"Булавин" - читать интересную книгу автора (Виктор Иванович Буганов)
МОСКВА И ДОН
Москва на исходе осени и в начале зимы, каком-то неясном и неуверенном — то белые мухи появятся, то дождь заморосит, а иногда и солнышко улыбнется, хоть немного погреет — жила слухами и вестями с запада, из Польши, где стояли русские войска и готовились к отражению шведов, и с юга — там опять донские казаки забунтовали. Власти московские, дворяне, свободные от службы, не скрывали радости, когда стало известно, что Булавина разбили свои же братья-казаки и он сгинул куда-то, может (авось господь милостив), погиб где-нибудь, и его кости волки и воронье терзают. Простонародье с сочувствием ловило и передавало слухи о расправе с Долгоруким, переходе к Булавину донских станиц и их жителей. Разговорам о том, что его побили, а многих постанцев казнили, и верили, и не верили.
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
 |
Но вот в столицу приехала очередная донская станица — 14 человек во главе с Ефремом Петровым, тем самым, кто так верно служил Москве, стоял за полное подчинение ей Войска Донского. Черкасская старшина сделала удачный выбор, послав его для объяснений и предупреждения новых карательных акций, репрессий в ответ на расправы с Долгоруким. «Лехкая станица», как назвали делегацию казаков в Посольском приказе, явилась в начале ноября с отпиской от Войска Донского, и ее сразу же приняли тайных дел секретарь Петр Павлович Шафиров с товарищи. Шафиров быстро приступил к делу:
— Из которых мест ты отпущен к нам в Москву? От войскового атамана Лукьяна Максимова и всего Войска Донского или от походного войска? Если от походного, то от какого атамана?
— Отпущены мы, господин тайный секретарь, от войскового атамана и всего Войска Донского.
— А для чего тогда в отписке имени войскового атамана не написано и печать не войсковая?
— Посланы мы от Лукьяна Максимова и всего Войска Донского с реки Донца, с Усть-Айдарского городка, тому 12 дней, с тою войсковою отпискою, которую мы в Посольском приказе подали, и с ведомостью о походе Войска Донского на воров и изменников и бунтовщиков, казаков розных городков, которые по рекам Донцу и Айдару, и имянно Трехизбянского городка Кондрашку Булавина да Ново-Айдарского городка Ивашку Лоскута с товарыщи, которые полковника Долгорукого и при нем будучих офицеров и солдат побили. А имя войскового атамана не написано в отписке для того, что писарь в том походном войске был незаобычной; войсковой атаман честь и писать не умеет. Войсковой же писарь был оставлен в Черкаском. А печать у отписки войскового атамана перстневая, а не войсковая для того, что войсковую печать в походы не емлют, всегда оставляют с насекою при атамане, который в Черкаском остается.
— Кто был оставлен?
— Яким Филипов.
Далее Петров рассказал о пребывании Долгорукого в Черкасске, походе его отрядов за беглыми, о помощи им со стороны донской старшины. Подробно, со знанием дела, поскольку он сопровождал Долгорукого, Петров перечислил станицы, где побывали каратели, говорил об укрывательстве беглых, решительных действиях князя, разгроме его отряда в Шульгине-городке. Откровенно признался в бегстве своем и других старшин той памятной ночью:
— Мы, устрашась того, пометались на подводничьи лошади, верхами, без седел и побежали в степь все врознь и друг друга не сведали, кто куды побежал; а ночь была темная.
— А ты сам? — Шафиров проницательно, с усмешкой посмотрел на Ефрема. — Где был?
— Назавтрее дневал я в степи, в буераке. Ни в которой городок, боясь тех воров, не ездил. А в другую ночь съехался на дороге с товарищем своим с Никитою Алексеевым (Саламатой. — В. Б.). Приехали мы с ним в Старо-Айдарский городок.
Другие старшины, как сказал Петров, прятались по разным городкам. Только Григорий Матвеев лежал больной в Шульгином городке, когда его захватили восставшие. Шафирова это заинтересовало:
— Убили его воры и мятежники?
— Нет, не убили. Сам вор Булавин к нему приезжал и войсковые письма, которые у него были, все обрал, а ему ничего не учинил.
