"Вольный стрелок" - читать интересную книгу автора (Миленина Ольга)

Глава 10

В зале остро пахло потом и еще чем-то — такой характерный запах для спортзалов, в которых занимаются единоборствами.

Хорошо знакомый мне запах — потому что в свое время, когда я неожиданно для самой себя заинтересовалась спортом и перешла в спортивный отдел, в котором проработала почти три года, я по таким местам поездила вдоволь. Стадионы, залы, манежи, корты — когда-то это были для меня родные, можно сказать, места.

И хотя женщин в спортивной журналистике тогда, в начале девяностых, практически не было — на телевидении одна была, и пара человек в газетах, писавшие исключительно о женских видах типа фигурного катания и гимнастики, — меня это не смущало. Не смущали запахи зала и раздевалок, мат во время тренировок и вечное поправление теснящихся под экипировкой половых органов, сморкание и плевки.

И меня никто не смущался — при мне ругались, порой не обращая на меня внимания, при мне могли переодеваться, меня периодически зазывали в сауну, со смехом, конечно. Потому что я была своей — потому что я была в теме, я хорошо писала, я всегда находила такой поворот, чтобы скучное интервью, которое тот или иной спортсмен давал уже сотни раз, отвечая заученно на банальные вопросы, получалось оригинальным. А репортаж с соревнований всегда был насыщен драматизмом, чтобы читатель почувствовал, каково там было — на ринге, поле, катке или корте.

Помню, многие спортсмены боялись даже интервью давать — был у них печальный опыт, когда журналисты их слова перевирали, перепутывали, дописывали что-то от себя. Просто дилетантов было много — которые, неплохо разбираясь, к примеру, в футболе или хоккее, в остальных видах спорта не понимали ничего, и потому и статьи такие получались. А бывало, что и вообще в спорте были по нулям — и ничем, кроме желания прославиться, не обладали.

Помню, кстати, как один известный телеведущий как-то с Арвидасом Сабонисом в прямом эфире беседовал — так сразу понятно было, что в баскетболе он нуль, не удосужился хоть попросить кого-то ему рассказать, что за спорт и с чем его едят. А я, перед тем как поехать, скажем, на чемпионат по карате, подшивки поднимала, изучала историю данного вида, запоминала имена лучших бойцов — и в материалах не путала названия ударов, — яе писала «маваша-гири» вместо «маваси-гери», это удар такой ногой в голову.

И хотя к спортивной журналистике я уже много лет никакого отношения не имела, здесь я чувствовала себя своей. И мое присутствие здесь воспринималось нормально другими — может, потому, что я вытащила диктофон, демонстрируя всем свою профессиональную принадлежность. И не пялилась на полуголых мужиков — а сейчас тут борцы тренировались в обтягивающих до неприличия трико, в которых почему-то у всех без исключения оказывались огромные члены, прямо как у порнозвезды Рокко Сифреди. Это при том, что процент таких половых гигантов, в общем, невелик — из личного опыта могу сообщить.

Тренировка в принципе кончилась — по крайней мере тот, кто был мне нужен, уже ушел в раздевалку, попросив меня подождать его прямо тут и сказав, что через двадцать минут вернется. И я сидела, искоса наблюдая за оставшимися на ковре энтузиастами, вспоминая старые времена — и человека, связанного тесно с теми самыми временами. Того, благодаря кому я здесь оказалась — и кого, извиняюсь за тавтологию, обещала отблагодарить, если услышу то, что мне надо.

Правда, я не знала, что хочу услышать, — в любом случае тот, к кому я приехала, вряд ли мог знать, кто убил Ули-тина. И потому по возвращении я смело могла сказать, что, к сожалению, никакой информации не получила — а значит, и про обещание можно забыть. Да и знала я к тому же, что Ленька это просто так сказал — про то, что я обязана буду ему отдаться. Это просто привычка у него такая.

Ленька Вайнберг — в редакции личность известнейшая. Пришел в газету еще черт знает когда, по-моему, в том же году, что Наташка Антонова, а до этого уже успел институт закончить и пару лет в многотиражке одной поработать. И сразу в спортотдел — который возглавил и лет десять им рулил, сделав из него один из ведущих в газете.

Не только в том плане, что в крошечном этом отделе из всего-то четырех человек всегда пили больше, чем в других редакционных подразделениях, даже насчитывающих человек по пятнадцать, — и отчаянно занимались сексом прямо на рабочем месте. Но и в том, что в неспортивной газете, традиционно отдающей под спортвыпуск одну полосу в неделю, материалы Ленькиного отдела выходили ежедневно. Потому что Ленька обладал гигантскими связями в футбольно-хоккейном мире — а следовательно, организовывал такие интервью, которые другим газетам не снились и читателями воспринимались с огромным восторгом, — и умел классно писать.

Потом Ленька писать устал — надоело. Да и, видно, перерос он уже отдел — и понявший это главный перевел его в свои замы. Не в первые замы, как Антонову, — отвечать за газету в силу характера Ленька не способен. Но зам по творческой части — идеальная для него должность.

