"Агнец" - читать интересную книгу автора (Мур Кристофер)

Глава 26

Можно объехать весь мир, но всегда найдешь чему поучиться. Например, по пути в Капернаум я выяснил, что если очень пьяного парня повесить на верблюда и часа четыре поболтать, почти вся отрава из него вытечет — не с одного конца, так с другого.

— Перед тем как мы войдем в город, кому-то придется верблюда помыть, — заметил Андрей.

Мы шли по берегу моря Галилейского (которое совсем не море). Луна была почти полная, и в озере она отражалась, словно лужица ртути. Чистить верблюда выпало Нафанаилу — он теперь официально считался новеньким. (Технически говоря, Джошуа еще не познакомился с Андреем и Андрей не согласился присоединиться к нам, поэтому считать официальным новеньким его мы не могли.) Нафанаил так здорово управился с верблюдом, что ему поручили вычистить и Джошуа. Едва погрузившись в воду, Мессия на миг вышел из ступора и успел промямлить нечто вроде:

— И у лис есть норы, и у птиц гнезда, только Сыну Человеческому негде главу преклонить.

— Как это грустно, — отозвался Нафанаил.

— Весьма, — подтвердил я. — Макни-ка его еще разок. У него вся борода в блевотине.

И вот так, приведенный в более-менее божеский вид и перекинутый через верблюда просыхать, под лунным светом Джошуа въехал в Капернаум, где встретили его совсем как дома.

— Вон! — визжала старуха. — Вон из дома, вон из города! Из Галилеи тоже можете убираться, но здесь вы не останетесь.

Над озером занималась красивая заря, все небо выкрасилось желтым и оранжевым, волны нежно плескали в борта капернаумских рыбачьих лодок. Деревенька располагалась от воды в одном броске камня, и золотые солнечные зайчики играли на черных стенах домов. Свет словно танцевал под музыку чаек и певчих птиц. Дома стояли двумя большими кучами: общие стены, входы — где ни попадя, все строения — не выше одного этажа. Между ними лежала главная улица. Вдоль дороги — несколько лавок, кузница, а на отдельной площади — синагога, судя по виду, вмещавшая гораздо больше народу, чем те три сотни, что проживали в деревушке. Однако на берегу таких деревень было множество, они перетекали одна в другую, и мы догадались, что синагога, видимо, обслуживала несколько селений. Центральной площади с колодцем не было: жители брали воду из озера или источника неподалеку — чистая студеная вода била фонтаном в рост двух взрослых мужчин.

Андрей разместил нас в доме брата своего Петра, и мы сразу уснули в большой комнате, в куче детворы. А всего через несколько часов пробудилась теща Петра и погнала нас со двора. Джошуа обеими руками держался за голову, словно опасаясь, что она свалится с шеи.

— Не нужны мне в доме нахлебники и шалопаи! — орала старуха, меча за ворота мою котомку.

— Ай! — морщился от шума Джошуа.

— Мы в Капернауме, Джош, — сообщил я. — Нас привел человек по имени Андрей, потому что его племянники умыкнули наших верблюдов.

— Ты же мне говорил, что Мэгги умирает, — сказал Джошуа.

— А ты разве ушел бы от Иоанна, если б я сказал, что Мэгги просто хочет тебя видеть?

— Нет. — Он мечтательно улыбнулся. — Хорошо было встретиться с Мэгги. — Улыбка сменилась хмурой гримасой. — Живой.

— Иоанн бы не стал ничего слушать, Джошуа. Ты последний месяц просидел в пустыне, ты не видел ни солдат, ни даже писцов, которые шныряли в толпе и записывали все, что Иоанн говорил. Это было неизбежно.

— Так надо было Иоанна предупредить!

— Я предупреждал Иоанна! Я предупреждал Иоанна каждый день. К голосу разума он прислушивается не больше тебя.

— Надо возвращаться в Иудею. Последователи Иоанна…

— Станут твоими. Хватит подготовки, Джош. Джошуа кивнул, не сводя глаз с земли под ногами.

— Пора. Где остальные?

— Филиппа и Нафанаила я услал в Сефорис — верблюдов продать. Варфоломей спит в камышах с собаками.

— Нам понадобится больше учеников.

— Джош, мы — банкроты. Нам понадобятся ученики, у которых есть работа.

