"Давай согреем звезду (Дорога в ночь)" - читать интересную книгу автора (Абзалова Виктория Николаевна)

Глава 3

О том, что с ним что-то не так, – Диант начал понимать очень рано. Нет, детство у него было самое счастливое, – благодаря матери, души не чаявшей в единственном сыне, и все свое время отдававшей ему. А в свободном времени у королевы Авы недостатка не было, наоборот, – не каждая, даже знатная дама, не обремененная ни деревенским хозяйством, ни работой, ни городским домом, может позволить полностью посвятить себя ребенку даже на первых порах. Тем более, когда речь идет о королеве.

Да и не каждая захочет, так что маленькому принцу редкостно повезло. Тем более, что материнская любовь и забота не легли удушающим бременем, как порой тоже случается, не обернулась умильным сюсюканием, сочетая в себе разумную строгость с лаской и нежностью. Как и положено принцу, у Дианта не было недостатка в игрушках и красивых костюмчиках, у него были и качели, и качалки, и даже небольшая карусель в саду и пони – все для детского счастья. Разумеется, ему не приходилось страдать от небрежения, или того пуще голода. Быть может, его даже можно было назвать несколько избалованным, потому что долго сердиться на сына Ава не могла. Хотя надо признать, истерик у него не случалось, и слезами принц не злоупотреблял, а без капризов и шалостей не обходится у любого ребенка. Тихим Дианта назвать было трудно, но сочетая любознательность с самостоятельностью он мог занять себя сам, не требуя что бы ему ежеминутно вытирали нос, водили на помочах и развлекали.

Скорое всего дело было в том, что воспитанием его занималась сама Ава, а не многочисленные няньки, и к тому же принц не был окружен льстивой придворной шоблой, за которой не уследишь. Молодую женщину так напугала мысль о том, что она может лишиться сына, что она даже не подпустила к нему кормилицу: случай вопиющий для благородной дамы. Она не отдавала его на чужие руки, не давала уносить со своих глаз, а через день-два после приговора Орелла Аву застали бурно рыдающей с младенцем на руках, невнятно причитающей что-то по поводу костра… Сына она не желала отдавать даже отцу.

Тогда же и было принято решение об отъезде обоих, а о кормлении, королева заявила, что телесно не отличается от любой крестьянки, которой в этом счастье не отказано, потеряет же ее грудь форму или нет – ей лично все равно. Если кого и можно было счесть безумной в ту пору, так это королеву Аву, так что господину Фестеру даже не особо приходилось стараться, подготавливая почву для логического обоснования удаления от двора новорожденного принца и молодой матери.

Ей – было действительно все равно. Пока, Ава не хотела, что бы ее сын правил, она хотела, что бы он был жив и счастлив. Быстро войдя в распорядок новой жизни, она почти совсем успокоилась, радуясь и гордясь по поводам, известным любой матери: как рано ее мальчик встал на ножки, пошел, какой он смелый, когда забирается на самый верх горки, два годика, но ни разу не написал в штанишки на прогулке, в четыре – знает буквы и цифры, крепко держится в седле…

Увы, на безоблачном небе – были темные пятна. На свою беду король и королева по настоящему друг друга любили. Когда привык спать в одной постели, трудно привыкнуть и смириться с ожиданием. И если Ава могла утешать себя тем, что не отличается от многих других верных подруг, чьи возлюбленные не могут быть с ними по долгу службы или заботясь о хлебе насущном, то на Ансгара такое утешение и не подействовало бы. Мужчины менее терпеливы и склонны к пониманию в подобных вопросах. Если угодно, более ревнивы. Долгожданная радость отцовства, обернулась разочарованием, разлукой и горечью. Конечно, по-своему он очень любил сына, однако нет-нет, да и возникала мысль, что если бы не Диант, их жизнь не оказалась бы расколотой. Тем более, что Ава наотрез отказывалась оставить сына хотя бы ненадолго.

Диант был слишком мал, что бы оценить и осознать взгляды, слова, интонации, но в памяти откладывались и хмурый недовольный вид отца, перед которым он робел, и припухшие глаза матери. И ее светлый образ, оставшийся в первых смутных воспоминаниях оказался омрачен печалью.

Позже, вспоминая ее, он был твердо уверен, что его мать была несчастна.

Ее смерть стала для Дианта потрясением, и началом неотвратимых перемен. Кто мог подумать, что стакан воды, поданный мельником в жаркий день, окажется смертельным ядом, и королева станет одной из первых жертв эпидемии! Первым заболел Диант, Ава слегла, когда для него опасность уже миновала. Диант – выжил, Ава – нет, словно отдав ему все свои силы.

Кстати именно так и сболтнула одна из камеристок, и король не смог заставить себя зайти ко все еще очень слабому и не встававшему с постели мальчику. В предположении он не увидел ничего странного: Диант едва ли не с первым осмысленным взглядом стал проявлять необычные умения. Чаще всего это выражалось в том, что игрушка или какая-нибудь другая вещица, до которой он не мог доползти или дотянуться, но очень-очень-очень ее хотел сама планировала в детские ручки. Маму такие происшествия крайне огорчали, Диант тоже расстраивался, и несколько раз игрушка разбивалась. Один раз четырехлетний принц чуть не устроил пожар, потому что ему очень понравились огоньки и искры, и пламя послушно ему подчинилось. Была проведена серьезная разъяснительная беседа на тему, что детям не следует играть с огнем – Ава не отрицала его способностей, но предпочитала как бы не замечать в них ничего необычного. Диант осуществлял все это неосознанно, но он же темный… Так не могло ли случиться, что он так же неосознанно выпил жизненные силы того, кто был рядом, когда в этом нуждался? Ансгар отчаянно не мог примириться с потерей жены.

Он был уверен, что в Винтре, ничего подобного не произошло бы. Он думал о том, как мало они были вместе эти за пять лет после рождения Дианта. Он не мог видеть Шпассенринк, отнявший, а потом убивший его Аву, и в следующий раз поехал туда только почти через полгода. Вот так и получилось, что тех, кто могли и должны были стать друг для друга утешением и опорой, горе наоборот разделило.

Диант летел навстречу отцу, забыв даже о своей обычной стеснительности перед ним, явно намереваясь броситься на шею с воплем «папа, как же долго тебя не было!», но замер растеряно моргая: отец был мрачен, а в его глазах на мгновение почудилась неприязнь. Ансгар вскоре уже овладел собой, но мальчик оставался скован, не разговорчив и напряжен в течение всего визита, тем более, что короля «порадовали» сообщением о необычно сильной вспышке сил принца, из-за которой прекрасные витражи в комнатах королевы полопались.

