"Нулевой цикл. Научно-фантастические рассказы" - читать интересную книгу автора (Фрадкин Борис Захарович)6И вот наступил день, когда стоявший уже на пороге школы юноша Лапин испытал ни с чем не сравнимое чувство озарения. Его поразила удивительная догадка: если существуют положительные температуры, если почти достигнут абсолютный нуль, почему бы не быть температурам и по другую сторону нуля? Ведь это же так логично? Тогда он думал, что является первым человеком в мире, задавшим себе такой вопрос. Эта обманчивая самоуверенность определила его жизненный путь. Она привела его на физмат столичного университета, после окончания которого он стал восходящей звездой в научном мире. И вот четыре с небольшим года тому назад он возвратился в родной город, чтобы привести в исполнение свои самые сокровенные замыслы. Здесь, спустя шестнадцать лет, судьба снова свела его с Ошкановым. Заглянув как-то по своим делам в проектное бюро завода холодильных установок, он признал в одном из пожилых конструкторов того самого незадачливого лектора, который, сам того не ведая, определил путь Лапина в науку. Лапин не был сентиментален, но при виде Ошканова испытал странное безотчетное беспокойство. Что-то осталось недодуманным, мимо чего проходил он все годы своих творческих успехов и что каким-то образом оставалось связанным с Ошкановым. Начальник группы, в которой работал Ошканов, рассказал Лапину: — Оригинальный человек наш Ефим Константинович. И вроде в годах уже, а голова забита черт знает чем. Иногда такое разведет, чего и на философских семинарах не услышишь. А больше молчит. Так «молчуном» его в бюро и кличут. — Сколько лет работает, а все рядовым, — подивился Лапин. — Да все по той же причине — голова глобальными проблемами забита. Революционные перевороты в науке ему грезятся. А нам все это до лампочки, обыкновенных хлопот хватает. Ну так вот, попробовали как-то раз его ведущим поставить, вакантное место образовалось. Хлебнули с ним тогда. Ни организовать людей, ни распределить задания не сумел. Представляете, конструкторов с утра до вечера в диалектике просвещал, а всю проектную работу, рассчитанную на группу, потом один умудрялся делать. — Значит, как рядовой конструктор, он кое-чего стоит? — О, да! Вот уж чего у него не отымешь. Чувство ответственности в жизненную потребность превратилось. После Ошканова ни расчеты, ни чертежи можно не проверять — ошибок все равно не сыщешь. Несколько дней после этого разговора Ошканов не выходил из головы Лапина. Между тем работа над тахионным генератором близилась к завершению. Недалек был день, когда теоретические исследования, пройдя через горнило ЭВМ, должны были обратиться в металл, в конкретные формы деталей, в чудо-машину. Нетерпение начали проявлять все, участвовавшие в создании генератора, — лаборанты, инженеры-исследователи, младшие и старшие научные сотрудники. Теперь каждый раз включали испытательный стенд с таким чувством, с каким саперы заводят механизм мины замедленного действия. И только Георгий Михайлович оставался по-прежнему веселым и шумливым. Он экспериментировал с присущей ему внешней беззаботностью. Но аппаратура в его присутствии работала под стать симфоническому оркестру, управляемому дирижером высшего класса. Случалось, Лапин на ходу менял порядок проведения эксперимента, принимая решения неожиданные и, казалось бы, противоречащие здравому смыслу. Но результаты приводили в шумный восторг даже его именитых единомышленников с высокими учеными званиями… Случалось, с Лапиным спорили. Доказывая свою точку зрения, он приходил в веселое возбуждение, кричал и жестикулировал, словно находился в обществе людей с тугим ухом. Но никогда не обрывал спорщика, не выставлял в качестве аргумента свое вето руководителя. Даже с лаборантами спорил на равных. Он убеждал ясностью своего мышления, силой своей логики и, наконец, результатами экспериментов. И кому бы пришло в голову, что именно в эти горячие дни, когда успех был уже не за горами, Лапина все сильнее одолевает чувство настороженности и безотчетной тревоги. Не странно ли — он, уже достаточно известный ученый, которого прочили в академики, все острее ощущал свою