Однако Вайнберг знаменит был еще с давних времен не только умением писать — но и патологической тягой к спиртному и женскому полу. Сколько я его помню, он ни одной девицы не мог спокойно пропустить мимо. И, прогуливаясь по редакционному коридору, почти всех встречающихся девиц нормальной внешности хлопал по заду или хватал за грудь, добавляя нечто, что могло в другом месте и из уст другого человека показаться нескромным, но в нашей редакции и от него звучало вполне естественно. «Ну и грудь у тебя выросла», «когда отдашься?», «такие ноги только на плечи закидывать» и все в таком духе. «Какие планы на вечер?» — самая скромная из его фраз, но и самая конкретная при этом, поскольку это уже не комплимент в Ленькином духе, но предложение заняться сексом.

Я — красавицей себя не считающая, но все же, вне всякого сомнения, чрезвычайно хорошенькая и сексуально привлекательная — Ленькиным приставаниям подвергалась регулярно. И в общем, не имела ничего против — говоря себе, что, в конце концов, я тут работаю, и раз тут царят такие нравы, я должна их принимать. Тем более что его комплименты и предложения ни к чему меня не обязывали — ему и так было с кем переспать, поскольку в редакции он перетрахал почти всех, на кого клал глаз.

Думаю, именно этим он всегда и привлекал женщин — наглостью и чисто потребительским подходом к женскому полу. А так как слухи и сплетни по редакции циркулировали весьма оживленно, то всем представительницам женского пола было известно, что Ленька в постели жуткий эгоист, потому что для него главное — получить удовольствие самому. И что он спокойно засыпает после испытанного им оргазма, не обращая внимания на лежащую рядом партнершу, которая тоже чего-то хочет. И что он может выставить девицу посреди ночи, если она его чем-то достанет. И что сразу после секса интерес к той, с кем переспал, у него тут же падает — даже если он перед этим целый месяц приставал к ней в редакционных коридорах. И что у него большой член, тоже всем был известно, — большой, крепкий и потому постоянно напоминающий хозяину о своем существовании и требующий женщин.

Когда я узнала Леньку получше, у меня сложилось впечатление, что сексом он занимается не потому, что очень хочет, а потому, что, на его взгляд, так надо. Есть же люди, которые внушили себе, что необходимо делать по утрам зарядку или пить ежедневно витамины, — вот и Ленька того же типа, только на сексе повернут. Не важно, хочется или нет, — важно, что без этого нельзя, и все дела. Потому и жаловались на него некоторые, что Ленька пристанет спьяну, убедит поехать к нему домой или еще куда, бедная девушка раздевается и идет в ванную, предвкушая бурную ночь, а когда выходит, Вайнберг уже спит. И попробуй разбудить — озлобится. Потому что он сделал то, что было надо — уложил девицу в свою постель, — а остальное не суть важно. Сексом и с утра заняться можно — благо с похмелья эрекция сильнее, чем обычно.

Тем не менее в поисках очередной партнерши на ночь Ленька проявлял чудеса упорства — особенно если выпивал, потому что в трезвом виде он вполне мог променять секс на футбольный или хоккейный матч, засесть перед телевизором или поехать на стадион. Но стоило ему выпить, и в голове происходило короткое замыкание — и начинался поиск. Причем отказов он не понимал — и мог выдвигать свое нескромное предложение раз в пять минут в течение часа, Так что многим проще было ему отдаться, чем объяснять свое нежелание это делать.

Я лично хорошо помню, как одно время он доставал меня. И в редакции, и домой звонил хоть посреди ночи — уверяя, что я просто обязана приехать туда, где он находится. Объяснять что-либо было бесполезно — Ленька продолжал гнуть свое, а стоило извиниться вежливо и положить трубку, как он перезванивал, сразу или через какое-то время — в которое звонил кому-то еще. И единственным спасением могло стать отключение телефона — тем более что Вайнберг ни на что не обижался и мог вообще забыть, что звонил мне ночью, и наутро был приветлив и весел.

У нас с ним все произошло давным-давно, я в редакции проработала только два года. И писала обо всем — и всем интересовалась. И вдруг услышала, что в Москву приезжает известнейший бразильский футболист Пеле. И, не сомневаясь, что наш отдел спорта с его-то связями будет брать у него интервью, позвонила в одно солидное издание — в котором меня знали, как и во многих других, — предложив им сделать материал. И, получив добро, отправилась на поклон к Леньке.

С Пеле мы и правда пообщались — прямо в аэропорту. Наглый Вайнберг уболтал таможенницу в Шереметьево, и мы с ним вдвоем, оставив позади, за кордоном, толпу недовольных собратьев по перу, проникли в ничейную зону, с ходу атаковав утомленного перелетом небритого негра, оказавшегося тем самым Пеле.

Правда, Ленька языка не знал, зато мой английский оказался получше, чем у Пеле, — так что мы объяснились. И через двадцать минут уже садились в Ленькины «Жигули», чтобы мчаться обратно в редакцию, слыша сзади возмущенные возгласы журналистской братии, тщетно пытавшейся хоть что-то у нас выведать.

Садились, уже зная, что не ответивший больше ни на один вопрос Пеле, отказавшийся беседовать с нашими уважаемыми коллегами по причине усталости, дал нам эксклюзив.