— Говорил что? Угрожал?
— Говорил, что напрасно убежали товарищи его Обросим Савельев и Иван Иванов. Никто бы их, мол, не тронул. Надобен мне, говорил Булавин, Ефрем Петров, с ним бы я повидался и поговорил. Запомнил бы мой разговор. Ну, ничего. Никуда не скроется, переметчик и лазутчик боярский!
— Что ты и Саламата делали в Старо-Айдарском городке?
— Мы писали в Черкаской и по всем городкам о по-биении Долгорукого и чтоб собирались все для сыску тех воров в Старо-Айдарский городок. И послали те письма с скорыми нарочными посылыцики.
— Собрались?
— Собрались из четырех городков казаки для походу на тех воров. Выбрали меня атаманом, Никиту Алексеева полковником.
— Что было дальше?
— В третий день по убиении полковничья выбрались мы за теми ворами в поход. Пошли вверх по Айдару. И, отшед от Старо-Айдарского городка верст с 15, с теми ворами, с Кондрашкою Булавиным с товарыщи, встретились на степи и, видя, что их, воров, больше нас, пристали у речки Айдара к лесу.
— Бой с ними учинили?
— То сделать было неможно. Те воры подъезжали к нам близко и говорили, что у них в собранье с тысячу казаков; а, по-видимому, знатно их было только с 400 человек. А с вашу сторону казаков было 190 человек. Те воры сказали, что идут они в Старо-Айдарский городок для того, что есть там некоторые офицеры; и Ефрем Петров там же; и чтоб их побить. И те офицеры и я с ними побежали в Черкаской.
Далее станичники подробно рассказали о преследовании булавинцев войском Максимова и Петрова, поражении повстанцев у Закотного городка, казнях, сожжении городков, участвовавших в движении на стороне Булавина.
— Ну, хорошо, атаман. Спасибо за вести, за отписку Войска Донского. Особо — за твою верную службу великому государю. Завтре пошлем с той отписки и с твоего допросу списки (копии. — В. Б.) к великому государю в военный поход в Посольскую походную канцелярию.
Ефрем Петров с казаками-станичниками покинул Посольский приказ. А подьячие еще долго, за полночь, поправляли черновые записи допроса, переписывали его набело. Рано утром, после получения копий с допроса и войскового письма, нарочные уже скакали по московским улицам. Их путь — на запад, к царю.
Петр, как и раньше, несмотря на крайнюю занятость военными делами, зорко следил за развитием событий на Дону. Весь ноябрь и декабрь хлопоты и заботы держали его вдали от Москвы и Петербурга — нового его «парадиза». Новый год царь, как обычно, приехал встретить в старой столице.
Ромодановский, Стрешнев и другие помощники доложили ему о делах. Петр быстро вникал во все, отдавал распоряжения. Поинтересовался:
— Как донская Либерия? Затихли казаки?
— Попрятались, государь. — Тихон Никитич почтительно привстал, но царское: «Сиди, сиди!» заставило его снова сесть на скамью.
— Кто писал об убийстве Долгорукого и других?
— Отписки присылали азовский губернатор Толстой, бригадир Шидловский из Изюмского полку, острогожский полковник Тевяшов и другие.
— Что в них?
— Толстой сообщил о распросе офицеров Афанасия да Якова Арсеньевых, кои вместе с Долгоруким сыскивали беглых. Об убийстве подполковника узнали, будучи в Теглинской станице, от ротмистров Василия Герасимова и Ивана Остапова из Троицкого и Азовского конных полков. А потом, в Старо-Айдарском городке, сказали им черкаские старшины, что в Шульгином городке воровские люди многим собранием, знатное же дело, что собрались новопришлые люди, которые бежали из розных городков от розыску, и подполковника, офицеров и иных чинов людей, всего 10 человек, побили до смерти. А тела их в волчью яму побросали и обоз ево, подполковничей, и у салдат и у казаков ружье и коней и все, что ни есть, побрали. И мы от тех воров едва ушли.
— Для отпору тем ворам дали весть в разные места?
