"Северная война. Северная война и шведское нашествие на Россию. Русский флот и внешняя политика Петра I" - читать интересную книгу автора (Евгений Тарле)

6

Постараемся теперь дать себе отчет о личности человека, бывшего неограниченным повелителем Швеции в рассматриваемое время, в особенности поскольку дело шло о внешней политике страны. Консервативный в своем мышлении Карл XII являлся характерным представителем лютеранского ханжества XVI–XVII вв. И его духовник Нордберг, которому так нравились избиения раненых и безоружных русских пленных, был типичен для своей среды, для всего поколения тех жестоких, нетерпимых протестантских фельдфебелей в рясе, которые были истыми «каролинцами». За благочестие, непреклонность и "духовное родство с Карлом XII" их восхваляли и в шведской и в немецкой церквах.[17] Образчики этой «непреклонности» читатель увидит в дальнейшем изложении.

При Карле XI и при Карле XII протестантские богословы и университетские «философы» Швеции обосновывали неограниченность королевской власти и ее «божественное» происхождение в таких не знающих удержу раболепных выражениях, какие редко где в Европе встречались. Шведское лютеранство в этом смысле оставило далеко за собой Боссюэта и других католических «святителей» времен Людовика XIV.[18] Любопытно, что оппозиция в лютеранском духовенстве Швеции против церковных «каролинцев», прислужников королевского самодержавия, стала сколько-нибудь заметной уже после Полтавы, хотя политические государственно-правовые основы неограниченной монархии только после смерти Карла XII получили сокрушивший их удар.

Фигура Карла ХII с давних пор приковывала к себе внимание историков, публицистов и философов-просветителей вроде Вольтера, пытавшихся дать разгадку психологии этого человека, сыгравшего такую роль в истории своей родины.

Он был очень молчалив и не делился почти никогда своими мыслями и планами даже с теми, кому очень доверял, судя по той роли, которую они в его царствование играли. Ни Реншильд, ни Левенгаупт, ни граф Пипер, ни Гилленкрок, ни даже льстецы и фавориты вроде Акселя Спарре не могли похвалиться, что король совещается с ними не только по существу основных своих политических планов, но даже относительно непосредственных стратегических задач, решение которых он поручал им нередко в последнюю минуту. Его штаб к этому настолько привык, что подобное поведение короля перестало уже в конце концов удивлять генералов. Каково объяснение этой замкнутости? Известно было, как опасался король болтливости своих и шпионства чужих. Знали также о невероятной гордости и самоуверенности Карла, о его твердой вере в свой гений и в свое счастье и догадывались, что он не желал советов и не нуждался в них, во всяком случае ему казалось, будто он в них не нуждается. Но было и еще одно обстоятельство, которое тоже могло иметь в данном случае значение. В Карле XII всегда сидел отважный азартный игрок, в нем, законном монархе, наследнике прочно занимавшей шведский престол династии, жила душа искателя приключений, авантюриста широчайшего масштаба, его славолюбие было особого характера: хотя ему очень приятно было бы приращение своих территориальных владений, но еще более льстило ему, когда его свита и армия восхищались самыми отчаянными его поступками, абсолютно ненужными, не имевшими и тени смысла выходками, когда он ставил на карту свою жизнь, свою свободу, все достигнутые успехи, все будущие надежды.

И зная, что ни Реншильд, ни Левенгаупт, ни Нильс Стромберг, ни Стенбок, ни вообще какой бы то ни было из его самых верных, самых исполнительных, самых одаренных генералов и советников ни за что не одобрит его диких, фантазерских внезапных выходок, он и старался поставить их всех перед совершившимся фактом. Будто исключением была его нелепая, один на один ночная перестрелка с казаками 16 июня 1709 г., стоившая ему серьезной раны и уложившая его в носилки за 11 дней перед Полтавой! Будто исключением была его тоже ночная и тоже совершенно бессмысленная поездка с тремя провожатыми 1 декабря 1718 г., чтобы посмотреть, достаточно ли глубока траншея под норвежской крепостью Фредериксхаль? Он был убит наповал шальной пулей, и до сих пор не выяснено в точности, пущенной ли неприятелем или изменником, когда исключительно для лихости и молодечества, чтобы удивить и ужаснуть провожатых, высунулся из-за бруствера.

Эти выходки особенно запомнились только потому, что они навсегда остались связанными — первая с Полтавским сражением, вторая со смертью Карла, но ведь подобные, бесполезные и крайне рискованные поступки оказывались обыденным, бытовым явлением в королевском времяпрепровождении при бесконечных походах. Так было, когда в начале сентября 1707 г., проезжая близ Дрездена, он ни с того ни с сего поскакал галопом прочь от своей армии и в сопровождении пяти человек (которых тоже не предупредил о своем нелепом намерении) примчался под вечер к королю, точнее курфюрсту саксонскому Августу, которого только что перед этим заставил отказаться от польской короны, и заявил изумленному Августу с улыбкой, что приехал с ним проститься ("к врагу на ужин прискакать" — говорит об этом Пушкин). Его только потому не взяли в плен, что Август и его министр Флемминг слишком уж остолбенели и не поверили глазам своим, а когда очнулись — Карл уже умчался. Так было и в 1713 г. в Вендорах, когда он затеял в своем доме, где жил, получив после Полтавы приют от турок, отвратительную в моральном отношении, вооруженную борьбу против своих гостеприимных хозяев, и турки, которых было несколько тысяч человек, взяли его "в плен" с его пятьюдесятью товарищами. И Карл еще потом осмеливался хвастать, что самолично убил несколько турок!

Так он поступал всегда, и, ведя свои войны, после первых больших успехов окончательно уверовал в то, что он должен полагаться только на самого себя и чем непонятнее и удивительнее для окружающих его сумасбродства, тем они гениальнее.

Все эти свойства характера короля должны были в конце концов неминуемо отразиться губительным образом на его военных предприятиях, несмотря на единодушно признававшиеся и его современниками и позднейшими военными историками большие дарования, которыми обладал Карл, и несмотря на непоколебимую личную храбрость, стойкость и неукротимую энергию. Ни своей, ни особенно чужой жизни он не щадил никогда. Вообще, к слову будь сказано, хотя современникам казалось, что какой-либо для тех времен из ряда вон выходящей жестокости Карл не обнаруживал, но он и ни в малейшей степени в этом отношении не уступал самым жестоким людям того века. Заполучив, например, в свои руки своего врага Паткуля, Карл лично распорядился предать его мучительнейшей казни, очень продолжительному колесованию, а когда узнал, что офицер, начальствовавший при экзекуции, приказал палачу рубить голову чуть-чуть раньше, чем было еще возможно, то разгневался на офицера и подверг его взысканию.

Свойства ума и характера Карла XII, так вредившие ему как полководцу, наиболее губительным образом сказывались, конечно, на его дипломатической деятельности. Если эти недостатки довольно долгое время в области военных действий как бы нейтрализовались и обезвреживались наличием военных способностей, присущих Карлу, то в области дипломатической деятельности король обнаруживал с начала до конца, и в блестящую пору своих успехов и в годы бедствий, плачевную беспомощность и полную бездарность. Конечно, незачем снова в снова твердить, что не эти свойства ума и характера обусловили полное крушение Карла в Северной войне вообще и в его уничтожающем поражении, в частности в завоевательном походе на Москву, предпринятом в 1708–1709 гг. Карла отличала вера в то, что незачем долго и скучно хитрить с этими штатскими господами в кружевных жабо, которых посылают к нему из Вены, из Парижа, из Копенгагена, из Гааги, когда можно вместо потери времени на долгие переговоры взять да и ударить молодецким налетом на чужую армию, на столицу, переправу, а потом можно и вообще прогнать прочь слишком красноречивых и убедительно спорящих штатских господ и получить без них все, что захочешь. С русским представителем Хилковым Карл, впрочем, церемонился еще сравнительно больше, чем с другими, с чисто внешней стороны. Карл сам не обладал красноречием и не любил также тех, кто слишком хорошо и много говорил.

Военные историки, даже в общем высоко оценивающие дарования Карла XII как тактика, в большинстве своем в том или ином варианте повторяют давно установившееся мнение о шведском короле: "Вообще стратегия не была его делом". Но еще меньше "его делом" была международная политика. Редко на каком другом примере можно видеть наглядную иллюстрацию того, как политические ошибки, особенно если в них сочетается непонимание обстановки, презрение к противнику, слепая самоуверенность с непоколебимым упорством в следовании по раз принятому ложному пути, дают самые губительные результаты и для полководца, и для его армии, и для его государства, и народа.

Казалось, все было дано судьбой и природой Карлу XII. В пятнадцатилетнем возрасте он стал самодержавным владыкой одной из первоклассных держав тогдашнего мира с громадной территорией в Скандинавии и в пустынной, ограждающей ее с севера, Финляндии, с богатыми владениями на южных берегах Балтийского моря. Шведская армия была, по общему признанию авторитетных современников, первой в Западной Европе и несравнимой по дисциплине, военной выучке, боеспособности и оперативности. Финансы государства были более в порядке, чем в тогдашней Франции и чем в большинстве германских княжеств. Внутреннее спокойствие казалось более гарантированным, чем в любом из континентальных государств, и, пожалуй, даже более, чем в тогдашней Англии: ведь все-таки хоть и сумасбродной была мысль у того же Карла XII готовить высадку в Шотландии, чтобы сменить царствовавшую там ганноверскую династию и посадить на британский престол претендента Якова Эдуарда Стюарта, но в Англии обеспокоились, принимали военные меры, тратили деньги, а свергнуть с престола самого Карла XII решительно никто не мог и помыслить. И даже подвергнувшись при Полтаве ужасающему поражению, погубив без остатка свою армию, скитаясь бессильным беглецом с несколькими провожатыми по турецким степям, сидя затем пять лет в Бендерах, отрезанный надолго от родины, Карл был вполне спокоен за свой престол, и его безграничная власть над подданными в целом не поколебалась. Нечего и говорить о том, что его страна беспрекословно давала ему по первому требованию все, чего он хотел, хотя и роптала. Этот ропот стал местами переходить иной раз в открытые возмущения против властей, но уже в послеполтавский период.

Обладая этими средствами, которые были в течение всего его слишком двадцатилетнего царствования фактически в его полнейшем распоряжении, Карл к тому же был одарен от природы некоторыми очень важными качествами, дающими военный успех. Он был очень силен, если не как стратег, то безусловно как тактик, находчив в бою, быстр, необычайно решителен, когда требовалось внезапно, тут же, под бомбами и пулями менять планы атаки. Он был очень вынослив физически, молчаливо выносил долгое отсутствие привычной пищи и даже простой свежей, не пахнущей болотом воды. Его воздержанность, суровый, спартанский образ жизни, недоступность соблазнам, свойственным молодости (а ведь он и убит был сравнительно молодым, тридцати пяти с небольшим лет) — все это внушало к нему уважение среди окружающих. Войну с Россией он вел в самую цветущую пору своей жизни, в полном расцвете своих сил: начал ее под Нарвой, когда ему было 18 лет, а кончил (поскольку речь идет о его личном и непосредственном участии) под Полтавой, когда ему было 27 лет.

И все эти большие военные и государственные преимущества и средства, и нечасто встречающиеся личные качества — все это кончилось после долгих блестящих удач полным провалом, гибелью армии, тяжелым, непоправимым подрывом политической мощи Швеции, а для него, гордого, безмерно славолюбивого и жившего только для славы (герцог Мальборо совершенно правильно это уловил после личного знакомства и наблюдений), для него, которого еще накануне Полтавы льстиво называли в Западной Европе в стихах и прозе новым Александром Македонским, это кончилось таким мучительным, неизбывным стыдом, который заставлял его явно искать смерти. "Лучше пусть меня называют сумасшедшим, чем трусом", — заявил он после своей бендерской авантюры. Его грызло это неутолимое чувство безнадежного краха всей его жизни и деятельности, всей репутации. Он молчал, как всегда, не оправдывался и не жаловался, и только один раз, как увидим, написал о пережитой трагедии своей любимой сестре, но окружавшие и наблюдавшие его в последние годы его короткой жизни хорошо понимали, что в нем творилось в то время, пока, наконец, 1 декабря 1718 г., в темную норвежскую ночь, в холодной траншее не нашла его шальная пуля-избавительница.

Отчасти эти характерные черты личности шведского короля, блеск его победоносной завоевательной карьеры — все это привлекало к нему с давних пор воображение и симпатию шведских буржуазных историков, а иногда и писателей, ученых, публицистов, поэтов других национальностей. Но прежде всего он был и остался подходящей исторической фигурой для идеализации самой идеи захватнической агрессивной политики, направленной против России. В этом именно, а не в романтических и поэтических увлечениях слишком эмоциональных авторов коренится причина восторгов перед личностью Карла XII. Многими забывались те особенности Карла XII, которые в сущности в конечном счете сделали деятельность его, так называемого "национального героя", поистине национальной катастрофой для Швеции. Отсутствие чего бы то ни было похожего на чувство ответственности, беспечная трата человеческих жизней, постановка перед собой несбыточных грандиозных целей и непостижимое упрямство в погоне за достижением их, не знающая пределов самонадеянность, полнейшее (с грустью признаваемое самыми пылкими его хвалителями) неумение разбираться в сложных вопросах внешней политики — все это так бросалось в глаза, что подрывало у всех сколько-нибудь беспристрастных наблюдателей и исследователей первоначальный импонирующий эффект, который иной раз производила личность этого совсем незаурядного, необычайного человека.

Дурные стороны его характера сказались особенно губительно для его страны вследствие ничем не ограниченной власти, которой он обладал, начиная с 15-летнего возраста. Недаром воспоминания Левенгаупта, хорошо знавшего короля, появились в печати уже после смерти злосчастного генерала под многозначительным длинным названием: "Вредные последствия самодержавия и горькие плоды злости (Enwaldets skadeliga pafolgder och aggets bittra frugter)".

Несправедливо обиженный (и погубленный) Карлом XII человек или тот, кто готовил к печати эти отрывочные показания, выразил в этих словах и добытую дорогим опытом истину о вреде самодержавной власти, и возмущение злобными наветами и прямой клеветой Карла. Левенгаупту уже не суждено было вернуться из русского плена на родину. В этом длинном названии его набросков — посмертное проклятие необузданному произволу Карла XII.

Даже присяжные хвалители Карла XII признают "трагической ошибкой", например, ожидание помощи от Станислава Лещинского во время похода на Россию. Но такими "трагическими ошибками" была полна политическая карьера шведского короля. Он ничего не понимал в истории, в социальном строе, в государственном и экономическом состоянии тех стран, с которыми ему приходилось иметь дело. Так как запуганный варшавский сейм признал по его приказу польским королем шляхтича Станислава Лещинского, то ему представилось, что отныне Польша будет повиноваться этому марионеточному монарху так, как Швеция повинуется ему, Карлу XII. Точно так же ему представлялось перед Полтавой, что когда он войдет в Москву, то просто сгонит Петра с русского престола с такой же легкостью, как он согнал с польского престола Августа II, и даст русским нового правителя по своему вкусу, кого-нибудь вроде Станислава Лещинского.

Полтавский ужас, позор капитуляции все еще уцелевшей части армии под Переволочной и явно безнадежная потеря Прибалтики и Финляндии ничуть не образумили Карла. О таких людях русский народ говорит: "каков в колыбельку, таков и в могилку". После диковинной "войны с турками" в Бендерах Карла в Европе уже перестали величать Александром Македонским и начали чаще называть Дон-Кихотом. В большей или меньшей степени его основные политические расчеты запечатлены были почти всегда той смесью сумасбродства и слепой веры в свои силы, в свою правоту и в неизменность своего счастья и конечного успеха, которые характерны для психологии Дон-Кихота. Несчастьем для поддерживавших захватническую политику Карла социальных слоев было, между прочим, и то, что на этот раз самодержавным властелином оказался в Швеции не Дон-Кихот, а человек, одаренный и всепоглощающей страстью к войне, и бесспорным, хоть и изменившим ему к концу, умением ее вести, и личной неустрашимостью, получивший в наследство превосходно обученную, искусную, строго дисциплинированную армию, которая к тому же после первых блестящих успехов поверила в непобедимость своего так долго удачливого вождя.

В течение всей жизни Карла XII его губительные политические ошибки подрезали, так сказать, на корню все, на что он возлагал свои надежды и расчеты.