"Батый" - читать интересную книгу автора (Алексей Карпов)

Несколько слов в защиту автора

Признаюсь: не без содрогания решился я на то, чтобы издать эту книгу. Всё бы ничего, если бы не вторая буква в аббревиатуре знаменитой молодогвардейской серии. Поставить в ряд «замечательных людей» одного из самых свирепых завоевателей в истории европейского Средневековья, разорителя Руси, человека, залившего кровью едва ли не бóльшую часть Европы — от Урала, Волги и Камы до Адриатического моря? Возможно ли это? И не оскорбительно ли для нашей исторической памяти и патриотического чувства? Понимая, что упрёки такого рода, по всей вероятности, неизбежны, считаю нужным предварить дальнейшее повествование некоторыми пояснениями — не столько в защиту героя, сколько в защиту автора этой книги.

Прежде всего стоит, наверное, напомнить о том, что серия «Жизнь замечательных людей» отнюдь не является некой «доской почёта», куда имеют право быть допущены одни лишь «положительные» исторические персонажи. Хотя бы потому, что степень «положительности» того или иного исторического лица — вещь весьма субъективная и относительная, и попытка высчитать её (и, соответственно, определить право на то, чтобы занять место в ряду «положительных» и «замечательных» героев) изначально обречена на неудачу. Кто может скачать, например, насколько «замечательными» и достойными включения в этот ряд являются Иван Грозный или Наполеон, Пётр I или Александр Македонский, Карл XII или русский князь Святослав? Не говорю уже о Чингисхане и Тимуре (Тамерлане), типологически наиболее близких герою настоящей книги. Между тем представить без них серию «ЖЗЛ» едва ли возможно. Существует иной критерий включения исторических деятелей в ряд «замечательных людей» — их роль в истории, влияние на ход событий, происходивших в той или иной стране или в той или иной части света, их значимость наконец. Этот критерий кажется более объективным и более обоснованным — и вот ему-то все названные лица, включая Батыя, несомненно, отвечают.

Возразят: личность Батыя занимает особое место даже в ряду других кровавых завоевателей, ибо с его именем связано страшное монгольское нашествие, обрушившееся на Русь в конце 30-х годов XIII века. По силе разрушительного воздействия на ход русской истории оно не имеет себе равных. Это нашествие унесло жизни огромного числа людей, стёрло с лица земли сотни, если не тысячи городов и селений, до основания разрушило экономику страны, свело на нет целые отрасли ремёсел, безвозвратно сгубило бесценные памятники культуры, на два столетия поставив Русь на колени и едва не уничтожив саму русскую государственность. Почти двухвековое ордынское иго — самая чёрная, самая страшная глава нашей истории. А потому и личность Батыя в нашем сознании предельно демонизирована. В силу генетической памяти поколений русских людей Батый однозначно воспринимается как носитель некоего абсолютного зла, как некая всеразрушающая тёмная сила, поистине порождение преисподней. Но субъективизм и заданность восприятия — не лучшее подспорье в работе историка. Тем более что эта книга — не только о жестоком и кровавом завоевателе, но и о политике и государственном деятеле, не только о разрушителе, но и о созидателе — как ни парадоксально звучит это слово применительно к Батыю. Ибо нельзя забывать, что Батый, помимо прочего, был создателем огромного и оказавшегося весьма жизнеспособным государства — Золотой Орды, просуществовавшей около двух столетий и оставившей неизгладимый след в истории всей Восточной Европы. Влияние Золотой Орды ощущается в нашей жизни и по сей день, и многие родовые черты нашей государственности, политической системы, ментальности могут быть объяснены через историю вхождения русских земель в состав этого государственного образования. Было бы принципиально неверно разделять в Батые две эти ипостаси — разрушителя и созидателя, противопоставлять одно другому, выбирать, кем он был в большей степени. Так в истории не бывает. Созидатель вполне уживался в Батые с разрушителем, а жестокий завоеватель — с умелым политиком, находившим возможность управлять подвластными ему территориями не только с помощью страха, но и с помощью законов, и снискавшим себе славу справедливого и даже милостивого правителя, — во всяком случае, именно так отзываются о нём многие современные ему хронисты. В исторической памяти тюркских народов (например, в хивинских преданиях, записанных в XVI–XVII веках) Батый, напротив, предстаёт идеальным правителем, которому стремятся подражать другие ханы, даже не принадлежащие к числу его прямых потомков. Более ста лет тому назад выдающийся русский востоковед академик Насилий Владимирович Бартольд отметил этот удивительный парадокс. «Батый в глазах русских летописцев был только “лютым зверем”, — писал он, — между тем он не только получил от самих монголов прозвище “доброго хана” (Саин-хан), но прославляется за свою кротость, справедливость и мудрость мусульманскими и армянскими писателями, нисколько не расположенными хвалить монголов»¹. И этот парадокс, несомненно, нуждается в объяснении — в том числе и для русского читателя, привыкшего к однозначному, сугубо отрицательному, демоническому восприятию «окаянного» и «злочестивого» Батыя.

Должен сказать, что, приступая к работе, я вовсе не стремился к тому, чтобы вынести какой-либо приговор герою книги — не важно: обвинительный или оправдательный. Это вообще не дело историка. («…Произнесение приговоров над деятелями и народами на основании отдельных фактов и отдельных сторон их деятельности — приём безусловно ненаучный», — писал по этому поводу тот же Бартольд.) Свою задачу я видел в другом: через биографию Батыя постараться понять эпоху, в которую он жил, — эпоху переломную во всех отношениях. При этом книгу о Батые я писал прежде всего как человек, занимающийся русской историей. И потому лично доя меня эта книга оказывается в ряду других книг, посвящённых правителям средневековой Руси, — начиная с княгини Ольги и князя Владимира Святого, чьи биографии также выходили в серии «Жизнь замечательных людей». Впрочем, все эти книги только условно могут быть названы биографическими: через биографию того или иного исторического лица я стремился проникнуть в понимание той или иной эпохи русской истории. И если книга о Батые стоит особняком или даже выпадает из этого ряда, то это прежде всего объясняется исключительностью эпохи — эпохи переломного для Руси XIII столетия, взорванного монгольским завоеванием. Понять то, что происходило тогда в России, можно лишь через обращение к истории всей Монгольской империи, через «соответствующее исследование всего монгольского фона», как выразился крупнейший историк русского зарубежья Георгий Владимирович Вернадский, посвятивший истории монгольского завоевания одну из книг своей многотомной «Истории России» — «Монголы и Русь»². Поразительно, но страшное Батыево нашествие, навсегда изменившее ход нашей истории, явилось лишь частью, эпизодом Западного похода монгольских армий. Покорение Северо-Восточной Руси, включение её в состав Улуса Джучи (будущей Золотой Орды) — всего лишь эпизод завоевательной политики монголов. Всё, что происходило на Руси в середине и второй половине XIII столетия, определялось вне её границ — в Орде или ещё дальше, в Каракоруме, столице Великой Монгольской империи — Еке Монгол улус, как называли своё государство сами монголы. Русские князья превратились в «улусников» и «служебников» монгольских «царей» (само слово свидетельствует о том, что легитимность их власти не ставилась в русских землях под сомнение). На Руси действовали монгольские законы; сюда являлись монгольские, уйгурские и хорезмийские чиновники, творившие свою волю; тысячи русских людей угонялись в Орду и ещё дальше, в Монголию и Китай. А потому и понять эту эпоху через биографию кого-либо из русских князей, увы, не получится; для этого нужен иной взгляд — взгляд, так сказать, извне. Биография Батыя такую возможность предоставляет. Вот ещё одна причина, по которой я взялся за написание книги.

И ещё несколько необходимых пояснений. Исследователь, погружающийся в эпоху монгольских завоеваний, сталкивается с очевидной трудностью, связанной с состоянием дошедших до нас письменных источников. Батый не был великим ханом, а потому сохранившиеся хроники не содержат его более или менее развёрнутой и связной биографии. Зато отрывочные свидетельства о нём разбросаны в самых разнообразных по происхождению источниках. XIII столетие — это время грандиозного столкновения Запада и Востока, когда мир пришёл в движение, нарушив все существующие границы и преодолев изолированность отдельных регионов и культур. Поэтому география свидетельств о Батые оказывается исключительно широкой. Здесь и собственно монгольские и китайские хроники, и сочинения на персидском, арабском, древнерусском, латинском, старофранцузском, сирийском, армянском, грузинском, греческом языках. Естественно, что в подавляющем большинстве случаев я пользовался не оригинальными текстами, а их переводами. Впрочем, русскоязычный исследователь находится в этом плане в выигрышном положении, ибо основной массив текстов восточного происхождения уже давно имеет весьма качественные, выверенные, можно сказать, классические переводы на русский язык. В числе сочинений, имеющих первостепенное значение для понимания биографии героя книги, назову прежде всего так называемое «Сокровенное сказание» — священную монгольскую хронику, или, точнее, свод монгольских преданий, записанных около 1240 года или несколько позже (русскому читателю «Сокровенное сказание» доступно в переводе С. А. Козина)³; двухтомное собрание выдержек из арабо- и персоязычных сочинений о Золотой Орде, подготовленное к изданию выдающимся русским востоковедом В. Г. Тизенгаузеном⁴; многотомное издание «Сборника летописей» персидского ученого и государственного деятеля конца XIII — первых двух десятилетий XIV века Фазлаллаха Ибн Абу-л-Хейра Рашид ад-Дина⁵; «Историю завоевателя мира» персидского историка XIII века, современника событий Ала ад-Дина Ата-Мелика Джувейни⁶; китайскую официальную хронику «Юань-ши», полный текст которой за время правления первых четырёх ханов монгольской династии Юань, а также выборочные жизнеописания различных лиц доступны ныне благодаря переводу Р. П. Храпачевского⁷; сочинения более позднего времени среднеазиатских (преимущественно хивинских) историков⁸, а также весьма ценные армянские хроники XIII–XIV веков⁹ и «Всеобщую историю» сирийского христианского историка XIII века Абу-л-Фараджа, иначе именуемого Мар Григорием (в крещении Иоанном) или Бар-Гебреем¹⁰. Исключительную ценность для нашей темы имеют сочинения латинских авторов, лично общавшихся с Батыем и оставивших отчёты о своих путешествиях к монголам: посла римского папы Иннокентия IV итальянца Джиованни дель Плано Карпини¹¹ и его спутника поляка Бенедикта (рассказ последнего был записан неким анонимным монахом, назвавшим себя лишь первой буквой имени и потому известным как брат Ц. де Бридиа)¹², а также посла французского короля Людовика IX Гильома (Вильгельма) Рубрука¹³. Эти и другие латинские сочинения XIII века, повествующие о монгольском нашествии на Европу и нравах и обычаях монголов¹⁴, я также использовал преимущественно по существующим русским переводам. Что же касается древнерусских письменных источников — различных летописей, агиографических памятников и т. п., то их я, как правило, цитировал либо в собственном переводе, либо в подлиннике, иногда слегка упрощая или поновляя текст.

В России личность Батыя неизменно вызывала и вызывает интерес. Правда, по большей части интерес этот удовлетворяется за счёт беллетристики, свидетельством чему служат многочисленные переиздания знаменитой трилогии о Чингисхане и Батые писателя Вл. Яна. Что же касается исследований на эту тему, то на них, похоже, было наложено табу — иначе трудно объяснить тот факт, что на протяжении долгих лет (более чем полутора столетий) по существу единственной работой, посвящённой биографии Батыя в целом, оставалась небольшая, всего в несколько страниц, статья В. В. Бартольда, написанная на немецком языке для «Энциклопедии ислама» (1908) и лишь в 1968 году переведённая на русский язык¹⁵. К настоящему времени ситуация кардинально изменилась. Помимо статей, затрагивающих отдельные аспекты биографии Батыя и его военную, политическую и государственную деятельность, в последние годы вышли две книги биографического характера: монгольского журналиста и историка Чойсамбы Чойжилжавына¹⁶ и исследователя из Санкт-Петербурга Р. Ю. Почекаева¹⁷. Последняя работа (представляющая собой часть масштабного исследования биографий правителей Золотой Орды¹⁸) заслуживает самой положительной оценки: это весьма квалифицированное, добротное исследование, с опорой на широкий круг источников. Не соглашаясь со многими положениями этой работы и иначе представляя себе многие аспекты биографии Батыя (в том числе касающиеся русско-ордынских отношений), я не могу не признать, что книга Р. Ю. Почекаева служила для меня своего рода ориентиром, позволявшим сверять собственные выводы с выводами её автора.

Последнее замечание, которое необходимо сделать, касается формы передачи многочисленных имён собственных — монгольских, тюркских и т. д. Понятно, что при таком разнообразии письменных источников формы написания одних и тех же имён и названий весьма различны. Это разнообразие читатель встретит в цитатах из разных источников. В авторском же тексте в тех случаях, когда существовала определённая традиция написания того или иного имени или названия в отечественной литературе, я, естественно, следовал ей (так, например, везде пишется Менгу, а не Мунке, Угедей, а не Огодай, и т. п.). В других случаях приходилось принимать написание того источника, который, как мне казалось, передавал форму имени, более близкую к аутентичной. Определённую трудность вызывали различия в написании одних и тех же имён в различных переводах памятников, принадлежащих одной традиции. Здесь я позволял себе, не оговаривая это, унифицировать названия (например, вместо Чингиз-хан в цитате может стоять Чингисхан, вместо Шейбан — Шибан, и т. п.). Особо следует сказать об имени героя книги. Батый — русская форма монгольского имени Бату. В книге оба эти варианта используются как равнозначные (в источниках встречаются и другие варианты: Бат, Бати, Бато, Пату и т. д.). В тех случаях, когда речь шла о событиях, связанных с Русью, предпочтение отдавалось русской форме; когда речь шла о событиях, происходивших в Монголии или получивших освещение преимущественно в монгольских источниках, — соответственно, монгольской. Однако какого-то жёсткого правила здесь нет. Единственная форма, которую я старался избегать (хотя она тоже постоянно встречается в источниках), — это Бату-хан. Как известно, Батый так и не принял этот титул. В соответствии с монгольскими законами и установлениями Чингисхана пышные титулы в Монголии были вообще запрещены: к имени самого великого хана прибавлялось лишь сочетание «-хан», или «-каан»; что же касается его братьев и сыновей, членов «Золотого рода» наследников Чингисхана, то к ним обращались «по именам, полученным при рождении, — как в присутствии их, так и в отсутствие»¹⁹. Это правило строго соблюдалось, в том числе и Батыем, который вообще старался не нарушать предписаний своего великого деда. Правда, в последние годы жизни его, кажется, всё-таки стали именовать Бату-ханом — но это отдельная история, связанная с тем особым положением, которое он занял в Монгольской империи, став по существу соправителем великого хана Менгу. Однако об этом мы поговорим позже, ближе к концу повествования.