"Дядюшка Наполеон (пер. Н.Кондырева, А.Михалев)" - читать интересную книгу автора (Pezechk-zod Irag)

Глава пятая

Мной овладели грусть и растерянность. Я уже не надеялся, что ссора между дядюшкой и отцом когда-нибудь закончится миром… Боже мой! Почему я раньше не ценил те прекрасные времена, когда дядюшка и отец сидели на подушках под сводами увитой шиповником беседки, потягивали кальян и играли в нарды, а дети весело носились до саду. Мне и Лейли нравилось, устроившись возле беседки, наблюдать, как играют наши отцы. Пожалуй, нам было не столько интересно следить за самой игрой, сколько слушать, как они читают при этом стихи и похваляются друг перед другом. Когда дядюшке везло, он долго тряс в руке игральные кости, и, прежде чем бросить их, поглядывал на отца, и нараспев декламировал из «Шах-наме»: «Ты не гнался бы за славой боевой, а шагал бы себе мирно за сохой». В ответ отец нетерпеливо кричал: «Бросайте же, ага! Цыплят по осени считают». А когда везло ему самому, отец серьезным тоном обращался к Лейли: «Лейли-джан, можно тебя кое о чем попросить?» – и Лейли простодушно отвечала: «Да, конечно». Тогда отец все так же серьезно говорил: «Пойди к своей матушке и от моего имени попроси ее принести твоему отцу несколько орехов. Пусть лучше в орехи играет!» И мы с Лейли покатывались со смеху.

Я и поныне помню дни, когда нас возили в Логанте. От нашего дома до Логанте было совсем недалеко – сейчас на машине поездка заняла бы минут пятнадцать – двадцать, но в те годы путешествие длилось целый час. Нередко на козлах рядом с кучером восседал Маш-Касем, потому что вечером на обратной дороге ему полагалось освещать наш путь фонарем. Электрические лампочки на улицах были такими тусклыми, что их самих-то почти не было видно, а рытвины и ямы попадались на каждом шагу. У меня до сих пор остались щемящие и сладостные воспоминания о том, как мы ели в Логанте мороженое и иногда катались на лодке по пруду. Тогда я не понимал еще всего счастья общения с Лейли, но в ту ночь, когда я вернулся с дядюшкиного роузэ, у меня перед глазами одна за другой оживали картины недавнего прошлого, дни, которые я провел рядом с моей возлюбленной.

Поездки к святыне Шах Абдоль-Азим, паровозные гудки, путешествия к гробнице святого Давуда… Воспоминаниями о днях, проведенных с Лейли, можно было бы заполнить всю мою жизнь. Но тогда Лейли была для меня всего лишь дочерью дядюшки, а воспоминаний о встречах с Лейли-возлюбленной не хватило бы и на час. Почти в тот же миг, как я влюбился в Лейли, начались бесконечные беды. Черт бы побрал подозрительный звук, прервавший рассказ дядюшки о его боевых подвигах!… Черт бы побрал вора, забравшегося в дядюшкин дом!… Черт бы побрал дядюшкин, патриотизм!… Черт бы побрал полковника Ляхова, упомянутого отцом!… И, в довершение всего, черт бы побрал идиотское покушение Азиз ос-Салтане!… Получилось так, словно в нашу чистую детскую любовь вторглись самые разные люди и события. Даже мясник Ширали, и тот оказался причастным. И теперь, когда я мечтал о Лейли, мои мысли невольно обращались к покушению Азиз ос-Салтане на «уважаемый фрагмент» Дустали-хана, а затем и к Ширали. Самое большое несчастье заключалось в том, что я не мог больше видеться с Лейли и был вынужден довольствоваться лишь мыслями о ней, а стоило мне начать о ней думать, как рано или поздно я вспоминал о мяснике.

Я проснулся от громкого стука в дверь. Кто-то звал отца. Я прислушался.

– Простите, ради бога, что побеспокоил в неурочный час… Я просто хотел выяснить, мираб выполнил ваше распоряжение или нет?

– Огромное вам спасибо, господин Разави! С вами не пропадешь… И питьевой водой впрок запаслись, и водой для поливки сада, и бассейн наполнили.

– Это нелегко было устроить. Для того, чтобы пустить воду на ваш участок на сутки раньше очереди, мираб должен был лишить очереди кого-то другого из квартала, а это – дело хлопотное. Но ваше слово для нас закон.