Позже последуют и более мощные, но уже тогда это показалось дурным предзнаменованием.

Диант чувствовал, что виноват, только не понимал в чем. Отец приезжал по-прежнему не часто, сведя посещения до где-то до раза в месяц, но на какое-то время казалось, что отношения наладились. Ансгар наверное лишь тогда полностью ощутил себя отцом, почувствовал, что сын не просто причина отсутствия рядом Авы. Он-то раньше и старался только ради нее, что бы она была довольна. Теперь, он стал получать удовольствие, находясь рядом с мальчиком, ездил с ним на прогулки, привозил подарки один замечательнее другого, но все это находило как-будто совершенно обратный отклик. Диант даже начал называть его на «вы».

На самом деле, Диант до тайных слез боялся расстроить и разозлить отца, из-за чего становился косноязычен, робел, мялся, боялся сказать лишнее слово, нарушить какое-нибудь правило. Он стал бояться, что опять что-нибудь разобьет или сотворит «запрещенным» способом, и как назло это случалось постоянно, – чем дальше, тем чаще. Он чувствовал, когда отец был чем-то недоволен, и терялся окончательно, боясь, что тот больше не приедет.

Поделиться своими страхами ему было не с кем: ни няньки, ни кормилицы у него не было, воспитатель, назначенный отцом вызывал неприязнь, хотя Диант не смел сказать об этом. Слуги, при Аве еще как-то следили за собой, но не имели возможности ближе узнать принца, а после ее смерти и из-за случаев демонстрации его способностей старались держаться на расстоянии. Диант развлекал себя тем, что рисовал все, что видел.

Однажды на прогулке они заехали на земли, уже не относящиеся к Шпассенринку, и остановившись у ручья встретили двух мальчиков четырнадцати и восьми лет в сопровождении двоих слуг: сыновей хозяина соседнего поместья. Диант провел самые лучшие полдня! За последние два года – точно. Дирк и Лотар во всю изображали гостеприимных хозяев. Восхищенный принц (который, правда, в этом не признался), забыл о всякой робости, а еще пожалел, что у него нет брата, и всю обратную дорогу предвкушал поездку к новым знакомым, пригласившим его в гости.

Жаль, но его планам не суждено было сбыться, наткнувшись на решительный запрет мастера Бруно. Диант сцепил зубы, и считал дни до приезда отца, что бы попросить разрешения у него. Реакция короля была еще более категорична.

– Нет.

– Но почему? – вырвалось у Дианта.

Ансгар замешкался с ответом.

– Они тебе неровня, – нашелся он.

Тогда Диант справился с разочарованием, пообещав себе, что когда вырастет, когда уедет отсюда, то у него будет много друзей, которых он выберет сам. Однако это еще не были первые зерна будущего бунта. И даже когда где-то через неделю, он ускользнул от учителя и направился в сторону замка Дирка и Лотара, он просто хотел извиниться, сказать, что не сможет с ними общаться, только придумывая другую причину.

Принца догнали, развернули, не слушая объяснений. На следующий день Диант не обнаружил в конюшне своей лошади.

– А где Майя? – растеряно произнес принц у пустого стоила.

Сначала ему пытались рассказывать сказки, что лошадка убежала: Дианту было восемь, и он не был идиотом.

– Это же неправда! – выпалил он, все еще больше удивленный и расстроенный, чем злой, – Где моя Майя?!

Пытались настаивать.

– Где Майя?!! – Диант уже чуть не плакал, а у его ног солома начала закручиваться спиральками.

– Умерла, – обрубил старший конюх.

– Когда? Почему? – а потом он догадался, – Вы врете!!

Он метался по конюшне, требуя, умоляя вернуть лошадь. Бесполезно.

– Почему ее увезли? Зачем?! Отвечайте мне!! – Диант подступил к управляющему и воспитателю.

Он был вне себя от обиды, и в такт ему позвякивали стекла и подпрыгивали мелкие безделушки.

– Лошадь больше не подходила для Вашего Высочества.

И точка.

Диант смирился через два дня, согласившись:

– Если Майи нет, я возьму другую.

– Другие лошади не годятся, – прозвучало в ответ, и он уже начал узнавать подобный тон, говоривший, что настаивать бесполезно.

– А когда мне купят другую, которая подходит? – обреченно поинтересовался принц.

Ответ его потряс:

– Вашему Высочеству запрещено ездить верхом по состоянию здоровья.

– Здоровья? Я же ничем не болею… – ошеломленно пролепетал Диант.

– Ваше Высочество не может этого знать, – окончил разговор мастер Бруно.

У принца еще оставалась надежда на отца, но и Ансгар оказался не на его стороне. Слушать сбивчивые мольбы сына, видеть его жалобные глаза, было больно, и он ограничился коротким решительным «нет», тут же отослав его от себя. Мальчик взрослеет, его становится все труднее удержать… Может быть решение было жестоким, но если о темной силе принца узнает общественность, у него возникнут проблемы несоизмеримые с нынешними, а Диант врядли доживет до совершеннолетия.

Принц быстро убедился, что и пешие его прогулки находятся под негласным запретом. Он скучал, просиживал у окна, неохотно подчиняясь распорядку мастера Бруно. Освободившиеся часы заняли даже не занятия, а чтение нравоучительных книг, о том, каким должно быть примерное дитя, достойный юноша и далее, далее… Диант с грустью признавал, что ему до примерного очень далеко.

Майя была не просто средством передвижения, но другом, сменившим верного пони. Вскоре после того, как его фактически заперли в замке, Диант полез по полкам, что бы найти среди своих набросков какой-нибудь из тех, на которых он рисовал ее. Вошедший мастер Бруно увидел побелевшего мальчика, как заведенного тычущего в сторону распахнутого шкафа: внутри против обыкновения царил идеальный порядок. Диант даже не сразу смог выговорить вопрос:

– Г-где?!!

– Что? – глупо выдал мастер Бруно.

– М-мои… м-мои… – Диант от волнения начал заикаться.

– Я наводил порядок Ваше Высочество…

– Отдайте!! – хрипло приказал принц, прожигая его глазами, – мои рисунки!!

Бруно несколько виновато пожал плечами.

– Все лишнее уже выброшено… Там было что-то, всего лишь карандашом… Я предполагал, что Ваше Высочество уже вышли из возраста детских каракуль.

Ударить больнее было бы трудно! Диант задохнулся, совершенно переставая владеть собой. Его рисунки настолько плохие, что заслуживают лишь топки?! Но ведь они – его!! Он ведь и не совал их никому… не надоедал… он для себя… зачем? Почему хотя бы не спросили?! Ему и этого нельзя?!!

