"Герой поневоле" - читать интересную книгу автора (Мун Элизабет)Глава 4Казалось, что она оставила преследовавших ее журналистов далеко позади, оторвавшись на целых два перелета. Наконец-то она на Альтиплано. Но едва она вышла из зала прибытия в главный вестибюль, яркий свет вспышек на секунду ослепил ее. Конечно, они вычислили ее маршрут. Она сделала непроницаемое лицо и, не останавливаясь, пошла вперед. Пусть полюбуются, как она пройдет из одного конца вестибюля в другой. Возможно, им даже удастся посадить кого-нибудь из своих людей на шаттл, но из этого все равно ничего не выйдет. Так, по крайней мере, оправдается ее поездка домой. — Лейтенант Суиза! — Только через минуту, пройдя уже несколько шагов, она поняла, что кричал это не очередной репортер, а ее родной дядя Бертоль. Эсмей оглянулась. Он был в парадной форме, и Эсмей внутренне охнула, представляя наперед, как отреагируют ее флотские знакомые на фотографии в газете. Он встретился с ней взглядом, сразу же вытянулся по струнке и прекратил размахивать руками. Эсмей вздохнула, но остановилась и приветствовала дядю. Когда отец сообщил, что не сможет встретить ее, она решила, что ее вообще не будут встречать… Она совсем не ожидала увидеть Бертоля. — Рад видеть тебя, Эсмайя, — проговорил он. От одного его взгляда газетчики поотстали. — И я вас, сэр, — ответила Эсмей, ни на секунду не забывая о направленных на них камерах и фотоаппаратах. — Бог ты мой, Эсмайя, какой я тебе сэр! Но глаза его блестели, видно было, что такое обращение ему льстит. Звезды на погонах у него сияли, а кругом все щелкали и щелкали камеры. Эсмей рассказала следователю, что ее отец один из четырех областных командующих… Она не рассказала, хотя это должно было быть в ее личном деле, что двумя другими областными командующими были ее дядья — Бертоль и Жерар. — Надеюсь, тебя не заморили голодом во Флоте. Знаешь, бабушка до сих пор уверена, что там ничего съедобного готовить не умеют… Эсмей неожиданно для себя улыбнулась, хотя этот разговор показался ей не совсем уместным. Бабушка, которую он вспомнил, была его бабушкой, не ее. Ей давно уже минуло сто лет, она была таким же оплотом семьи, как и папаша Стефан. — Я в полном порядке, — ответила она и повернулась, надеясь убедить Бертоля не позировать перед камерами. — В порядке, в порядке, Эсмайя. — Он очнулся и осторожно дотронулся до ее плеча. — Мы гордимся тобой. Мы очень рады видеть тебя дома. — Теперь повернулся он. Она заметила, что в толпе находились его адъютанты, сейчас все они стояли позади него. — Когда приедем домой, будем праздновать. Сердце у Эсмей ёкнуло. Ей больше всего хотелось тихонько уехать в эстансию и пожить в комнате с открытыми окнами, за которыми расстилался розовый сад. И спокойно спать ночь напролет, как того требуют внутренние ритмы ее организма. — Нельзя терять время, — сказал он уже более спокойным голосом, пока они проходили по залу отправления. Вокруг было много незнакомых людей, они приветствовали ее тихим цоканьем языка, которое она так хорошо знала. Бертоль провел ее в ожидавший их шаттл и далее, в задний отсек. Адъютанты сразу закрыли за ними все двери. — Что происходит? — спросила Эсмей. Внутри у нее все опять сжалось, она не хотела никого видеть. — Что происходит… тебе все расскажут позднее, — ответил Бертоль. — Мы не стали резервировать весь шаттл целиком, это было бы уж слишком. Просто отдельное помещение. А праздничного застолья избежать не удастся, хотя, я уверен, ты хочешь просто хорошо отдохнуть дома, так ведь? Эсмей кивнула в ответ. Она оглядела адъютантов Бертоля. Войска милиции в корне отличались от войск Флота, знаки отличия, кроме звездочек на погонах, определявших ранг и звание, тоже были другими. Вдруг она все вспомнила. Пехота, бронетанковые войска, ВВС, ВМС, тот флот, который в ее Флоте презрительно именовали «мокрым». Среди адъютантов были представители всех четырех родов войск, все они были старше ее. Тот, на петлицах которого красовались знаки отличия бронетанковых войск, снял наушники и повернулся к Бертолю: — Генерал Суиза говорит, что все готово, сэр. — Твой отец, — пояснил Бертоль. — Он руководит всем там у нас. Почему, тебе станет ясно потом. А пока в шаттлпорте нас ждет официальная церемония встречи. Надеюсь, короткая, — вряд ли твой отец будет ее затягивать, потом парад в городе и официальный прием во дворце. . — Прием? — удалось вставить удивленной Эсмей, пока Бертоль переводил дух. — Да…— На секунду он замешкался, потом понизил голос и сказал: — Видишь ли, Эсмей, когда