"Великолепная Гилли Хопкинс" - читать интересную книгу автора (Патерсон Кэтрин)

РАССТАВАНИЕ

В этот вечер Троттер запекла к ужину курицу. Она получилась такой поджаристой, что хрустела во рту. Электрическим миксером Троттер сбила вкуснейшее картофельное пюре. Мистера Рэндолфа ждала его любимая зеленая фасоль с кусочками ветчины, а для Гилли и Уильяма Эрнеста был приготовлен фруктовый салат с маленькими кусочками зефира. Кухню наполнял кисло-сладкий аромат вишневого пирога; но никому из четверых, сидящих за столом, не хотелось ни есть, ни разговаривать.

Плакал только Уильям Эрнест — большие безмолвные слезы скапливались в уголках оправы его очков и медленно стекали по щекам. Мистер Рэндолф, казавшийся еще меньше и тоньше обычного, сидел, слегка наклонившись вперед, и застенчиво улыбался, как будто собирался что-то сказать, но не решался. Троттер дышала так, как будто только что поднялась по лестнице. Она то и дело переставляла на столе тарелки, словно собиралась подкладывать добавку. Но вся эта суета была ни к чему — к еде никто не притрагивался.

Гилли не отрывала глаз от Троттер — пыталась понять, что сказала ей мисс Эллис. Знает ли она, что во время праздников к ним в дом приезжала ее бабушка? Знает ли Троттер — хоть бы не знала — об ее идиотском письме? Гилли все еще не могла вспомнить, что же именно она написала в нем. Назвала ли она Уильяма Эрнеста умственно отсталым? Она сгорала от стыда. Голова отказывалась работать. Господи, только бы Троттер не узнала обо всем! Я же совсем не хотела обижать их. Я просто хотела…

Чего же она хотела? Дома? Но Троттер старалась, чтобы она чувствовала себя здесь дома. Уверенности? Но Троттер пыталась внушить ей и это. Нет, ей хотелось того, что Троттер была не в силах ей дать. Она не хотела оставаться так называемым приемным ребенком. Она хотела быть обыкновенным ребенком. Принадлежать кому-то по праву и самой иметь на кого-то право. Быть лебедем, а не гадким утенком, явиться Золушкой в обеих туфельках, стать, наконец, самой собой — Галадриэль Хопкинс.

Но для нее теперь не оставалось ничего, кроме расставания.

— Ну-ка, принимайтесь за ужин, а не то я… — Троттер остановилась в поисках настоящей угрозы. Она глубоко вздохнула — …буду прыгать на столе и квохтать как индюшка.

— Правда? — Уильям Эрнест снял очки и вытер их о штаны, чтобы было лучше видно.

Напряженная улыбка мистера Рэндолфа сменилась нервной усмешкой. Гилли попыталась проглотить комок, застрявший в горле, и с хрустом отгрызла кусок от куриной ноги.

— Так-то лучше! — Троттер вытерла краем передника свое лоснящееся лицо. — Сегодня мы должны веселиться, а вы сидите будто на похоронах.

Она повернулась к мистеру Рэндолфу и почти крикнула:

— Знаете, мистер Рэндолф, ее семья родом из Вирджинии, округ Лудоун.

— О, это прекрасные места, мисс Гилли, прекрасные места. Родина вирджинских лошадей.

— А… там есть лошади, Гилли?

— Не знаю, Уильям Эрнест. — Трудно было представить себе маленькую неуклюжую леди верхом на лошади, а там, кто знает?

— А я могу их увидеть?

— Конечно, если они у меня там есть.

Гилли поймала предостерегающий взгляд Троттер — та метнула его поверх головы мальчика, — но Гилли притворилась, что не заметила.

— Я же еду не на край света, черт побери. В любую минуту ты можешь забраться в автобус и махнуть ко мне в гости.

Троттер покачала головой и положила руку на плечо Уильяма Эрнеста.

— Когда человек уезжает, детка, ему надо обвыкнуть на новом месте, притерпеться, — сказала она. — И бывает лучше спервоначала не мешать ему.

«Если ты хочешь сказать этим „никогда“, Троттер, так и говори. Неужели так оно и будет? Неужели я никогда больше не увижу всех вас? Неужели ты позволишь им схватить меня и уволочь? Не бросай меня, Троттер. Оставь мне хоть каплю надежды! Ну да ладно, придумаю что-нибудь».

— Я напишу тебе, Уильям Эрнест. И почтальон принесет письмо. Оно будет адресовано тебе.

— Мне? — переспросил он.

— Только тебе. — Она воинственно посмотрела на Троттер, но та сделала вид, что занята — передвинула на столе миску с салатом и поставила на ее место блюдо с мясом.

