"Булавин" - читать интересную книгу автора (Виктор Иванович Буганов)ПОХОД НА ЧЕРКАССКЕще будучи в Пристанском городке и после выхода из него Булавин рассылает по Дону и Северскому Донцу с их притоками грамоты, призывает всех казаков соединяться с его войском для похода на Черкасск. Такие же прелестные письма получали крестьяне и прочие жители Козловского, Тамбовского, Воронежского уездов, Слободской Украины. Воеводы внимательно следили за продвижением повстанческого войска, посылали по следам Булавина шпионов, одного за другим. Наибольшую активность проявлял Г. И. Волконский, драгунский полковник и козловский воевода. Некоторые люди, случайно оказавшиеся в районе действий Булавина и его сподвижников, тоже доносили обо всем виденном и слышанном князю, другим воеводам. Один из осведомителей, козловец Кузьма Анцыфоров, рассказывал полковнику: — По отпуску из Козлова поехал я в хоперские казачьи городки для своего промыслу ныне прошедшего великого поста на второй неделе в воскресенье. — В Пристанском городке был? — Был. Приехал в тот городок на той же неделе в субботу. Из него поехал в разные хоперские и медведицкие городки. — Для чего? — Скупал для себя животину. — Кого там видел? Что слышал? — Когда был на третьей неделе великого поста в Усть-Бузулуцком городке, и того городка казак Ефим Сергеев мне сказал: ты со своей скупной животиной убирайся в верхние городки для того, что Булавин со своими казаками собирается на речке Серебрянке для всякого воровства. — Видел того вора? — Видел. Те провожатые со мной доехали его, Булавина, в хоперском городке Кулмыге. — Сколько с ним было войска? — Казаков конницею и водою тысячи две или три или больше. Сколько подлинно, того не ведаю. — Что было потом? — Привели меня к Булавину. И он меня спрашивает: твой брат Федор Анцыфоров куда послан из Козлова? Для чего? Я ему сказал, что брат мой послан при офицере Артемье Игнатьеве для покупки в Астрахани в драгунские полки лошадей. — Поверил он тебе? — Лжешь, говорит. — Рассказывай дальше. Что тот вор сделал? — Булавин велел поставить меня в Усть-Хоперском городке: там-де будет вся река (все казаки из хоперских городков. — — Повезли тебя в Усть-Хоперский? — Нет, миловал господь. Булавин после того со мной разговора собрал своих полковников и есаулов и, посоветовавшись с ними, меня отпустил. И лошадь мою, которую украли у меня, отдал. И в те поры я от него, Булавина, уехал. — Кого из знакомых тебе казаков у Булавина видел? — Как я у Булавина был, и в то время видел из старых казаков Пристанского городка, которые были у него в полковниках: Федора Самойлова, Ивана Хохлача, Спиридона Евтифеева; в рядовых Ивана Калача, Ивана Мотовилина, Ерофея Шуваева и иных многих; Беляевского городка Ивана Котельникова, Урюпина-городка Ивана Сазонова, Леонтия Боярского, Лукьяна Артемьева и иных городков казаков многое число. — Говорил с теми воровскими казаками? Что они тебе сказали? — Слышал я от них, что итти Булавину и им в Черкаской для истребления старшин для того, что они продали реку (Дон, Войско Донское. — — Иное что говорили? — Что тех лошадей, которых из Тамбова отогнали, а также медные казаны и котлы, которые разбоем побрали в Тамбовском уезде, все поделили меж себя, казаками. И многие продавали лошадь по двадцати алтын и по полтине, а медь — по гривне и меньше за фунт. — О черкаской старшине что-нибудь узнал? — Булавин при мне говорил, что из Черкаского тамошний старшинный казак Василий Поздеев пишет к нему, Булавину, чтоб он с единомышленниками шел в Черкаской поскорее. Да он же, Булавин, сказывал: в Черкаске половина казаков будет с нами; и тамбовцы все будут с нами же. Разговор Булавина с козловцем Анцыфоровым подтверждает данные о начале его похода. Предводитель, как видно, хорошо знал обстановку на Дону и в соседних местах. Следил за подозрительными людьми, знал, конечно, что за ним следят воеводы, посылают лазутчиков. Допрашивая до этого Тимофея Кокорева, из того же отряда А. Игнатьева, посланного в Астрахань для покупки лошадей, а теперь — Кузьму Анцыфорова, Булавин знал, что вместе с Игнатьевым ехал и Федор Анцыфоров. Обоим лазутчикам он задавал одинаковые вопросы об «орде». Ведь всем казакам-повстанцам было известно, что власти мобилизуют против них, помимо полков регулярной армии, калмыков, татар, то есть «орды», кочевавшие в Причерноморье, Приазовье и Прикаспии. Одновременно с продвижением войска Булавина вниз по Хопру и Дону в хоперских и битюгских верховьях действовал отряд Лукьяна Хохлача. Афанасий Полухин, тоже козловец, посланный Волконским «шпионом» для «проведыванья» К. Булавина, получил в помощь из Тамбова Тараса Наумова и еще четверых станичников. Они выдавали себя за посланцев, которым велели ехать до Усть-Хоперского городка, «будто для проведыванья лесных припасов, которые в прошлом 707-м году в тех местах работные люди тамбовцы за побегом их остановили». Выехали из Тамбова великим постом в конце марта. На вербное воскресенье приехали в