благодаря твоим действиям удалось спасти целую планету, а твой Флот не удосужился даже признать этого… О боже! Эсмей перебрала в уме все возможные объяснения, но вряд ли он их поймет, все тщетно. Они решили, что — И ты ведь не какая-то захудалая лошадка из заброшенной конюшни, — продолжал Бертоль. — Ты из семейства Суиза. А они обращаются с тобой так… — Очень хорошо, дядя Бертоль, — ответила от в надежде, что он хотя бы перестанет разглагольствовать, раз уж ей не отменить все эти церемонии. — Нет, я с этим не согласен. И Длинный Стол тоже. Они решили вручить тебе орден Звездной Горы… — Нет, только, не это, — пробормотала Эсмей. Ей стало совсем не по себе, она почувствовала, что внутри нее растет волна протеста Но она заставила себя выдавить слово «да», — …и пожаловать тебе титул. Он будет изменен, если ты выйдешь замуж на Альтиплано. О боже, снова подумалось ей. Она не заслуживает всего этого. Это же смешно. Это вызовет… столько проблем, с какой стороны ни посмотреть. Даже если во Флоте к не поймут, что все это делается в качестве упрека им, то уж во всяком случае сочтут все эти церемонии излишествами. И она чувствовала себя ужасно неудобно. — Вряд ли вместе с титулом ты сможешь получить подходящее поместье, — продолжал Бертоль. — Вообще-то, твой отец сказал, что об этом позаботится он сам. Он имел в виду ту небольшую долину, в которой ты так любила уединяться. Вдруг Эсмей почувствовала, что обрадовалась при воспоминании о той маленькой горной долине: на склонах гор там высятся тополя и сосны, луга поросли сочной травой, а ручеек такой чистый и прозрачный. Давным-давно она решила про себя, что все это ее, ее собственность. Если бы подобное было возможно… Тут она вспомнила о некоторых правилах Регулярной Космической службы, которые могли помешать этому. — Не волнуйся, — сказал Бертоль, словно читая ее мысли. — По размерам долина не превышает дозволенного. Твой отец приказал заново провести геодезическую съемку, и ее немного урезали как раз под ледником. Ну вот, если хочешь, можешь теперь освежить в памяти протокол церемонии награждения. Конечно хочет. Майор со знаками отличия бронетанковых войск передал ей куб с информацией не только о самой церемонии, но и с последними политическими новостями и подробностями о роли ее семьи во всех этих событиях. Комиссия по разработке минералов все еще препиралась с Комиссией по биологии моря из-за контроля над развитием бентоса (флоры и фауны морского дна). Некоторые вещи остаются неизменными, но за те годы, что ее тут не было, основной фокус их препирательств переместился с Селинового разреза, где пгибли все колонии, интересовавшие биологов, и где геологи уже начали вести добычу богатейших руд, на Плаанидовый, где бурились новые скважины, а в них находили все новые колонии бентоса. Во многих других мирах подобная склока прошла бы незамеченной, но на Альтиплано Комиссия по разработке минералов представляла сторонников Светской школы, в то время как Староверы и Лейбсердца поддерживали Комиссию по биологии моря. А это значило, что спор о том, жива или мертва очередная колония и можно ли начинать разработку нового месторождения, мог привести к религиозным бунтам до всей планете. — Санни, — вставил Бертоль, когда она отключила экран, — снова связалась с Лейбсердцами. Эсмей отчетливо вспомнила тот момент, когда ее романтическое увлечение ночным небом переросло в желание навсегда покинуть родной дом. Ее тетка Санни, Санибель Ареша Ливон Суиза, и дядюшка Бертоль кричали друг ва друга, сидя по разные стороны огромного обеденного стола. Санни принадлежала к Лейбсердцам я была так же консервативна и набожна, как и Староверы. Эсмей нравилась философия Лейбсердец, но когда Санни впадала в ярость, Эсмей ее просто боялась. Однако именно Бертоль скинул со стола бесценный шоколадного цвета кувшин, и черепки с лилиями и лебедями разлетелись во все стороны по всей комнате. Ее отец вошел в столовую, когда ссора почти закончилась. Санни собирала с полу осколки, а Бертоль все еще кричал. За отцом шел папаша Стефан, он пристыдил их и добился, чтобы они извинились друг перед другом и скрепили мир пожатием рук. Эсмей не поверила в этот мир. Все осталось по-прежнему, настоящего согласия между Санни и Бертолем так и не наступило, и вот она снова очутилась в гуще этих дрязг. — Теперь меня это не касается, — ответила она. — Я здесь только в отпуске. — Она любит тебя, — сказал Бертоль. Он мельком взглянул на своих адъютантов, те старательно пытались делать вид, что ничего не