лет назад, Чехов писал В.А. Гольцеву, что ему совсем не нравится идея открыть читальню в Старой Рузе, поскольку там "ничего нет, кроме парома и трактира, - это раз; во-вторых, хорошей читальни открыть все равно нельзя и, в-третьих, от чтения книжек в читальнях мужики нисколько не поумнеют. Надо бы стипендии".

Прекрасно. И стипендии - это правильно. Однако сейчас времена не только не пушкинские, но и не чеховские. Нынче в Старой Рузе, думаю, имеется и библиотека с читальней. Но не в этом даже дело. Проблема в том, что вообще речь сегодня идет о совершенно ином уровне и характере этического мышления. Новая этика стремится быть системной. И строительной, если хотите. Социально-строительной. Тот же Чехов на духовном безрыбье восьмидесятых годов прошлого века это уже чувствовал и по своему выразил в письме к А.И. Плещееву: "Важно не то, что у него есть определенные взгляды, убеждение, мировоззрение - все это в данную минуту есть у каждого человека, - но важно, что он обладает методом; для аналитика, будь он ученый или критик, метод составляет половину таланта".

"Власть - форма самосознания народа", отметил Л. Карсавин. Рядом с этим определением присказка "Каков народ, такие и правители", отступает в сторону, становясь его частным случаем.

Сказано: больше демократии. Во-первых, демократия - хорошо, во-вторых, - прогрессивно. Мы честны, профессиональны и молоды, заявляют лучшие из представителей либерального движения "Правое дело". Казалось бы, чего еще? Кое-чего не хватает. Лучше бы они сказали: мы идем во власть, чтобы одухотворить ее, сделать живым инструментом, идем, в том числе, чтобы расслышать и откликнуться на гуманитарные подвижки в обществе. Мне возражают: а знаете, с чем придется там столкнуться, сколько там наворочено всякого, да и не в церковь мы собираемся, а работать.

А надо собираться во власть, как в церковь.

Отчего бы не попробовать своим приходом во власть попытаться заполнить ее структуры не только своей заявленной (и пассивной в данном случае) честностью и осознающим себя профессионализмом, но именно строительно-этическим; этическим, воспринимаемым системно, как образ и порядок действия. Современная этика уж от того будет приближаться к системной, если ориентированные на нее люди заполнят сами организационные структуры.

Аристотель замечал (думаю, это еще и до него в древне-греческом мире понимали), а спустя века Черчилль повторил, что демократия из всех известных видов правления - просто наименьшее из зол.

Мы истину такого рода держим на некотором расстоянии от себя, пока не требовательно и оптимистично рассуждая о демократии, в ней предполагая многое желаемое. И правильно: наименьшее из зол - потенция к добру. Я думаю, что демократия как форма правления как раз более других подходит для того, чтобы ее наполнять гуманитарным содержанием. Но потенция должна получить импульс.

...Когда мне говорят: сначала создайте и юридические, и экономические благоприятные условия для самостоятельной деятельности каждого, он уж развернется во всю ширь и наполнит Россию благополучием, - я отвечаю: на каждом шагу и в принципе способствуйте тому, чтобы человек раскрылся именно в своих человеческих возможностях, присущих ему как существу миропостигающему, наследующему культуру здесь и сейчас, сегодня, помогайте ему осознать себя индивидуальным и неповторимым звеном этого общего земного нравственного искания, а будучи у власти стремитесь ежечасно именно к гуманитаризации среды нашего обитания - тогда человек и в области материального, и в нематериальном создаст столько, сколько и присниться бы не могло. Именно в этом власть не должна быть беспечной.

Для первого необходима воля, политическая воля, решение, для второго нестандартная неустанная душевная и организационная работа.

Можно меня остановить, заявив, что я тоже беспечен, поскольку наивен не менее, чем те, кто с помощью просто юридического решения (разрешения) намерен превратить страну в оазис благополучия.

Я и впрямь мог бы показаться здесь и наивным, и беспечным, рассуждая так, как я только что рассуждал. Однако на современном этапе невключение этического в каждую из текущих рабочих задач - становится просто опасным. И очень опасным.

Опора системной этической нормы - в ее философском обосновании, в живом движении философии, в должном развитии философии как современного индивидуального и общественного самосознания и самочувствования. Значит, вперед выступает поприще общественно-человеческого, в осознающих себя проявлениях самой жизни. Конечно, при такой постановке вопроса, возрастают и гуманитарные "функции" власти. Именно власти. Сам выбор задач именно у власти должен быть этическим. И непременна - государственная поддержка общественного гуманитарного строительства. Власть в этом обязана участвовать, непосредственно, повседневно, активно, понимая, что от нее требуется.

Не делать этого, значит в нынешних условиях как раз и есть - поступать непрофессионально. Какими бы профессионалами ни числили себя люди, погрузившиеся в проблемы реформирования экономического бытия.

Конечно, "внедряясь" во власть, этика становится и политикой, политикой духовной, политикой духа.

Тогда и слово демократ перестанет быть ругательным для иных россиян.

Вот что от нас требуется одновременно с расчисткой поприща для нормальной деятельности производителя, предпринимателя, коммерсанта и некоммерсанта от чиновнических объятий-удавок.

Но тут мы, и правда, пожалуй, забежали несколько вперед

...Кроме современного профессионального философа, следует обратиться за разработками, на которые опирались бы концепции новой этики, внутренней личностной свободы, - и к историкам, и к филологам... В России подобные поиски ведь издавна велись. О поисках шестидесятников XIX века, восьмидесятников XIX века здесь уже говорилось. Но начала им - заложены еще в Московском царстве, в XVI-м. В споре между "осифлянами" и "заволжцами", последователями преподобного Нила Сорского. Георгий Флоровский в книге "Пути русского богословия" пишет: "Разногласия между осифлянством и заволжским движением можно свести к такому противопоставлению: завоевание мира на путях внешней работы в нем или преодоление мира чрез преображение и воспитание нового человека, чрез становление новой личности. Второй путь можно назвать и путем культурного творчества..."

Вторая волна поиска путей высвобождения внутреннего человека была предпринята в XVIII веке, в екатерининские времена, российскими масонами. Их умное делательство можно назвать своеобразной реакцией на поверхностное просветительство, а главное, на избыточную прагматику петровских деяний. Правда, закрытость "умных делателей" до некоей загадочности, видимо, противоречила открытости национального характера, именно в силу открытости страдавшего от обманов. Отсюда и неприятие масонства. Но это - так, к слову.

...С чего, собственно, начиналась эта статья. С того, что человек ощущает единство с окружающим его миром и одновременно разъединенность с ним. С того, что все вокруг нас по-своему живое, все хранит следы миновавшего, все целовано и оплакано. Постигается это интуитивно, зоркостью чувства. Мы с младых ногтей о многом или о чем-то догадываемся, однако доподлинно не знаем ни духовного устроения мира, ни степени присутствия в нем духовной сути. Но можем к этому чувству-знанию стремиться., опираясь на то знание, что уже прикоплено Россией.

В данном случае я хочу подчеркнуть, что нам следует непрерывно учиться ценить скрытое в самом человеке свойство постигать нечто главное интуитивно, чувством. Помочь ему раскрываться и здесь. А может, и вернуться к утраченному. Учитывать в практической деятельности эту потребность, учиться помогать ей развиваться.

Ведь народное мироощущение во многом зиждется на точности моральных реакций и выражено в красноречии образа, - сплавом мысли и чувства.

С другой стороны, взаимоподкрепляющее состояние разума и чувства встречается уже в основном на ином полюсе. Среди людей широко и органически образованных. И именно это порождает динамику интеллектуального поиска, дарует свободу рискующей мысли.

И если мы научились представлять модель всесторонне развитой личности и даже личности базисной и модальной, то "механизм" раскрытия интуиций в каждом человеке, его дара ориентироваться в мире следует еще осваивать.

Простой пример. Абстрактное искусство или то, что называется модернизмом. Здесь нас призывают многое постигать именно чувством, проникать в наитие художника. Даже в стихах и прозе, пренебрегая знаками препинания и заглавными буквами, нам дают понять, что мы сами должны создавать при чтении эмоциональные узлы. Я сейчас оставляю в стороне, сколь это получается удачно или нет. И не о том, что тут есть и свои достижения. Я просто - о факте существования такого искусства, явленного вольно или невольно.

И естественно, современному нравственному движению необходима своя современная база, чем, скажем, для середины прошлого века являлась отмена крепостного права. С той "только" разницей, что крепостное право надо было отменять, а теперь необходимо создавать новые этические институты. Духовную свободу человеку не дашь, как политическую. То есть можно, конечно, ее декларировать, но кто возьмет. И лишь заклиная, как это часто делается нынче, "духовность, будь духовен", - многого не достигнешь.

Современной базой нравственно-интеллектуальной работы должны стать институциализация проблематики новой системной этики, ощущение этой деятельности как особенной, первостепенной, приоритетной - также и создание Центра новой этики, и этически ответственное использование его "продукции".

...И чем же не рабочая задача - наполнение демократических институтов власти духовным содержанием? По части духовных мытарств мы, может быть, впереди Европы всей. Не только ведь в области балета. Может быть, российской интеллигенции, в первую голову, теперь надо спокойно приняться выводить демократию из разряда пусть и меньших, но все-таки зол. И стать первыми тут.

Герцен, после того как закончен был московский университет, предложил Огареву: а теперь давай все-таки займемся нашим образованием. Мы закончили свое высшее учебное заведение: ввели у себя демократию. Может быть, и нам теперь следует двигаться дальше... иначе все будет не по-человечески. Неправильно.

19 мая 2000 г.

И ОПЯТЬ ЖЕ - ДА ЗДРАВСТВУЕТ ПУШКИН!

Странное ощущение. Грянули два долгожданных выходных дня; празднично обозначенные историческим событием 200-летия А. Пушкина, и... И в результате у многих возникло чувство еще одного, но на этот раз не очень предполагаемого, хотя, как обычно, нисколько не заслуженного разочарования. Получилось, что к юбилею куда интереснее было готовиться, ждать его деятельно. Ведь, начиная с 1994 года, не только дни рождения нашего великого поэта отмечались уже с особенной значительностью, но и все "пушкинские даты". Воздавалось и лицейским дням, и первому балу Наташи Гончаровой, где, как считается, ее и увидел Пушкин. Ежегодно в свой черед вспоминали и дуэль на Черной речке.

Литературно-музыкальные и иные вечера, посвященные жизни и творчеству Пушкина, множились, можно сказать, как грибы, принимая тематически углубленный, даже исследовательский характер. И всюду залы и зальчики заполнялись людьми. Будь это дом работников искусств, институт мировой литературы, университет, библиотеки, клубы или вообще любая аудитория, любезно предоставленная кем-то устроителям и активистам гуманитарных собеседований и встреч. Готовились и выходили в свет книги с новыми материалами о Пушкине и его эпохе. Печатались газеты или просто предъюбилейные листки. Порою все это так или иначе финансировалось (весьма скромно) властью, однако инициатива, идеи, материалы и деньги шли снизу, от граждан, от лиц частных. Или организаций сугубо общественных.

Одно общественное движение "Союз реалистов" за последние пять лет подготовило и провело более ста самых разных пушкинских акций.

Особенного диссонанса не внесли в творческую предпраздничную настроенность и подготовительные заботы российских людей о будущем юбилее даже выборные кампании, где разные партии пытались оседлать и этого сказочного Конька-Горбунка. Таков уж предмет. Пушкинский юбилей не мог состояться без естественной искренней заинтересованности почитателей великого поэта. И пусть на самых крайних полюсах аудитории почти грозно скандировали "Наш Пушкин!" (т.е. не ваш, если речь идет о политическом неприятеле), великий поэт на самом деле примирял противоборствующие стороны. Хотя бы об этом они и не догадывались. Или лучше сказать, не желали догадываться. А догадавшись, даже отмахнулись бы: шли бы, мол они, противники то есть...

Пушкин так или иначе примирял противоборствующие стороны - как явление этого мира, органикой таланта и личности, талантом свободы. И чувством справедливости, свойственным ему, как дыхание. То есть тут и объяснять ничего не надо.

Другое дело, что у нас с такими простыми понятиями, как справедливость, масса сложностей. Особенно когда мы пытаемся их объяснять. Или объясняться в связи с ними. Для многих сущность справедливости весьма абстрактна. И эмоциональна одновременно. Этакое противоестественное явление эмоциональная абстрактность. Или абстрактная эмоциональность. Что хуже, и не решишь...

Короче, как бы там ни было, 200-летия Пушкина повсеместно ждали. И, подчеркну еще раз, деятельно ждали его, инициативно, что для нас уже предмет некоторой гуманитарной роскоши. Многие трудились, не покладая рук, ради того, чтобы он прошел хорошо, жизнерадостно. И вот добрались до главного, до самих юбилейных дней, и все сразу как бы замерло. Куда-то провалилось.

