"Под голубой луной" - читать интересную книгу автора (Уильямсон Пенелопа)

Глава 13

Несколько минут Джессалин стояла, застыв от ужаса, не в силах пошевелиться, будто не слыша криков, не замечая суматохи вокруг. Наконец она нашла в себе силы сделать несколько неверных шагов. Казалось, будто это происходит в каком-то жутком ночном кошмаре. Голубая Луна неподвижно лежала на земле. «Господи, о Господи, она же мертва», – эта мысль навязчиво стучала в мозгу, сводила с ума. Топпер на четвереньках полз к лежащей лошади и что-то кричал, но Джессалин ничего не слышала.

Внезапно Голубая Луна судорожно дернулась, пытаясь подняться на ноги. Из глаз Джессалин полились слезы облегчения. Значит, она жива! Она просто не сразу пришла в себя после падения. Зато Гонщик Рома по-прежнему катался по земле и ржал от боли. Жокей в желто-зеленой перепачканной в грязи куртке только сейчас смог, пошатываясь, подняться на ноги. Рядом с ним стоял граф Сирхэй. Казалось, он окаменел.

Но вот судья позвонил в колокольчик, возвещая о том, что гонку выиграл Кэнди Танцор. И уже через, несколько секунд послышался шум множества крыльев – почтовые голуби полетели с известием в Лондон.

Кто-то протянул Маккейди пистолет.

– Нет! – вырвалось у Джессалин.

Он резко повернулся к ней – в его глазах горела такая жгучая ненависть, что ей стало страшно. Сильные пальцы впились ей в руку.

– Иди сюда, будь ты проклята, – прорычал он. – Ты все это затеяла, так будь любезна досмотреть до конца!

Мощная берцовая кость великолепного жеребца была не просто сломана – острый конец, разорвав тонкую шкуру, торчал наружу. Несчастное животное кричало от боли.

– О Господи! – только и смогла выговорить Джессалин, отворачиваясь от этого жуткого зрелища.

Холодное дуло пистолета Маккейди коснулось ее щеки – он заставил ее повернуть голову.

– Смотри, черт бы тебя побрал, – прошипел он ей прямо в лицо.

Несколько бесконечных мгновений ледяной металл холодил ей щеку. Джессалин показалось, что все ее черты одеревенели и утратили чувствительность. Теперь она даже не слышала криков умирающего жеребца – кровь шумела в ушах, словно прилив у стен Энд-коттеджа. И запахи такие родные и знакомые – запахи лошадиного пота и примятой травы.

Маккейди приставил пистолет к голове Гонщика Рома и нажал на спуск.

Гром выстрела причинил Джессалин чисто физическую боль. Она с трудом сдержала крик. Огромный каурый жеребец дернулся в последний раз и затих. В воздухе мерзко воняло серой. Джессалин посмотрела на Маккейди. Но это было излишне – она кожей чувствовала исходившие от него волны ненависти. Казалось, их источает каждая клетка его тела. Это походило на жар от открытого огня. Но вот что непонятно: почему его ненависть была направлена на нее?

Голос Трелони рассек воздух, словно клинок на дуэли:

– Ну и сколько же вы выиграли?

– Выиграли?! Мы проиграли сто двадцать пять фунтов, не считая платы за участие. Мы потеряли все, что у нас было.

– Я не верю, что вы проиграли хотя бы фартинг. – Пальцы Маккейди сжали ее руку с такой силой, что Джессалин едва не вскрикнула от боли. – Либо вашего жокея подкупили, либо вы сами поручили ему проделать этот трюк, потому что поставили на Кэнди Танцора. Вы, очевидно, рассчитывали, что все будет разыграно как по нотам, но когда в последнюю секунду вмешался Гонщик Рома, пришлось прибегнуть к более радикальным мерам. И вот они, плоды ваших усилий. – С этими словами он швырнул пистолет на землю, рядом с мертвой лошадью.

Джессалин смотрела на него широко раскрытыми, полными ужаса глазами. Она не верила собственным ушам. Ведь в довершение всего обвинения против них выдвигал не кто-нибудь, а пэр Англии, человек, к чьему мнению прислушиваются в Жокейском клубе. Если он и там повторит все эти нелепости, им с бабушкой могут отказать от участия в любых скачках навсегда.

