"Тень императора" - читать интересную книгу автора (Молитвин Павел)

Глава пятая. Город Тысячи Храмов

Первое время поведение Ильяс представлялось Эвриху совершенно непредсказуемым. Шайка гушкаваров двигалась к Городу Тысячи Храмов то потаенными, труднопроходимыми тропами, то вдруг нахально выезжала на дорогу, соединявшую Терен-теги со столицей, и скакала, останавливая встречные обозы, купцов и оксаров. Причем одних люди Аль-Чориль отпускали с миром, а других обирали до нитки. Одни деревни разбойники обходили стороной, принимая все необходимые меры предосторожности, дабы не быть обнаруженными, в другие въезжали, как на собственный двор, останавливались на ночь в хижинах радостно встречавших их селян, безбоязненно пили, ели, веселились. После посещения таких деревень количество тюков с награбленным резко сокращалось, хотя купить дорогие ткани, посуду, оружие и пряности обитатели их были явно не в состоянии.

Еще более непостижимым было то, что гушкавары останавливались порой неподалеку от поместий весьма влиятельных Небожителей, и Ильяс с Нганьей надолго исчезали из разбойничьего лагеря. Иногда их сопровождал Яргай — пышнобородый верзила, имевший тяжелую руку и легкий характер, с одним или двумя воинами, но чаще женщины отправлялись в поместья одни, из чего следовало, что они поддерживали с владельцами их самые дружеские и доверительные отношения. На вопросы о том, что связывает почтенных, приближенных к императору оксаров с разбойницами, за головы которых назначено солидное вознаграждение, Ильяс отшучивалась, а то и врала без зазрения совести, что это их родственники, коим узы крови не позволяют выдать Кешо своих племянниц, теток или троюродных сестер. Тарагата отмалчивалась, поджимая губы с таким видом, словно аррант спрашивает её о чем-то непристойном, а Яргай, ухмыляясь, уверял, что подруги пропадают у своих многочисленных любовников.

После посещений поместий часть гушкаварской поклажи тоже исчезала, из чего Эврих заключил, что Ильяс совсем не обязательно было сбывать награбленное в Городе Тысячи Храмов. Паутина недомолвок и откровенной лжи здорово раздражала его до тех пор, пока он не уяснил то, о чем другой, вероятно, догадался бы сразу: Аль-Чориль в самом деле не обычная разбойница и далеко идущие планы её поддерживает множество людей.

Живя в «Мраморном логове», Эврих был убежден в прочности власти Кешо. У него создалось впечатление, превратное, как он теперь понимал, будто обитатели Мавуно довольны своим императором и ни о чем лучшем не мечтают. Может быть, если бы он поменьше увлекался местными чудесами и диковинками, заблуждение это началось бы рассеиваться у него по пути к Слоновьим горам, но по тем или иным причинам этого не произошло, и сейчас он был поражен собственной слепотой. Путешествие с гушкаварами открыло ему глаза на повсеместное недовольство жителей империи правлением Кешо и утвердило в мысли, что вспыхивавшие тут и там стычки селян и ремесленников со сборщиками налогов и вербовщиками, набиравшими людей для похода на Саккарем, могут в любой момент перерасти в бунт. Купцы сетовали на прекращение торговли с Кидотой, Афираэну и заморскими странами, оксары — на ущемление их исконных прав и привилегий, бедный люд — на высокие налоги. К тому же едва ли не все были недовольны нескончаемыми войнами то на западных, то на восточных рубежах страны, ибо победы доставались слишком дорогой ценой, а плоды их оказывались весьма скудными. И если в Городе Тысячи Храмов ещё находились простаки, радующиеся задуманному Кешо вторжению в Саккарем, то за пределами столицы сыскать их стоило немалого труда.

Об этом, разумеется, не кричали на каждом перекрестке и не заговаривали с белокожим, золотоволосым чужеземцем, и все же он давно уже должен был понять, догадаться по каким-то косвенным признакам о том, что империя похожа на нарыв, готовый вот-вот лопнуть. Глядя, как приветствуют гушкаваров селяне, многие из которых готовы были пристать к отряду Ильяс по первому её слову, легко было представить, что произойдет, ежели ей удастся отыскать Ульчи. Недруги Кешо не пожалели сил — а времени у них было предостаточно, — дабы распространить слухи о мальчишке, имевшем неоспоримое право на императорский престол. Смерть Хутама, провозглашенного императором ещё во младенчестве, трактовалась ими как воля Великого Духа, ясно показавшего, кого из близнецов он желает видеть на троне Мавуно. Имя его матери — легендарной Аль-Чориль, защитницы обездоленных и утешительницы несчастных, супруги безвинно пострадавшего, ослепленного и изгнанного из страны Таанрета, и без того являлось, как заметил Эврих, чем-то вроде пароля или боевого клича недовольных, и уж коли она объявит о намерении своем вернуть ему законный титул императора, под её знамена в мгновение ока соберется целое войско. Зачатки его Ильяс неоднократно показывала арранту, дабы убедить в необходимости затеянного дела: группы гушкаваров по две-три дюжины человек в каждой встречались им у селений Дзеба, Шаухри, Барганги, у бродов и развилок дорог…

— Мои родственники любят меня, хотя и вынуждены это пока скрывать, — с кривоватой улыбкой поясняла она Эвриху, приветствуя поднятой рукой очередной отряд единомышленников, загадочным образом узнавших о её приближении. — Я же говорила тебе, что мы не разбойники. А врагов положено иметь каждому достойному человеку, не так ли?

Эврих бормотал что-то утвердительное, ощущая томительную пустоту под ложечкой и ругая собственную недальновидность. Принимая предложение Ильяс, он в душевной простоте полагал, что она хочет всего лишь вернуть себе потерянного сына, упуская из виду, что, помимо материнских, предводительницей гушкаваров могут владеть и другие чувства. Разговора о них Аль-Чориль до времени не только не заводила, но и всячески избегала, полагая, вероятно, что чем больше аррант увидит, тем проще им в конечном счете будет объясниться, и так оно в общем и вышло.

Ей не пришлось рассказывать ему о своих планах и объяснять, что Ульчи ей нужен не только как сын, но и как символ, вокруг которого сплотятся все недовольные правлением Кешо. Что кровавой междоусобицы не избежать, и вопрос только в том, примет ли она организованный характер или выльется в ряд стихийных выступлений. Первый вариант был, несомненно, предпочтительней, ибо исключал в случае удачи по крайней мере войну с Саккаремом, тогда как второй казался более вероятным. Недовольство высокими, как никогда, из-за подготовки к войне налогами росло с каждым днем, и стоило какой-нибудь провинции взбунтоваться, её поддержали бы другие. Все это рано или поздно должно было стать очевидным путешествующему с гушкаварами чужеземцу, и, когда Эврих прекратил задавать наивные вопросы, Аль-Чориль сочла, что он сделал из увиденного необходимые умозаключения и пришла пора перестать говорить загадками. Случилось это, когда они, проезжая мимо расположенной близ дороги каменоломни, остановились понаблюдать за работающими в ней людьми.

Глядя на каменотесов, добывавших редкий в Мономатане мрамор, Эврих вспоминал гигантские каменоломни Нижней Аррантиады. Он легко отличал глыбы светлого, добытого недавно камня, имевшие нежный голубовато-бирюзовый оттенок, от старых блоков желтовато-бежевого цвета. С любопытством разглядывал вытесанные колонны с капителями непривычной формы, вокруг которых высились кучи крупных осколков и щебня. Присматривался к раздевшимся до пояса рабочим, в рваных коротких штанах, соломенных шляпах и кожаных сандалиях, точивших и закалявших инструмент, обрабатывавших вытесанные вчерне блоки и вгрызавшихся в мраморный массив холма, похожий на предназначенный для великанов амфитеатр. В Нижней, да и Верхней Аррантиадах мраморные каменоломни встречались часто, и Эврих любил наблюдать за неспешной работой кряжистых, основательных людей, силой рук своих и мастерством превращавших бесформенные глыбы камня в дивные колонны, фризы, лестничные ступени и стеновые блоки.

— Все это мои родственники, готовые присоединиться ко мне по первому зову, — гордо произнесла Ильяс, в манерах которой аррант постоянно чувствовал естественную властность человека, рожденного в богатстве и привыкшего к привилегиям. Человека, которому никогда не приходило в голову сомневаться в своем праве повелевать другими людьми.

— Рад, что у тебя такое обилие родичей среди оксаров, селян, ремесленников и даже каменотесов, — равнодушно промолвил аррант. Он видел, что Аль-Чориль боится спугнуть его откровенным разговором, но и сама тяготится тем, что запрещает себе говорить откровенно о самом для неё важном.

— Родичи они мне или нет, но не задумываясь отдадут за меня жизнь, если понадобится. Они будут верны мне до последнего вздоха и исполнят любой мой приказ, когда я призову их следовать за собой.

От властного тона чернокожей наездницы, сидящей на молочно-белом коне, арранта передернуло, и он сухо спросил:

— Не приходило ли тебе в голову, что если эти люди готовы пожертвовать ради тебя жизнью, то и ты должна дать им что-то помимо возможности пролить кровь своих обидчиков?

При этом он подивился, как странно устроено человеческое сознание. Ильяс как-то обмолвилась, что ненавидит Таанрета за то, что тот позволил Ке-шо переиграть его, в результате чего она лишилась детей и превратилась в изгнанницу. Она не пожелала слушать рассказ арранта о слепом метателе ножей, встреченном им в Кондаре и похожем, судя по описаниям, на её мужа. Но при этом она ездит на таком же белом коне, какой был, по словам Нга-ньи, у Таанрета.

— Что может быть слаще мести? — глядя вдаль, вопросила Аль-Чориль. — Помнишь, ты пел о девушке, превратившейся в змею? Вот она-то понимала толк в отмщении.

— Эту песню сочинил я сам, услышав историю Аллаты. Но песни тем и отличаются от жизни, что их можно завершить звучным аккордом. А жизнь продолжается, и мщение не может быть её целью. Ты желаешь срубить сгнившее дерево, не полагаясь на то, что оно само рухнет под порывами ветра, — пусть так. Но хороший садовник, берясь за топор или пилу, обдумывает, какое дерево посадит взамен уничтоженного.

— Если дерево грозит рухнуть на стоящую поблизости хижину, то прежде надобно по-умному повалить его, а после размышлять о том, что посадить на освободившемся месте.

Солнце стояло в зените, и по тропинке, спускавшейся в каменоломню, потянулась цепочка подростков, тащивших на плече по длинной палке, на которых висели корзинки с обедом для отцов и братьев. В корзинах скорее всего были просяные или маисовые лепешки и горшок с овощным супом. Потные спины каменотесов сверкали, словно натертые маслом, визжали точильные круги, глухо звякали опускавшиеся на зубила молоты, над каменоломней поднимались облачка мраморной пыли…

— Мы сотрем в порошок Кешо и его приспешников. А там видно будет, как устроить жизнь в империи, дабы уменьшить число несчастных. Но для этого ты должен отыскать Ульчи. Мы посадим его на трон и для начала отменим половину налогов. Зачем нам воевать за морем, если свободных, пригодных для пахоты земель хватит в Мавуно не только нашим внукам, но и правнукам?

Каменотесы, заметившие застывшую на краю карьера всадницу на молочно-белом коне, стали показывать на неё пальцами, сбиваться в кучки, оживленно о чем-то переговариваясь. Аль-Чориль выпрямилась в седле, гордо вскинула голову, свысока поглядывая на сидящего на невзрачном ослике арранта.

Эврих прикрыл глаза, ослепленные ярким солнцем и сиянием свежеобтесанных мраморных глыб, искрящихся, словно свежевыпавший снег. Ильяс наконец решилась назвать вещи своими именами, и его ужаснула её убежденность в необходимости задуманного, удивляла вера в успех восстания и огорчило, что движет ею желание мести, а не стремление облегчить чьи-то страдания, сделать жизнь обитателей Мавуно чуточку лучше и счастливее.

— Я воочию убедился, что у тебя немало сторонников. У существующей власти же всегда найдутся враги. Рабы рассчитывют получить свободу. Бедные жаждут разбогатеть, способные — приложить свои невостребованные таланты, честолюбивые — выдвинуться, обиженные — отомстить. Но стоит ли все это крови, которая неизбежно прольется во время междоусобицы? — Видя, что Аль-Чориль нахмурилась, аррант понизил голос, стараясь, чтобы тот звучал ровно и бесстрастно. — Да и Кешо, думается мне, решил вторгнуться в Саккарем не от хорошей жизни. Наверное, он тоже хочет видеть свою родину процветающей, вот только пути для достижения славной цели выбирает сомнительные…

— Ты считаешь, что я окажусь худшей правительницей, чем этот выродок? — раздраженно перебила Эвриха Аль-Чориль. — А я вот убеждена в обратном! Хуже, чем правит он, просто некуда! К тому же Кешо должен получить то, что давно уже заслужил своей подлостью и жестокостью!

— То же самое, вероятно, говорил Димдиго, готовясь свергнуть Бульдонэ. То же самое утверждал и Триумвират, собираясь положить конец правлению Димдиго. Они добились своего, однако у ме ня не сложилось впечатления, что с приходом их к власти жизнь в Мавуно изменилась к лучшему. Тысячи людей были убиты, сотни возвысились, так ведь большинству жителей Города Тысячи Храмов, не говоря уже об остальных обитателях империи, ни пользы это, ни радости не принесло.