И все оттого, что вперед выступило Государство. Как же Государству не пребывать на самых значительных торжествах отечественной культуры. Оно, постоянно обремененное всяческими государственными заботами, не просто присоединилось к проведению праздника. Государство взяло его в свои руки. Утром 5 июня Правительство поднялось на свежевозделанную трибуну на Пушкинской площади Москвы и... И все испортило.

Ничего не имею конкретно против недавнего и недолгого правительства Сергея Степашина, ни против него самого. По российским меркам, он мне даже симпатичен. Не в последнюю очередь своей интеллигентностью. И ожидания, какие я с ним связывал (куда же деться россиянину без ожидания лучшего), сближало меня с этим человеком. Как с государственным деятелем.

Это, конечно, субъективный момент. Объективно же между мной (нами) и правительством (точнее сказать, правительствами) не существует какого-либо человеческого контакта. И ни малейшего чувства связи. Они, правительства, столько раз менялись, что мы не успеваем даже привыкнуть к ним.

Может быть, в обвале разочарования, связанном с бездарным в общем государственным финалом пушкинских торжеств, проскочила бы и нотка сочувствия этой правительственной неудаче в сфере гуманитарного. Однако слишком далеки мы сегодня друг от друга. Правительство как бы с нами, а мы без него.

Еще хорошо, что президент страны не обратился к народу в связи с 200-летием великого поэта. Ощущение несостоятельности здесь было бы куда более резким.

И опять же, дело не в конкретном президенте.

И не только в откровенно казенных режиссурах праздника на площадях столицы и в сам м Большом театре. (Одна моя знакомая дама, побывавшая вечером в Большом так и сказала: "Пустота!", имея в виду чрезвычайнейшую формализованность "мероприятия", которое не смогло спасти участие в нем прекрасных исполнителей). И не в том даже, что центр Москвы (чуть ли не более половины территории, расположенной внутри Садового кольца) почти на полдня был закрыт многочисленной милицией не только для транспорта, но и для пешеходов. Особо плотно на всех подступах к Пушкинской площади. Мы, мол, попразднуем, а вы потом приходите.

Очень этично!

Последнее я опять не адресую, собственно, к тому же Степашину. Государственный деятель, особенно высокого ранга, сам попадает у нас внутрь чиновничьей структуры, словно в ловушку.

Суть в другом. Многолетнее участие многих людей в продвижении к пушкинскому празднику оказалось куда более живым, чем то, что способны в области духовного воспринять, переварить, усвоить наши государственные структуры, наш недоразвитый гуманитарно класс чиновников.

От финала юбилейных торжеств не ждали столь откровенного бюрократизма. Ждали, хотели услышать хотя бы то, что день рождения А. Пушкина объявляется отныне Днем отечественной культуры.

Просто и незатейливо.

В сущности, перед нами опять явственный и далеко не частный случай несовпадения государственной практики с глубинными духовными общественными подвижками. Хочет кто это замечать или нет, мы вошли в иное новое время с иными смыслами и параметрами. Мы сами его готовили - и плодясь и размножаясь, весь земной шар заполняя собой, и с разным успехом создавая техногенные структуры обитания, и опутывая себя технологиями, и, что особенно важно, создав гигантскую гуманитарную сокровищницу, наработанную культурой, распоряжаться которыми еще только учимся.

...Интегративная идеология, этическая идеология, обогащенная этика, новая этика и, наконец, политика - прикладная этика. Все эти и многие другие определения нового времени (новейшего!) принадлежат самым разным нынешним авторам. Каждое из них можно было бы закавычить. Но суть здесь не в том, что авторов - уже хор, а в жгучей актуальности "репертуара" этого хора. И в жгучем, справедливом желании их быть услышанными.

Спрашивается, а что нового в новой этике? Разве недостаточно Нагорной проповеди? "Необходимое уже сказано", - отмечает академик Никита Моисеев. Разве недостаточно библейских заповедей и откровений Евангелия? Разве недостаточно основных нравственных установок иных верований. Нет неправильных религий, с детской точностью обмолвилась как-то с экрана телевизора одна школьница.

И все-таки в обстоятельствах современного мира с глобальными проблемами, вплотную подступившими к зазевавшемуся несколько человечеству, с увеличившейся сложностью задач, стоящих перед людьми, этика не может держаться и развиваться только заповедями и наставлениями. Заповеди и наставления обращались к отдельному человеку, к избранному народу (что в данном случае едино). И спускались они, что называется, сверху вниз. И носили заповедный, то есть заказанный, повелевающий, приказной, вплоть до заклятий характер: ты ведешь себя хорошо, а иначе - не сносить тебе головы. Особенно репрессивен в этом смысле Коран.

Новая этика, или этическая идеология, движется снизу вверх. От граждан к государству в первую голову, правительству, парламенту, общественным и иным организациям, к коллективным структурам, ко всему, что можно назвать юридическими лицами или без юридического лица. Снизу вверх - не совсем точно. Лучше бы здесь подошли слова - недра народные, фундамент. Поскольку называть низом современные интеллектуальные и духовные силы и накопившиеся, но пока неприкаянные духовные потребности...

Идучи не по предписанию, не по приказу снизу вверх, новая этика (этическая идеология) поэтому-то и должна быть и более активной, и более масштабной, и более технологичной в своей созидательности, чем заповеди...

Но чтобы этическая идеология действительно обрела работоспособность в обществе, необходимо начать с создания этической программы.

Мне приходилось писать о том, что за последние пять-шесть лет такая программа фрагментарно, в трудах разных авторов так или иначе уже создается. Надо ее достроить. Для этого есть и люди, и потребность в сотрудничестве, и, как говорилось, общественная настоятельная необходимость.

Потому-то газета "Автограф", журнал "Вопросы философии" намерены провести ряд рабочих встреч, где философы, политологи, историки, писатели, экономисты, юристы и иные авторитетные специалисты, связавшие себя с проблемами современной этики, что называется, договорили бы эту программу.

Естественно было бы, если бы результатом таких рабочих встреч стала не только программа. Но и, надеюсь, образуется своеобразный Центр, способный активизировать и общественное мнение. По крайней мере, такой Центр мог бы проводить и по крупным масштабным и по малым деяниям гуманитарные экспертизы, определять их этические составляющие и резонанс. Уверен, их мало кто пропустит мимо ушей.

В последние несколько лет на страницах печати предлагалось создать нечто вроде Совета старейшин как высокоавторитетной этической инстанции. Об этом мне тоже приходилось уже писать. Добавлю сюда еще и Совет России, внегосударственную и даже надгосударственную структуру, предлагаемую Владимиром Скрипником в брошюре "Российская национальная идея целостного гармонического общества". А о скольких высказываниях подобного рода мне неведомо.

Так почему бы названному Центру не стать прообразом общественной структуры, способной и к квалифицированному системно-духовному арбитражу, и даже к созданию культурно-этического движения, необходимость которого, по-моему, стучится не только во все двери, но и в окна. На каких бы этажах они не находились, включая и правительственные.

Конечно, понятны и сомнения, а скорее, пожалуй, скорбь, высказываемая нередко по поводу перспектив нашего нравственного возрождения. Даже академик Никита Моисеев, чья кандидатура вместе с Солженициным включается Николаем Розовым в предлагаемый им Всероссийский совет попечителей, признается:

Вот почему я с большой долей сомнения говорю о программах культуры и нравственности. Тем более, что одних нравственных начал, т.е. системы нравов, образцов поведения людей будет еще недостаточно. Мне кажется, что необходима более глубокая моральная перестройка самого духа и смысла человеческой культуры. Возможно ли это? И в ограниченное количество времени.

С другой стороны Николай Месхешвили замечает:

Моральная власть не может ни инициировать, ни проводить в жизнь социальных решений, она эффективна лишь тогда, когда обладает единственным правом - накладывать свое вето.

И добавляет:

Важно только, чтобы оно было услышано.

Ирина Василенко, в свою очередь рассчитывает на страх, который может разбудить и беспечного человека, и зазевавшееся человечество. Вот ее строки:

Парадоксальным образом ситуация разрядилась благодаря взрыву глобальных проблем. Казалось, уже ничто не сможет вернуть человечество к прежнему пиетету перед ценностями, так глубоко релятивизм подорвал устои культуры. Неожиданным образом это сделал страх, осознание угрозы всеобщей экологической катастрофы. Страх стал тем невидимым дирижером, который сумел преодолеть смятение в мире оценок и расставить акценты в партитуре ценностей.

Но дело не только в громе экологическом или антропологическом. Суть еще в том, что в принципе задачи устройства и всего человеческого мира, и его частей, много усложняясь, требуют системности в подходах и решениях. А если речь заходит о системности, то всегда вторгаешься в живое. По живому прокатываемся. Поэтому именно в принципе придется перестраиваться. Иначе говоря, наша нравственность должна обрести исследовательскую пытливость. Нравственность сращивается с системными же техногенными проблемами. Тоже утрачивающими свою технически первородную чистоту. Орудия действия (труда) теперь - не только и не столько продолжение рук человеческих. Это продолжение общечеловеческого сознания. А значит - явление в основном духовного порядка.

Тут никуда не спрячешься. То, что в начале века В. Вернадским названо ноосферой - исключает дальнейшие конгломератные наши отношения с природой. Порог терпения среды нашего обитания - эта новость практически людьми почти не осознана. Не только россияне, но и все человечество всегда опаздывает к началу нового.

Коэволюция - сознательное устроительство среды обитания человека. (Ноосфера, коэволюция - двадцать лет назад в отечественных словарях, а словари издаются не на один год, таких понятий попросту не существовало). При всей важности технико-технологического развития, без которого никуда не двинешься, среда обитания человека должна быть гуманитарной. Природно-гуманитарной. Природное, кстати, гуманитарно по своему существу. А, значит, в этом смысле первичнее антропологического. По крайней мере, не уступает ему в первородстве. И механическое вносит в природное еще недоучившийся, недоразвившийся человек. Чему, как выяснилось, существует предел. И в этой опасной зоне путеводителем становится прежде всего этическое.

Иначе нам не усидеть ни в городе, ни в деревне. Земной ли, космический ли - непременно обвал нас догонит.

И потому мы должны жить не с эпизодическими оглядками на культуру, что нам пока свойственно, а - по культуре.

По совести надо жить, поправит меня кто-нибудь. И - попадет в тупик. Как попадал в него гениальный Лев Толстой, мучившийся (см. его дневники) от безысходности попыток найти опору в личном бескорыстии. И происходило это на грани двух эпох, когда уже становилось ощутимым, что просто так, как движется и складывается жизнь сама по себе, жить нельзя, и все нравственно негативное, что тянут, волокут за собой общество, государство, человечество, словно хвост, возрастающий в размерах, так или иначе извернется и начнет это общество, государство или человечество бить по голове. Уже тогда многие догадывались - этическое, обогащенное накоплениями культуры, перерастает действовавшие нормы, усложняется, формируется в систему, адекватную новому состоянию жизни людей в природе.

Интереснейший западный политолог Ханна Арендт (не имеет ли она хоть какого-нибудь отношения к врачу-однофамильцу, чье имя связано с Пушкиным?), о взглядах которой писала в журнале "Вопросы философии" Елена Трубина, отличает "современную эпоху", берущую начало в XVII веке и закончившуюся на старте XX столетия, и "современный мир". Мир (надо полагать - последующий этап человеческой истории), политически для себя определившийся, по ее мнению, с первыми ядерными взрывами.

Так или иначе разделяя суждение Ханны Арендт о наступлении новой эпохи, российский человек может опереться и на другие сигналы осмысления ее прихода. И политические тоже. Скажем, призыв жить по правде взорвался октябрьскими событиями 1917 года. Через семьдесят лет после взрыва опять выяснилось, что поиски благого (социалистического блага) без этического путь в тупик.

Но это мы сейчас оставим.

Лучше вспомним о Пушкине.

Если в Западной Европе переход к новой действительности задолго, в иных временах, готовился такими духовными силачами как Данте, Шекспир, Сервантес, великими философами и мыслителями, самим Ренессансом, наконец, то мы в своем гуманитарном развитии во многом обязаны Пушкину. Явлению исторически сравнительно недавнему. Но скоростью и уровнем развития настолько великому, что у нас, его потомков, даже возникла некоторая историко-культурная аберрация. Психологически, субъективно (неведомо, правда, насколько справедливо) для нас тот же Карамзин - допушкинский. То есть, как бы пребывающий в ином историческом пространстве. О Державине и говорить нечего. Явление Пушкина можно сравнить со своеобразным шоком, прервавшим застойное пребывание наше в сонно-позевывающей культуре. Одновременно Канта, например, мы ощущаем как фигуру исторически близкую. Чуть ли не как современную. А ведь десяти- или двенадцатилетним мальчиком в Кенигсберге Карамзину довелось сиживать на коленях великого немецкого старика-философа.

