"Правила охоты" - читать интересную книгу автора (О`Рейли Виктор)

Глава 22

– Давайте-ка обмозгуем это дело, -сказал Шванберг.

Он находился в защищенном конференц-зале Мировой федерации исследования Японии в “Нью-Отани”. Кроме него, в комнате были только два человека, которых он считал членами своей секретной команды. Зарплату членам этой команды, как и самому Шванбергу, выплачивало ЦРУ, однако единственным, что их волновало, было личное обогащение, и верны они были только своему боссу.

Верность эта не имела никакого отношения к “выдающейся” личности Шванберга и основывалась исключительно на взаимной выгоде и меркантильных интересах. Их далеко не безгрешный руководитель использовал ЦРУ как свою персональную кормушку, начиная с войны во Вьетнаме, и за прошедшие годы сумел сделать всех троих весьма богатыми людьми.

Но наибольшие доходы приносила Япония. Размах и масштабы коррупции во второй по своему экономическому могуществу мировой державе были для предприимчивой троицы Божьим даром, к тому же для их махинаций вряд ли можно было придумать лучшее прикрытие, чем ЦРУ с его одержимостью секретностью и секретами.

В качестве начальника японского отделения ЦРУ Шванберг ввел в обиход систему ограниченного допуска и довел “разделение труда” до такой степени, что не только его сотрудники не подозревали, чем именно занимаются их коллеги, но даже внутренняя контрразведка Лэнгли снизошла до похвалы его системе оперативной безопасности. И контрразведчики были абсолютно правы. Шванберг придавал безопасности огромное значение, тем более что его деятельность в основном не имела никакого отношения к благосостоянию и безопасности Соединенных Штатов. Соблюдение секретности было для него важнее, чем для многих его далеких начальников. Ради этого он не щадил сил и методично и внимательно обрубал все ниточки.

– Похоже, наш северокорейский план провалился, – заметил Палмер, крепко сбитый, коренастый мужчина с неподвижным лицом. На вид ему было около сорока пяти. В секретной команде Шванберга он играл роль вышибалы с крепкими мускулами.

– Твой дружок Фицдуэйн и эта цыпочка из “Кванчо” вздрючили нас как молокососов. “Намака Спешл Стил” кишит копами и сотрудниками безопасности.

Шванберг пожал плечами. Отказ Ходамы заплатить их троице столько, сколько они затребовали, повлек за собой нападение на него самого и на тех, кто его поддерживал. Деятельность Намака по снабжению Северной Кореи запрещенным оружием всегда было трудно контролировать: они, сотрудники ЦРУ, не могли допустить, чтобы кто-то узнал об их причастности к проекту. Это дало бы Ходаме и братьям слишком широкие возможности. Планирование – это одно, непосредственное участие в снабжении враждебного государства ядерным оборудованием – совсем другое.

Шванберг попытался все-таки выжать из Ходамы и Намака часть их ядерных прибылей, не показывая, что ему что-то известно о проекте “Цунами”, однако эти его усилия привели к совершенно обратному результату. Ошибка Шванберга заключалось в том, что он не понял тяжелого финансового положения “Намака Корпорейшн” и не догадался, что братья не могут заплатить столько, сколько он потребовал, даже если бы захотели. Впрочем, какими бы ни были причины их неудачи, следующий логический ход мог быть только один – уничтожить Ходаму и братьев Намака и вывести на сцену нового, состоятельного в финансовом отношении куромаку. Кацуда, у которого были собственные причины сделать всю грязную работу своими руками, давно был у них на примете. План казался безупречным.

– Намака в любом случае были для нас потеряны, – возразил Шванберг. – Кеи мертв, а это значит, что еще одним человеком, который знал о нас, стало меньше. Взгляни на проблему с другой стороны: теперь корейцы будут еще сильнее нуждаться в наших изделиях, и мы сможем поднять цену. На “Намака Спешл Стил” свет клином не сошелся, существуют другие заводы, и мы их найдем. Можешь не волноваться, мы что-нибудь да придумаем. В крайнем случае провернем наше дельце через Кацуду.

– Меня волнуют две вещи, – вставил Спенсер Грин, третий член секретной команды Шванберга. – Этот японский коп… Адачи, кажется, и Майк Берджин.

Грин был невысоким худым лысеющим человеком, похожим на бухгалтера. Впрочем, он почти стал им, выполняя для тройки всю бумажную работу. Грин был гениальным администратором, но при этом слишком много беспокоился по мелочам.

– Адачи вернулся к работе и расследует дело Ходамы с удвоенным рвением. Ходама был человеком, через которого мы в основном действовали. Только представь себе, что будет, если Адачи что-нибудь обнаружит. Например, нашу связь с Ходамой. Черт, мы же знаем, что старик вел аудио– и видеозаписи всех встреч. Вдруг мы что-нибудь пропустили?

– Как ты считаешь, какого черта я отправился в дом Ходамы вместе с этими японскими гангстерами? – раздраженно перебил его Шванберг. – Исключительно ради того, чтобы убрать следы. Я не пропустил ни одной мелочи. Если, конечно, никто из боевиков не проявил в этом вопросе личной инициативы… – Он ненадолго задумался, потом решительно тряхнул головой. -…Например, этот купленный коп Фудзивара. В любом случае, если Адачи что-то обнаружит, мы первыми узнаем об этом. Его квартира нашпигована “жучками” по самую крышу, да и в самом полицейском департаменте у нас еще есть друзья.

