"Инженю, или В тихом омуте" - читать интересную книгу автора (Ланская Ольга)

5

— Да ты только послушай этот бред! «Он горел в машине, а она стояла, не в силах оторвать от джипа глаз, не замечая, как по щекам катятся слезы, — потому что вместе с ним горели ее мечты о прекрасном принце». И все в таком роде. Я сейчас юристу нашему позвоню — прямо домой. Надо на них в суд подавать — вот что я тебе скажу. Что это за бред, какое они имели право?!

— Ой, ну перестань, милая! — произнесла весело, стараясь расслабить напрягшуюся на том конце провода Вику — в течение вот уже пятнадцати минут дрожащим и срывающимся от возмущения голосом зачитывавшую ей статью. Которая, как и было обещано, вышла сегодня, в субботу. — Ну написали — и ладно. Ты ведь понимаешь, что я такого не говорила, — я просто пришла и рассказала, как все произошло. Ты лучше скажи — я понравилась тебе на фотографии?

— Так ты у них была? — Ей показалось, что Вика оторвала от уха трубку, рассматривая ее неверяще. — Ты сама пришла и все им рассказала? И даже не проверила? Да ты представляешь, кем они тебя выставили? Какой-то слезливой дурой, да еще и проституткой вдобавок — которая бродит по улицам, чтобы снимать мужиков. И реагирует на любого, кто поманит ее пальцем. Ну ведь надо было прочитать — надо было все проверить, каждое слово. Они же обязаны тебе были показать! Да и зачем ты вообще туда пошла — тебе ведь сказали в милиции, что это опасно. И я тебя просила — не надо в это лезть. Ну объясни ты мне, зачем тебе это надо — ради фотографии в газете? А теперь тебя ославили на всю страну. Нужно тебе это?

— А что тут такого? — произнесла холодным спокойным тоном. Она просто не ждала, что Вика на нее так набросится, — вот и пустила в голос холод. — Я такая и есть — ты не знала разве? Я, кажется, никогда из себя умную и не строила — была дурой, дурой осталась, дурой помру. А насчет мужчин — ну нравлюсь я мужчинам, что теперь? И они мне нравятся…

Вика не почувствовала перемены в тоне.

— Ах, так, значит, этот тебе все же понравился, значит, они правду написали? Значит, прям так все и было, да? Чудесно, просто чудесно. А рассказывать об этом газете — умнее не придумаешь! «Она не хочет ничего слышать о том, кем он был, — она хочет жить с красивой легендой о принце, который был совсем рядом, почти на расстоянии вытянутой руки, и она уже ощущала тепло его прикосновения, когда злая сила разорвала его на клочки. А был этот принц великодушным созидателем или жестоким разрушителем, благородным рыцарем или беспощадным убийцей, она знать не хочет. Потому что легенда есть легенда, и смешивать ее с реальностью не имеет смысла». Вот прямо так, да — прекрасный принц?

Она не стала говорить, что на самом деле мечтает о прекрасной принцессе. Точнее, о царевне-лягушке, никак не желающей превращаться в красавицу. Это было бы грубо — и ни к чему бы не привело. А так она должна была выиграть этот разговор без труда — и оказаться пострадавшей стороной, которой та, кто выступает сейчас в качестве обвинительницы, очень скоро будет приносить извинения.

— Ну что ты молчишь, Марина? Ты соображаешь, что наделала? Я даже не говорю о том, что это опасно — что если ты убийцу видела, он теперь тебя будет искать и найдет, тем более что там фотография на полстраницы. Зачем ты к ним пошла, ну объясни ты мне? По этому соскучилась — как его, Бреннеру? И еще и за секс ему заплатила — собственным откровением? Или — или этот твой знакомый тебя надоумил, бизнесмен этот, как его, Виктор? Ты же с ним тоже якобы давным-давно не общаешься?

Она промолчала, удивленная тем, что Вика вспомнила вдруг Виктора — вспомнила, видимо, потому, что когда-то жутко к нему ревновала.

— Да тебе бы точно не пришло такое в голову — в таком свете себя выставить! Ты мне скажи — этот твой посоветовал по максимуму ситуацию использовать? Ты ж мне сама говорила, что он деньги на всем зарабатывает, — вот похоже, что он тебе такой умный совет и дал. Только когда тебе голову оторвут, ему-то наплевать будет, понимаешь?

Она не понимала — она верила в обратное. Хотя сомнения уже появлялись. Но говорить о Викторе с Викой было лишним — пока. Пока Вике лучше было вообще о нем забыть.

Ей захотелось бросить трубку — вот прямо так, импульсивно, это вписывалось в образ. Но Вика каким-то образом сказала то, что говорить было совсем не надо, — и теперь следовало отвлечь ее мягко и перевести ее мысли в другое направление.

