Марина Крамер Роскошная хищница, или Сожженные мосты

В небольшом полутемном зале придорожного кафе за столиком в самом углу сидели трое. Нехитрая закуска, остатки шашлыка на тарелках, пустые бутылки из-под красного вина – обычный антураж для подобного места. Да и интерьер соответствующий. Посреди зала пьяно ржут пятеро дальнобойщиков, за их столом по-хозяйски расположились местные «дорожницы», предвкушая хорошую выручку. Мужчины за столиком в углу недовольно поглядывали на нетрезвую компанию, мешавшую разговору. Самый молодой что-то пробормотал, и его собеседники почтительно склонили головы. По манере держаться в молодом парне угадывался уважаемый человек. Он снова сказал что-то и полез в карман, достал небольшой конверт и положил на стол. Старший из мужчин взял его и сунул в карман кожаной куртки.

– И смотри – чтобы на этот раз без осечек! – предупредил молодой. – Я устал выбрасывать деньги.

– Не сомневайся. На этот раз все будет как надо.

– Господи, как холодно-то! – Марина поежилась, хватая халат и проворно натягивая его, чтобы согреться. Вырванное из теплых объятий сна и погруженное в холод спальни тело отказывалось подчиняться сознанию и стремилось обратно под одеяло. – Нет, все, пора вставать – дел по горло.

Она решительно двинулась в ванную и включила душ, но становиться под воду не спешила, потянулась сладко, улыбнулась своему отражению в зеркале, как делала каждое утро:

– Ну, что, дорогая? Вот и новый день? Выглядишь не особенно, но сейчас мы это исправим, да?

Это был ее метод пробуждения: Коваль всегда заставляла себя приходить в рабочее состояние такими разговорами. Приняв душ и снова завернувшись в длинный мягкий халат, она пошла вниз, в кухню, заглянув по дороге в детскую, где сладко спал сын. Полчаса покоя у нее есть, успеет выпить кофе и покурить.

Моложавая, круглолицая женщина лет пятидесяти, одетая в цветастый брючный костюм, повернулась от плиты и приветливо улыбнулась:

– Доброе утро, Марина Викторовна. Как спали?

– Доброе, Дашенька. Батарея у меня ночью почему-то отключилась, – пожаловалась хозяйка, усаживаясь на высокий табурет перед барной стойкой и подвигая к себе чашку и джезву с кофе, ловко подсунутую внимательной домработницей. – Замерзла, как Каштанка!

– Надо ребятам сказать, пусть в бойлерной посмотрят. – Даша подала пепельницу и пачку сигарет. – Егорка спит еще?

– Да. В какое время приедет Наталья Марковна?

– Обещала к одиннадцати.

Наталья Марковна – Егоркина няня, которую Марина наняла почти месяц назад. Спокойная, приятная на вид женщина с двумя высшими образованиями, в меру строгая, не повышающая голоса – Марине она приглянулась сразу, как только та увидела ее в парке. Она гуляла с девочкой лет двенадцати, и Коваль почему-то сразу определила, что это не бабушка и внучка, а няня и воспитанница. Они чинно прогуливались по дорожке, и стильно одетая девочка, задрав голову, вслушивалась в слова женщины. Та что-то рассказывала, чуть наклоняясь к ребенку, обводила рукой парк, и девочка следила взглядом за полетом руки, а потом что-то спрашивала. Эта парочка выглядела увлеченной и почему-то сразу наводила на мысль о том, что девочка и женщина запросто находят общий язык и увлекательные темы для бесед. Подобное единение очень понравилось Коваль, наблюдавшей за ними со скамьи. Она присела перевести дух и выкурить сигарету – возвращалась с очередной беседы с мэром, решила пройтись по парку, расположенному прямо за зданием мэрии. Старые раскидистые деревья, почти кладбищенская тишина и теплая погода всегда успокаивали раздраженную чем-нибудь Марину. А сегодня еще и такая удача... нужно было немедленно что-то предпринять, чтобы заполучить понравившуюся няню для Егорки.

Откладывать дело в долгий ящик Марина не стала, поднялась со скамьи, отправив в урну окурок, махнула охранникам, топтавшимся неподалеку, быстро догнала гуляющую парочку и без всяких экивоков предложила няне работать у нее. Та была слегка шокирована, да и неудивительно – когда в парке к тебе вдруг подходит молодая, одетая в черное женщина, окруженная четырьмя охранниками... Но Наталья Марковна быстро взяла себя в руки и спокойно ответила на все интересующие Коваль вопросы. Оказалось, что девочка Соня на днях должна была уехать учиться во Францию, и ее няня оставалась не у дел, а потому приняла предложение и была приятно удивлена обещанным гонораром. Марина никогда не мелочилась в вопросах, связанных с единственным сыном, и хорошей няне заплатила бы даже в монгольских тугриках, если бы та вдруг пожелала. В общем, они поладили, и Егор наконец-то обрел нормальную няню, а Коваль вздохнула с облегчением: при своем образе жизни, как ни старалась, она не могла уделять сыну столько внимания, сколько требовалось. Разумеется, в выходные она занималась Егоркой сама, но в будни рядом с ним постоянно находилась Наталья Марковна.

На сегодня у Коваль был назначен ряд встреч, и она уже отчаянно опаздывала в офис.

– Дашенька, ты уж присмотри за Егорищем, если проснется, а то мне пора, – виновато попросила она, понимая, как тяжко приходится немолодой уже Даше. Но после истории с молоденькой горничной и Марининым любовником Жекой Хохлом сама же Дарья и слышать не хотела о том, чтобы взять в дом еще кого-то.

Коваль уже почти перестала расстраиваться из-за Женькиной измены, почти перестала думать о нем, хотя он приезжал, забирал Егора, возил его в город, гулял с ним. Она сама так решила – ребенок очень привязан к нему, считает отцом, зачем ломать его психику? В то время, когда Женька приезжал, Марина старалась убраться из дома, чтобы не видеть его, не дать ему повода заговорить, прикоснуться, потому что тогда непременно сломалась бы. Что ни говори, а несколько лет он был с ней, Марина даже любила его по-своему, и теперь не могла простить обиды, нанесенной в ее же доме. И еще Коваль знала, что он тоже, как и она, вспоминает все, что было между ними, и ему тоже больно видеть ее и знать, что она не простит того, что он сделал. Поэтому-то и старалась сократить общение до минимума, а еще лучше – вообще не встречаться.

Сидя в кабинете в офисе, Марина пыталась сосредоточиться на финансовых отчетах, но это удавалось плохо, в голове постоянно мелькали посторонние мысли. И все потому, что сегодня на строительную площадку, где Коваль возводила новый стадион, должен приехать Ворон – ее компаньон. За этот месяц они как-то удивительно сблизились, много времени проводили вместе, и кто– то из Марининых охранников сообщил об этом факте Хохлу. Разъяренный Жека приехал с разборками, но был выставлен вон с заявлением, что Коваль свободная женщина и может делать все, что считает нужным, не отчитываясь перед ним. Мстительный и злобный Жека затаил обиду, и Марина знала, что рано или поздно он попытается сквитаться.

Наконец позвонил Ворон, сообщил, что выезжает, и Коваль тоже поднялась из кресла, закрывая папку с отчетом. Завтра дочитает.

– ...Стройка века! – оглядев почти переделанную чашу стадиона, изрек телохранитель Сева. – Так мы и Москву переплюнем по масштабу, Марина Викторовна!