— Тебя, видно, никогда по-настоящему не обижали, не оскорбляли, в землю не втаптывали! — вскинулась Аль-Чориль, посылая своего коня прочь от каменоломни вдогон обогнавшему их отряду. — Не о чем мне говорить с тем, кому чувство мести неведомо!

— А ведь и впрямь неведомо… — пробормотал Эврих, похлопывая длинноухого по холке. — Мне и в самом деле никогда не хотелось мстить. Ни Хономеру, ни «стервятникам Кешо», ни приближенным Хозяина Вечной Степи…

То есть вспыхивал он жаждой мести часто, но так же быстро и остывал, сознавая, что ею не исправить содеянного. Он понимал чувства Волкодава, страстно желавшего отомстить кунсу Винитарию, прозванному Людоедом, и отомстившего-таки погубителю рода Серого Пса. Однако сам он не смог бы десять с лишним лет жить мечтой о мести. Скорее всего именно чувство необходимости исполнить долг перед предательски убитыми родичами и позволило Волкодаву не сломаться, превозмочь все ужасы каторги, выжить там, где выжить невозможно, но он-то, Эврих, не был венном. И хорошо помнил слова пастыря Непры о том, что надобно отличать зло от носителей зла. Ибо последние, вольно они взяли на себя это страшное бремя или невольно, сами же от него пострадают. И ежели можно кому-то из них помочь, то сделать это не в пример достойнее, нежели предать носителя зла смерти. Вот только не часто злодеи каялись, а в праведников так и вообще ни разу на Эвриховых глазах не превращались…

— Скажи-ка, почтеннейший, — с обычной своей кривой улыбкой обратилась к Эвриху Аль-Чориль, придерживая коня, — а придворного мага Хозяина Вечной Степи ты из каких побуждений к праотцам отправил?

— Из лучших, разумеется, — ответствовал аррант, не слишком-то удивившись тому, что предводительнице гушкаваров стало известно о его похождениях в Вечной Степи. Если капитан «Верволики» говорил о них с Хамданом, то Уруб, называвший себя Малаи, тоже мог слышать его рассуждения и, естественно, пересказал услышанное Ильяс вне зависимости от того, верил он Шарвану или нет.

— Мщение или, скажем, воздаяние по заслугам тоже, на мой взгляд, дело достойное. Но я бы хотела узнать, что двигало тобой, когда ты прикончил Зачахара, уничтожив при этом склад с колдовским оружием и вызвав тем самым дворцовый переворот.

— Ну-у-у… — Аррант замялся, соображая, как бы попроще изложить причины содеянного.

— Если хочешь знать, то гналась я за Газахларовым отрядом не столько ради того, чтобы свести счеты с отцом, сколько для того, чтобы заручиться твоей помощью и поддержкой, — неожиданно сообщила Аль-Чориль, не глядя на собеседника. — Мне нужны твои знания и чародейские способности, и, дабы воспользоваться ими наилучшим образом, я хочу понять побудительные мотивы твоих поступков. Так это не была месть?

— Нет, я убил Зачахара из сострадания.

— Вай-ваг! Вот это лихо! — восхитилась Ильяс. — Слыхала я о чудаках, которые утверждают, что, убивая человека, оказывают ему услугу. Дескать, они сокращают его мучения в этом гадком мире и приближают встречу с Великим Духом, особенно милостивым к невинно убиенным. Однако не думала…

— Я убил Зачахара из сострадания к тем, кого в ближайшее время должно было погубить его Огненное Волшебство! — прервал Эврих насмешницу. — И мне совершенно не было дело до того, что произойдет после уничтожения этого оружия в Матибу-Тагале.

— Тем не менее твой поступок сорвал поход степняков на Саккарем. Почему бы тебе не помочь мне свергнуть Кешо и таким образом отвратить опасность, нависшую над этой цветущей страной?

— Свергнуть Кешо? Но ведь ты просила меня всего лишь отыскать Ульчи! Или ты считаешь мои возможности безграничными, и мне ничего не стоит соединить, например, мостом Мавуно и Аррантиаду? — насмешливо спросил Эврих, хотя на душе у него в этот момент было на редкость паршиво. — В Матибу-Тагале обстоятельства благоприятствовали моим замыслам, но, главное, я не мог не вмешаться. Вооруженных Огненным Волшебством степняков можно было сравнить разве что с прекрасно обученным воином, который занялся избиением детей…

— Бросившись мне на выручку около улицы Оракулов, ты рассуждал точно так же? Кстати, я до сих пор не удосужилась поблагодарить тебя за спасение. — На этот раз улыбка Ильяс, несмотря на шрам в углу рта, не казалась кривой, а голос вместо высокомерия источал мед. — Позволь мне в знак признательности подарить тебе Гальила. Он и правда напоминает бешеный ветер и уж во всяком случае подойдет тебе больше этого осла.

— На выручку тебе я бросился не рассуждая. Помогать же гушкаварам в свержении Кешо у меня нет ни малейшего желания. Я чужеземец, и не пристало мне вмешиваться в здешние усобицы. Что же касается вторжения войска Кешо в Саккарем, то, может, это как раз та встряска, которой не хватает империи. Впрочем, могу посоветовать тебе попробовать связаться с подсылами Мария Лаура, которых, по мнению Хамдана, должно быть в Мванааке хоть пруд пруди.

— О, хитроумный аррант, не пытайся подменить себя теми, кто умеет лишь подглядывать и подслушивать! — лукаво усмехнулась Ильяс и кокетливо погрозила Эвриху пальчиком. — Мы ещё вернемся к этой теме, пока же возьми коня и подумай, как отыскать Мутамак и Ульчи. Если бы только я могла дать ей знать, где меня найти…

— О, хитроумная предводительница гушкаваров! Я лекарь, а не воин, и потому не возьму Гальила — Бешеного Ветра. Еще раз повторяю: ты переоцениваешь мои способности и рискуешь разочароваться во мне. — Эврих помолчал, силясь поймать ускользающую мысль. — Да, вот что я хотел ещё сказать. С чего ты взяла, будто Мутамак желает быть найденной? Если она привязалась к Ульчи, то едва ли будет стремиться к встрече с тобой. Очень может статься, твоей бывшей служанке вовсе не хочется, чтобы «ее мальчик» стал императором. Я бы, к примеру, не взял на себя смелость утверждать, что повелитель Мавуно счастливее рыбака, садовника или пасечника.

Аль-Чориль бросила на арранта взгляд, значения которого он не понял, и вновь послала своего коня вперед, мигом оставив Эврихова ослика далеко позади. Была она разгневана или всего лишь удивлена его словами? Эврих не знал и пожалел, что ему не довелось спросить слепого метателя ножей, вспоминает ли тот свою супругу и испытывает ли сожаления по поводу того, что не стал, вместо Кешо, единовластным повелителем Мавуно.

Если бы не Афарга, Эврих никогда бы не попал в Урочище Каменных Кружев. Ни он, ни Тартунг ничего о нем не слышали, а Ильяс слишком торопилась в столицу, чтобы посещать заброшенные святилища или хотя бы вспоминать об их существовании. Она была против того, чтобы делать хотя бы и небольшой крюк, но Афарга ни о чем до сих пор не просила Эвриха, и тот счел невозможным отказать ей в желании увидеть место, считавшееся священным у её соплеменников.

Аль-Чориль вынуждена была уступить и, не желая выпускать чудного арранта из виду, вызвалась сопровождать его, Афаргу и Тартунга в урочище, пользовавшееся у местного населения недоброй славой. Пробравшись по чуть заметной тропе сквозь лесную чащу до распадка, в котором находилось место поклонения сехаба, Эврих замер. Помянул Всеблагого Отца Созидателя и решил, что очень даже понимает как сехаба, так и поселившихся на отобранных у родичей Афарги землях пепонго и выходцев из окрестностей Мванааке.

Вознесшиеся на сотню локтей ввысь переплетения изящных каменных арок, с причудливыми, похожими на ласточкины гнезда балконами и беседками, действительно напоминали дивное кружево. Одних зрителей оно могло привести в священный трепет, у других — вызвать преклонение перед непостижимым мастерством безвестных создателей каменного чуда, в третьих — вселить ужас и отвращение перед чародейским творением, цель которого вызывала недоумение как после беглого, так и после внимательного осмотра гигантского сооружения.

— Некогда здесь обитали возлюбленные дети Алой Матери, память о коих до сих пор хранят эти камни, — сказала Афарга, бесстрашно устремляясь к подножию странного, как будто лишенного веса и свободно парящего над каменистой почвой кружева.

Девушка не могла ответить ни на один из вопросов, возникших у Эвриха при виде этого сооружения, созданного явно не человеческими руками много веков, а может, и тысячелетий назад. Несмотря на то что на серых, с металлическим блеском конструкциях не было заметно ни трещин, ни лишайников, ни ржавчины, аррант чувствовал, что они возведены здесь в незапамятные времена. Изящные очертания невесомых, стремительных и упругих арок вызывали ассоциации со струями бьющей из фонтанов воды. Или расплавленного камня, ударившего из земли полусотней струй, да так и застывшего, образовав причудливые переплетения арок-каскадов, поддерживаемых в воздухе неведомой силой. Возникало, впрочем, и ещё одно неожиданное сравнение — с окаменевшим лесом, ибо при ближайшем рассмотрении в составляющих кружева нитях обнаружилось некоторое сходство с коленчатым строением бамбука. Вот только утолщались и сужались они неравномерно, подчиняясь какому-то трудноуловимому ритму. И Эврих подозревал, что именно благодаря этой разнице в диаметрах нитей между массами сказочного сооружения достигнуто равновесие, позволяющее ему держаться на немногочисленных, тонких опорах…

— Напоминает ювелирное изделие, только очень уж большое, — высказала свое мнение Ильяс, бывавшая уже в Урочище Каменных Кружев и взиравшая на них ныне без особого интереса.

— А я бы сравнил это с плетенными из тростника или соломы креслами. Те тоже на вид хрупкие, а на деле не хлипче деревянных, — проворчал Тартунг, испытывавший необъяснимый трепет перед удивительной каменной паутиной и прилагавший все силы, дабы скрыть его.

— Жаль, кружев этих не видели ученые мужи блистательного Силиона. То-то споров бы вокруг их происхождения разгорелось, — пробормотал аррант, проводя пальцами по прохладной и шероховатой поверхности одной из уходящих в землю нитей, толщиной не превышавшей торс взрослого человека. — Вот бы посмотреть, как глубоко они уходят в землю. Впечатление, что без корней этому диву-дивному не устоять.

— Нет у нас времени рыть землю! Да и что ты тут без лопат и толпы помощников накопаешь? Земля-то, глянь, сплошной камень! — Ильяс уже была в седле и нетерпеливо посматривала на арранта и его спутников. — Если Афарга не будет совершать никаких обрядов, пора трогаться в путь.

— Не буду. Это дело жрецов, я хотела лишь взглянуть на древнее святилище, хорошо памятное мне с детства, — тихо промолвила Афарга, ощущая смутное беспокойство и знакомую тяжесть в груди. Священное место не исцелило её, не пробудило радостных и светлых воспоминаний, а, напротив, заставило ещё острее ощутить собственную беспомощность и никчемность.

— Поистине это самое удивительное сооружение из виденных мною! — Усевшись в седло, Эврих последний раз окинул взглядом Урочище Каменных Кружев, дабы как следует запомнить и верно зарисовать на первом же привале. — Оно является лучшим подтверждением того, что в мире этом, помимо людей, жили не похожие на нас существа, обладавшие способностями и умениями, разительно отличавшимися от наших. Находятся скептики, осмеивающие описания их, сохранившиеся в уникальных старинных манускриптах, но я склонен считать, что они либо не умеют видеть дальше ушей своего осла, либо не желают признавать того, что не укладывается в их представления об устройстве мироздания.

— Ты говоришь о тех, кто жил здесь в Золотом веке? — поинтересовалась Аль-Чориль, прислушиваясь к бормотанию арранта. — Думаешь, это их рук дело?

— Рук, лап, щупалец… — задумчиво протянул Эврих, пытаясь представить, что за существа могли создать Каменные Кружева и зачем им это понадобилось. — Легенды о Золотом веке не внушают мне доверия. Едва ли время, предшествовавшее падению Камня-С-Небес, было таким уж благостным и безмятежным. Однако, вне всякого сомнения, мир был иным и населяли его не только другие племена и народы, но и существа, о которых мы знаем прискорбно мало.

— Кальдука, старый императорский летописец, рассказывал мне, когда я была маленькой, об ужасной катастрофе, изменившей полторы тысячи лет назад лицо нашего мира. Он любил говорить о дайне, тальбах и других дивных существах, навсегда ушедших из него через открывшиеся Порталы в иные, не похожие на наш миры, — проговорила Ильяс, придерживая коня, чтобы ехать бок о бок с аррантом. — Я любила слушать его и верила, помнится, каждому слову, но потом мне начало казаться, что Кальдука просто пересказывает старые предания, над которыми сам в глубине души посмеивается. Говорил он что-то и о создателях Каменных Кружев, вот только в голове у меня мало что из его слов задержалось. По молодости лет я не ценила мудрого старца, а потом поздно стало раскаиваться и корить себя за пропущенные мимо ушей советы.