слышат. — Она говорит, что ты единственная разумная представительница своего поколения, а теперь ты еще и совершила героический поступок. Эсмей почувствовала, что краснеет. — Вовсе я не героиня. Я всего лишь… — Эсмей, мы твоя «Еще больше», — подумала Эсмей. Но вслух ничего не сказала, а то будет хуже. — Они просто не знали, что я там, а когда поняли, было уже поздно, — ответила она. — Значит, ты оказалась хитрее их капитана. Настоящая героиня, Эсмей. Привыкай к этому. Ты несешь там наш флаг, Эсмей, и у тебя это хорошо получается. Она вовсе не несет — И Санни очень гордится тобой, — продолжал Бертоль. — Она хочет поговорить, расспросить тебя о Флоте, о твоей жизни там. Наверняка спросит, встречаешься ли ты с кем-нибудь и пара ли он тебе? Иначе плохо я знаю Санни. — И он смущенно рассмеялся. Тогда, давно, у нее были свои причины для отъезда. Ей надо было уехать от всего, что ее окружало. Однако сердце у нее билось быстрее при мысли, что вот наконец-то все семейство единогласно одобряет ее поведение, все смотрят на нее как на взрослого человека, который что-то совершил сейчас, а не когда-то в отдаленном будущем. Звездная Гора… Когда она была маленькой девочкой, она помнит того первого солдата, которого награждали орденом Звездной Горы на ее глазах. Он стоял, худощавый, рыжеволосый, одно плечо выше другого. Она не могла оторвать взгляда от ордена на голубой с серебром ленте, который висел на шее солдата, пока наконец кто-то из взрослых не увел за собой. Ни один человек на Альтиплано не может быть равнодушным к ордену Звездной Горы… И можно никому не объяснять, что происходит у нее в душе. На взлетном поле шаттлпорта единственными представителями прессы оказались журналисты Центрального агентства новостей Альтиплано, одетые в зелено-алую форму. Никто не пытался с ней заговорить, никто не пытался протиснуться поближе. Она знала, что, хотя они и видели, как она вышла из шаттла, прошла все здание аэровокзала и села в ожидавшую ее машину, в газете появится всего-навсего одна фотография в конце полосы, которую напишет старший «аналитик». Никто не будет добиваться интервью с ней, здесь такое поведение считалось грубым и неуважительным. Ее отец в окружении других офицеров приветствовал ее так же официально, как и дядя Бертоль. Она ответила подобающим образом и только после этого они обнялись и расцеловались. Хотя вел он себя все же не как отец, а скорее как старший по званию — младшего товарища, которого ожидают награда и похвала. Ее представили главному адъютанту отца, его помощнику, потом провели между двумя рядами милицейских войск в комнату отдыха для женщин. Там ее ждали две хлопотливые горничные, готовые обновить макияж и привести в порядок растрепавшиеся волосы. В результате ее обрызгали чем-то очень пахучим, теперь небось кожа на голове будет зудеть дня два, не меньше, но она решила не обращать на это внимания. Они в секунду сняли с нее мундир, отгладили его, одним взглядом оценили блузку и настояли на том, чтобы она надела свежую. Освежившись и, как ни странно, даже взбодрившись после суеты горничных вокруг нее, Эсмей снова вышла в вестибюль и застала отца и дядю за спором. Они старались говорить как можно тише, чтобы никто не слышал. — Всего лишь одна тучка, — убеждал дядя. — Дождя может вообще не быт — Всего один выстрел, — вторил отец. — Он может и не попасть в цель. Я не собираюсь полагаться на волю случая. Если, она промокнет… Ага, вот и ты, Эсмей. К городу приближаются грозовые облака, мы поедем на машине… — Вовсе не так страшно, — проворчал Бертоль. — И не делай вид, будто ты хотел, чтобы она ехала верхом. Эсмей уже и забыла, что на Альтиплано все официальные церемонии проводились верхом. Она поблагодарила неизвестное божество за то, чта оно послало эти грозовые облака, — слава Богу, отец просто терпеть не мог, как начинали виться ее волосы, если ей случалось промокнуть под дождем. Хорошо, что здесь нет представителей Флота и никто не отпустит грязной шуточки насчет отсталых военных, все еще ездящих верхом. Конечно же, конный парад все равно состоялся, хотя сама она была в машине. Эсмей наблюдала, как вымуштрованные кавалеристы легко соблюдали строй ные ряды, лошади все делали в унисон, их блестящие крупы то сходились, то, наоборот, расходились. Всадники сидели в седле с абсолютно ровными спинами, поводья были опущены, лица у всех были непроницаемые. Казалось, выражение этих лиц не изменится, даже если лошади встанут на дыбы… Хотя, конечно, лошади тоже были слишком вышколены, чтобы позволить