Она не разделяла Севиной радости: работы продвигались медленно, да и материал разворовывали, несмотря на все принятые меры. Но это ж Россия...

Работы по отделке трибун уже почти завершились, было установлено большое электронное табло, вышки с прожекторами. Оставались кое-какие недоделки в подтрибунных помещениях, бане и буфете, комментаторская кабина над центральной трибуной, а также отделка зала для пресс-конференций. Да еще укладка искусственного газона, на месте которого сейчас был сиротливый грязно-коричневый прямоугольник. Всего несколько шагов отделяли обновленный стадион от того момента, когда его трибуны наконец заполнятся болельщиками, а на поле появится футбольная команда. Но именно на этой завершающей стадии работа неожиданно застопорилась.

Марина вместе с охранниками стояла на окружавшей поле беговой дорожке – вернее, на том, что когда-то ею было – и недовольно осматривала стройку. Никаких признаков деятельности, ни одного рабочего на объекте, только из стоящего в самом дальнем углу строительного вагончика доносилась музыка и временами раздавался сочный мужской хохот.

– Если так пойдет, то мы и за десять лет ничего не увидим. – Коваль пнула сапогом валявшуюся упаковку от кирпича – поддон полетел в сторону, хлопая на ветру обрывками прибитого к нему целлофана. – Свиньи, блин! Хоть бы мусор убирали! Все, хватит лирики – где прораб?

Прораб материализовался через пять минут в сопровождении Гены и Данила, изрядно струхнул при виде Марины.

– Марина Викторовна... а что ж не предупредили? – залебезил он, вытанцовывая вокруг.

– Зачем? Чтобы ты успел навести марафет? И сделать вид, что все просто отлично? – Она смотрела на невысокого, кругленького, седоватого мужичка сверху вниз и видела, как его лоб покрывается мелкими каплями пота, хотя на улице было холодно, несмотря на конец марта. – Почему я опять не вижу рабочих?

– У них обед...

– Ну да, в одиннадцать часов самое время перекусить, – согласно кивнула Марина. – Здоровое питание, да? По часам? А кран простаивает, да?

– Так... кирпича-то нет...

– Почему нет?

– Не завезли... а тот, что был, мы уже того... использовали...

«Ага! Две трети использовали, судя по поддонам, – а остальное налево слили!» – со злостью подумала Марина, в упор глядя на окончательно взмокшего прораба.

– Слушай, что за детский лепет? – раздался у нее за спиной голос Ворона. Компаньон широкими шагами приближался к беседующим, полы его длинного расстегнутого пальто развевались от быстрой ходьбы, как огромные крылья. – Ты не знаешь, что делать в таких случаях? Звонить нужно, бревно ты! – в упор глядя на и так уже перепуганного прораба, бросил он.

Прораб забегал глазками, не зная, кого теперь чмокать в хорошо известное место – Марину или Ворона. Коваль же улыбнулась, небрежно протягивая компаньону руку, которую тот, вместо пожатия, поднес к губам.

– Приглашаю тебя в ресторан, дорогая, сейчас закончим тут, вздернем пару-тройку лохов, и поедем обедать, – совершенно серьезным тоном объявил Ворон, и Марине показалось, что от его слов прораба парализует.

– Совершенно согласна и тоже не вижу смысла в дальнейших разговорах, – протянула она, натягивая на руку перчатку. – Предлагаю просто замочить их тут всех на фиг – и дело с концом. Котлован, жаль, уже освоен, придется бетономешалку запускать...

Ворон включился в игру, стал оглядывать стройплощадку, словно подыскивая место для массовой казни, и прораб рухнул на колени, заголосив что-то о детях, внуках и жене. Коваль равнодушно окинула его взглядом, спокойно вынула сигарету и зажигалку, прикурила и отошла на пару шагов. Прораб пополз следом, продолжая выкрикивать что-то. Ворон презрительно сплюнул:

– Ну, что за мерзота, а? Как не мужик вроде.

Прораб голосил все громче, захлебываясь собственным страхом и давясь словами.

– Так, все! – прервала Марина поток его излияний. – Вставай и вали отсюда, и чтобы через две минуты все твои рабочие были на площадке и кипешились, а не в карты в вагончике играли! Иначе я оставлю здесь человек десять своих пацанов, и уж тогда времени даже на перекур не будет. Это ясно?

– Ясно, – мелко закивал головой прораб и проворно засеменил короткими ножками к вагончику.

Марина с Вороном от души посмеялись и поехали обедать в «Шар». Разумеется, наткнулись там на Женьку. Он сидел в общем зале, в самом углу, но так, чтобы хорошо видеть вход. Время было обеденное, и Хохол прекрасно знал, что Марина непременно заедет сюда. Судя по заставленному подносиками и тарелками столику, заседал он здесь уже никак не менее двух часов.

– Черт... – пробормотала Коваль, понимая, что обед сейчас будет безнадежно испорчен.

Хохол встал и ленивой походкой направился к ним. Марина успела затолкнуть обалдевшего от ее выходки Ворона в татами– рум и, задвинув расписную ширму, встать к ней спиной.

– Привет, – тоном, не предвещавшим ничего хорошего, начала она, вперив взгляд из-под челки в лицо приблизившегося Хохла. – Обедаем?

– Имею право, – заявил он. – Ты, смотрю, тоже привычкам не изменяешь – в татами-рум одна не ходишь.

– И дальше?

– А что дальше? – он протянул руку и попытался поправить выбившуюся из прически прядь волос, но Коваль дернула головой, скривившись. Хохол сверкнул глазами, но смолчал.

– Ну, продолжай, что остановился. – Марина скрестила на груди руки и продолжала смотреть на него.

Женька не отводил взгляда, что было тоже ново. В его лице что-то словно изменилось, стало вдруг мягче, отчего его звериная рожа сделалась мечтательной и почти романтичной. Он смотрел на Марину так, что та даже слегка смутилась. Поведение Хохла сбивало с толку, она ожидала чего угодно: скандала, ора, – но не вот этого нежно-печального взгляда.

– Коваль, ты долго еще будешь измываться надо мной? – неожиданно тихо спросил Женька. – Не наигралась?

– Я вышла из того возраста, когда интересно в такие игры играть.

– Я возьму Егора сегодня? – неожиданно перевел разговор на другую тему Хохол, и она даже растерялась немного.

– Да, конечно, забирай. Он будет рад...

«А ты?» – едва не вырвалось у Хохла, но он сдержался и сказал только:

– Тогда я приеду в пять.

Он повернулся и пошел к выходу, бросив на свой столик несколько бумажек. Марина так и не поняла, что это было за выступление. Подавив вздох, она заставила себя улыбнуться и вошла в татами-рум, где уже заждался пригласивший ее на обед компаньон. Ворон окинул ее любопытным взглядом, но ничего не спросил. Они сделали заказ и закурили.

– Как пацан твой? – поинтересовался Ворон, нарушая повисшую в татами-рум тишину.

– Спасибо, все хорошо.

– Что ж ты с Женькой-то разошлась? Ведь неплохо, кажется, жили? – вдруг спросил он, беря с подноса хаси и старательно укладывая их в пальцах.

Коваль пожала плечами и не ответила. Зачем постороннему человеку знать, что происходит в ее семье? Хотя это и так уже всем очевидно, ведь Хохол живет в съемной квартире возле Центрального рынка и его «навигатор» постоянно видят на парковке. По поводу «навигатора» была война: упертый Хохол не хотел забирать его, а Марина настаивала, и только угроза бросить в бензобак спичку возымела действие.