– Премного благодарен, господин Разави. Будьте спокойны, до конца недели вопрос о вашем переводе будет решен. Сегодня же вечером я поговорю с господином инженером.

Как только Разави ушел, мы вскочили с постелей. Бассейн посреди двора был полон до краев. Отец, с удовольствием поглядывая на чистую воду, расхаживал по двору. Мы, вытаращив глаза от изумления, ждали, когда он что-нибудь скажет. Наконец с довольной усмешкой отец заговорил:

– «И поразила стрела глаз закованного в кольчугу Шемра[13], и стала пустыня Кербёлы изобильна водою. И только земля за пустыней осталась безводной…» Придется господину полковнику брать у нас воду взаймы по бурдюку.

Я так и обмер. Водой мы теперь были обеспечены, но я знал, что дядюшка Наполеон жестоко отплатит отцу за это свое поражение. Я с беспокойством кинул взгляд на другую половину сада. Там пока все спали.

После прошедшего в полном молчании завтрака я выскользнул в сад и, прячась за деревьями, подобрался к дядюшкиному дому. Вдруг с выходившего в сад балкона, где в летнее время дядюшка ночевал, раздался какой-то шум. Я тотчас юркнул за дерево.

Голос дядюшки прерывался от злости, слова с трудом слетали с губ. Я взобрался на пригорок, откуда был хорошо виден весь балкон. Дядюшка стоял в ночной рубахе, на шее у него висел полевой бинокль. Рассматривая в бинокль наш бассейн, дядюшка поносил Маш-Касема:

– Болван! Предатель!… Пока ты дрых, ему воду пустили… Маршал Груши предал Наполеона в битве при Ватерлоо… И ты – не лучше: предал меня в разгар войны с этим дьяволом!

Стоявший у него за спиной Маш-Касем виновато понурил голову и умоляюще заскулил:

– Ага, бог свидетель, нет тут моей вины. Чего мне врать?! До могилы-то…

– Если бы в тот день во время Казерунской битвы я знал, что ты когда-нибудь предашь меня, как предал своего командира маршал Груши, не стал бы, рискуя собственной жизнью, спасать тебя от неминуемой смерти, бросил бы тебя там лежать, не тащил бы на спине!

– Да чтоб мне на месте провалиться! Не виноватый я! Зачем мне врать, ей-богу! А этот ваш господин Груша – откуда я знаю, что он был за человек? Что до меня, так я вам по гроб жизни благодарен. Пусть еще хоть сто раз придется в бой идти, все равно буду вам служить до последней капли крови… А тут они меня провели, это точно! Вчера в наш квартал вообще не должны были воду пускать… Наверняка мирабу в карман кой-чего положили… Наша-то очередь только сегодня вечером. Я спал, а они пришли и запруду раскидали…

Дядюшка еще несколько минут костерил Маш-Касема. Как он только его не обзывал! И предателем, и шпионом, и продажной шкурой, и английским наемником… Потом дядюшка повернулся и ушел с балкона в дом. Маш-Касем поплелся следом, хныкая и умоляя простить его. Хотя я знал, что дядюшка направился разрабатывать план страшной мести моему отцу, мне в первую очередь было жалко Маш-Касема. Вернувшись домой, я застал нашу служанку за разделкой копченой рыбы. Я подумал, что отец, кажется, и в самом деле намерен позвать вечером Ширали.

В нижней комнате мать разговаривала с отцом.

– Хочешь угощать Ширали зеленым пловом, угощай! Только, памятью твоего покойного отца заклинаю, не заводи ты с ним разговор об этой истории… Ширали – бандит, сумасшедший! Зарежет он кого-нибудь, а ты потом виноват будешь… Ты Азиз ос-Салтане рассказал – и угомонись. Она одна семерых таких, как бедняга Дустали, со свету сживет…

– Я ничего Азиз ос-Салтане не говорил. Но если бы знал, непременно сказал бы. Зачем же скрывать от мира великие дела благородного семейства? У вас же в семье все – избранные, все – аристократы. То-то теперь этот цвет иранской аристократии от стыда в глаза людям не смотрит! Помилуйте, как можно! Человек из знатного рода спутался с бабой из низкого сословия! Да такого за то, что запятнал честь аристократа, надо стереть с лица земли!

– Ненаглядный ты мой, свет очей моих, себя-то хоть пожалей. Ведь если ты хоть слово бандиту этому скажешь, он тебя же первого своим секачом изрубит!