Ильяс имела в виду что-то явно не относящееся к диковинному сооружению и древней катастрофе, и Эврих приготовился услышать нечто любопытное, но предводительница гушкаваров внезапно замолчала, не желая, видимо, делиться с ним своими воспоминаниями.

— О каком бедствии вы говорите? — обратился Тартунг к арранту. — Я в детстве тоже слышал легенды о гневе Наама, в результате которого на месте гор появились моря, а часть суши ушла под воду.

— Наам тут ни при чем. Древние рукописи повествуют о том, что полторы тысячи лет назад на землю рухнул огромный камень, натворивший немало бед. Причем в камне этом, именуемом Камнем-С-Небес, был якобы заключен или находился по собственной воле Чужак — неведомый Бог, прилетевший из невообразимых далей. Его преследовали Боги нашего мира, и наконечники пущенных в Чужака копий многие столетия хранились в Раддаи — Белом городе, стоящем в пустыне на границе Саккарема, Нардара и Халисуна, — неторопливо начал рассказывать Эврих. — Их называли Небесными Самоцветами, и поклониться им приходили люди разных народов, населявших Восточный материк, хотя выше всего ценили эту святыню почитатели Богини, которую саккаремцы величают Матерью Всего Сущего.

О том, что происходило после падения Камня-С-Небес, до нас дошли весьма разноречивые сведения, но большинство ученых мужей полагают, что из-за его удара оземь часть прибрежных городов была потоплена, некоторые плодородные области Восточного материка превратились в пустыню, воздух стал ядовитым, и страшный мор поразил все живое. Мир наш растроился на Нижний мир. Верхний мир и Кромешный край — Велимор. Помимо того, открылись Порталы, ведущие в иные Реальности, куда и бежали, спасаясь от неминуемой смерти, многие жившие на этой земле люди и нелюди. Точнее, нелюди, среди которых были, наверно, и те, кто воздвиг Каменные Кружева.

— Звучит не хуже, чем предания моего родного племени, — заметил Тартунг, ехавший по левую руку от Эвриха. — Каждый народ рассказывает о прошлом по-разному, но есть что-то общее в легендах мибу, пепонго, жителей Города Тысячи Храмов и кочевников Красной степи.

— Я рассказываю тебе вовсе не легенды, — возразил Эврих, оглядываясь, дабы проверить, не отстала ли от них Афарга. — Существует масса доказательств того, что все происходило именно так, хотя находятся упрямцы, не желающие слушать ни об открывшихся, а затем вновь закрывшихся Порталах, ни о разумных существах, не похожих на людей и обладавших многими удивительными свойствами. Ну что ж, встречались мне и высокоученые, во многих отношениях чрезвычайно достойные люди, называвшие вымыслом даже рукопись Драйбена из Кешта. Эти чудаки доходили до того, что не желали признать Подгорного Владыку виновником Последней войны, но ведь сколько ты ни кричи, что солнце синее, оно от этого не посинеет.

— А о чем писал Драйбен из Кешта? — тотчас спросил Тартунг в надежде услышать очередную занимательную историю, и аррант не обманул его ожиданий.

Повествование о Последней войне нардарского прэта, владетеля Кешта, долгие годы странствовавшего по миру в поисках сведений о Подгорном Владыке, попадалось Эвриху в нескольких списках, существенно отличавшихся друг от друга. Причина этого крылась в том, что переписчики арранты считали своим долгом возвеличить соотечественников и убрать все порочащее их. Саккаремские переписчики, руководствуясь указаниями шада или же своими собственными представлениями о том, как надлежит писать историю их родины, вносили в труд Драйбена соответствующие изменения. Нарлаки, нардарцы и халисунцы имели свои причины подправлять рукопись, в результате чего версии этого повествования рознились как в мелочах, так и в описании событий, коренным образом изменивших судьбы стран и народов.

Столь несхожие между собой сочинения, приписываемые одному и тому же автору, не могли не вызвать споры между учеными мужами. Одни отстаивали подлинность того манускрипта, другие — этого, третьи же предлагали свой список с драгоценного текста, уверяя, что идентичность его рукописи Драйбена не подлежит сомнению. При этом каждый, естественно, утверждал, что противники его имеют дело с жалкой подделкой, превратно толкующей события, известные всякому просвещенному человеку. Надобно отдать ученым мужам должное — они изобличили многочисленные ляпы различных переписчиков и сумели составить взамен утерянного некогда подлинника сводный, достаточно непротиворечивый текст, озаглавленный ими «Время беды». Неизбежным следствием этого явилось то, что кое-кто усомнился, писал ли вообще Драйбен, ставший после множества приключений конисом Нардара, свое знаменитое сочинение, или же слухи о существовании такового побудили безвестных авторов к созданию целого ряда подделок, воспринимать которые всерьез просто смешно.

Ознакомившись с различными приписываемыми Драйбену текстами, Эврих признал, что «Время беды», безусловно, содержит самое полное, не приукрашенное и не искаженное чьими-либо последующими поправками описание событий, происходивших около двухсот лет назад на Восточном материке и в Аррантиаде. О них-то он и поведал своим спутникам, пока они возвращались к расположившемуся на отдых отряду гушкаваров.

Повсеместно считалось, что Последняя война началась с извержения вулканов на островах Меорэ, в результате чего обитатели их вынуждены были покинуть архипелаг, устремившись на тростниковых судах к южной оконечности Восточного материка и восточному берегу Мономатаны. Высадившиеся к северу-востоку от Мельсины орды «людей моря» заняли ряд прибрежных саккаремских городов и рыбачьих поселков, выгнали с их земель несколько скотоводческих племен. После первых неудач войска шада Даманхура начали теснить меорэ, отбирая захваченные города и села. «Люди моря» усилили напор на кочевников, после чего те вынуждены были обратиться к шаду за помощью. Совместными усилиями им удалось остановить продвижение меорэ, закрепившихся на побережье в наскоро построенных крепостях, выросших впоследствии в города Дризу, Фухэй, Умукату.

Тем бы, вероятно, все и кончилось, если бы избранный кочевниками военный вождь, получивший громкий титул Хозяина Вечной Степи, не задумал возместить ущерб от войны с меорэ за счет северных соседей. Поход мергейтов в земли вельхов, веннов и сольвеннов не принес Оранчи Гурцату ни славы, ни добычи. Войско его было нещадно пощипано обитателями непролазных чащоб, но это не охладило пыла Хозяина Вечной Степи. Напротив, почувствовав вкус власти, он, не желая расставаться с Золотым Соколом, вручавшимся военному вождю при его избрании, задумал новый поход, на этот раз на юг, на земли благословенного Саккарема. Мало кто знал, что подогревает страсть Оранчи к завоеваниям Подгорный Властелин — Чужак, заключенный некогда в недрах Камня-С-Небес. Посредником между Подгорным Властелином и Хозяином Степи был Драйбен Лаур-Хельк — странствующий ученый, невольно, как ему казалось, разбудивший Чужака от многовекового сна во время посещения его подгорного Логова. Правда же заключалась в том, что разбудил он Чужого Бога по наущению аррантского Царя-Солнца. Тиргил и его приближенные, многое знавшие о Подгорном Властелине от ученых и магов Аррантиады, решили воспользоваться им для разжигания войны на Восточном континенте, дабы основать на его побережье несколько аррантских колоний.

Ловко подсунутые путешествующему Драйбену сведения о Логове Чужака привели к тому, что тот посетил обитель Подгорного Повелителя и подпал под власть пробудившегося Бога, питавшегося чужими болью, ненавистью и страданиями. Воздействуя через Драйбена на Хозяина Степи, он всячески поощрял его к походу на Саккарем, приведшему, как всем известно, к штурму и разорению Мельсины…

— Так уж и всем? — усомнился Тартунг. — Я, например, слышал, что саккаремский шад бежал в какую-то пустыню, отсиделся там, собрал войска и разгромил Гурцата.

— Это было уже после того, как тот занял и разрушил столицу Саккарема, — уточнил Эврих, отметив про себя, что Афарга подъехала ближе и не пропускает ни слова из его рассказа.

— Получив через Драйбена власть над Гурца-том. Подгорный Властелин призвал его в свое Логово, где тот должен был сделать окончательный выбор. Хозяин Вечной Степи выбрал славу, могущество и преуспеяние, оборотной стороной которых явились кровь, горе, страдания и гибель множества ни в чем не повинных людей. Он получил от Чужака Подарок, который должен был помочь ему в походе, а Драйбену предстояло умереть, ибо он исполнил роль провожатого Хозяина Степи и не нужен был больше Подгорному Повелителю. Однако, на его счастье, в Логове в это время оказались дайне, принявший облик вельха и называвший себя Кэрисом, и юный священнослужитель Фарратт-Кадир из разрушенного степняками Шехдата….

— Так дайне и в самом деле существовали? — подняла густые брови Аль-Чориль. — А я-то думала, это досужие вымыслы!

— Вероятно, они существуют и сейчас, но немногие из них живут среди людей. Кэрис, как я понимаю, был исключением из правила, — пояснил Эврих, тоже долгое время считавший дайне сказочными персонажами, и продолжал рассказывать о том, как Кэрису, Фарру и Драйбену удалось улизнуть из Логова. Как они отправились в Раддаи и помогли обитателям его отразить Звериную Напасть, насланную на Белый город Подарком Подгорного Властелина.

Тартунг, Ильяс и Афарга завороженно слушали историю, похожую на сказку. О покушении на солнцеподобного Даманхура, происшедшем в Белом городе, куда тот отправился просить у Аллаана — главного священнослужителя Богини, чтобы жрецы поделились с ним накопленными за века сокровищами, необходимыми для оплаты войска наемников. О путешествии Кэриса и Фарратт-Кадира в Аррантиаду, где они надеялись разузнать о способе, которым аррантским магам и ученым удалось некогда погрузить в сон Подгорного Повелителя; о битве саккаремцев с кочевниками в Альбаканской пустыне, исход которой решило появление ужасного Стража Аласорских гробниц. Эврих был умелым рассказчиком, и слушатели словно воочию увидели полюбившую Кэриса супругу Царя-Солнце — Валериду Лоллию, возглавившую дворцовый заговор, и Асверию Лаур — единственную оставшуюся в живых после вторжения степняков в Нардар наследницу кониса Юстина Лаура, отдавшую сердце Драйбену, сделавшемуся сначала её придворным магом, а затем и мужем. Их восхитило отчаянное сопротивление обитателей Кергово — последней не занятой мергейтами провинции Нардара, а услышав об обитавших в заброшенном замке упырях-каттаканах, с коими Драйбен и Асверия заключили военный союз против степняков, Ильяс недоверчиво свистнула и, покачав головой, промолвила:

— Ну это уж слишком! Признайся, что про каттаканов ты присочинил для красного словца! Таких совпадений не бывает!

— Это не совпадение. Когда привычный ход событий нарушается, люди начинают делать несвойственные им поступки и, естественно, обнаруживают то, чего прежде не видели, — терпеливо ответил аррант. — Если человек, ходивший, например, много лет к колодцу по одной и той же тропинке, изменит своим привычкам, то непременно увидит на новой дороге что-нибудь необычное. И чем сильнее меняется его поведение и круг интересов, тем больше нового он открывает в привычном для себя, хорошо изученном, казалось бы, мире.

— Хм… Пожалуй, в этом что-то есть, — согласилась предводительница гушкаваров. Во всяком случае, она ничем не проявила своего недоверия к рассказчику, когда тот перешел к появлению в Кергово тальбов, которые считались не менее легендарными существами, чем дайне. Эврих не был уверен, что Ильяс воспринимает всерьез повествование о Последней войне, да и не особенно стремился убедить слушателей в правдивости рассказываемой истории. Сам он, пережив множество удивительных приключений, склонен был верить рукописи Драйбена — зачем бы конису Нардара плести небылицы? Кроме того, целый ряд описанных им событий был подтвержден другими авторами, дававшими им ещё менее убедительные объяснения. Исчезновение в пламени и грохоте Небесных Самоцветов, послужившее причиной того, что паломники перестали посещать пришедший из-за этого в упадок Белый город, было тому лучшим примером.

Итак, аррант продолжал рассказывать о пленении нардарцами, тальбами и каттаканами Цурсога Разрушителя — одного из самых удачливых военачальников Оранчи, тоже посетившего Логово Подгорного Властелина и получившего от него некое подобие Гурцатова Подарка. О том, как Асверия, Даманхур и маги доставили мергейтского военачальника в Раддаи и, не позволяя ему прервать мысленную связь с Чужаком, использовали Небесные Самоцветы и волшебные мечи для нанесения через Цурсога сокрушительного удара Подгорному Повелителю. В рукописи Драйбена, восстановленной учеными мужами Силиона, не было рассказано о бесславном конце кровавого Хозяина Вечной Степи и трех свадьбах, коими завершилась эта история для главных её участников. Однако Эврих, желая потешить слушателей, поведал им не только о свадьбе Даманхура и Фейран, предупредившей его в свое время о готовящемся покушении и тем, вероятно, спасшей жизнь саккаремскому шаду, но и о женитьбе Драйбена на Асверии, а Кэриса — на бывшей супруге Тиргила…

По улыбкам, расцветшим на лицах спутников, Эврих понял: если и были у них прежде сомнения относительно правдивости его рассказа, то теперь они полностью исчезли — так счастливо завершаться могут только сказки. Вот уж поистине удивительно! Бывшая супруга члена Триумвирата, без малого повелительница Мавуно; дочь и сестра вождей племени сехаба, прирожденная колдунья, лишившаяся своего дара, и мальчишка, провидящий изредка смутные силуэты грядущего, сведенные воедино судьбой для поисков наследника императорского престола, сочли рассказанное им неправдоподобным. То есть они верили ему, пока он говорил о тысячах убитых, вторгшемся в их мир Чужом Боге, который питался человеческим страхом и страданием, об изощренных кознях, предательствах и черной, страшной магии, дававшей силу Стражу Аласорских гробниц, о дайне, каттаканах и заговоре аррантской царицы против своего венценосного супруга, но сочли рассказ выдумкой, после того как услышали о трех свадьбах, случившихся по завершении борьбы с Подгорным Властелином. Сильно же потрепала их жизнь, если они разучились верить в счастливые концы! Хотя, если вдуматься, означает ли свадьба, которой заканчивается добрая половина повествований, счастливый конец? И многие ли мужчины и женщины искренне считают свой брак счастливым?..