– Нет! – попыталась протестовать Джессалин. – Что вы такое говорите?.. Я бы ни за что не стала, просто не смогла бы…

Резким движением он крепко прижал ее к себе. Его глаза горели, как два угля, а взгляд, как всегда, был прикован к ее губам. В голове Джессалин пронеслась сумасшедшая мысль, что сейчас он ее поцелует. Но вдруг Маккейди оттолкнул ее, как будто само прикосновение к ней было ему омерзительно, развернулся и размеренным шагом направился прочь.

Джессалин пустилась вдогонку бегом, схватила его за руку и заставила повернуться к ней лицом.

– Как вы смеете обвинять меня в такой мерзости! Не я же виновата, что вы поставили целое состояние на лошадь, которую давно не тренировали.

Маккейди высвободил руку.

– Я видел то, что я видел. Столкновение было подстроено.

Джессалин гордо вскинула подбородок.

– В самом деле? В таком случае попрошу вас немедленно выступить с публичным обвинением. Но если мне удастся доказать, что это неправда, то я потребую от вас публичного извинения за тень, которую вы бросили на честное имя Летти своими грязными домыслами. – Ее губы искривились в презрительной улыбке. – Или слово «честь» выше понимания представителя семейства Грелони? Милорд…

Маккейди побледнел как смерть. Глаза на его окаменевшем лице напомнили Джессалин безжизненные гранитные скалы Корнуолла. Затем он повернулся на каблуках и быстрым шагом направился прочь.

Джессалин долго смотрела ему вслед. Ну что ж, на этот раз она хотя бы сумела ответить ударом на удар. «Ты уже не маленькая глупенькая мисс Летти», – думала она, но эта мысль почему-то доставляла ей мало радости. К сожалению, когда дело касалось Маккейди Трелони, ее беззащитное сердце всякий раз брало верх над гордостью.

Майор, присев на корточки, успокаивал Голубую Луну, бережно вытирал ее потную спину. Джессалин подоспела в тот самый момент, когда он уже собрался вывести лошадь из-под соломенного навеса. Левая задняя нога кобылы была слегка подогнута, она избегала наступать на нее.

Джессалин посмотрела на мрачное лицо Майора. В ее глазах читался немой вопрос, даже не вопрос, а мольба – ей страстно хотелось услышать, что все будет в порядке, что травма несерьезная.

Майор отрицательно покачал головой.

– Довольно сильно поврежден коленный сустав, – в своей лаконичной манере отчеканил он.

Джессалин пощупала распухший сустав. Он был таким горячим, что она чуть не отдернула руку.

– В этом году ей уже точно не выступать, – добавил Майор. – И еще вопрос, сможет ли она бежать в следующем.

Джессалин прижалась лицом к шее лошади, потерлась щекой о грубую шерстяную попону. Как будто почувствовав отчаяние хозяйки, Голубая Луна повернула голову и посмотрела на нее большими умными глазами. Джессалин смахнула набежавшие слезы и, повернувшись к Майору, спросила, видел ли он, как все произошло.

– Видел. – Черт бы его побрал! Каждое слово придется вытягивать клещами.

– А тебе не показалось, что… ну, в общем, что все это было специально подстроено?

– Показалось.

– Но ведь Топпер никогда бы не стал…

– Нет. Топпер ни при чем. Ведь мне могло и померещиться.

Джессалин купила пирог с мясом и рисовый пудинг и, сунув мальчишке-разносчику шиллинг, попросила отнести еду и записку леди Летти. Сама же она вместе с Майором отправилась в конюшню, чтобы лично убедиться в том, что Голубую Луну удобно устроили в стойле, накормили и напоили. Оставшись довольна осмотром, Джессалин отправилась на поиски Топпера.

Она наткнулась на него возле весов, чем-то напоминавших виселицу. Топпер разговаривал с жокеем победившего жеребца. Он уже переоделся, но и для повседневной одежды этот маленький, жилистый парнишка предпочитал яркие цвета. Вот и сейчас на нем красовались оранжевая рубаха, голубой клетчатый жилет и желтые брюки. Шею украшал ярко-алый платок, а на свои пепельные волосы Топпер водрузил красную фетровую шляпу с фазаньим пером.

