Мэри Розенблюм Скачки

Аукцион всегда проводят в Бангкоке. Думаю, причины две. Во-первых, сексом здесь торгуют настолько открыто, насколько это вообще возможно, а более половины участников — мужчины, даже несмотря на то, что сегодня многими компаниями руководят женщины. Вторая причина, думаю, важнее. Тайцы всегда относились к торговле телом с большей терпимостью, чем другие культуры, официально отвергавшие, но на самом деле приветствовавшие ее. Возможно, тайцы просто более прагматичны? Менее склонны к самообману? Как бы то ни было, отсутствие шизофренических претензий весьма на руку людям, занимающимся аукционом, не говоря уже о том, что тайское правительство даже не знает о нашем существовании. И ни одно правительство не знает. Мы позаботились об этом. А может, моя первая догадка все же верна, и мы приезжаем сюда каждый год лишь из-за обворожительно прекрасных девушек.

Хотелось бы только, чтобы тайцы решили проблемы с транспортом. В любом другом крупном городе, даже в Мумбае, движением управляют системы GPS. Уж мне ли не знать. Я служил в фирме, разработавшей одну из первых таких систем, еще до того как стал брокером. Я создал общественную и политическую поддержку для их внедрения. Поверьте, эта часть проекта оказалась куда сложнее, что бы ни говорили инженеры, считающие, что все получилось исключительно благодаря цифрам.

Возможно, движение — обратная сторона того тайского гостеприимства, о котором я говорил. Потеющие мужчины и женщины, которые носятся на мотоциклах через путаницу пробок. У них, как правило, нет шлемов, а водитель такси даже не делает вид, что пытается их не сбить. Это, наверное, проявление распространяющегося буддизма… фаталистическое желание сидеть на побитой сорокалетней «хонде», которая шныряет между непредсказуемыми потоками машин, нарушая несколько законов физики. Вы же просто вернетесь как нечто лучшее, да? Ладно, я могу говорить так о физике, я социальный инженер. Мои трезво мыслящие коллеги, наверное, подавились бы, но их здесь нет.

Отель, которым владеет наша организация, похож на все остальные, с таким же баром внизу. Верхние этажи в этой части города — для девочек. Водитель останавливает такси в дюйме от какой-то незаконно припаркованной рухляди и протягивает мне хитрое устройство для чтения с чипов. Никакого отставания по уровню технологий, если не считать машин, которые в какой-нибудь северокитайской деревне отправили бы в утиль. Я провожу рукой над сканером, в предплечье жужжит безопасное соединение, и я подтверждаю сумму, устно добавляя щедрые чаевые, потому что водитель не взял с меня денег за въезд на платную дорогу от аэропорта. Он, наверное, зарабатывает себе на следующую жизнь, боюсь только, что он переродится в насекомое, если не наберет дополнительных очков кармы. Водитель говорит что-то и складывает руки, выражая почтение традиционным тайским приветствием, пока я выбираюсь из такси.

Бар для этого района — дело обычное. Зеркальный вращающийся стол, на нем — девушки в стрингах, улыбающиеся и позирующие. Я отмечаю профили разных рас, пока хозяйка зазывает меня приветственным жестом. Сегодняшний ассортимент, похоже, семитский, хотя недавний подъем ислама оказал на мораль этой части мира сильное влияние. Конечно, они могут оказаться и местными жителями, посетившими находящийся неподалеку магазин тел. Там все делают по высшему классу, с минимальным временем восстановления даже при интенсивном скульптурном фрезеровании. В темноте бара я вижу постоянных клиентов, курящих сигареты или какой-то наркотик.

Бесшумные фильтры могут втянуть все, не дав вам вдохнуть ни молекулы. В большинстве стран лицензия на курение стоит куда больше лицензии на употребление алкоголя или наркотиков. Одна из этих эмоциональных штучек. Ее придумали наши конкуренты, я на них не работал. При необходимости этот ход становится удобным социально-политическим средством для отвлечения внимания. Его время от времени используют все социальные инженеры. Пригрозите запретом на курение — и все забудут о других проблемах. Это очень полезно.

Хозяйка не потрудилась отвести меня к столику. Как и в такси, низкий технологический уровень здесь — лишь иллюзия. Эта женщина арендует у нас здания и следит за развитием систем безопасности. Она знала, кто я такой и каким пользуюсь оборудованием, еще до того как я ступил на грязный тротуар. Я прохожу мимо туристов, не сводящих возбужденных взглядов с девушек или уже сидящих с двумя-тремя из них. Туристы не обращают на меня никакого внимания, а вот девушки исподволь посматривают. Некоторые из них пользуются весьма совершенными программами, но моя защита намного превосходит все то, что они могут себе позволить. Мое оснащение говорит о немалых деньгах. Девушки действуют осторожно, лишь запоминают меня, на случай если я снова окажусь здесь, когда они будут свободны.