Эврих в задумчивости потер изуродованную шрамом щеку, начиная догадываться, почему Драйбен не завершил свою рукопись описанием свадеб, главным действующим лицом на одной из которых ему довелось быть. Но вот вопрос: опасался ли он, поступив так, потерять доверие читателей, считал ли, что дальнейшие судьбы Кэриса, Даманхура, Асверии, Лоллии, Фейран и его самого не имеют отношения к истории о Последней войне, или просто стремился избежать традиционной для выдуманных историй концовки?

Так или иначе, это было удачное решение, и его стоило иметь в виду, заключил Эврих, вспоминая свои недописанные «Удивительные странствия». Справедливости ради следовало, впрочем, признать, что завершение Драйбеном рукописи рассказом о победе над Подгорным Повелителем тоже было «счастливым концом», показавшимся тем не менее Ильяс, Тартунгу и Афарге вполне закономерным.

Так почему же они, безоговорочно поверив в победу магов и воителей над Чужаком, сочли эту историю выдумкой, услышав, что полюбившие друг друга люди сочетались браком? Ведь в этом-то как раз ничего удивительного нет, свадьбы происходят сплошь и рядом, и смельчаки, мудрецы и добряки обзаводятся женами не менее часто, чем трусы, глупцы и злодеи…

На краю площади, занятой самым большим в Мванааке рынком, Эврих остановился, чтобы поглядеть на рыбий бой. Зрелище это привычно обитателям Города Тысячи Храмов, в Аррантиаде же о нем знали лишь понаслышке. Любителям петушиных сражений казалось странным, что кто-то может истошно орать, наблюдая за дракой бойцовых рыб, выигрывать и проигрывать немалые деньги, делая ставки на победителя. Ну чего любопытного или забавного в рыбьем сражении? То ли дело пестрые, горластые и задиристые петухи!

До того как Эвриху случилось впервые увидеть рыбий бой, он думал точно так же. И удивлялся тому, что на каждом рынке Мванааке имелся небольшой бассейн, хозяин которого тщательно следил за его чистотой и жил с того, что сдавал его внаем желающим показать удаль своих рыб. Хозяева некоторых бассейнов имели собственных бойцовых рыб, и местные мальчишки, случалось, подрабатывали тем, что ловили в Гвадиаре мелких плардов, из коих знатоки отбирали подающих надежды самцов. Эврих, согласно традициям Верхней Аррантиады, отдавал предпочтение соревнованию певчих птиц — зрелище рыбьих боев было, на его взгляд, чересчур жестоким, однако действительно на редкость красивым. Дивная игра красок в пронизанной солнцем прозрачной воде, словно оживавшей от присутствия в ней ярко окрашенных плардов, производила исключительно сильное впечатление, с коим даже кровопролитные сражения петухов не шли ни в какое сравнение.

Заняв место среди других любопытных, толпившихся на краю круглого и мелкого, наполненного голубоватой водой бассейна, аррант не делал ставок и не расталкивал соседей, дабы взглянуть на принесенных в деревянных чанах плардов. Он не собирался угадывать победителей, его не интересовал исход предстоящего поединка, поскольку среди хозяев бойцовых рыб не было знакомых ему людей. Разумеется, он сознавал, что поступает недостойно, собираясь любоваться боем, неизбежно закончащимся гибелью одного из его участников, и все же не мог удержаться от созерцания редкостного по красоте представления. В то же время Эврих с любопытством прислушивался к собственным ощущениям, пытаясь понять, почему раньше и помыслить не мог, что когда-нибудь окажется способным наслаждаться подобным зрелищем, а теперь смотрит на рыбьи бои без содрогания. Что же изменил в нем Нижний мир и отчего Врата продолжают пропускать его, если происшедшие перемены видны даже ему самому?..

Размышления эти были далеко не праздными, ибо, переходя последний раз из Нижнего мира в Верхний, он миновал четвертые по счету Врата, и, если верить утверждениям некоторых ученых мужей, переход этот должен был стать для него роковым. Трижды человек может проходить через разные Врата, четвертые же занесут его невесть куда, вплоть до иной Реальности. За время странствий Эврих, правда, подрастерял прежнюю веру в непогрешимость ученых блистательного Силиона. К тому же ему было известно — помнится, впервые он услышал об этом от Хриса, — что жуткие истории о Вратах распускаются ими нарочно, дабы отпугнуть от них людей легкомысленных, плохо представляющих себе последствия перехода. Однако, если бы обстоятельства не вынудили его к тому, он, понятное дело, не стал бы проверять справедливость утверждения о пагубности четвертых Врат на собственной шкуре. Переход, совершенный с помощью Аситаха, ничего «в общем-то» не доказал. Равно как и последующий переход через Галирадские Врата в Нижний мир. Ибо Вратами этими он уже пользовался, и проход в Нижний мир никому не заказан, а вот в Верхний… До Гремящей расщелины было, конечно, ещё ой как далеко, но мысль о том, что проход в Верхний мир может оказаться для него закрыт навсегда, нет-нет да и приходила Эвриху в голову, и чувствовал он себя при этом весьма неуютно. Тем паче что пребывание в Нижнем мире постоянно меняло в нем что-то, и, надобно думать, не в лучшую сторону…

— Непобедимый Острый Зуб! — зычно провозгласил между тем здоровяк с алой повязкой на лбу, извлекая из чана сачком на длинной ручке хлопавшего жабрами и разевавшего зубастый рот пларда.

Зеленый, с пурпурными продольными полосами и малиновыми плавниками плард достигал в длину чуть больше локтя и бился в сачке так, что, казалось, вот-вот изорвет его в клочья. Вид у него был исключительно праздничный и воинственный, как и у всех бойцовых рыб. Самки плардов были куда мельче, окраску имели скромную и в сражениях не участвовали, самцов же, выловленных ещё мальками, растили в специальных ямах и кормили личинками кровопивок и белых стрекоз, от чего они якобы становились злее и отважнее. Знатоки рыбьих боев считали, впрочем, что злости плардам и так не занимать, ибо два взрослых самца соседства друг с другом не выносят.

— Неустрашимый Джумба рвется в бой! — звонко прокричал мальчишка, помогавший плешивому старику вытащить из чана, стоящего на противоположной стороне бассейна, противника Острого Зуба.

Неустрашимый Джумба, голубовато-синее тело которого украшали желтые полосы, тоже был неплох и напоминал осколок радуги. Длинные острые зубы его зловеще посверкивали, а рот он разевал и захлопывал так, словно беззвучно вызывал противника на бой. А может, проклинал зрителей, шумно обсуждавших шансы бойцов на успех.

Эврих прислушался к возгласам окружающих и узнал, что у Острого Зуба плавники и хвост длиннее — что говорит о его выносливости, но у Джумбы зубы сильнее выдаются вперед, а горб свидетельствует о неукротимом нраве. Полоски на теле Зуба двойные, и это сулит удачу, зато на голове имеются темные пятна, наличие которых выдает нерешительность…

— О Тахмаанг, и как они могут разглядеть все эти полоски и пятнышки? — пробормотал аррант, не видевший ничего, кроме двух красочных вихрей, бьющихся в сачках над недвижной поверхностью голубой воды.

Он наблюдал за тем, как тренируют петухов в Нижней Аррантиаде, укрыв руку толстой кожаной перчаткой. Развивая их выносливость, держат на привязи на солнцепеке, пока бедняга не грохнется без чувств и не задерет лапы кверху. Тогда его обливают холодной водой, дают отлежаться в тени и снова привязывают на солнце. Несмотря на отменную кормежку: рубленую свинину и рис с медом, не все пернатые бойцы выдерживают такую учебу, но как, интересно, можно натренировать, обучить драться рыбу? И как отличить хорошего бойца от посредственного?

— Начинайте, во имя Амгуна-Солнцевращателя! Пора! — провозгласил хозяин бассейна, решив, что ставки сделаны и зрители готовы насладиться боем. — Пускайте рыб!

Одновременно оба сачка были перевернуты, и пларды без всплеска ушли в воду. Описали несколько кругов, осваиваясь с обстановкой, замерли напротив друг друга и свились в сияющий шар. Разъединились, вновь закружили, разбрасывая радужные блики на стены и дно бассейна, сошлись, разлетелись, снова сплелись, как пары в стремительном, огненном танце. Вода замутилась, и аррант, не дожидаясь конца поединка, начал выбираться из окружившей бассейн, ревущей от избытка чувств толпы…

— Не уделишь ли ты мне чуток своего драгоценного времени?

Эврих с трудом заставил себя не скинуть опустившуюся на его плечо руку и обернуться медленно и непринужденно. Покрасив в черный цвет волосы и натерев ореховым соком тело, он полагал, что хотя бы частично обезопасил себя от любопытных взглядов и нежелательных расспросов городской стражи, но вот, выходит, просчитался. Хотя… Вопрос был задан по-саккаремски, и голос явно знакомый…

— Иммамал Биилит? — изумленно вскинул брови аррант при виде сухощавого саккаремца, закутанного в полосатый саронг.

— Он самый. Рад, что ты ещё не забыл меня. — Выдававший себя за торговца сукном посланец Мария Лаура, ныне здравствующего шада благословенного Саккарема, сощурился и потянул арранта за полу белого саронга, на который Эврих при въезде в Город Тысячи Храмов вынужден был сменить свою слишком уж бросавшуюся в глаза тунику. — Не желаешь ли пройтись со мной и поговорить о делах нынешних и планах на будущее?

Эврих, откровенно говоря, не желал, но признаваться в этом счел неразумным и позволил Иммамалу увлечь себя в направлении грузовых пристаней, за которыми поблескивали усеянные пирогами и челнами воды Гвадиары. Обсуждать свои планы он не собирался, но отчего бы не послушать Иммамала? Сегваны в таких случаях говорят: «Кто слушать не хочет, того жизнь научит».

— Я тоже рад видеть тебя живым, невредимым и без рабского ошейника. Были ли столь же удачливы остальные плывшие на «Ласточке»? — вежливо поинтересовался он.

— Про корабельщиков мне ничего не известно, а Шерах, Березат Доброта, Хилой Шаралия и ещё кое-кто из купцов не только обрели свободу, но и покинули Мванааке. Ирам ещё здесь, а Гаслана ты, верно, видел, когда уезжал из города с Газахларом. Благодаря тебе мой слуга стал слышать значительно лучше, и я чувствую себя в долгу перед тобой, — неторопливо начал поджарый саккаремец, ещё больше усохший и сморщившийся за время, проведенное в Мавуно.

— Вай-ваг! Я ведь не закончил промывать ему уши, так что ни о каком долге и речи быть не может! — запротестовал Эврих. — Но скажи, как удалось почтенным купцам спастись из неволи? Капитан «Верволики», помнится, грозился не то приковать вас к веслам, не то отправить на каменоломни?

— Вероятно, эта участь постигла корабельщиков, а что касается купцов… Мы, знаешь ли, часто рискуем и стараемся помогать друг другу. У Шераха в Городе Тысячи Храмов нашелся старинный знакомец, который, получив весть о постигшем его несчастье, поспешил прийти ему на выручку. Шерах замолвил за нас словечко, мы написали обязательство на известную сумму и были выкуплены добрым человеком, не успев изведать тягот рабского труда…

— Ага… — рассеянно протянул Эврих, глядя сквозь просветы между складами для товаров на разгружавшиеся у пристаней речные суденышки торговцев, доставлявших в Мванааке из глубины империи рис, пшеницу, ячмень и просо, шелковые ткани и мешковину, мясо, руду и древесину. Раньше здесь швартовались и торговые джиллы, и чужеземные корабли, но теперь заморские суда перестали появляться в прибрежных водах Мавуно, а имперские купцы, сторожевики и военные корабли становились на якорь в морском порту. Аррант перевел взгляд на ближайший левобережный причал, прозванный Извозом. — Стало быть, не так уж крепко следят чиновники Кешо за чужеземцами, надумавшими покинуть Город Тысячи Храмов?

— Кто станет чинить препятствия несчастным, единственное желание которых — вернуться на родину, дабы не питаться подаяниями сердобольных знакомых? Не думаешь ли ты, что и тебе пришла пора покинуть Южный материк и продолжить путешествие в Мельсину?