– Не смейте! – наконец прорвалось наружу, – Никогда не смейте больше трогать мои вещи!!!

Он вдруг рванул злополучную полку, выворачивая ее содержимое на пол. Следующая полетела в сторону воспитателя.

– Никогда! Не смейте! Трогать! Мое!

Два больших окна взорвались мельчайшими остренькими дождинками.

– ВОН! Из моей! Комнаты! Вон!!!

За воспитателем захлопнулась дверь. Диант сполз на засыпанный стеклом и бумагами пол и разрыдался.

Ему было невероятно стыдно за свою вспышку. Он не смел поднять глаз на отца и молчал.

– Теперь ты должен понимать, почему я настаиваю, что бы ты не покидал замок! – Ансгар был в гневе.

– Понимаю, – шепнул Диант, – Я не хотел…

– Само собой, ничего не делается! У каждого следствия есть причина! Ты – принц! А настоящий принц не может позволить себе устраивать истерики и скандалы! И пора бы тебе научиться, не злоупотреблять своими «талантами»!

Диант дрогнул.

– Иди, и подумай об этом!

Принц проглотил то, что хотел сказать и подчинился. К тому же, его отвлекла другая мысль. Он вспомнил, как расстраивало его мать то, что он считал обычным, вспомнил, как она бывала… испугана(?)… Даже сам он испугался, когда разбились витражи: он ведь не хотел ничего портить, лишь оплакивал, что больше никогда не увидит ее. Наконец Диант в полной мере осознал, что именно с ним неправильно. У любого следствия есть причина. Теперь причина, почему он никогда не покидал замок и не может этого сделать, стала очевидной.

Однако открывшаяся правда странным образом обнадежила маленького принца: если он не будет больше ничего такого позволять себе, то и никаких ограничений не потребуется, а отец не будет сердиться. У Дианта появилась цель, и к ее осуществлению он подошел со всем тщанием и недетской целеустремленностью, всегда отличавшей его в исполнении желаемого.

Он стал строго контролировать себя, старался сдерживать порывы сильных чувств и проявления, им сопутствующие. Более того, что бы исключить любые другие возможные аргументы против, Диант старательно пытался стать именно таким, каким его хотели видеть, едва не наизусть заучив все правила из скучных и крайне занудных брошюр, которые ему подсовывались воспитателем. Иногда, нормы поведения и этикета были даже удобны, приходя на помощь там, где сам мальчик обычно терялся.

Ему казалось, что отец стал больше расположен к нему, и действительно Ансгар был доволен, что сын больше не задает неудобных вопросов, а проявления его дара почти сошли на нет. Однако именно такой: тихий, исключительно послушный, аккуратный мальчик с потупленным взором и вежливой улыбкой, – порой вызывал необъяснимое раздражение, которое ему приходилось скрывать. Даже в разговоре Диант старался касаться только тем, которые указывались в нравоучительных книжках, и визиты превращались в пытку, похлеще любого дипломатического приема. Ансгар осыпал сына похвалами за прилежание, хотя временами уже мечтал увидеть живого ребенка, вместо такой куклы.

А Диант ждал. Новый образ был в тягость, ему приходилось прилагать немало усилий, и принц ждал не столько похвал, сколько заслуженной награды.

Но ничего не менялось.

На девятый День рожденья отец подарил Дианту роскошную яхту, сияющую лаком и трепещущую голубыми шелковыми парусами: принц запоем читал о приключениях, путешествиях, а любимой игрой оставалась морская карта, полная чудовищ и препятствий. Мальчик зачарованно любовался подарком, и даже забыл о всякой надуманной ерунде. В ответ на похвалы его успехам, он просиял и спросил:

– Значит, вы мной довольны, отец?

– Конечно! Я тобой горжусь. Ты очень много старался, – король Ансгар в этот момент был совершенно искренен.

– Тогда… можно мне будет поехать с вами? – вырвалось у Дианта.

Ансгар резко отстранил его от себя и поднялся.

– Диант, я вижу, что ты стараешься. И ценю. Но это ничего не меняет. Я тоже очень расстроен, но то о чем ты просишь – невозможно. Ты не должен покидать замок, и это ради твоего же блага!

Внешне Диант принял отказ очень спокойно, без слез, без истерик, без магических бурь. Просто что-то умерло в нем.

Не надо думать, что дети ничего не понимают. Смысл слова «невозможно» Диант понял очень хорошо: он никогда не сможет покинуть Шпассенринк. У него никогда не будет ничего из того, о чем он мечтал. Да что там… у него никогда не будет того, что есть у любого… у Лотара, например. Все его усилия ничего не стоят, и даже если он станет воплощением идеала, – это не перевесит того факта, что он обладает необычным даром. Даром ли?

Диант лежал в постели, уставившись глазами в балдахин над кроватью, и слезы молча катились по щекам. Он вспомнил мать – получается, она была добровольной узницей, оставаясь здесь ради него. Не упрекала ли она его в глубине души за то, в чем он был виноват без всякой вины…

Повернувшись, сквозь распахнутые двери, мальчик видел яхту, но подарок вызвал вдруг только злость. Зачем издеваться так? Зачем напоминать о том, чего у него все равно НЕ БУДЕТ! Яхту швырнуло о стену…

Когда он опомнился, от корабля остались только разбросанные по всей комнате обломки. Прибежавшие на шум слуги увидели взъерошенного принца в одной ночной рубашке посреди разгрома.

– Я вас не звал!

Его охранники… Когда к нему попытались подойти, успокоить, принц швырнул какую-то статуэтку уже руками.

– Уходите! Я никого не хочу видеть!

Решительно настроенный Бруно, крепко взял его за руку, строго выговаривая, и Диант начал вырываться.

– Отпустите меня! Не смейте!

Прежде, чем злость обернулась снова слезами, появился Ансгар. Превращение примерного паиньки в дьяволенка, его ошеломило.

– Что это значит? – сурово поинтересовался король, в свете происходящего расценивший предшествующее поведение сына, как притворство.

Диант смотрел на отца исподлобья.

– Я не хочу больше здесь оставаться! – выкрикнул он, и напомнил слова отца, – Я – принц! Тогда я хочу поехать во дворец и жить там!

– Я уже сказал, что это невозможно, – Ансгар обвел рукой разгромленную комнату, – Вот подтверждение тому, что ваши способности опасны для окружающих и вас самих. Вам следует научиться подчинять свои желания требованию долга!

Дианта точно ударили: резкость тона, то, что отец обратился к нему на «вы», – потрясли больше самого отказа. Он даже не мог ничего произнести, опять вырываясь от воспитателя, пока стекла и безделушки превращались в крошево. Закончилось все обмороком.