— Я не думаю, что обязана перед тобой отчитываться, — но я объясню. Вообще-то это они мне позвонили — и все равно бы напечатали статью вне зависимости от того, пришла бы я или нет. — Ложь, как всегда, давалась ей легко, тем более что это была уже не ложь, она легко перевоплощалась и верила в данный момент, что так все и было. И потому говорила медленно и спокойно и устало, как с самым близким человеком, в котором не сомневалась и верила, что он-то уж поймет — а он мало того что не понял, так еще начал обижать ее. — И было бы еще хуже. И фотография была бы, с телевизора — тоже узнаваемая, только уродливая…

— Ну атак ты красавица! — Вика, кажется, поперхнулась от возмущения. — Да ты пойми — снимать надо было эту статью, понимаешь? Ты бы уж лучше с этим своим Бреннером еще раз переспала — чтобы он ее снял. Ты меня, кстати, уверяла, что с ним с тех пор ничего не было, — врала, выходит? А насчет этого в машине вообще кошмар — все это просто кошмар!

— Я тебе очень благодарна за то, что ты высказала свое мнение — ты знаешь, что оно всегда было для меня очень важно. — Она говорила серьезно, стараясь, чтобы слова прозвучали искренне, чтобы Вика ни в коем случае не подумала, что это издевка. — Да, я дура, я бестолковая, я все делаю не так — ты могла бы об этом не напоминать. Я и так это знаю — и это не делает меня счастливой…

— Господи, ну что ты, Марин?! — Вика спохватилась наконец, не понимая, что опоздала. — Я ведь ласково, любя — я за тебя переживаю. Ну конечно, ты не дура — ты наивная дурочка. А я тебя люблю, вот и нервничаю…

— А что касается Бреннера — прости, но ты знаешь, почему я тогда оказалась с ним в постели. Хотя тебя за это никогда не упрекала. И хотя я не обязана отчитываться — больше у меня с ним ничего не было, потому что мне это не нужно. Тогда пришлось — ты знаешь почему…

— Ну пожалуйста, Маринка! — В голосе была мольба, но она ее перебила:

— И если хочешь — пусть я дура, проститутка, пусть снимаю на улице мужиков. Пусть будет так. Я думала, что ты меня знаешь, — но твое право думать обо мне то, что сочтешь нужным. А сейчас прости — я себя неважно чувствую. До свидания…

Она повесила трубку прежде, чем Вика успела что-то сказать. И похвалила себя за то, что сдержалась — и не высказала ей ничего насчет того, что это ее личное дело, с кем спать, а с кем нет. И выбирать между мужчинами и женщинами — ее право. Потому что она не давала обета быть лесбиянкой — и не ее вина, что мужчины обращают на нее внимание.

В общем, много чего можно было сказать. Но она сдержалась. И когда через несколько секунд телефон зазвонил снова, убавила до минимума звук — и на аппарате, и на подключенном к нему автоответчике — и вернулась к окну, забираясь с ногами на подоконник и глядя вниз, на практически пустую в это субботнее утро Покровку.

Ей понравилась статья — она ее прочитала уже раз десять, прежде чем позвонила Вика. Она специально встала рано, в девять примерно, и дошла до Курского, и купила себе газету, и увидела анонс на первой странице — и тут же взяла еще пять экземпляров. И хотя по пути туда засыпала, тут сон сразу ушел. И она заглянула на обратной дороге в булочную за пирожными — а в соседнем магазине взяла бутылку белого вина французского и еще гигантскую банку тайского салата из морепродуктов в рыбном.

В обычные дни она ела или с кем-нибудь в ресторане, или у Вики, или ерунду какую-нибудь покупала — сок, растворимые супы, сухие хлебцы, ветчину и сыр нарезкой, все равно готовить не умела и не любила. А сегодня следовало устроить себе маленький праздник. Разумеется, самой — глупо было надеяться, что та же Вика или кто-нибудь еще из знакомых прочитает газету и придет в неописуемый восторг и начнет ей звонить, предлагая отметить такое событие.

Она так и не легла спать. Сделала себе кофе — специально покупала на Мясницкой всякие ароматизированные сорта, потому что обычный кофе не любила, — взяла сигарету и села читать. Читала, любовалась собой, прогуливалась по комнате, стояла у окна и снова читала и разглядывала фотографию. И так до тех пор, пока не позвонила Вика.