новопоселенную деревню Ключи, владение светлейшего князя Меншикова, поселившего в ней черкас (украинцев). Находилась она в 30 верстах от Пристанского городка. Туда же приехали 30 повстанцев с ружьями, забрали Полухина и его спутников, привезли в Пристанский. Местный атаман Степан Жуков начал допрос строго: — Кто ты таков? — Афанасий Полухин, из Козлова. Едем мы по указу великого государя смотреть лесных припасов по Хопру и притокам. Говори: какие из Руси вести и сколько там силы готовят на нас, казаков? Говори правду по евангельской заповеди господней. Если правду не скажешь, то прибьем тебя ослопьем или в воду посадим. — Государевых людей наготове много: на Усерде капитан с драгунскими полками, а на Рыбном Степан Бахметев с царедворцами. — Сколько их будет? — Того я не знаю. — Где еще стоят ратные люди? — На Воронеже оснащены и готовы в плавный путь 10 кораблей, на каждом — по 500 ратных людей. Да в Козлове из козловцев выбрано в драгуны 5 тысяч человек. Да присланных из Москвы старых драгун пять же тысяч. А тамбовцы все сбиты (собраны. — — Так. А припасы всякие у них есть? — Воеводы велели, чтоб под запасом у каждых пяти человек была подвода. А пушки и весь полковой снаряд к походу и к осаде в Тамбове и Козлове в готовности. Да для такого похода многие лошади государевых драгунских полков от посылки в полевую армию удержаны. Полухин, как шпион, исправно исполнял приказ начальника: сильно преувеличил число полков, якобы приготовленных против повстанцев, степень готовности ратных людей (пушки, лошади и прочее). На самом же деле и Волконский, и другие воеводы посылали Петру и в Москву панические донесения — о слабости своих гарнизонов, отсутствии полков из Москвы, невозможности противостоять булавинцам. Слухи, которые распускали среди восставших воеводские лазутчики, должны были, по расчетам властей, произвести соответствующее впечатление. Собственно говоря, такой прием взяли на вооружение обе стороны. Булавин и повстанцы тоже говорили и писали, что с ними выступят, помимо самих казаков, многие тысячи запорожцев, татар, калмыков и др. (Белгородская орда, кубанцы, крымцы и т. д..). Полухин говорил позднее Волконскому: — Про тех ратных людей, и про снаряд, и про удержание лошадей сказывал я им, воровским казакам, во устрашение собою (сам, по своей инициативе. — Полухин же на допросе у Жукова упомянул: — Вы, казаки, из Тамбова отогнали государевых лошадей многое число. — Тех лошадей отогнали мы, — согласились Жуков и другие присутствующие в станичной избе казаки; но тут же возразили: — Только те лошади — боярские, а не государевы. — Нет, — упорствовал Афанасий. — Те лошади — подлинно государевы, а не боярские. Упрямство Полухина не понравилось Жукову, «и за теми за всеми словами» (из-за тех его слов) его и еще двух человек пристанцы послали в Усть-Хоперский городок, чтобы они явились там к Булавину. С ними направили их «знакомцев» и поручителей — Савелия Скоробогача и дьячка Григория оба — из Пристанского городка. Трех других помощников Полухина оставили заложниками. В Усть-Хоперский Полухин со спутниками приехали утром 4 апреля, в воскресенье, на пасху. Булавин уже переправился через Дон, стоял на его южном берегу, «блиско того городка». В момент их приезда повстанцы двинулись вниз по реке в поход. От усть-хоперских казаков лазутчик узнал о силах, которые шли с Булавиным (5 тысяч конных, 2 тысячи — водою в судах), о выделении к нему в поход половины казаков, о колебаниях устьхоперцев (после ухода Булавина некоторые хотели переметнуться к Лукьяну Максимову; «а тот их совет состоится или нет, я не знаю»). Казаки Донецкого городка отказались отдать пушки Булавину, если он сам за ними не приедет. Но атаман почему-то не поехал; очевидно, спешил к Черкасску. Да и был уверен, что черкасские казаки его поддержат — об этом он открыто говорил Кузьме Анцыфорову, как и о письме, полученном от черкасского старшины В. Поздеева (получил ли он его на самом деле? Сказать трудно. Не очередной ли это агитационный прием? Хотя, нужно сказать, часть столичной старшИны сочувствовала Булавину; может быть, тайно и осторожно давала ему понять об этом). Те же усть-хоперские казаки поведали Полухину: — Булавин с казаками переправлялся через Дон у нашего Усть-Хоперского городка и, переправясь, стоял десять дней. И в то время государевы хлебные запасы, которые оставлены за малою водою, многое число он побрал с собою, а имянно: каждый из тех семи тысяч человек взяли по четверти, а иные по две и по три четверти. А иные, многое число, разрезав кули, сыпали муку наземь. — А лесные припасы? — Многие те припасы булавинцы перерубили и пожгли. Как видно, повстанцы, воспользовавшись царскими запасами, обеспечили себя на дорогу хлебом. Остальное, чтобы нанести убытки царской казне, тем самым — карателям, ненавистным боярам, уничтожали. Полухин узнал, что среди казаков не было единства — если большинство городков перешло на сторону Булавина, выделило ему половину казаков в