Лифт в конце бара может открыть только хозяйка. Внутри он выглядит так же неряшливо, как и второй лифт, тот, что ведет к девочкам и их клиентам, вот только этот лифт предназначен для посетителей других этажей.

Он сидит так, чтобы следить за обоими лифтами, и блеск в его глазах не может меня одурачить. Посмотрев на хозяйку, я киваю, затем немного прогуливаюсь вокруг и сажусь за покрытый пятнами, но тщательно вымытый тиковый стол.

— Вы не возражаете, если я к вам присоединюсь?

Он возражает, но у него нет при себе нужного оборудования, и потому он не знает, как себя вести. Он лишь улыбается, натянуто и слегка неодобрительно:

— Я кое-кого жду.

Он ждет меня, но еще не знает об этом.

— Ничего страшного. — Я поднимаю взгляд на хозяйку, которая протягивает мне высокий запотевший бокал. Цвет идеально подходит для виски с содовой, но это лишь имбирный лимонад — программы хозяйки, конечно, позволяют ей узнать мои предпочтения в напитках. Мне нельзя пьянеть до конца аукциона, поэтому я никогда тут не пью. Впрочем, сегодня, когда общество признало наркотики, алкоголь приобрел оттенок некоей старомодности. Если вы пьете, вы не на острие прогресса. Вы второсортны, вы не представляете угрозы. Все в порядке.

— Ваше здоровье, — говорю я, тщательно изображая мумбайский акцент. Это нетрудно, ведь я имитировал его все свое детство. Для белого американца я похож на индуса.

Он что-то бормочет и делает вид, что приклеивается к своему напитку, который убавился лишь на несколько сантиметров и уже нагрелся. Я утвердительно киваю. Он не понимает смысла этого жеста, но все же слегка расслабляется. Я изображаю индийского туриста бизнес-класса, пришедшего сюда за девочками, — определенно не того, кого он ищет. Поэтому он возвращается к наблюдению за окружающими.

Ему двадцать с небольшим, и у него есть шотландские, ирландские, скандинавские предки. Дитя викингов, скрещенных с фермерами. Скорее всего, я знаю о его предках даже больше, чем он сам. Он смотрит на новых посетителей. Они нервничают, истекают слюной или уже под кайфом. Может, и то, и другое, и третье. Я смотрю на него, он смотрит на них, и я прихлебываю свой лимонад. Мой сосед выглядит напряженным. Слегка разозленным. Он занял оборонительную позицию.

— Как ты узнал? — в конце концов говорю я, отбрасывая акцент.

Он реагирует, словно я вонзил в него иголку. Смотрит на меня во все глаза.

— Что вы имеете в виду?

Я взмахиваю рукой, мол, сам знаешь.

— Что кто-то осторожно устраивал твою жизнь.

Я жду, превращаясь в его глазах из похотливого туриста в нечто иное. Вежливо улыбаюсь, пока его глаза суживаются и он скапливает вокруг себя гнев, словно большой черный плащ. Весьма театрально.

— Не устраивал. Контролировал, — его губы плотно сжаты. — Так кто же вы, черт возьми, такие?

— Ты лучше, чем я, — признать это нелегко. — Я в свое время не смог вычислить точное место, лишь пришел к выводу, что оно находится где-то в городе. В итоге я оказался в Бангкоке, а ты подобрался к цели куда ближе, чем я.

— Кто вы такие? — сквозь плащ гнева проглядывает страх.

— Амит Чирасавинапрапанд, — я вежливо улыбаюсь. — Не желаете ли поучаствовать в аукционе? Приглашаю вас как своего гостя, — я встаю так, словно он сразу же согласился, и делаю пригласительный жест, указывая на лифт. Хозяйка уже идет туда, не оставляя своей невозмутимой улыбки.

Он хочет отказаться, но у него нет запасной стратегии и… он действительно хочет знать. Поэтому, когда я шагаю к лифту, не оборачиваясь, я не сомневаюсь в нем. Но все же чуть-чуть расслабляюсь, когда чувствую его присутствие у себя за спиной. Это облегчение меня выдает, и я связываю его со своей реакцией на мое признание. Я же все-таки социальный инженер. Очень хороший социальный инженер. Один из лучших, могу заявить это без хвастовства.

Я чувствую его вопросы, его эмоции, но я не смотрю на него, и он недостаточно уверен в себе, чтобы выплескивать все это на меня в лифте. Кабина крошечная, и противостояние получится слишком ограниченным. Дверь открывается, я выхожу и слышу, как он шумно вдыхает.