Что ж, она правильно себя с ней повела — и не сомневалась, что та теперь будет пытаться ей дозвониться. Вика с работы ей набрала — у нее стоял телефон с определителем, она его купила, еще когда у родителей жила, чтобы знать, кто именно ей звонит. Бывали такие — наберет и не называется, и плетет всякую чушь, а при том количестве одноразовых и многоразовых поклонников, которое у нее имелось, не всегда было легко догадаться, с кем говоришь. Вот она его купила — и с тех пор таскала с собой с квартиры на квартиру вместе со старомодным, но надежным автоответчиком.

Так что Вика набрала ей с работы — а раз она вышла в субботу, значит, у нее какие-то срочные дела, значит, не надо опасаться, что она примчится через полчаса. Будь она дома, точно примчалась бы — и долго извинялась бы, обнимала и целовала, пытаясь загладить вину. А раз на работе — значит, будет звонить, и если и приедет, то не скоро. Не раньше, чем через пару часов.

А ее в это время уже не будет дома, она уже куда-нибудь уйдет. Просто чтобы с ней не встречаться, просто чтобы она подергалась. И выполнила потом очень-очень важную просьбу, с которой, может быть, придется к ней обратиться. Вряд ли и не дай Бог — но может быть. Просто так не выполнит, будет кучу вопросов задавать и пугаться — а если будет чувствовать вину, то все сделает обязательно.

У нее никогда не было ни подруг близких, ни тем более друзей — она была убеждена, что между мужчиной и женщиной дружбы быть не может. Так что она давно не испытывала необходимости делиться с кем-либо своими мыслями, чувствами, сомнениями и переживаниями. Но сейчас ей хотелось хоть с кем-нибудь поговорить о статье. Может быть, даже с Бреннером. Позвонить — он наверняка на работе, хотя у нее и домашний есть, — поблагодарить, узнать его мнение. Может быть, даже подъехать в редакцию, особенно если этот Сергей, который писал статью, тоже на месте. Может, ему звонили уже, может, ее искали журналисты из других газет или с телевидения — это было бы неплохо.

А заодно стоило бы попросить Бреннера проконтролировать этого Сергея, приказав ему давать Маринин телефон любому разыскивающему ее журналисту — предварительно убедившись, что это на самом деле журналист. Или лучше пусть записывает всю информацию для нее — а она сама будет звонить ежедневно и забирать. Она его уже просила об этом, но если ему напомнит зам главного редактора, наверное, это будет более эффективно.

Она тут же сказала себе, что не стоит обольщаться — Бреннер ей, естественно, пообещает и снова потащит ее к себе, если у него нет других планов на сегодня с другой девицей, и о ней забудет, как только она выйдет за порог его квартиры. Да и не стоило встречаться с ним слишком часто — чтобы не приедаться. Вот не виделись год — так был жутко активный. Сначала, правда, досмотрел-таки свой футбол, но потом…

Может, футбол его так возбудил. А может, он и вправду ее захотел, а может, даже вспоминал хоть пару раз в течение этого года — она не знала. Она ушла в душ, пока он досматривал свой матч, и постояла с удовольствием под горячей водой, а потом поправляла макияж. И наверное, долго там пробыла, в ванной, — потому что когда вышла, телевизор уже был выключен — а он полулежал на кровати, держа рюмку в одной руке и сигарету в другой. Естественно, уже раздевшись — и решив обойтись без душа.

— Хорошеешь, Маринка! — Глаза скользнули по ее голому телу, и не уходили с него, пока она наливала себе шампанское и пила его медленно, стоя у столика. — Точно хорошеешь. Мы с тобой сколько не виделись — полгода? Год?! Ты замуж вышла, что ли? Нет? Ну тогда, наверное, мужиков-то перетрахала толпу, да, Марин? А я-то осел…

Она улыбнулась — это был комплимент. И его член, длинный, толстый, уже вставший, — тоже. И хотя с ним она никогда не пыталась играть — ей казалось, что он не возбудится сильнее, если она подразнит его немного, позируя перед ним, не торопясь в постель, — но сейчас налила себе еще шампанского и не спеша его пила, а потом уже легла.

Все было как всегда — предварительные ласки были ему чужды, он поводил пару минут руками по телу и сел между ее ног, раздвигая их и входя. Она-то всегда была готова, она всегда возбуждалась еще до акта, и все внизу было влажным и ждущим — а вот что чувствовали с ним другие, она не знала. Да и ей было все равно — она лежала откинувшись, а он входил глубоко и медленно. И продолжал двигаться в том же темпе, даже когда она испытала первый оргазм, — с ним, кстати, оргазмы были очень сильными, она с немногими мужчинами испытывала такие.