себе такое. За лошадьми она видела толпу зрителей на тротуарах и лица людей в окнах высоких зданий. Кое-кто размахивал красно-золотыми флажками Альтиплано. Эсмей не была дома в течение десяти обычных лет. Она уехала отсюда неуклюжим подростком. Судя по ее собственным воспоминаниям, ее тогда можно было выставлять образцом юношеской неприспособленности к чему бы то ни было. Ее все не устраивало, одежда сидела на ней колом, ум отвергал все вокруг, эмоции вообще били через край. Она не вписывалась в семейную жизнь дома, и ей не так уж трудно оказалось привыкнуть к жизни в подготовительной школе Флота, куда она тоже совершенно не вписывалась. Она считала тогда, что ко времени окончания Академии превратится в белую ворону, что ее реакции на все окружающее всегда будут отличаться да реакций нормальных людей. Она не понимала тогда, что все эти чувства и эмоции были свойственны подростковому возрасту, а частично еще усугубились разлукой с родным домом. Теперь, греясь на родном солнышке и чувствуя силу тяготения родной планеты, она расслабилась я поверила, что и вправду приехала домой. Она не испытывала этого чувства с тех пор, как выросла. Все цвета вокруг были такими естественными, она уже успела позабыть, что они могут быть такими, а мышцы ее пели, что нужна им именно такая сила тяготения, а вовсе не стандарт «Г». Когда Эсмей вышла из машины и поднялась по красным каменным ступеням дворца, она удивилась, что ноги ее автоматически ступали куда Она оглядела людей, толпившихся теперь вокруг нее в зале. Люди всегда останутся людьми, но их внешний вид зависит от генома и от миров, в которых они родились. Фигуры людей здесь казались ей знакомыми, к этим лицам она привыкла с детства: выступающие скулы, выдающиеся вперед подбородки, глубоко посаженные глаза и густые брови. Эти длинные руки и ноги, большие ладони и ступни, широкий костяк — это ее люди, она знает этот тип. Здесь она действительно дома, по крайней мере так говорило ее тело. «Эззмайя! С'оорт семзз заллас!» Эсмей обернулась, она уже привыкла к диалекту Альтиплано, хотя ее родственники говорили не с таким резким акцентом. Поэтому она прекрасно поняла приветствие в свой адрес. Она не сразу узнала сухопарого старика, который стоял перед ней, вытянувшись по струнке. На его мундире красовался яркий галун, знак отличия старшего сержанта. Адъютант отца прошептал ей в наушник имя. Старший сержант в отставке Себэстиан Корон…. Ну конечно же. Он всегда был рядом с тех пор, как она только себя помнит, всегда вежливый и корректный и всегда обожавший ее, старшую дочь своего командира. Как только она услышала родную речь, язык ее сам по себе начал говорить так же. Она поблагодарила его за поздравления, как следовало по протоколу, и в ответ он широко улыбнулся. — А как ваша семья, все сыновья вашего тела и дочери вашего сердца? Да разве нет теперь у вас внучков и внучек? Корон не успел ответить, отец протянул ему руку. — Ты можешь зайти позже, — сказал отец Корону. — Сейчас надо, чтобы она поднялась наверх… Корон кивнул, поклонился Эсмей и отступил назад. Отец повел ее дальше. — Надеюсь, ты не будешь против его присутствия, он так гордится тобой, словно он твой отец. Он хотел прийти… — Конечно не буду. Она посмотрела вверх, куда уводила лестница, застеленная зеленым ковром. Ей всегда так нравилось витражное окно на лестничной площадке, от этого витража на ковер струился золотой и кроваво-красный свет. Дворцовая стража в золотой с черным униформе стояла по стойке «смирно», чем-то напоминая перила самой лестницы. Взгляд их был устремлен в пустоту. Когда она была маленькой, она часто думала, а что будет, если их пощекотать, останутся ли они такими же неподвижными или нет, но так никогда и не попробовала — случай не подвернулся, или смелости не хватило. Сейчас она проходила мимо них и не без удовольствия разбиралась в этой мешанине прошлых воспоминаний и теперешних ощущений. — И он хочет, чтобы ты сама ему обо всем рассказала, хотя бы что-то… — Конечно, — ответила Эсмей. Лучше уж она расскажет все старику Корону, чем какому-нибудь свежевыбритому молодому офицеру милиции, вон их сколько повсюду. Корон научил ее основам всего, даже отец о многом не догадывается. Однажды летом в Варсимле именно под бдительным оком Корона она читала учебники по тактике боя небольшими группами. — Он уже сильно постарел, — продолжал отец. — Но он не один раз спасал мне жизнь. — Отец посмотрел вперед, по направлению верхнего зала. Там их ожидали офицеры в парадной форме, они выстроились