Джессалин всегда думала, что паренек так любит яркие цвета потому, что в его детстве было слишком много черного и серого. Когда-то его, как и многих других, приютила леди Летти. Четыре года назад, вскоре после того, как они переехали в Лондон, в дом, унаследованный Джессалин от матери, понадобилось пригласить трубочиста, чтобы привести в порядок каминную трубу. Трубочист привел с собой щуплого мальчонку – работой которого было пролезать в узкие дымоходы. Полуголый, изможденный мальчуган был с ног До головы перемазан копотью и сажей. На его локтях и коленях кровоточили ссадины, а в огромных голубых глазах застыли застарелый страх и тупая покорность. Леди Летти достаточно было одного взгляда, и она выкупила несчастного у трубочиста за две гинеи. И только после нескольких купаний обнаружилось, что волосы у него пепельно-русые.

Хотя сам мальчик утверждал, что ему уже тринадцать, выглядел он лет на шесть-семь, не больше. От детства у него остались весьма смутные воспоминания – какой-то домик за городом и белый пони. Настоящего своего имени он тоже не помнил – Топпером звал его трубочист. Через некоторое время Майору пришла в голову мысль посадить мальчика на лошадь. И почти сразу же обнаружилось, что у него врожденное чувство равновесия и очень чувствительные руки.

Заметив Джессалин, Топпер шутливо отсалютовал другому жокею и направился к ней. Она торопливо шагнула ему навстречу, едва не вляпавшись в еще теплую кучу конского навоза.

– Осторожно, мисс Джессалин. Здесь нужно внимательно смотреть под ноги. – Топпер по сей день говорил с акцентом, присущим детям лондонских трущоб. Он протянул руку, чтобы поддержать Джессалин, и его ангельская физиономия исказилась от боли.

– Что с тобой, Топпер? Ты сильно ушибся?

– Рука побаливает, но, верно, жить буду. – Подвижный рот паренька расплылся в широкой ухмылке, обнаруживая нехватку переднего зуба, потерянного во время самых первых скачек. Среди рыцарей седла это считалось своего рода знаком доблести. – Только не рассказывайте об этом Бекке, ладно? А то она опять начнет меня травить своими пилюлями. Если бы вы только знали, мисс, что это за напасть! По-моему, крысиное дерьмо и то приятнее на вкус. – Топпер взглянул на грустное лицо Джессалин и решил сменить тему. – Не надо так расстраиваться, мисс. Да, у Голубой Луны растяжение, но она обязательно выкарабкается. Вот увидите, скоро она снова помчится стрелой.

Джессалин вымученно улыбнулась.

– Топпер, хозяин Гонщика Рома обвиняет тебя в том, что ты умышленно подстроил столкновение.

Маленький жокей отвернулся и сплюнул сквозь зубы, как заправский кучер.

– Если бы я захотел проиграть гонку, я бы не стал так рисковать. Чего ради? Я бы испортил лошадь еще перед состязанием. Мало ли есть способов… Но устраивать столкновение? Такое только умалишенному в голову придет. Не говоря уже о том, что так и шею сломать недолго. – Топпер сморщил свой острый носик и украдкой, из-под полуопущенных пепельных ресниц, взглянул на Джессалин. – Я всегда работаю честно, так и можете передать их сиятельству. Во всем виноват его жокей, и нечего валить на меня. Он такой пьяный, что едва в седле держался. А может быть, их лордство само решило подзаработать, поставив на выигравшего мерина?

Прикрыв глаза, Джессалин попыталась восстановить в памяти картину того, что произошло на ипподроме. Жокей Гонщика Рома вроде бы и правда был немного не в себе, но это могло быть результатом падения, а не винных паров. А что касается Маккейди… лорда Сирхэя… нет, она ни капельки не сомневалась, что его ярость была искренней. Это была ярость отчаяния. Ярость человека, поставившего на карту больше, чем он мог себе позволить.

Порыв ветра бросил ей в лицо холодные капли дождя, и Джессалин вздрогнула. Только сейчас она почувствовала, что промокла и продрогла до костей.