повстанческое войско, то часть станиц отказалась пойти за ним: Правоторовский и Усть-Медведицкий городки «сели в осаде» и «в согласии» к Булавину «не пошли». Более того: — Булавин, — по словам Полухина, — к их Правоторовскому городку приступал трижды, чтоб они (казаки-правоторовцы. — — Почему? — спросил его Волконский. — В ту пору приехал в Правоторовский городок их казак из Черкаского и сказывал: войсковой атаман Лукьян Максимов с казаками, и с колмыками, да с азовскими ратными людьми, с 8000 человеки против его, Булавина, выступили со всем снарядом. А в Черкаском в осаде оставлено казаков и азовских разных чинов людей 4000 человек. Полухин из Усть-Хоперского городка снова вернулся в Пристанский. Его здесь задержал «воровской караул» — повстанцы бдительно несли охрану. Лазутчика привели к «товарищу Кондрашкину (Булавину. — — Что вы за люди? Где были и зачем? — Мы из Тамбова, — выступил вперед Полухин, — по указу великого государя ездили для проведыванья лесных запасов до Усть-Хоперского городка. — Врешь! — Атаман, а за ним и другие вынули сабли из ножен. — Говори правду, а то голову с плеч долой! — Мне больше того сказать нечего. Хохлач помедлил, потом, не торопясь, вложил саблю па место. Помолчал, пытливо глядя па Полухина. Подошел к нему, взял за руку и отвел в сторону. Остановился, заговорил негромко: — Слышишь, тамбовец! Я тебе верю. Не бойся, ничего тебе и твоим товарищам не сделаю. Но есть к тебе дело. Сделаешь, не подведешь? — Какое дело? — Афанасий, сдерживая страх, с интересом глядел на булавинского соратника. — Вот какое: как вернешься домой, то чтоб тебе наговаривать тамбовцев и козловцев итти к нам в полк в Пристанский городок. — Кого наговаривать? — Черных людей. И сказывай им, что нам, казакам, до них, до черных людей, дела нет; а дело нам до бояр, да до прибыльщиков, да до немцев, да до подьячих, да до ябедников. Всех их побить, а для того итти нам до Москвы и в Польшу. А сбор нам всем будет на Туле. Согласен? — Согласен, — твердо ответил лазутчик, с том чтобы, как позднее объяснил воеводе, «про их воровской намерок (намерение. — — Ну, хорошо. — Хохлач остался доволен разговором. — Договорились. И еще: что в Козлове и Тамбове будет вестей, о том бы ты послал нам ведомости. А за то наш атаман Кондратий Афанасьевич Булавин пожалует тебя великим жалованьем. Будешь то делать? — Буду, если мочно: круг Козлова и Тамбова стоят и ездят караулы многие. — Ничего. У нас в тех местах тоже свои люди ходят. Передашь. Главное — делай то, что тебе сказано. Наше дело — верное, всем миром поднялись против изменников и бояр. Те бояре, прибыльщики и немцы всем государством завладели, черных людей изобижают, ни во что ставят. А великого государя и государя царевича и вживе нет давно. — Как так? — удивился Полухин. — Великий государь и царевич здравствуют и доныне. Нынешней зимой, меж праздников рождества Христова и богоявленьева дни, был я на Москве, и в тех временах его царское величество и государь царевич на Москве были. Я сам их видел подлинно. Ныне он, великий государь, пошел в Польшу. А царевич остался на Москве. Шпион хорошо знал о том, что говорил. Хохлач же, как и все повстанцы, выдавал желаемое за действительное. Скорее всего повстанческие атаманы вели подобные разговоры с целью подбодрить казаков, черный люд, подвигнуть их на решительные действия против бояр, властей. Отсюда — слухи о смерти царя-отца и сына-царевича; разговоры о том, что восставшие выступают против «плохих» бояр и прочих притеснителей, но за великого государя (забывая при этом, что в других случаях они утверждают иное: его уже нет на белом свете) и истинную православную веру. Несогласие Полухина взорвало атамана: — Дурак! — Хохлач опять схватился за саблю. — Зачем врешь? Плутаешь ты все, выдумываешь! Смотри у меня! Лазутчик молчал, опустив голову, не смея поднять глаз на атамана. Тот смотрел на него, ждал: будет возражать или нет? Не услышав ни звука, быстро сменил гнев на милость: — Ну ладно. Молчишь — и молчи. Так-то верней будет. Не знаешь, а говоришь... — Подождал еще немного.— Поезжай. Да делай то, о чем договорились. А по дороге, едучи через хоперские, бузулуцкие, медведицкие городки, говори всем тамошним казакам и бурлакам, чтоб собирались ко мне в волк в Пристанский городок для походу. Есть у меня о том указ от Булавина. — Сделаю, атаман. — Теперь ладно говоришь. Поезжай, — повторил Хохлач приказ. — Вот тебе два гроша на дорогу. С богом! — Спасибо, атаман. Кланяюсь на твоей милости. Полухин и его помощники, после всего пережитого, поспешили из станичной избы, чтобы ехать домой. По дороге зоркий глаз лазутчика приметил: действительно, в Пристанском какое-то оживление, появились новые люди, казаки из разных городков, человек полтораста или больше. «Наверное, — подумал он, — те, которых Лунька Хохлач собирает в поход. Какой же такой поход он задумал? Намек о том дал, а ничего не сказал. Вот ирод, вор проклятый!» Казаки держались группами, шумели, некоторые — под