– Во-первых, ты еще не знаешь, о чем я собираюсь поговорить с Ширали, во-вторых, если я захочу открыть ему правду, для этого у меня есть и другие возможности, в-третьих, я не дитя малое и сам соображаю, что делаю… и, в-четвертых, мне надоело все тебе объяснять!

И не обращая внимания на мать, отец куда-то ушел.

А я отправился дописывать любовное послание Лейли.

Я уже потратил на это произведение, наверное, часов двадцать, но качество меня по-прежнему не удовлетворяло и отослать его я не решался.

Около полудня мое внимание привлек шум, доносившийся со стороны дядюшкиного дома.

Выйдя в сад, я узнал, что произошло еще одно совершенно непредвиденное событие. Среди ночи пропал без вести Дустали-хан. С вечера ему выделили в дядюшкином доме комнату, и он улегся там спать. Утром, когда пришли звать его на завтрак, обнаружили, что он бесследно исчез. По распоряжению дядюшки домочадцы обзвонили и обошли всех родственников, но Дустали-хан так и не нашелся.

Поиски продолжались весь день. Безрезультатно. Уже на закате, услышав вопли Азиз ос-Салтане, я подобрался поближе к дядюшкиному дому. Вероятно, от страха перед Азиз ос-Салтане дядюшка где-то прятался, и она, застав во дворе только Маш-Касема, за неимением лучшего напала на него.

– Сгубили моего мужа!… На тот свет его спровадили! Да я вам всем покажу, окаянные!… Бедный мой муженек! Убили его, небось… В колодец, небось, бросили… Дустали ведь у меня сам-то никуда б не ушел. Так где же он?!

– Ей-богу, зачем мне врать?! До могилы-то… Я своими глазами видел, как муж ваш в той комнате спать лег… Наверно, вышел куда-нибудь погулять… Да, ей-богу, ага больше вашего разволновался!

– Думай, что говоришь, дурья башка! Куда это он пошел бы гулять в ночной рубашке?! – И для пущей убедительности грозя пальцем, Азиз ос-Салтане заявила: – Скажи своему хозяину, что он моего мужа вчера силой оставил тут ночевать, так что, где б вы его сейчас ни прятали, утром выдайте его мне живым и здоровым! Не то завтра же пойду в полицию, пойду в сыскное управление, встану прямо перед машиной министра юстиции… – И, громко хлопнув дверью, Азиз ос-Салтане вышла в сад. Она уже приближалась к воротам, когда перед ней, словно из-под земли, вырос мой отец:

– Ханум, дорогая, да вы не волнуйтесь! Дустали, он не такой человек, чтобы далеко от дому уйти… Давайте я лучше вас чайком угощу… Нет, нет, как так можно?! Обязательно зайдите, выпейте чаю…

Азиз ос-Салтане неожиданно расплакалась и, шагая за отцом к нашему дому, сквозь всхлипывания запричитала:

– Я знаю, они его где-то заперли и держат!… Они с самого начала и меня и мужа моего ненавидели!…

Отец, провожая ее в гостиную, с напускным участием воскликнул:

– Бедная вы моя!… Бедняга Дустали-хан!… Только не надо волноваться, он обязательно объявится.

Они вошли в гостиную, и отец закрыл за собой дверь. Я немного покрутился во дворе, ожидая, когда они выйдут, но, так и не дождавшись, вернулся в дом и прижался ухом к двери. Азиз ос-Салтане говорила:

– Вы правы. Мне надо будет сказать, что его убили… У них и на самом деле были споры из-за земли… Пока не начнешь действовать силой, они ни за что не признаются, где его прячут… Да, завтра же с утра и пойду… К кому вы сказали лучше обратиться?

Отец тихо назвал какое-то имя, потом погромче добавил:

– Это прямо в здании полицейского управления… Как войдете, сразу – направо, спросите службу безопасности, сыскное отделение…

После ухода Азиз ос-Салтане отец приказал слуге, чтобы тот пошел и пригласил на ужин Ширали, но мать принялась так причитать и умолять отца не делать этого, что он в конце концов смилостивился и ограничился тем, что послал Ширали судок с зеленым пловом и рыбой.

Через некоторое время к нам заглянул дядя Полковник. Он, абсолютно ни в чем не повинный, пострадал больше других – деревья и цветы вокруг его дома сохли на корню. До сегодняшнего утра он надеялся, что, оставшись без воды, мой отец пойдет на попятный, но тот, как известно, ухитрился пополнить наши водные ресурсы, а дядюшка Наполеон явно собирался продолжать свою блокаду по меньшей мере еще неделю. Когда я увидел дядю Полковника, в моей душе затеплилась надежда. Мы с ним оба были заинтересованы в прекращении этой войны: дядя думал о своих многочисленных цветах, а я – о моем единственном цветке – Лейли.