После ужина Гилли принялась за уроки, хотя знала, что делать это бесполезно: мисс Харрис никогда не увидит аккуратно выведенных цифр — доказательство, что Гилли Хопкинс хорошо усвоила метрическую систему. Покончив с домашним заданием, Гилли собралась было позвонить Агнес, но что она скажет ей — «до свиданья»? Да она никогда толком не сказала ей «здравствуй». Бедная Агнес. Что из нее получится, в конце концов? Провалится ли она от злости в тартарары, или чей-нибудь волшебный поцелуй превратит ее в принцессу? Увы, Агнес, к сожалению, в мире так мало тех, кто захочет поцеловать лягушку.

Нет, не станет она звонить. Может, когда-нибудь напишет Агнес письмо.

Уильям Эрнест проводил мистера Рэндолфа домой и возвратился с «Оксфордской антологией английской поэзии» — прощальный подарок Гилли от мистера Рэндолфа.

— Гилли, детка, да ты понимаешь, что это за подарок?

— Можно догадаться.

— Будто оторвал от сердца и отдал тебе.

Гилли провела пальцем по коричневой сморщенной коже книжного переплета — кожа была почти такая же, как у самого мистера Рэндолфа, но сравнение показалось ей слишком грубым, и она промолчала.

Гилли дождалась, когда Троттер, отдуваясь, поднялась по лестнице вместе с Уильямом Эрнестом — мальчику пора было укладываться, — открыла антологию и стала искать знакомое стихотворение:

Рожденье наше — только лишь забвенье.

Душа, что нам дана на срок земной,

До своего на свете пробужденья

Живет в обители иной…

Но не в бессильной немоте,

Не в первозданной наготе,

А в ореоле славы мы идем…

От мест святых, где был наш дом.

Стихи по-прежнему были совершенно непонятны. Если рожденье — это забвенье, то что ж тогда смерть? Но не в том дело. Ей нравилось само звучание слов, волшебство сменяющихся звуков:

…Но не в бессильной немоте,

Не в первозданной наготе…

Кто мог подумать, что эти простые слова могут расплескаться в такое море света? И ее любимое «И в ореоле славы мы идем…». Возникало ли это чудо из-за звучания слов или из-за неясной картины, которая, как комета, промелькнула в ее воображении?

«От мест святых, где был наш дом». Картина расплывалась. Может, этот дом и есть святое место?..

Ночью она проснулась и попыталась вспомнить сон, который ее разбудил. Сон был печальный, иначе почему же сердце, — точно комок плохо размятого картофеля? Ей приснилась Кортни. Кортни приехала за ней, но когда увидела ее, отвернулась и сказала грустно: «Никогда, никогда, никогда». Но это был голос Троттер. Гилли уткнулась в подушку и тихонько заплакала, почему и о ком — не знала. Может, из-за всей этой свистопляски, с которой она так старалась совладать, но не сумела.

А потом появилась Троттер, села на кровати и наклонилась к Гилли, пружины под ее тяжестью затрещали, распущенные волосы ее спутались с волосами Гилли.

— У тебя все в порядке, детка?

Гилли повернулась к этой громадине, пахнущей молоком и детской присыпкой. В темноте она не могла различить лица Троттер.

— Ага, — всхлипнула она. — В порядке.

Троттер подняла край своей пижамной кофты и осторожно вытерла глаза и нос Гилли.

— Я не имею права показывать свои чувства, детка, — сказала она. — Я тебе не родная мать, но, видит Бог, девочка, я так хочу, чтобы тебе хорошо жилось с твоими родными. И все равно… — тут ее зычный голос сорвался, — я просто не переживу, что ты уезжаешь от нас. — Громадное тело содрогнулось от громких рыданий.

Гилли поднялась и, как могла, обхватила громадину Троттер.

— Никуда я от тебя не уеду, — пробормотала она сквозь слезы, — ничего у них не выйдет. Они не могут увезти меня силком. — Троттер мгновенно затихла.

— Нет, детка. Ты должна ехать. Прости, что я ничем не могу помочь тебе.

— Я буду часто приезжать к вам.

Троттер засунула свою большую теплую руку под пижаму Гилли и стала гладить ее по спине, как Уильяма Эрнеста.

— Нет, малышка. Так не получится. Я уж говорила тебе сегодня в ужин. Доставила кого шлюпка на пароход, значит, уж там ему и быть. На двух палубах сразу жить нельзя.

— Я могла бы…

Большая рука, ласково скользившая вверх и вниз по ее спине, остановилась, и Троттер тихо сказала:

— Ты уж, детка, не делай нам всем еще больней.

Может, Гилли и не должна была успокаиваться, но она поддалась власти ласкового ритмичного движения большой руки, под которой хотелось свернуться в комочек, стать крохотным слепым котенком и забыть про весь этот вонючий мир.

Здесь, в тишине, в тепле большой ласковой руки, что снимала всю эту боль, можно было и забыть. И ею наконец овладела дремота. Она легла.

Троттер подвернула одеяло, бережно подоткнула простыню вокруг ее подбородка и ласково погладила.

— Я горжусь тобой, детка, слышишь?

— Ага, — шепнула Гилли и погрузилась в сон.