Разумеется, следуя принципу определения эпох Ханной Арендт, можно вспомнить, что и у нас в XVII веке (по крайней мере, с 1 января 1700 года мы ввели даже новое летоисчисление) принялся преобразовывать Россию Петр I. И царство Екатерины Великой, по зрелому размышлению, язык не поворачивается назвать сонным. К тому же, на одной круглой Земле живем, бок о бок с Западной Европой. По крайней мере, с Вольтером переписываться можно.

И, тем не менее, масштабное пробуждение мы связываем с Пушкиным, он для нас духовно энциклопедичен. Может быть, еще и поэтому, из-за своей универсальной целостности, а не только из-за поэтических языковых трудностей, Пушкин еще недостаточно известен в остальном мире. Многое выражено, найдено и Данте, и Шекспиром, и Сервантесом, и Вольтером..., но надо же было это и другое многое плюс ко всему сказать и по-русски.

Могут возразить, что с Пушкиным в целом понятно, и что важность этического в нынешнем, современном, не стреноженном, как прежде, религией, мире, никто не собирается отрицать. Однако следует ли бежать впереди паровоза? Оптимистически устроенные люди (к ним автор настоящих строк относит и себя) не сомневаются, что будущий мир духовно станет более полнокровен. Такой видится и историческая тенденция (при всех перепадах, кризисах, духовных сбоях, и при том, как они болезненно переживаются). Залог тому - духовные основания нашей жизни и все, наработанное культурой. Знание закрывается в книгу, а книгу всегда можно открыть. И не сейчас, так потом ее откроют. Со временем, глядишь, человечество выйдет к активному этическому регулированию себя, всей жизни своей. А теперь, что ж, может, и верно, поспешишь - людей насмешишь.

И могут добавить: разуй глаза, погляди вокруг, что делается-то... Какая такая этика... и вспомнить смешно.

...Наверное, и без нашего участия люди станут жить в будущем по культуре, устраивая свой мир на конструктивных этических началах. Я думаю, даже институт собственности начнет выдыхаться, исчерпает себя; не в смысле принадлежности кому-то чего-то, а в нынешнем понимании капитала: иначе, похоже, не потянуть глобальных проблем будущего.

Однако, во-первых, не подступив к главному для людей, мы только осложняем жизнь тех, кто будет после нас. Им, внукам и правнукам нашим, придется разгребать то, что наворотилось из-за нашей недалекости, неготовности, духовной лени...

Да и почему мы должны топтаться на месте? Даже если действительно скатились в кризис, а вокруг - что только ни творится. Опять же вспомним Пушкина:

Есть упоение в бою,

И бездны мрачной на краю...

Так поет один из его персонажей. Эти две строки столь звучны, столь известны, столь на слуху и так обиходно оторвались от остального текста, что многие и не вспомнят, откуда они. А они из маленькой трагедии "Пир во время чумы".

Разумеется, с эпидемией чумы сравнивать наше время - было бы все-таки экзальтацией. Но если люди растерянны, мечутся, как чумные, утратили контроль над собой и совершают не те поступки, то это во многом еще - и симптом духовного голода. А голод духовный - всегда будет обострять поиски выхода из него.

Во-вторых, человечество только оттого и продвигается, что впереди действуют обогнавшие его одиночки. В конце концов люди и сворачивают на тот путь, куда направляются эти их вольные или невольные посланцы. Порой чудаковатые и ничего, якобы, не понимающие в реалиях текущей жизни, если глядеть только на их спины. Но без них - катастрофа.

Есть, конечно, и этот вариант: сначала катастрофа, а потом - всеобщее братство выбравшихся из-под развалин. Выбравшиеся из-под развалин цивилизаций наконец-то и станут создавать новое человечество на принципах любви и понимания друг друга.

В третьих, и в спины-то глядеть не надо. Ситуация такая, что самые чуткие из нас никуда вперед не убегают. Не до того. Они здесь. Они пытаются достучаться до тех, кто их услышит.

Вникнем в слова академика Никиты Моисеева:

...очевидный вывод - духовный мир, мир человеческого интеллекта становится по мере роста могущества цивилизации фактором, все более определяющим судьбу человечества. Человек во все меньшей степени имеет право рассматриваться в качестве постороннего наблюдателя, и понятие "общественных законов" приобретает новый смысл и новую объективность.

Следующее заявление Никиты Моисеева:

...Я думаю, что сама идея спасения - спасения всех - важнейшая из идей христианства. Именно она вполне современна и необходима в наше трудное время. Более того, 2000 лет назад она была высказана слишком рано! И по-настоящему не была осознана. Объединенная с новыми знаниями, с современным представлением о мире она может оказать важное влияние на судьбы человечества сегодня в самый сложный период переустройства человеческой жизни на планете.

Лично я готов подписаться и под следующим тезисом академика:

Формирование нравственного императива как совокупности моральных основ жизни планетарного общества XXI в. постепенно вырастает в основную проблему современности. Века пара, электричества, электронной техники и атома уступают место веку гуманитарных знаний, веку формирования новой нравственности, соответствующей качественно новым условиям жизни в эпоху, которая нас ожидает.

Ясно в наивысшей степени. Как же не подступаться к определению жизнеобеспечивающих "общественных законов", коль скоро они востребованы новой объективностью?

К одному моему приятелю, военному ученому, перед возможным выходом на пенсию в калужской деревне, где он купил дом, заглянули местные механизаторы для свободного разговора. Недостаточно трезвые. В какой-то момент они ему и говорят:

- Шел бы к нам директором совхоза.

Он им отвечает:

- Вы чего, я человек военный, я вас так дисциплиной скручу.

- Ты что, дорогой, - весело откликнулись и они, - с нами же так и надо.

Может быть не совсем тот пример. Однако почему же не тот? И тот тоже. Но если, что называется - брать быка за рога, надо хорошо понять, что современная этическая норма, норма новой этической идеологии, как системообразующая, обретает организационный потенциал. Этому сопутствует не только активизация гуманитарной элиты, прибегнем к замечанию доктора философских наук Александра Панарина из статьи "Политология на рубеже культур", но и "перемены в структуре самого гуманитарного знания, проникновение сюда методов количественного анализа и экспериментальной проверки гипотез".

Повторюсь, в данных условиях основ религиозной морали и той же Нагорной проповеди не то, чтобы недостаточно, просто само бытие нравственного разворачивается иначе. Разумеется, будь все люди или подавляющее их большинство безупречны, живи они по христианским заповедям, рай расположился бы на земных просторах. Но сейчас речь идет не об отдельном человеке (тут разговор должен быть особый), а о современной этической идеологии и ее нормах, соотносимых с механизмами общего жизнеустройства, с духовностью или бездуховностью форм общего нашего существования. С институтами нашей действительности. Именно ведь на этом барьере этическая норма, сталкиваясь с действительностью, становится проблемной. Какая же проблемность в Нагорной проповеди. Там все ясно. Современная этическая норма как бы спускается с небес идеального добра и, на свой лад, материализуется, перекликаясь с земным. Значит, она доступна анализу. Анализ ей просто необходим. Практически это - своеобразное и непрерывное исследование и коррекция происходящего.

Добавим к тому же, что демократическое общество - общество свободных людей. Оно этой свободы добилось, выстрадало ее, можно сказать. Свободное общество чтит принятые им законы, однако в остальном предоставляет человека самому себе. Уже это означает, что в демократическом государстве, как нигде в другом, возрастает роль осознанной практики этического регулирования. Именно такой практике следует искать опору в контексте живой культуры и в атмосфере, насыщенной кислородом производительной духовности.

И тут произнесенное однажды в запале "что не запрещено - то разрешено" превращается в этакое ухарское восклицание, понятное и простительное лишь за веселым дружеским столом.

...Конечно, новая этика не покушается подменять собою право. Она как раз заинтересована в правовой достаточности. Тем более у нас, где законодательная обеспеченность государства оставляет желать много лучшего. И современные законы, на ее "взгляд", должны быть тоже системообразующими, то есть, на поверку, в конечном счете должны быть оснащены и этически.

Обоснование этих норм-исследований не юридическое, а философское. За ними, как и за этической идеологией, должна стоять действенная философская поддержка. Здесь особенно важно отойти от стереотипного схематизма формулирования проблем.

Сошлюсь на позицию кандидата философских наук Александра Ахиезера:

Чем сложнее динамическая ситуация, чем масштабней поток инноваций, тем меньше человек может надеяться формулировать эффективные решения, смыслы, опираясь на проблемы, сформированные в старых менее сложных условиях. Важность активного формулирования проблем на новой культурной основе составляет все более существенный элемент человеческой деятельности, воспроизводства стабильности.

Так что давнее "хватит философствовать -- надо дело делать" еще менее убедительно теперь, чем прежде. Не очень-то наделаешь. Никакие навыки не спасут.

Так что философствовать следует постоянно. Необходим и выход на более высокий уровень философствования. Еще - слово Александру Ахиезеру:

Формирование, то есть формулирование проблем становится все более важным элементом процесса их разрешения. Суть проблемности раскрывается прежде всего в способности человека так организовать знание, культуру вообще, чтобы движение мысли привело к результату, к новому знанию, смыслу, как некоторому конструктивному элементу культуры. Эта организация сложившихся знаний, нацеленных на получение нового результата, выступает как проблема. Динамика ее схематизма превращается в предмет философствования, в элемент изменившегося представления о субстанции.

Кстати, статья Александра Ахиезера, откуда взяты эти цитаты, и называется - "Об особенностях современного философствования".

Так что само применение норм новой этики есть аргументация в пользу опор жизни. Философская. Аргументация, то есть средство доказательства. Но публичное. С трибуны новой этики, с позиций ее программы ответственности перед людьми.

Этическое нынче - это то, что постоянно следует прояснять. Прояснение пароль. Окружающее нас и останется лабиринтом, если этическое будет неясным. И в этих темных переходах только и останется - и остается - кричать "Ау!". Взывая к тому, что выше. Что над нами.

К тому же, они, те, кто у власти или еще только рвется к власти, напомню, и сами- в этом же лабиринте.

Для того, чтобы новая этика вошла в жизнь, необходим двигатель. И здесь недостаточно Совета попечителей будущих поколений (Н. Розов) или Попечительского совета мудрецов (Ф. Искандер), политической партии деятелей науки (И. Цапенко, А. Юревич). Нужен интегративный Центр, прежде всего собравший бы тех, кто много лет занимается проблемами современной этики, кто уже сейчас готов участвовать в обсуждении ее программы и идеологии: видные наши философы, известные писатели, гуманитарно мыслящие экономисты, юристы, политологи... И деятельность его должна быть гласной.

16 августа 1999 г.

КАМЕНЬ ПРЕТКНОВЕНИЯ...

Чего-чего, а осваиваться в залах, где рядами выстроены стулья, мы умеем. И чем больше зал заполняется, тем более устроенными себя чувствуем. Мы зал тут же обживаем. И гудим разноголосицей в ожидании начала выступлений, лекции, дискуссии. Мы оживлены. Послушали, поболтали, даже поволновались и разошлись...

Поговорили, но ни о чем практически не договорились.

А как к чему-нибудь придти? Договориться о чем-то? Особенно о деле новом? О том, к примеру, о чем я так упорно стараюсь толковать? Об этической идеологии, - вплоть до создания системной этической экспертизы... Как к этому подступаться практически? Как вживлять в нашу текущую общественную и государственную жизнь систему этических норм, без которых нынешняя жизнь граждан - не жизнь человеческая, а существование сродни хаотическому.

Проще с заповедями Нагорной проповеди. Пусть они и нарушаются, пусть им не всегда люди следуют. Но ведь знают, когда нарушают. И не единицы за то казниться готовы. То есть знает человек заповеди Нагорной проповеди или схожие с ними нравственные нормы иных великих религий (а неверующие основные духовные наказы, родившиеся еще до писаной истории человечества, а потому как бы дарованные нам извне в готовом виде). И похоже, эти заповеди и наказы еще и переживут любые этические системы (в том числе и те, с которыми нам предстоит определяться). Переживут, поскольку спущены с небес прямо к единственному адресату - к каждой персоне в отдельности. Современные же этические нормы-задачи, нормы-исследования суть текущие потребности земного всеобщего усложняющегося бытия, бытия сообществ - а российское сообщество нас интересует прежде всего, - бытия землян в целом.

А раз потребности времени - определяться все равно придется. И с организацией обсуждения новой этической программы, и с созданием Центра новой этики. Скажем, при образованном несколько лет назад Конгрессе российской интеллигенции, который хорош уже и тем, что оброс региональными структурами чуть ли не по всей России...

Определяться, начинать действовать, брать на себя инициативу...

В московском штабе одной из известных российских партий, - слева (так они считают), тяготеющей к центру, мне сказали:

- Интересно, чрезвычайно интересно... И про новую этику, и про системообразующие ее нормы... Но знаете, у нас тут посоветовались и пришли к выводу: для того, чтобы это заработало, увлекло людей, необходимы чрезвычайные духовные авторитеты, великие личности, способные повести за собой хотя бы интеллигенцию... А где они у нас? Пусть бы только один...