Но увещевания и просьбы дяди Полковника на отца не подействовали. Он несколько раз повторил:

– Пока тот не попросит у меня прощения в присутствии всех родственников, я не отступлю ни на шаг.

А дядя Полковник прекрасно знал, что его брат ни за что на свете не будет просить прощения. Лишь на одну свою просьбу дядя Полковник получил от отца более или менее приемлемый ответ. Когда дядя, заметив, что у отца теперь вода запасена впрок, сказал, что хорошо бы открыть дорогу воде и на его участок, отец ответил:

– Если ага пустит воду ко мне, я пущу ее дальше к вам.

Это обещание заставило дядю Полковника вмиг забыть обо всех тревогах. Он тотчас прекратил повторять, что из-за тебя, мол, у меня цветы погибнут, что я, мол, пекусь о семейном единстве, и, обрадованно улыбаясь, пошел к себе домой.

Но перед тем, как уйти, он все-таки успел взять с отца слово, что тот забудет про историю с вором, так напугавшим дядюшку Наполеона, а взамен пообещал, что приложит все усилия, чтобы уговорить дядюшку извиниться.

Когда я услышал, как мой отец дает слово, я понял, что он уже истосковался по партии в нарды с дядюшкой Наполеоном. У нас в семье все умели играть в нарды, но отец играл только с дядюшкой, и с того дня, как между ними вспыхнула вражда, ни из дядюшкиного дома, ни из нашего не доносилось больше знакомое щелканье игральных костей. Я додумался даже до того, что будто бы в глубине души дядюшка и отец, сами того не зная, любят друг друга, но эта дурацкая мысль тотчас же заставила меня рассмеяться.

Когда стемнело, отец пошел к доктору Насеру оль-Хокама. Мать сидела с задумчивым и печальным видом. Я подсел к ней. Стоило мне заговорить о последних событиях, бедняжка расплакалась и сквозь слезы сказала:

– Ей-богу, лучше бы мне умереть, только б ничего этого не видеть.

Ее слезы подействовали на меня так сильно, что я почти забыл о собственных переживаниях. Всхлипывая, мать говорила:

– А я-то мечтала, когда ты подрастешь, когда тебе и Лейли по двадцать лет будет, поженим мы вас…

От смущения я залился румянцем и с трудом сдержал слезы, готовые вот-вот закапать из глаз.

Потом я вернулся к себе в комнату и погрузился в размышления. Итак, я любил Лейли. Между нашими отцами возник серьезный конфликт, а я до сих пор ничего не сделал для его разрешения. Конечно, верно, что четырнадцатилетнему пареньку подобная задача не по плечу, но если этот паренек влюблен по-взрослому, он должен и защищать свою любовь, как взрослый. И вот я ломал себе голову: что же я могу сделать? Не в моих силах приказать отцу или дядюшке, чтобы они прекратили ссору. Эх, было бы мне столько же лет, сколько Пури, тогда бы я женился на Лейли, и мы бы с ней уехали подальше отсюда! Но, увы, пока что я еще слишком мал. И тем не менее… тем не менее… если я напрягу все свои умственные способности, может быть, мне удастся найти выход из этой запутанной ситуации и помирить дядюшку с отцом… И тут я понял: мне нужно найти себе единомышленника и союзника!

Но сколько я ни перебирал в уме разные кандидатуры, так и не мог остановиться ни на ком, кроме разве что Маш-Касема. А почему бы действительно мне не открыть свою тайну Маш-Касему – он ведь и вправду хороший человек – и не попросить его помочь? Но согласится ли он?

Я потихоньку вытащил из маминого кошелька монетку в один риал и, сказав, что мне надо купить тетрадку, побежал на базар. Там я купил свечку и, зайдя в маленькую мечеть неподалеку от базара, зажег ее.

– Господи! Во-первых, прости меня за то, что я поставил эту свечку на краденые деньги, а во-вторых, помоги уладить ссору между дядюшкой и отцом или сам ее уладь!

Я был уверен, что если бог пожелает мне помочь, то выберет второй предложенный мною путь, то есть будет действовать сам – первый вариант я предложил всевышнему просто из вежливости. Как бы то ни было, я попросил бога прежде всего отыскать пропавшего без вести Дустали-хана.