Была суббота, и в редакции царили пустота и тишина — газету тогда подписывали в свет не в четыре-пять дня, как сейчас, а поздно ночью, так что дежурная бригада появлялась только в вечеру, а так, может, пяток человек в редакции можно было встретить субботним днем. Вайнберг ушел к себе писать материал в номер, а я к себе в отдел информации, чтобы соответственно написать статью для заказчика. А где-то через час, когда я уже продиктовала написанное машинистке того солидного печатного органа, с которым договорилась, — так часто делали, все быстрее, чем со статьей мотаться взад-вперед, проще по телефону передать, — ко мне заглянул Ленька с предложением съездить в высотку на Пресню и купить выпить. Потому что такое событие, как приезд Пеле, обмыть надо обязательно.

Думаю, меня в качестве собутыльника он выбрал не просто потому, что никого из его более близких знакомых рядом не было, — а по той причине, что я была непосредственным свидетелем того, как успешно он проник сквозь все кордоны и взял интервью. И еще потому, что у него были в отношении меня конкретные планы. О которых я не знала — хотя выпить согласилась.

Я видела, что он впечатлен встречей, он мне рассказал по пути, что Пеле его кумиром был черт знает сколько лет, — и сама ощущала возбуждение оттого, что сделала столь значимый материал для очень солидной газеты. Я ведь не для гонорара старалась — а для того, чтобы повысить свой престиж, чтобы стать более известной. Для меня это очень важно было тогда, сделать себе имя в журналистике — тем более я ведь не знала, что пройдет куча лет, а я буду работать все в той же газете, я не сомневалась, что обязательно уйду куда-нибудь на более высокую должность и лучшие деньги.

В общем, мы сгоняли в высотку, а потом вернулись в редакцию и, запершись в его комнате, пили коньяк. А за окном была прохладная осень, и листья падали, и все вместе создавало такое классное настроение, что когда Ленька предложил взять еще коньяку и поехать к нему, я согласилась. Тем более что мы уже договорились назавтра вместе отправиться на открытие гольф-клуба, по приглашению которого и прилетел Пеле, и, может, взять интервью у кого-нибудь чуть менее известного — организаторы вроде обещали кучу звезд.

Еще через пару часов он как бы между прочим предложил мне сходить, в душ. Таким абсолютно спокойным ровным тоном произнеся эту фразу. Он что-то о футболе рассказывал, о каких-то матчах Пеле — и вдруг выдал свое предложение. И это было так неожиданно — вот этот будничный, ничем не примечательный тон, — что я кивнула автоматически. Ответив что-то вроде: «Да, да, конечно».

Потом, на следующий день, я сказала себе, что заранее знала, чем все кончится, — просто предпочла сделать вид, что этого не понимаю. Может быть — хотя, кажется, тогда я и вправду не думала о сексе и поехала к ему просто отметить событие. Он мне нравился, и я была в восторге от той бесцеремонности, с которой он прошел мимо таможенников, а потом послал подальше братьев-журналистов, саркастично пошутив, что у Пеле мы ничего не узнали потому, что тот в самолете прикусил себе язык и может издавать только нечленораздельные звуки. Самое смешное, что кто-то на эту чушь клюнул и Ленькины слова — выдаваемые за эксклюзивную информацию, полученную автором статьи из первоисточника, — были процитированы в одной городской газете.

А в тот вечер я сходила в душ и вышла, завернувшись в полотенце — удивившись, что Ленька в ожидании меня включил телевизор и смотрит с интересом футбольный матч. Претендуй я на какие-то чувства, цени я необычайно высоко то, что у меня между ног, — я бы жутко возмутилась. Но я знала, где я работаю и какие нравы царят в редакции, — и отреагировала спокойно. Как и на то, что окинувший меня взглядом Вайнберг сообщил, что ему просто необходимо посмотреть футбол по крайней мере минут пять — встреча интересная, жалко было бы пропустить.

У телевизора мы просидели довольно долго — зато потом он продемонстрировал, какова в реальности легенда о страшном сексуальном маньяке Леньке Вайнберге. Член у него и правда был огромный и крепкий, и опыт чувствовался гигантский — но прежде чем он кончил, я успела испытать целых два оргазма и потому сетовать на его эгоизм не имела права.

И при этом он вопреки редакционным сплетням вовсе не собирался засыпать равнодушно — и после того, как мы выпили еще, предложил продолжить. И хотя теперь проявлять активность пришлось мне, но зато я овладела в совершенстве техникой орального секса и пару часов усердно старалась, стоя на коленях перед креслом, а сидевший в кресле Вайнберг, специально придвинувший к нему столик с пепельницей и коньяком, пил и курил и лениво давал мне рекомендации. А потом снова поволок меня в постель. И я, утомленно отключившись посреди ночи, успела подумать, что, может, он и эгоист — но зато с ним я испытала то, чего не испытывала с теми, кто был у меня до него. Так что побольше бы таких эгоистов, которые умудряются кончать по четыре раза за ночь, — и поменьше бы альтруистов, готовых дарить женщине радость, но стыдливо одевающихся после первого акта, потому что больше не встает.

Следующую ночь мы тоже провели вместе — отчасти потому, что на открытии гольф-клуба Ленька кивнул мне на скромно бродившего по территории и никем не узнаваемого негра страшного вида, сообщив, что это Майк Тайсон, великий боксер, который в Москве впервые. И что ему самому, Леньке в смысле, бокс неинтересен — но мне стоит воспользоваться шансом, благо журналисты его не узнают.