А мой давний знакомый, известный литературовед с определенно философским складом ума, откликнулся так:

- Да пиши ты, что пишешь, и газету издавайте. Но на других не надейся. Средний наш специалист, будь он кто бы то ни было... И вообще человек... До такой степени средний, и это такая малоподвижная масса. С места не сдвинешь.

Вот и приехали.

На одной из дискуссий, проводимых Санкт-Петербургским Гуманитарным университетом профсоюзов накануне создания регионального общественного движения "Конгресс петербургской интеллигенции", академик Никита Моисеев заметил: "В последние годы интеллигенция начала понемногу восстанавливаться. Подул теплый ветерок, ослабли путы, и началось "шевеление умов". Пока только шевеление. Настоящему движению еще предстоит родиться. Но почва будет уже другой".

Правда, заявление далеко не оптимистическое? Или - тоже не оптимистическое?

Академику Никите Моисееву, высоко мной чтимому, свойственна осторожность в высказываниях, связанных прогнозами возможности благополучного существования человечества и человека на Земле. Он обосновывает опасности от недооценки духовного и гуманитарного в обществе, более того считает, что идея Спасения, связанная с ранним христианством, две тысячи лет назад возникла несвоевременно и современна по-настоящему лишь теперь... Правда, потом снова добавляет: если успеем...

Что ж, попробуем успокоить себя тем, что приведенные выше слова Н. Моисеева взяты из выступления его на дискуссии, предваряющей именно "Конгресс петербургской интеллигенции", что конгресс этот состоялся. И в Москве провели подобную всероссийскую встречу. А затем совсем недавно снова в Санкт-Петербурге.

Так что есть же какие-то подвижки.

Вышли и книги: "Судьба российской интеллигенции", изданная Санкт-Петербургским Гуманитарным университетом профсоюзов, с материалами дискуссий и конгрессов; и отдельно "Конгресс российской интеллигенции" с материалами Съезда "Конгресса российской интеллигенции", состоявшегося в Москве в декабре 1997 года. Издатель опять же - СПбГУП.

Однако...

В предисловии к книге "Судьба российской интеллигенции" ректор Санкт-Петербургского Гуманитарного университета профсоюзов, профессор А.С. Запесоцкий пишет, что перед нами - "зеркальное отражение истории объединения петербургской интеллигенции конца XX столетия: от интеллигентов, соединенных эпизодическими диспутами, до постоянно действующего регионального общественного движения "Конгресс петербургской интеллигенции".

Что же сразу останавливает внимание в этом зеркальном отражении? Первую из дискуссий "Художник и власть" открывает В.П. Яковлев, вице-губернатор Санкт-Петербурга. (Ныне губернатор). Чуть не забыл: здесь написано, что он еще председатель Комитета по культуре (видимо, городского?).

И вот ты весь в чисто российских сомнениях. Правильно это или не очень. Хорошо ли тут это или нет ничего хорошего. Даже так скажем: праздник это или нечто совсем другое. Беда, например. Спрашивается: нужно ли главе правительства (или государства) или губернаторам открывать, то есть задавать тон подобным дискуссиям, диспутам, конференциям, конгрессам. Не они их готовили, и сами к ним не очень-то готовы. Ну, прислал приветствие. Прекрасно. Ну, сам приехал и занял правительственную или губернаторскую ложу, или ложу, ставшую тут же правительственной или губернаторской. Тоже не дурно. Или просто вдруг появился. "Ах, здравствуйте, ваше превосходительство, честь-то какая! Не знаю только куда Вас и посадить". "Да вот тут, на стульчике посижу, послушаю". Совсем молодец.

Однако для себя мы в принципе должны решить: повышает ли первоплановое присутствие такого административного лица ранг нашего интеллектуально-духовного предприятия. Если мы считаем, что повышает, то, по-моему, и собираться не надо.

Оговоримся. Разумеется, съезды конгрессов проходят не зря. Естественно, конференции, дискуссии и диспуты полны содержания. То и другое - реакция, отклик на нечто актуальное. И в выступлениях затрагиваются важные проблемы.

Скажем, о том, что именно интеллигенция должна формировать идеологию и нравственный климат в стране (М.М. Чулаки). Верно и то, что в структуре духовной атмосферы социума присутствует общественное настроение, через которое тоже следует оказывать свое влияние (Б.Д. Парыгин). И то, что общенациональной идеей может стать новая троица - историзм, обустройство, духовность (И.Б. Чубайс). И то, что этику убеждений следует заменить этикой ответственности (Г.Е. Шкалина). И то, что первая задача - принятие нормативных законов, защищающих и регламентирующих любые действия в области всех явлений культуры. А воздействие на власть - вопрос тональности, вопрос о методах (Г.Н. Фурсей).

Все это интересно и важно.

Однако практически сам процесс обсуждений и собеседований как бы закругляется, точнее, обрубается заключительной резолютивной частью. То есть, протоколом об обсужденном. Эти наши протоколы - они не строительны. Они скорее обращены к чиновникам, а не к аудитории, которая их принимала, и не к тем, кто за спиной этой аудиторией остается. И вам не предлагается никакой работы. Поговорили и разъехались. А там - опять варитесь в собственном соку.

Последний съезд конгресса - повторюсь - совсем недавно состоялся в Санкт-Петербурге. Длился он один рабочий день. Представительница нашей газеты была его делегатом.

- И как? - спросил я ее.

- Довольно пусто.

- Ни одного интересного выступления?

- Нет, почему? Два-три выступления были очень хорошие.

Чего все-таки нет? Нет, что называется, водительства программы. Интеллектуального водительства. Она остается привычно лозунговой. В сегодняшней российской жизни этическая проблематика и лозунг - стилистика из двух разных миров. Есть нечто младенческое в лозунговом изложении пожеланий и требований. Не говоря уже о том, что лозунг чаще всего скользит поверх настоящей актуальности и скорее напоминает выплески групповых настроений.

Мы научились заявлять: все должно решаться в комплексе. И правильно. Остается только следовать этому. Порой даже следовать готовы. Но почему в комплекс подходов к решению той или иной проблемы не входит специально обозначенная этическая составляющая?

Скажем, вот проблема - женщина и власть. Или - скромнее: представительные органы власти.

Приглядимся к залу заседаний Государственной Думы. Прямо-таки английский клуб в старой Москве. Или военный крейсер. Или палуба пиратской шхуны в час подхода к гавани. Смотря, на чей взгляд и в какой момент.

На словах да и по чувству редко встретится в нашей стране человек, который считал бы подобное положение нормальным, которому бы это нравилось. Ведь - безобразие. Наше, собственное. При тоталитарном режиме демонстрировали хотя бы видимость равноправия, придерживались хоть какой-то квоты для женщин в представительных органах власти. Теперь мы освободились. Лучше сказать, расслабились. И выглядим такими, какие есть: зал заседания Думы - словно палуба пиратской шхуны. Только одеты пираты поприличнее.

Жизнь, конечно, не стоит на месте. Сужу по книжным магазинам и типографиям. Куда ни придешь, часто на месте директора - женщина. Да еще ее выбирали всем миром. "Процесс идет", но на средне-деловом уровне. Выше фактически глухая стена.

В то же время - сколько вы насчитаете мужчин вокруг, на которых можно было бы всерьез положиться? Которым можно было бы делегировать долю ответственности как людям активным и самостоятельным.. Где они, такие мужчины? Попробуйте нечто предпринять и поищите сотрудников - настоящих помощников. Исполнители будут, найдутся, - это куда ни шло. У женщин, которые с тобой работают, хоть какой-то творческий импульс вспыхивает. Они готовы именно помочь. Они способны со-трудничать, вкладываться в затеянное дело, интересоваться его развитием, предвидеть результат.

Самая занятная фигура - мужчина-российский чиновник. Сделали человека, скажем, начальником районного управления культуры. Тем паче - главой города. И его не узнать. Он уж и ступает по-особенному. И голова его поворачивается важнецки. И пустые слова его гулкость и напор обретают. То есть, ничего своего прежнего. Это, в сущности, даже не он, а сосудик или сосуд, туго наполненный казенными чернилами власти. Или в котором нечто непонятное помещено, громыхает, но не выскакивает.

Конечно, подобные метаморфозы могут происходить и с женщиной. Но все-таки реже. В женщине и здравый смысл сохраняется, и нормальное чувство... Среди них во власти, и вправду, есть ст ящие особы.

Всмотримся в экран телевизора - в зал третьей Государственной Думы в кризисный для нее момент. К примеру, в момент выборов председателя. Или руководителей думских комитетов. Вглядимся в стан победителей. Овладевает микрофоном человек из тех, кто в большинстве, с провинциально-чиновничьей резкостью черт и гремит почти боевой трубой о демократии, о том, что меньшинство обязательно подчиняется большинству, что это закон для цивилизованного общества, и что они, большинство, тоже-де специалисты, не хуже (и, естественно, лучше) тех, которые там...

Такая редкость, чтобы человек говорил по делу и при этом нормально.

Камнем преткновения стало: как голосовать за председателя - открыто или тайно. И не секрет, что наглядно для других рядовые депутаты не хотят вступать в конфликт с лидерами фракций, а также и с большинством. Могло открыться отсутствие сплошного единодушия, как непристойной болезни. И тут в рассуждениях напористых и гулких о том, что демократия есть демократия, что ей надо учиться, проступает нечто бюргерское. Я бы даже сказал, глумливое ханжество, эмоции черни. Пусть эти заявления и исходят от лидера КПРФ.

Какая уж тут этическая ответственность!

Лишь одна женщина, которая и тайно, и явно проголосовала бы одинаково, то есть солидарно с большинством, искренне по-человечески выразила сожаление в связи со случившимся, и открыто сказала, что чувствует себя невольно виноватой. Одна единственная.

А почему бы, и вправду, не выбрать было в председатели Государственной Думы женщину, о кандидатуре которой шла уже все-таки речь?

Кстати, о законности. На мой взгляд, наша Государственная Дума незаконна. Из-за своего чисто мужского состава. Нет, успокойтесь. Не юридически незаконна, а по-человечески, по-настоящему. По-человечески жить мы еще не научились.

А наши партии, политические объединения? В них мы словно в стаи определяемся. Они в основном камуфляжны, лишь обернуты в свои названия. А то и единственно в имя своего лидера. В духовной атмосфере, в стиле поведения людей разных по названиям объединений при отсутствии женского начала царит поражающая похожесть, одномерность. Без женского начала они сильно расчетливы и холодноваты. Нет опор этических, историко-этических, и поэтому ничто не уходит в глубину жизни. Без женского начала они и однонаправленно и очень локально устремлены - только на цифры победы, на статистику, словом, совсем даже не к людям. Не говоря уже о том, что применительно к нашим партиям, мы, как и на известных страницах гоголевской книжки, опять запутались: где правое и где левое. Пойди разберись, кто теперь кто. И куда точнее и понятней, на мой взгляд, коммунистов и примкнувшим к ним "патриотов" именовать лево-правыми, а молодых либералов право-левыми. Так... хоть не ошибешься... А центристы, будучи как бы и разными, они по большей части одинаково топчутся на месте.

Недавно директор одного из лучших книжных магазинов Москвы, замечательная женщина, спросила меня, правильно ли она поступила, согласившись на выдвижение ее кандидатуры в депутаты Государственной Думы. Еще как правильно...

Хочу, чтобы меня поняли: здесь я подчеркиваю именно этическую сторону комплексной общественной проблемы. Ее этическую незаполненность. Обозначается эта проблема - женщина и представительная власть. И все. И иллюзий тут не строю. Как каждая современная этическая "заковыка", она имеет степени своего разрешения. Поэтому и определяться с ней следует, не откладывая на неопределенно долгое время, заявлять о ней на любых перекрестках и с любых подмостков. С тем же постоянством, с каким один древний римлянин изрекал: "А все-таки Карфаген должен быть разрушен".

Уверяю вас, начнет действовать. Пусть и постепенно. И без всяких квот. По крайней мере, наши партии, которые все без исключения считают себя самодостаточными (а как же иначе?) в плане этическом, начали бы проявлять здесь хоть какую-нибудь сообразительность.

Ловлю себя на мысли: какой более или менее общезначимой нравственной проблемы сегодня ни коснись, она тут же упирается в неподготовленность государства и всякий раз обретает характер чуть ли не тупика. Нас в этом смысле неповоротливость государства и хуже - глухота его изрядно раздражает. И начинаешь завидовать порой даже прошлому. Скажем, интенсивной переписке Гете с Шиллером, в которой они тоже в основном рассуждали об этических проблемах жизни и искусства. Необходимость отвлекаться на его высочество герцога (читай в данном случае - государства), только мешала, отнимала драгоценное время. Тут о таких тонких материях речь: загадочный Шеллинг пришел в карты сыграть, или заглянул Фихте, или в руках совсем новая книга старика Канта... И не до широкой публики. Бог с ней, с публикой. Если "нет основательных причин рассчитывать на победу разума, не следует оскорблять чувства". Но рядом во Франции разворачивается революция. Скоро вообще армия Наполеона пройдется по Европе. И все начнет меняться. И проблемы этики из уютных кабинетов и гостиных вырвутся на улицу... И решение иных из них ляжет во многом в переустройство Европы.