Откуда-то издалека донесся голос Топпера. Она открыла глаза.

– …Я обещал приятелям, что встречусь с ними в «Смеющемся лакее» и мы опрокинем по паре рюмочек.

Джессалин вспомнила, что, если бы они выиграли, Топперу досталось бы десять фунтов, и начала торопливо рыться в ридикюле.

– У меня есть несколько шиллингов… Топпер удержал ее руку.

– Не беспокойтесь, мисс Джессалин. У меня достаточно.

Улыбнувшись на прощание щербатым ртом, маленький жокей удалился, весело насвистывая. Джессалин смотрела ему вслед. Нет, Топпер никогда бы не стал специально устраивать столкновение. Он слишком любил Голубую Луну, чтобы рисковать ее жизнью.

Злясь на себя за то, что позволила Маккейди… ах, простите, лорду Сирхэю… заронить в ее душу такое гнусное подозрение, Джессалин направилась туда, где в обшарпанном наемном кабриолете ее ждала бабушка.

Облокотившись на столб, возле которого совсем недавно букмекеры принимали ставки, стоял какой-то мужчина. Увидев его, Джессалин невольно замедлила шаг. Глаза над впалыми щеками и высокими скулами были черны и ничего не выражали. Он выглядел точно так же, как в тот день, когда она его увидела впервые. Падший ангел.

Демонстративно повернувшись к нему спиной, Джессалин гордо вскинула голову и пошла своей дорогой.

Каждый раз, заходя в клуб «Брукс», Кларенс Титвелл испытывал приятное чувство: он был очень доволен собой. Этот изысканный мужской клуб стал как бы символом всего, чего ему удалось достичь. Кларенс любил ненадолго задержаться в просторном мраморном холле, с удовольствием вдыхая запахи воска, душистых свечей и старых денег. В такие минуты Кларенс всегда вспоминал об отце. Точнее, о том человеке, который считался его отцом. И мысль о том, что Генри Титвелл, с его неправильной речью и руками рудокопа, никогда бы не смог даже близко подойти к этому клубу, доставляла ему истинное наслаждение.

Однако в этот вечер Кларенс думал совсем о другом человеке – о том, кто, возможно, был его настоящим отцом. Первое, что Кларенс сделал, став членом клуба, – это просмотрел книгу записей пари в поисках имени графа. Оно встречалось там неоднократно, как и имена его троих сыновей – Трелони всегда были транжирами и безрассудными игроками. Вот и сегодня ему сказали, что нынешний, двенадцатый граф Сирхэй поставил невероятную сумму, целую тысячу фунтов, на лошадь, которая не смогла даже дойти до финиша.

Кларенс иногда любил помечтать о том дне – и он, как видно, не за горами, – когда от рода Трелони не останется ничего, кроме записей на выцветших от времени страницах книги клуба «Брукс».

Подоспевший лакей забрал у него трость, шляпу и перчатки. Стуча каблуками по черно-белым мраморным плитам, Кларенс пересек холл. Ненадолго задержавшись у зеркала, чтобы пригладить волосы и поправить и без того безупречно завязанный галстук, он стал неторопливо подниматься по широкой лестнице, мимо бюстов римских императоров, стоявших в многочисленных нишах. Сегодня Кларенс чувствовал себя одним из них. Победителем.

В маленькой гостиной на втором этаже двое мужчин сосредоточенно изучали расписание скачек Уэзерби. Поприветствовав вновь прибывшего, они вернулись к своим подсчетам. Кларенс заказал бутылку самого лучшего портвейна.

В этой комнате ощущалась особая, чисто мужская изысканность – алые камчатные обои, парчовые, в тон им, занавеси. Откинув фалды фрака, Кларенс устроился в одном из обитых зеленой кожей кресел у камина и аккуратно поправил прикрепленный к лацкану желто-синий значок активного члена партии вигов.

Два года назад он был избран в парламент от корнуолльского округа святого Михаила. Годовой доход Кларенса составлял теперь более тридцати тысяч фунтов, а через два года он рассчитывал удвоить эту сумму. Недавно он приобрел дом на площади Беркли, и его соседями стали маркиз и барон. И в этот дом он вскоре приведет жену, Джессалин… Однако о своей самой главной мечте, которая еще недавно казалась несбыточной, Кларенс боялся даже думать… Вчера за ужином его патрон намекнул, что дворянство, возможно, уже не за горами.