То ли Пеле им хватило, и шведского хоккеиста Тумбы Юханссона, и Льва Яшина в придачу. То ли слишком поглощены были коллеги мыслями о предстоящей раздаче слонов — так на журналистском сленге называли презенты, которые обычно перед началом всяких крупных спортивных мероприятий раздавали, пакеты с эмблемами чемпионатов, папки, значки и прочую муть, до которой тем не менее было очень много охотников. А может, все халявного фуршета ждали — вот и не узнавали Тайсона, о присутствии которого организаторы даже не сообщали.

За возможность напечатать материал в газете — в своей ли, чужой — я тогда на многое была готова. И может, потому прониклась к Леньке жуткой благодарностью — за наводку и за обещание отдать мне полполосы в спортивном выпуске. Тем более что Тайсон уделил мне минут сорок, ему все равно там делать было нечего, он, оказывается, в Москву прилетел потому, что у него жена тут снималась в каком-то фильме, а гольф ему был побоку. И когда после мероприятия встал вопрос о том, что делать дальше и Ленька как бы невзначай поинтересовался, не хочу ли я поехать куда-нибудь и побеседовать с ним о газете и моих перспективах, я охотно кивнула. Зная, что другим местом будет его постель.

Естественно, ничего серьезного между нами получиться Не могло — только периодический секс. Ленька был слишком непостоянен, чтобы спать только со мной, — и уже через пару дней я стала свидетелем того, как он убалтывал девчонку из отдела писем на совместный вечер. А я была слишком увлечена работой, чтобы влюбляться, — хотя в него можно было влюбиться, потому что он делал это лучше, чем все, кого я знала, он был взрослый, на двенадцать лет меня старше, и очень талантливый. В общем, оставались периог дический секс и творческое сотрудничество.

Секса, правда, становилось все меньше — Леньке слишком часто хотелось этого прямо в своем кабинете, а я на такое была не готова, может, потому, что у нас это уже было по-другому. А вот сотрудничество крепло. Хотя я работала в отделе информации у Каверина, но одновременно писала и для Вайнберга. А меньше чем через год перешла к нему, решив наконец принять предложение, которое он мне делал раз десять. Хотя и думала, что за это мне придется платить собственным телом минимум раз в неделю.

Но, как выяснилось, я ошибалась. Потому что вскоре у меня начался роман с главным — а потом Ленька сам не проявлял инициативы. Может, по той причине, что я теперь была его подчиненной и он опасался, что если между нами что-то будет, то я стану капризной, потребую давать мне наиболее престижные и наименее энергоемкие задания, начну пропускать дежурства по отделу и все в таком духе.

В 92-м, кажется, я от него ушла — захотелось чего-то другого, зацикливаться на спорте я не собиралась, как и на любой другой теме. Но хорошие отношения остались — даже без секса. Вайнберг по-прежнему при встречах норовил рассмотреть меня бесцеремонно, или даже хлопнуть по попке, или положить руку на грудь — но это была лишь дань традиции, и он, наверное, не особо хотел чего-то и ни на что не рассчитывал. Может, потому, что в свое время я несколько раз подряд вежливо отклонила его предложения — под предлогом того, что живу с человеком, которому не хочу изменять.

Такого человека у меня не было и нет — может, не попадался тот, с кем хотелось бы жить, а может, я слишком эгоистична, а может, чересчур помешана на работе, которой бы постоянно находящийся рядом человек мешал бы. А причина моего отказа Вайнбергу заключалась в том, что я повзрослела, наверное, — только и всего.

Не скажу, чтобы Леньку это огорчало, — он вряд ли что-то ко мне испытывал особенное и в любом случае продолжал трахать всех подряд. В последнее время переключившись на совсем молодых девчонок — коих в редакции в изобилии. У нас же рекламное агентство свое, вот там их куча. Да и корреспондентки новые все время появляются — которые, естественно, чувствуют себя осчастливленными, когда их вызывает зам главного для разговора об их творчестве. А разговор, понятное дело, потом перемещается из редакции в какое-нибудь увеселительное заведение, а оттуда к Леньке домой, в его постель. И именно потому я удивилась немного, когда сегодня утром, обратившись к Леньке с просьбой помочь, услышала в ответ, что он не добрый волшебник, чтобы помогать бесплатно.

— Да разве я против, Лень? — Я улыбнулась ему кокетливо, хотя сразу решила, что он не на секс намекает. — С меня бутылка. Увы, сама я слишком стара, чтобы тебя заинтересовать, — но коньяк с меня. «Хеннесси» не обещаю — дороговато для бедного спецкорреспондента, — но «Метаксу» гарантирую.

— Ну ни х…я себе! Да чего мне твоя «Метакса» — мне столько коньяка презентуют, что дома, бля, склад целый, магазин открывать можно. — Вайнберг, верный старой редакционной традиции, не стеснялся в выражениях. — Нет чтоб сказать — давно я, Леня, не была у тебя в гостях, не проведывала бывшего начальника, который статьи мои правил. А ты сразу про выпивку…

— Лень, я уже старая, а ты по молодежи специализируешься, — произнесла кокетливо, хотя игривость была нарочитой лишь отчасти — да, я пришла к нему по делу, но его не сразу понятое предложение мне немного польстило. Приятно осознавать, что кто-то, с кем у тебя давным-давно был секс, помнит, как это было и хочет повторить. — Обидно, конечно, — но я понимаю, что в сорок лет только на молодых и тянет…

— Как, бля, трахаться — так с другими, а как Вайнберг понадобился — так сразу вспомнила! — Упрек был шутливым. — Вот народ неблагодарный — а я столько сил на тебя потратил, на правку материалов твоих! А минету тебя кто научил?