Чайки, кружащие над Извозом и рыборазделочными столами, казались в солнечных лучах крохотными золотыми молниями. Криков их из-за дальности расстояния слышно не было, но Эврих знал, что они зовут в путь. От Гвадиары пахло не только рыбой, водорослями и смолой, от неё пахло близким морем, свободой, дальними странами. Где нет нужды таиться, незачем натирать лицо соком ореха, где за ним не будут охотиться подчиненные Амаши и не надобно надувать щеки и изображать из себя всемогущего чародея. Хотя нет, щеки придется надувать и там, если он примет предложение Иммамала…

— Ты помнишь наш разговор на борту «Ласточки»? Я давно бы покинул Мавуно, но не могу возвратиться в Мельсину, не выполнив возложенного на меня поручения, — продолжал посланник Мария Лаура, не глядя на Эвриха. — Мне известно, что ты уже пробовал договориться о месте на корабле, отплывающем из Мванааке. С моей помощью ты без труда покинешь этот город. Через день-два, самое позднее через седмицу. Если захочешь взять с собой юношу, сопровождавшего тебя в Терентеги, я не стану возражать, место найдется и для него.

«Тразий Пэт старше меня года на два-три, — подумал Эврих. — Сейчас ему лет двадцать семь — двадцать девять. Долго ли он ещё протянет в темнице? И до каких пор Кешо намерен держать его там, почему не торопится с публичной казнью?»

Он рассчитывал узнать что-нибудь о старинном приятеле через Рабия Даора, но Тартунг сообщил, что тот уехал по каким-то делам из города и неизвестно когда вернется. Это было очень, очень некстати, вот только не зря ли он возлагал столько надежд на Эпиара? С чего он взял, что бывший аскульский купец поможет ему? Да и чем тут вообще поможешь? Императорская темница — не погреб трактирщика, проникнуть в который можно, взломав единственную дверь или же подобрав ключи к одному-двум замкам…

— Хвала Богине, она хранила и оберегала тебя от невзгод! Однако не кажется ли тебе, что довольно уже испытывать её терпение? — неожиданно сухо и даже сурово вопросил Иммамал. — Ты легко обзаводишься друзьями, но и врагов приобретаешь с неменьшей быстротой. Причем друзья твои сами нуждаются в помощи, тогда как враги способны стереть в порошок дюжину таких, как ты.

— Будешь слишком сладким — съедят мухи, — пробормотал Эврих.

Иммамал был на редкость хорошо осведомлен о его делах, и вещи говорил самые что ни на есть разумные. Более того, глядя в сильно загорелое, морщинистое лицо посланника саккаремского шада, аррант неожиданно почувствовал, как соскучился по светлокожим людям. Он провел в Мавуно около года и давно перестал ощущать себя здесь чужаком, но это вовсе не значило, что он не скучал по землякам и Верхней или хотя бы Нижней Аррантиаде. В конце концов, от мытья в розовой воде чеснок не теряет своего запаха. Заботы обитателей империи касаются его лишь постольку, поскольку и он не обязан посвящать им всю жизнь…

— Мухи тебя, может, и не съедят, а вот люди Амаши рано или поздно шкуру попортят. Ты видишь, мне кое-что известно о твоих делах и знаешь, почему я проявляю к тебе такой интерес. И если я говорю, что голова твоя нынче нетвердо держится на плечах, то поверь — так оно и есть. Быть может, сам ты этого не понимаешь, но со стороны-то оно виднее. Оставь рыбаку сети, птицелову — птиц, мстящему — месть. Ты лекарь, и твое дело исцелять.

— Так-то оно так, и если бы ты предложил мне покинуть Город Тысячи Храмов раньше, я бы не колеблясь последовал за тобой… — задумчиво проговорил Эврих и, неожиданно решившись, продолжал: — Теперь, однако, я не могу уехать, не выполнив своего долга по отношению к попавшему в беду другу и не сдержав обещания, данного Аль-Чориль. Или, по крайней мере, не попытавшись это сделать.

В нескольких словах он поведал Иммамалу о знакомстве своем с Тразием Пэтом и поисках дочери Газахлара своего сына. Чем дольше он говорил, тем мрачнее становилось лицо саккаремца, а когда Эврих закончил рассказ, лжекупец затейливо выругался и отчаянно захрустел сцепленными за спиной пальцами.

— Умеешь ты осложнять свою жизнь! — промолвил он после некоторого молчания и удивленно покачал головой. — И как это у тебя хватило смелости рассказать мне о своих замыслах? Откуда такая уверенность, что я не сболтну лишнего, дабы расстроить твои безумные планы?

— Так в том-то и дело, что планов никаких нет! Окажись мой знакомец сейчас в городе, я бы, может, и не стал откровенничать…

— Удивительная наивность! Ты, стало быть, хочешь, чтобы я помог тебе отыскать Ульчи и освободить Тразия Пэта? — уточнил Иммамал, в очередной раз оглянувшись по сторонам и убедившись, что никто не может их подслушать. — А почему бы тебе не попросить у меня, например, трон аррантского Царя-Солнце? Не высоко ли голову задрал? Гляди, дождь в ноздри попадет — захлебнешься!

— Легче, легче! — остановил Эврих раздосадованного саккаремца. — Я ведь тебя по всему Городу Тысячи Храмов не выслеживал, чтобы за помощью обратиться! Да и не просил ещё пока ни о чем. Просто объясняю, почему не могу нынче принять твое предложение.

— Объясняешь? — в сердцах повторил Иммамал и так хрустнул пальцами, что аррант испугался за их сохранность. — Нет, ты торгуешься со своим благодетелем, вместо того чтобы ноги ему лобызать! Я из кожи вон лезу, дабы дурную голову от топора уберечь, а тело от пыток, и что же слышу? Он позволит себя спасти, ежели я наследника имперского престола ему сыщу, да ещё и дворцовую темницу разрушу!..

— Ну полно из себя оскорбленную добродетель строить, — вновь прервал Эврих Иммамала. — Напрасно ты меня в наивности упрекаешь и землю копытом роешь. Будучи преданным слугой Мария Лаура, ты не можешь не понимать, что отыскать Ульчи в интересах шада. А Тразий Пэт, коли удастся его освободить, великим подспорьем для Ильяс станет. И не сверкай на меня очами! Предотвратить вторжение имперских войск в Саккарем поважнее, пожалуй, в настоящий момент, чем здоровье дочери Дильбэр.

— Смышлен, ох смышлен! — неожиданно ухмыльнулся Иммамал, отбрасывая маску напускного гнева. — Рассуждаешь ты верно, да по чину ли халат меришь?

— По мне так как раз, а ты себе можешь попроще подыскать! — заявил Эврих, дивясь собственному нахальству.

Решившись рассказать Иммамалу о Тразий Пэте и Ульчи, он не вполне отдавал себе отчет, зачем это делает, и теперь с некоторым изумлением понял, что порыв его был очень даже обоснован. Вряд ли посланник Мария Лаура оставался до сих пор в Мванааке только ради того, чтобы залучить чудо-лекаря в Мельсину. Надобно думать, он нашел способ послужить здесь верой и правдой своему повелителю, разыскал единомышленников и, следовательно, мог оказать Эвриху неоценимую помощь. Ежели, конечно, сочтет, что у них есть хоть какие-то шансы на успех.

— Вай-ваг! Насколько нам всем было бы проще жить, кабы ты предложил мне бежать из Мванааке до моего отъезда с Газахларом! — вырвалось у Эвриха помимо его воли.

— Тогда я ещё не мог предложить тебе этого. — Саккаремец выдавил из себя кислую улыбку и развел руками. — Не ожидал, что ты так меня озадачишь. По мне, лучше заплата, чем голое колено, но мысль устроить в Мванааке заваруху и сорвать вторжение Кешо кажется заманчивой, чего уж тут говорить. Мне надобно подумать. Давай встретимся с тобой здесь… через три дня. И еще… Я бы хотел поговорить с Аль-Чориль и удостовериться, есть ли у неё люди, способные действовать, или это все досужие разговоры.

— Этого я тебе обещать не могу. Предводительница гушкаваров чрезвычайно подозрительна, и не без причины. Хотя… Я поговорю с ней, и, быть может, она не откажется встретиться с тобой.

— Поговори. И да прольется дождь тебе под ноги. — Иммамал поднял руку в прощальном приветствии и неспешным шагом двинулся по направлению к приречным складам.

Эврих смотрел ему вслед, пока фигура сухощавого саккаремца не скрылась между приземистыми строениями. Неожиданно ему пришла в голову мысль, что ради воплощения в жизнь своих замыслов он собирается задействовать силы, которые и впрямь могут потрясти империю до основания, и это его ничуть не порадовало. Он вовсе не был уверен, что, если задуманное Ильяс удастся и она станет опекуншей при малолетнем императоре, это принесет радость или пользу обитателям Мавуно. Аррант не желал зла Кешо — раз уж тому удалось отстранить Таанрета от управления империей, значит, он и впрямь лучше подходил на эту роль, но обстоятельства складывались так, что все его здешние знакомцы оказывались врагами ныне здравствующего императора и выбирать ему было не из чего. К тому же, если Ильяс придет к власти, саккаремцы несколько лет могут спать спокойно, и Марий Лаур успеет приготовиться отразить вторжение…

— О, Всеблагой Отец Созидатель! — с тоской в голосе пробормотал Эврих, поднимая глаза к небу, затянутому набежавшими со стороны моря облаками. — Ну почему мне постоянно приходится расхлебывать кашу, к которой я не имею ни малейшего отношения?

Ни Всеблагой Отец Созидатель, ни Великий Дух, ни прочие Боги не ответили, разумеется, на вопрос чудного арранта. Да и зачем бы им утруждать себя, коли ответ напрашивался сам собой? Ежели не проходит человек по жизни бледной тенью, то вольно или невольно приходится ему расплетать оставленные предшественниками в наследство узелки судеб в пестро-красочном ковре мироздания. А то и свои заплетать, на горе и радость современникам и потомкам…

Чем ближе подходил Эврих к улице Оракулов, тем безнадежней представлялось ему задуманное. Подобно утопающему, он цеплялся за оказавшуюся под рукой соломинку, прекрасно понимая, что спасти она его не может. Надеяться на то, что кто-нибудь из предсказателей подскажет ему, где надобно искать Ульчи, было глупо: подчиненные Амаши, да и сама Ильяс, уже обращались к ним с этим вопросом, и, если бы кто-нибудь знал ответ, наследник императорского престола был бы давно найден. Однако ничего лучшего, чем прибегнуть к помощи оракулов, аррант в сложившейся ситуации придумать не мог и последовал совету Тартунга.

Все десять дней, проведенных в Мванааке, он напускал на себя важный вид. Кидал в пламя жаровни пахучие порошки, делал над ним затейливые пассы руками, бормотал нечто невразумительно-глубокомысленное на всех известных ему языках, дабы создать видимость магических действий, но никакого результата эти трюки, как и следовало ожидать, не принесли. И не могли принести, ибо Эврих не был магом, а тянуть время становилось опасным. Если бы только Рабий Даор был в городе…

Проблеск надежды появился после неожиданной встречи с Иммамалом, но уверенности в том, что саккаремец захочет и сможет чем-то помочь в освобождении Тразия Пэта, у Эвриха не было, а между тем вернувшийся в Город Тысячи Храмов Газахлар, безусловно, доложил Кешо о встрече с Аль-Чориль. Таким образом они потеряли преимущество внезапности, и люди Амаши уже рыщут в поисках их по столице. Эврих надеялся, что узнать в нем светлокожего, золотоволосого арранта будет непросто, и все же предпочел бы не вылезать из дома до встречи с Эпиаром или с посланцем Мария Лаура. Вряд ли Амаша прикажет прочесывать приречный район города, где среди бедного люда — ремесленников, грузчиков и рыбаков — испокон веку находили приют всякие сомнительные личности, а вот устроить засаду у «Мраморного логова» или на улице Оракулов очень даже может.

Нет, будь его воля, аррант носа бы из временного их убежища не высунул, тем паче, скучать ему было некогда. Ильяс, воспользовавшись отсутствием Газахлара, связалась с Урубом, и тот ухитрился передать её людям все те драгоценные Эвриховы тюки, разлуку с коими он так остро переживал. Обретение лекарственных снадобий и манускриптов, которые он считал безвозвратно для себя потерянными, окрылило арранта, и он с позволения Аль-Чориль, сотворил для приютившего их трактирщика и его домочадцев пару-тройку маленьких чудес — тех самых, которые не имели к настоящей магии решительно никакого отношения. Тарагата была против и, как оказалась, рассуждала на этот раз более мудро, чем Ильяс. Весть о том, что в притоне старика Шайала поселился чудо-лекарь, немедленно разнеслась по окрестным лачугам, лепившимся друг к другу и к склонам бывшего карьера так, что и не разберешь, где кончается одно и начинается другое жилище. Недужные голодранцы потянулись в трактир, и чем большему числу их Эврих оказывал необходимую помощь, тем больше страждущих стекалось в заведение Шайала на следующий день. Беззубый трактирщик был счастлив, Ильяс же, слишком поздно сообразив, к чему может привести подобная известность, попыталась распустить слух, что чудо-лекарь уехал из города, но не тут-то было! У каждого из Шайаловых домочадцев находился приятель или родственник, которого «ну никак нельзя не выручить», а у тех, в свою очередь, были свои родичи и знакомые, во что бы то ни стало жаждущие исцеления…

Словом, уже через седмицу у Эвриха стало не хватать времени на путевые заметки, которые он взялся было приводить в порядок. Он чистил загноившиеся раны, врачевал сыпницу и болотницу, промывал уши и глаза, но, увы, все это не могло помочь ему в поисках Ульчи. Аль-Чориль начала гневаться, полагая, что аррант по каким-то причинам не хочет выполнять обещание. Она не желала слушать никаких объяснений и, ежели видела разницу между целительством и колдовством, то весьма искусно это скрывала. Несколько раз Эврих принимался говорить ей о Тразии Пэте, но Аль-Чориль грубо прерывала его, будучи, видимо, убеждена, что он пытается отвертеться от взятого на себя обязательства. Понять недовольство предводительницы гушкаваров было нетрудно: время шло, опасность быть обнаруженными росла с каждым днем, аррант же, за которым она так долго гонялась, явно валял дурака, помогая кому угодно, а её потчуя какими-то байками, вместо того чтобы заниматься делом.