Что ж, впечатляет.

Бар и лифт слегка обветшали, да и комнаты девочек, наверное, не лучше, но этот этаж — будто другой мир. Каждый из нас платит свою долю. Платит за последние достижения в области безопасности, роскошь и уединенность. Никто сюда не проскочит. Никто.

Знаете, чего стоит эта фраза, в наши-то дни?

Не думаю, что знаете.

Я пришел последним, но я хотел дать ему время выдать себя. Другие уже расположились на диванах, кушетках, креслах, подушках, обитых элегантной шелковой парчой, они потягивали напитки или брали закуски, деликатесы десятков различных культур — из чаш, тарелок и блюдец. Я опознал каждого, я ведь занимаюсь этим уже давно. Никогда не знаешь, кто придет на эти ежегодные мероприятия, но каста настоящих профессионалов довольно мала. Мы — самые независимые брокеры — работаем на множество различных клиентов. Маленькие организации тренируют собственных людей до тех пор, пока не поймут, что это неэффективно. На подготовку к аукциону необходима уйма времени и сил. А постоянный успех требует определенного количества… что ж, назовем это талантом.

Перед нами появляется официант с бокалом минеральной воды с лимоном для меня (слишком сладкая имбирная газировка — лишь притворство) и высоким стаканом клюквенного сока для моего гостя. Я наблюдаю за тем, как он пытается не реагировать — ему предложили его любимый напиток, — но все же не может скрыть всплеск паранойи.

— Давайте присядем. — Все уже приводят себя в порядок, выбирают последний деликатес, берут новые напитки у официантов. Мы усаживаемся на большом, открытом пространстве, окружающем стол белого дерева, являющийся, на самом деле, голографической платформой. Два кресла с краю пустуют, они находятся достаточно далеко, чтобы мы могли разговаривать, не отвлекая других. Все заметили новое лицо.

Как только мы сели, интерфейс, встроенный в ручку кресла, создал светящееся голографическое поле. Мой гость осматривается, даже не пытаясь скрывать этого, и по его реакции я понимаю, что некоторых людей он узнает. Мне это льстит. Никто из присутствующих не мелькает в СМИ. Он провел серьезную подготовительную работу.

— Добро пожаловать на аукцион, — над столом возникает голограмма женщины, высокой и худой. Она так и светится силой — уже несколько лет она проводит торги. — Год выдался удачный, и у нас есть для вас прекрасные предложения. С условиями оплаты вы все знакомы, можете регистрировать предлагаемые цены через поле. Все предложения окончательные и отмене не подлежат. Она обводит взглядом комнату, останавливает его на каждом из нас. Я улыбаюсь, и в ее глазах на мгновение проскальзывает узнавание. Она не смотрит на моего гостя. В комнате, где она сидит, он представлен лишь пиктограммой, без интерактивного интерфейса.

Он выглядит слегка шокированным, но его поза остается настороженной и расслабленной. Он хорошо контролирует язык тела. Для любителя он отлично играет в покер. Моя игра — шахматы, но уровень социальной интеграции у него выше, поэтому я не удивлен, что он выбрал покер.

— Начнем с Будущих, — говорит аукционер. — Вы получили каталоги, проанализировали генетические цепочки и родословные. В этом году мы предлагаем вам прекрасный урожай потенциала, с яркими наследственными качествами в области творчества, высокими оценками психологических профилей и податливыми семьями, которые можно стабилизировать.

— Это младенцы. — Я склоняюсь к нему, чтобы не повышать голоса. Он слегка вздрагивает, но тут же берет себя в руки. Он смотрит на аукционера. — Они все одного возраста, здоровые по всем параметрам. Их непосредственные родственники проявили креативность и энергичность, у них хороший коэффициент совместимости с программой, — я пожал плечами. — Но мы читаем родословные и спекулируем на генетических линиях. Многие из этих младенцев не пройдут отбор. Хорошая наследственность не гарантирует хороший результат, животноводы знали это еще тысячу лет назад. В этой игре участвуют лишь немногие: если тебе повезет, ты получишь большой потенциал за относительно скромную плату. В ней обычно участвуют новички и небольшие компании. — В ответ на изумленное выражение его лица я вежливо пожимаю плечами. — Когда ребенок проходит все тесты, и становится ясно, что он подает большие надежды, цены возрастают. Если результат оказывается отрицательным, ты можешь аннулировать контракт, потеряв лишь траты за несколько лет, — я мягко улыбаюсь. — Существует небольшая группа избранных специалистов: они покупают Будущих по спекулятивной цене, развивают их, а затем продают как Начинающих, получая хорошую прибыль, как только дети успешно проходят тесты.