– А что там насчет Берджина, Спенс? – вставил Палмер. – Парень давно на пенсии, из него уже песок сыплется.

Грин покачал головой.

– Я в этом не уверен, – сказал он. – Он много встречается с разными людьми и, сдается мне, что-то затевает. Если он и не знает всего, то по крайней мере подозревает. Может быть, Майк и стар, но он далеко не глуп. Мои кишки мне подсказывают, что он все еще в игре.

Шванберг некоторое время молча обдумывал услышанное. Насчет Адачи действительно следовало подумать, а вот Берджин вряд ли представляет серьезную угрозу. Конечно, парень время от времени завтракает со своими старыми друзьями, однако, скорее всего, он уже давно спятил в своей Богом забытой захолустной японской деревне.

Он посмотрел на Грина.

– А что подсказывают тебе твои кишки по поводу Фицдуэйна, Спенс?

Грин улыбнулся.

– Если не считать проблемы с “Намака Спешл Стил”, то Фицдуэйн не опасен. Напротив, он на нашей стороне. Один из братьев Намака все еще жив, и мне кажется, что Фицдуэйн сделает за нас нашу работу. Чего же еще желать?

– Мне всегда нравилась твоя улыбка, – сказал Шванберг без выражения. – Тебе следует почаще улыбаться и поменьше беспокоиться.

Затем он кивнул Палмеру.

– Давай поговорим об этом Адачи, Чак. В последнее время нам не очень везет, так что давай постараемся не допустить ошибок во второй раз. После Адачи нам предстоит вплотную заняться Фицдуэйном – он действительно может быть нам полезен, но я не доверяю этому мерзавцу.

Генерал Килмара надел беруши и посмотрел в тридцатикратную подзорную трубу. По силе своего увеличения этот прибор, напоминающий небольшой телескоп, был аналогичен оптическому прицелу, который использовал снайпер.

Мишень, находившаяся на расстоянии тысячи восьмисот метров, была видна так четко, словно до нее было метров шестьдесят. Прицеливаться при таких условиях было бы сплошным удовольствием, но, к несчастью, в дело вмешивались и другие факторы, сильно осложнявшие стрелкам жизнь. Например, малейшая дрожь человеческого тела усиливалась в тридцать раз. Для стрельбы на дальние дистанции это было настоящим проклятьем. Любые, даже едва заметные проявления жизнедеятельности организма: стук сердца, непроизвольная реакция нервной системы на окружающее, даже дыхание – все отражалось на меткости. Чем точнее была винтовка, тем сильнее на нес воздействовало всякое непроизвольное движение, и тем дальше от цели летела пуля, даже если снайпер верно выбрал расстояние и точку прицеливания. И это было еще не все.

Стрелку приходилось учитывать множество других факторов, среди которых на первом месте шли направление ветра и погода, а также такие весьма существенные мелочи, как, например, правильность подбора порохового заряда в патроне, качество нарезов в канале ствола, степень их износа, количество ружейного масла, оставшегося в стволе после последней чистки.

Килмаре доводилось наблюдать за работой самых лучших стрелков, а с некоторыми он даже разговаривал. Генерал вовсе не был религиозным человеком, однако в конце концов он пришел к заключению, что в этом искусстве совершенства невозможно достичь, даже если действовать строго по науке. Меткая стрельба была процессом загадочным, почти мистическим.

В двадцати метрах от Килмары распласталась на земле фигура человека, который не обращал на него никакого внимания. Стрелок лежал совершенно неподвижно, словно в мистическом трансе, но только до тех пор, пока вдалеке не поднялись из травы три ростовые мишени.

Последовала пауза, длившаяся всего полсекунды – снайпер оценивал визуальную информацию и мысленно планировал порядок предстоящей стрельбы. Затем мощная полуавтоматическая винтовка “лайт фифти” пятидесятого калибра трижды плюнула огнем, и Килмара услышал характерный трескучий звук слившихся в один выстрелов. Дульный тормоз-компенсатор почти полностью погасил отдачу мощного оружия, и над стрелком взвилось небольшое облачко пыли.

Килмара снова взглянул в свою трубу. Все пули попали в цель, а пробоины находились в зоне поражения мишеней, хотя одна из пуль все же легла у самого края. Учитывая мощь многоцелевых бронебойно-разрывных боеприпасов, все три выстрела, попади они в живого человека, были бы смертельны, однако стрелок недовольно покачивал головой. Со дня нападения на Фицдуэйна быстрая и точная стрельба стала его навязчивой идеей, и он тренировался каждый день, как только выпадала подходящая возможность.

В тот день он обязан был действовать быстрее. Последствия его медлительности – ребенок с ярко-красной царапиной на затылке, и Фицдуэйн с потухшим, безжизненным взглядом, в одежде, насквозь промокшей от крови, словно он только что принял кровавый душ, – все еще были свежи в его памяти.

Он не справился. Глубоко внутри он сознавал это. Он мог – на самом деле мог – действовать лучше.

Килмара оставил подзорную трубу и подошел к стрелку. Снайпер поднялся на ноги и теперь священнодействовал со своей винтовкой, выполняя стандартную процедуру безопасности на стрельбище. Генерал заговорил только после того, как стрелок убедился, что винтовка разряжена и магазин пуст.