Несколько раз Эврих выходил в город: бродил по базарам, прислушивался к разговорам в лавках и трактирах, надеясь, что они натолкнут его на какую-нибудь дельную мысль, но, если не считать встречи с Иммамалом, толку от этих вылазок не было. Поход на улицу Оракулов представлялся ему столь же бесперспективным, да к тому же ещё и опасным, и только настойчивость Тартунга побудила его отправиться в путь. Юноша почему-то был уверен в успехе, а совет его предложить кому-либо из предсказателей очинаку в качестве платы за сведения об Ульчи, был и правда неплох. Высушенная человечья голова, может, и не нужна прорицателю, дабы улавливать смутные образы грядущих событий, но внимание к нему наверняка привлечет и послужит хорошей приманкой для жаждущих предсказаний.

Припомнив свое первое посещение улицы Оракулов, Эврих поправил сумку с очинакой и пожалел, что не взял с собой Тартунга. Опасаясь, что парня узнает кто-нибудь из служителей храма Мбо Мбелек, он поручил ему приготовить лекарственные составы и, если получится, наладить отношения с Афаргой, испортившиеся накануне посещения ими Урочища Каменных Кружев. Чего уж они там не поделили, сказать трудно, но Тартунг, ежели и натворил что, всячески старался загладить свою вину, и, может статься, именно присутствие арранта мешало ему вновь обрести расположение девушки.

Вид обитателей трущоб, расположенных на месте Гнилой пади, как и прежде, произвел на Эвриха тягостное впечатление, однако нынче он был одет почти так же, как и они, и, похоже, не привлек к себе ничьего внимания. Даже предсказатели, окидывавшие прохожих цепкими, наметанными взглядами, не задерживали их на нем, и болезненный мужчина, гадавший некогда Эвриху по крысиным черепам, уставился на него с недоумением и недоверием. Остановившийся перед ним курчавый шрамолицый юноша в поношенном халате был не из тех, у кого водятся деньги, необходимые для получения квалифицированного предсказания.

— Чего тебе надобно, любезный?

— Мне надобно предсказание.

Всматриваясь в лицо оракула, бедра которого были обернуты шкурой пятнистой антилопы, грудь украшало ожерелье из косточек человеческих пальцев, а стягивавшую волосы повязку из змеиной кожи — медный полумесяц, Эврих пытался угадать, может ли тот состоять на службе у Амаши. Немигающий взгляд человека, пристально вглядывающегося внутрь себя, делал это предположение маловероятным, но, окажись аррант на месте Душегуба, он непременно воспользовался бы услугами предсказателей. Люди благополучные не нуждаются в прорицаниях, и у власть имущих нет с ними проблем. Услуги оракулов надобны неблагополучным, а сведения о них сберегателям порядка надлежит собирать где только возможно…

— Спрашивай, если у тебя есть чем заплатить, — равнодушно ответил Глядящий-внутрь-себя. — Но прежде убеди меня, что трудиться я буду не даром.

— Если ты сумеешь ответить на мой вопрос, получишь очинаку. — Эврих опустил сумку на землю перед оракулом и раскрыл её так, чтобы тот мог увидеть высушенную, сморщенную голову. — Если не сумеешь, получишь пять дакков за потраченное время и старания.

Мужчина со впалыми щеками и жидкими тусклыми волосами встрепенулся и протянул руку к Эвриховой сумке:

— Откуда у тебя это? Я… Постой, дай мне коснуться ее! Я постараюсь ответить на твой вопрос. Это щедрая плата! Что ты желаешь знать?

— Меня интересует, что стало с ребенком, на шею которого при рождении была надета вот эта бусина. Где он теперь и как мне его найти?

— Вай-ваг! Тебе нужен не предсказатель, а ясновидящий! Но раз уж ты обратился ко мне… Я попробую тебе помочь. — Глядящий-внутрь-себя принял на ладонь крупную, размером с фасолину бусину из красно-оранжевого коралла, сквозь которую был пропущен тонкий витой шнур. — Садись. — Он указал на лежащую перед ним циновку и, подождав, пока аррант усядется, скрестив ноги, закрыл глаза, словно прислушиваясь к чему-то.

Аль-Чориль долго не хотела отдавать Эвриху единственную вещицу, принадлежавшую некогда Ульчи. Дабы не спутать близнецов, Мутамак, обмыв их, надела на шею каждого по бусине. Хутам, появившийся на свет первым, получил бирюзовую, Ульчи — коралловую. Отправляясь в храм Неизъяснимого, она сняла с него бусину, ибо воспитаннику Мбо Мбелек не полагалось носить амулеты, полученные в святилищах иных Богов. Один Тахмаанг знает, каким образом Ильяс удалось сохранить памятку о сыне, и все же Эврих не представлял себе, какой прок может от неё быть по прошествии едва ли не десяти лет…

— О юноша! Тебе надлежит знать о четырех вещах, которые неизмеримо важнее, чем ты думаешь… — напевным голосом начал оракул, но был остановлен аррантом, продолжившим за него:

— Это мои годы, моя вина, мои враги и мои ошибки, не так ли? — Эврих невесело усмехнулся, заметив растерянность Глядящего-внутрь-себя. — Почтеннейший, я не спрашиваю тебя о себе. Я щедро заплачу за любые сведения о владельце этой бусины, но если ты будешь меня дурачить, то не получишь даже позеленевшего чога.

— Откуда ты только взялся на мою голову? — Оракул уставился на арранта во все глаза, и тень узнавания мелькнула в его взгляде. — Постой-ка… Кажется, я уже видел тебя и даже делал тебе предсказание…

— Верно, — не стал спорить Эврих. — Ты кидал крысиные черепа с врезанными в них серебряными значками. Но не будем отвлекаться.

— Не будем, — покладисто промолвил оракул и некоторое время задумчиво рассматривал своего странного, зеленоглазого собеседника. Потом склонился над покрытой пестрым платком корзиной и принялся перебирать её содержимое. Вытащил глиняный флакончик и, ещё раз оценивающе оглядев Эвриха, сделал маленький глоток. Сморщился и прикрыл глаза, зажав в ладонях коралловую бусину.

Солнце нещадно припекало, мухи с жужжанием кружились над бормочущим что-то невразумительное оракулом. Ни тучки не было в вылинявшем, выгоревшем небе. Ни единого дуновения ветра не доносилось сюда ни с Гвадиары, ни с моря, несмотря на время дождей. Смена сезонов была почти неощутима в Городе Тысячи Храмов, и все же никогда прежде Эврих не ощущал здесь столь давящей, гнетущей духоты. Смахнув со лба испарину, он рванул ворот халата, чувствуя, как капли пота ползут по спине и груди.

Глядящий-внутрь-себя зудел что-то неразборчивое, словно огромная кровопивка, раскачивался из стороны в сторону, крепко зажмурив глаза и сморщившись так, будто хлебнул винного уксуса. Он тоже обливался потом, градом катившимся по его лицу, но был так поглощен своим занятием, что не мог ни стряхнуть повисшую на кончике носа мутную каплю, ни согнать пару нахальных мух, садившихся то и дело ему на лоб. Мухам, впрочем, тоже было как-то не по себе. Они опускались на влажный лоб оракула и тут же взлетали, снова опускались и опять взлетали…

— Помоги мне, Всеблагой Отец Созидатель, гадальщик-то, похоже, взялся за дело всерьез! — пробормотал Эврих по-аррантски, делая оберегающий от зла знак и начиная догадываться, что испытываемые им ощущения как-то связаны с бормотанием оракула, честно старавшегося получить обещанную ему за труды очинаку.

Заунывное гудение его становилось все громче и громче, сидящие поблизости предсказатели принялись подозрительно посматривать в сторону шумного сотоварища, но ни один не встал со своей циновки, и, что ещё более удивительно, вездесущие мальчишки не спешили взглянуть поближе на оракула, подражавшего растревоженному рою пчел.

Эвриха охватило беспокойство. Во-первых, ему совершенно не хотелось привлекать к себе чье-либо внимание, во-вторых, охота на колдунов, начатая в империи после гибели императора Димдиго, продолжалась здесь до сих пор, хотя и без прежнего размаха, а Глядящий-внутрь-себя явно помогал своему ясновидению какими-то чарами. В-третьих, аррант доподлинно знал, что занятия магией — штука чрезвычайно сложная и коварная, зависящая не только от знаний и таланта, но и от такого, казалось бы, пустяка, как настроение чародея. В связи с чем результаты сложных магических действий далеко не всегда соответствуют ожиданиям, даже если за дело берется опытный и искусный маг. Когда же этим начинает заниматься новичок или человек, прибегающий к помощи чар от случая к случаю…

— А-а-ййй! — взвизгнул Глядящий-внутрь-себя и, выронив зажатую между ладонями бусину, стиснул лицо руками.

Подхватив упавшую на циновку бусину, Эврих оглянулся по сторонам и, убедившись, что стражники не бегут со всех сторон к незадачливому оракулу, нацедил в щербатую чашку теплой воды из стоявшего подле предсказателя кувшина.

— Выпей и возьми себя в руки, если не хочешь, чтобы здесь собралась толпа зевак.

— Ав-ва-а-а… — пробормотал Глядящий-внутрь-себя, дрожащими руками поднося чашку к губам. Половину её содержимого он пролил себе на грудь, но остальное, клацая зубами о глиняный край, все же сумел проглотить и жестом попросил налить еще.

«Интересно, все ли предсказатели могут проделывать такое, или мне как-то особенно повезло? — подумал Эврих, вновь наполняя чашку Глядящего-внутрь-себя. — Хотя дело тут, конечно, не в везении, ведь ещё в прошлый раз я довольно долго присматривался к здешним, оракулам и, судя по всему, сделал правильный выбор».

Окинув испытующим взглядом на редкость широкую и прямую для района трущоб улицу, по обеим сторонам которой сидело подле глинобитных домов и заборов не меньше трех дюжин предсказателей, аррант окончательно уверился в том, что подвергся действию чар, использованных Глядящим-внутрь-себя, дабы узнать что-либо об Ульчи. Не таким уж жарким был этот день, и духоты особой он теперь не чувствовал. Синие тени от заборов и домов уберегали расположившихся на левой стороне улицы оракулов от солнечных лучей, и даже сидящие на солнцепеке не слишком, кажется, страдали от них. Все стало как обычно, едва только прекратилось побочное действие заклинаний, хотя произнесший их оракул никак не мог отдышаться и прийти в себя.

Наконец, вытерев лицо рукавом халата, Глядящий-внутрь-себя прокашлялся и сиплым голосом спросил:

— Скажи-ка, любезный, а сам-то ты знаешь, что за мальчишка носил эту бусину? Ежели тобой движет праздное любопытство, то лучше бы тебе моих откровений не слушать.

— Тебе есть что сказать? Или ты думаешь, у меня очинаками весь дом завален и я дни и ночи голову над тем ломаю, как бы от них поскорее избавиться?

— Думаю я, что не принесет тебе эта бусина добра. Судя по одежке, у тебя и дома-то нет…

— Короче! — потребовал Эврих, чувствуя, что он и так уже намозолил глаза собратьям Глядящего-внутрь-себя и надобно подобру-поздорову убираться. Чем дольше он тут пробудет, тем вернее привлечет внимание соглядатаев Амаши, которые ну не могут по этой улице время от времени не прогуливаться.

— Хорошо, раз уж ты так настаиваешь. — Оракул наклонился к арранту и, понизив голос, произнесу — Эта бусина принадлежала одному из сыновей Ильяс и ослепленного Кешо Таанрета.

— Верно, — подтвердил Эврих. — Жив ли он и где я могу его найти?

— Ты знал?! Ах да, конечно… Золотоволосый аррант… — пробормотал Глядящий-внутрь-себя, окончательно вспомнив, при каких обстоятельствах он уже встречался со своим зеленоглазым собеседником. — Ульчи жив, здоров и находится в Городе Тысячи Храмов. Его опекает большая женщина и…

— Ну? Где он? Как мне его найти?

— Не знаю! Ты задаешь мне не те вопросы. — Предсказатель нервно облизнул губы и снова промокнул лоб рукавом халата. — Тебе надобно обратиться к настоящему колдуну. Ведь это они мастера влиять на ход событий и вызывать нужные видения. Я же улавливаю лишь смутные очертания, направления, контуры…

Оракул беспомощно пошевелил растопыренными пальцами, изображая незрячего, ощупью отыскивающего путь в незнакомом месте.