Он даже ни на секунду не остановился — и кончил как раз тогда, когда до второго оргазма ей оставалась, может, пара минут. Но у него был свой ритм и свои интересы — доставлять ей удовольствие он не собирался, думая прежде всего о себе. Наверное, именно это женщин в нем и подкупало, и ее в том числе, — то, что он беспардонный, беззастенчивый бабник. Не то что не пытающийся это скрывать — но, наоборот, выставляющий напоказ.

Она даже привыкла к его манере кончать в нее. Презервативом он, разумеется, не пользовался, а она, требовавшая этого от практически всех других, не настаивала, она почему-то не боялась с ним ничего — болезни в смысле. И пошла в душ, задержавшись там, компенсируя себе чуть-чуть запоздавший оргазм, — а когда вышла, он снова был у телевизора, смотрел какую-то передачу про футбол.

— Я посмотрю немного, о'кей? — спросил не поворачиваясь. — Передохнем пока, выпьем. Да, может, в рот пока возьмешь?

Это было свинство — но в его исполнении таковым не казалось. И она пристроилась между его ног, принимая это в себя, чувствуя свой запах и наслаждаясь своим вкусом, самым лучшим вкусом на свете. И удивилась, когда он вдруг выключил телевизор и потащил ее в постель. И, уложив ее на бок лицом к себе, бесцеремонно закинул на себя ее ножку и начал все заново.

Это было так на него непохоже — обычно после первого раза он уже требовал активности от партнерши. Но завершилось тем не менее все как всегда. Тем, что он просто лежал и курил, а она то садилась на него сверху, то брала у него в ротик, и он никак не мог кончить, выпил, видно, уже много, но и не отпускал ее. А где-то в начале второго ночи отключился — причем она даже не заметила. Она стояла на коленях, согнувшись над ним, лаская руками и губами и языком, и вздрогнула, когда он вскрикнул и подскочил в тот момент, когда она наконец добилась своего.

— Ну, Маринка! А я-то заснул уже, прикинь?! И снилось ведь что-то — и тут чувствую, полилось. Ну ты даешь…

Два часа уже было, когда она в очередной раз вышла из душа — и ей не хотелось оставаться, но и уходить сейчас от него и ловить такси тоже не улыбалось. Он на Песчаной площади жил, ей вроде не так далеко было отсюда до дома, пятнадцать минут на такси по пустому городу, — но идти пешком до Ленинградки было далековато, а на слабооживленной даже днем улочке ловить было нечего.

И она осталась. Проснувшись посреди ночи от того, что он пристроился к ней сзади, повернув ее спиной к себе, и делал свое дело — и, кончив, тут же опять заснул. Так, чисто по-животному — захотелось, значит, надо сделать — так, словно в туалет сходил или воды попил. Но от него, очень неглупого, остроумного, не способного спрятать за намеренным хамством остатки хороших манер, это воспринималось нормально.

Так что сегодня ей не стоило ему звонить — потому что она уже знала, чем бы это закончилось, а в данный момент ей этого совсем не хотелось. Может, дело было в том, что она позвонила ему и сделала это с ним с корыстной целью — в первый раз причем, — а значит, следовало подождать, возможно, он мог еще ей понадобиться. Это было непривычно и ново для нее — но и ситуация была новой.

Тем более что сейчас ей нужен был не он. Ей нужен был кто-то, кто бы не тащил ее сразу в постель, а вник в ее проблему и в эту статью, и объяснил ей, что здесь хорошо и что плохо и в каком свете она предстает. То есть не Бреннер и не Вика — и уж точно не родители.

Она в который раз порадовалась тому, что они на весь июнь уехали на дачу — где нет ни газет, ни телевизора, ни телефона. Не то звонили бы сейчас и увещевали, как Вика. Хотя давно на нее махнули рукой, смирившись с тем, что она такая, какая есть. Пытались воспитывать, что-то объяснять, как-то влиять — но потом поняли, что бесполезно. Особенно когда она ушла в первый раз, переехав на два или три месяца к Вике. И она с тех пор возвращалась и снова уезжала, жила то дома, то у Вики, то снимала квартиру — но никаких душеспасительных бесед с ней больше не вели. И она, разумеется, ничем не делилась тогда — и не собиралась теперь.

Но все же ей был кто-то нужен. Она влезла в игру, в которой ничего не понимала — и руководствовалась не мыслями, а инстинктами, чувствами и ощущениями, и ничего не анализировала и не планировала. А значит, могла сделать ошибку. И хотя ни Мыльникову, ни Вике не удалось ее напугать, ей все же не хотелось размышлять о том, к чему может привести ошибка.

Во-первых, потому, что мыслительный процесс ей не слишком хорошо давался, — а во-вторых, ей слишком нравилось жить и получать от жизни удовольствие, чтобы думать о чем-то мрачном и серьезном.

И вообще думать…