— Дали, государь, в Белгород, Изюм, Воронеж.
— Какие планы имел тот вор Кондрашка Булавин?
— Шидловский, Тевяшов писали, что хотел он итти под городы Изюмского полку, под Тор и под Маяки, и под Изюм, для разорения. А еще посылал от себя письма прелестные по Ойдару и в донецкие, и в донские верхние городки, и на Медведицу, и на Хопер, чтоб офицеров, посланных Долгоруким, побить; казакам велел итить к себе в войско; а кто не пойдет, устращивал в письмах смертною казнью.
— С Черкаским сносился?
— В Черкаской Булавин посылал письма неединожды. Но против его посылок отповеди ему не было. Из донских городков к нему, Булавину, никто не бывал.
— Знаю. Лукьян Максимов и старшина к нему не пошли, а потом сами его побили. Не все, однако, ясно с ними... Помнить об этом надо, господа министры, и в своей конзилии, когда я в отлучках, то обсуждать, когда надобно. За ними всеми глаз да глаз надобен.
— Слушаем, государь.
— Страху мы на донскую сарынь навели. Хотя вот Долгорукого потеряли. — Царь минуту помолчал. — Что же не говорите: так и остался он в той яме? Волчьей?! Как собаку бросили!
— В волчью, государь. — Шафиров проворно открыл папку с делами. — Дозволь, государь, сказать?
— Говори.
— Приезжал в Посольский приказ Ефрем Петров со станицей и...
— Постой, постой. Это тот, который нашу сторону крепко держит?
— Тот самый и есть.
— Ему-то, кажется, можно верить. А другим... — Петр покачал головой, — не очень можно, причем многим, по моему суждению. Однако продолжай.
— Тот Ефрем Петров в допросе сказал: как они под Закотенским городком воров Кондрашку Булавина с товарищи розбили, и после того войсковой атаман и они, старшина, заезжали в Шульгинский городок и тела побитых, Долгорукого и прочих, из ямы, где они были брошены, выняли. А по осмотру явилось побитых в одной яме 15 человек, а в другой яме 2 человека; всего 17 человек.
— Что с теми телами?
— Тела княжие, Долгорукого и Несвицкого, положа в гробы и устроя, послали в Троицкой. А прочие тела тут же, в Щульгинском городке, погребли.
— Да-да! Вспомнил. Читал допрос Ефрема Петрова и отписку из Черкаского. Ты присылал в поход. Максимов и прочие из старшины всячески свои заслуги выхваляют. А меж тем вести доходят: они же будто бы перед приездом на Дон Долгорукого тайно договаривались препятствие ему чинить. На круге в Черкаском казаки грозили ему убивством. Сие вызнать надо накрепко.
— Вызнаем, государь. — Князь Ромодановский, «видом, как монстра» (по отзыву другого князя — Куракина, из дипломатов), мрачно насупил брови. — Обязательно доищемся.
— Постарайся, князь-кесарь. — Петр с улыбкой глянул на главу Преображенского приказа. — Не засиделись без дела твои заплечных дел мастера?
— Делов хватает, государь. И с этим справимся.
— То и добро. Лукьян Максимов прислал с Ефремом Петровым, я читал, десять колодников. Допроси их с пристрастием.
— То и делаем, государь.
— Хорошо. — Царь повернулся к Шафирову. — Для успокоения донского и одобрения старшИны надо бы что-то сделать. В наступающем году, может статься, генеральная баталия с Карлусом будет. Нам на Дону, да и в других областях внутренних тишина и покой потребны, аки воздух.
— Сделаем, государь. Тому с две недели, как послали грамоту Войску Донскому с похвалением за многую в походе на Булавина и ево воров службу и верность, и усердие ко успокоению такого возмущения. Кроме того, обещано им, атаманам и казакам, твое, великого государя, жалованье из Приказу Адмиралтейских дел 10 000 рублей да калмыцкому Батыре тайже, который был с ними в том походе против воров, 200 рублей.
— А где вор Булавин и его гультяи ныне обретаются? О том известно?