Вообще его уход оказался таким болезненным, что Марина старалась как можно реже об этом вспоминать. И хотя она сама выставила Хохла из дома, все равно в душе надеялась, что он упрется и не уйдет. Но Женька ушел, и это, как ни странно, заставило Марину сильнее его уважать – он смог, наконец-то, доказать ей, что он все-таки мужик, а не ручная болонка.

Ворон не стал настаивать на ответе, перевел разговор на тему стройки, и они весь обед прообсуждали, что и как теперь делать с поставщиками и подрядчиками. Маринины собственные рабочие отказывались подчиняться и откровенно саботировали все ее распоряжения, что было совсем уж странно. Не иначе, кто-то поработал с ними, по-другому быть не могло. Коваль примерно даже представляла, кто это мог быть – компаньон покойного Малыша, Иван, которому пришлось признать за ней право на контрольный пакет акций «МБК». «И если это так, то зря он это все затеял – здесь ему не Москва, между прочим, здесь я хозяйка». Осталось только проверить догадку...

С Вороном они расстались около четырех, у Марины как раз оставался час до приезда Хохла в «Парадиз», и она попросила водителя ехать быстрее, чтобы успеть собрать сына и скрыться самой, например, у Беса.

Однако номер не прошел – едва въехав в ворота коттеджа, они уперлись в припаркованный у гаража «навигатор».

– Елки, подсуетился... – пробормотала вполголоса раздосадованная Марина.

Тяжело вздохнув, она вошла в дом и обнаружила в каминной Женьку. Он встал с кресла, где расположился с чашкой кофе и сигаретой, помог ей снять шубку и сапоги. В ответ на удивленный взгляд пояснил:

– Егор спит еще.

– А-а... ну, подожди, скоро встанет, – равнодушно бросила она и пошла наверх.

– Не посидишь со мной? – спросил вслед Хохол, и Марина отрицательно покачала головой, даже не повернувшись.

Она прекрасно знала, что ведет себя неправильно, не надо обострять отношения, но иначе не получалось, ее по-прежнему захлестывала обида. И еще Марина твердо знала, что, стоит ей только позволить Хохлу прикоснуться к ней, она уже не сможет выставить его вон... Она так скучала по нему, было так тяжело ложиться одной в холодную постель, засыпать и просыпаться с сознанием того, что Женьки нет в доме... Но проклятая гордость не давала возможности признать вслух, что она любит его, что ей невыносимо одиноко...

Пока Марина переодевалась в домашние джинсы и футболку, встал Егорка и по привычке притопал к ней, залез на постель и развалился, раскинув ручки в стороны и хитро глядя на мать.

– Что, сыночка? Соскучился? – она прилегла рядом, потрепала его по розовой щечке, поцеловала пухлую ручку. – А знаешь, кто к нам приехал? Папа. Идем?

Взяв его на руки, Марина спустилась в каминную, где, как в гостях, в самом деле сидел Женька. Увидев его, Егор заблажил дурным голосом:

– Па-па! Папуя!

Она подошла к Хохлу и протянула ему сына, собираясь уйти, но он поймал за локоть и смиренно попросил:

– Не убегай, пожалуйста, побудь с нами.

Марина аккуратно высвободила руку, но осталась, села в кресло, отрешенно глядя на огонь в камине. Сын что-то лопотал, Женька делал вид, что понимает, с интересом вслушиваясь в его болтовню, а сам то и дело косил в Маринину сторону. Егорка вцепился в Хохла, совал ему книжку, лежавшую на столике, шлепал по ней ладошкой и смеялся, пытаясь заглянуть в лицо отца. Женька тоже улыбался, но как-то рассеянно и, скорее, Марине, а не сыну. Та же не обращала внимания, смотрела на языки пламени, ласково обнимавшие березовые поленья, и не могла объяснить себе, зачем осталась. Неужели ждала примирения? Или хотела просто побыть рядом с Женькой, одно присутствие которого всегда помогало ей и внушало уверенность? Но тогда почему ей так тяжело находиться в одной комнате с ним? Ответа на свои вопросы Марина так и не нашла, вздохнула в очередной раз и потянулась за сигаретами. Хохол тут же поднес зажигалку.

– Ты хотел куда-то его взять? – спросила она, не поднимая глаз.

– А ты хочешь, чтобы я уехал? – усаживая на колено Егорку, отозвался он.

– Мне все равно, просто спросила, – произнесла Марина, глядя мимо него.

– Может, поедем вместе? Просто погуляем по лесу, – предложил Женька.

– Не май месяц.

– Ну и что? Мы ненадолго. Поедем, пожалуйста.

Сама не понимая, как и зачем, она согласилась и пошла одеваться, успев заметить, как торжествующе улыбнулся Хохол.

Поехали втроем, Женька попросил Марину не брать охрану, и она снова поддалась. Видимо, подсознательно сама хотела остаться с ним наедине, без посторонних глаз. Пусть даже это глаза ее собственной и привыкшей ко всему охраны.

Они медленно брели по голому лесу; Марина все время смотрела под ноги, поддевая то и дело носком сапога замерзшие ветки. Егорка ковылял чуть впереди, а Женька в распахнутой дубленке шел рядом с Коваль и молчал так обреченно, что ей вдруг стало его жаль. Дотянувшись, она взяла его под руку, и Хохол вздрогнул, удивленно уставившись на нее.

– Что? – поинтересовалась Марина, глядя снизу вверх.

– Нет... ничего.

Его рука накрыла ее тонкую кисть, затянутую в черную лайку перчатки, и Марина даже через этот кожаный барьер почувствовала тепло. Она прекрасно помнила прикосновение этих рук к своему лицу, телу, то, как они гладили ее или сжимали, причиняя боль и оставляя синяки. Сердце заколотилось так, словно собиралось выскочить из груди, а к лицу прилила кровь, Коваль даже сама почувствовала, что краснеет. Хохол уловил ее состояние, остановился и, подняв за подбородок ее голову, поцеловал в губы, а потом крепко прижал к себе, шепча:

– Котенок... девочка... ну хватит, сколько можно? Ведь оба мучаемся... Маринка моя, прости меня, родная... я больше никогда... я ветру не дам на тебя дунуть, любимая моя...

– Женя... я... не могу... – выдохнула она, пытаясь освободиться и ненавидя себя за упрямство. – Это... так не должно быть... так неправильно...

– Я не пущу тебя больше никуда! – решительно заявил Хохол, держа ее за руку и волоча за собой в попытке догнать Егорку, убежавшего довольно далеко. – Ну-ка, стой! Егор, сюда иди!

Но мальчик, оглянувшись, только озорно глянул на отца и еще шустрее заковылял вперед. Помпон на капюшоне его курточки мотался из стороны в сторону, а Егорка хохотал и все бежал, удаляясь от родителей по тропинке.

– Подожди... куда ты меня тащишь? – пыталась вырваться Марина, но из железных Женькиных пальцев еще никто не выворачивался.

