"Илиада Капитана Блада" - читать интересную книгу автора (Попов Михаил)

Глава девятая Выкуп

Сэр Блад был занят своим любимым делом — рассматривал старые испанские карты. Когда-то, еще в прежней, пиратской жизни ему попался свод старого доминиканского аббата Гонсалеса. Книга была частью захваченной добычи, но никто из команды не потребовал, чтобы она была представлена к дележу, и капитан унес толстый фолиант в свою каюту. Перелистал со все возрастающим интересом и к утру сделался фанатиком-коллекционером. К моменту перехода на королевскую службу у него собралось приличное количество старинных книг по географии и землеустройству многих районов Нового Света. Особенно усиленно производством подобного рода литературы занимались иезуиты, они даже копировали старые индейские карты. Хорошие описания островов Антильского архипелага оставили бенедиктинцы.

Сделавшись губернатором, сэр Блад занялся пополнением библиотеки, доставшейся ему в наследство от прежнего управителя острова. Тот оказался усердным читателем Сореля и Жиль-Кеведо. Сэр Блад, в отличие от большинства хорошо образованных современников, не выносил испанской и французской похожденческой литературы, известной последующим временам под названием плутовского романа. Он любил сам и приучил детей к литературе старинной, основательной. На полках его библиотеки нашли место рядом со старинными испанскими картографами в основном античные авторы.

Теперь, после исчезновения Элен и отплытия Энтони на ее поиски, только здесь, среди своих книг, сэр Блад находил хотя бы относительное успокоение и мог отдохнуть от мучивших его мыслей.

В кабинете бесшумно появился Бенджамен.

— Осмелюсь доложить, милорд.

Губернатор поднял на него глаза.

— Вас хотят видеть мистер Хантер, мистер Доусон и мистер Болл.

— Что нужно этим старым бездельникам? — спросил губернатор, но без тени раздражения в голосе.

Дворецкий пожал плечами:

— Они не пожелали мне объяснить.

— Значит, у них серьезное дело, — сказал сэр Блад.

Эти трое были последними из той ватаги в сотню человек, которая пятнадцать лет назад согласилась сменить виселицу на службу английскому королю. Но только Хантер удержался, собственно, на службе. Кто-то не смирился с пресным характером новой, законной жизни и подался обратно в береговое братство и благополучно дожил до своей кончины в пасти акулы или на шпаге какого-нибудь испанца. Кто-то женился и погиб от рома и злой жены, что является обычной вещью не только на Ямайке. Несколько человек вернулись в Европу. Так что при бывшем капитане Бладе, а ныне его высокопревосходительстве губернаторе, остались лишь эти трое. Причем все трое плавали с ним еще на его незабвенном «Гермесе», остов которого покоится сейчас на дне Наветренного пролива. Хантер служил первым помощником, Стенли Доусон штурманом, а Боб Болл боцманом, а когда было очень нужно, мог продемонстрировать и свои канонирские навыки.

Со времени их молодости и счастливого пиратского братства прошли годы и годы. Сэр Блад совершенно поседел, а боцман почти совсем облысел. Однако характеры их не стали ни мягче, ни покладистей. Каждая общая встреча представляла собой сварливое выяснение каких-то старинных отношений и весьма въедливое и ироничное следствие по поводу тогдашнего поведения каждого. В результате каждый раз старинные друзья расходились, окончательно и бесповоротно разругавшись между собой. Но через некоторое время их опять начинало тянуть друг к другу.

И вот они все трое, без всякого зова, явились к своему капитану.

Зайдя в кабинет, они по очереди, без проявления подобострастия и фамильярности, поздоровались с губернатором. Он предложил им занять места за столом, где во время совещаний сидели высшие чиновники колонии. Гости запросто расположились.

Доусон кивнул в сторону разложенных на губернаторском столе карт:

— Еще не надоело?

— А тебе не надоело таскаться с молитвенником по хижинам черномазых?

И реплика, и антиреплика были произнесены ровным, будничным тоном. Старый капитан и бывший штурман просто поприветствовали друг друга наиболее естественным для них способом.