— Неведомо. В той же грамоте Войску Донскому мы сообщили, что по твоему, великого государя, указу послан с Москвы стольник Степан Бахметев с полками. Велено ему, сшедшись и согласясь с атаманы и казаки, вместе итти за теми ворами, где о них ведомость будет, сыскивать их и промысл над ними чинить всякими способами, чтобы их всеконечно разорить.
— Вызнали что?
— По ся места нет, — сокрушенно вздохнул Шафиров. — Дней десять перед нынешним приезжала с Дона новая станица, зимовая, в 100 человек. Атаманом у них — Яким Филипов, есаул Андрей Иванов. В отписке, какову подали от войскового атамана и всего Войска Донского, написано: о ворах и бунтовщиках заводчиках Булавине, Лоскуте, Банникове ведомости подлинной, где они обретаются, нет. А проходит слух, бутто те воры на реке Медведице и выше казачьих городков на речке Терсе в лесах укрываются.
— Так, так. Только полков бы туда, на Дон, послать еще в прибавку к Бахметеву.
— Несколько дней назад, государь, послали из Посольского приказу твою, великого государя, новую грамоту: по указу великого государя из Разрядного приказу велено против Булавина, который с небольшими людьми ушел и явился в ноябре в первых числах на Хопре, Бузулуке и Медведице и хочет то же свое злое дело чинить, по городкам жителей прельщать, послать полки стольника Степана Петрова сына Бахметева, полковника Ивана Тевяшова, полуполковника Рыкмана с пушками и артиллерией. А с ними итти Войску Донскому воинским поведением.
Петр с удовлетворением узнал, что те полки должны направиться в места, где, как предполагали, скрываются Булавин и его сообщники, хватать их, «пущих воров», присылать в Москву для розыска, «а мелкоту, товарыщей их, казнить». Беглых новоприходцев — высылать в старые места, «опричь тех, которые пристали к воровству». Предлагалось привлечь для поимки Булавина калмыков; над теми же из них, кто «с ворами и бунтовщиками будут в согласии», — «чинить промысл».
Петр одобрил принятые меры. Ему и его приближенным казалось, что начавшееся было на Дону восстание, к тому же быстротечное, маломощное, сошло на нет, быстро затухло, не успев разгореться. Конечно, жаль было потерять Долгорукого, столь решительного и строгого командира. Разгром казаками-гультяями его отряда, хотя бы и небольшого, — тоже афронт, чувствительный для чести государской. Ну, что ж, всякое в жизни бывает, да еще в такой сложной, суматошной и тяжелой, как сейчас. Придется потерпеть. «Но все равно, — думал Петр, — атаманы-молодцы, беглых вам отдать придется. Никуда не денетесь. Войска мне в других местах нужны. Одначе Бахметева и прочих уже посылаем. Нужно будет, еще примыслим, кого туда направить. Лучше без этого обойтись. Но всякое может случиться. С Астраханью, вон, пришлось повозиться немало. А с башкирцами и сейчас, не первый уже год, промышляем воинским поведением. Везде полки и пушки нужны. Чернь подлая никак не успокоится! Работать не хочет! Страдания, вишь, заели!»
Царь Петр, в глазах одних — работник, не хуже мужика, по убеждению других — кнутобойца, мучитель и антихрист, был, как всегда, одержим государственным интересом, во имя его жертвовал всем — и своим личным покоем, здоровьем и достоинством, интересами, жизнью своих подданных. Всю жизнь он был уверен: то, что он делает, добивается, над чем мучится до седьмого пота, — для общего блага. Его глубокий, недюжинный ум, конечно, не раз подсказывал, что общее благо — неодинаково делится между дворянством и «подлым племенем». Но это его не волновало: бог так устроил, что шляхетство должно служить государю — в армии и по гражданской расправе; попы и монахи — молиться; а подлый люд — питать трудом своим тех и других. Вот и вся премудрость. Все должны служить отечеству. Сам государь — тоже. И он вправе требовать, принуждать, карать нерадивых. Бог не осудит, потомки поймут и простят. Спасибо еще скажут.