полукругом. — Вот мы и пришли. Советники Длинного Стола… У тебя хватило времени в машине?.. Нет, не хватило, но для этого и существовали наушники. С большинством из советников она встречалась раньше, она знала их, как дети знают высокопоставленных гостей, приходящих в дом родителей. Она бы ни за что не вспомнила, что Кокеролл Морданз являлся советником по морским ресурсам, но она прекрасно помнила, как он однажды упал с лошади во время игры в поло и лошадка дяди Бертоля аккуратно через него перепрыгнула. Теперешний председатель Длинного Стола, Ардри Кастендас Гарланд, однажды споткнулся, когда входил в столовую, и опрокинул маленький столик с горячими полотенцами, прабабушка тогда отругала Эсмей за то, что она даже не отвернулась в этот момент, хотя бы ради приличия. — Эсмей… Лейтенант Суиза! — приветствовал ее председатель. Он вовремя поправился и взял официальный тон, наиболее подходящий для подобной церемонии. — Почту за честь…— Он запнулся, а Эсмей позволила себе внутренне улыбнуться. На Альтиплано не знают, как выразить почтение такой особе, как она, — женщине-военному офицеру, герою. В ней боролись два желания: помочь председателю выйти из затруднительного положения и оставить все как есть. Пусть попотеет, ведь это они решили сделать из нее героя. Пусть сами и выкручиваются. — Моя дорогая, — наконец произнес он, — извини меня, но я всe время вспоминаю тебя прелестным ребенком. Очень трудно совместить этот образ с тем, кем ты выглядишь теперь. Эсмей готова была закатить ему пощечину. Прелестный ребенок! Она была мрачной, неуклюжей девчонкой, а до этого такой же неуклюжей маленькой девочкой… Вовсе не прелестной, а трудной и странной. А теперь тоже все очень просто — она младший офицер Регулярной Космической службы. — Замечательно,—сказал человек, которого она не узнала. Лидер Оппозиции, подсказал наушник. Орайас Леандрос. Он улыбнулся ей, но улыбка предназначалась председателю. Он думает, что сможет сделать на ней политическую карьеру. — Председатель Гарланд! — быстро проговорила Эсмей. Ей не нравился ни тот, ни другой, но она прекрасно знала, как вести себя в подобных случаях. — Мое теперешнее затруднительное положение вряд ли может поставить вас в больший тупик, чем меня саму. Отец рассказал мне, что вы желаете наградить меня, но вы должны понимать, что оказываете мне этим слишком большую честь. — Вовсе нет, — ответил Гарланд. Он уже пришел в себя и, мельком взглянув на соперника, продолжал: — Очевидно, военные способности передаются в вашем семействе по наследству. Вне сомнения, ваши сыновья… — Он остановился, снова запутавшись в принятых на Альтиплано фразах. То, что прозвучало бы прекрасным комплиментом в адрес мужчины, в данном случае можно было расценивать в лучшем случае как неучтивость. — Меня так давно не было дома. — Эсмей сменила тему, пока Орайас Леандрос не успел сказать что-нибудь язвительное. — Может быть, представите мне всех советников? — Конечно. — Гарланд уже слегка вспотел. Как получилось, что его выбрали председателем? Он так и остался неуклюжим в словах и делах. Но он справился с представлением, а Эсмей автоматически улыбалась кому и когда следовало. Церемония награждения показалась ей немного странной: она ничего не успела почувствовать. Из наушника все время слышался тихий голос, подсказывавший ей, что и когда говорить, как на что реагировать, и она не могла сосредоточиться ни на чем другом… чувство смущения, которое она испытала, когда впервые услышала, что ей будет вручена высокая награда, не могло перебить напряжения от желания сделать все как надо. Сам орден Звездной Горы — диск, на котором голубой и черной глазурью была изображена гора на фоне неба, на самой вершине этой горы блестел небольшой бриллиант — не вызвал у нее ни чувства гордости, ни чувства вины. Она наклонила голову, когда председатель надевал ей на шею орден на широкой голубой с серым ленте. Ее удивило, что тот оказался таким легким. После этого все, что от нее требовалось, — это стоять и отвечать на церемониальные приветствия. А люди все подходили и подходили. Спасибо, я очень рада, как мило с вашей стороны, как замечательно, вы так добры, большое спасибо, очень мило, как я рада… И вот наконец последний человек — седоволосая старушка, какая-то дальняя родственница бабушки Эсмей, прошла от отца к ней, а потом к председателю. Эсмей едва успела глотнуть какого-то сока с резким вкусом и съесть несколько печений, а отец уже снова торопил ее в машину, которая должна была отвезти их домой. Она бы с