— Не много же полезного ты сумел уловить, — проворчал Эврих, извлекая из сумки обернутую в белую тряпицу очинаку. — Спасибо, однако, и за это. Она твоя.

Он протянул очинаку предсказателю, и тот, жадно схватив её, прижал к впалой груди.

— Так больше тебе нечего мне сказать?

— Благодарю тебя. Ты щедр, и я скажу тебе ещё одно… Только не проси у меня объяснений, ибо не все, что мне открывается, я могу правильно истолковать. — Глядящий-внутрь-себя замялся и наконец вымолвил: — Путь к тому, кого ты ищешь, начинается и кончается на улице Оракулов.

— Как? — изумленно вскинул брови Эврих. — Во имя Великого Духа, как это понять? Значат ли твои слова, что я должен обращаться ко всем оракулам по очереди или…

— Не знаю. Я ведь предупреждал тебя…

— Ладно! — торопливо прервал бормотание предсказателя аррант. — Забудь об этом разговоре. Если кто-нибудь спросит, чего я от тебя хотел, скажи, что спрашивал о своей судьбе. И больше ни слова.

Подхватив сумку, он поднялся и неторопливо зашагал к ближайшему переулку, старательно припадая на левую ногу, дабы изменить походку. Не зря, ох не зря он ушки на макушке держал! Кабы не это, вполне мог бы прозевать приближение трех юнцов, шедших по улице со стороны храма Мбо Мбелек. Двоих он видел впервые, но в третьем безошибочно узнал Серекана, оказавшегося здесь явно не случайно.

Свернув в переулок, Эврих прибавил шагу. Свернул раз, другой, юркнул в щель между потрескавшимися глиняными заборами и, заметив в пыльном дворике игравших в альчики мальчишек, крикнул:

— Эй, мелкота! Кто выведет меня кратчайшим путем на улицу Увечных телег, получит пару чогов!

Мальчишка постарше, в донельзя замызганной рубахе до колен, бросив своих приятелей, махнул арранту рукой и устремился в дальний конец двора, к скрытому выступом дома проходу.

Эврих был уверен, что Серекан на заметил его, а если и заметил, то не успел узнать. Однако присутствие его на улице Оракулов подтверждало самые худшие подозрения арранта. Газахлар рассказал Амаше о нападении Аль-Чориль на свой отряд и поведал об «измене» домашнего лекаря и секретаря. Вероятно даже, чтобы выслужиться, предложил использовать для поимки Эвриха людей, знавших его в лицо и путешествовавших вместе с ним в Терентеги. Самому Газахлару ловить своего бывшего лекаря было ни к чему да и не с руки, ибо это не улучшило бы его отношений с Нжери, а вот поспособствовать в этом Душегубу он, разумеется, не отказался. И Серекана, имевшего причины недолюбливать арранта, владелец «Мраморного логова» предложил направить туда, где тот должен был появиться прежде всего.

— Ай-ай-ай! — Эврих покачал головой, пожалев, что отказался взять сделанное для него Тартунгом кванге. Это оружие претило ему, как никакое другое, и все же с ним бы он чувствовал себя значительно увереннее. — На улице Оракулов мне, значит, появляться нельзя. Тартунгу и Афарге тоже — Газахларовы соглядатаи опознают их быстрее, чем меня. Как же быть-то?

Глядящий-внутрь-себя угадал, кому принадлежала коралловая бусина, и, наверно, не соврал, сказав, что Ульчи жив, здоров, по-прежнему находится под опекой Мутамак и живет в Мванааке. Ильяс приятно будет об этом узнать, но к цели поисков это их ничуть не приблизило…

— Вот улица Увечных телег! Где мои чоги?

— Держи. — Эврих опустил в подставленную ладонь три монетки и, глядя, как мальчишка деловито засовывает их за щеку, подумал, что, если бы тот оказался сыном Ильяс, это бы ничуть не противоречило предсказанию Глядящего-внутрь-себя. Впрочем, истолковать его слова можно было тысячью способов, но как проверить хотя бы одно предположение? Попробуй-ка, например, узнай, что вытатуировано на предплечьях этого сорванца. Скрещенные молнии в круге, коими оберегают своих чад от многоликого зла простолюдины, или же символы кланов Огня и Леопарда?

— Послушай-ка… — начал было аррант и обнаружил, что, пока он придумывал, под каким предлогом попросить своего провожатого закатать рукава долгополой рубахи, тот уже успел дать деру. Пожав плечами, Эврих пролез в указанную щель между домами и оказался на улице Увечных телег. Окинул оценивающим взглядом выбоины от колес многочисленных тяжелогруженых арб и подивился, что кто-то ещё отваживается здесь ездить.

— Уф, ну и пришлось мне нынче побегать! Парит, сил нет! Не иначе ночью гроза разразится, — отдуваясь, произнес Тартунг, вваливаясь в комнату и стаскивая с плеч пропотевший халат. — Где Эврих?

— У тебя есть для него новости? — спросила Афарга, не отрывая глаз от медной ступки, в которой перетирала листья голубого бахреца.

— Есть, и преотличнейшие! Эпиар Рабий Даор вернулся в столицу, я только что виделся с ним. Он желает завтра же встретиться с Эврихом. Кстати, где он?

Тартунг выбрал из кучи лежащего в углу комнаты тряпья другой халат, брезгливо покрутил носом и накинул на плечи. Задумался, не сменить ли шаровары, но решил, что сделает это потом, после того как окатит себя бадьей воды из колодца.

— Как же тебя пустили к Эпиару, в таком-то виде? Он ведь купец не из последних и кого попало, верно, не принимает. Да и дел у него за время отсутствия должно было накопиться.

Страшно довольный успешно выполненным поручением, равно как и тем, что Афарга не отмалчивается — появилась у неё такая скверная привычка по прибытии в Мванааке, — юноша не заметил, что она дважды не ответила на его вопрос об Эврихе, и возбужденно принялся рассказывать:

— Дом у этого Рабия что надо, не тутошним хибарам чета, и меня к нему, естественно, пускать не хотели. Ну я шепнул привратнику, мол, дело прибыльное и срочное, пусть хоть слугу позовет какого. Я ему, дескать, два слова шепну, чтобы хозяину передал, а там видно будет. Кликнул он слугу. Важности у того — верблюду впору занимать, но снизошел все же, выслушал меня. Я думал, на том и кончится, не увижу его больше, Эврих-то ведь мне ничего передавать не велел — запамятовал, видно, — вот и пришлось на ходу придумывать.

Юноша сделал паузу, ожидая вопроса Афарги. Сегодня она, похоже, была в настроении, потому что не стала его разочаровывать и спросила:

— Что ты велел передать Эпиару? Долго пришлось ждать?

— В том-то и дело, что нет. Верблюдообразный этот тотчас же примчался и повел меня к своему господину. А передать я ему велел, что Эпиара Рабия Даора желает видеть посланец человека, который отплыл некогда от берегов Мономатаны на «Персте Божьем». Э-э-э, да ты ведь эту историю не знаешь! — спохватился юноша. — Надо будет попросить Эвриха, чтобы поведал тебе, а заодно и Аль-Чориль с Тарагатой. Потому как если они о деяниях Тразия Пэта ничего не узнают, так и выручать его не возьмутся. А без них…

Тартунг замолк, почувствовав, что его занесло. Эврих ведь уже не раз принимался рассказывать Аль-Чориль о маге, служившем Богам-Близнецам, учеников которых у арранта были веские причины недолюбливать, да не больно-то его предводительницы гушкаваров слушали. От былого уважения их и едва ли не обожания чудо-лекаря не осталось и следа. На смену им пришли недоверие и подозрительность, в основе которых лежало нежелание разбойниц признать, что Эвриховы возможности хоть и велики, но не беспредельны. Им бы, конечно, хотелось, чтобы он пальцами щелкнул, и вот вам, пожалуйста: Ульчи уже на императорском троне сидит. Так ведь не бывает этак-то, это даже ранталуку ясно!

Был такой момент, чего уж там лукавить, когда и Тартунг полагал: захоти чудо-лекарь — и мертвые оживут, а звезды посыплются с небосвода золотыми монетами. К счастью, длилось это заблуждение недолго, и сумел он таки понять, что мало чести быть всемогущим. Нет, тем-то и поразил его воображение аррант, что далеко не безграничные способности свои умел использовать в нужный момент, неизменно достигая при этом поставленной цели. И Ульчи этого с помощью Тразия Пэта найдет, ежели прислушаются к его словам драчливые девки, вместо того чтобы под ногами путаться. Особенно сейчас, когда Эпиар появился наконец в Мванааке.

— Так где Эврих-то? Неужто опять в город отправился? — На этот раз в голосе юноши отчетливо прозвучало беспокойство. — Ты чего отмалчиваешься? И Шайал глаза отводил… Ну, в чем дело?!

Начиная злиться, он, едва сдерживая раздражение, шагнул к Афарге, и та, все так же не поднимая головы, ответила:

— Ничего с ним не случилось. Пьет он. С Яргаем и Пахитаком.

— Как это пьет? Ты чего городишь? Не видел я его в зале!

— А они нарочно в Шайалову каморку забрались, чтобы никто им не мешал. То ли спаивают его гушкавары по приказу Аль-Чориль — вдруг что сболтнет, то ли в самом деле утешить стараются, — безучастным тоном ответствовала девушка.

— Да скажи ты толком, что стряслось, почему его утешать надобно?

— Мхетта у него на руках умерла. Девчоночка махонькая, у которой спинка повреждена была.

— Вай-ваг! Она же вроде на поправку пошла… — растерянно протянул Тартунг. — Вот, значит, оно как. Ладно, пойду погляжу. Не помню я, чтобы Эврих вином злоупотреблял…

Каморка Шайала — старого трактирщика, проникнувшегося к Эвриху дружескими чувствами и едва ли не благоговением после того, как тот, взявшись лечить его внучку, почти полностью избавил её от разрывающего грудь кашля, — располагалась в самой глубине гигантского дома, размеры которого непосвященному невозможно было даже представить. Собственно говоря, это был не один дом, а более полудюжины хижин, соединенных дворами и переходами, примыкавшими к заброшенной в незапамятные времена шахте каменного карьера. В «Доме Шайала» жили многочисленные родичи хозяина, занимавшиеся приготовлением пищи для посетителей трактира, плетением ковров и циновок, изготовлением пальмового вина и рисовой водки; здесь же располагались погреба и складские помещения, где хранились запасы снеди, а также предназначенные для сбыта товары, добываемые гушкаварами не вполне законным путем. Домов, подобных этому, в приречном районе Города Тысячи Храмов было немало, и соратники Аль-Чориль не испытывали недостатка в жилье. Сама же она вместе с Тарагатой и десятком приближенных предпочитала во время наездов в столицу останавливаться у Шайала. По её словам, это было надежное убежище, и, судя по количеству выходов, расположенных в самых неожиданных местах, Шайал и его домочадцы пребывали в постоянной готовности к нашествию незваных гостей. Трактирщик как-то с гордостью сообщил Тартунгу, что городские стражники несколько раз вторгались в его «владения» и уходили несолоно хлебавши.

Поверить в это было нетрудно, ибо за неполные две седмицы пребывания в «Доме Шайала» Тартунг так и не разобрался в его планировке. Стены и перегородки, сделанные из камня, кирпича, досок, стволов бамбука, циновок и натянутой на рамы бумаги, появлялись и исчезали словно по волшебству. Двери возникали в самых неожиданных местах и через день-два пропадали, заставляя юношу искать обходные пути, а сгорбленный временем трактирщик на вопрос, зачем это делается, лишь хитро улыбался и шамкал, что, дескать, жизнь идет, все меняется — чему же тут удивляться.

Пробираясь к каморке Шайала, Тартунг отметил очередные превращения, связанные, вероятно, с вывозом из тайных складов доставленных сюда гушкаварами товаров, и в который уже раз поразился размаху и бесстрашию невзрачного с виду трактирщика. Интересно, как они с Аль-Чориль нашли друг друга? Кто-нибудь из сообщников её со стариком свел? На первый взгляд не слишком-то он подходящая компания для дочери Газахлара, но, если вдуматься, шамкающий хитрец пользуется в столице не меньшим влиянием, чем излеченный Эврихом оксар…

Тартунг не сразу понял, что донесшийся из-за дощатой двери голос принадлежит Эвриху, а распахнув её, убедился, что к арранту, Яргаю и Пахитаку успели присоединиться Аль-Чориль с Тарагатой. Похоже, Афарга была права, гушкавары накачивали его господина рисовой водкой — и весьма преуспели в этом! — с совершенно определенными намерениями, иначе зачем бы сюда пожаловали их предводительницы?

— А, Тартунг! Вовремя пожаловал! — приветствовал юношу аррант, делая безуспешную попытку приподняться с циновки. — Присаживайся к столу, у нас тут оч-чень содержательный разговор завязался.

Слушать бредни подвыпивших мужчин представлялось Тартунгу не слишком приятным занятием, но он не колеблясь принял приглашение Эвриха, полагая, что сейчас тот нуждается в его присутствии и поддержке более чем когда-либо.

— Стрелку из кванге полную чашу! — зычно провозгласил Яргай, Аль-Чориль поморщилась, а Тарагата напомнила Эвриху: — Ты говорил о заморском чародействе, явленном тебе неким великим магом — Тилорном.