Рано утром в дверь нашего дома постучали. Я проснулся и прислушался. Отец разговаривал с аптекарем. Отцу принадлежала небольшая аптека возле базара, но все дела в ней вел другой человек, которого и называли аптекарем. Он получал от отца скромное жалование и, кроме того, участвовал в прибылях от торговли лекарствами, а отец взамен был избавлен от забот и регулярно в конце месяца клал в карман выручку.

В голосе аптекаря звучало волнение и тревога:

– Вчера проповедник Сеид-Абулькасем заявил в мечети прямо с минбара[14], что в нашей аптеке все лекарства и микстуры делаются на спирту и на водке и пользоваться ими – грех! Ума не приложу, какой негодяй распустил такие слухи! Прошу вас, займитесь этим без промедления, придумайте что-нибудь… Сеид-Абулькасем арендует дом у брата вашей жены. Вы бы поговорили со своим шурином, чтобы он помог утихомирить арендатора, потому что, я уверен, больше никто и через порог нашей аптеки не переступит.

Отец молчал, и аптекарь продолжил:

– То, что лекарства перестанут покупать, это еще полбеды. Но ведь может случиться, что жители квартала подожгут аптеку, а меня разорвут на части!

– Я знаю, чьих рук это дело! – вскипел отец. – Такое ему устрою, что и внуки и правнуки помнить будут! А вы, пока я все не улажу, не обращайте внимания.

– Но я теперь боюсь ее даже открывать!

Речь отца о необходимости проявить отвагу и упорство не возымела никакого действия. В конце концов отец сдался:

– Хорошо, сегодня аптеку не открывайте, подождем до завтра, посмотрим, как дело повернется… Но на дверь обязательно повесьте объявление…

– А что в нем написать?

– Не знаю, но что-нибудь религиозного содержания… Например, можно написать, что аптека временно закрыта в связи с паломничеством аптекаря к святым местам в Кум… Потому что, если вы это не напишете, они какую-нибудь новую пакость придумают.

– Как прикажете. Только, пожалуйста, не забудьте поговорить с вашим шурином, чтобы он повлиял на проповедника.

Стиснув зубы, отец процедил:

– Да, да, я обязательно что-нибудь ему скажу… Я с ним так поговорю, что из него не один, а семь шуринов получится…

Аптекарь, по всей видимости, не поняв последние слова отца, ушел, а отец принялся нервно расхаживать по двору.

В лагере противника царила мертвая тишина. Вероятно, после удачной атаки Сеид-Абулькасема армия неприятеля отдыхала. В саду не появлялся даже Маш-Касем. Он, наверно, полил цветы рано утром и уже ушел. Эта цепенящая тишина меня беспокоила. Несколько раз я подкрадывался к дверям дядюшкиного дома, но и оттуда не доносилось ни звука. Наконец я увидел Маш-Касема, он приближался по улочке к воротам, неся купленное на базаре мясо.

– Маш-Касем, про Дустали-хана что-нибудь слышно?

– Э-э, милок, зачем мне врать?! Бедняга как сквозь землю провалился. Все вокруг обыскали – нет его!

– Маш-Касем, необходимо что-то придумать. Азиз-ханум собиралась сегодня пойти в полицию. Она думает, что Дустали-хана в вашем доме убили.

– Ох ты ж, господи! Теперь, неровен час, к нам сыщики да полицейские нагрянут! – И не дав мне договорить, он опрометью бросился домой.

Через час я снова увидел Маш-Касема в саду. Поравнявшись со мной, он сказал:

– Милок, я знаю, ты тоже хочешь, чтобы эта ссора кончилась… Ага всем приказал, если придет сыщик, ни слова не говорить, что Дустали-хан водил знакомство с женой Ширали, и про то, что Азиз ос-Салтане собиралась ему – да минует нас чаша сия! – честь отрезать, тоже, молчать велел. Так что ты помалкивай!

– Не беспокойся, Маш-Касем, я ничего не скажу, но…

Маш-Касем, опять не дослушав меня, поспешно вернулся в дом.