Через час мы стояли на берегу озера — там, где Андрей с братом закидывали сети. Из них двоих Петр был повыше ростом и худее, а седая грива его была еще нечесаннее, чем у Иоанна Крестителя. Андрей же собирал волосы бечевкой, чтобы не падали на лицо. Оба мужика совершенно голые — так все ловили тут рыбу недалеко от берега.

Джошу-то я смешал из древесной коры средство от головной боли, и тут стало ясно, что оно помогает, но, видимо, не до конца. Я подтолкнул Мессию к берегу.

— Я к этому не готов. Мне чудовищно.

— Спроси.

— Андрей, — позвал рыбака Джошуа. — Спасибо, что привел нас к себе. И тебе тоже спасибо, Петр.

— Теща вас вышвырнула? — спросил Петр. Он закинул сеть, подождал, пока та расправится, затем нырнул и собрал ее в охапку. Попалось три крохотных рыбешки. Он выпутал их из ячеек и бросил обратно в озеро: — Подрастите.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Джошуа.

— Слыхал, — ответил Петр. — Андрей говорит, ты превратил воду в вино. Вылечил слепых и хромых. Он считает, что ты Царство принесешь.

— А ты как считаешь?

— Я считаю, мой младший братец умнее, так что я ему верю.

— Пойдем с нами. Будем рассказывать людям о Царстве. Нам нужны помощники.

— А что мы можем? — спросил Андрей. — Мы же просто рыбу ловим.

— Пойдемте со мной, и я сделаю вас ловцами чело-веков.

Андрей бросил взгляд на брата. Петр пожал плечами и покачал головой. Андрей посмотрел на меня, пожал плечами и покачал головой.

— Они не понимают, — сказал я Джошу.

И вот так, немного перекусив и подремав, Джошуа объяснил, что, к чертовой матери, он имел в виду под «ловцами человеков», и нас стало семеро.

— Эти ребята — наши партнеры, — объяснял Петр, подгоняя нас по берегу озера. — У них есть лодки, на которых мы с Андреем работаем. Мы не можем нести благую весть, если они с нами в деле не участвуют.

Мы пришли в другую деревеньку, и Петр показал нам двух братьев, которые прилаживали новую уключину к борту рыбачьей лодки. Один был угловат и худ, с угольно-черными волосами и бородкой, постриженной хулиганскими клинышками: Иаков. Второй — постарше, побольше, помягче, с мощными плечами и грудью, но маленькими руками и тонкими запястьями. Его обожженную солнцем лысину окружала каштановая с проседью поросль: Иоанн.

— Это я так, в смысле предложить, — обратился Петр к Джошу. — Не рассказывай им про ловцов чело-веков. Скоро стемнеет — некогда объяснять, если мы хотим вернуться домой к ужину.

— Ага, — подтвердил я. — Только про чудеса, про Царство, немножко — про твоего Духа Святого, но подоступней, чтоб они не сильно упирались.

— А я про Святого Духа до сих пор недокумекал, — признался Петр.

— Это ничего, завтра повторим, — сказал я.

Мы направились по берегу к братьям, но тут в кустах зашуршало и на тропу перед нами вывалились три куля тряпок.

— Смилуйся над нами, ребе, — сказал один. Прокаженные.

(Тут я кое-что должен пояснить. Джошуа обучил меня силе любви и всякому такому, и я знаю, что в этих несчастных сияет та же Божественная Искра, что и во мне, поэтому лицезрение прокаженных меня тревожить не должно. Я знаю, что объявление их нечистыми по Закону — такая же несправедливость, как и третирование неприкасаемых. А теперь, насмотревшись телевидения, я знаю: вы их, наверное, и прокаженными называть не станете, чтобы кого-нибудь ненароком не обидеть. Вы их, наверное, зовете «личностями, озадаченными сбросом лишних конечностей» или типа того. Все это я знаю. Но сколько бы исцелений я ни наблюдал, от прокаженных у меня всегда, как мы, иудеи, выражаемся, «мандраж». Вот его я в себе так и не поборол.)

— Чего вы хотите? — спросил Джошуа.

— Облегчи наши страдания, — женским голосом ответила куча тряпья.

— Я схожу на водичку посмотрю, Джош, — сказал я.

— Тебе, наверное, одному там не справиться, — поддакнул Петр.

— Подойдите ко мне, — велел Джошуа прокаженным.