– Ты помнишь полковника Фицдуэйна, Эл? Лонсдэйл не отдал честь. Техасец знал, что у рейнджеров было принято салютовать только на парадном плацу. Вместо этого он кривовато улыбнулся.

– Едва ли я когда-нибудь забуду его, сэр, – сказал он. – Я видел, как его подстрелили, а потом несколько раз бывал у него в госпитале. Хотелось бы мне, чтобы я тогда действовал побыстрее!

Килмаре было наплевать, что было когда-то и что могло бы быть.

– Полковник Фицдуэйн спрашивал о тебе, Эл, – сказал он. – Как насчет точной стрельбы с медленно движущейся площадки, с высоты примерно в тысячу футов?

– Насколько медленно? – поинтересовался Лонсдэйл.

– Тридцать-сорок километров в час, – ответил Килмара. – Может быть, и меньше.

– Зависит от того, что за площадка, – сказал заинтригованный сержант. – Вряд ли это самолет, слишком мала скорость. Если вы говорите о вертолете, то могут быть большие трудности с вибрацией. Тут все зависит от модели.

– Речь идет не о вертолете.

– Неужели воздушный шар? – недоверчиво спросил Лонсдэйл.

– Почти угадал, – кивнул Килмара. – Только он имеет форму большой сигары, а стрелять надо из подвешенной внизу гондолы. И еще одно – все это будет происходить ночью.

– Темнота нынче не проблема, – задумчиво сказал Лонсдэйл. – А вот цель… Я предпочитаю знать, в кого стреляю.

Килмара ухмыльнулся.

– Ты мне не доверяешь, Эл?

Лонсдэйл не ответил, только слегка приподнял бровь.

– И все-таки, генерал, – сказал он наконец. – Некоторым людям не нравится, когда в них стреляют. Они стреляют в ответ. Я просто хочу убедиться, что буду сражаться за правое дело. Цель должна быть благородной.

Килмара посерьезнел.

– Я думаю, что на этот счет ты можешь быть уверен. Что касается благородной цели… – он покачал головой. – По этой цели ты уже один раз стрелял.

На лице Лонсдэйла отразилось понимание, он кивнул.

– Где и когда, генерал?

– В Японии, – ответил Килмара. – Если точнее, то в Токио, и довольно скоро. Но для начала тебе нужно будет попрактиковаться в стрельбе с воздуха. Идем, – Килмара скромно откашлялся. -…Я тут позаимствовал одну штуку.

Адачи довольно быстро оправился после гриппа, уложившего его в постель, однако пережить отчуждение и горечь предательства, охватившие его после самоубийства прокурора и покушения сержанта Фудзивары, оказалось не так легко.

Эти два события до основания потрясли его уютный, правильный, упорядоченный мир, и, возвратившись на службу после болезни, Адачи обнаружил, что с трудом вживается в свою прежнюю роль руководителя отдела и лидера группы. Если Фудзивара, которому он доверял больше других, оказался подсадной уткой, то любой другой из его оперативных работников точно так же мог оказаться предателем. Теперь Адачи подозревал всех. Он никому не мог доверять полностью, и вынужден был работать практически в одиночку.

Самое смешное заключалось в том, что доверять полностью он мог бы только Чифуни и Фицдуэйну, однако стоило ему увидеть их вместе, как Адачи сразу понял, что между ними произошло, хотя никто из троих не обмолвился об этом ни словом. Это было только естественно, и он не винил ни Чифуни, ни гайдзина, так как это было не в его характере, однако про себя Адачи оплакивал свою судьбу.

Единственным спасением была работа, и Адачи сосредоточился на расследовании дела Ходамы. Это проклятое дело и так перевернуло всю его жизнь, и Адачи уверил себя в том, что только с решением этой загадки его жизнь снова войдет в спокойное, размеренное русло. Как бы там ни было, но некоторое душевное равновесие ему было необходимо уже сейчас, и он считал, что сможет обрести его, только с головой уйдя в расследование.

Он прослушивал в своем кабинете микропленки, когда его вызвал Паук. Собираясь, Адачи с горечью подумал, что и в этом человеке он тоже ошибся. В его представлении именно загадочный и честолюбивый заместитель начальника департамента мог быть в первую очередь заподозрен в коррупции. На деле же оказалось, что Паук является одним из реформаторов. Так сказал Адачи отец. Они оба – и Паук, и Адачи-старший – оказались членами некой организации под названием “Гамма”, которая ставила своей задачей привести к власти в стране не коррумпированное, честное правительство. Третьим членом этой организации, о котором узнал Адачи, оказался Йошокава-сан.

Еще одна интрига, еще одна сложность, пусть и вызванная к жизни вполне достойными, невероятно сложными обстоятельствами.

Будучи полицейским, Адачи тяготел к предельной ясности и простоте. Именно поэтому его отец, гордясь своим сыном, все же не предложил ему вступить в “Гамму”. Какой бы благородной ни была цель этой организации, детектив-суперинтендант Адачи вовсе не был создан для тайной, конспиративной деятельности. Его жизненные ценности были просты и понятны, а обществу “Гамма” приходилось то и дело сталкиваться со сложными проблемами и порой принимать сомнительные решения, хоть и ради высокой цели. Борьба за реформирование японского общества шла не на жизнь, а на смерть, и ставки в этой борьбе были предельно высокими.