Ближе к полудню у нас во дворе раздался визгливый голос Азиз ос-Салтане:

– Теперь они узнают, с кем имеют дело!… Оказалось, что начальник уголовной полиции с моим покойным отцом в приятелях был… Он говорит: пришлю к вам инспектора Теймур-хана, еще до полудня придет. Это тот самый сыщик, что поймал Али-Асгара… того, который целую кучу народа поубивал… А уж какое мне уважение оказали!… Ханум, говорит, не волнуйтесь, инспектор Теймур-хан за сутки вашего мужа отыщет – живого или мертвого… Система инспектора Теймур-хана, говорит, и за границей известна…

Отец провел Азиз ос-Салтане в гостиную и закрыл дверь. Сгорая от любопытства, я подбежал к двери гостиной.

– Ханум, дорогая моя, – говорил отец. – Мой вам совет, твердите, что Дустали-хана убили. Скажите, что его тело закопали под большим кустом шиповника. Потому что, если полицейские решат выкорчевать куст, ага тотчас признается, где он прячет вашего мужа. За этот шиповник ага душу отдать готов. Он его больше детей родных любит…

– Но ведь, чтобы закопать такого видного мужчину, как мой Дустали, пришлось бы глубокую яму вырыть А вокруг шиповника-то земля нетронутая – кто же поверит?

– Об этом вы не беспокойтесь. Я ведь к вам всей душой расположен и хочу, чтобы Дустали-хан скорее отыскался, так что все необходимые меры уже предпринял. Главное – чтобы срочно нашли Дустали-хана, потому что, вы сами это лучше меня знаете, его родня мечтает вас с ним развести, чтобы женить на их сестре, на той старой деве, которую еще много лет назад замуж за него прочили.

– Ишь чего захотели! Как же, держи карман шире! Ту старую перечницу разве что Азраил[15] себе возьмет! Я их всех так расчехвощу, что об этом еще и в книгах напишут! Сначала с агой счеты сведу, потом и до остальных доберусь!… А уж князя этого голозадого и вовсе изничтожу! Будет ему «моменто, моменто»!

Почти вслед за этими словами придурковатая Гамар ввела в сад знаменитого сыщика, инспектора Теймур-хана. Отец вышел ему навстречу:

– Добро пожаловать, господин инспектор. Прошу вас, входите… Сынок, быстро принеси чаю!

– Премного благодарен… Но при исполнении служебных обязанностей чай не пью! – сухо отказался инспектор. У него была весьма примечательная наружность. Голова и руки огромные, как у людей, страдающих слоновой болезнью. Пенсне на его необъятном лице казалось совсем крошечным. Он говорил по-персидски со странным акцентом, похожим на индийский.

Опираясь на трость и уставившись в одну точку, инспектор сказал:

– Осмелюсь доложить, что… Лучше сразу же начать розыск. Ханум, прошу вас, проводите меня на место преступления.

– Пожалуйста, пожалуйста, вот сюда.

Но отец не собирался так просто отпускать сыщика:

– Если вы мне позволите, инспектор, я хотел бы разъяснить вам некоторые обстоятельства…

Теймур-хан сухо прервал: его:

– Осмелюсь доложить, что… Никаких разъяснений мне не надо!… Если понадобится, я расспрошу вас позже, – и следом за Азиз ос-Салтане двинулся к дому дядюшки.

Я и Гамар пошли за ними. Будь что будет, решил я, но надо узнать все до конца, даже если это и вызовет недовольство дядюшки. А кроме того, я надеялся, что хоть мельком снова увижу Лейли.

Маш-Касем осторожно приоткрыл входную дверь. Азиз ос-Салтане оттолкнула его:

– Пошел вон! Это господин сыщик из уголовной полиции!

Не оказав ни малейшего сопротивления, Маш-Касем отступил в сторону. В те времена люди, не только подобные Маш-Касему, но и занимавшие куда более высокое положение, были очень почтительны с полицией. Инспектор Теймур-хан, Азиз ос-Салтане, а за ними Гамар и я вошли в дом дядюшки. Дядюшка, видно, поджидал прихода сыщика, потому что вырядился в военный мундир и «наполеоновские» трикотажные рейтузы, а поверх всего этого накинул на плечи абу. Рядом с ним был и Шамсали-мирза. Я понял, что, узнав о возможном визите инспектора, дядюшка, чтобы не остаться в одиночестве, немедленно призвал к себе Шамсали-мирзу, который, как известно, некогда служил в Хамадане следователем, а теперь вот уж сколько времени ожидал нового назначения. Едва сыщик вошел, дядюшка представил ему Шамсали-мирзу, назвав его «следователем из Хамадана». Теймур-хан поздоровался, но особого уважения не проявил. Увидев меня, дядюшка указал пальцем на дверь:

– А вы вон отсюда!