Чуть не всю ночь страдал, сидел как манекен какой, только и твердил — зубы убери, зубы убери: Научил я-а кайф ловят другие. Они от восторга ревут — а Леня и не при делах…

Будь на его месте кто другой, я бы возмутилась или как минимум покраснела бы — но в данном случае просто отмахнулась от него с улыбкой. Сменив тему и объяснив, в чем суть моего вопроса.

В том, что Ленька сразу узнает того, кто был на снимке рядом с Улитиным, у меня даже не было сомнений. Пусть он давным-давно не писал о спорте — но я знала, что друзей в том мире у него великое множество и отношения с ними он активно поддерживает. Именно благодаря этому спорт в нашей газете до сих пор освещается на таком уровне, какой не снился другим неспортивным изданиям, да и некоторым спортивным тоже. Пригласить в редакцию для телефонного разговора с читателями популярнейшего хоккеиста или футболиста, договориться об интервью с великим тренером, который в силу обиды на прессу никому интервью не дает, . организовать футбольный матч между чемпионом страны и редакционной командой — все это запросто.

— А на кой он тебе — трахнуть его хочешь? — Вопрос был в Ленькином стиле, так что на него просто можно было не отвечать. — Ладно, только так — сделаешь с ним интервью, а потом выясняй что хочешь. Нам для воскресного номера интервью большое нужно — а ты ж у нас мастер по этим делам. Стариной тряхнешь, вспомнишь, как в спортот-деле работала, и газете поможешь. И шкурные вопросы свои заодно порешаешь. Идет?

Через три минуты Ленька, позвонив какому-то из многочисленных друзей-спортсменов, уже выяснил телефон того, кто был на снимке, — как выяснилось, весьма титулованного борца. А еще через три минуты, набрав номер мобильного, уже беседовал с тем, кто был мне нужен — кто, кажется, жутко польщен был тем, что ему звонит зам главного популярнейшей газеты. И потому не удивился внезапному интересу, проявленному к его персоне.

— Короче, Реваз, — нам срочно интервью с тобой нужно, в воскресный номер поставить хотим. — Ленька, как всегда, поразил меня своей фамильярностью и умением общаться, молниеносно перейдя на ты и превращая человека, с которым никогда не встречался, в хорошего знакомого. — Да, на это воскресенье, но сдавать интервью уже завтра вечером надо, номер в среду в типографию уходит.

Да, да, цветной выпуск — да, конечно, знаешь, его вся страна читает. У тебя сегодня какие планы? На тренировку едешь? Ну и класс — через часок у тебя наш человек будет. Да ладно — там и поговорите, чего тянуть? Ты ж звезда — а звезде себя беречь надо, вот и дашь передышку, полчасика девчонке уделишь. Да, девчонка, классная, кстати. Ты с ней поосторожней — в работе зверь. Не, насчет койки не знаю — но можешь попробовать…

Ленька подмигнул мне, вешая трубку, — а я по старой памяти не стала возмущаться его бесцеремонностью. И ровно через полтора часа сидела в пропахшем потом спортзале, в котором тренировалась сборная по борьбе, беседуя с тем, кто мне нужен. Пока просто о жизни. О его карьере, о борьбе вообще и о его планах на будущее в частности. А сейчас ждала, когда он выйдет из раздевалки. Ждала якобы для того, чтобы кое-что еще-уточнить. А на самом деле собираясь приступить наконец к разговору, ради которого и приехала сюда.

— А я думал, девушку послали, значит, не понимает ничего — а ты спец, я смотрю. — Я задумалась и не заметила, как он подошел — невысокий крепкий парень с резкими, чисто мужскими чертами лица. В трико он смотрелся неплохо — но и в цивильном тоже. Черные брюки спортивного кроя, свободные такие, черная рубашка поло с серебряными версачевскими пуговками, черная кожаная куртка. Любовь кавказцев к черному традиционна — но ему этот цвет действительно шел. — Хорошие вопросы задаешь — самому интересно стало. А то корреспонденты приезжают, бывает, а все одно говорят — если б не ради спорта да ребят наших, борцов, никому бы интервью не давал. «А дрались когда-нибудь на улице?», «А хотите, чтобы ваш сын стал борцом?» — уши от их вопросов вянут. А ты молодец…

Кто-то из тех, кто был в зале, крикнул ему что-то на гортанном, диком таком языке. И он задумался, посмотрев на часы, и крикнул что-то не менее непонятное в ответ. Я поняла, что это ему совет давали, чтобы не отпускал меня просто так, — но он, кажется, и без совета был на это настроен. Не знаю уж, насколько я ему понравилась — но в любом случае я блондинка, то есть он просто обязан был проявить ко мне интерес.