Те просочились поближе. Джош возложил на них руки и очень тихо о чем-то с ними поговорил. Через несколько минут (мы с Петром очень вдумчиво изучали одну лягушку, замеченную у самой воды) я услышал голос Джошуа:

— Теперь ступайте и скажите жрецам, что вы очистились и вас полагается пускать во Храм. И не забудьте сказать, кто вас прислал.

Прокаженные скинули тряпки и попятились, вознося Джошу хвалы. Выглядели они совершенно нормальными людьми, которым зачем-то взбрело в голову рядиться в рванину.

К тому времени, когда мы с Петром вернулись к Джошуа, Иаков с Иоанном уже стояли рядом.

— Я коснулся тех, о ком говорят, что они нечисты, — сообщил братьям Джош.

По Закону Моисея теперь и он сам считался нечистым.

Иаков шагнул ближе и потряс Джоша за ладонь, как это принято у римлян:

— Один из них раньше был нашим братом.

— Пойдемте с нами, — сказал я, — и мы сделаем вас уключниками человеков.

— Чего? — спросил Джошуа.

— Они ведь это делали, когда мы подошли. Мастерили уключины. Видишь теперь, как это глупо звучит?

— Есть разница.

И так нас стало девять.

Филипп и Нафанаил вернулись с деньгами. Хватило накормить и учеников, и семью Петра в придачу, поэтому визгливая теща, которую звали Эсфирь, позволила нам остаться — при условии, что Варфоломей с собаками устроятся на дворе. Капернаум стал нашей оперативно-тактической базой — мы выдвигались из деревни на день-другой, мотаясь по всей Галилее.

Джошуа проповедовал и исцелял. Из Галилеи весть о пришествии Царства разнеслась широко, и уже через несколько месяцев послушать Джошуа собирались целые толпы. К Шабату мы всегда старались вернуться в Капернаум, чтобы Джош успел провести занятия в синагоге. Именно эта его привычка и возбудила совершенно нежелательное внимание.

Утром в Шабат, когда Джошуа совершал короткую перебежку до синагоги, его остановил римский военнослужащий. (Ни одному еврею в Шабат не позволяется совершать путешествие длиннее тысячи шагов — с заката пятницы до заката субботы. То есть за один раз. И в одну сторону. Считать шаги весь день и останавливаться, когда дойдешь до тысячи, правда, тоже не нужно. Иначе повсюду бы торчали евреи в ожидании заката. Очень неудобно. Кстати, я очень признателен фарисеям, которые до такого не додумались.)

Римлянин был не просто легионером, но центурионом: шлем с гребнем, орел на кирасе. Командир легиона. Он вел за собой белого коня, похоже выращенного специально для боя. Для солдата римлянин был староват — лет шестидесяти, волосы под шлемом совершенно седые, — по выглядел крепким, а меч с осиной талией, что висел у него на поясе, смотрелся внушительно. Я не узнал центуриона, пока он не заговорил с Джошуа — на чистом арамейском, безо всякого акцента.

— Джошуа из Назарета, — сказал римлянин. — Ты узнаешь меня?

— Юстус, — ответил Джош. — Из Сефориса.

— Гай Юстус Галльский, — ответил солдат. — Я нынче служу в Тивериаде и больше не подкомендант. Весь Шестой легион теперь мой. Мне нужна твоя помощь, Джошуа бар Иосиф из Назарета.

— Что я могу сделать? — Джошуа оглянулся.

Всем ученикам, за исключением нас с Варфоломеем, удалось незаметно слинять.

— Я видел, как ты заставил мертвеца ходить и разговаривать. Я слышал обо всем, что ты творишь в Галилее, — об исцелениях, о чудесах. У меня есть слуга, и он болен. Его разбил паралич. Он едва дышит, и я не могу видеть, как он мучается. Я не прошу, чтобы ты нарушил Шабат и пришел в Тивериаду, но я верю — ты способен исцелить его даже отсюда.

И Юстус опустился перед Джошем на одно колено. Я никогда не видел, чтобы римляне так поступали с евреями, — ни до, ни после.

— Этот человек — мой друг, — сказал солдат. Джошуа коснулся его виска, и я увидел, как страх испарился из глаз центуриона, — как исчезал со множества других лиц.

— Ты в это веришь, значит, так оно и будет, — сказал Джошуа. — Все свершилось. Встань, Гай Юстус Галльский.