...Для нас нынешних этические задачи крайне актуальны и масштабны, строительны, этическая энергия способна и должна умножать созидательные функции государства. И государство должно становиться таким, чтобы в этом плане с ним можно было сотрудничать. Общественно-государственное сотрудничество - повестка дня уже на самое близкое время российской жизни.

Нам просто необходимо жить в ином государстве. Или так: людям вообще предстоит жить в иных государствах. Более нравственных по существу. Недаром древние коллективы людей обязательно были объединены и духовно. Иначе им бы не выбраться ни из пещер, ни из леса. Нам тоже надо выбираться из своего леса дремучего - речь идет о создании гуманитарной среды обитания современного человека. Правильно ощущал академик Н. Моисеев, в этом Спасение. Заметим: Спасение - с большой буквы. От этой необходимости никому не отвертеться. И почва для подобного рода деятельности, по мысли Н. Моисеева, будет другой. Добавлю, даже влияние так называемых малых дел, добрых и некогда для совести утешительных, многократно и качественно изменится.

По словам Николая Бердяева, в государстве могли пленять только социальные реформаторы. В остальном он считал его сферой низменной, учреждением плебейским.

Спорить не станем. Государство, разумеется, есть дело рук человеческих. А реформы - это попросту систематическая работа. Только ею можно плениться.

Много лет назад, когда выселенных в Сибирь во время войны калмыков вернули на их земли, я приехал в Калмыкию из Москвы трудиться в местной газете. И поскольку там все приходилось начинать почти с нуля и ничего нельзя было отложить на завтра, ни во времени, ни в пространстве, ни в людях не ощущалось никакой провинциальности. Несмотря на то, что в местном начальстве ходили все те же запрограммированные на примитивно-аппаратный лад партийцы. Провинциальности тогда в Москве больше было. Хотя, когда я вернулся в столицу и похвастался этими привезенными с собой ощущениями, один мой приятель сказал мне:

- И все-таки ты одет совсем - совсем не по-столичному.

Нынче "совсем не по столичному" одето само государство, потому что хуже всего оно распоряжается своими обязанностями перед народом, всеми нами, а также перед единственным безупречным (что не нуждается в доказательствах) общим видом собственности - многочисленными составляющими сокровищницы отечественной культуры.

Возьмем в пример издание и распространение книг. Сразу же оговоримся: пусть в свободной стране, развивающей свои рыночные отношения, всякий, кто пожелает, стучится в типографии с портфелем рукописей. Хочешь быть издателем - будь им. Хоть одной книги, хоть нескольких, скольких угодно. Все свои деньги сюда вбухай. Пожалуйста. Однако оснащения общества необходимыми для него книгами не происходит. И по-настоящему не произойдет. Система распространения книг по стране парализована на много лет вперед так, что уже целое поколение выросло в градах и весях России на блокадном книжном пайке.

Разумеется, ценители литературы, искусства, философии так или иначе доберутся до нужного им источника знаний. Или в современных российских условиях подвигнут кого-либо на издание требуемой книги. Кто ищет, тот найдет. Сейчас на каждом шагу вы можете столкнуться с книжицей, рожденной не в тираже, а в штуках. Двадцать экземпляров, тридцать, пятьдесят. От сотни экземпляров до пятисот начинаются тиражи. Тысяча или три тысячи - это уже о-го-го. За ними следуют - пять... Прямо-таки во времена Пушкина или Белинского возвращаемся. Или Гете и Шиллера.

Тиражи в десять тысяч экземпляров и выше, естественно, существуют. Но это, как правило, - уже бульвар, поделки для чтива в транспорте, для невеж и невежд.

Однако, как быть с остальными? С теми, кто подрастает, кто должен предстать через 5-10 лет как главная сила, формирующая новую Россию.

Мы ведь прекрасно представляем, какие библиотеки нужны и неподалеку от дома, и дома. Всем понятно, что нормальный доступ к нормальным книгам благо. Конкретное благо, не нуждающееся ни в каких доказательствах. Общество кровно заинтересовано в нормальном спросе на книгу. А доступ к книгам, - то, что книги так или иначе присутствуют не за тридевять земель, - повышает интерес к ним. Одно помогает другому. Предпринимательская деятельность понастоящему не в состоянии решить этой проблемы. Она, проблема эта, крупномасштабна, как крупномасштабна страна. Положительно нацеленная издательская деятельность вдумчивых предпринимателей лишь латает дыры в духовном пространстве российского человека.

И разумеется, издателем государству надлежит быть. Более того, держать в своих руках главную издательскую лицензию на создание базы книг, необходимых как фундамент жизни для человека XXI века. Не зря же сохраняется у нас Газпром, государственные железные дороги, энергетический комплекс.

Вспомним, именно выпуск книг стал на заре перестройки первым собственно новым на предпринимательском поприще производством. Тогда, когда вокруг, в иных отраслях оживилась только перепродажа чего угодно да финансовые пирамиды. При полной растерянности и шоковом состоянии всевозможных отраслей промышленности. В том числе и государственных издательских структур, тут же сброшенных "с парохода современности". Очень зря.

Необходимы и продуманные издательские программы. Теперь в том числе и в Интернете. Информация, информация и информация. И системы заказа книг. Для предприятий, для институтов, для общественных организаций, для школ, для сельских читателей. Существуют ведь подобные службы и для депутатов Государственной Думы, и для аппарата Президента, и иных власть имущих. Чем же хуже иные потенциальные читательские слои народонаселения страны?

Вот вам пример еще одной конкретной проблемы. Государство и книга. Ее и следует практически решать, объединяя силы на деле с общественными. Ибо без книги грады и веси России задохнутся. И рассказывать надо обществу, что тут делается.

Публичность необходима. Иначе получится, как с последним съездом "Конгресса российской интеллигенции" в Санкт-Петербурге. Не побей там охранники одного журналиста, да не вступись за него сам Сергей Степашин, пригрозивший, как сообщали, даже покинуть столь негостеприимное совещание, о съезде этом, так никто бы и совсем ничего не узнал.

В сущности, мы говорим здесь о строительном статусе этического. Мы говорим о наращивании этического содержания в любой нашей деятельности, от простого поступка до конструирования работающей общественной или государственной системы. В конечном счете, о приоритете духовного. Как главной жизнеобеспечивающей силе.

...Отчего бы нашей армии... Почему бы нашей армии не стать для молодых людей одновременно и своеобразной школой для продолжения гуманитарного образования? Или - способствовать тому, что мы называем непрерывным образованием.

Вот и приехали, возразят мне. Разве мы не учим ребят военному делу? Где взять хотя бы время для иного? А учителей?

Конечно, нужны и достаточно образованные офицеры. Гуманитарно образованные. Но ведь были же времена в России, когда офицеры бывали такими. Не говоря уж, например, о пушкинском окружении.

В один московский колледж (то есть, в современную школу) пригласили на работу писателя, моего товарища. Не столько для того, чтобы преподавать литературу, сколько с ее помощью, в ходе свободных занятий пробудить в учениках интерес к духовному.

Почему бы в современное армейское подразделение на постоянной основе не приглашать хотя бы учителей из ближайших школ, которые того стоят, да и, если возможно, преподавателей институтов, просто интересных людей.

Представляете, вернулся парень домой из армии и заявляет: он столько там за два года книг прочитал.

Я уж не говорю о том, что следует беспокоиться и о гражданском будущем срочников, способствуя, в частности, поступлению их в учебные заведения, в том числе, и высшие.

В сущности, нынче всякая деятельность должна быть наполнена этической составляющей, и этический компонент в любой профессиональной и должностной функции должен быть специально прописан.

И опять же речь не о бюрократическом усилении государства, что способно насторожить нашего демократично настроенного гражданина. Речь - об усилении влияния честной гуманитарной и интеллектуальной элиты на деятельность его. Чтобы власть превращалась в человеческую. И, как кошка, чаще знала, чье мясо ест.

Возможно ли такое? Да, если в этом обозначилась неотложимая потребность. Хотите примеры? Пожалуйста. Во второй половине XVI века в Западной Руси, оказавшись между протестантизмом и католицизмом и имея среди приходских священников лишь единицы достаточно образованных и способных хоть как-то заботиться о повышении морального и интеллектуального уровня паствы, наши православные миряне сами создавали братства, главной задачей которых было духовное просвещение. Во Львове, Киеве, Луцке, Минске, Витебске, Полоцке они основывали школы, типографии, больницы. Издавали книги, занимались пополнением библиотек новыми переводами трудов отцов церкви. И многие, как и Нил Сорский в Поволжье, прежде всего ценили молитву, служение и духовные размышления, ставя их выше ритуала. Недаром именно сюда во времена опричнины бежал из Москвы наш первопечатник Иван Федоров.

И это в российские средние века. Когда припекло.

А нас не припекло?

Этическое преобразование того, что имеем, означает кропотливый творческий труд в каждый миг любой деятельности, чтобы наличное становилось положительно лучше, целесообразнее, красивее, удобнее для людей. Соответственно это и есть политический центризм. Не тот центрист, кто пассивен между лево и право, а тот, кто положительно (это значит еще и этически) действует, созидает изо дня в день. Это совершенно иное направление. Это и не одноразовый поступок, чем, по существу, обернулось пребывание Гайдара на посту руководителя правительства. (И я вынужден быть на его стороне. Слишком долго топтались мы на месте. И кто-то должен был решиться на то, на что решился Гайдар, несмотря на многие негативные последствия).

Практически (или общественно-практически) нам следует заняться ликвидацией этической безграмотности. В свое время ведь боролись с неграмотностью элементарной. Этическая безграмотность, пожалуй, готова даже занять место, принадлежавшее некогда безграмотности элементарной. Мы это ощущаем, это нас беспокоит, мы этого даже побаиваемся, но, на мой взгляд, напуганы еще недостаточно.

И, если приравнять этическую безграмотность к элементарной, мы часто заявляем с трибун, что буквы знать - это хорошо, и читать - это прекрасно, а к изучению современного этического алфавита все не приступаем.

Так, знаем написание некоторых знаков. Или значков.

Несмотря на то, что этот внутренний поворот помог бы нам прояснить направление для движения нашего к достойной организации всей жизни. Каждодневные этические сверки помогли бы нам действовать, как лучше, потому что "как всегда" многомиллионная страна жить уже не может.

Накопление этического багажа, багажа системной этики должно вывести нас и к своеобразной этической реформе. То есть, не только к экономической, но и этической тоже. Тогда можно будет говорить о реализации лучших качеств России.

Однако до этого следует еще дорасти.

И хорошо бы первыми.

Применительно "ко всему остальному цивилизованному миру".

20 июня 2000 г.

НЕОБЯЗАТЕЛЬНЫЕ СУЖДЕНИЯ

Новый 2000-й год. Красочный календарь повесили на двери в большую комнату. На текущее число наклеивается этакий милый квадратик. Легко и просто. На следующее утро переносишь его на другую цифру. Приклеился. И еще, и еще. Какой хороший клей. Насколько его хватит? Не до конца же года. Выясняется, что почти до середины февраля. И правда, клей хороший. Но что дальше? Дальше начинаешь следующие цифры каждое утро покрывать фломастером. Но недолго. Надоедает.

И возникает такая несерьезная мысль. Отчего бы неким высшим силам, по твоей просьбе, разумеется, не высвечивать цветным квадратиком каждое утро число на календаре. Сегодня сегодняшнее, завтра - следующее. И так до конца года. Показывает же и число, и месяц твой компьютер. В конце марта включил его, а он тебя спрашивает: правильно ли переведены стрелки часов в связи с переходом на летнее время.

Мысль, конечно, совсем смешная. А если поставить вопрос чуть более серьезно. Отчего некие высшие силы, в которые ты готов верить, опять же, по просьбе твоей, не высвечивают каким-нибудь цветом число на календаре? Как бы это было удобно и интересно. Почему же нет?

Почему...

Первое: оттого, что ты все должен делать сам и сам всего добиваться? Такие твои задачи? Так ты и себя создаешь?

Или второе: никаких высших сил не хватит на то, чтобы выполнить всякое твое желание? Существует определенный энергетический предел? По крайней мере, по отношению к тебе?

Так хватит высших сил для твоего предела или не хватит?

А если совсем серьезно, то один мой хороший товарищ, недавно и круто обратившийся к традиционному православию, читая мои материалы по проблемам системной этики, взволнованно подступал ко мне:

- Почему ты все время не договариваешь? Почему боишься произнести Его имя?..

- Имя Бога? - уточнил я.

- Да... Все вы не договариваете.