Он поймал и Егора, легко вскинул его на согнутый локоть свободной руки и развернулся к машине, устремляясь к ней почти бегом. Усадив обоих на заднее сиденье, Женька прыгнул за руль и рванул с места не хуже Марины, словно торопился на пожар. На ходу он вытащил телефон и набрал какой-то номер:

– Наталья Марковна? Здравствуйте, это Евгений Петрович. Вы ничем не заняты сейчас? Да, я хочу Егора к вам привезти на пару часов – у меня неотложное дело возникло, я не успею его домой отвезти. Можно, да? Спасибо.

Коваль про себя ухмыльнулась: предусмотрительный парень, успел и с няней личные контакты наладить, не поленился, отыскал номер телефона.

У дома Натальи Марковны они оказались буквально через десять минут, Женька вышел, забрал Егора и скрылся с ним в подъезде. Марина же все никак не могла понять, что делает сейчас, почему позволяет Хохлу вот так взять и увезти себя куда-то, не спрашивая согласия. И ведь сидит и покорно ждет, вот что странно! Может, так и должно быть? Может, пора и в самом деле успокоиться и дать Женьке возможность быть мужиком, хозяином? Вдруг так будет лучше?

Показался довольный Женька, сел за руль, закурил и повернулся к ней:

– Ну, поедем ко мне?

Марина промолчала, и Хохол, приняв это за согласие, обрадовался еще сильнее. У подъезда своего дома он припарковал «навигатор», открыл дверку, помогая ей выйти, потом, передумав, подхватил на руки, и Коваль не удержалась:

– Боишься, что сбегу?

– Боюсь, – честно признался он, нажимая кнопки кодового замка и открывая дверь подъезда. – От тебя вечно жди подвоха.

Квартиру Женька снял отличную – с евроремонтом, огромной гостиной, просторной кухней и спальней. В чуть приоткрытой двери ванной комнаты виднелась большая черная джакузи, установленная в углу на подиуме.

«Надо же, сдают и такие квартиры... И сколько, интересно, Женька отваливает за это счастье?»

– Нравится интерьерчик? – поинтересовался он, снимая с Марины шубку и присаживаясь на корточки, чтобы стянуть замшевые ботфорты.

– Неплохо. Дорого?

– По деньгам, – не остался в долгу Женька. – Могу себе позволить. Проходи, не стой, как в гостях.

Она уже и забыла, как это – оказаться в съемной квартире, такое было с ней только однажды, когда Коваль встречалась со своим заведующим отделением и женатый Костя, чтобы не вызвать подозрений, снял небольшую квартирку. Там они и встречались два-три раза в неделю. И вот теперь она опять сидит в чужой квартире с любовником... Дежа вю.

Хохол, видимо, предполагал подобное развитие событий, а потому подготовился: текила, оливки, креветки... Марина улыбнулась, глянув на него из-под челки:

– Ну, ты даешь! Знал, что соглашусь?

– Силой бы привез, – абсолютно серьезно ответил он, присаживаясь на подлокотник кресла и запуская руку в ее волосы на затылке. – Я больше не позволю тебе уйти.

Она смотрела ему в глаза и видела, что он не шутит, что настроен вернуть ее и сына, и никто и ничто теперь не заставит его остановиться.

– А если я все-таки не соглашусь?

– Значит, тебе придется убить меня, потому что по-другому ты отсюда не выйдешь, – наклоняясь, чтобы поцеловать ее, сказал Хохол. – Я не для того провел с тобой столько лет, не для того вынес то, что вынес, чтобы теперь потерять из-за глупой выходки с соплячкой. Неужели ты не понимаешь, что я люблю тебя?

– Жень... а если я тебя не люблю? – Марина смотрела ему в глаза и ждала, хотя ответ знала наизусть. Хохол не разочаровал.

– А мне все равно. Тем более что ты сейчас врешь, – снова и снова целуя ее, пробормотал он. – Возможно, ты не любишь меня так, как любила своего Малыша, но мне это и не нужно, я хочу быть собой, а не заменять кого-то. Котенок, у нас мало времени...

И он долго распинал ее на кровати в спальне, заставляя подчиняться его фантазиям, его рукам, губам. Настоящее безумие, но они не были вместе так долго... Никогда прежде она не скучала по нему и не придавала значения его отлучкам, но, стоило только расстаться на такой долгий срок, как выяснилось, что она может испытывать весьма и весьма сильные эмоции.

Женька распалял ее все сильнее, она и сама удивлялась, а он только улыбался и не останавливался почти ни на секунду.

– Ты меня убила... – выдохнул он наконец, упав на живот поперек постели.

Он тяжело дышал. Столько долгих ночей он мечтал об этой минуте, когда сможет вернуть любимую и быть с ней, обнимать ее, слышать голос, прикасаться. Свершилось...

Марина легла на него сверху, дотянулась губами до уха и прошептала:

– Женька... мне пора...

Хохол медленно перевернулся, стряхнув ее на постель, потом осторожно обнял, поглаживая ручищей по животу:

– Ты серьезно говоришь?

– Да.

– Ну, я так и понял – прощения не будет, – констатировал Женька, отодвигаясь и садясь к спинке кровати. – Ты ни за что не изменишь своего решения, не пустишь меня обратно. Ладно, поживем отдельно. А пока будем встречаться здесь.

– Это ты так решил? – удивленно вздернула брови Марина, и он кивнул.

– Да. И так будет.

– И ты думаешь, что я подчинюсь твоему решению, Женечка?

– Думаю, что подчинишься, – подтвердил Хохол, улыбаясь. – Потому что тебе без меня так же плохо, как и мне без тебя.

Марина сначала оторопела от этих слов, а потом расхохоталась и поцеловала его:

– Ты мерзкий шантажист! Как же ты прав сейчас, даже не представляешь! Но ты ведь прекрасно знаешь, что я не позволю тебе распоряжаться мною. – Она встала, взяла лежавший на стуле Женькин халат, завернулась в него и пошла в ванную.

«Ничего себе, разработал сценарий! Я, значит, должна подчиниться и выполнить его условия, иначе никак! Выдвигая подобные требования, он не подумал о том, что я не из тех, с кем это проходит. И я ни за что никому, а тем более ему, не признаюсь, что мне плохо. И условия всегда диктую только я, и по-другому не будет».

Вернувшись из ванной, Марина начала одеваться, стараясь не смотреть на по-прежнему лежащего Женьку.

– Уже уходишь? – в его голосе послышалась насмешка.

– Да.

– Ну, тогда подожди, я же не расплатился за услуги.

Она дернулась, как от удара хлыстом, а Хохол с совершенно серьезным видом порылся в кармане джинсов и протянул ей пятьсот долларов. Коваль взяла деньги, скомкала и швырнула ему в лицо, повернулась на каблуке, собираясь уйти, но он догнал ее, схватил, выкручивая руки, и впился в губы. Как она ни была зла и рассержена, но не ответить на его поцелуй просто не могла, застонала, забрасывая ногу ему на бедро.

– Продолжим? Ты ведь уже не торопишься домой, моя сладкая? – прошептал он, сдирая с нее свитер и расстегивая лифчик. – Я так люблю тебя, такую...

И все повторилось снова, только с еще большей страстью, как будто эта Женькина выходка только подстегнула их.

– Черт... пятьсот – мало... – прохрипел Хохол, сжимая рукой ее грудь. – Ты меня разоришь... Да-а... ты просто нечто... За что ты выгнала меня, Маринка? – вдруг спросил он, нависая над ней. – Неужели из-за этой беспонтовой курицы? Это непохоже на тебя, моя красавица.