Солдат улыбнулся, встал и посмотрел Джошу в глаза.

— Я мог бы распять твоего отца и выкорчевать ту гниль, что погубила моего солдата.

— Я знаю, — сказал Джошуа.

— Спасибо, — сказал Юстус.

Центурион надел шлем и забрался в седло. А потом повернулся ко мне:

— Что стало с той хорошенькой маленькой сердцеедкой, которая от вас ни на шаг не отходила?

— Съела наши сердца, — ответил я. Юстус расхохотался:

— Будь осторожнее, Джошуа из Назарета. — Он натянул поводья, развернул коня и был таков.

— Ступай с Богом, — сказал ему вслед Джошуа.

— Отлично, Джош. Так и надо показывать римлянам, что будет, когда настанет Царство Божие.

— Заткнись, Шмяк.

— Ой, подумаешь — ты его надул, делов-то. Вернется он домой, а его друг по-прежнему — ни жив и ни мертв, так сказать.

— Помнишь, что я тебе говорил у ворот Гаспарова монастыря, Шмяк? Если кто-то постучит, я его впущу.

— Фу, опять притчи. Ненавижу.

Тивериада лежала в часе быстрой езды от Капернаума, а потому уже к утру нас достигли вести из гарнизона. Слуга Юстуса исцелился. Не успели мы дозав-тракать, как в дом Петра постучались четверо фарисеев. Они искали Джошуа.

— Ты совершил исцеление в Шабат? — спросил самый старый — седобородый, в талесе, с филактериями на руках и лбу.

(Ну и крендель. Естественно, у нас у всех есть филактерии, в которых держат исписанные молитвами пергаменты: их получает каждый мужчина, когда ему исполняется тринадцать. Однако через пару недель начинаешь делать вид, что они потерялись. Их никто не носит. С таким же успехом можно таскать плакат: «Здрасьте, я набожный придурок». Этот же на лбу носил кожаную коробочку размером с кулак. Выглядел он при этом… ну, в общем, как человек, привязавший к голове кожаную коробочку. Еще что-то надо объяснять?)

— Славные филактерии, — сказал я.

Ученики захихикали. У Нафанаила хорошо получалось ржать по-ослиному.

— Ты нарушил Шабат, — упорствовал фарисей.

— Мне можно, — ответил Джош. — Я Сын Божий.

— Ох, блять, — выдохнул Петр.

— Удачно тебе их просветить, Джош, — сказал я.

В следующий Шабат в синагогу пришел человек с усохшей рукой, и после проповеди, при стечении пятидесяти фарисеев, специально собравшихся в Капернауме на случай, если произойдет нечто подобное, Джошуа сказал человеку, что все грехи его прощены, а затем исцелил сухую руку.

Наутро фарисеи слетелись к дому Петра, аки стервятники на падаль.

— Никто, кроме Бога, не может прощать грехи, — сказал тот, кого они избрали своим депутатом.

— Вот как? — ответил Джошуа. — Значит, ты не простишь того, кто против тебя согрешит?

— Никто, кроме Бога.

— Ладно, я запомню, — сказал Джош. — А теперь, если вы здесь не для того, чтоб услышать благую весть, ступайте прочь.

И Джошуа зашел в дом Петра и закрыл за собой дверь. Фарисей из-за двери заорал:

— Ты богохульствуешь, Джошуа бар Иосиф, ты…

Поскольку я стоял прямо перед этим скандалистом — и я знаю, делать этого не следовало, — я его треснул. Не в зубы, не куда-то, а прямо в филактерию. Кожаная коробочка под моим кулаком взорвалась, и пергаментные ленты медленно спорхнули на землю. Я треснул его так быстро, что он, наверное, решил: это что-то сверхъестественное. Из группы, столпившейся за ним, раздались вопли протеста: мол, так нельзя, меня следует побить камнями, высечь плетьми и так далее. Моя буддистская терпимость была на исходе.

И я треснул его еще. В нос.

На сей раз он рухнул. Его поймали два дружка, а еще один выступил из толпы и полез за чем-то в свой кушак. Я знал, что если они захотят, то замесят меня довольно быстро, но, думаю, они вряд ли решились бы. Трусы. Я схватил человека, который вытаскивал нож, выкрутил оружие у него из рук, всадил железное лезвие меж камней в стене дома, обломил его и вернул рукоятку.