хмельком. Улучив момент, Полухин спросил одного молодого станичника: — Что это вы? По какому случаю гуляете? — Не гуляем, а в поход готовимся. — Казак глядел гордо. — А вы кто будете? — Тамбовские станичники. По делам приезжали. У Лукьяна Михайловича были, повеление его получили. Едем домой. — Это хорошо, — вступил в разговор пожилой казак со шрамом на левой щеке. — Поезжайте с богом. Да говорите тамбовцам и козловцам, чтоб они в Козлове и Тамбове полковника князя Волконского и воеводу Василия Данилова, также прибыльщиков, и подьячих, и обидников, взяв, поленьем побили до смерти. Ведь их, черных людей, много; и собрались бы, и прибили их до смерти. Где им, полковнику и воеводе, против них стоять! Полухин не возражал, соглашался и спешил как можно скорее выбраться из городка. Один из провожатых, Трофим Скоробогач, незадолго перед тем подлил масла в огонь: — Ты знаешь, Афанасий, — говорил «знакомец» шепотом, — какое дело получается: сюда, в Пристанский городок, приехал из села Кузьминки Тамбовского уезду станичник, прозвание его — Коледин, имени и отчества его не знаю, и сказывал Хохлачу и пристанским казакам, что на Тамбове никаких полков нет. — Что же ты раньше-то не сказал? — Так я сам только недавно о том узнал. — Ну ладно. Поехали, пора домой. Нечего медлить. — И то верно. Дома-то всегда лучше. Лазутчики и провожатые уехали. Пристанский городок остался позади. Хохлач не давал покоя своим есаулам, и те тормошили казаков, собирали силы для похода, не главного, конечно, вспомогательного. Но тоже важного для общего дела. Главное дело — на Булавине, его немалом сборном войске. Он спешил — стало известно, что навстречу ему вышел Лукьян Максимов с войском из казаков, верховских и низовых, конным отрядом полковника Васильева из Азова и колмыками. Войсковой атаман приказал, чтобы после выхода его с войском из Черкасска Илья Зерщиков послал письмо Запорожскому войску. Тот быстро исполнил повеление, и запорожцы узнали, что Максимов пошел в поход «для искоренения того вора и ево единомышленников» — Булавина и всех повстанцев. Их призывали не верить «прелестным письмам» булавинцев. О том же походе Максимова против Булавина писал Голицын из Киева царю. Атаман, по его словам, просит помощи царских войск, в чем он, воевода, его обнадежил. С черкасской старшиной стремился объединить усилия козловский воевода Волконский: — С обоих строн, — писал он Меншикову, — атаману Лукьяну Максимову снизу, а нам бы сверху, их, воров, обойти и тако, естьли бог помощи подаст, истребить. И в том надобно иметь согласие нам с ним, атаманом, о чем да повелит ваша княжая милость к нему послать указ в подтверждение, чтоб поиск и всякое согласие имел, о том списывался бы с нами. Противники сближались. Сошлись около Паншина городка, по словам самого Булавина (в отписке кубанским казакам, посланной позднее, в конце мая, уже из Черкасска), «в степи на Крымской стороне против Перекопской на Дону станицы, в Лискиных вершинах». Лукьян Максимов называет другое место сражения — у Голубинского городка, па реке Голубой; полковник Васильев, командовавший во время сражения азовскими казаками, — о местности выше Паншина-городка на речке Лисковатке у Красной дубравы. Лискины вершины (верховья оврага, речного русла), о которых упоминает Булавин, и находились в верховьях речки Лисковатки. Где-то там же, вероятно, неподалеку текла и речка Голубая, а на ее берегу приютился Голубинский городок. В этот теплый весенний день степь цвела всеми красками. Разнотравье, пенье птиц должны бы радовать глаза и душу. Но казакам, разделившимся на два враждебных лагеря, было не до красоты, которую каждый год дарит природа людям, детям своим. Любят, конечно, казаки тишину и прелесть степную, тоскуют вдали от родных мест. Но жизнь так устроена, что нет мира и покоя под этим бездонным голубым небом, обнимающим, как огромный шатер, степные просторы с травами, цветами, всяким зверьем, птицами божьими. Нет людям радости, сами у себя крадут ее. Одним богатства, от которого курени ломятся, мало. Другим власти еще большей хочется, да чтоб голутва им прекословить не смела, во всем слушалась, делала все, что ни прикажут. Старшинам снятся чины и званья дворянские, как на Руси исстари повелось; крепостные тоже, поди, надобны. Боярам московским (этим-то еще что потребно? Как в раю ведь живут!) тоже подай новую землицу, да поближе бы к Дону отхватить! Да беглых своих людишек вернуть в ярмо прежнее! Вот тебе тишь да гладь да божья благодать, травки да птички... ...