— Может, вечером покушаем съездим? У меня встреча сейчас, а вечером пока свободен. Посидим в хорошем месте, поговорим — может, еще чего спросить захочешь…

Он смотрел мне прямо в глаза — открыто, но не нагло, видно, я и вправду вызвала у него уважение нестандартностью беседы. Ленькина школа — когда берешь интервью у спортсмена, ни в коем случае не говори только о спорте, мы ж не спортивное издание, нам очки, голы и секунды не интересны, нам человек важен. И надо не спорт через него показывать, а его через спорт. В том плане, что спорт — это только фон, на котором ты рисуешь портрет. Так что отчасти благодаря Леньке я стала специализироваться именно на материалах о людях или интервью с ними — кем бы эти люди ни были. Спортсмен, прокурор, учитель — не суть важно.

Потом, правда, я переключилась на расследования — но мастерство, как говорится, не пропьешь.

— Заманчиво. — Я улыбнулась ему, глядя на него оценивающе, но без лишнего кокетства. — Может быть, лучше завтра — у меня как раз будет готово интервью, а мне надо, чтобы вы его прочитали. А то потом начнете предъявлять — этого вы не говорили, а тут я не так поняла. Да шучу — просто не люблю, когда интервью выходит, а человек его не читал до выхода…

— Завтра так завтра. — Он кивнул, соглашаясь, — Номер оставишь?

— Лучше ваш запишу. — Я включила диктофон — лень было лезть за ручкой.

— Да, Реваз, насчет снимка — нам ведь снимок нужен будет. Я тут нашла один — неплохой, но вы там не один. Можно обтравить, конечно, — то есть все, кроме вас, убрать, — но лучше бы какой другой…

Я запустила руку в сумку — небольшую черную сумку от Джанфранко Ферре, стоившую мне кучу денег, поскольку на сумки распродажи не распространяются. Без повода не купила бы — но на день рождения отважилась, выложив всю зарплату за кусок красивой черной кожи с золотой биркой.

— Это, наверное, тоже спортсмен? — поинтересовалась как бы между прочим, протягивая ему снимок, который так долго рассматривала в выходные.

Изучая не того, кто стоял передо мной сейчас, — а другого. Молодого мужчину с открытым таким, типично русским лицом, круглым и даже, можно сказать, простоватым — хотя понятно, что за этой внешней простоватостью скрывалась чисто провинциальная хитрость, благодаря которой он и поднялся. — Хотя, на мой взгляд, на борца не похож…

— А… Есть у меня такая. — Мой новый знакомый на снимок среагировал достаточно сдержанно. — Не, это не борец — деятель там один был, помер он уже.

Не надо фотографию эту печатать…

— Такой молодой и умер? — Я пустила в голос удивление. — Убили, наверное?

— Писали, что от сердца умер. — Реваз пожал плечами, выражая свое неопределенное отношение к версии улитинской смерти. — Банкир, нам помогал по спорту, спонсировал немного. Люди одни сказали ему, что надо бы ребятам помочь, борцам, — вот и помогал…

— Люди? — переспросила непонимающе. Отмечая, что мой собеседник стал таким же неразговорчивым, каким был, когда мы только начали беседу, — но тогда сдержанность из него быстро ушла, я его разговорила, а вот сейчас он снова замкнулся. — А, вы имеете в виду Спорткомитет?..

— Не — люди одни. — Мне и так понятно было, о каких людях речь, но я не отказалась бы от уточнения — которое он, похоже, не собирался делать. — Познакомили нас, он помогал — а мы его спонсором везде называли, на соревнования приглашали, тусовки всякие. Любил он это — в президиуме посидеть.

Лицо серьезное сделает — и сидит, нравилось ему. И посниматься нравилось в обнимку, и чтобы телевидение было, чтобы всем показать, что он со спортом рядом…

— Банкир? — Я наморщила лоб, изображая напряженный мыслительный процесс. — Ой, а его фамилия не Улитин, случайно, — я тут некролог читала, еще удивилась, что такой молодой и умер…

— Да он, он… — Реваз посмотрел на часы, но, видно, вежливость не позволяла ему прервать разговор. — Все под Богом ходим, такая жизнь.

— Жалко, правда? — Судя по его поведению, времени у меня практически не осталось, но мне необходимо было хоть что-то из него вытащить. Я уже понимала, что, даже пойди я с ним в ресторан, он бы не стал говорить на эту тему, потому что она ему явно не нравилась, да и насторожил бы мой слишком пристальный интерес к персоне покойного спонсора. — Такой молодой — и, говорят, человек был очень хороший, порядочный, честный, помогал всем…

— Да сейчас чего — хороший, нехороший? — Реваз прокашлялся значимо. — Вроде хороший — скользкий только, банкир настоящий. В лицо ничего не скажет, тихо все делает, за спиной…

— Точно, я слышала, что он спорту очень много помогал, — не знала, что конкретно вашему виду. — Я упорно не хотела замечать его нежелания беседовать о покойнике. — Я недавно с Хромовым разговаривала — помните, в правительстве такой был, они с Улитиным из одного города, он его в Москву и вытащил… Так Хромов мне и сказал — что Улитин ему рассказывал, что огромные деньги в спорт вкладывал, нравился ему спорт. Меня еще написать о нем просили — что хороший человек, талантливый, молодой и всем помогал. Не успела — если только посмертно теперь? Может, вы мне про него потом еще расскажете — а я вас процитирую, когда о нем писать буду? Здорово получилось, правда, что так все совпало, — и снимок супер будет. Раз он вас спонсировал, мы как раз его и дадим — и анонс, что в следующем номере будет материал о том, кто помогал вашему виду спорта…

— Пойдем, а может, подбросить куда тебя? — Реваз решительно подхватил сумку, оборачиваясь к тем, кто был в зале, поднимая на прощание руку. И молча пошел вперед, вежливо придержав передо мной дверь, ведущую из спорт-комплекса на улицу, — и кивнул в сторону припаркованной на служебной стоянке черной «БМВ-525», может, не новенькой, но блестящей. — Тебе куда, Юля?