неполноценность. Однобокость мышления — так он втайне охарактеризовал ее. Техническая сторона открытия решена, это верно. Но ведь он не просто ученый, он — коммунист-ученый. Он обязан заглянуть в будущее своего детища, в те социальные последствия, которые оно может повлечь за собой. Однако Лапину не удается заставить себя задержаться хотя бы на день, на час, взглянуть на свои исследования со стороны глазами бесстрастного аналитика. Его мозг до отказа забит математическими уравнениями. Но так продолжаться не может. Если его самого не хватает, чтобы быть одновременно и математиком и диалектиком, значит, нужно призвать кого-то в союзники, кого-то такого, кто так же одержим диалектикой, как он, Лапин, одержим чисто физической сутью открытых им явлений. …Прихватив с собой бутылку коньяка и кулек с апельсинами, он отправился к Ошканову. Ефим Константинович встретил гостя настороженно. Видно было, что о Лапине он наслышан. — Я бы хотел потолковать с вами, — сказал Лапин. — Если не возражаете, конечно. — Милости просим. Только бутылочку оставьте в прихожей, мы ничего такого не потребляем. Первое же, что удивило Лапина, когда он вошел в комнату, — обилие книг. Самодельные стеллажи занимали все стены от пола до потолка. Полки с книгами примостились даже в проемах над дверями, в прихожей, над входом в кухню. Взгляд у Георгия Михайловича был острый, он сразу отметил обилие философской литературы: увесистые тома Энгельса, Гегеля, Спинозы, полные собрания Маркса, Ленина, философские трактаты Маха, Бора, Эйнштейна, Бернала, Винера… Было множество вообще неизвестных Лапину авторов. Изрядное место занимала и техническая литература, но с каким странным вкусом подобранная! «Проблемы транспорта»… «Прогнозы на третье тысячелетие»… «Вопросы происхождения нефти»… «Современная бионика»… И вдруг… научная фантастика! Стеллаж за стеллажом, прямо глаза разбегаются. Фантастика рядом с Марксом и Лениным не причуда ли слегка выжившего из ума человека? Нет, именно это соседство сразу успокоило Лапина и утвердило в том, что являлось для него только догадкой. Ошкановы жили весьма скромно. Телевизор допотопного изготовления. Письменный стол для школьника, на нем измызганная, истертая печатная машинка с начатым листком. Заглянуть в листок Лапин не решился, хотя испытывал большое искушение сделать это. На полу пестренькие домотканые половики, на окнах портьеры из зеленого ситца. Четыре жестких стула за круглым столом, а у письменного стола крашеная табуретка. Количество стульев свидетельствовало о том, что круг знакомых у Ошкановых весьма ограничен. Жена Ошканова, Марина Давыдовна, по годам была старше мужа, но выглядела куда моложе. До выхода на пенсию она работала медицинской сестрой у отоларинголога. В ее черных, собранных в узел на затылке волосах не было ни одной сединки. Чувствовалось, что это очень жизнерадостная, подвижная женщина, которая не прочь посудачить с соседками. Полнота только подчеркивала ее миловидность. И лишь приглядевшись, Лапин различил на ее лице глубоко запрятанные потаенную грусть и усталость. Видимо, жизнь с Ошкановым не была для нее безмятежной. — Садитесь, пожалуйста, — у Марины Давыдовны был мягкий протяжный голос. Лапин сел за круглый стол. На минуту заколебался: стоит ли нарушать мирный покой этих пожилых людей? И вообще, не ошибается ли он, ожидая столь многого от такого, судя по всему, беспомощного, ничего не добившегося в жизни человека? Ошканов сел напротив Лапина, ничего не спрашивая и предоставив гостю самому объяснять цель своего визита. — Ефим Константинович, будьте любезны, несколько листков чистой бумаги, — попросил Лапин, — я постараюсь вас не задерживать. Бумагу поспешила принести Марина Давыдовна и села чуть позади мужа, но так, чтобы тот мог чувствовать ее плечо. И это Лапин отметил про себя. Откровенно настороженный, испытующий взгляд пожилой женщины из-за плеча Ошканова смутил гостя. Вряд ли она разбирается в том предмете, о котором сейчас пойдет речь. Однако в том, что для нее это будет иметь значение нисколько не меньшее, чем для мужа, у Лапина не оставалось никаких сомнений. — Мне удалось осуществить прорыв в область отрицательных температур, — Лапин