— Спасибо, господа министры. Вы свободны. О делах пещись и впредь заботу имейте. А теперь, — повеселевшим тоном Петр закончил затянувшуюся беседу, — будем готовиться к встрече Нового года. Погуляем, фейерверки пускать будем. Зело к тому охота есть. А потом — за дела, коих, полагать можно, будет немало.
Министры чинно удалились. Царь посмотрел им вслед, походил, подумал. Расслабился, груз забот как будто спал с плеч. А их было в уходящем году немало, сразу не вспомнишь, не охватишь. Он издергался, вымотался до предела. Много сил требовалось, чтобы за всем уследить, все держать в памяти. Главное, что его гнетет, постоянно и мучительно, — это «швед». От исхода предстоящего столкновения, решающего и кровопролитного, зависит судьба и его самого, и, что важнее, России. Однажды, в очередной раз томимый думами и надеждами, он признался Данилычу, своему «Алексаше», который тогда взлетел на вершину своего фавора у царственного друга:
— Молю бога, чтобы в этом году он даровал благополучный исход дела нашего.
Ожидалось шведское вторжение. Петр, преследуемый сонмом забот, иногда не выдерживает, срывается, распекает помощников. Так, он узнал с удовлетворением о том, что укрепления в Кремле и Китай-городе ремонтируются, сооружаются и новые. Но, оказывается, московские власти не выслали из Москвы, как он в свое время приказал, шведского резидента Книпперкрона, который наблюдал за работами в Москве и мог сообщить об этом своему королю. Далее, выяснилось, что мнения бояр, рассматривавших на заседании этот вопрос, не были даже записаны, решение не запротоколировано. И. А. Мусин-Пушкин, ответственный за ремонт и возведение укреплений, получил от царя жестокий разнос, а князь-кесарь Ромодановский — указ:
— Изволь объявить всем министрам, чтобы они великие дела, о которых советуются, записывали, и каждый бы министр подписывался под принятым решением, что зело надобно; и без того отнюдь никакого дела не определять, ибо сим всякого дурость явлена будет.
Раздумывая о предстоящем, Петр не исключал возможность своей гибели. На этот случай распорядился выдать (после его кончины) три тысячи рублей Екатерине Василевской, своей фактической супруге. Отдав распоряжения, в ночь на 6 января 1708 года Петр выехал из столицы и через Смоленск, Минск прибыл в Дзенциолы, где на зимних квартирах стояла русская армия во главе с Меншиковым. Здесь получил известие о движении шведских войск к Гродно и Дзенциолам. Дальнейшие планы Карла не были известны. Предполагалось, что он может идти или на север, к Петербургу, или на запад, к Москве. Точно об этом не знали ни Петр, ни Карл, не решивший еще, куда ему идти.
Шведский король имел в своем распоряжении 63 тысячи солдат, русский царь — 100 тысяч. На стороне первого были боевой опыт, наступательная инициатива. Петру же нужно было предусмотреть все возможные варианты маневров врага, замыслы которых еще не определились. К концу января он приезжает в Гродно, шлет отсюда в тот же день известия и распоряжения своим генералам:
— Сего часа получили мы четырех языков свейских (шведских пленных. — В. Б.), которые согласно сказывают, что вчерась шведы за двенадцать миль отселе через реку переправились, и завтра чаем их к здешнему месту.
— Неприятель уже отсюды в шести милях обретаетца.
Петр приказывает войску Шереметева отступить из Минска в Борисов, войску Репнина — к Вильно и Полоцку, по пути — уничтожать запасы продовольствия и фуража. Но через день, получив известие, что Карл «повернул назад» (куда, неизвестно), шлет с курьерами новые приказания — остановиться, ждать распоряжения.
Вскоре — новое сообщение: шведы снова идут в Гродно, находятся от крепости в четырех милях. Царь меняет указания — возобновить движение.
На исходе января Петр вместе с войском покидает Гродно. Через два часа туда вступает неприятель, но не половина армии Карла, как ожидалось, а всего лишь отряд в 800 солдат. Они беспрепятственно прошли по мосту через Неман, который Петр приказал взорвать, — бригадир Мюленфельс приказ не выполнил, был отдан царем под суд, но бежал из-под стражи к шведам (под Полтавой его взяли в плен и, как изменника, расстреляли).