— Уходи, — сказал я человеку очень тихо.

Он ушел — и все его дружки с ним вместе. Я зашел в дом — посмотреть, как справляются с кризисом Джош и остальные.

— Знаешь, Джош, — сказал я, — мне кажется, самое время расширять пастырство. У тебя тут уже много сторонников. Может, нам перебраться на другой берег? Вообще из Галилеи — на некоторое время.

— Проповедовать язычникам? — спросил Нафанаил.

— Он прав, — сказал Джошуа. — Шмяк то есть.

— Стало быть, так и запишем, — сказал я.

У Иакова с Иоанном была только одна лодка, где поместились бы мы все и собаки Варфоломея; она стояла па якоре в Магдале, в двух часах ходьбы на юг от Капернаума. Поэтому мы выдвинулись с утра пораньше, чтобы нас не задержали в деревнях по дороге. Джошуа решил нести благую весть язычникам, и теперь мы перебирались на другой берег, в город Гадара, что в Десятиградии. Там держали всех гоев.

Пока мы ждали лодку на магдальском берегу, вокруг Джошуа собралась толпа женщин, стиравших белье, и упросила его рассказать о Царстве. Неподалеку я заметил молодого мытаря — он сидел за небольшим столом под тростниковым зонтиком. Парень прислушивался к Джошу, но я не мог не отметить, что глаза его не отрываются от женских седалищ. Я бочком подобрался ближе.

— Круто, да? — сказал я.

— Да. Круто, — ответил мытарь. Лет ему было около двадцати, худой, мягкие каштановые волосы, короткая бородка и светло-карие глаза.

— Как зовут тебя, откупщик?

— Матфей, — ответил он. — Сын Алфеев.

— Ничего себе — моего отца так же зовут. Слушай, Матфей, ты же, наверное, читать-писать умеешь, да?

— Ну еще бы.

— И не женат, правда?

— Нет, был помолвлен, но еще и свадьбу не сладили, а родители отдали ее за богатого вдовца.

— Печально. У тебя, наверное, душа болит. Очень, очень грустно. Видишь вон тех женщин? Такие вокруг Джоша постоянно увиваются. А лучше всего знаешь что? Он дал обет безбрачия. И ни одна ему не нужна. Ему интересно только человечество спасать да Царство Божие на землю нести. Ну, которое во всех нас, конечно. А вот женщины… по-моему, ты понял.

— Должно быть, чудесно.

— Ага, роскошь немыслимая. Мы сейчас едем в Десятиградие. Чего б тебе с нами не поехать?

— Я не могу. Мне поручили таможенный надзор за всем этим побережьем.

— А он — Мессия, Матфей. Мессия. Подумай только. Ты — и Мессия.

— Ну, я не знаю…

— Женщины. Царство. Ты же слыхал, как он воду в вино обращает.

— Но мне правда нужно…

— Ты когда-нибудь пробовал бекон, Матфей?

— Бекон? Это из свиней, что ли? Нечистая еда?

— Джошуа — Мессия, и Мессия говорит, что нормально. Вкуснее ты ничего в жизни не съешь, Матфей. И женщины его обожают. Мы едим бекон каждое утро — вместе с женщинами. Ей-богу.

— Мне тут все закончить нужно, — сказал Матфей.

— Заканчивай. Слушай, пометь мне тут кое-что заодно, а? — Я перегнулся через его плечо и показал на несколько имен в гроссбухе. — Увидимся на борту, когда закончишь, Матфей.

Я вернулся на берег, где Иаков с Иоанном подтянули лодку так, что до нее можно было добраться вброд. Джошуа отблагословлял прачек и услал их назад к стирке, рассказав притчу о пятнах.

— Господа, — крикнул я. — Прошу прощения, Иаков, Иоанн и вы, Петр с Андреем. В этом квартале о налогах можете не волноваться. Все улажено.

— Как? — спросил Петр. — Где ты денег достал?

Я обернулся и махнул Матфею, трусившему к берегу:

— Вон тот добрый человек — откупщик Матфей. Он едет с нами.

Матфей подбежал ко мне и остановился, ухмыляясь, как дебил, и переводя дух:

— Здрассьте. — И он робко помахал остальным ученикам.

— Добро пожаловать, Матфей, — сказал Джошуа. — Милости просим в Царство.