День клонился к вечеру. Было это 8 апреля. Булавин подвел войско к буераку — одной из Лискиных вершин. Остановил казаков. Собрались в круг. Атаман обратился к ним: — Казаки! Лукьян Максимов, наш супротивник и изменник, подошел сюда с войском. С ним казаки, больше верховские, меньше — с низу. А еще — с Азова невеликое число людей да калмыки. Бояться нам их нечего — сил у нас не меньше будет. А верховские в его войске — ему не поддержка. Однако допрежь того, чтоб на сшибку итти, можно одно дело сделать. — Что? — Говори, атаман! — Что делать, ясно! Бить их надо! Вот что! — Господа казаки! — Булавин подождал, когда стихнут крики. — Вы знаете, что мы идем в Черкасск побить старшин за их измену: продали они нашу реку боярам. О том мы гутарили не раз. — Знаем давно! Что толку о том много говорить! — А толк в том, чтобы напрасного кровопролития и по реке городкам разорения не учинить. — Правильно! — Что для того надобно? — Надобно послать к ним в войско нашего казака для переговорки: чтоб между собою сыскать виноватых. — Любо! Любо! — Пошлем! Булавин назначил парламентером одного из своих есаулов. Тот явился во вражеский стан, располагавшийся неподалеку. Его привели к Максимову. Атаман глядел строго, сурово: — Кто ты таков? — Есаул походного атамана Кондрата Афанасьевича Булавина. — Для чего пришел? — Для переговоров. — О чем? — Чтобы напрасного кровопролития не было, пусть все казаки сыщут виноватых меж себя. Так приказали говорить походный атаман и его войско. — То дело непростое, — уклончиво, медленно проговорил Максимов. — А переговорить надобно. Скажи Булавину, что к ним приедет для переговорки, — он бегло взглянул на стоявших рядом старшин, — Ефрем Петров. — Добро. Скажу. Есаул ушел. Вскоре в повстанческий лагерь подъехал Ефрем Петров. Встретили его враждебно: — А! Помощник Долгорукого прибыл! — Кровопивец! Изменник! — Жаль, мы тебя тогда не поймали! — Убежал, как заяц в степу! Булавин, сдерживая себя и других, сжал кулаки, державшие поводья горячего скакуна, в нетерпении перебиравшего ногами. Спокойно и тихо, только желваки заходили под скулами, сказал: — Ну что, Ефрем Петрович? Вот и встретились, наконец. Долго мы тебя тогда, прошлой осенью, искали после бою в Шульгине городке. Жаль, поговорить не привелось. — Да уж не привелось. — Петров твердо выдержал ненавидящий взгляд гультяйского, как он считал, атамана. — Зато потом, у Закотного городка, встретились. На этот раз ты не захотел со мной свидеться. Мы тебя тоже искали, да не нашли. В хороших местах, говорят, ухоронку нашел. На Хопре, в лесах, кабыть? — Всего не упомнишь. Где был, там теперь нету. Давай говорить о деле. — Давай говорить. Что ты хочешь сказать нам, Войску Донскому? — Ты с Лукьяном еще не все Войско Донское. А казаки, которые с вами, тоже, думаю, не все за вас. — На что ты намек даешь? — Ни на что. Там посмотрим. А дело такое: всему Войску Донскому надобно сыскать: за что вы, войсковой атаман и другие изменники, ходили на нас походом в прошедшем году? За что нас били, и вешали, и носы резали, и городки разоряли? За то, что мы за реку, за старое поле встали? За свои вольности казачьи? Кто в том виновен? — Что теперь о том говорить? Указ великого государя не знал? Против кого пошел? И гультяев за собой повел! — Никакого указу великого государя не ведал и не ведаю. И не было его, был указ боярский, изменный. А Максимов и ты, Ефрем, свое обещание не сдержали, нам изменили и продались тем московским и азовским боярам. — Что ты говоришь, Кондрат! Побойся бога! Какое обещание мы тебе давали? Никакого слова с нашей стороны не было и быть не могло. — Ну и ну, Ефрем! Забыл Максимов, значит? Как в Черкаском о Долгоруком речь вели? Чтоб вольности донские оборонить и новоприхожих не выдавать? Не помнишь?! — Не помню. Ничего того не было. А что ты говоришь, чтоб сыскать виноватых, про то надобно всему Войску помыслить. Скажу о том Лукьяну Максимовичу. — Скажи, да побыстрей. Ждать моим казакам недосуг. У меня свое войско поболе вашего! Петров, не сказав больше ни слова, огрел коня плетью, поскакал к своим. Разговор с Булавиным встревожил и его, и Лукьянова, и других старшин. Особенно тех, кто ходил вместе с Долгоруким по казачьим городкам прошлой осенью. Однако делать нечего, созвали круг — казаки уже знали о переговорах с Булавиным, без совета с ними не обойтись. Когда Ефрем Петров уехал, Булавин, расположивший накануне основные свои силы в буераке, быстро дал знак, и повстанцы вынеслись из него вихрем, все войско на рысях, набирая скорость, понеслось к лагерю Максимова. Казаки только что собрались на круг, и стремительный удар булавинцев смял ряды Максимова войска. Для кого-то он был неожиданным, но не для всех. Многие, а это — верховские казаки, большинство Максимова войска, не удивились — тут же перешли к Булавину. А ведь именно они и настояли на переговорах с Булавиным, и, вынужденный ими, Лукьянов созвал круг. Все смешалось — булавинцы лавой ударили по коннице и пехоте, оставшимся верными Лукьянову, и вместе с верховскими, перешедшими к ним, наголову их разгромили. Максимов с остатками войска бежал к Черкасску, Васильев — в Азов. Восставшие, по словам азовского полковника, тех, «которые были люди с войсковым атаманом — многих побили до смерти и переранили». А Максимов признал, что «едва от них, воров, они отбились». Повстанцы разгромили обоз, взяли четыре пушки, припасы к ним, разные пожитки. Захваченную казну, 8 тысяч