— Да-да, вы назвали бы его великим магом, но сам он утверждал, что не понимает чародеев нашего мира, — рассеянно проговорил Эврих, ход мыслей которого был прерван приходом Тартунга. — Он успел научить меня кое-чему, и если бы я был более прилежным и усидчивым…

— Так чему же он научил тебя? — настаивала Тарагата, полагая, что аррант уже достаточно пьян и не станет таиться.

Тартунг пригубил предложенную ему Яргаем чашу, дабы не привлекать к себе внимания отказом, и мысленно усмехнулся. Предводительницы гушкаваров не желали слушать Эвриха трезвого, но готовы были внимать ему после того, как тот выпил полкувшина рисовой водки. Они до сих пор не поняли, что аррант терпеть не может лжи и прибегает к ней крайне неохотно. А это значит, что, даже влив ему в глотку все запасы водки, хранящиеся в «Доме Шайала», они не услышат от него ничего такого, чего он не сказал бы им в трезвом виде.

— Тилорн учил меня помогать своим ближним. Но теперь я понимаю, что не задал ему главного вопроса — зачем? Зачем помогать тем, кто находится на пути к Всеблагому Отцу Созидателю? Вы, как и обитатели Вечной Степи, называете его Великим Духом, саккаремцы — Богиней — Матерью Всего Сущего, соотечественники Тартунга — Наамом, Великим Драконом. Не в названии суть. Так зачем же мешать тем, кто спешит на встречу с ним?.. — вопросил Тарагату Эврих, устремляя на неё затуманенный выпивкой взгляд. — Быть может, палачи и убийцы в самом деле величайшие благодетели рода людского? Кто умер насильственной смертью, будет обласкан Богами. Кого скосила во цвете лет болезнь, придет в их чертоги, не познав тягот старости и неизбежных разочарований, обид и оскорблений. Так к чему становиться на пути этих счастливцев?

— Может быть, надобно помогать не тем, кто умирает, а тем, кто нуждается лишь в облегчении страданий? — глубокомысленно предположил Пахитак. Угощая Эвриха, он не забывал угощаться и сам, а потому ворочал языком с превеликим напряжением. Чувствуя, что силы его на исходе и скоро он утратит возможность принимать участие в разговоре, отважный гушкавар торопился внести в него посильную лепту.

— Ежели страдания очищают душу, то лекарь, исцеляя страждущего, оказывает ему дурную услугу. Зачем же тогда, спрашивается, ученики Богов-Близнецов открыли в Кондаре лечебницу для неимущих? Быть может, прав был мой земляк, написавший: «Человек, любимый Богами, умирает молодым. Блажен, кто, не познав горести жизни и насладившись прекрасным зрелищем солнца, воды, облаков и огня, спешит вернуться туда, откуда пришел, — под руку Отца Созидателя. Проживи хоть два века, все это ты увидишь таким же и никогда не узришь ничего прекраснее. Так зачем скитаться по бесприютному миру, в коем мы всего лишь гости, зачем просить у Всеблагого долгих лет? Дабы сутулиться, дряхлеть и горевать над могилами друзей? Счастливец, уходя первым, пьет чистую воду, оставляя горечь осадка менее удачливым…» — Эврих заглянул в чашу и протянул её Яргаю. — Плесни, почтенный, и скажи, неужто Тилорн ошибся, исцелив меня, Волкодава и многих-многих других?

Никто не спросил его, кто такой Волкодав, ибо Эврих не раз уже рассказывал гушкаварам удивительные истории о своем друге-венне.

— Чародей излечил тебя, чтобы ты мог искупить свои грехи, помогая другим, — заявил Яргай, извлекая из-за спины непочатый кувшин и разливая содержимое его по стоящим на низком столике чашам. — Аль-Чориль, Тарагата!

Под взглядами гушкаваров, Эвриха и Тартунга Аль-Чориль с Тарагатой осушили свои чаши и потянулись к блюду с солеными орешками.

— Выходит, я искупаю свои грехи, оттягивая встречу страждущих со Всеблагим Отцом Созидателем? — удивился Эврих. — Странный и недостойный способ искупления грехов! Я всегда старался вкладывать душу во все, за что бы ни брался, и получал удовольствие от сознания того, что работа выполнена хорошо. Но не заблуждался ли я, занявшись излечением, если это не угодно Отцу Созидателю или Великому Духу?

— К чему эти рассуждения? Ты облегчал людям страдания и раскаиваешься в этом? — не выдержал Тартунг.

— Не понимаю, почему ты считаешь, что наш Великий Дух и аррантский Всеблагой Отец Созидатель — это одно и то же? — Аль-Чориль сделала Яргаю знак не подливать в её чашу, но тот не заметил этого. — Тот, кого вы называете Всеблагим, просто не может существовать. Если он всезнающий, и есть зло, значит, он не всемогущий; если же он всемогущий, и есть зло, значит, он не всезнающий. А если он всезнающий и всемогущий, но зло продолжает существовать, значит, он не всеблагой. Ибо если всеблагой, то откуда зло?

— В самом деле. Откуда же оно? И чем отличается наш Всеблагой Отец Созидатель от вашего Великого Духа? Может ли Творец быть вместе с тем и Разрушителем? — пробормотал Эврих едва слышно, погрузив нос в чашу. — Мне казалось, что добро и зло одинаковы на всех материках. Зачем браться за работу, которую не можешь выполнить хорошо, ибо она не угодна Богам? Если страдания очищают души, то я напрасно убил Зачахара. Вся моя жизнь была ошибкой. А это значит, что заблуждался не только я, но и все те, кого считаю я своими учителями и друзьями. Пастырь Непра, Хрис, Тилорн, Волкодав, Зелхат Мельсинский, Ниилит и многие, многие другие… Стало быть, Гурцат Кровавый — истинный любимец Богов и является образцом для правителей и их подданных…

— Прекрати трепаться! Скажи лучше, почему ты не желаешь использовать свои магические способности нам во благо? — раздраженно прервала бормотание арранта Тарагата.

— Послушай, женщина! — Эврих вскинул голову, и Тартунг с болью отметил, как побледнело его отмытое от орехового сока лицо, углубились незаметные прежде морщины, запали глаза. Видимо, он, как обычно, полностью выложился, пытаясь вытащить Мхетту, и хорошо, что хоть не ослеп, как уже не раз бывало, когда аррант отдавал обреченным свою жизненную силу. Ему бы сразу после этого спать завалиться, а эти придурки водкой его накачивать вздумали!

— Женщина, — повторил Эврих, погрозив Тарагате пальцем, — ты плохо слышишь? Или я плохо говорю на вашем языке? Если Богам угодны страдания, то как можно мешать Кешо? И сколько раз тебе надобно повторять, что я не владею даже основами магического искусства?

— Вай-ваг! Ну почему эти умники всегда оказываются такими занудами и дураками? — вопросил неведомо кого Пахитак. — Ты знаешь притчу о трех слепцах, ощупывавших слона? Первый потрогал хобот и заявил, что перед ним огромная змея. Второй ощупал ухо и назвал слона огромной летучей мышью. Третий попытался обнять его ногу и сказал, что это пальма. Как же мы можем правильно оценить деяния и устремления Богов, не видя всей картины мира?

— Ты хочешь сказать, что злой и добрый одинаково угодны и необходимы Богам для воплощения их планов? — поинтересовалась Аль-Чориль, но Пахитак, вложив остатки сил в последнюю тираду, откинулся к стене, прикрыл глаза и явно не способен был ни подтвердить, ни опровергнуть её предположение.

— Необходимы — да, — ответил за товарища Яргай. — А в то, что угодны, — не верю! Змеи созданы Тахмаангом для наказания клятвопреступников, воров и убийц, но это не значит, что он их любит. Или что я должен их любить. Чаша невзгод, горестей, бед и страданий, которую приходится испить большинству людей, столь велика, что, ежели сумеешь ты уменьшить её содержимое хоть на наперсток, это будет благим делом. Быть может, говорю я не слишком складно, но не кажется ли тебе, что несчастья, выпадающие на долю многих из нас по воле Богов, дают возможность остальным проявить сострадание и таким образом становятся важнейшим испытанием на человечность?

Ни Аль-Чориль, ни Тарагата не ожидали услышать подобное из уст товарища и удивленно переглянулись, в то время как Тартунг едва удержался от улыбки. Высказанную Яргаем мысль он уже неоднократно слышал от Эвриха, хотя облекал тот её в иные слова. И что бы там ни вещал аррант о пользе очищающих душу страданий, какие бы убедительные ни приводил доводы в пользу того, что надобно радостно воспринимать преждевременную смерть близких, проспавшись, он первым делом отправится осматривать находящихся на его попечении недужных и будет из кожи вон лезть, дабы как можно скорее вернуть им здоровье и силы. Так уж он устроен, что будет лечить, писать свои путевые заметки и выручать из беды незнакомых людей, повинуясь порыву и не задумываясь о последствиях. А потом корить себя в безволии и слабодушии, заниматься самоедством, вспоминая человеконенавистнические бредни, выдуманные свихнувшимися умниками и служащие прекрасным щитом для корыстолюбивых, рвущихся к власти или просто равнодушных, самовлюбленных мерзавцев.

— «Испытание на человечность» — неплохо сказано, — проворчал Эврих, стряхивая с себя сонное оцепенение. — Именно так, наверное, и выразился бы Тразий Пэт. Всем нам постоянно приходится делать выбор, но даже Тилорна, кажется, одолевают сомнения в том, верно ли он поступил в том или ином случае, ибо даже сострадание и милосердие могут порой, по его словам, обернуться трусостью и предательством. Поэтому-то он не особенно обрадовался принесенному мною «маячку» и не спешил связываться через него с соотечественниками…

Аррант забыл о присутствующих, поглощенный какими-то своими мыслями, но Тарагату это явно не устраивало, и, неодобрительно покосившись на помалкивавшую Аль-Чориль, она напомнила:

— Ты начал говорить нам о чарах, которым научил тебя этот самый Тилорн. Так почему бы тебе не продолжить рассказ? Ты неоднократно доказывал, что достиг немалых успехов в деле врачевания, но ведь тебе ведома и магия. Без неё бы ты не сумел заполучить перстень Амаши и Афаргу!

— Ну, если уж тебе так хочется послушать про магию, изволь. Я, помнится, уже начинал как-то рассказывать об удивительных способностях Тразия Пэта, который вместе с двумя другими учениками Богов-Близнецов был отправлен Гистунгуром в Мономатану за неким магическим предметом, принесенным в наш мир из иной Реальности. Так вот он-то действительно понимал толк в чародействе, ибо, когда на их корабль напал морской дракон, сумел заставить его убраться восвояси. Нет-нет, мне хватит! — Аррант прикрыл ладонью чашу, видя, что Яргай вновь взялся за кувшин. — С помощью Тразия Пэта, а вернее, только благодаря ему Агеробарб одолел Серый Ужас, о котором вы, без сомнения, слыхали. И Тразий же сразил самого Агеробарба — одного из искуснейших магов острова Толми, когда ему стало ведомо, для каких гнусных целей понадобился Глаз… э-э-э… магический предмет, который им в конце концов удалось заполучить…

С историей Тразия Пэта Тартунг был уже знаком и потому не слишком внимательно слушал рассказ Эвриха, зато не сводил глаз с Аль-Чориль и Тарагаты. От того, как они отнесутся к словам арранта, зависело очень многое. Сумеет ли он зантересовать их, убедить, переупрямить?

Эврих как-то сказал, что любит и уважает женщин неизмеримо больше, нежели мужчин. Ибо, в случае необходимости, лучшие из них проявляют недоступную мужчинам выносливость, отвагу и решительность, предусмотрительность и изобретательность. Когда же юноша попытался оспорить это утверждение, лукавый аррант сослался на самок хищников, которые умудряются выращивать детенышей без помощи самцов в самые голодные годы. Терпение и упорство их поистине восхитительны и сравнимы лишь с терпением и упорством женщин, достоинства коих мужчины склонны принижать отнюдь не от избытка ума.

Думал ли так Эврих на самом деле или это был всего лишь один из его «загибов» — одному Тахмаангу ведомо, но сейчас ему предстояло перебороть или хотя бы поколебать то самое женское упорство, о котором он отзывался с таким почтением. То, что ему наконец позволили говорить о Тразии Пэте, было хорошим признаком, но это ещё не значило, что предводительницы гушкаваров разуверились в его собственных способностях. Когда же они узнают о намерении арранта вызволить непревзойденного мага из имперской темницы, ему понадобятся все его красноречие и вся искренность, дабы убедить упрямиц, что это единственный способ добраться до Ульчи. Искренности-то у него хватит, в этом Тартунг ни на мгновение не усомнился, да и красноречия Эвриху, даже после всего выпитого, было не занимать… Но, главное, должны же они в конце концов сообразить, что если бы аррант и правда был магом, то, вместо того чтобы тратить время на уговоры и убеждения, просто внушил бы им все, что сочтет нужным. Хотя нет, зная его щепетильность, трудно поверить, что он стал бы их зачаровывать, и Аль-Чориль, конечно же, об этом догадывалась…

О, Великий Дух, как же все усложнилось с появлением в их жизни дочери Газахлара! И зачем только Эвриху понадобилось вступаться за неё и вообще ходить к храму проклятого Мбо Мбелек? Не иначе как из-за этого-то они и сделались жертвами проделок Неизъяснимого Бога — большого любителя ставить все с ног на голову и весьма изощренно подшучивать над людьми.