При мысли об этом Кларенс испытывал острое, ни с чем не сравнимое наслаждение. Дворянство. Сэр Кларенс Титвелл. Сэр Кларенс.

Послышались чьи-то шаги, приглушенные толстым красно-зеленым узорчатым ковром. Повернув голову, Кларенс увидел клубного мажордома, вслед за которым шел не кто иной, как двенадцатый граф Сирхэй.

– Сюда, милорд, – подобострастно произнес мажордом.

Милорд. Кларенс моментально уловил разницу в том, как лакей обращался к нему и к его титулованному кузену. Малозаметные, почти неуловимые отличия – выражение лица, взгляд, – но для Кларенса они были так же очевидны, как непохожесть дня и ночи. Во рту появился неприятный кислый вкус.

Маккейди заметил кузена, и на его загорелом лице расцвела ослепительная улыбка. И, как всегда, Кларенс был совершенно обезоружен этой неотразимой улыбкой. Кузен каждый раз будил в нем целую бурю чувств – невероятную смесь любви и ненависти, зависти и искреннего восхищения.

– Мак! Присаживайся. Выпьешь портвейна?

Маккейди сел напротив. Под его весом дорогая кожа кресла издала протяжный вздох. Кларенс никогда не обращался к кузену «милорд». Он понимал, что просто не сможет выговорить эти слова – они застрянут у него в горле. Ведь его вожделенное звание дворянина – такой пустяк по сравнению с графским титулом!

Маккейди наклонился, чтобы налить себе вина, в его ухе блеснула золотая сережка. Кларенс нахмурился. Английский джентльмен не должен привлекать к себе внимание подобным образом. Что за варварство! «Вот если бы я был графом…» Как часто эта мысль приходила ему в голову при взгляде на беспутного кузена! Ведь чего бы ни добился в жизни Кларенс Титвелл, ничто и никогда не исправит чудовищную несправедливость судьбы.

Правда, в этих грустных мыслях Кларенса несколько утешало сознание того, какой безграничной властью он обладает над сидящим напротив человеком. Его кузеном, его братом…

– Боюсь, что у меня не очень хорошие новости, – сказал он.

Маккейди запрокинул голову и залпом осушил свой бокал. Он ничего не ответил, но побелевшие костяшки пальцев, сжимавших ножку бокала, выдавали его внутреннее напряжение. Да, со злорадством подумал Кларенс, у графа Сирхэя достаточно причин, чтобы впасть в отчаяние.

В последние два года двоюродные братья виделись довольно часто. Маккейди основал первую в истории Британскую железнодорожную компанию, мечтал установить регулярные пассажирские и грузовые перевозки между Фолмаусом и Лондоном. Потому что парламент создал специальный комитет по рассмотрению этого проекта. А Кларенс Титвелл добился назначения в этот комитет.

До сих пор парламент дал БЖК разрешение на постройку одной-единственной пробной колеи между Плимутом и Экзетером. Эти два города разделяли всего сорок миль, но прокладка пути стала настоящим инженерным подвигом – потребовалось выстроить виадук, проложить туннель, кое-где воздвигнуть насыпи. На один туннель, который чернорабочие рыли кирками и лопатами, ушло более полугода. Для Маккейди и его компании риск был колоссальный. Ведь парламент даст разрешение на постройку остальной части пути только в том случае, если комитет одобрит пробную ветку.

Комитет, подумал Кларенс, мой комитет. Именно ему предстоит решать судьбу любимого детища Маккейди. Судьбу его мечты.

– Дело в том, что мнения членов комитета разошлись, – продолжал Кларенс, не отводя взгляда от застывшего в напряжении лица кузена. – Комитет раскололся на сторонников локомотивов и приверженцев более традиционных методов, которые настаивают, чтобы на новой железнодорожной ветке использовалась более привычная канатная тяга.

– Канатная тяга? Ты, верно, шутишь.

– Нисколько. Мы проголосовали за проведение испытаний, чтобы выяснить, какой из методов более эффективен.