Очнувшегося принца напоили успокоительным, мастер Бруно, счел необходимым посоветовать и дальше давать мальчику соответствующие эликсиры, что бы бороться с его агрессивным характером, но наткнулся на отповедь короля. Ансгар посоветовал найти другой способ, и воспитатель утроил усилия, буквально замучив несчастного Дианта нотациями, и воспитательными книгами: почти единственное, что ему было позволено читать. Большинство его любимых книг было убрано, из-за того, что они якобы содержат сцены насилия. Под эту категорию попали даже исторические труды, ведь в них описывались войны, казни, нелицеприятные действия монархов и сильных мира сего. Вот такой способ нашел мастер Бруно. Дианту оставалось только рисовать.

Принц был в отчаянии. О том, что разнес яхту, мальчик жалел уже на следующее утро. Злость ушла, осталась только горькая обида на несправедливость. Сжимая в кулаке незамеченную при уборке планку с названием так, что порезался до крови, он никак не мог унять слез, которые все текли и текли. А потом Диант задал себе совсем недетский вопрос: к чему? Его слезы и обиды тоже ничего не изменят.

Перерождение завершилось. Он больше не считал нужным заставлять себя читать нудные брошюры, следовать наставлениям учителя. Всякие попытки его заставить или напоминание об обязанностях вызывало только ярость, все более усиливающуюся. Чем больше настаивали, тем сильнее оказывались приступы гнева, и принца все-таки начали пичкать еще и лекарствами. Если получалось. От него отставали только, когда мальчик не выдерживал напряжения и срывался на крики, начинал бить посуду, безделушки. Тогда его запирали, пережидая буйство.

Дианта колотило, он чувствовал себя больным после подобных взрывов, и уже сам был не рад себе. Он хотел только одного: пусть его хотя бы оставят в покое, не заставляя ежедневно сражаться за себя. Он отвечал своему надзирателю упорной неистовой ненавистью.

– Что это такое, Ваше Величество? – вопросил господин Бруно, указывая на повешенную на макете замка куклу.

– Покойник, – мрачно выдал Диант.

– Зачем же вы это сделали?

– Он того заслужил! – еще более зло ответил принц, глядя учителю в глаза, и улыбнулся, – Я назвал его в честь вас, мастер! Правда, тогда он еще не был покойником.

Мастер Бруно поежился и подумал, что король все же слишком мало ему платит. Сам макет Диант безжалостно снес до основания, услышав о женитьбе отца: он не мог разрушить Шпассенринк, и отыгрался на его копии. Некому было слышать, как он плакал всю ночь.

А король внял предупреждению и поостерегся знакомить молодую жену с сыном, и вообще не стал вводить ее в курс дела. Бетину он не любил, но трону был нужен наследник.

– Диант, я понимаю, тебе тяжело, но позже ты поймешь. Подумай вот о чем. Люди не любят таких как ты, а если к тому же что-нибудь случится? Ты окажешься под угрозой казни! – Ансгар пытался объясниться с сыном, смягчить его, – Почему ты не хочешь постараться вести себя как следует? Ты ведь сам себе вредишь.

Диант молчал, глядя в сторону. Даже самое лучшее его поведение не заслуживало того, что бы отец разрешил ему покинуть Шпассенринк, или хотя бы убрал Бруно. Еще бы, ведь тот профессор!

– У тебя скоро будет брат. Возможно, ты полюбишь его…

Дианта зашатало: брат… Последняя опора, то, что в сердце отца он занимает хотя бы немного места, – рухнула. Король получит сына, которого не надо будет держать взаперти, нормального, и больше не будет надобности возиться с сомнительным «принцем». Его радость от общения с отцом давно была смешана с болью, но теперь, как видно, не останется и этого…

– Я его ненавижу!!! – выкрикнул Диант, слезы высыхали не успевая пролиться, – Что б он никогда не родился!

Он выбежал из комнаты, не разбирая дороги. Захлопнув за собой дверь, мальчик бросился ничком на кровать, но под руку попалась оставленная у изголовья книжка. Некоторое время Диант тупо смотрел на иллюстрацию, изображавшую какой-то яркий веселый праздник. Воздух с трудом проникал в легкие… Почему? Зачем нужно еще и насмехаться над ним, изо дня в день напоминая о том, чего он лишен, но в чем, несомненно, не будет отказано его братцу!

Диант не пощадил даже сказки, которые выписывала еще Ава, он только не успел сжечь груду обрывков, остановленный возмущенным возгласом.

– Ваше Высочество! Что же вы делаете!!

Диант резко развернулся к решительно направляющемуся к нему господину Бруно, и в который раз не выдержал:

– Ненавижу! Ненавижу всех вас! Убирайтесь! Не желаю вас видеть! Я хочу, чтоб вы все умерли!

Зная, что сейчас его опять попробуют удержать, будут совать «лекарство», после которого все время хотелось спать и мутило, и вести душеспасительные беседы мягким слащавым тоном, Диант вцепился в первое попавшееся: нож для резки бумаги, полоснув им по протянутой руке. Сильно порезать им трудно, но видимо принц попал удачно и рукав окрасился кровью. В следующую минуту нож был вырван шедшим вслед за воспитателем королем, который недолго думая отвесил сыну пощечину. Диант не удержался и сел на останки книг, снова смешавшиеся с битым стеклом.

– Мамочка, забери меня к себе, пожалуйста… – промелькнуло в сознании, прежде чем оно погрузилось во тьму.

И никто не рассказывал принцу, как Ансгар мгновенно его подхватил… Вглядываясь в бледное личико, растирал руки, шепча просьбы о прощении и слова любви, которые ему обычно и не приходило в голову говорить, считая, что это как бы само собой разумеется.

Диант открыл глаза, чтобы увидеть над собой постылые рюшечки балдахина. Над ним наклонилась Эбба, присматривавшая за ним одно время после смерти матери:

– Выпейте Ваше Высочество.

– Нет… – безжизненно отозвался принц.

– Ваше Высочество…

– Нет! – Диант вяло взмахнул рукой, поворачивая голову: он даже не попал по чашке с эликсиром, но женщину отшвырнуло на несколько шагов.

Он равнодушно наблюдал, как Эбба осторожно поднимается и пятится из спальни. Больше к нему не приставали, попросту заперев в четырех стенах… восьми, если считать игровую.

Для ребенка существует два измерения: либо его любят, либо нет. Диант был полностью уверен, что для отца он лишь неприятная обязанность, а в мире все против него. Даже отсутствие Бруно, которого никакая плата не могла соблазнить остаться, не принесло облегчения: чему радоваться, другого пришлют, может быть еще хуже…

Он тоже отметил рождение принца Карстена, но по-своему: методично отправляя в камин игрушки, подарки, почти все свои рисунки, не тронув только синего дракона, который когда-то стоял в комнатах матери, и которого он в свое время отвоевал у воспитателя.