рублей, раздуванили между собой. Быстрая и решительная победа Булавина, переход к нему большей части казаков из войска Лукьяна Максимова сильно обескуражили и самого войскового атамана, и царских воевод. Волконский в связи с этим высказывал Меншикову свои соображения по поводу позиции черкасской старшины и их главы: — А на том бою из них, черкаского войска, много ль убили, также и из воров есть ли убитые, того не означено (в отписке Максимова. — Опасения Волконского по поводу Максимова оснований не имели, и это хорошо показали последующие события. Войсковой атаман, если и колебался за полгода до апрельских событий, то после убийства булавинцами Долгорукого быстро от колебаний избавился. Своими действиями против них, расправами и письмами в Москву и воеводам более чем красноречиво определил свою позицию. Через несколько дней, будучи еще в дороге, на реке Быстрой, Максимов пишет воронежскому воеводе Колычеву: — Северской Донец весь отложился (от Черкасска, перешел на сторону Булавина. — Войсковой атаман признает, что почти вся область Войска Донского перешла под знамя Булавина. Исключение — немногие городки по Дону, расположенные южнее Нижне-Курманьярского городка. Из более дальних станиц по-прежнему сохраняли верность Максимову Донецкая, Казанская, Усть-Медведицкая, Правоторовская, оставшиеся в тылу главного повстанческого войска. Одновременно с продвижением Булавина вниз по Дону действовали его сподвижники на границах северного Придонья. Через день после сражения на реке Лисковатке Волконский слушал в Козлове рассказ двух крестьян — Гура Лычагина и Ерофея Скоробогатого. Оба они из «такайских селищ» (на реке Такае, одном из правых притоков Хопра), «пришли для извету (доноса. — Казаки избрали в тех деревнях атаманов и есаулов, велели им деревенских жителей «привесть к вере (присяге. — Сказали восставшие и о приказе Булавина: — Хоперских, и бузулуцких, и медведицких городков казакам всем он, Булавин, с товарищи заказали, чтоб хлеба на три года не пахали отнюдь никоторыми делы для того, что на те на три года будет кровопролитие. Из Михайловской повстанческий отряд поехал в Ключи и другие деревни «для такого ж возмущения». А по их «наговору» из такайских сел ушли к ним восемь бурлаков. Из крестьян же никто не пошел. Более того, если верить Гуру Лычагину, они решили идти с изветом «в Русь». Но сразу в Козлове о том «не известили для того, что нельзя было из тех деревень Козлову пройти, потому что они, воры, в тех деревнях и в ыных местах по степи ездят непрестанно». Тот же Лычагин однажды разговорился с работниками коз ловца Василия Анцыфорова. Они гнали его «скупную скотину» мимо деревни Никольской. В беседе ему поведали: — Приходили в Пристанский городок к атаману Ивашке Хохлачу четыре человека работников с поделки от готовности на корабельное дело лесных припасов, что готовят по наряду с Воронежа на реке Битюге. — Зачем? — поинтересовался Гур. — В его войско? — Нет. Били челом, что им, работным людям, лесные припасы готовить тяжко и чтоб он с казаками от той тягости их оборонил. — Что ответил Хохлач? — Собрал казаков человек с 200 с ружьем, и поехали они на тое поделку для взятья немца, которому-то поделка приказана, и для оборону их, работных людей. — Что они на той поделке учинили? — О том не слыхали и не знаем. — Еще что слыхали? — Говорили нам, что к тем казакам деревни Ключей черкасов поехало многое число. А в деревню Михайловское из Козлова приезжал подьячий Игнатий Соколов со стрельцами для отводу земли. И их те казаки били и грабили, а подьячий читал их прелестное письмо; а какое, про то мы не знаем. То же рассказал Волконскому и Ерофей Скоробогатов. Показания обоих изветчиков, как и другие данные, рисуют картину довольно противоречивую: часть местных крестьян присоединилась к восставшим, другие не торопились это делать, отказывались. Нужно учесть еще, что лазутчики, изветчики в своих рассказах, чтобы угодить воеводе или подьячему, выставить себя в выгодном свете, одни факты скрывали, другие выпячивали, третьи, как говорили в старину, перекраивали на свой салтык (лад, строй, уразумение. — Еще один изветчик — Михайло Остафьев сын Томахин — сообщил Волконскому, что из его родного села Спасского, Талецкое тож, и села Керши, бывших вотчин тамбовского архиерея, многие крестьяне, в основном молодые парни, в прошлом и нынешнем году ушли в Пристанский городок, «к вору Булавину в помочь». Другие хотят бежать к казакам на Хопер и Медведицу. Воевода поинтересовался: — Что-нибудь о них ныне слышно? — О талицких крестьянах говорят: которые на Хопер и на Медведицу сбежали, все ныне воруют обще с бунтовщиком Кондрашкою Булавиным. — А их отцы и братья о них извещали? — Нет, нигде не извещали. — А как другие крестьяне? — Из Талицкого крестьяне Макар Перелыгин с товарищи в прошедшей ныне великой пост поделали липовые лодки, сажен по шести и по семи, и на тех лодках хотели ныне весною итить на Хопер и на Дон, знатно — к тем же ворам, Булавину с товарищи, в