– Женька... давай не будем говорить об этом. – Марина закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как его рука поглаживает ее плечо, шею, спускается к груди. – Мне так хорошо сейчас, я не желаю ни о чем думать...

– Тогда давай просто помиримся и перестанем изводить друг друга.

– Поцелуй меня... – она притянула его голову к своей груди, чувствуя, как Женькины губы бродят по телу, целуя его. – Да... еще, родной...

«...Интересно, как долго можно вот так любить друг друга?..»

И все же она уехала. А ему запретила даже подниматься на крыльцо, потому что знала: не удержится, оставит... Приняв у Хохла сонного Егорку, Марина, чтобы не видела охрана, на мгновение прижалась губами к Женькиной щеке и прошептала:

– Не обижайся, родной... Ты позвони мне, как приедешь, хорошо?

Женька кивнул и пошел к машине, а она поднялась в детскую, раздела сына и уложила его в кроватку.

Подождав, пока он совсем уснет, пошла к себе, крикнув Даше, чтобы принесла ей чай в спальню. Переодеваясь в гардеробной в халат, Марина заметила синяк, красовавшийся на груди, и усмехнулась: Хохол в своем репертуаре. Пробежалась по отпечатку Женькиных губ пальцами, испытывая странное удовлетворение от болезненного ощущения. Это всегда удивляло ее – по всему выходило, что она должна бояться боли и испытывать страх перед ней, а Марина, наоборот, ловила кайф.

Она уже лежала в постели под одеялом и смотрела новости, когда позвонил Женька:

– Ты еще не спишь, котенок?

– Нет, смотрю телевизор.

– А я лежу мордой в подушку – она тобой пахнет, – признался он. – Я помню этот запах – ты никогда не меняешь духи, сколько лет тебя знаю, столько их и помню. И от этого запаха у меня внутри все в клубок сворачивается. Что на тебе сейчас надето?

– Ничего, – улыбнулась Коваль. – Кроме огромного синяка на груди...

– О-о! – застонал Хохол. – Я сейчас приеду...

– И думать не смей! Не пущу! – абсолютно серьезно заявила она, заворачиваясь в одеяло.

– Слушай, давно хочу спросить, – вдруг совершенно другим тоном заговорил Женька. – А с Вороном-то что у тебя?

Марина расхохоталась, поняв, что этот вопрос мучает ревнивого Женю все то время, что он живет отдельно. Он прекрасно знал ее и ее привычки, а также то, что Коваль очень быстро находит замену любовникам. Но с Вороном была отдельная песня: она его абсолютно не привлекала, это был один из немногочисленных случаев, когда мужику ничего не надо было от Марины, кроме бизнеса. Все это она честно выложила Женьке, но он, кажется, не поверил и не успокоился. Ну ничего, пусть побудет в тонусе, это полезно. Попрощавшись, Коваль положила трубку и улеглась, плотнее закутываясь в одеяло.

– ...Мама... мама... – В самое ухо щекотно дышали, и Марина открыла глаза, обнаружив под одеялом прижавшегося к ее боку Егорку.

– Привет, родной! – она поцеловала его в нос и потрепала по щеке. – Ты давно тут лежишь?

Егорка не ответил, обнял мать за шею и спрятал свою мордочку в ее волосах. Они еще немного повалялись, обнявшись, а потом Марина решительно откинула одеяло и понесла Егора в ванную.

– Мама – плюх, плюх! – Он тянул руки, и Коваль поняла, что ей сейчас придется обливать его холодной водой, как Женька приучил.

Со вздохом сняв с полки ведро, Марина набрала воды, поставила Егорку в ванну и опрокинула содержимое ведра сверху. Сын заверещал, довольный, что утро началось так, как он привык.

– Ну, беги отсюда, я в душ! – она надела на Егорку теплый халат, слегка шлепнула по попе и, выставив за дверь, зашла в душевую кабину и включила воду.

Коваль уже досушивала феном волосы, когда в дверь спальни осторожно постучала Даша:

– Марина Викторовна, доброе утро! Там к вам тренер этот приехал... имя все не выговорю...

– Младич? – удивилась Марина, выключая фен. – Ну, скажи, пусть ждет, я сейчас.

«Ты смотри, приехал-таки! А ведь еще неделю назад, вернувшись со сборов в Испании, пытался меня убедить, что решил не подписывать контракт и поискать себе другое место работы. Я ж еще тогда сказала Комбару, что с таких дурных денег умные люди не спрыгивают. А Младич не дурак, ох не дурак, и прекрасно все понимает. А выставлялся только с единственной целью – набить себе цену. Хорошо же...»

Матвей, правда, не разделял ее оптимизма и все убеждал поискать на всякий случай замену, но Коваль не собиралась делать этого, и вот оказалась права – Младич приехал.

Чуть тронув тушью ресницы и натянув джинсы и майку, она спустилась в гостиную. Даша уже подала кофе и свежие, только что из духовки, слоеные «языки», и Марина поморщилась: ведь знает, что хозяйка с утра ничего не ест, а от ее плюшек отказаться не в состоянии, значит, пару штук отведает, и потом будет страдать от боли в желудке.

– Даша! Я же просила! – укоризненно проговорила Коваль, садясь в кресло.

– Марина Викторовна, так вы сильно не налегайте, а от одной ничего не будет, – заявила Дарья, наливая ей кофе. – Вот и господин...

– Да зовите меня просто Мирко, так будет удобнее, – вклинился Младич, удивленный тем, что Марина никак не отреагировала на его приветствие.

– Да, Мирко... и он тоже позавтракает, – закончила Даша, выходя из гостиной.

Порой домработница забывала, кто она, и начинала играть роль мамаши, донимая хозяйку любовью и заботой. Иногда это Марине нравилось, но в моменты, когда в доме были посторонние, она просто из себя выходила от Дашиного «материнского» внимания и тона.

– Ты даже не поздоровалась, – заметил Младич, с обидой глядя на Марину.

Коваль взяла с подноса пачку сигарет, демонстративно закурила, прекрасно зная, что табачного дыма и курящих женщин Мирко не выносит. Ничего, для президента придется сделать исключение. Он поморщился, но вслух ничего не сказал.

Докурив, она принялась за кофе со слойкой.

– Чего сидишь, присоединяйся, – предложила, как ни в чем не бывало, и Младич осторожно поднял с блюдца свою чашку. – Смотрю, ты все-таки решил одуматься?

– В смысле? – морщась от обжигающего напитка, переспросил он.

– А в том самом смысле, что приехал ко мне, а не стал искать счастья где-нибудь в другом месте. Молодец, голова работает.

Младич вдруг засмеялся, откинувшись на спинку кресла, а потом, отсмеявшись, серьезно посмотрел на Марину:

– Ты думаешь, мне жить надоело? Неужели ты считаешь, что Корлеоне настолько глуп, что не просчитал, чем может обернуться отказ?

– Да? И чем, если не секрет? – поинтересовалась она невинным тоном, делая вид, что рассматривает свой идеальный маникюр.

– Слушай, ну, хватит уже! – попросил Младич. – Я ведь не слеп и не глух.

– Это хорошо. И, поскольку ты не глух... – Коваль неожиданно наклонилась и взяла его за галстук, притягивая к себе, а потом зашипела в самое лицо: – Так вот, раз ты не глух, услышь меня – никогда не пробуй больше испытывать мое терпение, ты понял? У меня очень слабые нервы, я легко выхожу из себя и потому запросто могу что-нибудь этакое выкинуть! Больше никаких разговоров про отъезд, ты понял?! – Она разжала пальцы и приняла ту же непринужденную позу, в которой сидела до этого.