Паук жестом пригласил Адачи присаживаться к столу, на котором дымились чашечки с чаем. Адачи был потрясен. Легкое движение правой рукой выходило далеко за рамки обычного поведения заместителя генерал-суперинтенданта. Да и в дальнейшем разговоре Адачи подметил несколько небольших, но бесспорных знаков расположения. Для кого-то эти проявления дружелюбия были бы просто чуть заметными нюансами, однако для сдержанного Сабуро Иноки это было равнозначно дружескому лобзанью. В обычных обстоятельствах Паук передавал свои чувства намеками и полутенями, предпочитая даже языку жестов тщательно выверенные паузы.

– Я рад вашему возвращению, суперинтендант-сан, – сказал Паук. – Сколько времени вы уже на работе?

– Уже неделю, сэнсей, – ответил Адачи с почтением. За время болезни Адачи потерял в весе и теперь казался бледным и худым. Сабуро Иноки полагал, что еще несколько недель отдыха и восстановительного лечения нисколько бы не помешали Адачи, однако он ничего не сказал. Паук, впрочем, понимал, что последствия гриппа здесь ни при чем. Перед ним был человек, испытавший сильнейшее потрясение. Сначала Адачи узнал, что прокурор предавал его, а потом пережил нападение Фудзивары, едва не закончившееся его гибелью. Должно быть, теперь Адачи ко всем относится в высшей степени подозрительно, и единственное, что может ему помочь, – работа. Адачи со временем поймет, что двое мерзавцев не представляют всего большинства.

– Сожалею, что у нас не было возможности поговорить раньше, – сказал Паук. – Нам потребовалось приложить значительные усилия, чтобы разобраться со всеми этими печальными событиями на заводе Намака, причем нам пришлось решать параллельно сразу несколько вопросов. Это дело отвлекало мое внимание, и я хотел бы еще раз напомнить вам, Адачи-сан, что вы можете полностью полагаться на мою поддержку. За вами все ресурсы полицейского департамента и всех наших друзей – людей доброй воли. Не забывайте об этом.

Адачи почтительно наклонил голову. “Наши друзья – люди доброй воли” – это надо же! Для того чтобы в иносказательной форме напомнить ему об обществе “Гамма”, Паук использовал довольно интересный набор слов. Неожиданно для себя Адачи почувствовал прилив теплых чувств по отношению к Сабуро Иноки. Этот внешне сдержанный, неуловимо-загадочный и хладнокровный человек действительно протягивал ему руку, искренне желая помочь. И, конечно, он прав – один продажный полицейский не значит, что прогнил весь департамент. Он может по-прежнему доверять людям из своего отдела.

Но вскоре в его мозгу снова сгустились тучи сомнений. Разумеется, коррумпированные полицейские в Столичном департаменте были исключением из общего правила, однако это совсем не означало, что Фудзивара был единственным. Кто еще мог бы вести двойную игру? Адачи знал, что с Пауком можно говорить откровенно, однако что за человек будет прикрывать его в ежедневной рутинной работе? В ком можно быть уверенным на сто процентов?

Сабуро Иноки, полуприкрыв глаза и сохраняя на лице бесстрастное выражение, с озабоченностью наблюдал за своим подчиненным. Он чувствовал, какая буря сомнений бушует в голове детектив-суперинтенданта, и понимал, что решение этой проблемы может оказаться намного более сложным, чем он предполагал. Адачи страдал глубоко и искренне. Пусть хотя бы первое время не задумывается об этом.

– Я слышал, что вы достигли новых успехов по делу Ходамы, – сказал Паук. – Может быть, вы коротко проинформируете меня о сути дела?

Он увидел, как глаза детектив-суперинтенданта вспыхнули. Его мир был потрясен до основания, но его уверенность в своих силах и способностях полицейского не уменьшилась. Адачи твердо решил любой ценой довести это дело до конца – довести до конца или умереть.

Примерно через полтора часа, когда Адачи закончил, заместитель начальника департамента почувствовал, что его оценка способностей и упорства Адачи, и без того высокая, возросла еще больше.

– У меня есть одно предложение, – сказал Адачи в заключение. – Оно касается микропленок…

Паук кивнул.

Выходя из кабинета заместителя начальника департамента, Адачи чувствовал себя намного увереннее. Одного взгляда было достаточно, чтобы разглядеть в нем гордого потомка самураев: спину Адачи держал прямо, походка приобрела пружинистую уверенность, а во всем поведении и жестах сквозило осознание грандиозной цели.

Глядя ему вслед. Паук подумал: “Этот человек может убивать драконов голыми руками, если это велит ему долг”.

Если бы драконов!…

Коррупция на высшем уровне власти, с которой имели дело Сабуро Иноки и его люди, была намного опаснее любого дракона.

Йошокава и Фицдуэйн сидели друг напротив друга за низким столиком в чайной комнате дома Йошокавы в Камакуре. Они поужинали чуть раньше вместе с семьей японского промышленника и теперь остались вдвоем.