Петр приехал в Вильно. Он полагал, что Карл пойдет на Петербург, но тот повернул на восток. Отступающая русская армия выполняла план, утвержденный в Жолкве: шведы на пути своего движения не находили ни хлеба, ни скота, ни корма для лошадей; продвигались из-за этого очень медленно.
Так у шведов продолжалось и далее — то в Сморгони, то в Радошковичах, то в других местах они вынуждены стоять по нескольку недель или месяцев. Затем пришло половодье. Действия неприятеля зимой и весной были, по существу, парализованы. Ввиду этого весну Петр провел в Петербурге. Затем снова занимался донскими делами.
За первые несколько месяцев 1708 года царю сообщили из Москвы новые вести. Лукьян Максимов еще в январе уверял Посольский приказ, что по всем донским городкам разослал войсковые письма со строжайшим приказом: поймать Булавина с товарищи. За его пленение обещал выдать награду — 200 рублей. Удалось захватить четырех человек, в их числе ближайшего сподвижника и товарища Кондрата — Григория Банникова. Их прислали в Москву, и в Преображенском приказе кнутобойцы Ромодановского принялись за обычное свое дело.
Позднее, в следующем месяце, черкасская старшина сообщила данные о новых волнениях на Дону: 1 декабря прошлого, 1707 года Кузьма Акимов (К. А. Табунщиков) из Беленской станицы и Никула Дятленок из Усть-Бузулуцкой станицы, «собрався с такими ж воры и бунтовщики», напали на Хоперскую Провоторовскую станицу, «боем били». Но провоторовские казаки отразили нападение, схватили 24 человека, в том числе Дятленка, «и в воду посажали и многих в смерть побили». Атамана же их, Табунщикова, который назывался Булавиным, и еще пятерых казаков отослали в Москву. Их тоже препроводили в Преображенские застенки.
Еще в марте Черкасск сообщал, что хоперские и прочие бунтовщики вину свою великому государю принесли. «А про пущего вора и изменника Кондрашку Булавина, — писали Лукьян Максимов и старшина, — где он, проклятый, укрываяся, живет, о том нам, холопем твоим, Войску, неведома, и нигде не явился».
Черкасские домовитые продолжали свою двойную игру. Расправа с Долгоруким, произведенная Булавиным и беднотой, как будто привела к прекращению сыска беглых, жестоких репрессий, и старшИна не могла не быть довольной таким результатом, добытым к тому же не ее руками, а смелостью Булавина и тех, кто пошел за ним. Значные казаки потирали руки не без удовольствия. Правда, не все волки остались сыты, не все овцы — целы. Но ведь удалось же дать отпор московским кнутобойцам, а свои позиции сохранить. Правда, в Москве, может быть (кто знает?), дагадываются, что и у домовитых, несмотря на все их старания и лисьи увертки, рыльце в пушку. Но пойди докажи. Не будут же там верить ворам и изменникам, Булавину и ему подобным, если они под дыбой начнут оговаривать черкасских старшин, рассказывать о неких тайных совещаниях и обещаниях?.. Кто будет слушать такое о них, тех, кто громил и вешал булавинцев, посылал их в Москву для расправы.
Где сейчас Булавин, знать не знаем. Но сделаем все, чтобы поймать его и вздернуть на первом же дереве, или — в мешок да в воду. Туда ему и дорога. Молчание — лучшее доказательство невиновности Лукьянова, Петрова и их друзей-единомышленников.
Так они думали и рассуждали, лавировали и хитрили.
Надеялись, что с Булавиным докончено и все пойдет, как прежде. С Петром и его властями они договорятся — головами донских горлопанов — гультяев, конечно...
Знали ли они все-таки, где скрывается Булавин? Человек, к тому же ставший столь известным и популярным на Дону, — не иголка в стоге сена. Скрылся он не один, Встречался с казаками, своими сторонниками, и его пути-дороги не могли оставаться безвестными в его родных местах.
В далекой Москве о том, куда делся Булавин, знали доподлинно, и на увертки черкасских старшин ее власти отвечали дипломатическим, но многозначительным молчанием.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |