"Золотой ключ. Том 1" - читать интересную книгу автора (Роберсон Дженнифер, Роун Мелани, Эллиот...)

Глава 30

Сааведра наткнулась на Игнаддио в коридоре — он походил на узел грязного белья, не донесенный до прачечной. Мальчик сидел у стены, подтянув к подбородку колени и сжимая их локтями; пальцы с такой силой вцепились в спутанные кудри, что над ними нависла угроза быть вырванными. Он едва заметно покачивался, касаясь позвоночником стены, и тихонько скулил.

— Надци! — Она бросилась к нему, подметая юбками широкие каменные плиты пола. — Пресвятая Матерь! Что случилось?

Он вздрогнул, напрягся под ее рукой, затем вмиг повернулся и отпустил волосы, чтобы тотчас вцепиться в складчатую юбку, ткнуться в нее лицом и зарыдать в голос.

— Матра Дольча! Конфирматтио? Ты провалился? — Она запустила пальцы в его шевелюру, задержала ладонь на макушке. — Надди… Игнаддио! Ты должен мне все рассказать.

Мальчик заплакал еще горше, так жалобно прискуливая, что у нее самой на глаза навернулись слезы. Он нащупал ее выступающее вперед колено, вцепился. А когда наконец поднял голову, Сааведра увидела в его глазах страх вперемешку с горем.

Она опустилась на колени, обеими руками взяла его голову и повторила:

— Надди, ты должен мне рассказать!

— Дверь… — он всхлипнул, — ..была отворена. Я вошел.., хотел посмотреть Пейитраддо… — Он душил в груди рыдания, изо всех сил пытался держать себя в руках. — Ведра, клянусь, она была не на замке! И отворена… Я и вошел…

Пейнтрадцо. Она знала, как страстно он мечтал, чтобы подтвердился его Дар.

— В Галиерру Вьехос Фратос?

Он кивнул, вернее, судорожно дернул головой.

— Она всегда заперта, а в этот раз… Я не удержался, хотел посмотреть и представить, как там будет висеть мой Пейнтраддо…

— Наверное, будет. — Нежданная мысль заставила ее содрогнуться. — Если только…

— А там был он! Мертвый! У нее перехватило дух.

— Мертвый? Кто?

Из его груди вырвалось рыдание.

— Иль сангво.

— Раймон?

— Я его увидел… Ведра, он там! На полу, весь в крови, скорченный… — По лицу пробежала судорога. — И Ключ его тоже в крови.

— Матра эй Фильхо! — Ее пробрал озноб. — Кровь?

— На груди, на Чиеве.., везде. — Он все еще держался за ее юбку, сжимал кулаки до дрожи, до белизны суставов. — Ведра, рядом на полу лежал его Пейнтраддо.., и в нем была дырка!

Пейнтраддо Чиевы. С ними не может ничего случиться. С ними не должно ничего случаться — в свое время Сарио и Сааведра преподали Вьехос Фратос очень хороший урок. Эти портреты хранят как зеницу ока, в особой комнате, под замком. Никто не желает рисковать.

У Сааведры свет померк в глазах, она привалилась к стене, больно ударясь плечом.

Только не Раймон… Только не сангво Раймон… Эйха, Пресвятая Матерь, Всемилостивейшая Матерь, только не Раймон!

— Ведра, почему? — спросил Игнаддио, тщась не плакать. — Зачем он это сделал?

Раймон. Не Ферико, который может умереть через неделю или через год. Не Сарио, которого ждет Чиева до'Сангва, если он не изменит свою компордотту. Раймон.

И тут ее затрясло от бешенства. Она не услышала возглас, сорвавшийся с ее уст. Зато Игнаддио услышал. И испугался.

— Ведра! Ведра, не надо! Не говори так!

— Но это правда. — Ей вдруг все стало ясно. Яснее ясного. Ее окружал кристально прозрачный мир. Бескрайний. Холодный. — Надди, это он виноват! Кто же еще, если не он? Только из-за него Раймон мог… — Она схватила мальчика, прижала к себе. — Эйха, как ужасно, что ты это видел.

Он уже не плакал.

— Они меня прогнали.

— Кто?

— Дэво. Остальные. Сбежались на мои крики. Велели уйти.., потому что я пришел, куда нельзя было, и увидел… Сааведра опустила голову.

— Я тоже должна уйти. — Она смежила веки, проглотила набухший в горле ком, почувствовала, как он застрял в груди. — Надо, Игнаддио. Я пойду к Сарио.., расскажу… Он должен знать. — Она торопливо растерла слезы по щекам. — Ты не думай, Вьехос Фратос не со зла тебя прогнали, просто это зрелище не для маленьких. Эн верро. Я ухожу, но скоро вернусь, мы с тобой пойдем в молельню и попросим Матру, чтобы не сердилась на иль сангво и приняла к себе его душу. Хорошо?

Он часто заморгал.

— Милый Надди… — Она знала, что сейчас он не обидится на ласковые слова. — Как жаль, что его нашел именно ты. — Сааведра высвободила юбку из его кулаков. — Как жаль, что все это случилось.

Свернув за угол, она почувствовала, как что-то шевельнулось под сердцем. Не плод — он только-только зародился. Не печаль и не боль. Ярость. Жгучая, неугасимая.

Предусмотрительность оказалась нелишней. Или это интуиция — сестра гениальности своевременно пришла к нему на помощь? Сарио с довольной ухмылкой посмотрел на дубовый щит, изготовленный всего две недели назад как раз для таких случаев, как этот. Прокипяченное льняное масло, нанесенное тщательно и в несколько слоев, впиталось глубоко, — сырость будущей картине не страшна. Хорошо просох тонкий масляный грунт. Можно приступать к работе.

Щит был велик, вполне годился для пейзажа или портрета в натуральную величину. Такую тяжесть ни один мольберт не выдержит. Прислоненный по приказу Сарио к стене, щит господствовал в ателиерро Верховного иллюстратора.

В большой медной чаше Сарио измельчил будущие ингредиенты: колокольчики (Постоянство), белые хризантемы (Истина), кресс (Надежность и Сила) и фенхель, наделяющий Силой и Чистотой и побеждающий Огонь. Еще добавил папоротник (Воображение) и сосновую хвою (Время).

Он удовлетворенно кивнул; Благодарение Матери — или Акуюбу? — что старик обучил его тайному языку, лингве оскурре; это позволило со временем постичь волшебство тза'абов. Вкупе с Даром Грихальва оно сделает Сарио самым великим иллюстратором в мире. И никто не превзойдет его, даже не сравнится с ним вовеки!

Далее: цветы жимолости (Божественная Любовь), лимона (Неизбывная Любовь), липы (Супружеская Любовь) — в конце концов, почему бы и нет? Белая роза — Достоинство, розмарин — Память, тимьян — Смелость, лист грецкого ореха — Разум, боярышник — Плодородие.

Все это — она, Сааведра. Ни в одном из этих качеств нельзя ей отказать, иначе получится фальшь. А нужна истина, только истина.

Мочу принесла Диега. Остальные вещества придется добывать самому. Кровь, пот, слюну, волосы. Момент он угадал правильно, не упустил, взял самое важное. В принципе можно уже начинать.

"Сааведра такая же, как я. Не похожа на других. У нее тоже есть Дар, у нее тоже есть Свет. Родись она мужчиной, стала бы мною. А я стал бы ею, если б родился женщиной. В чем тут причина? В том, что на смесь тза'абской и тайра-виртской крови странным образом подействовала нерро лингва? Это не столь уж важно. Главное, что я вижу ее Дар, ее Свет. И могу этим воспользоваться”.