Младич был в шоке, хотя пора бы уже и привыкнуть к непредсказуемым выходкам своего президента. Марина наблюдала за тем, как он приходит в себя, и на какую-то секунду ей даже стало стыдно, но потом она успокоила восставшую совесть: Младич сам виноват – не надо было заводить разговоров об уходе из команды.

– Мирко, – заговорила она уже абсолютно другим тоном. – Так когда мы планируем подписание контрактов с игроками? Период заявки заканчивается...

– Да-да... а Николай Дмитриевич когда вернется? А то без директора клуба как-то...

«Ну понятно – с молодым Колькой тебе проще решать вопросы, чем с его взбалмошной тетушкой!» – усмехнулась про себя Марина, но вопрос о возвращении Николая был до сих пор открыт, и она не знала, приедет ли племянник вообще. Да еще после того, что произошло между ней и ее братом...

– Я не думаю, что это такой принципиальный момент – присутствие директора клуба. Контракт заключается между президентом и игроком, а я здесь, слава богу. Начальник команды тоже имеется. Так что, думаю, завтра и подпишем, – подытожила она, чтобы снять все вопросы. – У тебя еще что-то ко мне? С жильем все в порядке?

– Да, нормально. Послезавтра жена прилетает.

– Насовсем?

– Нет, на месяц пока, а там видно будет, – неопределенно ответил Младич. – Я поеду, пожалуй. – И он встал, отряхивая несуществующие пылинки с идеально отглаженных брюк. – Значит, увидимся завтра в офисе?

– Да, увидимся. Даша, проводи Мирослава Йожефовича!

Марина поднялась в детскую, обнаружив там Наталью Марковну и Егора, занятых чтением книжки. Егорка то и дело закрывал ладошками личико, делая вид, что ему смешно, а няня посмеивалась, наблюдая за потешными гримасками.

– Добрый день, Марина Викторовна, – приветливо улыбнулась она, заметив в дверях привалившуюся к косяку Марину. – Мы решили про репку почитать, заодно успокоиться немного, а то расшалились что-то, да, Егор?

Но Егор уже не слушал ее, затаскивая мать в комнату и дергая за руку, чтобы села на пол. Она подчинилась, и сын тотчас забрался к ней на колени, целуя в щеки.

– Соскучился уже?

– Надо же, как он к вам прилипает! Видимо, потому, что редко с вами бывает, – сказала Наталья Марковна, закрывая книжку и поднимаясь со стульчика.

– Это есть, – виновато проговорила Марина, обнимая Егорку. – Бизнес такой – все время в разъездах...

Няня сочувственно кивнула, но, кажется, не особо удовлетворилась этим объяснением. Видимо, считала, что мать должна больше времени уделять собственному чаду. А с другой стороны – не будь вечно занятых мамочек, что делали бы такие, как Наталья Марковна, вышедшие на пенсию или просто недовольные своими бюджетными заработками учительницы, воспитатели и прочие? Так что нечего морализировать. Марина платила деньги и не желала выслушивать нотации.

Она поставила Егорку на ножки, поправила его штанишки и рубашку и подтолкнула его к игрушкам. Он подхватил любимого медвежонка и потащил к машинке, а Коваль обратилась к няне:

– Наталья Марковна, вы занимаетесь с ним чем-нибудь, кроме чтения и прогулок?

– Марина Викторовна, Егор еще слишком мал, чтобы заниматься с ним чем-то, кроме игр, – терпеливо объяснила она, вертя в руках какого-то робота. – Ну, мы, разумеется, учим цвета, слова какие– то, я пробую его разговорить, но это, я вас уверяю, само придет. И заговорит он тогда, когда сам сочтет необходимым, тем более что звуки издает, и слова даже произносит.

– Ну, вы меня успокоили, – пробормотала Марина. – А то мы с Евгением Петровичем уже волноваться стали: пять слов, и все.

– А Евгений Петрович не живет здесь? – вдруг поинтересовалась няня, и Коваль нахмурилась.

– Наталья Марковна, вы меня извините, конечно, но в мою личную жизнь обычно совать нос не принято! – высказавшись, она встала и вышла, оставив няню с открытым ртом.

«Блин, удалось же ей испортить мне настроение! Способная тетка...»

С няней отношения как-то не заладились. Вроде бы и выполняла она все, что требовалось, и с Егоркой была ласковой и улыбчивой, мальчик к ней быстро привязался, но... Марина чувствовала, что няня относится к обитателям дома настороженно и даже неприязненно. На это можно было бы закрыть глаза, заботясь о спокойствии ребенка, но Наталья Марковна вдруг начала позволять себе высказывания вроде того, что вырвалось сегодня. Коваль терпеть не могла, когда кто-то извне совал нос в ее личную жизнь, этого не делала даже Даша, работавшая в доме много лет. Но уволить няню сейчас означало опять нажить себе проблем – с кем и как оставлять ребенка. Разумеется, можно возложить эту ответственность на кого-то из охранников, но ведь это не выход. С мальчиком нужно заниматься, а не тупо играть в машинки, ему нужно читать, с ним нужно рисовать, разговаривать... Нет, определенно, здесь не годился даже Сева, в обязанности которого с недавних пор входила охрана Егорки, если они с няней отправлялись куда-то за пределы поселка. Значит, выхода нет – придется терпеть, а если еще раз няня полезет не в свое дело, просто оборвать ее – грубо и резко. Если не глупая, то поймет.

...Хохол позвонил, когда Марина нежилась в джакузи. Егорка спал, уложенный в ее спальне, а она расслаблялась в горячей воде, кайфуя со стаканом текилы и сигаретой.

– Алло! – томно выдохнула Коваль, откинув крышку мобильника.

– Привет, моя радость, – проговорил Женька, и Марина вдруг так остро захотела увидеть его... – Чем занимаешься?

– Лежу в джакузи и пью текилу, – честно призналась она, затягиваясь сигаретой, и Женька захохотал:

– Ах ты, хулиганка! В одного?

– Как ты можешь? – «оскорблено» ответила Марина, погружаясь в воду по самый подбородок. – Я девушка приличная, разумеется, в одного!

Он промолчал, и Коваль вдруг ясно представила себе его лицо: брови, сошедшиеся к переносице, серые прищуренные глаза, твердые губы, сложенные в хищной ухмылке. Она не западала на записных красавчиков, ей нравились такие, как Хохол, – скорее похожие на зверей, чем на людей. Да и жесткость привлекала, неуступчивость – потому что Коваль прекрасно осознавала свою силу и власть, ей интереснее было сломать именно такого человека, заставить его подчиняться.

– Котенок, я так хотел бы быть с тобой... – признался Женька таким голосом, что она едва не завопила что-нибудь типа «приезжай немедленно». – Маринка, ты скоро наиграешься в принципы, а?

– Боишься засохнуть?

– Боюсь не выдержать, приехать и так тебя загасить, чтоб не встала потом! – не остался в долгу Хохол, и она даже застонала от воображаемой картины.

Атмосфера накалялась, Марина поняла, что еще пара фраз – и она разрешит ему приехать, а делать этого нельзя, надо заставить помучиться, чтоб не забывал, с кем имеет дело.

– Ты новость слышал? – Она быстренько перевела разговор на безопасную тему. – Бес с Веткой женятся.