- Потому, - отвечаю, - что отношусь к этому очень серьезно. Стоит мне в связи с проблемами той же новой системной этики произнести имя Бога, мгновенно возникает вопрос: в двери какого храма я стучусь?

И вправду, попадаешь в ловушку. С определенного момента я с глубоким и осознанным пиететом отношусь к базовым, да и к небазовым религиям. В том числе и как к возможности прикоснуться мыслью к сути миростроения, к тайнам рождения и смерти, к духовным основам, к духовному звучанию окружающей тебя предметной действительности, к бездонным глубинам внутри и вне тебя.

Я с пониманием воспринимаю суры Корана, меня увлекает религиозная индийская философия, я с живым интересом отношусь к обманчивой пассивности древних китайцев, предоставляющих скрытому движению изначальных сил обозначить наконец свою волю. Я считаю адресными и благотворными искренние и исполненные добра обращения к божественному и православного, и католика, и протестанта, и мусульманина. По настоящему духовное остается духовным в лоне любого религиозного мышления.

Разумеется, мне ближе по-человечески именно православное религиозное действо. И по месту рождения, и по среде моего обитания. Органично, но ведь не более того. "Человек гуманитарной веры", - опять слышится мне голос Николая Бердяева, звучащий с определенной иронией. Однако и со столь же определенным - "это мы проходили".

Проходили, да не прошли.

И мне, как ни поверни, следует определяться.

По крайней мере, как и очень многие, я отдаю себе отчет в том, что в разные исторические периоды, или, лучше сказать, эпохи, религиозные откровения, духовные обращения к аудитории, от кого бы они ни исходили, совершались на том понятийном языке, который доступен для понимания именно в тот или иной момент. Иными словами, в разные времена диалог подобного рода так или иначе неполон. Всего не откроешь.

Особенно это относится к представлениям о мире ином, куда, закончив свое земное существование, направляется душа человеческая.

Я тоже твердо убежден: земным путем человеческая дорога не завершается. В сущности, это лишь этап бытия (может быть, и вправду несколько раз повторяющийся) индивидуально осознающей себя души. И тут не стоит прятаться. Здесь необходимо осознать, почувствовать, открыть для себя: земной этап этот не только небезразличен для того, иного мира, который ждет каждого, но и весьма важен для него. Они взаимосвязаны. Наш и иной мир. В одном из писем неверующий, но, скажем так, гуманитарно страждущий человек В. Белинский как бы в продолжение имевшей место тогда дискуссии очень проникновенно заметил: (приводится по памяти) я не знаю, существует ли мир иной, но тот, кто не дорожит этой земной жизнью, не достоин и будущей.

Очень верное заключение. Следует только добавить, что дорожить этой жизнью, а значит духовно раскрывать, развивать себя, если не сказать совершенствовать, это - часть внутренних человеческих деяний на поприще самопознания и познания мира, в котором мы находимся, нашего самоопределения в нем, нашей любви к нему. Иное, другая часть, для многих остается как бы за кадром. Мы стремимся о таком не думать. Мы - это миллионы людей, относящих себя к интеллигенции, людей, ощущающих окружающий нас мир прежде всего гуманитарно цельным, даже если наши занятия связаны с тем, что называется точными науками.

Кстати, в последние полтора-два десятилетия число активных гуманитариев среди ученых (физиков и химиков) и техников разного рода заметно выросло. И выросло качественно. Можно даже говорить об образовании своеобразного гуманитарного отряда в среде научно-технической интеллигенции, казалось бы, старавшейся прежде держаться в стороне от сложных духовных перепутий и современной духовной разноголосицы. Академик Никита Моисеев, к сожалению, недавно покинувший нас, - просто ярчайшее тому свидетельство. Голоса этих ученых и слышны, и авторитетны. Что не может не радовать, не подбадривать представителей собственно гуманитарной интеллигенции. А споры физиков и лириков, возникшие на заре становления российских шестидесятников XX века, выглядят явлением не только забавным.

Голоса ученых, выбравших публичное гуманитарное поприще, звучат нынче, пожалуй, заметно весомее голосов экономистов, что может на первый взгляд показаться странным и даже неестественным. Реформы-то у нас вроде бы самые что ни на есть экономические. На самом деле в заявлениях наших экономистов немало суеты. Я бы сказал, романтической, что вызвано односторонне воспринимаемой самостийностью экономического действа. А односторонность и не удовлетворяет слушателя. Не вызывает доверия.

...Все-таки за кадром для нас остается тот иной мир, куда предстоит явиться каждому после его физической земной жизни, хотя самой сутью своего существа, особенно если копнуть поглубже, ты веришь в то, что нынешний цикл странствий твоей души не единственный, и в то, что иной мир - не досужая выдумка. Но как себе его представить? Рассуждение о рае традиционного богословия (Бердяев сказал бы еще и исторического) тебе не кажется убедительным. Ты относишь такую его картинку к младенческим. И слишком уж она утешительна. Младенческое в человеке прекрасно, однако не до такой же степени...

Добавлю, что разделяю убеждение Николая Бердяева, не признающего существования и традиционно рисуемого ада. Он пишет: "Наибольшее противление у меня вызывает объективация ада и всякая попытка построить онтологию ада, что делают традиционные богословские учения". Так же я готов подписаться и под другим его утверждением: "Я твердо верю, что божий суд не походит на суд человеческий. Это суд самого подсудимого, ужас от собственной тьмы вследствие видения света и после преображения светом".

Тем не менее, всегда существовала и существует самая естественная потребность в видении состояния, сути, сущности, назначения этого неизбежного для нас будущего. Она, такая потребность, может быть явной или глубоко запрятанной, но она пребывает в каждом. И если это не подмостки для непрерывных песнопений и благодарности, то что же это тогда? Что в назначении мира иного может быть ближе именно современному восприятию?

Тоже - поприще. Совершенно иное, отличное от земного, но, тем не менее, именно поприще. Духовное бытие индивидуальных душ. Свободное бытие воплощений, перевоплощений, духовного преобразования. Однако, в пределах возможного. В пределах возможного для каждой отдельно взятой души.

Это чистая свобода, какую трудно представить в земном материальном существовании, не имеющая никаких сторонних, явных преград, кроме своих собственных. По- земному субъективное здесь становится для тебя как бы объективным. А, может, и впрямь предельно и воочию объективным.

В этом самострое, да простится мне такое слово, мир иной неодноэтажен. Так скажем. Разделен на сферы. На сферы разных духовных возможностей самовыражения. Если хотите, степеней самотворчества. Доступ из сфер в низшие высших и наоборот естественен, как дыхание на земле. С первого же этажа на второй сразу не попадешь. И не в том дело, что грехи, как мы говорим, не пускают. Ты недостаточно несешь в себе блага, чтобы подняться выше. То, что называется грехами, в подавляющей своей части отторгается раскаянием на стадии преображения в свете иного мира. Это естественно для души человеческой, обретшей сугубо духовное бытие. Сейчас я не хочу думать о том, сколько и как ей приходится казниться (точнее, согласен с Бердяевым, самоказниться) за содеянное или несделанное на земле, в материальном мире. Я хочу подчеркнуть, что способ тамошнего существования во многом совпадает с его формой. Или с формами. То и другое там органично едины. Речь ведь идет о духовных субстанциях. Божественных по своей природе и сути. То есть о частицах творившего, освободившихся от груза материального мира, или, говоря метафорически, от глины, в которую их залепили для земного (а также и космического) существования.

Элитарность иного мира естественно вытекает из его свободы. Правды, на самом деле. Но он пронизан сочувствием и любовью. Здесь ты можешь творить. И пусть твое творчество на начальной стадии или в сфере твоего пребывания в той или иной степени иллюзорно. Непервично, что ли. Или, скажем, даже дважды иллюзорно. К примеру, сюда прибывшие начинают творить нечто вроде земных городов или поселений, создавая их своим воображением и памятью. Ну и побудь в привычном.

Лет семнадцать назад нечто подобное я высказывал, но в более общей форме, одному своему хорошему товарищу, журналисту и публицисту, тогда еще, то есть много раньше других моих знакомых, повернувшемуся к православию и даже близко общавшемуся с теми священниками, которых занимали и чисто общественные проблемы.

- Это какой-то марксизм... Прямо-таки марксистская диалектика... возразил он, уже поэтому как бы отталкивая от себя ход моих рассуждений.

Что ж, следом за Бердяевым, и я готов заявить, что и во мне все еще порою просыпается марксист в объяснении истории. Или потребность во всем открывать определенную поступательность развития, присутствия одного в другом. Мне также близка мысль Николая Бердяева, что свобода первичнее бытия. Он пишет: "Если есть Бог, то человек есть существо, духовно независимое. И отношение к Богу определяется не как зависимость человека, а как его свобода. Бог есть моя свобода, мое достоинство духовного существа. Ложное учение о смирении исказило христианство и унизило человека как богоподобного духовного существа".

Итак, в мире, куда нам предстоит еще прийти (а для кого-то, может быть, и вернуться туда), царит истинная свобода. Свобода творений и творчества. Он, этот мир иной, или более истинный мир, не скованный материальным, многомерен. И в многомерных его пространствах каждая духовная частица творца - индивидуальная душа человека - найдет свое место. Она попадает в ту сферу, если прибегать к земному языку, куда позволят ее духовные возможности, ее духовная открытость.

Разумеется, это не окончательное поселение. Это, может быть, одновременно чистилище своего рода. Для того, чтобы подняться выше, следует духовно преобразовать себя. Обострить свои чувства что ли, сделать возможности своей интуиции более проницательными, подобными разумной молнии. Да простится мне опять мой земной язык. Только так можно войти в более совершенное сотворчество.

К тому же, как уже говорилось, доступ сюда из более высоких уровней весьма прост и совершенно естественен. И для помощи, и для общения. Нянчимся же мы со своими внуками и любим их.

Столь же естественно для духовных индивидуальностей высших сфер иного мира опять появиться в материальном мире земного. Для этого, правда, здесь заново следует родиться. Где-то писали, что в некотором будущем на Земле к людям вновь явится Пушкин. Для этого, мол, человечество однако должно еще созреть, чтобы суметь воспринять и освоить то, что он с собой принесет. Я конечно не тороплюсь соглашаться именно с этим предсказанием. Но в принципе не вижу тут чего-то невозможного. Объявлялись же на земле пророки. И сам Христос рождался в нашем мире.

Я допускаю и то, что и из некоторых невысоких уровней иного мира можно спуститься в земное и опять здесь родиться. Правда, уже с осознанием цели. С целью осознанного самопознания, скажем. Попросту, для большей ясности предположим: некая индивидуальная душа с целью самопознания вновь появляется в земном мире. В мире, отягченном материальным. Утрачивая на земное время память. Все - с чистого листа. Не исключено, что среди трудностей земного рая, она, эта индивидуальная душа, может скатиться до чего-нибудь преступного. И вот она вернулась в мир иной. Обрела потерянную было память. И что? Экзамен, самоэкзамен, не сдан.

Так или иначе, думается: для индивидуальных душ иного мира возвращаться в земное, отягощенное материальным, или, скажем, вооруженное материальным, все равно, что отправиться на фронт.

Таким рисуется мир иной, где пребывают наши близкие и близкое нам. Набросок, разумеется, самый общий. Не думаю также, что он противоречит видениям Даниила Андреева. Если кто хочет представить его иначе или более полно, - пробуйте. Как писал тот же Николай Бердяев, "воображение один из путей прорыва из этого мира в мир иной".

Важно для каждого из нас на современном этапе, в обстоятельствах именно нашей жизни, в сам характер наших представлений воспринять-включить то, что называемое нами иным миром является частью творения вообще. И это не партер, не балкон, не галерка перед сценой, на которой можно лицезреть лик высшей созидательной силы. До самог всевышнего, до первоисточника творения там так же далеко, как и от земного. Нет, конечно, ближе, по сути своей ближе, в своем качестве, поскольку речь идет о сугубо духовном бытии индивидуальных душ - частичек Бога, творящей силы, - отпущенных ею на свободу. И близость эта, осознание единства с Создателем там яснее и органичней. Однако и там при б льших степенях свободы единство с первотворцом улавливает внутри духовного своего бытия сама индивидуальная душа.

На этом мне хотелось бы остановиться. Я не ставлю себе целью заходить так далеко, как это делает Юрий Мамлеев на страницах журнала "Вопросы философии", попытавшийся представить, как где-то на высшей стадии много постранствовавшая духовная единица соединяется наконец с породившей ее божественной силой, входит в нее. Думается только, что и сам этот прорыв единичной души, такое ее погружение в первопричину всего сущего, должен быть выше и любви, и мощи, и познания, доступных нам.

Возвращаясь же к восприятию мира иного, скажу: он не только взаимосвязан с земным миром. Для него важны, повторяю, и духовные поступления из земных пространств. "Все самое прекрасное, созданное ими, войдет в Вечное Царство". Так считал священник Александр Мень. "Ими" - это миллионами разумных существ: нетрудно понять - духовного нигде и никогда не будет много. Если только не в самом центре сущего. Но там совершенно иное качество. И постижимо ли оно для нашего восприятия?