Маккейди вполголоса выругался, и Кларенс с трудом подавил довольную улыбку.

– Однако тебе ничто не мешает построить локомотив и принять участие в испытаниях. Правда, будут и другие участники. Испытания назначены в августе на двадцатимильном участке пути. Разработаны также определенные правила и ограничения, но я бы сейчас не хотел углубляться в подробности. Победитель получит контракт от парламента на обеспечение Британской железнодорожной компании своими средствами передвижения.

– Этот контракт должен был достаться мне. – Голос Маккейди был настораживающе мягким, и Кларенса охватил предательский страх. Он бы предпочел встретиться с бандой разбойников, чем оказаться лицом к лицу с разгневанным Маккейди Трелони.

Нервно облизнув губы, Кларенс неуверенно начал:

– Видишь ли, в комитете есть люди, которые…

– К черту твой комитет.

– …которые не совсем уверены в тебе, – закончил Кларенс уже тверже. Страх постепенно отступал – в конце концов, не следует забывать, что сейчас сила на его стороне. Да и вообще, здесь вам не Бельгия и Маккейди никто не позволит разить своих врагов, размахивая саблей направо и налево. – У них нет оснований доверять отставному лейтенанту непрестижного полка, лишь недавно унаследовавшему титул и массу долгов в придачу. И потом, ты же прекрасно знаешь: твой титул изрядно запятнан репутацией твоего покойного братца, от пороков которого сам дьявол содрогнулся бы. Я уже не говорю о том, что он застрелился, оставив двадцать тысяч фунтов карточного долга, которые еще предстоит заплатить.

– Я – не мой брат. И все долги будут уплачены. «Каким образом?» – подумал Кларенс, но произнести это вслух остерегся.

– Конечно, ты не настолько одиозная личность, как твой брат, – улыбнулся он. – Но, с другой стороны, святым тебя тоже не назовешь. Но дело не в том. По правде говоря, только один-два члена комитета испытывают к тебе личную неприязнь. Остальные же просто считают, что паровозы слишком опасны и непригодны для широкого использования. Да ты и сам должен признать, что до сих пор никому не удалось доказать обратное.

– Только потому, что никому не предоставляли такой возможности… – Внезапно Маккейди осекся и посмотрел на Кларенса взглядом, от которого у того зашевелились на затылке волосы. – И ты, очевидно, относишься к этим «остальным», а, Клари? Черт побери, я заслужил этот контракт! Если бы не я, этой железнодорожной ветки просто не существовало бы. В конце концов, не кто-нибудь, а я ее построил!

В небольшой гостиной громкий голос Маккейди прозвучал неожиданно резко. Двое любителей скачек оторвались от племенной книги.

– Шшшш, – прошипел один из них. Ответом ему был красноречивый взгляд Маккейди, казалось, говоривший: «А не пошел бы ты…» Трелони, как всегда, ничуть не интересовало мнение окружающих. Сколько раз Кларенс завидовал этой внутренней свободе своего кузена.

– Нет никакой необходимости кричать на меня, – сказал Кларенс, понижая голос и искренне надеясь, что Маккейди последует его примеру. – Можешь не сомневаться, я отстаивал твою точку зрения. Но, Мак, как ты не понимаешь: мы обязаны соблюдать осторожность. Многих в парламенте эта затея с железной дорогой очень беспокоит. А некоторые достаточно влиятельные лица энергично ей противятся – землевладельцы, хозяева дилижансов, извозчики, владельцы барж, сборщики дорожных пошлин… Да и зачем перечислять. Ты сам все знаешь не хуже меня.

– О Господи, Клари! – Уперев локти в колени, Маккейди наклонился вперед. Сейчас он напоминал безумца, пытающегося рукой заткнуть прорвавшуюся плотину. – Я не могу ждать решения до августа. К первому июля мне нужно получить не меньше десяти тысяч фунтов, чтобы расплатиться по векселям. Иначе БЖК пойдет ко дну, и я вместе с ней.

Кларенса охватил праведный гнев.

– Значит, поэтому ты решил, что наилучшим выходом из положения будет поставить последнюю тысячу на эту чертову лошадь?

Лицо Маккейди осветилось безрассудной улыбкой прирожденного бунтовщика.