Затем покачал головой, повернулся и побрел по воде к лодке.

— Он тебя любит, малец, — сказал я. — Ей-же-ей любит.

Так нас стало десять.

Джошуа заснул на груде сетей, накрыв лицо широкой соломенной шляпой Петра. Прежде чем тоже сесть и задремать под мерный плеск волн, я отправил Филиппа на корму объяснять Матфею про Царство и Духа Святого. (Я прикинул, что ему, с его способностью к цифири, легче будет разговаривать со сборщиком податей.) На борту у нас имелись два комплекта братьев, а лодка была бимсом широка, парусности небольшой и очень, очень медленная. Примерно на середине озера я услышал, как Петр сказал:

— Не нравится мне это. Похоже на шторм.

Я подскочил как ужаленный и посмотрел на небо: в самом деле, через горы к востоку от озера переваливались черные тучи — и с приличной скоростью. Молниями они цепляли верхушки деревьев. Не успел я толком продрать глаза, как низкий борт захлестнуло волной, и я вымок до нитки.

— Не нравится мне это. Нужно поворачивать, — сказал Петр, когда нас накрыло плотным пологом дождя. — Судно перегружено, осадка для такого шторма слишком низкая.

— Нехорошо, нехорошо, нехорошо, — запричитал Нафанаил.

Собаки Варфоломея гавкали и выли на ветер. Иаков с Андреем свернули парус и спустили весла на воду. Петр перешел на корму — Иоанн в одиночку уже не справлялся с румпелем. Нас захлестнуло еще одной волной, и Варфоломеева апостола — шелудивого терь-ерчика — смыло за борт.

На дне лодки вода уже стояла по щиколотку. Я схватил ведро и кинулся вычерпывать, кивнув Филиппу, чтоб помогал. Однако тот поддался наистремительней-шему приступу морской болезни из всех, с какими я сталкивался в жизни, и теперь травил за борт.

Тут в мачту ударила молния, озарив все фосфорически-белым сиянием. Сразу же громыхнуло так, что заложило уши. По дну лодки ко мне подплыла Джо-шева сандалия.

— Мы обречены! — взвыл Варф. — Обречены! Джош сдвинул рыбацкую шляпу на затылок и обозрел воцарившийся хаос.

— Ох, маловерные, — вздохнул он. Потом обвел небеса рукой, и буря утихла. Взяла и утихла. Черные тучи втянулись обратно за горы, вода угомонилась до мягкой зыби, солнце засияло ярко и жарко, и от одежды нашей повалил пар. Я перегнулся за борт и выхватил плавучего песика.

Джошуа улегся на место и снова надвинул на лицо шляпу.

— Новенький видел? — шепотом спросил он.

— Еще бы.

— Впечатлился?

— Челюсть до пупа отвисла. Как громом по балде шарахнуло.

— Здорово. Разбудишь, когда приплывем.

Я разбудил его на подходах к берегу. Нас уже поджидал здоровенный псих — он орал что-то с пеной у рта, швырял камни и время от времени угощался пригоршней грязи.

— Притормози-ка, Петр, — попросил я.

Паруса мы снова убрали и подходили к берегу на веслах.

— Я должен разбудить Капитана, — ответил Петр.

— Не, все нормально. У меня есть полномочия тормозить перед психами. — И тем не менее я аккуратно пихнул ногой Мессию: — Джош, смотри, какой любопытный экземпляр.

— Петр, глянь, — ткнул пальцем в фигуру Андрей. — У вас с ним одинаковые прически.

Джошуа сел, опять сдвинул на затылок шляпу и посмотрел.

— Вперед, — распорядился он.

— Ты уверен?

До нашей лодки уже долетали камни.

— А чего тут? — не понял Джош.

— Он очень крупный, — сказал Матфей, объясняя то, что и так было яснее ясного.

— И чокнутый, — добавил Нафанаил, не желая, чтобы кто-нибудь перещеголял его в банальности.

— Он страдает, — сказал Джошуа. — Вперед. Каменюга размером с мою голову впоролся в мачту и срикошетил в воду.

— Я вырву вам ноги и запинаю вас ими, пока вы, обливаясь кровью, будете ползти к своей смерти, — объявил с берега псих.

— Не хочешь сам отсюда до него доплыть? — осведомился Петр, уворачиваясь от обломка скалы.

— Это так освежает — искупнуться после сна, — добавил Иаков.