А вот и о том, что неотступно следует рядом по мере проникновения нашего воображения, нашей эмоциональной логики в мир иной: там существуют определенные цели и задачи. И безусловно одна из них - сохранение и развитие земного и неземного, всего окружающего нас мира, космоса, земного и неземного пространства и времени. Высшие силы отпустили нас в наши плавания, даровав нам свободу автономного существования. Так если вы свободны, то и несите за мироустройство ответственность. Попросту говоря, не обеспечили его благополучия за время (для исторического земного существа практически бесконечное), вам выпавшее, - начнется новый цикл. Слово глобальный тут сама малость. Теперь уже духовное по зову своего первоначала вернется в область высшей силы, и вот вам - новый цикл миротворения.

Про цикличность существования жизни, о том, что мир, доступный восприятию земного, всякий раз возвращается на круги свои, рассуждали еще в древности. Не будем далеко ходить - в частности, вспомним диалоги Платона.

Я понимаю, что картина, нарисованная здесь, довольно груба. Смешно настаивать и на какой-либо ее точности. Однако берусь утверждать, что там, в том мире, что мы называем иным, эта ответственность за поприще земное (да и небесное, что ли) осознается более естественно и органично. А на высших стадиях индивидуальным душам или их собратству возможно способствовать и направлению развития земного и неземного - мира в целом.

В сущности, духовное в принципе ответственно за материальное. Или то, что мы воспринимаем как материальное. И за зелень деревьев, и за бытие камня, и за красоту и за законы мира. И за духовное, недостаточно раскрытое...

И в этом тоже - суть любви к ближнему.

Повторяю, я с глубоким уважением отношусь к религиозным конфессиям. И ближе мне, по известным причинам, родственнее что ли, конечно, православие. Я понимаю, что наши церкви (и вообще храмы), сами их помещения, иконы намоленные места, сгустки духовного. Это земные окна, открытые в пространства божественного, в пределы всевышнего. Но ведь и каждая человеческая душа может обратиться к Богу и к тем, кто уже ушел в мир иной. И для искренности, для полноты моего обращения мне необходимо осмысление того, что ждет человеческую душу за земным порогом. Мне необходимо проникнуть в суть, цель, смысл продолжения моего странствия. Что очень важно сегодня для огромного числа людей. Пусть в основном пока относимых нами к интеллигенции.

Собственно ради этого именно в самом начале двадцатого века организовывалось религиозно-философское общество Гиппиус, Мережковского и Философова. Общество "людей религии и философии для свободного обсуждения вопросов церкви и культуры". Впоследствии инициатива перешла к Бердяеву. Для чего ему и Булгакову, "и всему их кружку" тогдашних "идеалистов", по выражению Зинаиды Гиппиус (последнее и в тексте - в кавычках), перед отъездом Мережковских за границу передан был журнал "Новый путь". Сейчас я не собираюсь входить в частности просветительской, поисковой и публичной деятельности этих двух обществ, останавливаться на различиях, им присущих. Исходили они из стремления к полноте восприятия мира и духа, к полноте понимания смысла творческой свободы миропреобразующих (слово Ивана Ильина) сил. Им недостаточно было традиционного православия, или, что равносильно, исторического христианства. Это четко обозначил, в частности, Николай Бердяев, не считавший себя ни сектантом, ни верующим вольнодумцем. Он писал: "Христианство есть вершина универсальной религии, но само христианство не достигло еще вершины, оно еще не завершено". Или в другом месте той же исповедальной его книги "Самопознание": "Но в данный час истории христианство находится в антракте между двумя эпохами, и этим, вероятно, объясняется, что оно не играет той активной роли, какую должно было бы играть. Историческое христианство охладилось, стало невыносимо прозаично, приспособлено к обыденности, к мещанскому быту. И остается ждать, чтобы возгорелся огонь с неба. Но он возгорится в небе нашего человеческого огня".

Так что ничто не ново под луной. Не очень ново. Бердяев противопоставлял историческому христианству христианство эсхатологическое, имеющее в виду саморазвитие свободной от плоти души, духа. Новыми христианами назвали и его, и Франка, и Булгакова, и других ныне снова известных российских философов. Конечно, прозаичность исторического христианства в эмоциональном запале Бердяевым все-таки преувеличена. И эсхатологичность именно христианства не очень-то объяснена. Тут многое предлагается как бы только почувствовать. Если вы такое не чувствуете, то о чем с вами и разговаривать...

На самом деле может получиться, - сколько людей, столько и эсхатологий.

Ничего, разумеется, страшного: люди и без слов могут понять многое из главного, о чем идет речь. А важнейшее - без слов, то чего же тут непонятного.

Тем не менее, мы все-таки "дозрели" до того, чтобы определиться более предметно, качественно. И сущностная логика того, что ждет нас в нашем дальнейшем странствии, смысл грядущего за земными огнями и светильниками чрезвычайно важен для нас, чтобы в этом утвердиться самостоятельно, чтобы множество людей могли проявиться для себя и в самопознании, и в предзнании ожидающего нас.

Кто-то скажет, будто мы опять наступаем на диалектические грабли. Не думаю. Да и пусть говорят. Во-первых, ничего не имею против диалектического. Во-вторых, мы не перетаскиваем так называемое материальное в мир, от материального свободный, а наоборот духовное более понятно увязываем с земным. В-третьих, суть нашего подхода к миру иному по-своему безошибочна. Она опирается на монбланы уже написанного, продуманного, осмысляемого тысячелетиями философией. И - искусством. Земной культурой, одним словом. К тому же, на этом, на самой сути, и останавливаемся. И никаких дальше воздушных замков не возводим.

Скажут, почему же весть эта не принесена пророком? Люди, оглянитесь, так вы и сами теперь кое-что можете.

Стоит ли называть все это "гуманитарной верой" - бердяевским словосочетанием, столь всколыхнувшим меня однажды? Скорее всего, не стоит. Ведь и сам Николай Бердяев не без полемического задора заявил: "Я исповедую религию духа и твердо на этом стою".

Вот на этом и я бы остановился.

Остановился, подчеркнув, что взлет российской философии, связанный с именами Бердяева, Булгакова, Франка, Ильина и других, вызван и окреп именно в духовном поиске. Их труды прежде всего духовны. В этом вообще - важная черта новой российской философии. Может быть, здесь мы, и вправду, находились "впереди Европы всей". И только здесь, на поприще сугубо нематериальном, новые русские философы видели выход из всех тупиков и нагромождения неблагополучий для человечества как такового.

Тот же Иван Ильин писал: "Этот новый способ духовной жизни может быть обретен и осуществлен только в результате великого общечеловеческого подъема и длительного напряжения, которое примет черты религиозного обновления и политического обновления сразу. Сущность его будет состоять в восстановлении подлинного и непосредственного общения с безусловным предметом и потому в освобождении и обновлении духовного способа жизни. Живым и подлинным, страдающим и вдохновенным опытом должны быть обновлены лично-душевные корни нашей религии - христианства и корни исторической государственности правосознания. Это будет эпохою великого разочарования в ложных путях и великого отвержения мертвящих установок и предрассудков. Но из огня этой эпохи родится новая религиозность, новое правосознание и новый человек.

Я думаю, что мы уже вступили в эту эпоху. И при свете этой идеи я расцениваю и осмысливаю все то, что совершается вокруг нас".

Разумеется, в самой постановке проблемы - чисто российская категоричность лозунга, практическое осуществление которого почти тут же упирается в наше духовное бездорожье. Но, во-первых, иначе мы можем совсем ничего не услышать. Лозунги для нас - это и своеобразная команда. Только что необидная. Во-вторых, Иван Ильин и не строит никаких иллюзий, когда говорит об обновлении духовного способа жизни и (перекликаясь с Бердяевым) лично-духовных корней нашей религии. Он на сотнях страниц разъясняет нам, что внешнее упорядочение жизни не спасает от духовной беспомощности. Это все равно тупик. Суть - во внутреннем устроении. Суть и в первородстве, и в основополагающей роли духовного. В самой жизни. Вообще - в миростроении.

Можно сказать: мы живем в пятимерном мире. Три измерения - это наш трехмерный мир. Четвертое измерение - время. Теперь кое-кто (я в том числе) прибавляет и пятое - духовное. Ильин же называет его первым. И он прав.

Так же, как он прав и тогда, когда говорит, что каждый человек изначально - существо духовное, отдает ли себе он в этом отчет или нет. "Правда, на низшей ступени духовная природа человека остается в потенциальном состоянии и имеет вид пробуждающейся способности или зарождающегося, но предметно еще не определившегося влечения. Однако и в таком виде человеческая душа остается живым духовным существом, т.е. не только способностью к объективно-ценным содержаниям, но и силою, имеющею необходимый для этих содержаний способ жизни. Человек, даже самый первобытный, таит в себе волю к духу, форму духа и способность к духу. И именно этим утверждается первая и глубочайшая основа его бытия и его деятельности - присущее ему духовное достоинство и живое чувствование его в самом себе".

Духовное достоинство изначально присуще всему человеческому миру. В определенном смысле он по-своему более чем родственен тому, что мы называем миром иным. Не равен, опускайте его сколь угодно ниже. Но по сути своей един с ним. Лишь материальным заторможен в проявлениях истинной духовной свободы. К духовной свободе здесь приходится идти (или возвращаться) нелегкими, непростыми путями. Но ведь и здесь ее можно обрести. Или принести ее сюда с собою как дар. В домы же нам люди изумительно добрые от природы.

Весьма интересно в этом смысле одно древневосточное предание. Высшие силы творят духовных существ, не обремененных тяжестью материального. Они, невесомые, и особенной сообразительностью не обладают. Вот и приходится утяжелять их материальностью. И ничего - начинают соображать.

Поучительно? Выходит, древние мудрецы осознавали духовную подоснову замыкающего нас в себе мира. Тем более это стало актуальным в так называемое осевое время с возникновением великих религий. В особенности - христианства.

Именно ранние христиане, исходя из таинства создания бытия из небытия по творимому создателем внутри себя образу мира, где и материя - носитель духовного начала, провозглашали красоту и устроение души явлением нравственно-этического порядка. Они первыми выступили за гуманное отношение к человеку. Каждый человек - это "малый мир". Он изначально свободен, как существо духовное.

Ранние христианские мыслители, рассматривая создание всего сущего как творческий акт, как художническое воплощение божественного замысла, соответственно ставили и проблемы образа и символа. Бог - исходный пункт образной иерархии. Отсюда образ "играет роль структурного принципа, гарантирующего целостность всей системы" (В.В.Бычков. "Малая история византийской эстетики"). Расчет - не в счет. Вот как оно получается...Рациональность однобока крайне...Образ, целостность - главное.

Но вернемся к русским философам нового времени. Вчитаемся в строки того же Ивана Ильина. Ведь это он близко подошел к тому, что сегодня можно назвать системной этикой. Этикой, нормы которой опираются на философское постижение, философское исследование жизни. И пришел он к этому, занимаясь проблемами правосознания как такового.

Иван Ильин считал, что первая и основная задача современной философии состоит в создании новой философской методологии, что в ее основе должна быть системная практика духовного опыта. Его исходная позиция: "...благо есть реальная сила, уже данная человеку как факт". Для Ильина каждый человек - по духовному опыту философ, даже если он об этом и не подозревает. Философствовать для Ильина значит воистину жить и мыслью освещать и преображать сущность подлинной жизни.

Практически мы сейчас во многом говорим о том же самом. Но по-настоящему нам не хватает духовности. Мы то ли забыли эти опыты отечественной философии, то ли еще что... Много и терминологических перегрузок в нынешних трудах бывает, загружаемся специфически научной, одновременно казенной терминологией, а главное куда-то исчезает, ускользает. В связи с глобализацией человеческих проблем и опасностей, с усложнением бредущего в неопределенное будущее нашего мира мы стали хвататься за тему духовного, как за соломинку, со страху, от растерянности. Прежде о ней мы больше вздыхали. Как о несостоявшейся любви. Мол, не вышло, так что поделаешь.

Мы понимаем духовное чаще всего на бытовом уровне. Нас на иной уровень как не хватает. Не видим ничего такого ни внутри - в глубинах индивидуального человеческого космоса, ни вне - на общественных пространствах земной жизни. В лучшем случае мы здесь обладаем только некоторым знанием. Которое еще как и не наше, а - наших предшественников. Лучших из них.

А почему? Не верим в себя? Думаю, в основном даже не это. По-житейски не решаемся ощутить себя духовными хозяевами мира, в котором живем. А отсюда упускаем принять то, что все наши общественные формы существования и деятельности - конструкции прежде всего нравственные. Диктатура закона - это прекрасно и нужно. Но все-таки за нее не спрятаться? Она не самодостаточна в обществе людей, поскольку изначально несовершенна. Сила вообще не бывает совершенна. Мы можем ее даже романтизировать на какой-то стадии человеческого развития. Но ведь как потом выяснится - по большей части сослепу. Или по неумению нечто решать по-человечески. То есть по существу.

А существо наше духовно. Именно это следует умом и сердцем по-настоящему открыть. Если хотите, поверить в это. Здесь и основа, и специфика нашей жизни. Во глубине своей. Не овладев основами, и жить почеловечески не научишься. Себя еще и сохранишь. А вот существование самого нашего человеческого мира при нынешней его усложненности и запутанности поставишь под угрозу.

Если же мы усвоим для себя заветы наших российских философов, как и суть не прекращавшихся попыток других гуманитариев вразумить нас, нам проще будет динамично и масштабно обратиться и ко всему комплексу современных проблем системной этики. Вот ведь куда ведут дороги. Та же демократизация общества на нынешнем этапе - это освобождение множества людей для лучшего и естественного постижения системной этики. Поскольку способы нашей самоорганизации и самореализации сплошь и рядом системны. Нам и жить-то сразу проще, добро--сердечнее будет. Множество людей повернутся к тому, чего, в сущности, ждут все.

Возьмем то, как мы воспринимаем структуры, где работаем. И как эти структуры воспринимают каждого из своих сотрудников. Надо утвердиться в том, что работа, как мне приходилось уже писать, - прежде всего род общения людей. Прежде всего общения. А потом - все остальное. Потому что главный ресурс любой работы - человек. И работа - для человека, а не наоборот. Высший профессионализм, профессиональное подвижничество, профессиональный подвиг - тоже прежде всего человек. Все это многажды сказано. На словах. Но на деле - в любой стране - человек, как правило. - лишь функция. Строго говоря, многие из нас и сами себя на работе рассматривают как функцию. Согласны с этим. А вот вышел на улицу, и - как к самому себе вернулся. Может быть, и вправду к себе, но к какому себе?

Я энергетик (врач, юрист) и горжусь этим - такое мне приходилось не раз слышать. Здесь тоже - много от стереотипа, от самообмана и от забвения того, что в современном мире все профессии равно важны, каждая от каждой зависит.

Загонять человека "в рецептуарное русло профессионализма" (Ю.Н. Афанасьев. "Может ли образование быть негуманитарным?"), еще раз повторяю, тенденция, существующая во всем мире. А ведь она калечит нормальных людей. По крайней мере, ограничивает. Порой довольно сильно. Пусть они этого и не замечают. Что еще хуже.

Отношение к человеку прежде всего как к работнику - одна из главных примет нашего цивилизованного варварства. И у нас, и в Западной Европе, и в современной Японии.

К тому же, утыкаясь в профессиональную исключительность, мы фактически на уровне быта создаем и дополнительную искусственную материальность в нашем и так естественно материальном мире.

К чему я веду? А к тому, повторяю, что работа - прежде всего - род общения людей. К этому следует придти в первую голову. Иными словами, мест совместной работы должны стать - системами прежде всего гуманитарными.

По крайней мере, это следует поставить в центр кодекса чести всякого организатора, руководителя, предпринимателя.

Таковы подходы современной системной этики.

И еще одно важное обстоятельство для нашего восприятия тех "ячеек", в которых нам приходится трудиться. Помня наставления первых христианских мыслителей, мы должны воспринимать их еще и как образ (и как символ). Значит, - и психологически, и эстетически, да и целостно. Ведь речь идет об атмосфере общения, о чувстве сотрудничества, взаимодоверчивом, взаимоответственном в общении людей - и не только в достижении цели совместного труда. Системная ячейка, как катер или судно, отправляющиеся прежде всего в чисто человеческое плавание, когда естественно, само по себе, отлетает за борт подчеркнуто бюрократическое, примитивное, страстишки и страсти, осложняющие жизнь на общем корабле. Некрасивость уходит из человеческих отношений.

Так этика соединяется с эстетикой, повышая качество человеческих отношений.

Как отметил бы Иван Ильин, это и ново, и в древность корнями уходит. (Вообще сам термин эстетическая этика возник ведь в связи с исследованием трудов первых христианских мыслителей).

Разумеется, я не строю иллюзий на тот счет, что установки и приемы современной системной этики, сам способ и характер мышления, связанные с ней, словно долгожданный освободитель, преобразуют и нас, и наши общественные отношения, и политические и государственные структуры. Особенно государственные структуры. Структуры, которые изначально, теоретически, должны радеть о нашем благополучии, которые обязаны иметь этические опоры. Мы ведь этого от них можем даже и требовать. По той же конституции нашей.

Однако возьмем приоритеты, обозначенные академиком В.П. Зинченко, а рядом с ними поместим российского чиновника. "Духовный уровень политического сознания" и - российский чиновник. Звучит как анекдот. Спустимся ниже. "Политическая культура" и - российский чиновник. И тут хохота не удержать. Наконец "хотя бы политическая грамотность" и опять же - российский чиновник. И снова "хи-хи, ха-ха" - ничего другого не скажешь.

...Пока работники той же прокуратуры или милиции в жизни и с экранов телевизоров будут произносить "ос жден" вместо "осужд н", "возб ждено" вместо "возбужден ", мы не получим ни прокуратуры, ни милиции такими, какими нам хотелось бы их иметь.

Недавно в телевизионной передаче, имеющей отношение к духовному строительству, известный ученый, всю свою долгую жизнь плодотворно служивший науке, не без иронии улыбнувшись, произнес: а кто же туда идет (это в политику),- люди, не сумевшие проявиться в иных областях знаний и деятельности, люди без определенных способностей.

Звучит совершенно по-бердяевски. Николай Бердяев вообще и политику, и государство как институт считал духовно примитивными, даже - явлениями низменного характера. Он горячо отстаивал свободу индивида, почти, можно сказать, анархическую. Не признавал ни рангов, ни должностей, ни почетных званий. И тогда, когда все это адресовалось ему самому.

Мне понятна ирония заслуженного ученого, мне очень интересен и Николай Бердяев в его неприятии политических примитивов. Однако, когда речь идет о назначении государственных структур, о приоритете этического в самом правосознании, в каждой правовой норме, я перехожу на строну Ивана Ильина.

"Наше время ни в чем так не нуждается, как в духовной очевидности", пишет Иван Ильин. Отсюда он и право, и правовую норму вносит в ряд, где находятся и логическое, и мораль, и эстетическое. То есть изначально не видит для них надобности в такой категории, как сила. В том числе и там, где они, право и правовая норма, выступают в качестве схемы, обязательного механизма общественных отношений.

Системная этика в таком контексте - просто следующий шаг.

Но и тогда, когда правовая норма не может не включать в себя элемент принуждения, государственной силы, применение ее в большинстве своем недостаточно эффективно. А порой и уродливо. Поскольку настоящим правосознанием общество не обладает. Не доросло.

Иван Ильин вообще считает, что человечеству предстоит пережить глубокое обновление. И прежде всего "окончательно отвергнуть гибельный предрассудок о "внешней" природе права и государства; должна быть усмотрена их "внутренняя" душевно-духовная сущность".

Здесь Николай Бердяев и Иван Ильин резко расходятся друг с другом. И даже существуют как в параллельных мирах. В столь разных, что у них и потребности в полемике, кажется, не возникает. Они избегают ее. Может быть еще и потому, что фактически очень неплохо дополняют друг друга.

Теперь опять о нас...

Конечно, я не обольщаюсь на тот счет, что задача обновить те же государственные структуры, наполняя их этическим содержанием, сколько-нибудь запросто решаема. Но не приступать к ней практически в том числе и чрезвычайно опасно. За несколько дней до своей смерти академик Никита Моисеев в обращении к участникам обсуждения его книги "Быть или не быть человечеству?" писал: "...Нам было бы куда легче жить и работать, если бы мы знали, что во власть придут люди, способные страдать из-за горестного состояния собственного народа, как страдают из-за этого большинство русских людей".

Никита Моисеев предупреждает нас: или мы находим в себе силы для гуманитарного возрождения нашей страны, да и вообще всего планетарного сообщества, для этического преобразования всех форм нашего существования или нас ждет "дальнейшая деградация. Причем во всех направлениях - в области экономики и культуры, в нравственном климате, а особенно в области образования".

Теперь это звучит как завещание, обращенное ко всем нам.

Я понимаю, что на первых порах движение за духовное преобразование общества и государства будет во многом элитарно. И само формулирование проблем той же системной этики потребует и исследований, и разработок, и экспертиз. То есть духовно-интеллектуального труда.

Все это так или иначе происходит в разных кругах интеллигенции. Пока очень разрозненно. Философы отдельно, другие ученые по большей части в своем кругу, писатели сами по себе. В лучшем случае - в своих кружках. Этакое гуманитарное областничество, вольный или невольный изоляционизм. Когда духовные силы страны не соберешь воедино.

А следует собираться.

И к проблемам мира иного, его взаимосвязанности с земным человеческим я осмелился подступиться в поисках того, что объединило бы многих из нас.

Если же кто-то все-таки ограничивает себя только земным, что ж... Вспомним слова А. Чехова, обращенные к В. Миролюбову: "Нужно верить в бога, а если веры нет, то не занимать ее место шумихой, а искать, искать, искать одиноко, один на один со своей совестью".

Главное тут не в том, что одиноко, а то, что духовное на этой земле остается главным.

19 марта 2001 г.

* * *

Интегративная идеология, этическая идеология, обогащенная этика, новая этика, системная этика. Эти и подобные понятия так и мелькают на страницах многих газет, журналов, книг. Мы говорим, что необходима гуманитаризация всего нашего общественного и государственного механизмов, всех систем нашего существования. Мы уверяем друг друга в том, что духовное по мере роста могущества нашей цивилизации, по мере ее усложнения становится все более определяющим судьбу человечества. Социокультурный порядок, преодоление социальной безнравственности...

Все так. Но ведь следует определяться в этом плане и практически - на перекрестках нашей действительности. Больше того, при демократии в принципе первостепенна роль осознанной практики этического регулирования.

В сословной России и этики строились во многом сословно. Прежде всего дворянская этика. Под боком у нее - этика крестьянской деревни. Словно два разных в том числе и духовных мира. И один не доверял другому. Когда тот же Лев Толстой принимался объяснять крестьянам, как лучше построить производственные отношения, выгодные и крестьянам, он натыкался словно на глухую стену. Ты, отвечали ему, говоришь все правильно, но давай лучше по-старому. То есть понимать понимали, но никакого доверия к барским рассуждениям не испытывали.

В нынешних условиях секуляризации общества с одновременным нарастанием глобального кризиса его самосохранения недостаточно основ религиозной морали, Нагорной проповеди. Общественному бытию остро необходимы адекватная современности этическая идеология и ее нормы, соотносимые с механизмами общего жизнеустройства, с критериями духовности или бездуховности форм общего существования. С институтами нашей действительности. И дело тут не только в том, что необходимо определить содержание основных политико-экономических ценностей на современном этапе, таких, как социальная справедливость, свобода, ответственность, таких понятий, как власть, конфликт, насилие, к чему, например, справедливо призывает К. Костюк. Очень важно и другое. Научиться системный этический подход применять к системам сложившейся и складывающейся самой действительности, где этика спускалась бы с небес идеального добра и на свой лад материализовалась, проникая в земное. Нужны инструменты для гуманитарного анализа правды жизни. То есть этическая норма, строящаяся как системная, сталкиваясь с действительностью, будет оборачиваться вполне реальной проблемой, будет указывать главную язву, набор язв в конкретном, которые ради социального здоровья надо лечить. А то и строить нечто заново.

Реальной проблемой может быть и юридический акт, и программа деятельности, и способы решения той или иной задачи, и принципы построения государственных служб...

То есть тут мы сталкиваемся не только с желательным, но и, по-своему, с нормативным. Норма применения норм, системность, последовательность, неотступность использования в жизни норм-исследований, норм-анализа.

Значит, нужна институционализация - создание Центра новой этики. А, может быть, и нового этического движения. То-есть масштабность здесь тоже необходима.

Люди, гражданские сообщества осознают важность этических и духовных установок, обращенных к каждому человеку, однако далеко не всегда следуют им и в силу нарастающего ощущения своей беспомощности перед тем, с чем сталкиваются в окружающей их многоконфессиональной и внеконфессиональной действительности. Они скованы и чувством одиночества перед лицом своего сугубо индивидуального духовного бытия в современности. Интерес к системным этическим преобразованиям, заразительность их, участие в них как раз и может пробудить и общественную активность, и определенный социальный оптимизм. Этическая система - то, что надо отстаивать наравне с десятью заповедями, обращенными к отдельному человеку. Отстаивать - значит, не в одиночестве.

Может быть, это и есть наше главное на пути создания настоящего гражданского общества в стране. И в конечном счете - гуманитарной среды обитания человека.

В принципе можно вести речь и об этических реформах. Не только политических или экономических, но и именно этических.

12 марта 2001 г.