Не должно принцу восхищаться жестокой хищной тварью… Диант усмехнулся и отправил в камин следующую жертву.

Это были похороны его детства, наивных и глупых мечтаний о нежности и тепле. На этот раз стекла оставались целы, и никаких мелких предметов не кружилось по комнате: Диант был абсолютно спокоен. Можно сказать, мертвенно спокоен. Но от отстраненного взгляда принца слуги шарахнулись как от стаи голодных упырей, плотоядно щелкающих зубами. Захлопнувшуюся дверь едва не сорвало с петель, но Диант только этим и ограничился.

После «погребального костра», принц большую часть времени проводил сидя на подоконнике, уткнувшись лбом в стекло. Он не только больше не повышал голоса, он вообще перестал разговаривать, лишь механически выполняя привычные действия.

– Ваше Высочество, пора спать, – говорила ему Эбба от дверей, опасаясь приближаться к мальчику.

Диант покорно слезал и ложился в постель. Так же покорно умывался, съедал, что приносили… Или не съедал, забывая об этом, но слуги молча уносили подносы, боясь спровоцировать новый приступ злобы и пострадать. Погрузившись в апатию, он перестал даже рисовать, – как будто вынули душу. Состояние, в котором пребывал Диант, даже трудно было назвать отчаянием: отчаяние возможно там, где еще остается хотя бы слабенький проблеск надежды…

Он запретил себе даже вспоминать такое слово: оно тоже было не для него.

Появление отца, несомненно, вернуло бы принца к жизни, вызвав хоть какие-то эмоции, но Ансгара не было. Какой-либо конкретной даты ежемесячных визитов, которые иногда, особенно по первости, удавалось растянуть на несколько дней, не устанавливалось, но когда второй месяц отсутствия короля подходил к концу, Диант просто отметил где-то в глубине сознания, что его страхи были обоснованы и сбылись в полной мере. Последовательно и неуклонно у него отнимали свободу, от рождения предназначенную жизнь, будущее, те крохи любви, которые доставались ему с общего пира, пока не осталось ничего, кроме физического существования…

Король действительно был занят новорожденным сыном, связанный всеми положенными формальностями и церемониями, последовавшими за рождением Карстена и объявлением его наследным принцем. Для него образ старшего сына был связан с неизбывной болью, и рождение младшего ее отнюдь не облегчило: он просто исполнил свой долг, позаботившись о наследнике. Диант же отзывался пинком в старую незаживающую рану.

Наверное, никогда Ансгар не сможет забыть яростно брошенное в лицо «ненавижу!», горячечный блеск серых глаз. Он давно чувствовал, что теряет сына, достучаться до него становилось все труднее, и не мог не признать, что в этом есть его вина. Но – привезти Дианта в столицу, – именно такого, крушащего все вокруг и бросающегося с ножом на учителей… Открыто представить ко двору… И без того, его чародейский дар было бы невозможно скрыть, а ведь есть еще Эрнст, и господин Итилириэн, посол Короля Лето… А значит, Совет вмешается обязательно, – и что тогда? Выбор между долгом отца и долгом государя? Тяжкий выбор!

Пусть Диант ненавидит его, но он жив, а в Шпассенринке все же гораздо лучше, чем в камере Анкарионской Башни.

В это время Диант привидением бродил по отведенному ему крылу замка (две комнаты, все-таки не дело! Принц…), пугая охрану остановившимся пустым взглядом расширенных глаз. Встретив его и впрямь можно было ошибиться: хрупкая, почти прозрачная фигура, какая-то восковая бледность в лице, а веки и губы приобрели сине-фиолетовый оттенок, и в довершении всего – окутывающее его зеленовато-лиловое марево… Сверни он себе шею на лестнице, к нему не решились бы подойти.

– Чует сердце, преставится скоро, – шептались горничные, творя все охранные знаки, какие знали.

– Туда и дорога! Сколько можно такой ужас терпеть… – соглашались остальные слуги.

Диант слышал некоторые замечания, чувствовал на себе опасливые недоброжелательные взгляды и захлестывающие его волны неприязни.

«Не могу больше… неужели никто не поможет, даже если он будет умирать? Не поможет… Не могу… не могу… хватит… я не могу так больше!!!» – безостановочно крутилось в мозгу.

– И за что судьба такая, здесь с Его вампирским Высочеством сидеть! – возмущалась Эбба, – Говорят, в Винтре такой праздник был, когда Карстена наследным объявили… Ох!

Прямо перед нею стоял Диант, под каким-то неестественным углом откинув голову, губы у него вздрагивали…

Даже королю, даже мастеру Фестеру, даже светлой волшебнице, – она не смогла рассказать, что она увидела в глазах двенадцатилетнего мальчика. Поняла ли она сама, за какую грань заглянула в этот миг? Женщина на подгибающихся ногах сделала шаг назад, потом другой, отступая, пока не уперлась в стену, – это спасло ей жизнь…

Даже у боли есть предел, за которым просто перестаешь чувствовать. Его сознание вдруг мучительно исказилось, огненным смерчем вспыхнуло единственное желание, самое сильное, за всю его жизнь: куда угодно, только отсюда! Последнее, что увидел Диант перед тем, как его ослепило ставшее нестерпимым свечение, которое его окружало, – это то, что случилось с двумя охранниками, сообразившими, что сейчас принц исчезнет и полными служебного рвения его остановить.

Солнце палило немилосердно, и от трав шел одуряющий запах. Дианта привела в себя боль: он так долго пролежал без памяти, что щека успела обгореть почти до волдырей. Мальчик подтянул колени к животу, сворачиваясь клубком, и уткнулся лицом в пропеченную солнцем землю, с бездумным наслаждением вдыхая ее аромат. У него не осталось сил, ни на удивление, ни на страх. Он вообще был не в состоянии мыслить либо испытывать какие-либо чувства, в сознании царила блаженная легкость и пустота.

Диант перевернулся и улыбнулся далекому небу. Небо… между ними больше нет преград. Слабый ветерок шевелил волосы, словно лаская. Вокруг не было никого и ничего, горизонт манил, звал, – принц с трудом поднялся и все так же улыбаясь, пошел к нему.

Он шел без цели, без смысла – просто чтобы идти, ведь теперь его никто не держит. Иногда ложился на землю и смотрел в небо. Ему совсем не было страшно: если и шевельнулась какая-то тень чувства в душе, то это было даже похоже на радость – он один, и никто его больше не тронет, не придется купаться в волнах нелюбви, исходящих от окружающих, некому тыкать в его проклятую инаковость. Ночью Диант считал звезды и тоже шел, правда, перед самым рассветом уснул.