— О, спасибо, я на своей. — Я показала на «гольф», скромно притулившийся невдалеке. — Так вам понравилась идея по поводу снимка? И интервью насчет Улитина обещаете?

— Не, не понравилась — и интервью о нем не надо. — Тон был категоричным, и я посмотрела на него удивленно и чуть обиженно, как ребенок, с которым взрослый только что был нежен и ласков и вдруг на него озлобился без видимой на то причины. — Я тебе другой снимок дам — или созвонимся, фотографа подошлешь, здесь поснимает, в зале…

— Но почему? — Я понимала, что надоела ему уже и он, наверное, в душе проклинает мою привязчивость и вообще тот момент, когда согласился на интервью, — и следующее даст очень не скоро. Но у меня не было выхода — потому что было очевидно, что если он ничего не скажет сейчас, потом из него точно слова не вытянешь на эту тему, даже если он выразит горячее желание со мной переспать и я на это соглашусь. — Нет, правда — почему?

— Да гнилой он потому что. — Мой собеседник наконец-то проявил эмоции, клюнув на закинутую приманку. — И врал он, что много на спорт дает, — скупой был. И слово не держал — мужчина, а не отвечал за слова. Я ему один раз так помог — сильно помог. А потом звоню через пару недель, он нам сборы оплатить обещал, — а он мне рассказывает, что сейчас денег нет. То кричал, что друзья, заплатить предлагал за помощь — а на сборы денег нет. Я ему говорю — ты же слово давал, Андрей. А он вертит-крутит, по ушам ездит. Гнилой был, скользкий…

— Вот это да — а я думала, такой персонаж положительный, — произнесла растерянно. — А вы ему помогли — спасли от бандитов, да?

— От милиции спас. — Реваз усмехнулся, словно то, что он вспомнил, показалось ему забавным. — Это между нами только, поняла, Юля? Ерунда история, из меня тут героя делать не надо. Осенью прошлой на турнир его позвали большой, почетным гостем, а я не боролся сам, травма была, не хотел, чтоб хуже стало. Он приехал к финалам, посидел, сам скучный — я к нему телевидение послал, все равно им платим, пусть и его снимут. Он довольный стал — едем в ресторан отмечать, бери победителей, я уже позвонил, заказал, за все плачу. Я ему говорю — тебе, Андрей, спасибо, но мы ресторан сами оплатить можем, давай мы тебя пригласим. Понимаешь, неудобно только победителей — те, кто «серебро» и «бронзу» взял, тоже боролись, тоже люди, и тренеров еще брать надо, без тренера какой спортсмен? А он такой был — ему только звезды нужны. И как купец, знаешь, — раз довольный, все гуляем. Я ребятам говорю — ехать надо, нехорошо получится, ведь спонсор наш. Говорю — пока сам поеду, а там пусть еще человек десять приедут, ненадолго, с ним посидим, потом сами в другое место поедем.

— И что? — Пауза затянулась, и так как он снова посмотрел на часы, я просто не могла ее не прервать. Понимая, что вряд ли он пригласит меня куда-нибудь теперь, — но не сомневаясь, что эту потерю я смогу пережить. — Что-то случилось?

— Он охрану отпустил — всегда как президент ездил, на бронированном «шестисотом», и три джипа с ним, а тут на «порше» своем приехал и охрану отослал. Раз с нами — решил, что охрана не нужна. И поехали — он впереди летит, я за ним. Уже из Москвы выезжали, я от него отстал — а там место тихое, не случайно все там случилось. Смотрю, эти, «маски-шоу», с автоматами, человек десять. И «порш» впереди стоит. Думаю, может, стреляли в него или авария — а в масках эти дорогу перекрыли, подъехать к нему не дают. Вылез, а они мне — давай в объезд, а то самого обшмонаем и ласты загнем. Наглые твари — автомат в руки взял, маску надел, думает, хамить можно, все слушать его будут и не найдут потом. Я им говорю — э, вы, я чемпион мира, я на Олимпиаде был в призерах, чемпион страны многократный, а вы кто? Говорю, раз крутые такие, я начальников ваших знаю, им позвоню, выясню, кто тут рот раскрывает, лично разберемся. Ну не мог терпеть, понимаешь, — козлы хамят, сопляки. Они мне стволы в лицо тыкать — а я им визитку их министра из кармана, была у меня, лично дал. Визитку им пихнул — и сам вперед иду. Вижу, Андрей среди этих, белый весь, а те, кто рядом с ним, меня заметили — чуть не целятся уже. И тут один, что около Андрюхи стоит, им команду дает — отставить. И ко мне — Резо, ты тут чего? Голос слышу — близкий человек один, офицер, сам спортсмен, в сауне вместе сидели много раз, вопросы решали всякие…

Он посмотрел на меня внимательно — словно что-то лишнее сказал, — но я сделала вид, что не заострила внимание на последней фразе. В том, что мой собеседник связан с криминальными структурами, я и так не сомневалась — и какие вопросы он мог решать с представителем правоохранительных органов, я тоже понимала. Но меня не беспокоило сейчас, за чье освобождение он хлопотал, кого вытаскивал из СИЗО и сколько за это платил, — мне был интересен только Улитин.

— Я ему и сказал — что за дела, брат? У нас турнир сегодня, хороший турнир, вот со спонсором в ресторан едем, за нами остальные наши, победу лучших едем отмечать, телевидение тоже едет и пресса — а вы спонсора сборной России тормозите. Он банкир, говорю, человек уважаемый, спорту помогает — в чем виноват? А Андрей белый весь — так крутой и смелый, когда охрана кругом, а тут прижали и сразу скис. И мне кричит — Резо, помоги, наркоту в машину подложили, кокаин, слушать ничего не хотят. И этим давай гнать — я тому позвоню, этому позвоню, чуть не президенту позвоню, понимаешь? А ему — рот закрой! Смотрю — закрыл, как пацан сопливый закрыл, только глаза бегают. Я своего близкого в сторону отвел — говорю, не наркота это, понимаешь, сахар, может, или лекарство какое, понимаешь? А там вопрос решим — я за него отвечаю, что решим. Сколько скажешь-решим…

Даже я поняла, что он снова ляпнул лишнее, — но лицо мое ничего не выдавало, я, слава Богу, давно научилась индифферентное выражение на нем держать.

— Отпустили его, понимаешь? — Он скомкал рассказ, но это было не важно — детали улитинского освобождения и точная сумма, которую за это освобождение потребовали заплатить, не имели ключевого значения. — Не знаю, его наркота была, не его — сам клялся мамой, что подкинули. Я говорю — кто тебе подкинуть мог, скажи? Ничего не сказал — только попросил, чтоб до дома его проводил. Даже в ресторан не поехал — гуляйте, говорит, без меня, не то поеду, опять кто налетит. Разобраться, говорит, надо, кто меня заказал. Я его до дома довез, он при мне охрану вызвал — дождись, говорит, . пока не приедут. А потом с концами пропал. Я с него еле вырвал то, что он пообещал, — то любые деньги был готов заплатить, а тут сумма небольшая, десятка, а тянул две недели. Я уже свои отдал, а он мне потом с человеком прислал, не сам, даже вернул. А потом звоню насчет сборов — а он мне говорит, что денег у него нет…

Реваз сплюнул символически, безо всякой слюны — выражая свое отношение к покойному.

— Вот это да! — Мне, кажется, удалось изобразить потрясение. — Знаете, я, наверное, тогда писать о нем не буду — я-.то думала, он такой чистый весь и порядочный, а тут… А как вы думаете, почему с ним такое сделали — и кто?

— Может, навел кто — кто знал, что он при наркоте. — Реваз уже переминался с ноги на ногу — ему явно пора было уезжать. — А этим ментам, им чего — они и не знали, может, кто такой. Сказали, что наркоту возит — и когда лучше брать, чтоб без охраны. Вот и загнули ласты. Если бы не я рядом приняли бы, подержали бы, может, ночь, а потом отпустили. А его наркота или нет — не знаю я. Он гульнуть любил. Мне на Олимпиаде в 96-м его показали, он туда летал — отрывался там по полной. Рестораны, все такое — а за наркоту я не слышал…

Он в очередной раз посмотрел на часы, решительно шагнув к машине.

— Опаздываю я, Юля, — завтра созвонимся, договорились? Фото с меня — у меня много, сама выберешь. — Он повернулся ко мне спиной, огибая машину. — И давай про банкира не будем больше, зачем про мертвых говорить? А то в ресторан пойдем, а ты опять про него начнешь — не хочу…

— О, журналисты такие любопытные — а я к тому же еще и женщина, — произнесла кокетливо, пытаясь загладить произведенное мной впечатление — не ради завтрашней встречи, которая, кажется, не нужна была уже нам обоим, но просто чтобы он забыл побыстрее об этом разговоре. — Мне жаль, что я вас утомила…

Странно, но он ничего не ответил, молча сев в машину. Невежливо себя повел, в общем, — хотя до этого был максимально вежлив. И я сказала себе, что, судя по всему, завтра ни в какой ресторан мы не пойдем. И возможно, я вообще до него не дозвонюсь — и встретиться с ним даже для того, чтобы показать ему статью, мне не удастся. Потому что он пришлет кого-нибудь отдать мне фотографии — кого-нибудь, кто объяснит мне, что Реваз ужасно хотел со мной пообщаться и очень сожалеет, что из-за внезапно навалившихся на него проблем наше общение придется отложить.

Что ж, хотя он мне и понравился, я не собиралась сокрушаться по поводу нашего расставания навсегда. Потому что то, что я узнала, было лучше любого ресторана и любого мужчины — и доставило мне примерно такое же удовлетворение, как еда и секс.

Может быть, не большее — но по крайней мере равноценное..