Но не успел я сделать и шагу, как сыщик запротестовал:

– Нет, нет… пусть останется! – И немедленно приступил к следствию: – Осмелюсь доложить… Скажите, в какой комнате убитый провел последнюю ночь в своей жизни?

Дядюшка и Шамсали-мирза хором изумились:

– Убитый?! Дустали-хан?!

Сыщик тоном человека, поймавшего вора за руку, завопил:

– А откуда вы знаете, что, сказав «убитый», я имел в виду Дустали-хана?… Ну ладно. – И стремительно повернувшись к Азиз ос-Салтане, попросил: – Покажите мне комнату убитого.

Дядюшка попытался возразить:

– Но, инспектор…

Сыщик оборвал его:

– Молчать!… Вмешиваться в расследование запрещается!

Азиз ос-Салтане со скорбной миной ответила:

– Да откуда ж мне знать, господин инспектор?! Если б я, несчастная, знала, куда моего мужа ночевать отправили, небось и не горевала бы сейчас… Может, Маш-Касем…

Сыщик резко перебил ее:

– Кто тут Маш-Касем?

Маш-Касем смиренно опустил голову:

– Э-э, зачем мне врать?! До могилы-то… Я и есть Маш-Касем. Рад буду услужить.

Теймур-хан смерил его подозрительным взглядом:

– Осмелюсь доложить… Кто тебе сказал, что ты врешь?! Может, и на самом деле соврать собрался?… Отвечай! Отвечай!… Говори! Не молчи! Может, тебя подучили, чтоб ты врал? А ну отвечай! Быстро, немедленно, срочно!

– Да, ей-богу, зачем мне врать?! Вы у меня еще ничего и не спросили.

– Тогда зачем врать?

– А зачем мне врать?! До могилы-то… ать, ать… Всего четыре пальца!… Почему ж это я соврал?

– Я не спрашиваю, почему ты соврал, а спрашиваю, почему сказал «зачем врать»?

Азиз ос-Салтане вмешалась:

– Извините, господин инспектор… У него привычка такая. Что его ни спроси, он всегда в ответ говорит: «Зачем мне врать?!»

– Ладно. Итак, Маш-Касем, где провел последнюю ночь убитый?

– Зачем мне врать?! Убитый в ту ночь в этой самой комнате…

Сыщик поверх пенсне уставился в глаза Маш-Касему:

– Так, значит, ты признаешь, что он убит… что произошло убийство?…

Дядюшка Наполеон сердито крикнул:

– Не ловите моего слугу на слове!

– А вы… молчать! Этот господин сейчас не ваш слуга, а свидетель.

– Но вы же беднягу…

– Молчать!… Маш-Касем, проводи меня в комнату убитого!

Маш-Касем обалдело поглядел на дядюшку и направился к одной из дальних комнат. За ним двинулись Азиз ос-Салтане, дядюшка и насупленный Шамсали-мирза. Замыкали шествие мы с Гамар.

Войдя в комнату, инспектор Теймур-хан воздел руки кверху, призывая всех замереть на месте и молчать.

– Осмелюсь доложить… Сейчас посмотрим! Где постель убитого?

Маш-Касем ответил:

– Зачем мне врать?! Я утром, как увидел, что господина Дустали-хана здесь нет, так постель и собрал.

Сыщик минуту помолчал. Потом неожиданно схватил Маш-Касема двумя пальцами за подбородок и закричал:

– Кто тебе приказал убрать постель убитого, а? А? Кто? Кто? Отвечай! Быстро!

Совершенно растерявшись, Маш-Касем пробормотал:

– Ей-богу, зачем врать?! До моги…

– Опять врать? Кто тебе приказал врать? А? Отвечай! Быстро, немедленно, срочно, точно!

Шамсали-мирза возмущенно воскликнул:

– Господин инспектор! Этот метод допроса несколько необычен! Вы хотите, сбивая людей с толка, заставить их говорить то, что вам нужно.

– Осмелюсь доложить, что… Прошу не вмешиваться! Завтра можете навести справки об инспекторе Теймур-хане! Нет на свете такого убийцы, который устоял бы под натиском моей всемирно известной системы мгновенного ошарашивания!… Господин Маш-Касем, вы не ответили на вопрос! Кто приказал тебе убрать постель убитого?!

– Да зачем же мне врать?! До могилы-то… По утрам мы с матушкой Билкис все постели убираем. Вчера, стало быть, и постель господина Дустали-хана убрали.