– Отчаянные обстоятельства требуют отчаянных методов. Если бы эта лошадь выиграла… – Опустив голову, он запустил пальцы в свою густую черную шевелюру. – Ах черт, Клари!..

Кларенс перевел взгляд со склоненной головы кузена на свой бокал с густым красным портвейном. Стараясь не выдать радости, он поднес бокал к губам, смакуя тонкий букет замечательного напитка. Каждый день, проходя по Флит-стрит мимо долговой тюрьмы, Кларенс наблюдал, как несчастные протягивают сквозь решетки свои оловянные кружки, прося милостыню… «Христа ради, вспомните о нас, злополучных должниках…»

Кларенса приятно будоражила мысль, что никакой титул не спасет Маккейди Трелони от суда в случае банкротства. Наливая себе и брату портвейн, он с удовольствием думал о том, что для такого высокомерного гордеца, как его кузен, тюрьма на Флит-стрит – просто конец. Он, как палка из выдержанного дерева, – ее можно гнуть до тех пор, пока она не треснет со звуком, напоминающим вскрик.

– Я сегодня встретил Джессалин Летти.

Эти слова прозвучали настолько неожиданно, что Кларенс вздрогнул и едва не опрокинул графин. За все годы, прошедшие с того ужасного лета, Маккейди ни разу не вспомнил о Джессалин. Кларенс гадал, удалось ли ему не выдать своего волнения.

– В самом деле? Где же?

– В Ньюмаркете.

Кларенс нахмурился. Этого следовало ожидать. Странно еще, что они не встретились раньше, ведь Джессалин обожает скачки. Мысль же о том, сколько денег впустую потрачено на так называемых чистокровных лошадей, которых Джессалин унаследовала от матери, доставляла Кларенсу почти физическую боль. Без конца с ними нянчатся, кормят, поят, тренируют, и все ради каких-то нескольких несчастных забегов, которые эти твари к тому же всегда проигрывают. Кларенс во всем винил старую леди Летти. Ну ничего, как только Джессалин станет его женой, он положит конец этому безобразию – избавится от всех никчемных кляч, а Джессалин запретит даже близко подходить к ипподрому.

– Полагаю, что она тоже проиграла, – сказал Кларенс, нахмурившись еще сильнее. С пристрастием Джессалин к игре на скачках он тоже, собирался нещадно бороться сразу же после свадьбы. Маккейди пожал плечами.

– Пять лет назад мы с мисс Летти расстались не в самых лучших отношениях. Вот и нынешнюю встречу нельзя назвать особенно теплой. Хотя жаль. Ведь она стала настоящей красавицей.

Маккейди небрежно вертел в пальцах бокал, но что-то, мелькнувшее в темных глубинах его глаз, заставило Кларенса не на шутку встревожиться. Трелони был достаточно порядочен, чтобы не тронуть Джессалин, когда ей было шестнадцать. Но теперь, когда ей двадцать один, у него не было никаких причин для подобной сдержанности. Неужели вернется тот кошмар, и ему снова придется наблюдать за тем, как девушка, которую он любит, поддается неотразимому обаянию этого мерзавца Трелони.

Ну нет!.. Этому не бывать. Он уже не тот мягкосердечный мальчик. Он достаточно богат и влиятелен, чтобы суметь отстоять свои интересы. А Джессалин Летти принадлежит ему и никому другому.

Подавив душившую его холодную ярость, Кларенс заставил себя натянуто улыбнуться.

– Какое удивительное совпадение, Мак! Ты вспомнил о мисс Летти, а я как раз хотел тебе кое-что сказать. Можешь меня поздравить: несколько дней назад я просил Джессалин оказать мне честь стать моей женой, и она.

Тонкий хрустальный бокал треснул в руке Маккейди, и густое рубиновое вино потекло по пальцам, как кровь. Привстав, Кларенс протянул ему платок.

– О Господи, Мак, ты и сам не знаешь собственной силы. Маккейди вытер пальцы.

– И она согласилась? – Его голос звучал настолько бесстрастно, словно речь шла о погоде.

Откинувшись на спинку кресла, Кларенс запустил три пальца в жилетный карман и нащупал два золотых соверена, которые всегда носил с собой на счастье.