Матфей встал на корме во весь рост и откашлялся:

— Что значит одна бедная страждущая душа по сравнению со стихшей бурей? Вы же все были со мной в одной лодке, разве нет?

— Вперед, — скомандовал Петр, и мы послушно двинулись вперед: большая лодка, на борту — груз из Джошуа, Матфея и восьми маловерных кусков дерьма.

Джош выпрыгнул из лодки, едва мы проелозили килем по песку. И нацелился прямиком к психу — тот, судя по телодвижениям, готов был раздавить череп Мессии одной лапой. С бесноватого свисали грязные лохмотья, половина зубов сломана, из десен сочилась кровь — грязи переел. Вся физиономия его кривилась и дергалась, точно из-под кожи пытался вырваться клубок червей. Спутанные волосы торчали седыми космами. Прической он и впрямь напоминал Петра.

— Смилуйся надо мной, — проговорил псих. Голос его звучал в горле хором саранчи.

Я соскользнул с борта, и остальные тихонько пошли следом, держась у Джошуа за спиной.

— Как зовут тебя, демон? — спросил Джош.

— А как ты предпочитаешь? — спросил демон.

— Знаешь, мне всегда нравилось имя Савва.

— Нет, ну какое совпадение, а? — сказал демон. — Меня как раз зовут Савва.

— Ты мне мозги трахаешь, правда? — спросил Джош.

— Ага, — смутился демон. — Имя мое — Легион, ибо нас тут целая тьма.

— Изыди, Легион, — приказал Джошуа. — Изыди из этого громилы.

Поблизости паслось стадо свиней, занимавшихся своими свинскими делишками. (Не знаю я, чем они там занимались. Я — еврей, что я понимаю в свиньях, кроме того, что мне нравится бекон?) Из пасти Легиона исторглось зеленое сияние, дымком пронеслось по воздуху и окутало свиней, точно облаком. Через секунду оно всосалось им в пятачки, и хрюшки принялись плеваться пеной и стрекотать, как саранча.

— Пропади ты пропадом, — сказал Джошуа.

При этих словах свиньи кинулись в море, побарахтались, наглотались воды и одна за другой пошли ко дну. Зыбью к берегу прибило штук пятьдесят свиных тушек.

— Как мне тебя благодарить? — спросил пенистый громила. Он уже не исходил пеной, но громилой от этого быть не перестал.

— Расскажи людям своей земли о том, что здесь произошло, — ответил Джошуа. — Расскажи, что явился Сын Божий и принес им благую весть о Святом Духе.

— Только перед тем, как рассказывать, приведи себя в порядок, — посоветовал я.

И он заковылял прочь, этот чудовищный громила, больше нашего Варфоломея и гораздо вонючее, хоть раньше я считал, что вонючее уже некуда. Мы расселись на берегу и разделили немного хлеба и вина — и тут услышали, как из-за дюн к нам приближается огромная толпа.

— Благие вести не лежат на месте, — заметил Матфей, чей розовощекий энтузиазм меня уже слегка раздражал.

— Кто убил наших свиней?

Народ потрясал граблями, вилами и косами. Не похоже, что они пришли сюда за евангельскими наставлениями.

— Ах паскудники!

— Поубивать на хер!

— Все на борт! — скомандовал Джош.

— О, мало… — Очередное замечание Матфея было прервано Варфом, который схватил таможенника за ворот и поволок по песку к лодке.

Братья уже оттолкнулись от берега и стояли по грудь в воде. Потом они перевалились через борт, Иаков с Иоанном установили весла, а Петр с Андреем втащили нас по одному в лодку. Апостолов Варфа мы выловили из воды за шкирки и едва успели поставить парус, как на нас обрушился град камней.

Мы все посмотрели на Джошуа.

— Чего? — спросил он. — Будь они евреи, трюк со свинками прошел бы на ура. А с гоями у меня мало опыта.

В Магдале на берегу нас ждал посыльный. Филипп развернул свиток:

— Это приглашение на ужин в Вифании, в неделю Песаха, Джошуа. Высокопоставленный член Синедриона требует твоего присутствия на ужине в его доме для обсуждения твоего чудесного пастырства. Подпись: Иаакан бар Иебан иш Назарет.

Муж Мэгги. Вот урод. Я сказал:

— Хороший первый день тебе выдался, а, Матфей?