Оба сидели, скрестив ноги, прямо на застеленном татами полу. Йошокава предложил было непривычному к такому положению гайдзину низенький стульчик со спинкой, но ирландец заметил на это, что коль скоро он чувствует себя с Йошокавой достаточно свободно, чтобы не придерживаться строгого протокола, и может потирать колени или слегка двигаться, если только почувствует, как впиваются в икры и бедра многочисленные иголки и булавки, то постарается сидеть, как принято в Японии. Йошокава был польщен комплиментом, который Фицдуэйн ловко вставил в свою пространную речь, а впоследствии, в пылу беседы, гайдзин и сам позабыл об испытываемых неудобствах. Впрочем, Йошокава не сомневался, что как только ирландец попытается встать, то сразу обо всем вспомнит.

– Ваш план великолепен и дерзок, Фицдуэйн-сан, – покачал головой японец, когда Хьюго изложил ему задуманное в первый раз. – Но он очень жесток, чересчур жесток.

Промышленник выглядел несколько потрясенным. Он был одним из руководителей общества “Гамма” и лучше других представлял себе, насколько реальны опасности того пути, на который они вступили, пытаясь изменить существующее положение. Несмотря на это, близкое знакомство Фицдуэйна с насильственными методами отнюдь не прибавляло ему спокойствия. Все войны, которые когда-либо вел Йошокава, начинались и заканчивались в области политики или торговли. Война, которую предлагал Фицдуэйн, этим не ограничивалась. Может быть, ирландец и не был в восторге от необходимости убивать, но он и не отвергал ее. Столкнувшись с отсутствием альтернативы, гайдзин мыслил строго прагматично, исходя исключительно из того, что должно быть сделано. Несмотря на справедливость целей, которые он ставил перед собой, Фицдуэйнов подход к делу мог вызвать у непосвященного сильный озноб.

– Мы имеем дело сразу с несколькими силами, – сказал на это Фицдуэйн. – Каждая из них сама по себе достаточно самостоятельна, каждая занимает устойчивое положение и способна самовосстанавливаться даже после того, как ей будет нанесен серьезный урон. Допустим, “Яибо” потеряют сколько-то боевиков. Ну и что? Они всегда могут навербовать новых. Намака теряют несколько своих наемных якудза и главу службы безопасности, однако это на них никак не отражается, а смерть Китано они даже умудрились обернуть к своей выгоде. Погибает Кеи Намака, становится достоянием гласности афера с передачей запрещенного ядерного оборудования Северной Корее, а Фумио не только оказывается ни при чем, но и получает свой завод обратно спустя всего две недели, и все – благодаря своей мощной политической поддержке и возможности спихнуть вину на старшего брата. В тени прячется Кацуда, претендент на трон куромаку, который сверг Ходаму и которому это сошло с рук, а за спиной его маячит Шванберг, у которого, вне всякого сомнения, имеется наготове свеженький кандидат, на случай, если Кацуда сляжет с насморком.

Черт побери, это слишком похоже на Вьетнам. Нет смысла лупить по джунглям издалека. Нам необходимо то, что евреи называют chutzpah, [16] Йошокава-сан. Если желаете, я мог бы передать свою мысль в терминах фехтования: шпаги звенят очень эффектно и красиво, однако наступает момент, когда приходится оборвать этот звук одним точно нацеленным уколом.

Йошокава сделал беспомощный жест рукой и налил Фицдуэйну вина.

– То, что вы предлагаете, Фицдуэйн-сан, может быть сделано только при помощи полиции, а полиция на это не пойдет. Ваш план подразумевает создание такой ситуации, когда неизбежна чья-то смерть, а с их точки зрения это совершенно недопустимо.

– Столичный департамент полиции Токио может не быть официально вовлечен в наше мероприятие, – сказал Фицдуэйн, – это я допускаю. Но “Гамма” обладает достаточным политическим влиянием, чтобы дать нам возможность начать и чтобы в нужный момент вмешаться и свести к минимуму неприятные последствия. К счастью, полицейским департаментом управляет господин Иноки. Если он нас поддержит, то все получится. “Кванчо” тоже захочет с нами сотрудничать, это я уже знаю.

– А как насчет американцев? – поинтересовался Йошокава. – Шванберг, в конце концов, высокопоставленное должностное лицо ЦРУ.

– Предоставьте ЦРУ мне, – жестко сказал Фицдуэйн. Йошокава отпил крошечный глоток вина и задумался.

Затем он поглядел на Фицдуэйна и с сожалением покачал головой.

– Руководящий совет общества “Гамма” состоит из умеренных членов, – проговорил он. – Они стремятся к реформам, но никогда не поддержат таких крутых мер, какие предлагаете вы. Положение далеко не такое отчаянное.

– Увы, – мрачно заметил Фицдуэйн. – Положение прескверное и, если мы ничего не предпримем, станет еще хуже. Уж вы мне поверьте.

Йошокава ужаснулся словам своего друга. Он не мог с ними не согласиться, но он знал своих единомышленников из общества “Гамма”. Главным человеком, которого придется убеждать в необходимости решительных шагов, был Паук, а Йошокава не сомневался, что он не поддержит план Фицдуэйна, если только не будет загнан обстоятельствами в угол.

Адачи вошел в свою квартиру. Все время болезни он оставался в доме родителей, и его квартиру успели привести в порядок и подремонтировать. Теперь здесь не было видно следов перестрелки, ничто не напоминало и о жестокой смерти сержанта Фудзивары.