решил сразу брать быка за рога, — я сделал это первым, Ефим Константинович. Я стал первым, поскольку пошел принципиально иным путем. Правда, результаты более чем скромны: всего пять сотых градуса ниже абсолютного нуля. Пять сотых, но ниже! Я уверен, вы в достаточной мере оцениваете это, — Лапин сделал паузу, чтобы дать возможность Ошканову выразить свое удивление, быть может, даже восторг. Но… ничего этого не произошло. — Таким образом, установка задействована, она работает. В основу ее положен следующий принцип. Шариковая ручка короткими росчерками металась по листку бумаги. Чертить Лапин умел, а уж рассказывать, подчинять себе внимание слушателей, тем более. — Вот сюда подается жидкий гелий, и возникает первичная сверхпроводимость. Наведенное в соленоидах магнитное поле резко уплотняется и становится способным ориентировать диполи в материале обмотки на молекулярном уровне. Вам ведь известно, что такое ориентирование снижает температуру системы. Надобность в жидком гелии отпадает, и мы возвращаем его в емкости. Теперь начинается своеобразная раскрутка, температура понижает самою себя. Идет ориентирование диполей уже на атомарном уровне, и система переходит на тот энергетический уровень, на котором мы оказываемся ниже дна температурного колодца. Георгий Михайлович швырнул ручку на листок бумаги и откинулся на спинку стула. Прищуренные глаза его блестели торжеством победителя. В коротком рассказе заключались годы поисков, тысячи экспериментов, бесконечные математические анализы. Глядя на Ошканова в упор, он убедился, что интуиция не подвела его — торчащие уши Ошканова порозовели от волнения, а нижняя челюсть отвисла, приоткрыв чередование собственных и металлических зубов. Конструктор как-то неестественно выпрямился над столом. Затем он положил ладонь на испещренный Лапиным листок, решительно придвинул его к себе и, не наклоняя головы, молча и долго всматривался в замысловатое кружево линий, в нагромождение математических зависимостей. — А, собственно, для чего вы все это мне рассказываете? глухо и враждебно спросил он Лапина. — Я и мои друзья слишком увлеклись математикой, — признался Лапин, — а это опасно, я знаю. Абстрагирование может заслонить от нас главную сущность открытия. Ведь мир отрицательных абсолютных температур — это мир качественно иных явлений. Но каких именно? И здесь нужно абсолютно раскованное воображение, — взгляд Лапина невольно упал на стеллажи с фантастической литературой. — Раскованное, но… насквозь пропитанное законами диалектики. — Тахионный генератор — абстракция? — ухмыльнулся Ошканов. — Что же касается диалектической оценки ваших работ, то вы, товарищ Лапин, обратились явно не по адресу. Я всего лишь конструктор. — А я и пришел к вам как к конструктору, — в глазах Георгия Михайловича спряталась хитринка. — Как вы посмотрите, если я предложу вам место на кафедре? — В нашем бюро найдутся более достойные люди. — Их интересует диалектика? — А почему вы решили, что она интересует меня? — уже с нескрываемой враждебностью вскинулся Ошканов. — И вообще цель вашего визита меня крайне удивляет. Мне два года осталось до пенсии и у меня нет желания менять место работы. Он встал, давая понять, что Лапину пора убираться. И Марина Давыдовна встала, но она из-за плеча мужа поглядывала на гостя благодарными ликующими глазами, чем привела его в полнейшее недоумение. — Апельсинчики не забудьте, — Ошканов довольно грубовато сунул пакет в руки Лапина. — Отнесите своим детишкам. «Да ведь он узнал меня! — сообразил Георгий Михайлович. Узнал, черт этакий!» Спустя два дня, выйдя из института на липовую аллею, Лапин увидел на ближайшей скамейке супругов Ошкановых. Они сидели рядом и, судя по их виду, никогда в жизни не садились поодаль друг от друга. При виде Лапина они разом встали, и Марина Давыдовна ободряюще сжала локоть мужа. — Георгий Михайлович, — сухо и официально произнес Ошканов, — я прошу вас взять меня к себе на кафедру. Я понимаю, что никакой научной ценности для вас не представляю, а потому согласен на любую подсобную работу. И Марина Давыдовна, радостно улыбаясь, закивала головой, словно вместе с мужем собиралась работать на кафедре. |
||
|