согласие. А о том воровстве в Талецком все крестьяне знают, потому что приехали в село товарищи Тимофея Соловкова, который своего сына Павла отпустил в побег к тем ворам, Булавину с товарищи, и о бунтовстве Булавина сказывали. Да и из Тамбова о том есть многие ведомости. — О других деревнях что знаешь? — Той же архиерейской вотчины новопоселенной деревни Русской, Корочан тож, которая близко от Пристанского городка, крестьяне все отложились и пристали к воровским казакам Булавину с товарищи и выбрали меж себя атаманов и есаулов. — Кто тебе о том сказал? — Монастырский служка Автамон Гордеев, который в той деревне был вместо прикащика и от них, воров Булавиной станицы, ограблен, пришел в Тамбов. Выяснилось, что изветчик Томахин, несомненно, из зажиточных крестьян, еще в прошлом году вместе со своим братом Евсеем донесли в московский Монастырский приказ [25], что их односельчане хотели убить приказчика Дмитрия Сунбурова, присланного из Москвы; «и за то у брата моего Евсея, — сетовал Томахин, — из них, талецких жителей, неведомо хто сожгли гумно с хлебом». о «шатости» крестьян тамбовских деревень, близких к хоперским казачьим городам, писал Меншикову Волконский: — Те крестьяне возмутились и к их воровским прелестям склонились и с ними в единогласии. А иные к ним, ворам, и в помощь отпустили по нескольку от себя. — Кроме худости, добра ждать нечего, естьли оплошиться и запустить вдаль (дальше. — Относительно этих мятежных сел, среди которых — и владения самого светлейшего князя, воевода испрашивает у него инструкций: — Что им чинить: их домы, селища истреблять ли? В том числе многие (имеются в виду «пущие заводчики» из крестьян, выбранные ими по донскому обычаю в атаманы и есаулы. — Волконский, родовитый крепостник, негодование и ненависть которого к «подлым» людям, повстанцам переливаются через край, просит другого крепостника, из «новой» знати, царского любимца Меншикова, прислать «статьи» с указанием, кому из «воров» какое наказание учинять, когда он пойдет из Козлова с полками в те деревни и казачьи городки по Хопру и Дону. Воеводу до бешенства возмущает, что эти «отложившиеся» крестьяне «весьма к воровскому согласью на всякую злохитрость умышленного их воровства в твердости замерзели», «с виной» к нему и в Тамбов не приходят; «а у нас здесь народ в Козлове, а паче в Тамбове» из-за отсутствия воинских подкреплений из Москвы «зело особливо ставятца» — Волконский опасается, что козловские и тамбовские жители тоже склонятся к «бунту», если не будет на них управы — полков из Москвы. Сообщения, разговоры, слухи о волнениях в Тамбовском уезде распространялись повсюду. Голицын из Киева писал о них Петру в армию: — А ныне из Белагорода пишут: оной вор Булавин во многом собрании кругом Танбова села разорил и город осадил. И некоторые бутто танбовские жители склонны к ево воровству показались. Белгородские власти вестью об осаде Тамбова Булавиным ввели Голицына в заблуждение. Ни тогда, в апреле, ни позднее повстанцы Тамбов не осаждали. Характерно то, что об этом говорили в центральном городе Белгородского разряда. Голицын испытывает явное беспокойство. Как и по другому случаю: — Указом вашим, государевым, велено в апреле выслать из Белогородского разряду 23 000 на работу в Троицкой и в Азов. А належит путь итти работникам через донские городки. И опасно того, чтоб оной вор Булавин не склонил бы их к возмущению: многие обвезались свойством с донскими казаками, и мног число Белогородского разряду беглых живут в донских городках. Сокрушаясь по поводу ожидаемого расширения восстания, Голицын сообщает царю и весть, которая не может его не порадовать: — Сего числа получил ведомость: Булавина жена с сыном, которому полгода, привезена в Белгород. Движение набирало силу. Но случались и осечки. В середине апреля Лукьян Хохлач с отрядом в 500 человек на реке Битюге пытался отогнать лошадей из драгунских караванов. Но при переправе через реку на него напал драгунский эскадрон подполковника В. А. Рыкмана. «Жестокий бой» длился с первого часа дня, то есть с рассвета, до середины дня. Каратели разбили повстанцев, многих убили во время сражения, других преследовали и убивали «версты с 4» по стели; третьи тонули в Битюге. Повстанцы оставили врагу шесть знамен, бунчук, четыре пищали, немало лошадей, пожитков. В плен попали бунчужный и еще восемь повстанцев. В Воронеже «в роспросех и с пыток те взятые воры... говорили про умножительное их собранство и возмущение всенародное казачье и из новопоселенных новых мест уездов разных городов, от которых по ведомости подъезжали они, воры, для розгону» (лошадей). Волконский, сообщающий об этих допросах Меншикову, добавляет: — Да те ж воры говорили о умысле позжения кораблей, от чего боже храни! Недели через полторы Хохлач, опять в районе Битюга, потерпел новое поражение. У него было до 1,5 тысячи «воров-булавинцев», как именует повстанцев С. Бахметев. Последний вместе с полком Тевяшова и драгунским эскадроном Рыкмана