— Первый лот сегодня основной, — в голосе аукционера сквозит волнение — тщательно продуманное, ведь она — профессионал. — Средний класс, семья шанхайских импортеров, четыре успешных бизнесмена среди близких родственников, таланты по материнской и отцовской линиям. Первый ребенок, женский пол. У родителей большой показатель семейной стабильности, как и всегда у китайцев. — В комнате раздаются тихие одобрительные смешки, в основном от брокеров китайского происхождения. По мере того, как игроки вносят первые предложения, в голографическом поле возникают цифры. Торги начинаются. Аукционер называет цены, и темп повышается, когда цены растут. Она любит начинать с многообещающих лотов. Это настраивает брокеров на правильный лад.

— Покупать… развивать… — мой гость говорит почти шепотом. — Откуда вы берете этих детей? Это похоже на какой-то… аукцион домашнего скота.

— Скорее уж, на аукцион породистых животных. Твой отец обожает скачки, так что ты знаешь, о чем я. Годовалые жеребцы стоят дешевле взрослых, но и риск выше. — Я слежу за именами и пиктограммами, сверкающими в моем голографическом поле. В этом году я не покупаю Будущих. Мои клиенты — сливки общества, твердо стоящие на ногах и желающие заполучить лучших из Начинающих. Краем глаза я замечаю официанта, заменяющего наши напитки, хотя мой гость так и не притронулся к своему стакану, он даже отодвинул тарелку креветок, которые я обожаю. Я беру одну из них палочками для еды и предлагаю своему гостю. — Попробуй. — Думаю, у него в крови сейчас мало сахара из-за стресса. Повышение уровня сахара поможет ему переварить все это.

Он смотрит на креветку, но все еще не понимает правил и не хочет сжигать мосты, проявляя недвусмысленную враждебность. Поэтому неуклюже берет ее двумя пальцами и съедает.

— Кто покупает этих детей? — он говорит с набитым ртом, но его родители — рабочие из Питсбурга, и сейчас, в стрессовом состоянии, он демонстрирует манеры, привитые в детстве. Что ж, он научится вести себя иначе, если потребуется. А может, ему это и не потребуется. Я снова пожимаю плечами.

— Никто никого не покупает. Ты должен бы это знать. — Я жду, пока на его щеках проступит легкий румянец. — Расскажи, как ты догадался.

Углеводороды креветки помогают ему принять решение о том, как он будет жить со всем этим. Он выпрямляется, не следя больше за цифрами, мигающими в моем голографическом поле. Как я и ожидал, торги за первый лот проистекают весьма бурно.

— Все началось с компании моего отца. — Он берет клюквенный сок и делает медленный, медитативный глоток. — В школе я провел исследование экономического профиля производства в Питсбурге, в качестве своей выпускной работы. Мне очень повезло с учителями, они мне здорово помогали. — Он наклоняет свой стакан и хмурится, глядя на сок. — Когда я все рассчитал, получилось, что фирма моего отца не должна существовать. Она — лишь маленькое отделение производителя, получавшего все остальные продукты из-за границы. В основном, с севера Китая. Когда я спросил у отца, почему их не закрыли, он ответил, что тут все дело в навыках. Компания решила, что дешевле держать отделение в США, чем обучать неквалифицированных работников. Но это объяснение мне не подходило. Оно противоречило цифрам. Изучив историю компании, я пришел к выводу, что они никак не могли оставить этот филиал. Они перенесли производство в другую страну, как только появилась такая возможность. Какое-то время я ничего не понимал. А потом задумался о хороших учителях в начальной школе и в старших классах. Когда я вернулся, то обнаружил, что почти все они куда-то уехали. Перебрались в более престижные районы. В те времена наш район ведь считался дырой. Потом положение начало меняться. Закрытие крупного проекта по строительству жилья привело к тому, что нам стали уделять больше внимания. — По мере того, как он связывает все факты в одну цепочку, его глаза слегка раскрываются, но эта реакция едва уловима. Да, я вижу, почему ему нравится покер.

— Мне очень… везло. — Он наконец смотрит мне в глаза. — Успехи следовали один за другим. Меня выбрали для участия в нескольких специальных программах, я встретился с прекрасными учителями, легко сдал все тесты, поступил в Беркли. — Он определенно принял решение. — И что же из всего этого устроили вы?

Я заглядываю в свой каталог. До интересующих меня Начинающих еще много Будущих. Он позабыл о своем бесстрастном лице, и мне приходится отвернуться, сделать вид, что я изучаю картинки в голографическом поле. Я помню такие чувства, словно это случилось вчера, а не сорок лет назад. Я прочищаю горло.

— Перед тобой открыли путь, — я тщательно подбираю слова, вспоминая свой собственный гнев. — И ты решил пойти по нему. Мы лишь позаботились о том, чтобы ворота оставались открытыми.