Сарио перенес на верстак чистую мраморную плитку — на ней он будет готовить краски. Рядом разложил и расставил мастихин, закупоренные горшки и бутылочки с пигментами, вином, соком инжира, гвоздичным маслом, шафраном и льняным семенем; три пустые склянки, кисти, баночку с воском и уголек. Этому угольку поручается важная роль — перенести образ из реальности Луса до'Орро в реальность этого мира.

Он уже вполне отчетливо представлял себе будущий бордюр.

Скрип щеколды прервал его размышления. Сарио обернулся и с удивлением увидел, как отворилась дверь и в его атслиерро вошла Сааведра собственной персоной.

К ней не сразу вернулся дар речи. А когда вернулся, слова хлынули потоком. Она и сама не понимала, что говорит, — что-то бессвязное, бессмысленное, невразумительное.

А Сарио, казалось, понял. Отдельные слова проникли в сознание. Оцепенение спало, настороженно-отстраненное выражение на лице сменилось осмысленным.

Но он ничего не сказал.

— Фильхо до канна, — бросила она едва дыша. — Жаль, что это не ты пришел в Галиерру. Жаль, что это не ты пробил Ключом Пейнтраддо.

— Почему? — спросил он. — Ты желаешь мне смерти? Для этого мало испортить портрет. К тому же он не настоящий. Сааведру потрясло его равнодушие.

— Да, это правда… Он у меня!

— У тебя? — Он едва заметно качнул головой. — Если ты в этом уверена, поди пробей или сожги его, а потом возвращайся крыть меня на все корки.

Она ахнула от изумления.

— Так это копия.., вторая копия…

У него побелели губы, возле рта пролегли глубокие складки.

— Да, я неплохо делаю копии. А что тут удивительного? Все эти годы нам ничего другого не позволяли.

— Сарио… Сарио, он мертв! Он сдвинул брови.

— Сожалею. У меня что, недостаточно скорбный вид? Я не отдаю усопшему должных почестей, какая постыдная компордотта!

И тут она увидела печаль — в его глазах, в неестественной позе. Все его мышцы одеревенели от напряжения, казалось, он уже никогда не сможет нормально двигаться.

— Так ты знал? — поразилась она. — Ты и раньше верил, что он на это способен?

— Я верил в себя, — тихо молвил он. — Как он и хотел. — Складки у рта углубились, набухли желваки. — Эйха, Ведра, наверное, он все понимал. Кажется, я тоже. И все-таки даже пальцем не пошевелил, чтобы его спасти…

— Наверное, они хотели уничтожить его Пейнтраддо Чиеву.

— Нет, они хотели уничтожить его самого. Чиева до'Сангва. — Он поднял мастихин, сдавил рукоять. — Еще одна жертва.

— Тебе. — Ей хотелось плюнуть ему в лицо. — Во имя тебя.

— Во имя моего Дара, — прошептал он. — Моей Луса до'Орро. — Он впился взглядом в ее лицо, протянул руку. — Ведра, граццо, помоги мне, утешь…

— Утешить? С какой стати? Это был твой выбор. Ты знал, на что шел.

Он съежился, в руке дрогнул мастихин. Сааведра оскалила зубы.

— Я хочу, чтобы ты страдал.

— Я страдаю.

— Мало! Я хочу, чтобы ты корчился и орал.

— Эйха, Ведра… Пресвятая Матерь, Всемилостивейшая Матерь… Он смежил веки, поднял мастихин над головой.

— Мой Дар слишком слаб, я не в силах вернуть Раймона, не могу его оживить своим искусством… Я бессилен!

И тут она испугалась, что он затеял страшное, что хочет вонзить мастихин себе в грудь. Гнев, душивший ее, уступил немного места жалости и страху. Сарио никогда не лгал ей.

— Сарио! Сарио, граццо… — Она устремилась к нему, протянула руку. — Отдай мастихин…

Он выбросил вперед свободную руку, схватил ее за запястье, рванул к себе, выкручивая, поворачивая ладонью вверх. А потом полоснул ножом. Рассек ей кожу на пальцах.

— Ты Одаренная, — прошипел он. — Помнишь, как Раймон жег картину, в которой были далеко не все необходимые вещества? Сейчас будет то же самое, только не со мной, а с тобой. Сейчас я покажу, кто ты такая!

Сарио отпустил ее и повернулся к мольберту. Сааведра так неожиданно получила свободу, что отшатнулась назад, наткнулась на стул и вместе с ним рухнула на пол. Юбки задрались до колен, окровавленная рука скользнула по полу.

— Матра! — воскликнула она. — Матра эй Фильхо! Сарио взмахнул мастихином, и на картину брызнула кровь. На образ Сааведры. На свежие краски.

— Что ты делаешь?

— Номмо Матра эй Фильхо, я всегда говорил, что ты иная, — заявил он. — Не такая, как все. Не знаю, в чем тут дело, не знаю, откуда взялся наш Дар. Может, от родителей? Или при зачатии святая искорка зажгла семя? Или что-то в крови?

— Я всего лишь женщина. Сарио рассмеялся.

— И что с того? Что с того, что ты женщина? Разве ты не имеешь права на Дар?

— Я не…

— А может, причина как раз в этом? В том, что ты женщина и притязаешь на Дар, равный моему…

— Я не притязаю на Дар!

— ..вместе с кровью, талантом, способностью рожать…

— Я не та, за кого ты меня принимаешь!

— Пускай тела не похожи… Что бы ни отличало нас, мужчин, от женщин…

— Я не такая, как ты!

— Не перебивай! — рявкнул он и царапнул окровавленный портрет ногтем большого пальца.

Сааведра вскрикнула — ключицу обожгло болью. Сарио молниеносно повернулся к ней.

— Посмотри! Посмотри, Сааведра! Вот оно, доказательство! Боль в плече не утихала.

— Не на картину, — прошипел он. — На свое плечо! Надо было бежать, но она не успела даже шевельнуться. Сарио подскочил, схватил за рукав, рванул.

— Вот! — сказал он. — Взгляни! Взгляни и еще раз скажи, что ты не Одаренная.

Она скосила глаза на обнаженную ключицу. Царапина. Кожа содрана, сочится кровь.

Она всхлипнула, брызнули слезы.

— Признай! — торжественно сказал он. — Номмо Матра эй Фильхо, номмо Чиева до'Орро, которой ты причащена, — признай!

— У меня будет ребенок, — промолвила она тонким, надломленным голосом. — Я знаю, у меня будет ребенок. Ты лжешь! У меня нет Дара!

— В этой лотерее нет правил, — заявил он. — Где написано, что Одаренная женщина не может быть способна к деторождению?

— Нет! Я не Одаренная!

— Одаренная. Больше я в этом не сомневаюсь.

— Алехандро…

— Нет здесь твоего Алехандро. Уехал к мамочке, плакаться. Да зачем он нам. Ведра? Мы с тобой прекрасно поймем друг друга. Так было всегда, так должно быть и впредь…

Он стоял совсем рядом. Она кое-как поднялась на ноги, заметив на паркете кровавое пятно.

— Отпусти… Сарио, отпусти меня! Он рассмеялся.

— Разве я тебя держу? Граццо, уходи. И хорошенько подумай о том, что сейчас узнала.

И тут она его ударила. Оставила на щеке кровавый след ладони и ногтей.

Он не пытался остановить кровь, не ощупывал ссадины. Сел перед ней, скорчился (как слуга, как проситель) и ухмыльнулся.

— Ты такая же, как и я.

— Чудовище, — прошептала она, и в его глазах вспыхнули злые искорки.

— Одаренный, — процедил он. — Ни больше ни меньше. Другой. И ты другая. Но между нами разницы нет. Разница лишь в том, что я узнал от Иль-Адиба, что нашел в Кита'абе…

— Бассда! — воскликнула она. — Бассда, с меня хватит! — Она пошатнулась, схватилась за стул, опустилась на колено. — Кто бы ты ни был, я не такая, как ты. Ни малейшего сходства. И не будет… Никогда.