удовольствием осталась во дворце подольше, ведь многие из присутствующих, с которыми она лишь мельком обмолвилась словом, да и то официальным, когда-то были ее друзьями. Она была бы не против побродить в городе по магазинам, купить себе кое-что из одежды. Но ее никто ни о чем не спрашивал, как если бы она все еще была школьницей. Генерал сказал, что надо ехать, и они поехали. Она старалась быть спокойной. — Папаша Стефан, — сказал отец, — чувствует себя неважно, поэтому и не явился на церемонию. Но он устроил дома прием для всех родственников. Она не могла представить, как это папаша Стефан может неважно себя чувствовать. Он был седым, когда она еще была девочкой, но всегда полон сил и энергии, всегда верхом, всегда за работой, ни в чем не уступая ни сыновьям, ни внукам. Значит, все изменилось. Она знала, что так и должно быть, но… так трудно было думать о переменах, когда вот же тот самый воздух, та самая сила тяжести, те же запахи. Здания, мимо которых они проезжали, крепкие каменные здания с магазинами и банками, тоже были такими же, как и раньше. За городом пастбища и луга тянулись до самых гор, тоже как и раньше. Эсмей смотрела в окно. Как приятно видеть все эти знакомые с детства места. Черные Зубы — в этих темных скалах находится легендарное логовище Великого Дракона. Когда она была маленькой, то верила, что сказки о драконах повествуют о реальных событиях. Она считала, что логовище дракона битком забито его сокровищами. И была горько разочарована, когда узнала, что Великим Драконом называли группу повстанцев, которые, судя по легенде, убили первого владельца Альтиплано и всю его семью. Когда Эсмей училась в школе, они ходили в поход в «логовище». Это оказался обыкновенный бункер, встроенный в скалу с одной стороны каньона. К югу от Черных Зубов высились другие пики откоса Ромильо, в сравнении с Зубами они казались маленькими. Эсмей вглядывалась в мелькавшие мимо километр за километром пастбища, высматривая, когда же будет поворот в родовую эстансию. Вот они, длинные ряды искусственных посадок вдоль дороги, до самого поворота. Машина замедлила ход и остановилась на обочине. Отец обернулся к ней. — Не знаю, соблюдаешь ли ты наши ритуалы, — сказал он. — Но мы, когда кто-то возвращается из дальнего путешествия, зажигаем свечу. И сейчас я зажгу свечу. Эсмей почувствовала, что ее лицо заливает краска. Плохо, что она забыла, но гораздо хуже, что отец решил, будто она может пренебречь обычаем. — Я тоже, — ответила она и вылезла из машины. Ноги одеревенели от долгого сидения, к тому же она чувствовала себя ужасно неловко. Она не соблюдала ритуалы с тех пор, как покинула дом. Она не знала, сможет ли вспомнить правильные слова. Святилище было встроено в стену у ворот эстансии. Под нишей стоял ряд свежих венков. Она чувствовала сладкий цветочный запах и еще более сильный аромат больших деревьев. Даже в детстве, при всей своей фантазии, Эсмей никогда не могла разобрать, кого же изображает статуя в нише. Однажды она совершила глупость, сказав, что статуя напоминает ей расплавленный шарик. Больше она никогда этого не говорила, но часто об этом думала. Теперь, свежим взглядом, она снова заметила, что статуя действительно похожа на серый расплавленный блестящий шарик, чуть больше по высоте, чем по ширине. У основания статуи подсвечники, как всегда, были начищены до блеска, а сбоку стояла коробочка с белыми свечами. Отец взял одну свечу, поставил ее в зеленый стеклянный подсвечник и зажег. Эсмей тоже взяла свечу, зажгла ее от свечки отца и поставила рядом. Отец не проронил ни слова, она тоже. Так они стояли рядом и внимательно наблюдали, как ветерок колышет пламя свечей. Потом отец оторвал от ветки дерева несколько хвоинок и положил их сверху на пламя. Вверх поднялся голубой дымок. Эсмей вспомнила, что ей надо нагнуться, подобрать камешек и положить его в пламя свечи. Они вернулись в машину. Окна теперь были открыты, и в лица им дуд свежий ветер. Отец продолжал молчать. Эсмей откинулась на сиденье, наслаждаясь всеми оттенками золотою и зеленого цветов. По обе стороны подъездной аллеи были рядами посажены вытянувшиеся вверх хвойные деревья. Аллея растянулась на целый километр. Справа раскинулись фруктовые сады, сейчас они уже отцвели. Кое-где на ветках она видела гроздья зеленых плодов… В дальней части сада уже должны созревать сливы. Слева тянулись поля для игры в поло, траву на них стригли специальным образом, так что появлялся перекрещивающийся узор.» Вот и сейчас кто-то работает в поле. Ближе к дому буйно цвели клумбы. Машина обогнула дом и въехала на посыпанный гравием двор, который мог вместить отряд кавалерии. Когда-то в давние времена его так и использовали. Широкий портик, затененный виноградными лозами, их толщина у основания с хороший древесный ствол… Две ступеньки вверх к широкой двустворчатой двери» И вот она дома. Но разве теперь это ее дом? Ничто не изменилось… По крайней мере на первый взгляд. Вот ее комната, та же узкая белая кровать, полки, заставленные старыми книгами, на стеллаже для информационных кубов те же знакомые кубы. Старые ее вещи убрали, но кто-то уже уснет распаковать багаж. Эсмей знала, что найдет в каждом из ящиков. Она разделась и повесила форму на вешалку слева: ее заберут, почистят и повесят на правую сторону. А сейчас с правой стороны висели два костюма, не ее. Кто-то предлагал на выбор одежду для семейного: обеда. Ей пришлось признать, что на вид оба костюма выглядели куда как более комфортно, чем все, что ей удавалось купить на других планетах. Она прошла по знакомому вестибюлю в большую квадратную ванную комнату с двумя душевыми, кабинками и огромной ванной… После корабельных удобств все это казалось, огромным к слишком роскошным. Но один раз можно себе позволить… она повернула указатель на двери, остановила его на пометке «длительное купание в ванне» и улыбнулась. Он» обожала принимать долгие горячие ванны. Когда она спустилась вниз, одетая в длинную кремового цвета тунику поверх мягких свободных коричневых брюк, ее уже ждали отец и мачеха. Мачеха, женщина от природы элегантная, одобрительно кивнула, и Эсмей, непонятно почему, очень рассердилась. Без сомнения, именно мачеха выбрала этот костюм и повесила его в шкаф… Эсмей захотелось тут же сорвать и сбросить с себя одежду… Но офицер Регулярной Космической службы не может позволить себе подобное поведение. Кроме того, за ней наблюдали сводные братья — сыновья мачехи и ее отца — и другие люди, входившие в этот момент в зал. Oна улыбнулась мачехе и пожала протянутую руку. — Добра пожаловать домой, Эсмайя, — проговорила мачеха — Надеюсь, тебе понравится обед. — Конечно понравится, — ответал за нее отец. Обед проходил в неофициальной столовой, широкие окна смотрели на мощеный дворик с бассейном посредине.. Эсмей даже слышала сквозь гул голосов, как струятся воды фонтана и кто-то ходит по дворику. Она собиралась сесть на свое обычное место, но кто-то уже сидел там, какой-нибудь двоюродный брат наверное. И отец провел ее во главу стола, усадив слева от папаши Стефана. Прабабушки за столом не было, она будет ждать Эсмей после обеда в своей гостиной. — Ну вот и мы, — сказал отец. Папаша Стефан состарился, похудел, кожа на лице обвисла. Но глаза оставались такими же острыми, рот таким же твердым, даже когда он улыбнулся ей. — Твой отец говорит, что ты не забыла, как возлагать подношение в святилище по возвращении домой, — сказал он. — А помнишь, как надо благословлять пищу? Эсмей зажмурилась. Уехав с Альтиплано, она с радостью и думать забыла о чистой и нечистой пище, благословениях и проклятиях, раз и навсегда отказалась от специального нижнего белья, которое, по правилам родной планеты, должна была непременно носить девушка из добропорядочного семейства. Она не ожидала, что ей окажут подобную честь… Честь и экзамен одновременно… И все это прекрасно понимают. Обычно только сыновья и сыновья сыновей благословляли пищу во время обеда, дочери и дочери дочерей испрашивали утренней милости на окончание ночного поста, а во время полуденной еды все молчали. Она осмотрела стол: что там лежит на больших блюдах?.. От этого многое зависело… и еще больше удивилась, заметив пять блюд. Это значило, что в ее честь зарезали целого теленка. Она никогда не слышала, чтобы женщина благословляла такую трапезу, но слова она, оказывается, помнила. — Назад из тлена…— начала она и проговорила все до конца, запинаясь несколько раз в тех местах, где по тексту молитвы явно предполагалось, что произносить ее будет мужчина, и ей приходилось либо упоминать себя в мужском роде, либо на ходу менять слова. — От отца к сыну перешло это ко мне, и я посылаю это дальше… Уже после первого года в подготовительной школе Флота она почти не думала о родной культуре, она и не замечала раньше, насколько ограничен их язык. Попав во Флот, она сначала была шокирована простотой отношений между полами, тем, что обращение «сэр» одинаково употребляли как при обращении к мужчине, так и при обращении к женщине. Во Флоте было два разных понятия для определения генных родителей и родителей-воспитателей, но не было понятий матери и отца. На Альтиплано не было термина «родители», и хотя все знали о современных методах воспроизведения потомства, вряд ли кто-нибудь пожелал бы к ним прибегнуть. Она закончила благословение, все еще думая об этих несоответствиях, и папаша Стефан вздохнул. Эсмей посмотрела на него: глаза его блестели. — Ты не забыла… у тебя всегда была прекрасная память. Эсмайя. — И он кивнул. Слуги подошли к столу. Большие блюда перенесли на буфеты, чтобы нарезать мясо, а на столе появились тарелки с супом. Во Флоте кормили вполне прилично, но здесь была еда ее детства. Синяя тяжелая тарелка с пюреобразным маисовым супом, приправленным зелеными и красными листьями… Внутри у нее все сжалось от знакомых запахов. На ложке, которой она ела суп, был выгравирован семейный герб, ложка лежала в руке как влитая. Вслед за супом подали первый салат, а к тому времени нарезали мясо и разложили его на синих с белым блюдах. Эсмей взяла три куска, немного желтых маленьких картофелин, которые всегда выращивали на семейном огороде, и полную ложку моркови. Стоило долго ждать, чтобы потом так вкусно поесть. Вокруг нее тихо беседовали родственники, она их не слушала. Сейчас ее интересовала лишь еда. Она даже не давала себе осознать, как ей не хватало именно такой еды. Пышные воздушные булочки могли бы летать в небе вместо облаков… Масло в виде геральдических животных. Она помнит формочки для масла, они висели рядком на кухне. И булочки она помнит, им ни в коем случае не надо давать остывать, тогда они высыхают и становятся безвкусными. Еще их можно макать в свежее масло или в мед. Когда она встала из-за стола, чтобы выйти подышать свежим воздухом, казалось, про нее уже все забыли. Обед закончился, и слуги убирали посуду. — Это дело чести, — говорил папаша Стефан ее двоюродной сестре Люси. — Эсмайя никогда бы не подвела, когда дело касается чести семьи. Эсмей сощурила глаза. Представления папаши Стефана о чести семьи для всех других были настоящим дремучим лесом, которых никто никогда до конца не исследовал. Она лишь надеялась, что папаша Стефан не вынашивает какого-нибудь плана, где она окажется в роли главной героини. Люси было столько же лет, как и Эсмей, когда та уехала из дома, и внешне Люси очень напоминала ту прошлую Эсмей. Высокая, долговязая и нескладная, мягкие каштановые волосы стянуты сзади, но непослушные пряди нарушали весь задуманный эффект и кое-где выбивались наружу. Одета она была в специально купленную для такого случая одежду, но выглядело все на ней старомодно инеловко. Люси подняла глаза, встретилась взглядом с Эсмей и покраснела. От этого вид у нее сделался мрачным. — Привет, Люси, — проговорила Эсмей. Она уже приветствовала папашу Стефана и стариков, а кузины и кузены стояли в самом низу списка обязательных приветствий. Ей хотелось сказать что-нибудь бодрящее, но спустя десять лет она и не представляла, чем может увлекаться Люси, зато, прекрасно помнила, каково ей было, когда старшие считали, что она все еще играет в куколки. Папаша Стефан улыбнулся Эсмей и похлопал Люси по плечу. — Эсмайя, ты, должно быть, не догадываешься, что Люси лучше всех в классе играет в поло. — Вовсе не лучше, — огрызнулась Люси. Уши у нее уже пылали. — А может, все-таки лучше, — сказала Эсмей. — Ну уж на крайней мере лучше меня — В обеих, — ответил папаша Стефан. — В этом году мы с нетерпением ждем побед на чемпионатах. — Если нам повезет, — отвечала Люси. — А уж если об этом зашла речь, я хотела спросить о кобыле, которую показывал мне Олин. — Спроси у Эсмей. Для нее отец купил несколько лошадей, и эта кобыла одна из них. В глазах Люси сверкнул гнев. Эсмей удивилась и подарку, и неожиданной реакции сестры. — Я не знала об этом, — сказала она. — Отец ничего не сказал мне. — И, взглянув на Люси, добавила: — Если тебе нравится одна из этих лошадей, я уверена… — Не обращайте внимания, — ответила Люси и встала из-за стола. — Мне бы не хотелось отнимать у вернувшейся героини часть добычи. — Она попыталась сказать это равнодушно, но горечь перебила все остальные чувства. — Люся! — Папаша Стефан метнул на нее уничтожающий взгляд, но Люси уже выскочила за дверь. В этот вечер она больше не появлялась. Никто не обратил внимания на инцидент, все потихоньку выходили из-за стола. Эсмей помнила, что, когда она была подростком, никто не обсуждал подобные происшествия при посторонних. Но она не завидовала Люси: ох и достанется же ей от Санни, когда они останутся наедине! |
||
|