— Насчет учителей я догадался. Взятки? — в его голосе звучит горечь. — Хороший подарок для Беркли, чтобы они взяли меня к себе? А что насчет жилищного проекта?

— На мэра слегка надавили люди, поддерживавшие его в прошлом. Конечно, все они владели разными предприятиями и некоторые принадлежали нашей организации. Этот проект — как бельмо на глазу, как социальная язва. Городу пришлось потратиться, чтобы остановить его, но в итоге, благодаря последующему развитию, этот шаг окупился. Городские бюрократы, как правило, не видят дальше края своего стола, но если их убедить, они могут приобрести большую широту взглядов, — я говорю с такой интонацией, словно сообщаю ему неоспоримые факты. — Тебя приняли бы в Беркли и без нашего участия, мы только… поддерживали тебя время от времени.

Я жду, пока он закончит вспоминать близких друзей и профессоров, которые помогали ему, когда он колебался, когда страдал от эмоциональных кризисов, через которые проходили мы все. Думаю, нам — тем, кто понимает, в чем дело, — всегда приходится проходить через это. Одним это проще, другим тяжелее.

— Теперь ты спросишь, кто мы такие, — я терпеливо улыбаюсь.

— Я собирался спросить вас… кем бы вы, черт возьми, ни являлись… что вы сделаете, если я не поступлю так, как вы хотите?

— На самом деле это один и тот же вопрос.

— Вы манипулировали мной, — его лицо искажается гневом. — Сделали из меня то, чем я стал.

— А ты хотел когда-нибудь заняться чем-то другим?

На какой-то момент он умолкает.

— Играть джаз. — Он пытается испепелить меня взглядом. — Когда я ушел из Беркли, я почти год играл в клубах на саксофоне. Я думал, что именно так я и хочу жить.

— Почему же ты вернулся к учебе?

Он действительно прерывает свою речь, чтобы честно обдумать это. Он пытается цепляться за свой гнев, но честность не дает ему покоя.

— Я… я не понимал, что… чем мне заниматься… кроме джаза. Я… вернулся, чтобы подумать… — моему гостю удается разозлиться вновь. — А потом я попал на эту практику, — обвинение. — Это же вы сделали, так?

Я киваю.

— Ладно. И теперь, после всех ваших манипуляций, что будет, если я пошлю вас к чертовой матери и пойду играть джаз?

— Ничего, — я пожимаю плечами.

— Чушь, — но он не может скрыть неуверенность за маской гнева. — Никто не отступается от дела, в которое вложено столько денег.

Я поворачиваюсь к аукционеру.

— Наш следующий лот — мужского пола, курдского происхождения. Живет с матерью и двумя сестрами в лагере ООН на севере Турции. Очень высокие показатели ценных качеств среди родственников, но высокий уровень травматических смертей не позволяет произвести статистически точную экстраполяцию. Большой коэффициент интеграции в коллектив, у обеих сестер тесты выявили подготовительный уровень.

Начинаются оживленные торги. Я смотрю на своего гостя.

— Давай я тебе переведу, — я киваю на аукционера, которая называет цены мягко, но настойчиво. — Мать и три ребенка в лагере для беженцев. Семья — сплошь таланты, большинство из которых умерли насильственной смертью. Как ты думаешь, каково окажется их будущее?

— Значит, вы собираетесь купить парня?

— Не думаю, что ты именно это хотел сказать.

— Ладно. Я понял. Наверное, — он оставил свою маску и слегка покраснел. — Вы собираетесь… найти способ, чтобы мать смогла уехать из этого лагеря?

Я киваю.

— И убедиться в том, что ребенок поселится в безопасном районе, будет посещать хорошую школу и так далее? А как насчет родителей? — Он хмурится. — Я… не думаю, что отец соврал мне. Когда сказал, что компания не закрыла их отделение, потому что они хорошо работали…

— Он не лгал. — У меня заканчивается время: приближается каталог Начинающих. — Родители, конечно, тоже имеют значение. Плохие домашние условия в итоге мешают реализации открывающихся возможностей. Но решающую роль, как правило, играют внешние факторы. Мы формируем эти факторы, когда можем.

— Организация должна быть огромна. Вы говорите о создании значительных изменений лишь для того, чтобы какой-то ребенок получил шанс развиться. Зачем вы этим занимаетесь?