настиг Хохлача на речке Курлаке в районе Чиглянского юрта. У речной переправы и разгорелся бой. Начали его повстанцы, конные и пешие; «и от них, воров, — сообщает Бахметев, стрельба и напуски были превеликие, у которой переправы был бой часа с 3 непрестанно на обе стороны». Далее Бахметев, «видя их такое многое собрание и наглой их к переправе приход, велел, спешась, гренадерам и драгунам итить через переправу на оных воров, чрез которую (реку, переправу. — Сражение, долгое и ожесточенное, закончилось все же победой регулярных войск. Повстанцев «збили и рубили верстах на 20-ти и больши, и многое число оных воров побили и поколотили, покамест было, разве которые спаслись лесами и болотами», 143 булавинца попали в плен. Карателям достались знамена, ружья, лошади, верблюды побежденных. Правда, Бахметев умалчивает о своих потерях. Упоминает только, что у многих его ратных людей «на бою лошади были побиты» — как будто в сражениях гибнут только лошади, а их седоков ни пули, ни сабля не достают. Стольник перечисляет помощников Л. Хохлача, которого называет «приводцом и атаманом», «Булавина товарищем»: в полковниках у него были Фатей Локтев, «из ярыжек» [26], Андрей Рубец из Высоцкого городка, Агей Иванов с Курмынья, Павел Иевлев с Медведицы; есаулами — Иван Орел из Бурацкого городка, Кондратий Дьяков из Михайловского, Тихон Семенов из Усть-Бузулуцкого, Иван Долгий из Тишанского. Бахметев вместе с отпиской послал в Москву прелестное письмо Л. Хохлача, полученное им «во время того ж походу»: — От донских атаманов-молодцов, от Лукьяна Михайлова и ото всего Войска Донского стольнику Бахметеву, а имя и отчество пропамятовали, и воем бояром челобитье. Ведомо им чинят о том: слышно им, Войску Донскому, учинилось, что собрались полки (царские войска. — Воззвание Хохлача повторяет мысли других прелестных писем, исходивших от булавинцев: объединились они с запорожцами и прочими в защиту истинной православной веры (не замечая, что в число защитников христианства зачисляются мусульмане-татары и буддисты-калмыки) и великого государя — Петра I. От кого? Повстанцы постоянно выдвигают мысль, что они борются с «плохими» боярами, воеводами и т. д..; стало быть, имеется в виду «защита» веры и царя от них, «плохих» бояр и прочих? Но воззвание адресовано как раз «всем боярам» и Бахметеву — командиру карательных войск. Более того, они призывают стольника: — И тебе б Бахметеву стать с нами заодно за веру христианскую. А как быть с боярами и прочими, которых повстанцы, Хохлач в том числе, постоянно ругают, обвиняют во всяких обидах, призывают их побивать? На сей раз, в этом прелестном письме, они говорят совсем иное: — А нам нет дела ни до бояр, ни до торговых людей, ни до черни, ни до солдат, ни до драгун. Только нам нужны немцы и прибыльщики. Такой вот выход из положения Хохлач и его помощники находят, наивно надеясь привлечь на свою сторону Бахметева и, вероятно, других воевод, командиров. Расчеты их шиты, конечно, белыми нитками. Подобные «агитационные» уловки и хитрости никого не могли ввести в заблуждение. Да и сами повстанцы не очень на это надеялись. И поэтому в конце воззвания переходят на более строгий тон: — А будете вы стоять за немцев, и вы б на нас не пеняли и такоже неправедные судьи бояря, которые стоят за немцев же. И мы таких неправедных судей будем сыскивать. А мы идем к вам не воровством, отписываем к вам, чтоб нам не пролить напрасно крови христианские. И ведомо вам чиним, что мы поймали солдат трех человек. Обращения, уговоры и угрозы, естественно, не помогли, и повстанцы, разбитые и разогнанные, пробираются (те, кто остался в живых) к своим собратьям в хоперские и иные городки. Два поражения Хохлача, однако, не сказались сколько-нибудь отрицательно на продвижении Булавина к Черкасску. Оно продолжалось. Именно в день второго сражения Хохлача с карателями главные повстанческие силы подошли к столице Войска Донского. Царские воеводы явно обеспокоены угрозой повстанцев Азову и другим городам. Черкасская старшина со страхом ожидает осады. Все просят царя, Москву о присылке полков. Наступила кульминация восстания на Дону. Оно не охватило еще достаточно широко соседние о Войском Донским русские и украинские уезды. Но и там пришли в движение крестьяне, работные люди, бурлаки и прочие. Многие из них влились в войска Булавина и Хохлача, участвовали в походах. Кроме того, немало подобного же люда, из числа беглых, новоприходцев, более или менее давно жили на Дону, и он тоже включался в движение. С самого его начала повстанцы, их руководители имели широкие планы борьбы с врагами — царскими боярами и прочими притеснителями, — походов на Азов, Козлов, Тамбов и другие города, вплоть до Москвы. Все это — в будущем, довольно близком, по их рассуждению. Сейчас же главная задача — взятие Черкасска, расправа со старшинами-изменниками. А потом, после восстановления порядков и вольностей «старого поля», Дона-батюшки, поговорим, мол, и посчитаемся с боярами! |
||
|