– Конечно, согласилась. Ведь уже много лет между нами существовало своего рода молчаливое соглашение. Всегда подразумевалось, что мы когда-нибудь поженимся. Мы назначили свадьбу на первую неделю июня, но, честно говоря, старина, – Кларенс наклонился вперед и многозначительно улыбнулся, – не думаю, что смогу выдержать так долго.

Свирепый взгляд Маккейди буквально пригвоздил его к спинке кресла, и Кларенс пожалел, что зашел так далеко. В конце концов, Мак в свое время очень хотел Джессалин.

– Ты будешь ей хорошим мужем, Клари.

– Я… я люблю ее, – испуганно пробормотал Титвелл. В глубине черных глаз снова шевельнулись какие-то странные тени.

– Не произноси при мне таких слов, Клари. Любовь придумали для того, чтобы маскировать похоть. Так просто моральное оправдание для мужчины, который хочет женщину. Меня же волнует только одно – то, как ты с ней будешь обращаться. Если ты когда-либо причинишь ей боль, я тебя убью.

– Если кто-нибудь и может причинить ей боль, то только ты! – вспыхнул Кларенс.

– Я убью тебя, – спокойно повторил Маккейди. Взглянув на кузена, Кларенс увидел в его глазах такое, от чего волосы снова зашевелились у него на голове. Он поспешно отвел взгляд. Необходимо было срочно переменить тему, и, прокашлявшись, он начал:

– Я понимаю, что решение комитета очень неприятно для тебя. Но все не так уж страшно: тебе всего лишь нужно оттянуть выплаты по векселям до тех пор, пока твой локомотив не победит в испытаниях.

Что-то неуловимое опять шевельнулось на дне темных колодцев глаз Маккейди, и у Кларенса возникло неприятное ощущение, что кузен просто смеется над ним.

Он снова откашлялся.

– К сожалению, так как я являюсь членом комитета, любые финансовые взаимоотношения между нами исключаются. Это может быть неправильно истолковано. Некоторые даже могут расценить это как своего рода взятку. – Опасаясь поднять глаза на Маккейди, Кларенс пристально изучал носок своего ботинка. – У меня достаточно избыточных средств, которые я с радостью вложил бы в какое-нибудь стоящее дело. Но я не вижу способа помочь тебе в твоем небольшом затруднении, не привлекая всеобщего внимания. – Кларенс наконец-то решился поднять взгляд. – Ты же знаешь, Мак, как я к тебе отношусь. Для кузенов мы всегда были очень близки. Во многом ты для меня – как брат.

«Ну же, – думал он, пристально изучая лицо сидящего напротив, – выговори наконец это вслух. Посмотри на меня и признай, что я вполне могу быть твоим братом».

Маккейди действительно посмотрел на него, но ничего не сказал. И ничто не отразилось в его темных, бесстрастных глазах.

Кларенс поднялся с кресла и извлек из жилетного кармана часы с репетиром, изо всех сил стараясь выглядеть важным, господином, у которого масса неотложных дел. И никак не мог понять, почему вместо вполне естественного в данном случае ликования он испытывает одну только опустошенность.

Уже в дверях Титвелл остановился и оглянулся на темную фигуру, задумчиво глядящую на огонь. Как всегда, при взгляде на этот породистый, резко очерченный профиль, на жесткий, надменный рот Кларенс почувствовал, как что-то внутри у него сжалось, причиняя острую боль. Любимое и ненавистное лицо… лицо его кузена… его брата.

Кларенс знал, что Маккейди ценой неимоверных усилий удалось убедить нескольких наивных мечтателей вложить деньги в его дурацкий проект. Но все равно основные средства принадлежали Кларенсу. Ведь только банк мог позволить себе рискнуть суммой, достаточной для поддержки компании, которая только встает на ноги.

Кларенс был почти уверен, что не позднее конца июня Маккейди Трелони, двенадцатый граф Сирхэй, со склоненной головой придет в Лондонский механический банк и будет умолять об отсрочке выплат по векселям до окончания испытании. И не получит желаемого. В этом Кларенс был уверен. Точнее, он это совершенно точно знал…

Ведь владельцем Лондонского механического банка был Кларенс Титвелл.