— Как ты объяснял себе это? Думал, что тебе везет? — Я вздыхаю, потому что он легко мог бы сложить два и два в этом уравнении, если бы сам не являлся одной из его частей. Что ж, я в его возрасте тоже не смог их сложить. — Образование в любой стране мира зависит исключительно от того, где ты родился. Твои родители богаты? Ты живешь в стабильном обществе? Если ответ — «нет», у тебя не так уж много шансов и почти нет будущего. Твой потенциал останется нераскрытым. Да, ты можешь получить какое-то образование и даже блеснуть талантом. Но твой талант ограничится обстоятельствами. Эта программа стоит нам, как ты уже определил, больших денег. — Я улыбаюсь, но уже тороплюсь. — И в итоге затраты все равно окупаются. Мы, как общество, никогда не перерастем племя. Посмотри на войны, которые сейчас бушуют в Африке, на Ближнем Востоке, в Индонезии и Евразии. Да этих войн всегда не меньше пяти. — Он слушает. — Что приводит к переменам? Цена на нефть. Международные торговые соглашения. Правительства могут задавать тарифы, религиозные лидеры — требовать крови во имя своих богов, но в конце концов все упирается в прибыль. Прибыль правит Вселенной или, по крайней мере, демократическим обществом. — Я улыбаюсь, потому что он вникает во все это куда быстрее, чем я ожидал. — И вот пришли перемены. Несколько десятилетий назад деловой мир в своем эгоизме ничем не отличался от государств. Но многие из нас, сменивших наших предшественников, хотели видеть, как вырастут наши внуки. Этого бы не случилось, продолжай мы драться за кусок пирога. Нашим внукам нужен мир, в котором они будут жить, а нам нужен мир, в котором мы будем делать деньги. — Он начинает понимать, и я киваю. — Не важно, на кого из нас ты работаешь. Выигрываем мы все. — Он мне не верит, но еще не готов признать это.

Аукционер рассказывает про каталог Начинающих.

— Этим по двенадцать лет. — Я откидываюсь в кресле и пью свою минералку, потому что лоты, которые я наметил для своих клиентов, появятся лишь через некоторое время. — Ты можешь посмотреть каталог, — я открываю его и передаю в его поле. — Тут есть все показатели. Оценки таланта, степени проявления генов трех поколений и семейной стабильности. Я здесь для того, чтобы приобрести двоих из них для своих клиентов. Я очень успешный профессиональный брокер, свободный художник. Это значит, что я часто делаю правильный выбор.

— Нет фотографий? — Он пролистывает массивы чисел.

— Нет. — Я улыбаюсь ему, изучая его белую кожу и светлые волосы. — Мы люди. Когда ты видишь кого-то, у тебя немедленно возникают эмоциональные ассоциации. Они нелогичны, поэтому мы их убрали. — Я изучаю данные первого лота, светящиеся в моем голографическом поле. — Женский пол. Она выдавала прекрасные показатели с детсадовского возраста. Ее семья владеет небольшим производством в Могадишо. Сейчас у нас есть на примете и другие таланты из этого города. Но она не совсем то, что нужно моим клиентам.

— Вы хотите сказать, что ваша организация оказала поддержку недавнему демократическому движению в Сомали?

— Вообще-то к мирным переговорам привело давление Китая — это их главный торговый партнер, а также и нескольких международных компаний, продающих хлопок, уголь и программное обеспечение. Для нас это богатый источник. — Я слежу за вспыхивающими в голограмме цифрами. — Ее заберет MS-International, я уверен. Она именно то, что им нужно. Вот почему они так навалились на упрямого президента Сомали, чтобы он разобрался с народным ополчением. Когда Китай пригрозил урезать свои субсидии — да, на них давили некоторые члены нашей организации, — пожизненный президент согласился… точно, ее забрал MS-International. Я бросаю взгляд на своего гостя, но он задумчиво смотрит в пространство.

— Да, мы правим миром, — я отвечаю на не заданный им вопрос. — Неплохое усовершенствование за эти тридцать лет, не так ли? Больше равенства, меньше загрязнений, мы замедлили глобальное потепление и уменьшили количество войн.

— Что происходит с теми, кто встает у вас на пути? — он говорит очень тихо.

— Не существует кого-то настолько мощного, чтобы он в одиночку смог нам противостоять. — Я слежу за торгами, и передо мной возникают данные следующего лота. — И ни одно правительство не сможет. Теперь уже нет… Я куплю этот лот, если только моя конкурентка не решится превысить свой лимит. Ее клиент — венесуэльская финансовая фирма. Вряд ли она переступит черту. Мы оба просчитали цену этого лота до последнего евро.

— Что произойдет после того, как вы ее купите? — Он смотрит, как в поле возникают цены.

— Компания проследит за тем, чтобы она получила необходимое образование, и сохранит бизнес ее отца. Ее мать занимается керамикой — они обеспечат ей популярность, достаточную для того, чтобы ее работы продавались, но не настолько оглушительную, чтобы это разрушило семью. Мой клиент занимается продажей угля, а эта девочка обладает энергией и способностью к мгновенному принятию решений плюс отличной интуицией. Она станет настоящим двигателем продаж угля.