– Постель убитого?

– Я и говорю…

– Так, так… Осмелюсь доложить, что… Ты уже второй раз признал, что убитый, о котором я говорю, и есть тот самый Дустали-хан. Осмелюсь доложить… Это уже шаг вперед, серьезный шаг вперед: факт убийства установлен, но убийца…

Дядюшка запротестовал:

– Инспектор, это же вздор!…

– Осмелюсь доложить, что… Молчать! Маш-Касем, ты заявил, что по утрам убираешь в доме постели. Кто приказал тебе это делать? Твой хозяин? Его жена? Этот господин? Или этот? Кто? Молчать! Можешь не отвечать! Кто последним видел убитого? Ты, Маш-Касем?… Отвечай! Быстро! Быстро! Ты видел Дустали-хана перед тем, как его убили? Можешь не отвечать!… Осмелюсь доложить… А почему вообще Дустали-хан здесь ночевал? У него что, своего дома, своей семьи, не было?

– Да я… зачем мне врать…

Дядюшка Наполеон поспешно вмешался в разговор:

– Дустали-хан вчера здесь допоздна…

– А вы… молчать! Маш-Касем, отвечай на мой вопрос!

Маш-Касем оказался в опасном тупике.

– Что вы спросили?

– Я спрашиваю, почему убитый, вместо того чтобы вернуться к себе домой, остался ночевать здесь? Отвечай! Быстро, немедленно, срочно!

– Зачем же врать?! Здесь вчера все были. И господин Асадолла-мирза, и…

– Кто такой Асадолла-мирза? Отвечай! Быстро!

– Он родственник нашего аги…

– К убитому он также имел отношение?

– Да, с убитым они тоже в родстве…

Дядюшка Наполеон заскрежетал зубами:

– Какой еще, к черту, убитый?! Болван безмозглый! Понимаешь хоть, что говоришь?!

Маш-Касем в отчаянии сказал:

– Ей-богу, ага, не виноватый я. Это меня господин сыщик с толку сбивает. Я хотел сказать, что господин Асадолла-мирза…

Инспектор, пристально глядевший в глаза Маш-Касему, оборвал его:

– А ну-ка расскажи мне про этого Асадолла-мирзу!

– Да господин сыщик, тут никакой вины Асадолла-мирзы нету!…

– Осмелюсь доложить, что… Когда происходит убийство, я подозреваю всех!… Убийцей может оказаться любой – вы… он… он… этот мальчик… даже ты сам! Может, ты и убил Дустали-хана?! Да, это ты! Ты!… Сознавайся!… Даю слово, что приговор тебе будет смягчен… Ну!… Быстро, быстро! А?…

Оторопев, но в то же время и обозлившись, Маш-Касем закричал:

– Это я-то убийца?! Господи помилуй! Почему ж это другие ни при чем, а я убийца?

Теймур-хан вплотную приблизил свою огромную физиономию к лицу Маш-Касема:

– Вот как! Другие?… Кто же эти другие? А ну говори! Говори!

– Да господин хороший, зачем мне врать?! До могилы-то… Я… то есть я… Да я просто так, сдуру сказал! Вы спрашивали меня про господина Асадолла-мирзу, как же потом вдруг получилось, что…

Сыщик снова перебил его:

– Да, да. Что он за человек, этот Асадолла-мирза?

Шамсали-мирза, от гнева потерявший дар речи, с трудом прохрипел.

– Да будет вам известно, что Асадолла-мирза брат вашего покорного слуги!

– Осмелюсь доложить… Так он ваш брат?! А разве ваш брат не может быть убийцей?… Разве этот ваш Асадолла-мирза не мог убить Дустали-хана?! И вообще, с какой стати вы вмешиваетесь в расследование? А? Отвечайте! Быстро! Быстро!

Казалось, еще немного и Шамсали-мирзу хватит удар. Он уже открыл рот, чтобы что-то ответить, как вдруг со двора раздался громкий голос Асадолла-мирзы:

– Моменто, моменто! Что за шум? Никак, опять зашел разговор об уважаемом фрагменте Дустали?

Мы дружным хором охнули:

– Асадолла-мирза!

Инспектор вздрогнул, но тут же застыл, как изваяние. Подняв руку, он призвал всех к тишине, а затем вполголоса пробормотал:

– Прекрасно! Прекрасно! Значит, появился и Асадолла-мирза. Убийцу всегда тянет на место преступления! Всем молчать! Тишина! Дышать запрещается!