Он подумывал о том, чтобы переехать, однако эта квартира ему нравилась, а неприятные переживания с лихвой компенсировались воспоминаниями о более счастливых моментах его жизни. Чаще всего он вспоминал о Чифуни. Ему стоило только закрыть глаза, и он видел ее перед собой как наяву, чувствовал запах ее духов, прикасался к ней руками, а по ночам Чифуни спала рядом с ним.

Адачи открыл глаза. В квартире, кроме него, никого не было, а он проголодался, и его ждало много работы.

По дороге домой он купил в ресторане на углу готовый обед, который нужно было только слегка разогреть. Теперь он выложил упаковки с едой на низенький столик, а сам открыл холодильник и достал себе пива.

Холодное пиво и сытная пища оказали на него благотворное действие. Вспоминая о том, как он нашел микропленки, Адачи улыбнулся самому себе. Без ложной скромности, это был образец отличной полицейской работы и настойчивости. Возможно, он, Адачи-сан, не слишком примечательный человек; возможно, он не способен приручить редкостной красоты птицу по имени Чифуни, но чего у него не отнять, так-то того, что он на самом деле отличный полицейский. Адачи гордился этим и знал, как гордятся его достижениями мать и отец. Особенно отец. Это казалось ему тем более замечательным, что поначалу Адачи-старший был не в большом восторге от того, что его сын пошел на службу в полицию.

Поправляясь дома после болезни, Адачи часто думал о покойном Фудзиваре. Сержант был отличным администратором, аккуратным и внимательным работником. Именно благодаря своим организаторским способностям он смог так долго вести двойную игру и не попасться.

Расследование, последовавшее за гибелью Фудзивары, было исключительно подробным и тщательным. Это дело курировал сам Паук. В процессе его были обнаружены секретные банковские счета и другие доказательства измены, однако, читая рапорта, Адачи чувствовал, что какой-то важной детали недостает. Расследование показало, что Фудзивара, несмотря на свою жадность, был достаточно осторожным человеком, подстраховавшимся на случай непредвиденных обстоятельств.

Да, Фудзивара был из тех людей, которые кладут под подушку электрический фонарь на случай, если выключат электричество, а в тумбочке хранят запасные батарейки и свечи. Даже запасное колесо в багажнике его автомобиля было почти новым и правильно накачанным. Он регулярно проходил медицинский осмотр, даже чаще, чем было необходимо, и все взносы по страхованию жизни были у него выплачены полностью.

Что– то подсказывало Адачи, что, связавшись с преступниками, такой человек, как Фудзивара, обязательно предпримет серьезные защитные меры. Подкреплять свои доходы полицейского подношениями от “Кацуда-гуми” было небезопасно. Фудзивара не был полноправным членом банды, он почти ничего не знал о своих нанимателях, а это значило, что от него могут легко избавиться. Предвидя такой неприятный поворот событий, он непременно попытался бы заполучить нечто такое, что помогло бы ему шантажировать своих новых хозяев, сохраняя тем самым примерный баланс сил.

Тем не менее, бригада Паука, лишний раз подтвердив, что Фудзивара был “перевертышем”, и обнаружив крупные суммы денег, припрятанные предусмотрительным полицейским, не обнаружила никакого компрометирующего материала, в существовании которого Адачи ни капли не сомневался. Особенно настораживало его то обстоятельство, что Фудзивара участвовал в нападении на дом Ходамы. Он был в самом доме, а у старого куромаку должны были храниться там важные документы или, скорее, магнитозаписи.

Возможно, Фудзивара даже участвовал в обыске дома Ходамы. Безусловно, он не мог упустить такой замечательной возможности. Наверняка, когда его никто не видел, он незаметно прикарманил кое-что важное, что помогло бы ему обезопасить себя в случае, если бы события обернулись против него. Этот человек держал под рукой фонарь, запасные батареи к нему и свечи, а также обладал достаточным хладнокровием, чтобы спрятать нужные ему материалы буквально на глазах у своих сообщников. Если уж он смог изо дня в день обманывать Токийский департамент полиции, то, безусловно, он мог перехитрить и “Кацуда-гуми”.

Когда Адачи вернулся на работу, то не стал долго задерживаться в рабочем зале и уединился в своем кабинете. Там он уселся за стол и попытался представить себе, где Фудзивара мог бы спрятать что-либо для себя важное. Рапорта следственной бригады детально отражали все подробности поисков. Списки изъятого были составлены дотошно, и рядом с каждым предметом стояла аккуратная галочка; комнаты его квартиры были сфотографированы, разбиты на квадраты и помечены. Обысканы были также дома друзей и знакомых, рабочий стол Фудзивары в департаменте и его шкафчик для верхней одежды, да и весь рабочий зал был перерыт и перевернут с ног на голову.

И ничего.

Адачи встал из-за стола, лег на свой диван-недомерок и закрыл глаза. Ему понадобилось несколько дней, но он прочел все документы в толстом досье Фудзивары и был уверен, что поисковая группа вряд ли что-то пропустила. Очевидно, так считал и сам Паук, от внимания которого не укрылась ни одна мелочь. В тех местах, где рапорт казался ему недостаточно понятным или слишком общим, стояла на полях пометка, сделанная его четким почерком, а через одну-две страницы в досье была подшита памятная записка с приказом провести новый поиск или дальнейшую проверку той или иной неясности.

Адачи неожиданно подумал о том, что он и его коллеги подошли к этой проблеме как-то чересчур по-западному. Они следовали логике и были методично-скрупулезны настолько, что ими мог бы гордиться любой немецкий бюрократ, однако никто из них не догадался использовать прославленную японскую эмпатию, или сопереживание. Никто из них не попытался прочувствовать, каким путем шла мысль убитого полицейского, и никто не попробовал нащупать ответ при помощи интуиции.

Разумеется, мало кто из следственной бригады Паука знал Фудзивару лично – для подобных расследований, как правило, приглашали людей посторонних, “чистых”, так как любой, кто тесно контактировал с сержантом, автоматически считался скомпрометированным. Пожалуй, подозрений избежал один только Адачи, да и кто знает – возможно, за ним тоже следят.

Он отбросил в сторону эти неприятные мысли и снова сосредоточился на личности Фудзивары. Было, было в нем что-то такое, чего не учли, что упустили многочисленные рапорта и стенограммы допросов его сослуживцев и знакомых, и что отражалось, разумеется, в его поступках, а не в манере вести себя.

Человеку, изображенному в материалах следствия, не доставало самонадеянности и выдержки.

По мнению Адачи, сержант Фудзивара был крайне самонадеянным человеком, а в своей двойной игре – дерзким до глупости. Рано или поздно, учитывая характер тех, с кем он связался, должна была наступить неприятная развязка, а Фудзивара, похоже, не осознавал этого.

Что же это? Самоуверенность, граничащая с глупостью?

Адачи был уверен, что это не так. Он достаточно долго проработал с Фудзиварой и знал, что сержант был неглупым человеком, однако он, безусловно, недооценивал наблюдательность своих коллег.

Адачи неожиданно открыл глаза. Ему в голову пришла потрясающая мысль. Фудзивара же был фанатиком бейсбола!

Рывком спустив ноги с дивана, Адачи посмотрел на стену над своим рабочим столом. В годовщину образования их отдела состоялась довольно шумная вечеринка, и кульминацией ее стало явление Фудзивары с бейсбольной битой в руках, которая должна была символизировать мощные удары по преступности. Весь отдел расписался на ней, после чего биту торжественно укрепили на стене, рядом с групповым фотоснимком над столом Адачи.

Не в рабочем зале отдела, не над столом, за которым работал сержант Фудзивара, а в личном кабинете начальника, того самого человека, которого сержант обманывал.

Вновь вернулось старое воспоминание: воскресенье, инспектор Фудзивара прилежно трудится в кабинете Адачи, пока остальные смотрят бейсбол по телевизору. Неужели такое могло быть? Навряд ли…

Адачи попытался снять биту со стены, но она крепко держалась в привинченном к стене кронштейне, обратившись вперед испещренной подписями стороной. Это был символический подарок, он не был предназначен для того, чтобы им пользоваться. Адачи припомнил даже, как старательный и сосредоточенный Фудзивара прикручивал биту шурупами к стене. Это стоило обдумать.

Он посмотрел на биту повнимательнее. Спортивный снаряд выглядел довольно увесистым, цельным, однако сделан он был из какого-то необычного материала. Адачи взялся за рукоять и повернул. Ничего не произошло. Может быть, он ошибся, и бита действительно не хранит в себе никакого секрета?

Он попробовал еще раз, и самый кончик рукояти под его пальцами неожиданно повернулся. В образовавшейся щели блеснула тонкая нитка резьбы. Место соединения двух частей приходилось как раз на декоративное черно-красное кольцо, так что заметить его можно было бы только при самом тщательном осмотре.

Адачи продолжал отвинчивать донышко пустотелой рукоятки. Через несколько секунд он засунул в отверстие два пальца и извлек длинный бумажный сверток, перетянутый клейкой лентой. Развернув его, он осторожно вытряхнул на стол восемь микрокассет.

В первые минуты находка принесла ему огромное удовлетворение, а потом он почувствовал нарастающее возбуждение и восторг в предвкушении потрясающего открытия.

– Да, сержант-сан, – сказал Адачи негромко. – Себе-то вы не изменили.

Пленки Адачи обнаружил всего за пару часов до вызова Паука, и поэтому не успел прослушать их до конца. Теперь он очнулся от воспоминаний, отставил в сторону остатки еды и допил пиво. Он ничуть не укорял себя за несколько минут торжества, которому предался наедине с собой, однако впереди его ждало много работы.

Он собирался достать из холодильника еще пива, но передумал. Качество записи было не слишком хорошим, и ему частенько приходилось сосредоточиваться, чтобы понять сказанное. Каждая катушка пленки была снабжена аккуратным ярлычком с именами, датами и, иногда, с темами бесед. Имена, правда, были зашифрованы, но это оказалась пустая формальность – вводя гостей в комнату Ходамы, слуга представлял их хозяину, и Адачи в большинстве случаев знал, кого почтил своим вниманием всесильный куромаку. В нескольких случаях, правда, имена собеседников Ходамы так и остались в неизвестности, но Адачи не расстраивался – Столичный департамент полиции умел прекрасно справляться с такого рода головоломками.

Адачи вставил в миниатюрный магнитофон третью микрокассету и как раз собирался нажать на кнопку воспроизведения, когда зазвонил телефон. Он раздраженно снял трубку и довольно неприветливо поздоровался – ему очень не хотелось прерываться.

Звонил Угорь. Его голос в трубке звучал неуверенно и испуганно.

– Суперинтендант-сан? – сказал он. – Премного извиняюсь, господин суперинтендант-сан, но мне необходимо срочно с вами увидеться.

Адачи несколько смягчил тон. Ему приходилось поддерживать сотрудничество с Угрем, который показал себя хорошим информатором, и любое проявление дружелюбия по отношению к нему, как правило, не пропадало даром.

– Орига-сан! – откликнулся Адачи. – Сегодня вечером я занят, но я мог бы заглянуть к вам завтра к обеду. Мне было бы это только приятно.

– Суперинтендант-сан! – воскликнул Угорь с отчаянием в голосе. – Мне нужно увидеться с вами сейчас. Это жизненно важно, абсолютно жизненно важно. Только вы не должны появляться в ресторане. За ним следят.

Адачи посмотрел на пленки. Ему не хотелось отрываться от дела, но пленки могли пару часов подождать.

– Зачем? – спросил он. – Не могли бы мы решить это по телефону?

– Нет, прошу вас, Адачи-сан, – взмолился Угорь. – Это нельзя обсуждать по телефону. Моя информация касается человека, о котором мы говорили.

Адачи мысленно вернулся к их последнему разговору. Угорь тогда упомянул Кацуду, настоящего убийцу Ходамы. Итак, сначала пленки, а теперь еще прорыв к таинственному корейцу! Загадка начала прорисовываться. Поистине сегодня великий день.

– Это по поводу корейских связей? – уточнил он.

– Да, да, – запричитал Угорь. – Только прошу вас, никаких имен!

Адачи подумал, не пригласить ли Угря в департамент, но потом отказался от этой мысли. Он ни разу еще не встречался с информаторами в официальной обстановке, не собирался он делать этого и теперь.

– Где вы находитесь, Орига-сан?

– Саншайн-Сити, – ответил Угорь. – Прячусь в океанариуме.

– Замечательно, – с улыбкой отвечал Адачи. – Местечко что надо.

Потом он озабоченно посмотрел на часы.

– Но океанарий уже закрыт.

– Прошу вас, не смейтесь, суперинтендант-сан, – в отчаянии выкрикнул Угорь. – Корейцы охотятся за мной, но никто из них не догадается про океанариум. Здесь работает мой двоюродный брат, это он мне помог. Пока я в безопасности, а потом что-нибудь придумаю. Но мне нужна ваша помощь, Адачи-сан, а я, в свою очередь, могу помочь вам. У меня есть и документы, и другие свидетельства. Только вы должны приехать ко мне сюда, самому мне трогаться с места слишком рискованно.

Адачи ненадолго задумался. Угорь всегда снабжал его первоклассными сведениями. Пожалуй, стоило попытаться встретиться с ним.

– Хорошо, – сказал он в трубку. – Как мне попасть внутрь?

Было слышно, как Угорь облегченно вздохнул. Потом он быстро передал Адачи инструкции и дал отбой.

Адачи тщательно обдумывал свой следующий шаг. До случая с Фудзиварой он позвонил бы кому-нибудь из своих оперативников и попросил бы отвезти на место и обеспечить прикрытие. Теперь он колебался, боясь новой утечки. Расследование по делу Фудзивары все еще продолжалось, и он не мог никому доверять.

В конце концов он вызвал полицейский патруль. Они могли доставить его к океанарию и подождать снаружи, пока он будет разговаривать с Угрем. Этим он сохранит в секрете личность своего информатора и сможет, если потребуется, вызвать по радио подмогу.

Он проверил свой револьвер и снова посмотрел на пленки. Ему не хотелось оставлять их где бы то ни было. Затем взгляд его упал на кошмарный будильник в форме попугая – подарок Чифуни. Адачи пододвинул его к себе, снял заднюю крышку и вынул блок питания. Под батареями обнаружилось свободное пространство. Он втиснул туда восемь микрокассет, снова вставил батареи и закрыл крышку. Кто станет искать что-либо в попугае?

Зазвонил звонок входной двери, и Адачи выглянул в окно. У подъезда стояла патрульная машина Столичного департамента. У Адачи немного отлегло от сердца.

– Сейчас спущусь, – сказал он в микрофон переговорного устройства на двери.

“Да, сегодня действительно великий день!” – размышлял он, спускаясь по ступенькам. Потом он подумал о человеке по кличке Угорь, по иронии судьбы прячущемся в полутемном помещении океанария, по соседству с двадцатью тысячами рыб, и громко рассмеялся.

Все еще смеясь, он сел на заднее сиденье патрульной машины. Полицейский в форме, открывший перед ним дверцу, четко отсалютовал и сел на водительское место в ожидании распоряжений.

– Саншайн-Сити, – сказал Адачи, пытаясь справиться со смехом. Потом он снова подумал об Угре и окружающих его рыбах и прыснул.

Подъезжая к окрестностям “Намака Тауэр”, он все еще улыбался. Вот уже несколько лет он не чувствовал себя так хорошо.