— Вы управляете каждым шагом этих семей.

— Похоже, что ты в ужасе. — Я улыбаюсь. — Думаешь, лучше позволить случаю управлять их жизнью? — Я не отрываю глаз от голограммы. Моя конкурентка настроена серьезно, и одна из небольших айтишных компаний тоже участвует в торгах. Для них это не лучший выбор, но они не очень-то велики: новички в нашем деле и наняли не лучшего брокера. Они хотели нанять меня, но предложили на пятьдесят тысяч меньше, чем я получаю сейчас. За такую цену ничего стоящего не найдешь.

— Что если ее мать действительно талантлива, а вы не дадите ей завоевать заслуженную популярность?

— Работа ее мужа не переживет аутсорсинга. — Айтишная компания замерла в нерешительности и отступила. Разумно. Я заполучу девочку. Моя конкурентка не из тех, кто теряет голову и соревнуется лишь ради победы. Для моего клиента эта девочка представляет большую ценность. — Если он потеряет ее, то застрянет в сфере услуг, и ей придется заняться тем же, чтобы платить по счетам. По нашим оценкам, это разрушит их брак.

— А что если девочка не пойдет работать в компанию вашего клиента?

— Скорее всего, пойдет. Они предложат ей работу, для которой она идеально подходит, к которой она стремилась всю свою жизнь.

— Потому что они заставят ее стремиться.

Он вновь начинает злиться. Я назначаю последнюю цену, забираю лот и посылаю вежливые извинения своей конкурентке.

— Но если она не захочет работать на вас? Если захочет… ну… стать гончаром, как ее мать?

Или джазовым музыкантом, как его покойный дядя?

— Бывает. Как и с породистыми лошадьми. Покупаешь двухгодовалого жеребца, который хорошо начал и выиграл в парочке местных скачек, а на больших соревнованиях он сдается. Неизбежные риски бизнеса.

— А если она действительно хороша и пойдет работать на кого-то еще?

— Покупатель будет получать арендную плату от компании, нанявшей ее.

— Да ладно, — он фыркает, и некоторые участники торгов бросают на него взгляды, которые он не пропускает. Я сдерживаю улыбку.

— Хочешь участвовать — играй по правилам. Не играешь по правилам — не получаешь способных работников. — Наши взгляды встречаются. — Люди увольняются по множеству разных причин. Без всяких угроз. — Он обдумывает мои слова и кивает. — Как я и сказал, мы все выигрываем. Компания, которая хочет ее нанять, может и не платить за ее развитие, предпочитая потом заплатить за аренду тем, кто будет ее развивать. Она достаточно талантлива, и эти деньги все равно окупятся.

— Большинство этих детей из семей с низким доходом. — Он вновь просматривает каталог. — Небольшая благотворительность?

— Так проявляются гены. Естественный отбор? — Я пожимаю плечами. — Спроси у генетиков.

Появляется мой второй лот. На этот раз, боюсь, конкурентка меня обойдет. Мальчик подходит ее клиенту чуть больше, чем моему. Да, я прав. Я достигаю своего лимита и шлю оппоненту виртуальный поклон. Она отвечает, что угостит меня выпивкой после аукциона.

— Кем бы я стал… если бы вы меня… не купили?

— Собой. — Я встречаю его взгляд и его гнев, и он наконец отворачивается.

— Кто купил меня?

Он задал бы этот вопрос рано или поздно. Я тоже спрашивал. Я слежу за парочкой других лотов, на случай если удастся взять их в качестве капиталовложений, но торги разгораются с нешуточной силой, поэтому я сворачиваю свое поле и встаю. Он встает вместе со мной, понимая, что мы уходим. Что ж, он умен. Очень большой показатель эмпатии. Он станет отличным переговорщиком для одной из крупных компаний.

— Понятно, вы не можете мне сказать. — Он не смотрит на меня, пока мы идем по ковру к лифту. Окна, показывающие чистый и сверкающий Бангкок, на самом деле — первоклассные экраны.

— Иллюзия. — Он проследил направление моего взгляда, и я снова чувствую в его голосе горечь. — Иллюзия настоящего города. Как и вся моя жизнь — иллюзия независимости.

— Не иллюзия, — мягко говорю я. — Ты можешь выйти отсюда и стать джазовым музыкантом. Никто не ворвется в твою квартиру, чтобы сломать тебе ноги.

— Я так и сделаю. — В его глазах непокорность и вызов. — Вот увидите!

