"Бехтерев" - читать интересную книгу автора (Анатолий Сергеевич Никифоров)Глава 5 СНОВА В СТОЛИЦЕ26 сентября 1893 года статский советник ординарный профессор Бехтерев был назначен начальником кафедры душевных и нервных болезней Военно-медицинской академии и директором клиники душевных болезней Клинического военного госпиталя, на базе которой располагалась кафедра. Он возвращался в ту самую клинику, которую покинул, уезжая девять лет назад в заграничную командировку. Но уезжал он отсюда младшим врачом, а возвращался директором. Теперь ему 36. За проведенные вне Петербурга годы он стал маститым профессором, в чинах вырос и теперь в академии должен носить мундир с двумя просветами на погонах[4]… Но главное — прошедшие годы были прожиты им в трудах и борении, и сам он стал более мудрым. Новое служебное положение открывало перед ним большие возможности. И Бехтерев воспользуется этим сполна. Изменился за минувшие девять лет Бехтерев, но изменилась и клиника; она размещалась теперь в новом, лишь год назад построенном здании. И нетрудно понять досаду уходившего в отставку «за выслугой лет» Мержеевского, который так много сил вложил в создание этого великолепного, просторного помещения, создающего куда лучшие условия для больных и для занятий лечебной, преподавательской и научной работы. Мечту о новой клинике Мержеевский вынашивал давно. В 1885 году он подал начальнику академии пространный рапорт о насущной необходимости строительства клиники душевных болезней. В старом помещении было тесно. Печное отопление создавало опасность пожара. Отсутствовала вентиляция. В таких условиях больным приходилось тяжко, да и сотрудникам нелегко. А между тем в задачу клиники и кафедры входило выполнение роли научно-методического центра для обучения не только студентов, но и прикомандированных врачей. В связи с этим, как мыслил Мержеевский, клиника должна стать эталоном, по образу и подобию которого со временем следовало бы преобразовать всю психиатрическую службу. Ему удалось убедить в этом начальника академии Быкова и военного министра Ванновского. Проектирование клиники поручили видному военному инженеру генерал-майору Войницкому. Тогда же была создана комиссия по строительству клиники во главе с находившимся в отставке профессором Балинским. Помощь Балинского и Мержеевского позволила инженеру быстро завершить проект. Уже 16 декабря 1886 года его утвердил царь. Под строительство выделили четыре с половиной десятины земли — здесь же на Выборгской стороне между улицами Нижегородской (теперь Лебедева), Нюстадтской (теперь Лесной) и Самарской (теперь Боткинской). 24 мая 1887 года состоялась закладка здания клиники, а 24 июля 1892 года происходило официальное ее открытие. Клиника была рассчитана на пребывание в ней ста душевнобольных и состояла из главного трехэтажного здания и восьми двухэтажных павильонов, позволявших удобно разместить больных, соблюдая принцип их разделения по характеру недуга. В новом здании располагались также особые помещения для лабораторий и проведения учебных занятий. Особую гордость строителей составлял лекционный зал на 250 человек, в котором места для слушателей располагались амфитеатром. Для больных в клинике имелись спальные комнаты и отдельно — комнаты для дневного пребывания, а также для свидания с родственниками. Непривычными новинками оказывались читальня, бильярдная, гимнастический зал, зимний сад и хорошо оснащенные процедурные и физиотерапевтический кабинет. Чтобы помещения для больных не походили на места заключения, проектировщики отказались от установки на окнах традиционных решеток. В палатах для беспокойных больных окна застеклили отличающимся исключительной прочностью корабельным стеклом. Отопление обеспечивалось водяными калориферами. Вентиляционные установки давали возможность подачи во все помещения свежего, при необходимости подогретого воздуха. Связь между отдельными службами клиники осуществлялась с помощью внутреннего телефона. Все это в ту нору являлось техническими новинками и позволяло говорить, что клиника оснащена буквально по последнему слову техники. Успеху строительства клиники душевных болезней во многом содействовал профессор Виктор Васильевич Пашутин, ставший с 1890 года начальником Военно-медицинской академии. Родом он был из Новочеркасска. Учился в духовной семинарии, экзамены за курс гимназии сдал экстерном и в 1863 году поступил в академию, тогда еще Медико-хирургическую. На третьем курсе Пашутин увлекся физиологией, которую тогда преподавал И. М. Сеченов. Сеченов к тому времени экспериментально доказал наличие в головном мозге лягушки центров, обеспечивающих торможение двигательных реакций, и назвал их задерживающими центрами мозга. Его работы, однако, встретили возражение немецких физиологов. Возникла научная дискуссия. И в этот период студент Пашутин сумел поставить опыт, позволивший получить веские дополнительные аргументы в пользу высказанных ранее Сеченовым суждений. Тогда по предложению Сеченова была издана брошюра «Новые опыты над головным и спинным мозгом лягушки профессора Сеченова и студента Пашутина», в которой давалось подробное описание экспериментов, подтверждающих наличие в мозгу задерживающих центров. Эту брошюру Сеченов перевел на немецкий язык и вскоре издал в Берлине. Она обеспечила всеобщее признание его открытия. Когда Пашутин окончил академию, он, как позднее и Бехтерев, был оставлен при ней в институте усовершенствования. Сеченов тогда оказался в годичной заграничной командировке. Молодой ученый стал работать в терапевтической клинике Боткина и в лабораториях химика Зинина, а затем возобновил занятия у Сеченова. Итогом проведенных им на разных кафедрах исследований явилась комплексная работа о ферментативных процессах в пищеварительном тракте, принесшая ему степень доктора медицины. В 1874 году по настоянию физиолога Данилевского Пашутин был приглашен в Казанский университет на кафедру общей патологии. Ранее такие кафедры обычно возглавляли морфологи. Пашутин был первым патологом-физиологом, и потому с его именем оказалось связано создание, по сути дела, новой дисциплины — патологической физиологии (в настоящее время она является одной из основополагающих дисциплин в медицинских вузах. — Через год Пашутина избрали на кафедру общей патологии Медико-хирургической академии, и вскоре он коренным образом изменил характер ее работы: почетное место в ней занял эксперимент, а физиология стала фундаментом изучения патологии. Именно такой подход стал преобладающим для подобных же кафедр, вскоре учрежденных на всех медицинских факультетах университетов. Многие из них возглавили ученики Пашутина. Став в 1885 году ученым секретарем Конференции академии, Пашутин во многом содействовал постепенному исправлению ошибок, допущенных при реорганизации академиии в закрытое учебное заведение с 3-годичным сроком обучения в соответствии с «Временным положением» от 1881 года. Студенты университетов переводились в академию неохотно. Пришлось создавать подготовительный курс, сначала один, а потом и второй; при этом стали восстанавливаться ранее ликвидированные общеобразовательные кафедры, необходимые для подготовки студентов к освоению специальных медицинских дисциплин. После опубликования в 1884 году нового университетского устава Конференция приступила к разработке соответствующего документа для Военно-медицинской академии. Готовился он более пяти лет и был наконец утвержден в 1890 году. В том же году начальником академии стал Пашутин, зарекомендовавший себя энергичным, деловым человеком, прекрасным администратором. К тому же в отличие от своего предшественника Быкова он был признанным, авторитетным ученым. Годом раньше Пашутин вошел в состав Медицинского совета при министерстве внутренних дел. По статье 386 действовавшего тогда «Свода законов» Медицинский совет являлся «высшим в государстве врачебно-ученым, врачебно-полицейским и врачебно-судебным местом». Исполнительным органом управления здравоохранением считался также входивший в состав министерства внутренних дел Медицинский департамент. С 1889 года им руководил отозванный из Казани Л. Ф. Рагозин. Пашутин и Рагозин по положению входили также в состав Военно-медицинского ученого комитета. Они содействовали назначению Бехтерева профессором Военно-медицинской академии, так как ценили в нем крупного ученого и организатора. Рагозина, кроме того, с Бехтеревым связывало старое чувство товарищества. Основными сотрудниками Бехтерева на кафедре и в клинике оказались старший врач А. Ф. Эрлицкий и младшие врачи Б. В. Томашевский и П. Я. Розенбах, заместивший в 1885 году уезжавшего в Казань Бехтерева. Все они имели степень доктора медицины, ученое звание приват-доцента и участвовали в педагогическом процессе. Кроме того, при кафедре состояли приват-доценты без штатной должности: С. И. Данилло и Л. В. Блюминау. Приват-доцентов без должности разрешалось привлекать к преподаванию, но оплата им производилась лишь за фактически затраченное при этом время. Они составляли резерв для занятия штатных должностей в академии и в университетах. Возвращение на кафедру бывшего ее питомца нередко встречает антагонизм со стороны тех, кто на ней работает постоянно: «Мы здесь упорно трудимся, терпеливо ожидаем вакансии, чтобы продвинуться по службе, а он где-то там порхал и вдруг на готовенькое, как с неба, свалился на наши головы». И Бехтерева в клинике встретили настороженно. Удастся ли сработаться? Не потянет ли за собой помощников из Казани? К тому же все знали о неистовой трудоспособности Бехтерева и о том, что он будет требовать подобной же страстности в работе и от своих подчиненных. Эрлицкий к тому же, хотя и старался не подать виду, чувствовал себя несправедливо обойденным. Ему, как и Мержеевскому, на строительство новой клиники пришлось потратить немало сил, и где-то в глубине души он считал себя его законным преемником, тем более что он старше Бехтерева по возрасту; во время русско-турецкой войны был уже старшим ординатором госпиталя, получил боевой орден; звание приват-доцента ему было присвоено в один день с Бехтеревым, и чин у него был такой же, как у Бехтерева, — статский советник. В науке, правда, Эрлицкий не преуспевал. Но так ли это важно, если есть другие заслуги? — рассуждал обиженный ученый. Опасения «старожилов» оказались не вовсе безосновательны. Уже 16 октября на заседании Конференции профессоров академии, на котором было официально объявлено об отставке Мержеевского и назначении на должность Бехтерева, вновь представленный профессор высказал просьбу о принятии на штатную должность в возглавляемую им клинику своего бывшего ассистента по кафедре душевных болезней Казанского университета П. А. Останкова. Просьбу Бехтерева Конференция уважила, а поскольку на кафедре вакансии не оказалось, Останкова назначили врачом для командировок с исполнением обязанностей ассистента по курсу нервных болезней, освободив для этого должность, временно занимаемую приват-доцентом Данилло. Получивший в ноябре 1893 года звание приват-доцента, будущий крупный невропатолог и физиотерапевт Щербак по предложению Бехтерева сразу же был выдвинут на заведование кафедрой душевных и нервных болезней Варшавского университета, где заменил выехавшего в Казань профессора Попова. Вскоре «по семейным обстоятельствам» подал в отставку младший врач Томашевский. Освободившееся место занял проходивший в клинике усовершенствование Митрофан Степанович Добротворский, который в 1902 году после отставки Эрлицкого стал старшим врачом клиники и являлся одним из ближайших надежных помощников Бехтерева. Первое же знакомство с клиникой убедило Бехтерева, что в этом современном, хорошо оснащенном лечебно-научном учреждении кое-что требовалось изменить. В клинике применялись средства «стеснения». Беспокойных больных служители привязывали к койке, облачали в смирительные камзолы, а случалось порою и били, то есть делали то, что в Казанской окружной лечебнице признавалось недопустимым. Балинский о «нестеснении» когда-то говорил, что эта система «представляет только выражение справедливого, но преувеличенного негодования против злоупотреблений, никем не похваляемых», тогда как «уместное употребление насильственных механических мер, необходимое для поддержания порядка и спокойствия в заведении, полезно и безвредно». Мержеевский призывал избегать «помере возможности» физических воздействий при усмирении больных, но в то же время разрешал прибегать к ним «в крайнем случае». Такая инструкция фактически разрешала смотрителям и служителям применять по отношению к больным физические воздействия по своему усмотрению. На должности служителя зачастую определялись бездомные, ожесточенные жизнью люди, нередко склонные к спиртному. Ничто не мешало им вымещать на беззащитных больных свою озлобленность, а иногда и просто садистские наклонности. Такое, впрочем, случалось во многих психиатрических стационарах. Незадолго до описываемых событий служитель больницы святого Николая-чудотворца некий Осипов жестоко избил душевнобольного. Индицент получил огласку. Родственники больного подали жалобу в суд, и в итоге Осипов был приговорен к аресту на один месяц. А в пермском Александровском приюте служители нанесли тяжелые побои троим душевнобольным. Двое из них после этого скончались. У обоих оказались множественные переломы ребер. Газета «Волжский вестник», издававшаяся в Казани, поместила гневную статью своего пермского корреспондента и осуждала вообще порядки в психиатрических лечебницах и приютах. Бехтерев знал, что упреки газеты справедливы. Он сам наблюдал вскоре после вступления в должность директора клиники, как один из надзирателей распорядился надеть на больного смирительный камзол и перенести его из спокойного отделения в отделение для буйных без всяких к тому медицинских показаний. Вопрос о прислуге остро стоял во всех психиатрических заведениях. Ведь к надзору за больными можно допускать лишь сердобольных и к тому же обученных гуманным методам обращения с душевнобольными людей. В клинике душевных болезней Клинического военного госпиталя Бехтерев решил сразу же ввести строгую систему «нестеснения». Уже 10 октября 1893 года он отдал первое письменное распоряжение: «Ни в коем случае на буйном и прочих отделениях не прибегать к стеснительным мерам по отношению к больным…» В клинике он ортанизовал занятия с персоналом с целью обучения надзирателей, служителей и сиделок обращению с душевнобольными. Опыт работы в Казанской окружной психиатрической лечебнице убедил Бехтерева в важности умело занять досуг больных. В клинике же пока что лишь женщины привлекались к починке больничного белья, да еще кое-кто из больных принимал участие в работах по двору. Правда, больные могли пользоваться читальней, а также играть в бильярд и даже музицировать. Но все это могло скрасить часы только выходцам из образованного класса. Между тем если не все, то многие из больных могли бы регулярно выполнять посильный труд. И в клинике со временем появляются столярная и переплетная мастерская, женщины приобщаются к вязанию, вышиванию, плетению кружев и даже к росписи фаянса и фарфора. Уже с весны 1894 года многие больные клиники систематически работали в огороде на ферме, расположенной по другую сторону неширокой Нюстадтской улицы. Там выращивали овощи и цветы, сажали фруктовые и декоративные деревья и кусты. На небольшой территории фермы прокладывались аллеи, строились беседки. Кроме того, больные помогали содержать в порядке оранжерею и зимний сад, находившийся на втором этаже главного здания клиники. Продукция мастерских реализовывалась. Вырученные средства, как и суммы, получаемые за содержание и лечение платных больных-пансионеров, шли на нужды клиники, на улучшение питания больных. Этому же способствовал и урожай, собираемый в саду и огороде. Таким образом, труд больных способствовал улучшению их же быта. Уже в 1896 году выполненные больными женского отделения вышитые скатерти, кабинетные подушки, разрисованные ими фарфоровые изделия экспонировались на Нижегородской ярмарке. Подумал новый директор и о развлечениях для больных. Еще Балинский каждое рождество организовывал для них елку. В 1894 году на елку в клинику приехали актеры петербургских театров. Получился хороший концерт. После этого на заработанные больными деньги было решено нанять руководителей хорового (регента) и драматического кружков. Концерты и спектакли в клинике стали устраиваться систематически. В них участвовали и сами больные, и студенты академии, и профессиональные актеры. С благотворительной целью в клинике выступали Савина, Тартаков, Морской и другие известные в ту пору артисты. В 1896 году по распоряжению Бехтерева были закуплены необходимые для оформления сцены декорации, занавес, некоторые бутафорские предметы. Не оставалось без внимания и внешнее оформление помещений. В палатах и комнатах для больных появились выращенные ими самими цветы. Цветочные клумбы украшали и вход в клинику. Летом на ферме устраивались пикники для больных. Им подавались фрукты, чай, всевозможные лакомства. Со временем на ферме появились и различные аттракционы — качели, «гигантские шаги» и т. п. Подлинным праздником для больных становились катания на лошадях — и летом и зимой. Небольшой пруд на ферме зимой превращался в каток, где желавшие могли покататься на уже входивших в ту пору коньках. И год от года увеличивалось число книг в библиотеке. Вовлечение больных в работу, организация для них активного отдыха разительно меняли обстановку в клинике: больные освобождались от мучительных часов томительного безделья, их настроение стало гораздо лучше, а это в ряде случаев помогало восстановлению их здоровья. Однако многие душевные болезни имеют хроническое течение, и страдающие ими больные со временем заполонили клинику. Среди них преобладали военные и члены их семей, содержание которых обеспечивалось за счет военного ведомства. Они занимали 80 из 100 штатных клинических коек. Перегруженность клиники хроническими больными не давала возможности знакомить студентов академии и прикомандированных к клинике врачей с острыми формами психической патологии. В составленном в связи с этим рапорте Бехтерева начальнику академии, датированном 16 декабря 1893 года, указывалось, что некоторые больные находились в клинике очень долго: дочь поручика Арсеньева — 22 года 5 месяцев, жена подпоручика Евдокимова — 27 лет 6 месяцев и т. д. Уже к апрелю следующего года Бехтерев добился, чтобы 30 мест в клинике были определены «для бесплатного пользования душевнобольных гражданского ведомства взамен соответствующего числа лиц военного звания». Бехтереву, кроме того, было разрешено по своему усмотрению осуществлять обмен больными с Николаевским военным госпиталем и на бесплатные места госпитализировать любых профильных больных. Все это содействовало оживлению в клинике диагностической и лечебной работы и улучшению условий преподавания. Преподавательской работе Бехтерев всегда придавал очень важное значение. Весьма серьезно он относился к разработке учебных программ, лекционных материалов. Его лекции всегда богато иллюстрировались, на них демонстрировались больные. По инициативе Бехтерева в аудитории клиники была создана автоматическая система затемнения. На нее было затрачено 2350 рублей. Зато теперь лектор нажатием кнопки мог быстро зашторить все окна, что давало возможность пользоваться проекционной аппаратурой. В клинике накапливались учебные таблицы, рисунки, графики, муляжи, препараты мозга, предметы творчества больных… Все это со временем привело к мысли о создании при ней специального музея. Несмотря на то, что на кафедру, которую возглавил Бехтерев, возлагалась задача обеспечить преподавание не только психиатрии, но и нервных болезней, в новой клинике для больных невропатологического профиля не было предусмотрено мест. Правда, с декабря 1892 года пришло разрешение развернуть для них 20 коек, но Мержеевский возможностей для этого так и не изыскал. Бехтерев же переселил из основного здания клиники 40 человек прислуги в сохранившийся на ее территории старый деревянный барак и в освободившихся комнатах создал неврологическое отделение на 20 коек. В этом отделении работали врач, фельдшер, четыре служителя и три сиделки. Бехтерев добился для них оплаты, соответствующей жалованью тех сотрудников, которые работали с душевнобольными. Еще в 1887 году Мержеевский хлопотал о строительстве специального здания для клиники нервных болезней. Тогда военный министр ответил отказом «ввиду неимения особых средств… а главное — потому, что подобное устройство боевою готовностью армии не вызывается». Бехтерев оказался настойчивее своего предшественника и в 1895 году добился разрешения на строительство новой клиники нервных болезней. Проектировал его инженер-полковник В. Н. Зеленин. Сам Бехтерев принимал деятельное участие в разработке проекта здания. В нем намечалось разместить всего лишь 30 неврологических больных. Зато много места отводилось для лечебных кабинетов, мастерских, лабораторий. Здания клиник нервных и душевных болезней соединялись просторной теплой галереей, к ней примыкал фотопавильон со стеклянной крышей и цветолечебный кабинет, освещение в котором менялось с помощью цветных светофильтров, вдвигаемых автоматически между двойными рамами окон. Особое внимание Бехтерев уделил проектированию и оборудованию нейрохирургического операционного блока, который располагался в центре второго этажа и состоял из операционной, перевязочной и послеоперационной палаты. К его планированию Бехтерев привлек хирурга профессора Н. А. Вельяминова. Операционная имела три широких окна, над операционным столом свисала электрическая люстра из четырех ламп накаливания по 25 свечей. Новинками были и подача в операционную горячей воды, и водяное отопление, и возможность обработки операционного блока горячим паром. Торжественное открытие клиники состоялось 19 ноября 1897 года. Этот день можно считать и днем зарождения отечественной нейрохирургической службы. В речи на открытии клиники Бехтерев говорил, в частности, следующее: «В настоящее время является несомненным, что целый ряд черепных заболеваний, некоторые поражения спинного мозга и периферической нервной системы служат поводом к хирургическому вмешательству. Установление диагноза поражения, требующего хирургического вмешательства, определение даже способа этого вмешательства и в настоящее время находится большей частью в ведении невропатолога — лишь выполнение операции принадлежит хирургам. Очевидно, что такое положение вещей не может быть признано нормальным, так как нельзя долго оставаться на полдороге. Либо хирурги должны изучать нервные болезни и таким образом являться во всеоружии у кровати такого рода нервнобольных, либо невропатологи должны основательно изучать хирургические приемы в пределах своей специальности и должны применять их в деле… Если нынешние врачи-невропатологи еще обращаются за помощью к хирургам, то будущее поколение уже не будет нуждаться в этом. Взявшись за нож, оно само будет выподнять то, что принадлежит ему по праву. Вот почему устройство операционной в клинике нервных болезней имеет огромное общеобразовательное значение, так как молодые невропатологи будут видеть, как на больных, которых они имели возможность наблюдать в своей клинике, производятся операции опытными хирургами, сами будут участвовать в этих операциях и следить за послеоперационным течением раны, дабы постепенным опытом и упражнениями могли и сами впоследствии, запасшись необходимыми сведениями, приступить к операциям в области мозговой хирургии». Таким образом, организуя первую в России нейрохирургическую операционную, Бехтерев ратовал за создание нейрохирургии и подготовку нейрохирургов. Он считал, что нейрохирургами могут становиться хирурги, достаточно ознакомившиеся с невропатологией, а также невропатологи, овладевшие методами оперативных вмешательств на нервной системе, при этом он отдавал предпочтение нейрохирургам из числа невропатологов. Сам Бехтерев считал, что ему самому учиться нейрохирургической технике уже поздновато. Своих больных он не оперировал, но принимал деятельное участие в диагностике нейрохирургической патологии. При этом, как писал позже ученик и сотрудник Бехтерева В. П. Осипов, «его диагнозы в области нейрохирургии почти всегда были безошибочными». Бехтерев понимал, что хирургическое лечение сопряжено с риском, но считал более гуманным, рискуя, спасать больных, чем, не рискуя, выступать в роли наблюдателя там, где необходимо нейрохирургическое лечение. Являясь большим знатоком строения мозга, Бехтерев подробно растолковывал хирургу необходимые сведения, активно участвовал в разработке методики будущей операции и этим во многом содействовал успеху нейрохирургического вмешательства. Один из хирургов академии, профессор М. С. Субботин, часто оперировавший в клинике нервных болезней, выступая в 1901 году на II съезде российских хирургов, в связи с этим говорил, что он находится в «счастливых условиях, так как оперирует вместе со знатоком мозговой патологии профессором Бехтеревым». В операционном блоке клиники нервных болезней, помимо Субботина, неврологических больных часто оперировали профессора Н. А. Вельяминов, Е. Н. Павлов, Р. Р. Вреден. В операциях со временем все чаще стали принимать участие и некоторые невропатологи. Наиболее активным из них был ученик и один из ближайших сотрудников Бехтерева эстонец Людвиг Мартынович Пуссеп. По совету Бехтерева он изучал топографическую анатомию на кафедре профессора Н. А. Кругликовского, приобретал хирургические навыки под руководством Р. Р. Вредена и вскоре стал нейрохирургом высокого класса — первым нейрохирургом-невропатологом, который сам мог и распознавать заболевания нервной системы и оказывать хирургическую помощь неврологическим больным. Постепенно общие хирурги все реже стали приглашаться в нейрохирургическую операционную. В лабораториях клиники Бехтерев вместе со своими сотрудниками и учениками продолжал многочисленные исследования по морфологии и физиологии нервной ткани. Расширение познаний о строении мозга служило основанием для пополнения материалов, опубликованных в работе о проводящих путях. Интенсивное накопление сведений по физиологии нервной системы побудило Бехтерева к работе над фундаментальным многотомным трудом, названным впоследствии «Основы учения о функциях мозга». В то же время Бехтерев все больше внимания стал уделять изучению психологии; знание психологии он считал необходимым не только для врачей и особенно врачей — психиатров и невропатологов, но и вообще для всех людей, работающих с людьми, — педагогов, юристов, администраторов и т. д. Однако психология в те времена основывалась главным образом на субъективных представлениях о сущности психических процессов. Выделившись из философии, психология оставалась чисто гуманитарной дисциплиной. Главным методом познания психологи считали самоанализ, проводя его обычно с откровенно идеалистических позиций. Опираясь на добытые таким путем сведения, они пытались судить о психике здоровых и больных людей, детей и даже животных. При этом они, как правило, даже не считали нужным увязать психические явления с физиологией мозга. Бехтерев же стремился к разработке представлений о психической деятельности, опираясь на достижения нейрофизиологии, и к созданию, таким образом, нового направления психологической науки. К осуществлению этой цели он приступил еще в период работы в Казанском университете. Там в 1888 году он прочитал актовую речь «Сознание и его границы». Эта же тема стала основной в его докладе «О локализации сознательной деятельности» на VI съезде Общества врачей в память Н. И. Пирогова, состоявшемся в Киеве в 1896 году. В этом докладе Бехтерев обращал внимание на то, что «развитая психическая жизнь предполагает в нас признаки сознательной и бессознательной психической деятельности». При этом им отмечалось, что «мозг и вообще вся нервная система человека в постепенном развитии своих частей как бы повторяет те ступени развития мозга и нервной системы вообще, которые мы встречаем в последовательном восходящем ряду животных». Он утверждал, что «у новорожденных животных сознательную деятельность проявляют подкорковые центры, выполняющие у взрослых рефлекторную деятельность», но со временем сознательная деятельность «сосредоточивается в более высших центрах, выигрывая тем самым в своем развитии и совершенстве». Руководствуясь материалистическими принципами, Бехтерев четко связывал психическую деятельность вообще и сознание в частности с работой мозга. Он считал, что сознание должно быть свойственно не только человеку, но и животным, и при этом указывал на существенное качественное различие психической деятельности у животных, стоящих на разных ступенях эволюционного развития и в разные периоды их жизни. Опираясь на данные собственных исследований, Бехтерев отмечал, что с возрастом нарастает функциональная специализация мозговой ткани и, в частности, различных зон больших полушарий. Этим он объяснял большую «способность к восстановлению утраченных центров у новорожденных животных», так как «у новорожденных животных, подвергнутых мозговой операции, заменяющая деятельность оставшихся мозговых областей представляется значительно более развитою, нежели у животных взрослых». В докладе Бехтерева не все было бесспорным. Нельзя согласиться, в частности, с признанием элементов сознания даже у простейших организмов. Но главным следует считать материалистическую направленность основных положений доклада и стремление судить о психических функциях на основании не умозрительных представлений, а достижений нейрофизиологии. В том же, 1896 году Бехтерев принимал участие в работе III Международного психологического конгресса в Мюнхене, на котором острая дискуссия разгорелась между представителями субъективно-идеалистической психологии (Штупф, Липпс и др.) и сторонниками материалистического направления развития этой науки. Приняв участие в дискуссии, Бехтерев с возмущением говорил о том, что «в конце XIX века среди ученых мира еще раздаются голоса, которые снова хотят отбросить психолога в область схоластики и догматики». Продолжая свою мысль, он охарактеризовал психологию как науку, которая должна строиться на материалистическом фундаменте, и подчеркивал приверженность взглядам на развитие психологии, которые ранее развивал И. М. Сеченов. «Наш прославленный физиолог Сеченов, — сказал тогда Бехтерев, — первым изучивший в 60-х годах задерживающие центры в мозгу, на вопрос о том, кто должен разрабатывать психологию, дал в результате продолжительной работы ответ — «физиологи». На того, кто, не проведя серьезных исследований в качестве физиолога и психиатра, назовет себя в будущем психологом, серьезные люди будут смотреть так же, как на человека, который считает себя архитектором, но не учился в технической школе или строительной академии. Это мое твердое убеждение». В клинике Бехтерева Психологическая лаборатория была организована в 1895 году. В ней велись главным образом работы по экспериментальной психологии и клинической психофизиологии. Среди сотрудников лаборатории выделялся молодой талантливый выпускник Военно-медицинской академии Александр Федорович Лазурский. В 1900 году он блестяще защитил диссертацию на степень доктора медицины о влиянии мышечных упражнений на мозговое кровообращение. Высокую оценку работе Лазурского дал, в частности, его официальный оппонент физиолог профессор И. П. Павлов. Широкую известность приобрела разработанная Лазурским методика «естественного эксперимента». Он создал новое направление в изучении человеческой личности. В качестве начальника кафедры Бехтереву приходилось выполнять многочисленные обязанности и вне пределов руководимых им учреждений. Так, он сразу же вошел в состав Конференции профессоров академии, возглавляемой ее начальником. Здесь вместе с ним заседали и его бывшие учителя (анатом Тернецкий, хирург Вельяминов, химик Лебедев и другие), и ученые его собственного поколения, такие, как терапевт Пастернацкий, гигиенист Шидловский, хирург Субботин, химик Данин, биолог Холодковский, физиолог Павлов, — Иван Петрович Павлов… Знаменитый уже и тогда коллега Бехтерева прошел к тому времени нелегкий путь в науку. После возвращения из зарубежной поездки он долго не мог получить профессорскую должность. Павлов рассчитывал на вакансию после ухода в апреле 1889 года с кафедры физиологии Петербургского университета своего духовного наставника И. М. Сеченова. Но ее занял ученик Сеченова H. E. Введенский. Павлов думал и о возможности занять подобную кафедру Томского университета. Однако министерством по одному ему понятным причинам туда был назначен зоолог Великий. Только весной 1890 года Павлов стал начальником кафедры фармакологии Военно-медицинской академии, а через пять лет в связи с отставкой профессора князя Тарханова он был переведен на должность руководителя кафедры физиологии. С 1891 года, кроме того, по приглашению принца Ольденбургского И. П. Павлов возглавлял физиологический отдел вновь создаваемого тогда этим меценатом Института экспериментальной медицины. В 1895 году Павлов рецензировал книгу Бехтерева «Проводящие пути мозга», дал на нее положительный отзыв и тем способствовал решению Конференции академии о выделении субсидии в 700 рублей для ее переиздания. Переиздана книга была в переработанном и значительно дополненном виде в двух томах, которые вышли из печати в 1896 и 1898 годах. Историк медицины Г. В. Архангельский в 1965 году об этой книге писал следующее: «Среди наилучших руководств по изучению проводящих путей и центров головного и спинного мозга следует отметить второе издание двухтомного труда В. М. Бехтерева, напечатанного в 1896–1898 годах. Оно было настольной книгой неврологов. Глубина и полнота изложения в этом руководстве материала делали его незаменимым пособием при написании учебников и монографий по семиотике нервных болезней, а также анатомических атласов. Многие схемы руководства В. М. Бехтерева использовал Раубер в своих знаменитых анатомических атласах, которые переиздаются и в наше время». В ноябре 1900 года книга Бехтерева вошла в число выдвинутых на премию имени Бэра Российской Академии наук. На эту же премию была представлена и серия работ И. П. Павлова по физиологии пищеварительных желез. Комиссии, возглавляемой крупным патологом академиком Ф. В. Овсянниковым, трудно было отдать предпочтение тому или другому соискателю, и она вынесла такое решение: «Академия наук, признавая, что труды профессоров В. М. Бехтерева и И. П. Павлова одинаково заслуживают полную премию академика Бэра, положила согласно §8 Правил об этих наградах, соединить обе премии — полную в 1000 р. и половинную в 500 р. — и разделить сумму в 1500 р. между обоими авторами и выдать каждому по 750 р.». 29 декабря на торжественном заседании Академии наук двум замечательным ученым вручили присужденную им награду. В 1894 году Бехтерев получил первый генеральский чин. В конце ноября того же года он был назначен «совещательным членом» Медицинского совета министерства внутренних дел, а в 1895 году — «совещательным членом» Военно-медицинского ученого совета при военном министре. Тогда же его включили в состав совета Дома призрения душевнобольных, учрежденного императором Александром III. Почти одновременно он получил извещение об избрании почетным членом Бельгийского и Нидерландского психоневрологических обществ и соответствующие дипломы. 15 мая 1899 года Бехтереву присудили почетное звание академика Военно-медицинской академии (с этого времени в печати его обыкновенно именовали академиком; встречая такое название, необходимо помнить, что в число членов Императорской, а позже Российской Академии наук он никогда не входил). Список почетных отличий щедрого на почести года дополнил диплом члена-корреспондента французского общества невропатологов. Но награды соседствовали с заботами. Еще в 1894 году Бехтерев предложил пересмотреть положение о клинике душевных и нервных болезней Военно-медицинской академии. Четыре года спустя, к 100-летнему юбилею академии, проект Бехтерева был утвержден. Новое положение объединяло в единое лечебное учреждение клиники душевных и нервных болезней и подчиняло его начальнику академии. Улучшалось финансовое положение клиники, увеличивались права ее директора. Обновленная клиника превратилась в лечебный, научный и учебный центр, хорошо приспособленный для изучения и лечения неврологических и душевных больных, для преподавания нервных болезней и психиатрии, для ведения интенсивных научных исследований. Созданную Мержеевским анатомо-физиологическую лабораторию Бехтерев разделил на лаборатории морфологическую и физиологическую и, кроме того, организовал лабораторию психологических и психометрических исследований, названную позже лабораторией объективной психологии. В дальнейшем для изучения изменений обмена веществ при различных заболеваниях им была организована лаборатория клинической химии. Возглавляемая Бехтеревым клиника наряду с клиниками Московского университета стала крупнейшим в России центром по подготовке квалифицированных кадров невропатологов и психиатров. Число прикомандированных к ней врачей военных и гражданских ведомств постоянно возрастало. Так, к примеру, только в одном, 1897/98 учебном году в клинике Бехтерева, помимо штатных сотрудников, работали выпускники Военно-медицинской академии, оставленные в институте усовершенствования при ней для подготовки к преподавательской деятельности В. П. Осипов, А. В. Гервер, M. H. Жуковский, А. И. Карпинский, А. Ф. Лазурский. От главного Военно-медицинского управления в клинике проходили стажировку врачи Текутьев, Трапезников, Иванов, Ларионов, Цитович, Мащенко, Мирский, Тонков; от гражданских ведомств — Бориншольский, Бруштейн, Сущинекий, Бари, Гольцингер, Левченко, Топорков, Наишевский, Тривус, Резников, Шипов, Гизе, Вирсаладзе. Кроме того, в клинике активно занимались лечебной и научно-исследовательской работой студенты академии Грибоедов, Рейц и другие. Большинство из перечисленных врачей и студентов, получавших подготовку под руководством Бехтерева, впоследствии стали профессорами, заведующими кафедрами, внесшими немалый вклад в развитие невропатологии, психиатрии и психологии. Сам Бехтерев работал, как скажет потом один из его ближайших сотрудников, П. А. Останков, «упорствуя, волнуясь и спеша». Он заражал окружающих своим энтузиазмом, вовлекал их в интересную исследовательскую деятельность. Даже в часы отдыха, во время прогулок в большом саду клиники Бехтерев, его сотрудники и ученики вели обычао беседы на профессиональные темы. Бехтерев, случалось, кого-то критиковал, с кем-то делился новой идеей, кому-то давал задание. «Помилуйте, — говорили о нем прикомандированные врачи, — нельзя с ним ни пройтись, ни проехаться — обязательно даст 2–3 темы или 2–3 поручения, да еще срочных». При этом, вспоминал Останков, он не подавлял инициативу младших коллег, всегда поощрял их работу по «своей» теме», с которой врачи приходили в клинику, а в ходе дискуссий умел выслушивать любые мнения. Иногда он их оспаривал, но никогда не злоупотреблял своим авторитетом и был чужд мелочности и злопамятности. С ним работалось легко и свободно. Своим подопечным он старался помогать во всем: заботился об организации рабочего места, об обеспечении исследователя нужной ему аппаратурой, экспериментальными животными и т. п. При необходимости помогал и деньгами. Если возникала потребность овладеть новой методикой, разработанной лишь в зарубежной клинике, или приобрести за границей новое оборудование, требующееся для научной работы, Бехтерев направлял сотрудников в заграничную командировку. При этом оформление командировки проходило быстро. Как говорил Останков, «накануне решили, вечером — в берлинском поезде». Для того чтобы сплотить большой врачебный коллектив своих клиник, сделать работу каждого достоянием всех, Бехтерев, несмотря на существование возглавляемого тогда профессором Мержеевским Петербургского общества психиатров, организовал еще одно. Называлось оно — «Научные собрания врачей клиники душевных и нервных болезней Военно-медицинской академии». 21 сентября 1895 года на первом собрании врачей клиники Бехтерев говорил: «При настоящем положении вещей, несмотря на большое количество лиц, занимающихся в нашей клинике, научное общение между ними если и существует, то все же как бы случайно, и часто бывает, что лица, работающие над тем или другим предметом в лабораториях или кабинетах клиники, не знают, над чем работает их сосед и какие научные интересы его занимают. Это почти обычный порядок вещей во всех больших лабораториях и научных учреждениях, который, однако, вовсе не заслуживает похвалы, если принять во внимание, как много поможет преуспеванию научного дела тот обмен мнений, который полезен и желателен не только для молодых научных работников, но и для лиц более опытных». В этом же выступлении Бехтерев призывал к коллективизму в работе, к взаимопомощи словом и делом и особо подчеркивал необходимость уважать мнение каждого своего коллеги, независимо от его служебного положения, возраста и звания. С 1896 года в Петербурге по инициативе Бехтерева и под его редакцией стал издаваться журнал «Обозрение психиатрии, неврологии, экспериментальной психологии и гипнотизма». С 1897 года регулярно выпускались «Отчеты научных собраний врачей С.-Петербургской клиники душевных и нервных болезней», также редактируемые Бехтеревым. Трудоспособность Бехтерева была поразительной. В период с 1894 по 1905 год ежегодно выходило в свет от 14 до 24 научных работ. При этом следует иметь в виду, что Бехтерев никогда не ставил свою подпись под работой, написанной кем-либо другим. Все, что издано под его фамилией, написано его собственной рукой. Выполняя массу обязанностей, Бехтерев сам и с помощью своих сотрудников постоянно занимался экспериментальной работой, а также обследованием и лечением больных. В процессе обследования каждого больного Бехтерев проявлял исключительную наблюдательность. Это давало ему возможность отмечать у больных никем не описанные ранее признаки (симптомы), многие из которых в специальной литературе стали называться его именем. Их выявление способствовало определению различных форм патологии нервной системы. Для объективизации данных обследования больных Бехтерев сконструировал и применил на практике множество приборов: болемер (альгезиметр) — для определения болевой чувствительности, трихестезиметр — для определения так, называемой волосковой чувствительности, барестезиметр — для проверки чувства давления, сейсмометр — для выявления нарушений вибрационной чувствительности, миоэс-гезиметр — для изучения болевой чувствительности при сдавливании мышц. Для исследования проводимости звука через кости черепа по замыслу Бехтерева его сотрудники Жуков и Добротворский разработали специальный прибор — остеоакузометр, представляющий собой камертон, непрерывность и равномерность звучания которого обеспечивались миниатюрным электромотором, подключенным к гальванической батарее. Бехтерев разработал модификацию пружинного неврологического молоточка, позволяющего наносить удары дозированной силы и таким образом более обоснованно судить об интенсивности рефлекторных двигательных реакций, а также выявлять их асимметрию. Им сконструирован рефлексометр, дающий возможность измерения угла между бедром и голенью при проверке «коленного рефлекса». В возглавляемых Бехтеревым лабораториях применялись и устройства, позволяющие получать графическую запись рефлекторных двигательных реакций, и, в частности, прибор конструкции Зоммера в модификации сотрудника Бехтерева — Срезневского. Систематическое наблюдение за достижениями современной ему науки и техники и умение вычленять из потока текущей информации важное и перспективное для развития медицины и особенно невропатологии и психиатрии позволяли Бехтереву быстро реагировать на открытия и изобретения, заслуживающие серьезного внимания ввиду значимости в диагностике болезней нервной системы. Так, Рентген открыл неизвестные ранее лучи и получил первые рентгеновские снимки в 1895 году, а уже через несколько месяцев Бехтерев на очередном научном собрании врачей клиники говорил: «Хотя на первый взгляд кажется, что невропатологи и психиатры с меньшим успехом сумеют пользоваться этим способом, чем хирурги и акушеры-гинекологи, так как им приходится иметь дело с тканью, заключенной в малопроницаемую для рентгеновских лучей костную оболочку, но в действительности дело обстоит не так безнадежно». Он отметил тогда, что выявление дефектов строения черепа и позвоночника может дать много полезных сведений для суждения о состоянии нервной ткани. Он надеялся, что в процессе совершенствования методов рентгенологического обследования когда-нибудь, возможно, удастся получать «снимки извилин мозга, видеть различные патологические процессы в сером и белом веществе головного мозга». Задолго до разработки применяемых ныне методов он предвидел, что «сосуды головного мозга могут быть сфотографированы». В 1897 году работавший в клинике Бехтерева студент Г. Вихрев демонстрировал изобретенный им стереоскоп, позволявший видеть стереоскопические рентгеновские изображения. Бехтерев тогда отметил большое значение этого прибора в рентгенологии сосудов, так как он позволит выявить их взаимное расположение. Бехтерев одним из первых указал на возможность биологической активности рентгеновских лучей. В 1897 году его сотрудник Л. М. Пуссеп сделал сообщение «О влиянии рентгеновских лучей на возбудимость мозговой коры». А в 1904 году Пуссеп сделал доклад о биологических свойствах лучей радия. Накопленный Бехтеревым в 90-х годах клинический опыт дал ему возможность издать в 1899 году второй том книги «Нервные болезни в отдельных наблюдениях», а через год — первый том книги «Неврологические и психиатрические наблюдения». В этих сочинениях Бехтерев продолжил разработку семиотики нервных и душевных болезней и описал, в частности, извращения зрачковых реакций, произвольное расширение зрачков, некоторые болезни нервно-мышечной системы, различные формы навязчивых страхов, изменения артериального давления, сердечного, дыхательного ритмов при поражении у человека определенных территорий коры больших полушарий мозга, редкие варианты эпилепсии, острых нарушений мозгового кровообращения, одеревенелости позвоночника (болезни Бехтерева). Там же содержатся клинические наблюдения сочетания своеобразных насильственных движений с периодически возникающими эпилептическими припадками — это сочетание симптомов Бехтерев назвал хореической падучей. Описание многих патологических состояний сопровождалось объяснением обусловивших их причин. Происхождение некоторых форм патологии Бехтерев объяснял нарушениями биохимических процессов в тканях. Много внимания он уделял рефлекторным механизмам некоторых болезненных явлений. В своей врачебной практике Бехтерев стремился к комплексному применению лечебных мероприятий. При этом он отказался от еще применяющихся тогда «истощающих» методов воздействия на душевнобольных — рвотных, слабительных средств, клистиров и т. п. и отдавал предпочтение методам лечения, укрепляющим организм. В клинике душевных и нервных болезней широко применялись успокаивающие и тонизирующие лекарства, а также в необходимых по показаниям случаях — противовоспалительные, противоотечные и другие препараты, и такие процедуры, как электролечение, светолечение, механотерапия, массаж, гимнастика. При лечении некоторых болезней позвоночника проводилось его вытяжение. С каждым годом расширялся круг болезни нервной системы, при которых помощь больным оказывалась хирургическими методами — пункции, блокады, операции на периферических нервах, спинном и головном мозге. В 1895–1896 годах в печати развернулась дискуссия В процессе лечения Бехтерев большое внимание уделял различным методам внушения. Наиболее рациональным он признавал внушение на фоне гипноза, которым владел в совершенстве еще со времен пребывания в Сальпетриере, в клинике Шарко. В России врачи гипнозом занимались тогда мало. Этот метод еще в 80-х годах дискредитировал приезжавший из Германии гастролер, как тогда его называли — «магнетизер». Ганзен. В одной из великосветских гостиных он давал такой, с позволения сказать, «спектакль», разумеется, платный, однако никого так и не сумел загипнотизировать. На спектакле гастролера были врачи. Один из них разыграл загипнотизированного пациента и ввел таким образом в заблуждение «маэстро», который не смог отличить искусное притворство от истинного состояния гипноза. После этого Ганзену пришлось прекратить гастроли и покинуть Россию. Наблюдавший проделки шарлатана профессор Мержеевский добился решения Медицинского совета, членом которого он являлся, об ограничениях применения гипноза во врачебной практике. Прибегать к гипнозу врачи после этого имели право только с разрешения администрации своих лечебных учреждений и обязательно в присутствии второго врача. Это решение Медицинского совета Бехтерев считал неверным; и когда на одном из Пироговских съездов был поднят вопрос о снятии ограничений на врачебный гипноз, Бехтерев это предложение поддержал. В Медицинском совете ему удалось настоять на снятии требований, ограничивающих применение гипноза в лечебных целях. Сам Бехтерев в лечении больных пользовался внушением и внушением под гипнозом, еще работая в Казани, и в дальнейшем все шире применял эти методы в своей практической деятельности. Когда в юбилейном для Военно-медицинской академии 1898 году Владимиру Михайловичу предложили выступить с актовой речью на годичном собрании Конференции, он посвятил ее роли внушения в общественной жизни. В этой речи Бехтерев отмечал, что в отличие от логического убеждения, которое «входит в сферу психической деятельности при посредстве личного сознания, усваивается нами путем обдумывания и осмысленной переработки, становясь прочным достоянием нашего «я»… внушение сводится к непосредственному прививанию тех или других психических состояний от одного лица другому, — прививанию, происходящему без участия воли воспринимающего лица и нередко даже без ясного с его стороны сознания». Элементы внушения могут иметь характер приказания или личного примера. «Команда действует не только силой страха за непослушание, но и путем внушения или прививания известной идеи… пример тоже может действовать как внушение, ведущее к совершенно невольному и безотчетному подражанию… Внушение, — говорил Бехтерев, — действует путем непосредственного прививания психических состояний, то есть идей, чувствований и ощущений, не требуя вообще никаких доказательств и не нуждаясь в логике… внушение действует прямо и непосредственно на психическую сферу другого лица путем увлекательной и взволнованной речи, жестов, мимики». Пути передачи психического состояния с помощью внушения гораздо более многочисленны и разнообразны, нежели пути передачи мыслей путем убеждения. Поэтому «внушение представляет собой гораздо более распространенный и нередко более могущественный фактор, нежели убеждение. Последнее может действовать только на лиц, обладающих сильной логикой, тогда как внушение действует… еще в большей степени на лиц, обладающих недостаточной логикой». Однако и «на интеллигентных лиц, обладающих вполне развитой логикой, внушение действует вряд ли менее сильно…» При лечении исключение сознательного критического восприятия внушаемой информации может достигаться путем гипноза, который, по мнению Бехтерева, представляет собой «не что иное, как искусственно вызванный видоизмененный нормальный сон» с «сужением сознания», при сохранном, однако, контакте с гипнотизером. «У загипнотизированного наступает особое состояние пассивности, в силу чего внушение и действует на него столь подавляющим образом». Но гипноз для внушения вовсе не обязателен. «У некоторых и в бодрствующем состоянии оно не сложнее, чем в гипнозе». Особенно податливы внушению впечатлительные, эмоциональные люди, склонные принимать на веру любую, даже самую неправдоподобную информацию, люди, обладающие истерическими чертами характера. «При этом, — считал Бехтерев, — не подлежит сомнению, что восприимчивость их к внушению происходит в нормальном психическом состоянии. Но суть в том, что эти лица по отношению к производимым внушениям, веря в их магическую силу, не в состоянии обнаружить никакого психического противодействия». Этим он объяснял, в частности, и быстрое достижение при лечении внушением некоторых патологических состояний желаемого эффекта. Внушение особенно эффективно при лечении различных клинических проявлений истерического невроза, припадков, параличей, нарушений чувствительности и т. д. Именно таких больных Бехтерев обычно демонстрировал студентам и врачам на читаемых им ежегодно лекциях о внушении в бодрствующем состоянии и в гипнотическом сне. При отсутствии психического сопротивления со стороны внушаемого, как отмечал Бехтерев, целительное значение иногда могут приобретать такие виды внушения, как всяческие выкрутасы знахарей, прикосновение королевской руки, прием хлебных пилюль, простой воды и увещевания церковников. Все, что по мнению больного, обладает магической силой, может оказать на него ожидаемое целебное воздействие. И напротив — гибельным может оказаться неосторожное замечание врача, которому больной всецело доверяет. Бехтерев обращал внимание на большое значение ненамеренных внушений в бодрствующем состоянии, которое обычно бывает взаимным, но при этом «более доверчивые натуры легче поддаются психическому внушению». «Внушение, — говорил Бехтерев, — происходит исключительно при посредстве органов чувств». При этом он обращал внимание на то, что «все попытки доказать передачу мыслей на значительные расстояния… рушатся тотчас же, как только их подвергают экспериментальной проверке, и в настоящее время не может быть приведено, в сущности, ни одного строго проверенного факта, который бы говорил в пользу реального существования телепатической передачи психических состояний. Поэтому, — продолжал он, — не отрицая в принципе дальнейшей разработки вышеуказанного вопроса, мы должны признать, что предполагаемая некоторыми подобная передача мыслей при настоящем состоянии наших знаний является совершенно недоказанной». В актовой речи Бехтерев подчеркивал «повсеместность» невольного внушения. У людей, совместно живущих, часто общающихся друг с другом, со временем возникает «психический взаимообмен», чем и объясняется сходство длительно находящихся в браке людей, особенно явное при счастливых браках. Путем невольного внушения могут распространяться зевота, икота, заикание, судороги, порой даже массовые самоубийства, примеры которых в истории нередки. Под влиянием внушения могут возникать и так называемые «наведенные помешательства». Бехтерев подчеркивал, что «особенно благоприятными условиями для такой передачи являются господствующие в сознании многих лиц идеи одного и того же рода и одинаковые по характеру аффекты и настроения. Благодаря этим условиям развиваются между прочим иллюзии и галлюцинации тождественного характера у многих людей одновременно». Их примером могут служить миражи, возникающие подчас у совместно путешествующих в море или в пустыне, массовые религиозные и мистические видения. Бехтерев рассказал, как во время эпидемии холеры в 1885 году на холме у часовни близ деревни Корано недалеко от Неаполя многие видели мадонну в черном. Видение привело к паломничеству массы людей в зону, где свирепствовала страшная инфекция. Чтобы избежать распространения эпидемии, власти Италии вынуждены были часовню перенести в другое место, а холм занять подразделением карабинеров. Массовому обману чувств способствует наличие в данной среде общности настроения, мыслей, опасений, особенно если в коллективе имеются лица с неуравновешенной психикой. Внушение, как правило, сочетается с взаимовнушением и самовнушением, которые могут привести к психическим эпидемиям. Их характер определяется в значительной мере господствующими в данный период воззрениями. Так, для XVI века были характерны эпидемии колдовства, для XVII века — бесноватость, одержимость, для XIX века, как отмечал Бехтерев, — мания величия и преследования. Мистические идеи, суеверия путем внушения и самовнушения распространяются, как огонь по бикфордову шнуру, и ведут подчас к развитию разного рода конвульсий, например, так называемой «пляски св. Витта». В XVIII веке на могиле дьякона Пари на Сан-Медарском кладбище в Париже собирались тысячи паломников, которые устраивали такие вакханалии, что король должен был отдать приказ о закрытии кладбища. К эпидемиям бесноватости предрасполагали принятые в монастырях неприемлемые для молодых, физически здоровых людей правила строгого аскетизма. Оценивая с материалистических позиций учения о внушении широко распространившийся в конце XIX века спиритизм, Бехтерев привел высказывание по этому поводу своего старого товарища И. А. Сикорского: «Вера спиритов в духов, в возможное общение с ними и в существование способов узнавания через посредство духов прошедшее, будущее и недоступное настоящее — вся эта спиритическая догматика чрезвычайно сходна с догматикой скопцов, хлыстов и малеванцев. Как и прорицания сектантов лишены смысла и по крайней мере не возвышаются над уровнем заурядного человеческого разума, так и то, что успели «сообщить» спиритам духи, совершенно посредственно или ничтожно и, как отметил английский философ Карпентер, «не может быть поставлено выше самой пошлой болтовни». Внушенная мысль о неминуемой опасности является причиной паники, которую можно рассматривать как своеобразную психическую эпидемию. Следствием внушения Бехтерев считал и религиозный фанатизм, охватывающий нередко большие массы людей; эту мысль он подтверждал, в частности, ссылкой на крестовые походы, обусловленные внушенной их участникам идеи о спасении святого гроба господня. Внушение, взаимовнушение, самовнушение явственно проявляются в человеческих коллективах. Если даже группы людей формируются по убеждению, то вскоре в них «ведущая роль, несомненно, переходит к внушению и взаимовнушению, которые объединяют многих людей в нечто единое; их возбуждают и будоражат одни и те же чувства, настроения, мысли». Все это может повысить активность группы до необычайной степени. «Только этим путем, путем взаимовнушения, и можно себе объяснить успех тех значительных исторических событий, когда нестройные толпы народа, воодушевленные одной общей идеей, заставляли отступать хорошо вооруженные и дисциплинированные войска, действовавшие без достаточного воодушевления». И в войсках роль внушения и взаимовнушения может быть очень большой. «При этом, — как отмечал Бехтерев, — нельзя, конечно, оспаривать того, что армия — это могучее колоссальное тело, но последнее для того, чтобы проявить свою мощь, нуждается еще в одухотворяющей силе, и эта сила заключается во внушении той идеи, которая находит живой отклик в сердцах воюющих. Вот почему поддержать дух войск в решающую минуту составляет одну из величайших забот знаменитых полководцев». «Не подлежит вообще никакому сомнению, — говорил далее Бехтерев, — что объединенные известной мыслью народные массы ничуть не являются только суммой составляющих их элементов, как иногда понимают, так как здесь дело не идет об одном только социальном объединении, но о психологическом объединении, поддерживаемом и укрепляемом главным образом благодаря взаимовнушению». Направленность мыслей, чувств, поступков в группах людей во многом зависит от их лидеров. Эти чувства и поступки могут быть благородными и даже героическими, но могут оказаться и низменными, жестокими. Примером бессмысленной жестокости толпы, как отмечал Бехтерев, явилась гибель выпускника Военно-медицинской академии врача Молчанова во время возмущений в последнюю холерную эпидемию или поведение толпы в сцене из романа «Война и мир» во дворе графа Растопчина, отдавшего ей на растерзание ради собственного спасения обвиненного в измене человека. Бехтерев обращал внимание аудитории и на то, что «идеи, стремления и поступки отдельных лиц не могут считаться чем-то вполне обособленным, принадлежащим только им одним, так как в характере этих идей, стремлений и поступков всегда сказывается в большей или меньшей мере и влияние окружающей среды». Внушение, а затем и самовнушение могут определять как героические, так и преступные поступки. Психология отдельного человека во многом определяется его окружением. «Отсюда так называемое затягивающее влияние среды на отдельных лиц. В зависимости от того, выше или ниже человек окружающей среды, он под ее влиянием делается лучше или хуже, то есть выигрывает или проигрывает». Внушаемые идеи Бехтерев сравнивал с микробами и называл их «психическими микробами» в отличие от микробов обычных или «физических». «Не подлежит сомнению, — говорил он, — что… психический микроб в известных случаях оказывается не менее губительным, нежели физический микроб, побуждая народы время от времени к опустошительным войнам и взаимоистреблению, возбуждая религиозные эпидемии и вызывая, с другой стороны, жесточайшие гонения против новых эпидемически распространяющихся учений». Известно, что точно так же, как физические микробы, которые могут быть полезными, ценными для человечества могут оказаться и внушаемые идеи, и тогда «внушение… является тем могущественным фактором, который способен увлечь народы как одно целое к величайшим подвигам, оставляющим в высшей степени яркий и величественный след в истории». Внушение, таким образом, считал Бехтерев, «является важным социальным фактором, который играет важную роль не только в жизни каждого отдельного лица и в его воспитании, но и в жизни целых народов». Он указывал в связи с этим, что внушение заслуживает «самого внимательного изучения для историка и социолога». В заключение речи Бехтерев высказал свое мнение о роли личности в истории. Он отмечал, что многие ее отрицают, считая личность «лишь выразителем взглядов массы, как бы высшим олицетворением данной эпохи, и потому она сама по себе и не может иметь активного влияния на ход исторических событий». Однако, говорил Бехтерев, «при этом… забывают о внушении, этой важной силе, которая служит особенно могучим орудием в руках счастливо одаренных от природы натур, как бы созданных быть руководителями народных масс. Нельзя, конечно, отрицать, что личность сама по себе является отражением данной среды и эпохи, нельзя также отрицать и того, что ни одно историческое событие не может осуществиться, коль скоро не имеется для того достаточно подготовленной почвы и благоприятных условий, но также несомненно и то, что в руках блестящих ораторов, в руках известных демагогов и любимцев народа, в руках знаменитых полководцев и великих писателей, наконец, в руках известных публицистов имеется та могучая сила, которая может объединять народные массы для одной общей цели и способна увлечь их на подвиг и повести к событиям, последствия которых отражаются в виде грядущих поколений». Речь Бехтерева показала, что круг интересов ученого простирается далеко за пределы чисто клинических проблем. С позиций учения о внушении он стремился понять некоторые социальные вопросы, осознать мотивацию поступков отдельных лиц, человеческих коллективов, причину событий, определяющих ход человеческой истории. Сам Бехтерев положениям, изложенным в актовой речи, придавал, по-видимому, большое значение, так как текст ее, опубликованный тогда же в журнале, в последующем постоянно исправлялся и пополнялся и составил основу книги «Внушение и его роль в общественной жизни», изданной в 1903-м и 1908 годах. В конце XIX века в петербургском «свете» широко распространился спиритизм. Благодатную почву нашел он во дворцах царской знати, проник и в среду столичной интеллигенции. Уверовали в него даже некоторые преподаватели высших учебных заведений. Для занятий спиритизмом, телепатией и т. п. при Военно-медицинской академии было создано общество «любителей психизма», во главе которого оказался известный зоолог профессор Н. П. Вагнер. В общество это попытались втянуть и Бехтерева. Он согласился войти в него при условии разработки нового устава, определяющего научный характер работы общества. При этом Бехтерев предложил именовать его «Российским обществом нормальной и патологической физиологии». Вопрос о реорганизации общества в соответствии с предложениями Бехтерева 17 февраля 1901 года был рассмотрен на Конференции академии. Проект его устава поручили рассмотреть В. М. Бехтереву и И. П. Павлову. 24 июня того же года они представили Конференции совместный рапорт, в котором сообщали, что устав «Русского общества нормальной и патологической физиологии» они нашли «соответствующим цели». Председателем преобразованного общества стал Бехтерев. Популярность общества быстро росла. За короткий период число его действительных членов возросло втрое и продолжало увеличиваться. Новое общество ставило перед собой целью научное изучение не получивших еще объяснения психических актов, углубленное исследование лежащих в основе психической деятельности физиологических процессов, развитие на этой основе психологии человека и животных. Бехтерев считал недопустимым априорно отвергать необъяснимые пока явления психической деятельности, однако он внимательно следил и за тем, чтобы за факты не принимались чья-либо досужая выдумка, ловкое трюкачество или плод болезненной фантазии. С 1904 года обществом стал издаваться научный журнал «Вестник психологии, криминальной антропологии и гипнотизма». Впрочем, достижениям научной медицины и дальше продолжали противостоять разного рода ясновидцы, знахари и прочие пронырливые проходимцы и шарлатаны, которым покровительствовали царский двор и его ближайшее окружение. Девяностые годы характеризовались промышленным подъемом, ростом в связи с этим количества рабочих и крепнущим с каждым годом их классовым самосознанием. Осенью 1895 года в Петербурге состоялась грандиозная стачка на фабрике Торнтона, а через год стачечной борьбой было охвачено 19 текстильных фабрик, на которых трудилось 30 тысяч рабочих. Это событие В. И. Ленин назвал «знаменитой петербургской промышленной войной». Требования рабочих властями игнорировались, в рабочие кварталы были введены жандармы и казаки. Много их разместилось вблизи Военно-медицинской академии на Выборгской стороне. В мае 1901 года бастующие рабочие Обуховского сталелитейного завода оказали сопротивление атаковавшим их конным полицейским. Завязалась борьба. Рабочие строили баррикады, отбивались от нападающих булыжниками. «Уличная борьба возможна, — писал после этого события, вошедшего в историю как Обуховская оборона, В. И. Ленин, — безнадежно не положение борцов, а положение правительства, если ему придется иметь дело с населением не одного только завода». 1902 год ознаменовался массовой стачкой в Ростове-на-Дону. Еще более грандиозный размах приняло стачечное движение в 1903 году, когда только на юге России бастовало 430 тысяч рабочих. Стачечное движение, приобретая все более выраженную политическую направленность, продолжало развиваться. Недовольство политикой правительства высказывалось и либеральной интеллигенцией. Так, на VI Пироговском съезде было выдвинуто требование об отмене телесных наказаний для крестьян. На VII съезде, состоявшемся в 1899 году в Казани, был образован особый врачебно-продовольственный комитет для оказания помощи голодающим и изучения причин голода, запрещенный правительством через два года. 8 февраля 1899 года в день юбилея Петербургского университета у Румянцевского сквера на набережной Васильевского острова конные полицейские атаковали и избили нагайками группу студентов. Четыре дня спустя в знак протеста была объявлена первая в истории студенческого движения всеобщая забастовка, проходившая под руководством выборного организационного комитета. В ней приняли участие 25 тысяч студентов 30 высших учебных заведений. В их числе оказались и слушатели Военно-медицинской академии. По требованию министра внутренних дел Горемыкина и министра народного просвещения Боголепова по отношению к бастующим были приняты жестокие репрессивные меры: аресты, высылка из университетских городов и т. п. 26 июля 1899 года царь утвердил «Временные правила», которые «за учинение скопом беспорядков» угрожали студентам исключением и отдачей «в распоряжение военного начальства». В соответствии с этими «Правилами» осенью того же года были отданы в солдаты 183 студента Киевского университета. Вслед за этим антиправительственные выступления студентов вспыхнули в Харькове, Москве, Петербурге… 14 февраля 1901 года студентом Карповичем был смертельно ранен министр просвещения Боголепов. Его сменил генерал Ванновский. 4 марта 1901 года по призыву Организационного студенческого комитета на площади у Казанского собора состоялась демонстрация «для публичного заявления протеста против «Временных правил». В ней участвовало несколько тысяч студентов, а также представители многих «интеллигентных» профессий. Демонстрантов окружили казаки и конная полиция. В ход пошли нагайки, многих арестовали. Среди пострадавших оказались известные общественные деятели того времени — П. Б. Струве, М. И. Туган-Барановский. Н. Ф. Аннинский и ряд других. Пытавшийся вмешаться в действия полиции член Государственного совета князь Вяземский впоследствии получил «высочайший выговор». Событиями на Казанской площади возмущалась вся демократически настроенная общественность. Правительство пыталось новыми репрессиями навести «порядок». Был закрыт, в частности, защищавший права студентов «Союз взаимопомощи русских писателей». Однако возмущение общественности росло. И тогда, демонстрируя желание смягчить ситуацию, Ванновский издал «Временные правила студенческих организаций», по которым студентам разрешались сходки, но лишь по согласованию с правлением университета и под председательством назначаемых этим правлением лиц. Новые «Правила» большинство студентов восприняло как оскорбительные. Бехтерев внимательно следил за происходящими в стране событиями. Особенно сочувственно он относился к студенческому движению. Вовлечение в борьбу народных масс вселяло в него надежду в свержение в ближайшее время монархического строя, явно тормозившего развитие страны. Партий, как легальных, так и нелегальных, становилось все больше. В их программах разобраться было непросто, и Бехтерев избегал прямого участия в какой-либо из них. Он не одобрял террора и не принимал идею насильственного переворота. Однако он нисколько не сомневался, что монархия себя изживает, что необходима демократизация государства, что управлять страной должны избранники народа. Как же осуществить переход от монархии к республике? Этого Бехтерев не знал. Он надеялся, что возможна бескровная перемена политического строя, которой могут способствовать просвещение, наука, культура, достигшие высокой степени развития и ставшие всенародным достоянием. И он стремился всеми силами содействовать их развитию, не жалея для этого ни времени, ни сил. Все эти годы Бехтерев провел в напряженной работе. Время строго расписано. К минимуму сведена затрата его на сон, еду. Развлечения — редкость. Все силы направлены на воплощение в жизнь все новых идей, переполняющих сознание. Делается много, но неотвязно преследует мысль: надо бы делать больше. Каждый день всплывают все новые, требующие решения вопросы… Клиника переживала период расцвета. Сложился дружный, понимающий дело коллектив врачей-единомышленников. Его глава уважаем подчиненными и начальством, студентами и пациентами. Авторитет абсолютен. Приятно осознавать значительность вклада, внесенного в построение здания, имя которому — неврология; по дороге познания проделан немалый путь… Одно огорчительно: слишком быстро летит время. Наступил 1903 год, а с ним и 25-летие службы, чреватое отставкой. Правда, если здоровье позволяет, академикам обычно разрешают службу продлить. Надеялся на это и Бехтерев. Сил-то ведь еще много, и лет всего лишь 46. Позиции сдавать рано, хочется осуществить многое. А жизнь подсказывает все новые, нуждающиеся в решении задачи. Вот, к примеру, недавно посетил он в Таврическом дворце международную научно-промышленную выставку «Детский мир». Казалось бы, какое он к этому миру имеет отношение? Но на выставке не могло не обратить на себя внимание удивительное обстоятельство: судя по экспозициям, познание мира у ребенка начинается не раньше пяти лет. А что же до того? Этот вопрос всерьез почти не разрабатывался. Научно обоснованный ответ на него неизвестен. А ведь психика ребенка формируется не с пяти лет, а наверняка с самого рождения. Об этом Бехтерев мог судить хотя бы по наблюдениям за собственными детьми. Правда, велись они несистематически, случайно… Надо бы их систематизировать. Жаль, что многое упущено, но кое-что еще можно и наверстать. Хорошо бы создать учреждение, в котором дети могли бы содержаться и воспитываться специалистами с самого раннего возраста. Но на базе Военно-медицинской академии это сделать не удастся… Надо поискать какие-то возможности в другом месте. Да, многое интересно, не познано и требует изучения. И возможностями для этого располагает он немалыми, но на все нужно время. Подготовил к печати первый том фундаментальной работы «Основы учения о функциях мозга». Она должна стать его главным трудом по физиологии, цель которого — привести в строгую систему все накопленные в литературе и собственные, добытые в результате лабораторных и клинических наблюдений, сведения о деятельности центральной нервной системы. В предисловии к этой новой работе Бехтерев отмечал, что «существующие исследования дают лишь отрывочные сведения о функциях органа, регулирующего и поддерживающего отправления организма и представляющего собой тот аппарат, благодаря которому устанавливается связь между организмом и окружающим миром». В начатом труде ему хотелось не только обобщить все известные к тому времени данные о функциях мозга, но и, опираясь на многолетние собственные исследования, описать функцию всех его отделов с материалистических позиций. В первом томе изложены общие положения о деятельности мозга. В нем представлена, в частности, разработанная Бехтеревым «энергетическая теория торможения». Согласно этой теории нервная энергия в мозгу устремляется к «центру», находящемуся в деятельном состоянии. К этому «центру» она как бы стекается по связующим отдельные территории мозга проводящим путям прежде всего из вблизи расположенных зон мозга, в которых, как считал Бехтерев, возникает «понижение возбудимости, следовательно, угнетение». Написав первый том, Бехтерев как бы уподобился строителям железнодорожного тоннеля, которые вонзились в горную преграду, но понимают, что им еще надо потратить много труда и времени, чтобы пробиться через всю гору и когда-то наконец увидеть свет солнца в конце трудного пути. Предстоит дать описание функции всех без исключения отделов мозга. А это потребует еще массы работы. Захватывающие интересы и проблемы психологии. Без их знания не может обходиться врач и тем более врач-психиатр. Но распространенная «классическая» психология, основанная главным образом на анализе результатов самосозерцания, для врача мало пригодна. Надо разрабатывать психологию, основанную на объективных фактах, которая помогала бы изучать психику не только здоровых людей, но и душевнобольных, а также психическую деятельность младенцев и животных. Накопленный жизненный опыт побуждает к обобщениям, к абстрагированию, к философским трактовкам. С годами глубже осознается значимость философских позиций, потребность определить свое отношение к вопросу о соотношении между духом и материей, бытием и сознанием, психикой и жизнью. Год назад из печати вышла книжка Бехтерева, так им и названная — «Психика и жизнь». Прошло немного времени, и уже кое-что в ней хотелось бы переделать, что-то внести новое… Надо готовить переиздание этой книжки, многими коллегами воспринятой как неожиданный шаг невролога в философию. Но неожиданного в этом не было. Все естественно и закономерно. Хотел Бехтерев избежать чествований в связи с наступающим 25-летием службы, но оно все-таки состоялось. В начале 1903 года пришлось провести два месяца за границей, и за это время сотрудники и коллеги все организовали. И вот 2 мая в два часа дня в лекционном зале клиники собрались на юбилейное заседание все врачи клиники и многочисленные гости. Бехтерев с Натальей Петровной были приглашены, когда зал уже был полон. Встретили их бурными аплодисментами, одарили цветами. Вел заседание старший врач клиники приват-доцент Добротворский. В кратком вступительном слове он рассказал о жизненном и творческом пути юбиляра. Затем зачитывались приветствия и адреса: от Медицинского совета, от Военного ученого комитета, от Конференции Военно-медицинской академии, от больниц, обществ, ученых советов, профессоров, врачей, от пациентов, от персонала клиники… Особенно трогательным было приветствие студентов выпускного курса: «…Ваше имя слишком хорошо известно каждому интеллигентному человеку как имя одного из самых блестящих и талантливых русских ученых, далеко продвинувших вперед науку о душевных и нервных болезнях и сопряженные с ними области, и указывающего путь в научных исследованиях… Мы более, чем кто-либо, можем оценить в Вас талантливого учителя, заставляющего своими увлекательными лекциями заинтересоваться и полюбить эту труднейшую область медицины… В Вашей клинике, которую Вы сумели сделать одним из образцовых психиатрических учреждений всего мира, мы могли научиться наиболее гуманному отношению к больному, создать себе идеал врача-человека. В заключение считаем особенно приятным долгом выразить Вам горячую благодарность за Ваше участие и теплое к нам отношение. В воспоминаниях о наших студенческих годах Ваше имя будет в числе немногих, которыми смело можем гордиться мы вместе с нашей альма-матер». По ходатайству Конференции академии, несмотря на выслугу лет, Бехтерев был оставлен в прежней должности еще на пять лет. |
||
|