— Не слишком ли часто ты начал вытаскивать его из сундука? — спросил боцман, показывая на заплатанный плащ капитана, висевший на спинке кресла.

— Не суй нос не в свои дела, приятель!

— И тем не менее, капитан, мы пришли именно по этому поводу, — подвел итог дебюту Хантер.

Сэр Блад закрыл фолиант и отложил его в сторону.

— Хорошо, мы поговорим и на эту тему, и на любую другую, но сначала... — Он позвонил.

Появился дворецкий.

— У меня гости, Бенджамен.

— Необходимые распоряжения уже отданы, милорд.

Когда было выпито по два стакана портвейна, Стенли Доусон, считавшийся среди друзей специалистом по выполнению деликатных поручений, начал:

— Мы, разумеется, все знаем.

Губернатор кивнул и снова приложился к своему стакану.

— Мы посоветовались и пришли к выводу, что это дело ты не должен так оставлять.

— Как — так?

— У тебя под рукою двенадцать кораблей, можно перевернуть вверх дном весь Новый Свет и разыскать твою дочку.

Сэр Блад поставил стакан на стол и промокнул пальцы салфеткой.

— Ты знаешь, Стенли, — начал он, — когда ты пытался меня подначить насчет испанских карт, ты попал пальцем в небо. Я давно как-то не заглядывал в свои манускрипты. И только теперь меня снова потянуло раскрыть их, потому что собака, которая совершила это нападение, была именно испанской.

— Вряд ли старинные карты так хороши, что могут подсказать, где принято прятать добычу у нынешних негодяев. Но может быть, тебе и повезет, как тогда — помнишь? — с затопленным фортом, — сказал Хантер.

Сэр Блад отхлебнул еще вина.

— Старые карты могут многое, но сейчас не в этом дело.

— А в чем же? — в один голос спросили три старых пирата.

— А в том, что если Элен прячут на испанской территории, я не смогу бросить туда имеющиеся у меня силы.

— Разрази меня черт, не понимаю почему?! — хлопнул ладонью по столу боцман.

— Потому что это почти наверняка вызовет войну между Англией и Испанией. А Англии, насколько я могу судить по доходящим до меня сведениям из Сент-Джеймса, война эта сейчас была бы как кость в горле.

— Так что же делать? — тихо спросил проповедник.

Губернатор тяжело вздохнул:

— Я надеюсь только на то, что этот похититель разобрался, кого он похитил, и вот-вот пришлет предложение о выдаче Элен за выкуп.

— Но, насколько я понимаю, денег на этот выкуп ты на своей должности не скопил, — сказал Хантер.

Сэр Блад лишь горько усмехнулся.

Боцман с силой шарахнул кулаком по столу, портвейн давал себя знать.

— Будь она проклята, такая королевская служба, если капитан должен сдерживаться после нанесенного ему смертельного оскорбления, имея под рукой все средства, чтобы отомстить.

— Твое отношение к королевской службе ничуть не изменилось за эти пятнадцать лет, Бобби, — усмехнулся Хантер, ощупывая шрам на щеке.

— Я был прав тогда и, как видишь, прав и теперь, — съязвил в ответ боцман.

— Да тихо вы! — прервал их пикировку Доусон и, обращаясь к губернатору, спросил: — В самом деле, Питер, стоит ли тот черт, которому ты служишь, той платы, которой он от тебя требует? Стоят ли твоего терпения шашни этих политиков в Лондоне? Ведь это они завели в тупик наши отношения с Испанией, а не ты. Я спрошу тебя еще жестче: стоит ли удовольствие беспрекословного подчинения этим крохоборам в кружевных воротниках жизни твоей дочери?

— Я служу не им, — с трудом выговорил сэр Блад, — а интересам королевства. И не надо меня больше спрашивать ни о чем.

— Благо Англии и для меня, и для них — тоже не пустой звук, — мрачно сказал Доусон, — иначе бы мы пятнадцать лет назад не пошли за тобой. Речь шла лишь о цене.

Наступило тягостное молчание.

Хантер налил себе портвейна, но пить не стал. Сэр Блад набил свою трубку, но не спешил раскуривать.

Дверь в кабинет отворилась, и вошел лорд Лэнгли, так сказать материализовавшийся представитель высоких английских интересов в Новом Свете. Лорд жил во дворце, и губернатор в качестве дружеского жеста предложил ему входить в кабинет без доклада и предупреждения. Лорд Лэнгли охотно пользовался этим правом, беззаботно попирая глупые провинциальные представления о церемониях. Застав в кабинете губернатора нечто весьма смахивающее на обыкновенную матросскую гулянку, он растерялся.

Сэр Блад сказал:

— О, лорд Лэнгли, очень рад вас видеть. Не стесняйтесь, подсаживайтесь к нам. Прошу вас познакомиться с моими старинными друзьями. Ну, капитана Хантера вы знаете.

Толстячок лорд кое-как кивнул заместителю сэра Блада по флоту.

— А это Стенли Доусон, в далеком прошлом мой штурман, в недалеком — церковный сторож, а ныне лучший бродячий проповедник в окрестностях Порт-Ройяла.

Лорду Лэнгли поклониться в ответ на приветствие этого экзотического существа было непросто, но он заставил себя это сделать.

— Остался еще Бобби Болл, содержатель самого опасного, самого шумного и самого популярного трактира в городе под названием «Золотой якорь».

Тут уж представитель правительства его величества позволил себе бестактность в том смысле, что, ни слова не говоря, развернулся и покинул кабинет, в который попал без всякого предупреждения. Сэр Блад крикнул ему вслед:

— Но что самое интересное, все они были джентльменами удачи так же, как и губернатор Ямайки.

— Он тебя не услышал, — сказал Хантер, протягивая руку к своему стакану.

— А мне кажется — он обиделся, — заметил Стенли Доусон, — или, по крайней мере, удивился.

— Вот видите, — сэр Блад раскурил трубку, — это единственное, что я могу, — путать своими выходками правительственных чиновников.

Дон Диего был человеком без чести, совести и, следовательно, иллюзий. В том числе и по отношению к себе. Он знал, что его ничем нельзя удивить, разжалобить, обмануть и напугать. Он знал, что заставить его изменить свои планы могут лишь две вещи — запах больших денег и появление англичан по курсу или по борту. «Так в чем же дело сейчас, — спрашивал он себя, — почему я так странно себя веду последние недели?» А поскольку никакого объяснения он этим своим вопросам не находил, то пребывал в чрезвычайно раздраженном состоянии.

Сегодня к нему в его особняк с башенкой явились капитаны «Мурены» и «Бадахоса», двух наконец-то отремонтированных шлюпов. Они заявили, что команды волнуются из-за десятидневной задержки выхода в море.

— Когда выход?

— Не знаю! — рявкнул дон Диего.

— Это не ответ, — сказали они, — нам скоро нечем будет кормить наших людей.

— Я не держу вас, можете проваливать на все четыре стороны, мерзавцы.

Они поклонились и, сказав, что воспользуются советом командира, ушли.

Дон Диего знал, что без его «Медузы» эти проходимцы много не навоюют и прибегут обратно по первому же зову. Он уже не раз говорил своим людям, что его держит на берегу одно сложное дело, которое может оказаться очень и очень прибыльным. Но он чувствовал, что подчиненные начинают не доверять ему, вернее, начинают догадываться о причинах его столь ненормальной усидчивости. Вся Мохнатая Глотка была полна пересудами о белокурой девчонке, которую бородатый держал у себя под замком вместе со служанкой. Речь, конечно, могла идти только о выкупе — так казалось всем вначале, но в последнее время стали как-то туманно упоминать о том, что «старый испанец» тоже мужчина и что «девчонка» способна соблазнить самого черта.

Так или иначе, «Мурена» и «Бадахос» снялись с якоря. Поскольку они в ночном нападении на Бриджфорд не участвовали, то и не могли рассчитывать на свою долю от выкупа. Но уже через несколько дней после их ухода начала выказывать признаки неудовольствия и команда «Медузы». Испанцы уже успели спустить большую часть того, что им удалось награбить в последнем походе, и теперь свои планы обогащения связывали с Элен. По их представлениям, за дочку губернатора английской колонии можно было потребовать приличную сумму. Почему же их капитан так медлит? А то, что он именно медлит, всем было отлично известно, ибо никакие суда не заходили в Мохнатую Глотку и не покидали ее. А ведь только морем и только с капитаном какого-нибудь постороннего корабля можно было бы отправить соответствующее предложение сэру Бладу.

Так почему же он действительно медлит?! Этот вопрос задавали себе многие, и среди них и сам дон Диего. Неужели только из-за желания как можно больше раздуть сумму выкупа за счет своего хитроумного условия? Она, кстати, дошла уже до ста двадцати тысяч, несмотря на то что Элен с доном Диего виделись весьма и весьма редко. Пленница все делала для этого, а он не мог противиться этому без того, чтобы не уронить своего достоинства. Постепенно случилось так, что условия этого странного противостояния стали более невыносимыми для тюремщика, чем для узницы, хотя он ни за что бы в этом не признался ни себе, ни ей.

Дон Диего стоял возле зеркала, к услугам которого он не обращался уже несколько лет и которое даже было удалено куда-то в подвал из его покоев за ненадобностью. Его доставка из пыльного забвения вызвала настоящий переполох среди слуг. Так вот, стоя перед ним — огромным, бездонным, венецианским, — дон Диего спрашивал себя, зачем он приказал принести свежий кружевной воротник, зачем он завивает усы подогретыми щипцами, зачем он, в конце концов, волнуется, хотя прекрасно знает, что эта белокурая гордячка все равно не выйдет к обеду.

— Фабрицио! — крикнул он.

— Да, сеньор, — ответил камердинер, мгновенно возникая за спиной хозяина. Хитрый, ловкий малый, родом из Генуи. Дон Диего взял его к себе в услужение пару лет назад, в основном за интересную форму головы, но когда оказалось, что в этой голове бродят иногда здравые мысли, Фабрицио был приближен к хозяину и стал выполнять поручения, требующие известной находчивости и изобретательности.

— Фабрицио, скотина, ты передал ей мое письменное приглашение?

— Конечно, сеньор.

— И что, чем она ответила?

— Как всегда молчаливым отказом.

— Ну ладно...

Дон Диего встал, угрожающе подвигал ноздрями, взбил наваррские нарезные рукава своего камзола.

— Что у нас на обед?

— Перо и бумага, — невозмутимо сказал камердинер.

— Что ты мелешь, осел! А-а, вот что ты имеешь в виду. — И хозяин захохотал.

Дон Диего не сразу понял шутку слуги, смысл которой заключался в том, что в конце каждого приема пищи хозяин Мохнатой Глотки приказывал подать себе лист бумаги и перо и составлял извещение своей пленнице, что ее немотивированный отказ разделить трапезу с ним, дворянином и офицером, он рассматривает как оскорбление, и таким образом, согласно заранее выдвинутому условию, сумма выкупа, который будет испрошен у отца пленницы, вырастает еще на одну тысячу песо.

Фабрицио посмеялся с хозяином, и так же невесело, как и он сам. Но его грусть имела несколько иную природу, чем хозяйская злость. Дело в том, что уже в самом начале незапланированного визита мисс Элен Блад в Мохнатую Глотку, он тайно перемигнулся со своим земляком, тоже генуэзцем, и даже дальним своим родственником Троглио из Бриджфорда и предложил ему выгодную сделку. Троглио встречается с губернатором Ямайки и предлагает себя в качестве посредника в деле выкупа его дочери из рук неизвестного грабителя. Троглио был человеком ловким и рассудительным, и Фабрицио был уверен, что он сумеет проделать все как надо. Суть же замысла была в том, что те деньги, которые они смогут получить сверх того, что рано или поздно затребует дон Диего, и даже поделенные пополам, могли дать землякам-генуэзцам сумму, превышающую жалованье камердинера или управляющего за двадцать лет.

Троглио долго обдумывал предложение земляка; он не был уверен, что следует связываться с губернатором. Этот путь был наиболее прямым, но и наиболее опасным. Да, возможно, и не самым прибыльным. Наконец он выбрал другой, более витиеватый, но обещавший огромный куш при минимуме опасностей. Фабрицио не был поставлен в известность о причинах задержки, злился, нервничал и жалел о деньгах, потраченных на посылку сообщения. Ведь ему пришлось нанимать некое судно в соседней гавани и хорошо заплатить тамошнему рыбаку за риск и молчание. Кроме того, по мере роста видов на выкуп у самого дона Диего, возможность сорвать еще и комиссионные становилась все более призрачной.

Дон Диего остался доволен своим обликом и, подправив напоследок правый ус, направился в столовую. Фабрицио пошел за ним, неся чернильницу и свиток бумаги. Они миновали розарий, заведенный здесь еще прежним владельцем, голландским купцом, сделавшим себе состояние на торговле табаком и разорившимся на ней же. Поскольку дон Диего интересовался чем угодно, только не цветами, цветник пришел в запустение, но сохранял определенную живописность. Направляясь в столовую, дон Диего внезапно обратил на это внимание.

— Фабрицио, расспроси в поселке, может быть, кто-нибудь разбирается в этом?

— В чем, сеньор?

— В цветах, болван.

— А что вы предполагаете с ними делать, обдирать шипы и подбрасывать в постель этой несговорчивой сеньорите?

— Будешь болтать — отрежу язык, — сказал равнодушно дон Диего, входя в дом, — и вели нарезать каждый день букет и ставить на стол.

— Цветы не едят, сеньор, — продолжая по инерции балагурить, пробормотал генуэзец, но хозяину уже было не до него: он увидел, что в столовой находится мисс Элен. Явилась! Мысленно он потирал руки. Кажется, норов этой козочки начинает смягчаться.

— Чем обязан, мисс? — издевательски вежливым тоном спросил дон Диего. — Честное слово, не ожидал.

Узница была серьезна.

— У меня к вам два вопроса.

— Черепаховый суп и оленина, — хихикнул Фабрицио за спиной хозяина.

— Во-первых, велите вашим слугам и, главное, вот этому типу, с письменными принадлежностями в руках и неписьменными выражениями на языке, не приставать к моей камеристке. Не далее как сегодня утром, когда она возвращалась с рынка, он обратился к ней с такими предложениями, что я, разумеется, не смогу их повторить.

Дон Диего расхохотался.

— Чему вы с таким удовольствием смеетесь, могу я вас спросить?

— Я просто радуюсь, что наши с вами мысли хоть в чем-то начинают совпадать.

— Я вас не понимаю.

— Только что в розарии я обещал отрезать ему язык.

Фабрицио выпучил глаза: его громоподобный и многосвирепый господин предает его ради секундной прихоти угодить этой заносчивой англичанке? Ведь он, Фабрицио Прати, всего лишь на службе у него, а не в рабстве — даже такая мысль мелькнула в уродливой голове генуэзца.

Элен не пожелала разделить веселое настроение дона Диего и сухо сказала:

— Избавьте меня, пожалуйста, от описания ваших взаимоотношений со здешней прислугой.

— Извольте, — слегка померк дон Диего, — каково же ваше второе требование?

— Второе? Вот. — Элен достала из рукава своего платья свернутую в трубочку бумажку.

— Это мое письмо, — сказал дон Диего.

— Вот именно.

— Объяснитесь.

— Я понимаю, что вам как испанскому гранду грамота ни к чему, но тогда я прошу вас, не мучьте себя и меня, не сочиняйте ваши душераздирающие послания собственноручно. Пусть благородный испанский язык коверкает этот чернильный червь. — Она кивнула в сторону Фабрицио. С этими словами она бросила письмо на стол и удалилась.

Несколько секунд дон Диего пребывал в состоянии оцепенения. Кровь с шумом и напряжением взметнулась по его венам, и глаза стали цвета корриды.

— Послушай, ты! — заорал он. — Я... я... я... — Он хотел сказать, что он ее уничтожит, сотрет в порошок, изувечит, растопчет, но понимал, что всего этого будет все равно недостаточно.