Я вновь улыбаюсь, пока дверь лифта открывается, впуская слабый запах марихуаны и пота. Он забыл о находящемся внизу потертом баре. Не думаю, что ему понравится долго быть музыкантом, даже если он сможет выигрывать в покер достаточно денег, чтобы жить припеваючи. Хотя он на это способен. Тесты показали, что этот парень — один из лучших и потому хочет быть лучшим и иметь все самое лучшее, даже если сейчас в нем проснулся юношеский протест. Я вижу, как он расправляет плечи, как за ним закрываются двери лифта. Я сделаю все, чтобы его не убили в каком-нибудь притоне, пока он будет разбираться, чего на самом деле ждет от жизни, но нельзя подстелить соломку везде, где можно упасть. Двухгодовалый жеребец, начавший выигрывать в больших скачках, может однажды сломать ногу на финишной прямой.

Я киваю, и ко мне подходит официантка с новым бокалом минеральной воды. Я возвращаюсь и сажусь, продолжая следить за сделками.

Он — мой первый. Я занял денег, чтобы купить Будущего на своем первом аукционе. В своем деле я один из лучших. С тех пор я лично приобрел нескольких великолепных Начинающих. Они все уже скоро окупятся и станут моим пенсионным фондом. Но первая покупка, первый удачный Будущий, которого приобретаешь по сходной цене, — он всегда особенный.

Я хотел сказать ему. Даже я, играющий в эту игру лучше всех остальных, даже я собирался сказать. Но тогда я показал бы ему лицо человека, против которого бунтовать. Сейчас у него нет ничего, кроме эфемерного Большого Брата, которого не существует, если только ты не настолько умен и талантлив, чтобы найти нити, связывающие все вокруг. Тем более что это не один человек, не один Большой Брат. Нет, эта мозаика состоит из тысячи кусочков — одни крупнее, другие мельче. Ему трудно будет сохранить свою злость, если он и переживет всплеск музыкального бунтарства, то все равно вернется.

Когда я решу выйти на пенсию, он, возможно, станет моей заменой. Он талант, самородок. Хотелось бы только, чтобы он оказался не таким белым. Снова эти племена. Я пью воду с лимоном и слежу за двумя компаниями, борющимися за очень многообещающего биолога из одной эфиопской семьи среднего класса, получившего высокие баллы. На него, скорее всего, не потребуется много затрат, поэтому цены поднимаются высоко.

Знаете, мы никогда не избавимся от этих племенных реакций, даже несмотря на то, что я могу прочитать его генетический профиль так же, как средний человек читает меню. Эта белая кожа и светлые волосы все равно меня раздражают.

Женщина, купившая меня как Будущего, подошла ко мне на вечеринке в посольстве, куда я попал, ведомый гневом, в своих поисках. Она тоже не сказала мне. Я тогда находился на том же этапе, что и мой гость, шокированный и очарованный намеками на огромную сеть незаметных манипуляций, которую я раскрывал. Она сказала мне, что купила меня, лишь годы спустя, на том же аукционе, где я приобрел своего сегодняшнего гостя.

Я, наверное, тоже скажу ему.

Когда он купит своего первого Будущего.

От шока обычно отходишь быстро — когда понимаешь, что удачи не существует. Когда понимаешь, что мир, в который ты верил — лишь обман чувств. Некоторые этого так и не осознают. Они всю жизнь совершают открытия, ворочают числами, изобретают мощные системы канализации или строят ДНК, купаются в счастье. Если хотите поблагодарить за свой успех вашу удачу, сделайте это.

Сегодня я никого больше не покупаю, и я не в настроении ждать до конца каталога, до самых коктейлей. Я вернусь позже, чтобы выпить со своей конкуренткой. Я спускаюсь на лифте вниз и даю хозяйке достаточно чаевых, чтобы получить в ответ ее лучшую улыбку.

Он, конечно, уже ушел. Я не пытаюсь за ним следить. В двухлетнем возрасте его лечили от инфекции среднего уха, и тогда доктор имплантировал ему чип. Этот чип позволит мне найти его тогда, когда потребуется.

Мы не управляем. Мы лишь создаем путь, а человек идет по нему сам. Потому что это именно то, чего он хочет. У выхода стоят такси с кондиционерами, и я, пожалуй, прокачусь по настоящей, неопрятной версии того безупречного города, который можно увидеть из комнаты наверху.

Круг замкнулся, я снова здесь. Моя мать работала в одном из этих баров шестьдесят лет назад. Она сбежала из Мумбая — младшая дочь из многодетной семьи. Девчонка забеременела от талантливого молодого директора, проводившего свой отпуск в Гонконге. Он так никогда и не признал ребенка.

Мы ищем таланты там, и мы их находим. А когда перед нами открывается путь, мы идем по нему. Идите вперед, давайте. Можете назвать это удачей, если вам от этого легче.