На второй день стало тяжелее: тело все-таки достучалось до рассудка, сообщая, что его необходимо чем-то питать. Диант наконец осознал, что предельно устал, что от солнца у него болит голова, глаза, что он уже весь пересох от жажды и совершенно не представляет, где находится, – и испугался. Из глубины в никуда рвался безмолвный безнадежный крик о помощи, соль разъедала обожженную кожу. Диант глотал слезы и шел, пока не упал от изнеможения.

Когда он очнулся снова, была уже ночь, и над ним стоял волк. Мальчик заворожено смотрел в глаза зверя, казалось светящиеся своим собственным светом. Волк дохнул ему в лицо и облизал, – Диант засмеялся и протянул к нему руки.

То, что не почувствовали люди, услышали звери. Волки появлялись один за другим, похоже, собравшись со всей степи. Они подходили, обнюхивали, облизывали его, садились рядом, охраняя и согревая. Принц смеялся, гладил их, обнимал, как-будто это были щенки, и был счастлив, распахнув перед ними свой разум.

Следующим днем они шли вместе с ним. Волки вывели его к источнику, и Диант смог напиться, хотя его тут же вырвало. Волки принесли ему добычу: мальчик с сомнением смотрел на тушку суслика, не представляя, как можно сделать ее пригодной к употреблению. У него отчаянно кружилась голова, перед глазами все плыло. Диант прижимался к волчице, которая нашла его первой, неотвратимо соскальзывая в забытье.

Снова опустилась ночь. Ледяной волной вдоль позвоночника пробегал озноб, сотрясая все тело. Мальчик уже мало что понимал, и не сразу заметил цепь всадников с факелами. Их появление его совсем не обрадовало: люди не любят таких, как он, зато его любят волки, и они его защитят…

Принцу и в голову не могло придти обратиться за помощью, – все старания «ради его блага» означали лишь очередное изощренное издевательство. На приблизившегося к нему человека он зарычал вместе со всеми.

– Ут-дершт! – вырвалось у Дамира при виде открывшейся картины.

Это слово считалось непристойным ругательством даже у последней орочьей швали, но в полной мере отражало степень его потрясения: в глазах по-звериному оскалившегося на него мальчишки не было ни искры разума.

О том, как именно провести встречу с Диантом, он пока не раздумывал, а мысль о том, что бы взвалить на себя обязанности воспитателя при малолетнем принце, надо признаться, особого энтузиазма не вызывала. Однако речь шла прежде всего о том, что бы найти потерявшегося ребенка, а уж кому-кому, но Дамиру не требовалось объяснять, что мир не состоит из сахарной ваты и сиропа, и скорее всего для мальчика побег обернется жестоким испытанием на прочность. Наука выживания постигается с кровью, потом, слезами и болью, а Диант воспитывался если не в роскоши, то достатке, да к тому же имеет самое отдаленное представление о том, что может поджидать его за пределами замка.

То, что Дианта каким-то образом занесло в степь, он расценил скорее как удачу: чем меньше народу встретится мальчишке, тем меньше шансов, что с ним что-то случиться, а по приблизительным прикидкам он находился в той же стороне, где Дамир провел последние два года. Увиденное в зеркале и вовсе обнадежило: молодец, парнишка, с волками справился.

Прыгнув обратно к стойбищу Дайка, Дамир уже сам повторил поиск и поставил на уши весь клан. Диант все еще был далеко и шел, но не в ту сторону, туда, где на много дней пути не было стоянок. Следовало торопиться, степь тоже не сказка…

Они добирались почти сутки. Заметив стаю, центром которой был беглый принц, Дамир отозвал Хагена, и крикнул своим добровольным помощникам, сам направившись прямо к нему. Можно было ожидать, что мальчик отнесется с опаской к незнакомцу, да еще и в окружении орков, можно было ожидать, что испуганный ребенок после одиноких плутаний бросится к ним, крича от радости. Но вот то, что Диант захочет спустить на спасителей стаю – предугадать было сложно!

– Шиайр”экх! – выкрикнул маг, мгновенно сплетая пальцы в нужном знаке.

Из земли в небо ударила неслабая молния, и волки бросились в ночь. На месте осталась лишь одна волчица, – та, которая пришла первой. Диант прижимался к ней, обнимая за шею, и буравил взглядом неожиданного противника. Еще минута, понял Дамир, и он последует за стаей. Неудачное начало! Кроме того, что бы там не говорили король Ансгар и Лизелла, к каким бы выводам в начале не пришел он сам, нормальным мальчишку назвать никак не получалось. А аура! Такой ауры Дамиру еще не приходилось видеть, как и читать описание: поле было схлопнуто в непроницаемый грязно-серый зеркальный кокон, по которому изредка пробегали волны. И как, спрашивается, его из этой скорлупы выцепить?

Выглядит парнишка все-таки жутенько: одежда превратилась в лохмотья, местами засохла кровь, обгорел весь, губы растрескались, на лице остались одни глаза, трясется и похоже еле держится уже.

Глаза… У него в глазах был край пропасти, к которому очень не хотелось подходить!

Мысль о том, что бы скрутить мальчишку силой, притащить в стойбище и уж тогда и взяться за приручение и выяснение, что ж с ним такое стряслось, Дамир отбросил сразу, – это он всегда успеет. Невероятно хотелось приволочь сюда короля с волшебницей, что б посмотрели… К сожалению, это было невозможно.

Дамир развел руки, демонстрируя открытые ладони, и сделал шажок к принцу. Волчица поднялась. Еще шажок. Диант напрягся еще больше и вцепился в шкуру волчицы мертвой хваткой.

– Можно мне подойти к тебе поближе? – ровным тоном, в котором за мягкостью скрывалась сила, спросил молодой человек.

Ответа не последовало.

Плавно ведя руку, Дамир потянулся за флягой, открыл и двинулся вперед, протягивая ее Дианту.

– Возьми, ты ведь хочешь пить… Это не просто вода… это волшебный напиток… «Роса»… Тебе сразу станет лучше…

Ему все же удалось подойти почти вплотную, и Дамир опустился на корточки, все еще протягивая флягу. Диант на миг отвел взгляд от встревоживших его синих глаз незнакомца и мрачно покосился на предлагаемое: еще один эликсир? Ну уж нет!

Не дождавшись отклика, Дамир глотнул сам, и снова поднес «Росу» Дианту. Почти к губам. Жажда пересилила недоверие, и мальчик торопливо припал к горлышку.

– Не спеши… Хватит… Больше нельзя, а то тебе станет плохо, – Дамир убрал флягу.

Диант проводил ее глазами: вкус обжег пересохшее горло, но понравился. И в голове кажется немного прояснилось.

– Дай мне руку, пожалуйста, – попросил незнакомец.

Диант покосился на большую птицу у него на плече, безотрывно на него глядящую, тогда как сам мужчина смотрел чуть в сторону. Присутствие птицы, как и жесткий мех под пальцами, успокаивало. Принц все же протянул руку, и незнакомец бережно принял его ладонь в свою.

– Прислушайся, – снова попросил Дамир.

Попросил! И Диант подчинился. Его словно окутало мягким теплым светом, смывая усталость и боль, словно неодолимый барьер встал между ним и отторгающим его миром, обещая защиту ото всех бурь, словно в этой руке сейчас лежало его разбитое сердце, и все осколочки вдруг встали на свое место, трещины растворились, и в него вливалась новая жизнь.

Дамир отнял от виска ладонь Дианта, которую прижимал, и признал с улыбкой:

– Да, я такой же… Пойдешь со мной?

Такой же… Диант судорожно перевел дух. Он не только ощутил нечто общее, но и различал теперь вокруг чародея переливающееся свечение. Вот это силища! Когда он гневается, наверно горы дрожат и рушатся, куда там стекла с витражами! Такого запереть не получится, а Бруно всяких, как тараканов передавит, не заметив… Губы принца растянулись в улыбке, и он поднялся, цепко хватаясь за руку старшего собрата, но не смог сделать и пары шагов. Дамир едва успел подхватить потерявшего сознание мальчика.

У Дамира впервые в жизни тряслись руки. Если б не знал, кого встретил, просто наткнулся бы в необъятной Великой Степи – подумал бы, что имеет дело с «потеряшкой», зверьем взрощеным. Сходство было почти полным с тем, о чем он читал и слышал: принц Диант, конечно на четвереньках не передвигался, но, похоже, это волки его приручили, а не он их. Реагировал мальчишка тоже не на смысл слов, а на интонации речи, жесты. Пришлось и вести себя как с животным: никаких прямых взглядов – угроза (хорошо, что с этим специально стараться не надо!), никаких резких движений, улыбка лучше сдержанная, без демонстрации зубов, и тон – мягкий, но оставляющий контроль за собой и подчеркивающий превосходство.

И ненавязчивая ласка. Это потом можно тигра и за ухом чесать, а домашнего кота в узел скручивать, и он мурчать будет. Сначала – надо убедить, что ты сильнее, но это только к лучшему.

Для начала Дамир сделал то единственное, что мог: буквально насильно вливал в мальчика свои силы: вот уж чего у него оказалось не меряно. Пожалуй, может, и стоило сказать спасибо покойнице Ровене: после общения с нею, балансирования на одной последней ниточке, чего к счастью мозг осознать не смог, но запомнил, темной пелены, опустившейся перед глазами, лишь иногда пронизываемой красками и нечеткими образами, – мир магии стал для него почему-то столь же естественен, как и дыхание. И сейчас Диант просто купался в пронизывающих его лучах силы, впитывая ее всем существом. Никогда еще ему не было так хорошо и спокойно, и когда это чудесное ощущение прерывалось, казалось, что страх и боль одиночества возвращались с удвоенной силой. Тогда Диант снова тянулся разумом вокруг, что бы почувствовать хоть чье-нибудь теплое присутствие.

Сначала за отрядом трусила только волчица, но постепенно собралась вся стая. Волки осмелели настолько, что бежали чуть ли не у самых копыт, не обращая внимания на попытки их отогнать: лошади бесились, а орки изумленно косились на мальчишку на руках у Белого ворона. Видя такое дело, Дамир не стал везти его в само стойбище, попросив, чтоб им поставили шатер невдалеке, который стая немедленно окружила, подпуская только его.

Диант всю дорогу провел в полузабытьи, что не удивительно. Одни ноги чего стоили! Дамиру едва удалось снять с него туфли, а когда снял – дар речи потерял: они были стерты до живого мяса, местами до кости, – как еще шел… Неужели даже боли не чувствовал? Да, мальчишка явно не в себе!

К сожалению, мастер Фейт был прав: ни одному черному исцелять не дано. Со всей его силой Дамир не мог сейчас избавить Дианта от далеко не приятных последствий его путешествия, и пришлось обойтись самыми обычными способами. Вызывать сюда Лизеллу он медлил: прежде стоило хоть немного привести мальчишку в чувство и разобраться в ситуации.

Сказать по правде, как-то совсем не хотелось возвращать принца отцу: это ж надо довести парня до такого состояния, что он предпочел дикую стаю родному дому! Били его там что ли, издевались как-нибудь извращенно? Врядли, король все-таки любит сына… Дамир уже не знал, что и думать. У него в жизни тоже всякое бывало, но до безумия, слава всем Силам, не доходило…

– Что у тебя стряслось? – раздался рядом хорошо знакомый голос, и высокая фигура шагнула к костру, – У меня голова целый день гудит, Ингер в слезах… Так тебя еще и не найти!

– Мастер! – Дамир улыбнулся с облегчением, но несколько смущенно, – Простите, забылся, наверное, немного…

За крепким рукопожатием, последовали такие же крепкие объятия.

– Рассказывай, – распорядился Дамон, усаживаясь рядом, – извини, раньше не мог…

– Ничего, не маленький, – засмеялся Дамир.

– Да уж, ты у нас теперь светило дипломатии! Вся Степь его слушает, со Светлым Советом запросто, – поддразнил его наставник, не пытаясь и не считая нужным скрывать законную гордость.

– В этом все и дело, – поморщился Дамир и кивнул в сторону шатра, – Посмотрите сами.

Он надеялся, что раз мастер здесь, то подскажет, что делать и поможет – опыта у него всяко больше… Но против ожидания, стая не подпустила и его. Даже когда маг снял уже привычную защиту, мальчишка непримиримо сверкал на него глазами, забившись подальше. Дамиру пришлось его держать и снова проецировать свое поле, только тогда Диант позволил прикоснуться к себе изысканному господину, непонятно как оказавшемуся в орочьем стане.

Дамон не стал растягивать осмотр, вернувшись к костру, долго молчал.

– Возможно, еще удастся его вернуть… – наконец проговорил он, – Тебя он подпускает… как видишь, дело не в Силе и не в цвете…

Дамир тяжело вздохнул. Если бы можно было наплевать на договор, и оставить Дианта у себя, вдвоем они с мастером может и справились бы, не говоря уж о том, что ему совершенно не хотелось круто менять свою жизнь и перебираться в так называемый цивилизованный мир.

– Лизелла ничего Совету не скажет…

– Лизелла? – маг приподнял бровь.

Дамир делано небрежно пожал плечами.

– Значит, Лизелла. Которая ничего не скажет, если ты попросишь, – Дамон от души забавлялся замешательством сына.

– Ну… ради Дианта… – замялся молодой человек под лукавой улыбкой наставника, и поспешил вернуться к главной теме, – Но король: не представляю, что он сделает!

– Да, как видно, любовь иногда бывает более тяжким бременем, чем ненависть, -задумчиво заметил Дамон.

– Угу, – согласился Дамир, и Хаген подскочил на плече, тоже оглядываясь на волков, – особенно, когда они друг друга подпирают.

– Мне кажется, здесь нужен не столько врач, сколько поддержка. Дать ему то, чего он хотел… Это трудно. Но ты справишься. Правда, для этого сначала нужно разбить барьер, которым он отгородился…

Помолчали.

– Будем думать, – заключил Дамир, – Вам пора, наверное, а то Ингер не успокоится. Извинитесь, что я подарка не припас…

– Лучший подарок это ты, – Дамон поднялся, – Ждем как обычно, смотри!

– Буду! – пообещал Дамир, на сердце стало спокойнее.

Дамон шагнул на тонкие пути, а его ученик все еще улыбаясь, направился к окруженному стаей шатру.

Диант опять плакал, уткнувшись в шкуры и покрывала. Стая подумала-подумала и присоединилась, благодаря чему собаки в стойбище окончательно сошли с ума. Волчица осторожно по-пластунски вползла к мальчику и лизнула в висок, – он развернулся и зарылся лицом в мех. Чувство защищенности, надежда на обретение своего места, чудесное ощущение близости, объедененности с человеком, так бережно и нежно несшим его на своих руках, которые унимали боль и возвращали силы, – ушло, оставив после себя привычную пустоту.

В первый момент он испугался внезапного появления благородного, хорошо одетого господина, решив, что тот явился за ним по распоряжению отца, что бы вернуть в Шпассенринк, а демонстрация магической мощи только усилила ужас. Принц прекрасно знал о существовании волшебников, и пришел, в общем-то, к правильному выводу, что раз его держат в замке, а его способности вызывают такое неприятие и осуждение, то он от них чем-то отличается. Диант счел себя ущербным, как если бы он действительно был больным.

То, что он смог почувствовать в синеглазом незнакомце с вороном было воспринято, как отмена смертной казни, при чем казни каким-нибудь особенно жутким способом вроде кипящего масла, свинца, колесования. Причем отмены в тот момент, когда палач уже приступил к делу. В нем не было неприязни или боязливой брезгливости, лишь сострадание. Его мощь потрясала воображение, и проклятый ненавистный замок мог быть стерт с лица земли по одному движению черной брови. И он был таким же, как и сам Диант, просто гораздо больше знал и умел. А это значило, что принц оказывался вовсе не ущербным, и его дар действительно может быть даром, а не проклятьем.

Но счастье от осознания своей принадлежности к какой-то общности, от присутствия рядом кого-то подобного ему, только неизмеримо более сильного и знающего, способного, а главное, желающего защитить тебя, помочь – в один момент было безжалостно отобрано, когда он увидел этих двоих рядом.

Вот с кем был схож синеглазый чародей и его сила! И это было видно сразу совершенно отчетливо, не оставляя места для сомнений, даже когда явившийся маг привычно и ловко снова свернул свое поле. Отличались лишь такие незначительные детали как одежда, цвет волос, глаз… Однако, какой язык описал бы очевидную крепость уз, связующих их? Спокойную радость отца, вырастившего достойного сына, и твердую уверенность сына в родном человеке, преклонение ученика перед наставником, чье слово свято, и гордость учителя, которого превзошел любимый ученик…

Короткий визит, пара фраз, которые Диант не мог различить: за внешней обыденностью стояло то, о чем он не смел мечтать – это было слишком больно. Принц впервые столкнулся с волшебниками, благодаря стараниям Ансгара имел самое мизерное представление о войне Начал, и не увидел в синеглазом и его госте ничего, что могло бы вызвать гнев, недовольство его отца, ничего, что могло бы стать поводом запирать их… А значит, к этому миру он все же не принадлежал! Что чародей сделает, когда поймет, что ошибся?

Когда до него дотронулись, мальчик отшатнулся, к тому же стыдясь слез. Опять он… Больше некому, но как он посмотрит на него, когда поймет, что Диант совсем не такой… Очередного осуждающего взгляда он просто не вынесет больше!

Синеглазый протянул руку открытой ладонью вверх, как обычно глядя немного в сторону, – внезапно все мелкие детали сложились в голове, и мальчика обожгло понимание. Его спаситель был слеп!

Впервые столкнувшись с чужой бедой, Диант мгновенно забыл о себе, раздавленный невероятной несправедливостью жизни. Ошеломленно всматриваясь в яркую незамутненную синь незрячих глаз, он почти не заметил, когда ласковые пальцы оттерли слезы со щек. Чародей сел рядом, заключая его в кольцо надежных рук.

– Ничего не бойся больше, малыш.

И Диант снова очутился в теплых волнах его силы. С блаженной улыбкой он уснул.

Слушая ровное дыхание уснувшего на его руках мальчишки, Дамир мрачно размышлял: а с ним мастеру было так же трудно? Вот уж когда оценил его до конца – иначе, чем подвигом и не назовешь! Пожалуй, стоит не забывать благодарить судьбу.

А ему что делать? Принц почему-то успокаивался только, когда Дамир окружал его своим полем, но дело было не в том, что он брал силу для восстановления – Диант не выпил ни капли сам, только то, что ему передали. И ничего специально молодой маг на него не проецировал, не желая по незнанию причинить вред еще больший. Чувствует схожесть? Но почему тогда мастера не подпустил… Наоборот, опять закрылся. Показалось, что за время дороги, пока обрабатывал его истерзанные ноги и солнечные ожоги – странный зеркальный барьер вроде бы стал тоньше, слабее, но вот опять лишь серая рябь. Хотя только что был какой-то всплеск, что-то вроде трещинки… Диант плакал, что-то его снова уязвило… Хм, не очень хочется применять шоковую терапию! Если столкнуть его с тем, от чего он хотел отгородиться, вызвав сильное эмоциональное потрясение, то этот кокон может и сломается, но не сломается ли сам мальчишка?

Да, куда уж больше!

Дамир осторожно переложил мальчика на подушки, и направился к костру: Лизелла же светлая, в целительстве разбираться должна – вот пусть тоже подумает, что б не в одиночку голову ломать. Да и раны ему хотя бы залечит побыстрому!