Он встал, шагнул к ней, и она снова испугалась. Но он схватил ее вовсе не для того, чтобы до крови рассадить ножом пальцы, и не для того, чтобы показать царапину на ключице. Он толкнул ее к стене, прижал, распластал. Сааведра не подозревала, что он так силен.

— Ведра, сейчас я тебя не люблю, — сказал он, дыша ей в лицо. — Нисколечко. Но мы одинаковы, мы связаны крепко-накрепко, наша Луса до'Орро — одна на двоих…

Она вырывалась, мотала головой, но его рот неуклонно, безжалостно приближался и наконец коснулся капельки пота на ее верхней губе. И в поцелуе не было ни любви, ни желания, — только одержимость, только кипящая ярость художника, который сделал ставку на упрямство, высокомерие и чуждую компордотту. Который возмечтал вылепить из себя нечто иное, чем все, нечто большее. Любой ценой…

Даже ценой жизни Раймона. Даже ценой верности Сааведры.

Потом он ее отпустил. Со смехом отступил на шаг и даже не пытался увернуться, когда она плюнула ему в лицо.

— Граццо, — сказал он. — Граццо мейа, номмо Матра эй Фильхо.

Она плюнула под ноги, оттолкнулась от стены и, шатаясь, дрожа, пошла к двери. Ноги вдруг подкосились, и она вцепилась в косяк. Прическа рассыпалась, волосы упали на лицо. В прорехе на блузе виднелся след мужского ногтя, который не прикоснулся к ее телу, а только к окровавленной картине.

— Мы одинаковы, — сказал Сарио. Она бросилась бежать. От него. От себя.

Сарио нахмурился. Она не удосужилась затворить за собой дверь, а то, чем он хотел заняться, требовало секретности. Он встал и почувствовал жжение на лице и вспомнил, что по щеке прошлись ее ногти. Кровь. Да, кровь была нужна — но не его, а Сааведры. И он ее получил.

Он затворил дверь, запер на щеколду. Нужен запор ненадежнее, но это потом. Сначала — самое важное.

Он подошел к верстаку, вынул пробки из стеклянных пузырьков. Взял чистый лоскуток полотна, коснулся его краешком губ — на них оставался пот Сааведры. Потом надергал из лоскутка корпии и запихал в склянку. Вытер мастихин, опустился на колени, поставил на пол второй пузырек, с величайшей осторожностью переправил в него слюну, закупорил и взял последнюю склянку. Крови должно хватить. Скрести пол не стоит, можно загрязнить кровь.

Пузырьки отправились в медную чашу. Сарио взял глиняный горшок, принесенный Диегой, поставил рядом с чашей на верстак.

Моча. Кровь. Слюна. Пот. Не все, но достаточно.

Сарио вздохнул, потер манжетой кровоточащие царапины, опустил глаза. И замер.

Вот оно! Как раз то, что нужно! За бородку Чиевы зацепилось несколько вьющихся волос. Три.., четыре.

Он действовал быстро, но без суеты. Выдернул пучок волос из собственной шевелюры, распрямил вместе с волосами Сааведры, привязал к концу обструганной лучинки — получилась кисточка. Смочил ее слюной, затем снял крышку с самого маленького горшочка. Уверенно, привычно вывел золотистой краской письмена вокруг щеколды.

Потом отнес горшочек на верстак, кисточку промыл в растворителе, вытер, положил. Снял с мольберта и отнес в угол окровавленную, поцарапанную картину.

— Пора, — прошептал он. — Адеко.

Ощупывая царапины под глазом, подошел к дубовому щиту, взял чистую тряпицу и тщательно протер грунтовку.

Алла прима. Портрет за один сеанс.

Больше, чем за один, нельзя. Нет времени. Время всегда было его врагом.