– Тоже мне – новость! – фыркнул Женька. – Мне тоже приглашение привезли. Посмеяться хочешь? На два рыла!

– Вот сучка! – ахнула Коваль, выныривая из воды. – А я?!

Женька захохотал, довольный тем, что удалось ее зацепить:

– Расслабься, я пошутил. Вот, читаю: «Марина Викторовна и Евгений Петрович, имеем удовольствие пригласить вас... и бла– бла-бла. Подпись – «Григорий и Виола». Успокойся. Так может, я приеду? – как бы между делом вставил он, и Марина все– таки попалась, расслабленная теплой водой и текилой.

– Да... – А когда спохватилась, было уже поздно: трубка издавала только сиротливое попискивание, Женькин номер не отвечал – предусмотрительный Хохол мгновенно отключился.

Она, конечно, могла просто не впустить его, дать приказ охране на воротах и заставить настырного любовника уехать, но...

– Черт, как же все сложно-то у меня, зачем я так обостряю? – произнеся эту фразу вслух, Марина выбралась из джакузи и взялась за фен, начиная сушить волосы.

К приезду Женьки она подготовилась на все сто, перенеся Егорку в детскую и облачившись в любимый наряд любовника – ярко– красное платье и босоножки на тонкой прозрачной шпильке. Макияж делать не стала, только губы накрасила красной помадой, от чего стала похожа на напившуюся крови вампиршу. Распустив по плечам еще влажные волосы и нанеся на шею и запястья несколько капель египетского масла, Коваль уселась в каминной, не забыв прихватить тонкий хлыст.

Женька задерживался, Марина уже нервничала, выкурила штук пять сигарет и попыталась успокоить нервы стаканчиком испытанного средства. Хохла все не было, и в голове у Коваль уже пронеслась пакостная мыслишка о том, что он ее просто-напросто развел, заставил согласиться, заставил ждать и нервничать, а сам сейчас преспокойно сидит дома и кайфует от того, что смог-таки уесть стервозную любовницу. «Ну, это тебе просто так не пройдет!» – распаляясь все сильнее, подумала Марина, раздувая ноздри и начиная вынашивать план мести коварному Хохлу.

Но вот наконец услышала знакомый рев мотора «навигатора», лай собак и громкий Женькин крик:

– А ну, заразы, на место все! Поразвели здесь свору, ни пройти ни проехать – с ног сбивают!

Вот уже и дверь входная открылась, и такие знакомые шаги... Сердце заколотилось сильнее в предвкушении, и по телу пробежала волна непонятной дрожи. «Господи, ну где он там застрял?»

Женька вошел в каминную с таким огромным букетом хризантем, что Коваль поняла: объехал все ларьки города, собрал все цветы, имевшиеся в наличии.

– Ой, мамочка... – только и смогла выдохнуть она, взирая на это великолепие.

– И это все, что ты скажешь? – улыбнулся Женька.

К сожалению, цветов было слишком много, и они посыпались на пол, устилая весь ковер вокруг кресла. Хохол сходил на кухню, нашел там ведро и поставил в него букет, водрузив импровизированную вазу в угол каминной. Марина наблюдала за ним, покусывая кончик хлыста, и Женька словно только что заметил и ее наряд, и весь антураж:

– Ого! Подготовилась?

– Нравится? – игриво спросила она, не выпуская хлыст из зубов.

– Очень... – он опустился на колени и провел губами по ее ноге, неотрывно глядя в глаза.

Коваль чуть приподняла его голову за подбородок кончиком хлыста и облизнулась:

– Раздевайся...

– Здесь? – удивился он и тут же получил по спине:

– Молчать! Раздеваться!

Хохол подчинился, скидывая куртку и свитер.

– Дальше!

– Котенок... давай в спальне, а?

– Молчать! Я выбираю, где и что делать!

Этого Хохол уже не вынес, просто сгреб ее из кресла, закинул себе на плечо и понес наверх, в спальню, не обращая внимания на вопли и удары. Все, что угодно, он мог стерпеть, но только не главенство в постели – это была его привилегия, и пользовался он ею от души...

– Отпусти меня... – простонала Марина, пытаясь увидеть, что еще придумал обалдевший от безраздельной власти над не сопротивляющимся телом Женька, но поза была неудобной.

– Устала?

– Пить хочу – все пересохло...

Он сходил вниз и принес минералку, отвинтил крышечку и поднес бутылку к ее губам. Холодная влага заполнила рот, потекла по шее, освежая. Марина не могла оторваться от бутылки, но Женька отнял и стал целовать влажные от минералки губы. Коваль закрыла глаза, снова оказываясь в его власти, но он уже наигрался, а потому просто ласкал, заставляя постанывать и вздрагивать от наслаждения под его руками.

– Жень... я люблю тебя... – пробормотала она в экстазе, и Хохол, усмехнувшись чуть приметно, прошептал:

– И я, моя родная, и я люблю тебя... больше жизни люблю...

– Ну, это ты загнул, – вдруг совершенно трезвым голосом сказала Коваль, и Женька дернулся от неожиданности. – Про «больше жизни».

Хохол зло уставился на нее и уже собрался заорать, но она закрыла ему рот рукой:

– Помолчи. Нет ничего и никого, что бы человек мог любить больше жизни. Я это знаю, Женька... когда я сидела в подвале у Беса, то постоянно думала о том, как глупо поступила, не согласившись на условия Кадета. Всякий раз, когда этот придурок Кочан спускался, чтобы в очередной раз постараться кулаками убедить меня подписать необходимые Кадету бумаги, я думала только о том, что очень хочу жить, так хочу, что сердце заходится. И еще о тебе и о Егорке все время думала – как вы без меня останетесь, если что?

Женька отвел ее руку ото рта и попросил:

– Прекрати. Не смей даже думать об этом! Я не могу представить, что тебя вдруг не будет. Зачем тогда жить?

– Все... давай прекратим панихиду, а? – попросила Марина, сворачиваясь калачиком у него под рукой. – Я устала...

И еще об одном она подумала. О том, как завтра обрадовался бы Егорка, увидев в спальне не только маму...

Но все же справилась с собой и рано утром выставила полусонного Женьку из дома до того, как проснулся сын. Хохол пытался сопротивляться, однако Марина не слушала его возражений и протестов, толкала вниз по лестнице, не зло, но решительно.

– Мариш... ну чего ты, а? – бормотал Женька, слегка растерявшийся от ее молчаливого натиска. – Ну куда в такую рань-то? Еще и глаз не продрал, куда ты меня пихаешь-то?

Но Коваль осталась непреклонна и только уже у открытых ворот вдруг распахнула дверку джипа и поцеловала Хохла в губы, став буквально на секунды беззащитной и хрупкой женщиной, а не привычной для всех железной Наковальней. Женька понял, что еще совсем немного, чуть-чуть – и она сдастся. Ему осталось только подождать и дать ей возможность самой решить, когда и как он должен вернуться.

Он спокойно вывел машину за ворота коттеджа и потихоньку поехал в сторону города. Все тело сладко ныло от воспоминаний о прошедшей ночи, и Хохол непроизвольно улыбнулся. Поднеся к лицу руку, уловил знакомый тонкий запах духов – сколько Женька знал Коваль, столько она пользовалась именно этими. Большой голубой флакон без надписей, похожий на хрустальную ракушку, стоял на туалетном столике. Эта странная привычка его удивляла. Марина, такая непредсказуемая, взбалмошная и порывистая, проявляла в чем-то удивительное постоянство. Да и вообще в последнее время в ней что-то стало меняться. Возможно, появление ребенка так подействовало, и в характере несгибаемой Наковальни появилось нечто похожее на женщину. Хохла эти перемены радовали. Если бы еще при этом она пустила его обратно...

– ...Что, так за ум и не взялась? – спросил Марину примерно через неделю после этого Бес, когда они прогуливались в лесочке за поселком. Впереди и сзади на почтительном расстоянии шли охранники – такой вот интим.

– Ты о чем? – Коваль вынула неизменные сигареты, закурила, прищурившись и глядя в совсем уже по-весеннему голубое небо.

– Я? Да все о том же. О Хохле твоем. Обратно так и не пустила?

Она промолчала, не желая обсуждать с Гришкой свою жизнь, тем более что позвал он ее на прогулку совсем не за этим.

Накануне Гришка получил странное письмо, в котором некто сообщал, что за определенную сумму может указать Бесу того, кто «заказал» его. Обсудить это радостное событие Григорий решил с Мариной, ну а с кем еще – как-никак, родня, да и правая рука в делах. Она понимала и разделяла его опасения и чувства – в пятницу должна состояться свадьба, а тут такая информация. По собственному опыту Коваль хорошо знала, чем может закончиться такое невинное мероприятие, как бракосочетание, для людей их с Бесом круга. Ее собственная первая брачная ночь состоялась только через три с лишним месяца после регистрации брака...

– Как думаешь, это на самом деле что-то стоящее, или так – фуфло с целью бабла поднять? – поинтересовался Гришка, поддев ногой какую-то корягу.

– Даже не знаю... проверить надо, потом уж думать.

– Может, нам свадьбу где-нибудь в другом месте организовать?

– Гриш, ты ж не хуже моего понимаешь: если это «заказ», тебя везде достанут.

Марина взяла его под руку, и Гришка кисло усмехнулся:

– Ну, успокоила! Лучше бы посоветовала, что делать.

– Я откуда знаю? – огрызнулась Коваль не совсем почтительно. – Ну, встреться с этим информатором!

– А вдруг это подстава? – с сомнением спросил Бес, и Марина совсем разозлилась:

– Ты меня удивляешь! Есть поговорка: «Зубов бояться...» Дальше рассказать или сам додумаешься?

– Сам, – засмеялся Гришка. – А ты не дашь мне кого-нибудь из своих?

– Зачем?

– Ну, ты ж видела моих дегенератов... Они ж, чуть что, сразу за волыны хватаются! – развел руками Бес.

Коваль задумалась: что-то не понравилось ей в этом предложении, но что именно, понять она не могла. Давать Бесу своих пацанов тоже не хотелось, она очень привязывалась к людям, пробывшим возле нее много лет, считала их родными. Теперь нужно было как-то грамотно мотивировать отказ, чтобы и Беса не обидеть, и самой выкрутиться. Но делать этого не пришлось – позвонил Ворон. Бес нетерпеливо махнул Марине, чтобы отошла и не мешала разговаривать, и Коваль удалилась метра на три. По мрачнеющему лицу Гришки она догадалась, что Ворон позвонил не о здоровье поболтать, сказав явно нечто неприятное. Бес убрал трубку в карман и выразительно посмотрел на Марину:

– Ну-ка, звони домой.

– Зачем?

– Звони-звони. А то тут Мишаня мне любопытную байку прогнал – ему тоже письмишко пришло с предложением встретиться и обсудить «заказ» на него. Так что не кобенься мне тут – звони, сказал!

Она позвонила. У нее дома все было спокойно.

– Странно, не находишь? – протянул Бес тоном, не предвещающим ничего хорошего.

– Это ты к чему? – подозрительно спросила Коваль, хотя и сама уже обо всем догадалась.

– А к тому – не ты ли, а?

Марина не на шутку завелась: неужели она так похожа на идиотку, чтобы заказать своего компаньона и своего родственника? И потом что делать? В городе начнется анархия, потому что одна Коваль ни за что не удержит все на том уровне, который имеется сейчас и делает город вполне благополучным местом. Появятся банды отморозков, они непременно попытаются взять город и регион под свой контроль. Снова кровь, резня, стрельба и горы трупов – это уже проходили, еще при Мастифе. И подумать о том, что Марина может начать все это... Определенно, Бес лампочку стряхнул!

Пока Коваль кипела праведным гневом, Гришка внимательно наблюдал за ней, а потом изрек, прервав ее тираду:

– Или ты действительно не при делах, или ты такая классная актриса, что ни один мускул не дрогнул.

– Ты дурак! – снова взвинтилась она. – Мне в первую очередь это невыгодно! Пока мы контролируем весь регион, я сплю спокойно, зная, что чужих нет! А если вас не будет – я что делать буду? У меня ребенок!

– Ты говоришь, как кассирша из супермаркета, – усмехнулся Гришка.

Она затопала ногами, чувствуя, что сейчас не выдержит и покроет Беса матом, не стесняясь ни своей, ни его охраны:

– Да мне ровно! Я не о вас, я о Егоре должна думать! И мне меньше всех нужно, чтобы опять начался передел территории, я слишком хорошо знаю, как это бывает! Это ты явился сюда на все готовое, и единственное, что тебе пришлось сделать, так это Бурого завалить, и то ты через меня действовал! Мою голову подставил!

– Да не ори ты, в ушах звенит! – приказал он, хватая ее за руку. – Разберемся!

– Разберешься ты! – вырвалась Марина, снова доставая сигареты.

Закурив, она пошла вперед, оставив всю компанию стоять на полянке. За ней моментально двинулись охранники, а следом поспешил и родственник, догадавшийся, что дело, похоже, все– таки не в Наковальне – иначе с чего бы ей так реагировать? Да и вряд ли неглупая баба стала бы поручать такое тонкое дело кому– то со стороны, у нее всегда имелись свои специалисты, да и Жека Хохол взял бы дело на себя, скорее всего. Бес нагнал Марину и взял за рукав, но она вырвалась.

– Ладно-ладно! – примирительно заговорил он. – Поедем, посидим где-нибудь!

– Не хочу!

– А я сказал – поехали! – повысил голос Гришка, и Марина была вынуждена подчиниться.

Они направились к Ворону в «Матросскую тишину», предварительно позвонив и предупредив, что едут. Мишка понял все, как надо – в кабаке лишних не было, кроме того, за центральным бильярдным столом обнаружился Хохол в компании вороновских охранников.

– Привет, дорогой! – она села на край стола и обняла Женьку за талию.

– Привет, – он мимоходом чмокнул ее в нос и поставил на пол. – Погоди пять секунд, я только Кунгура под орех разделаю.

С этими словами Женька изогнулся и, прищурив левый глаз, отправил шар в лузу:

– Готово дело. Что, Кунгур, ваши не пляшут? Гони бабки.

– Все, Хохол, я с тобой больше не катаю! Развел опять!

Кунгур вздохнул и полез в карман, отсчитал энную сумму и протянул Женьке. Хохол невозмутимо спрятал выигрыш в карман и повернулся к Марине:

– Ну, вот теперь здравствуй, дорогая!

Он подхватил ее на руки и поцеловал в губы, не обращая внимания на окружающих. Бес осуждающе покачал головой, но промолчал. Женька усадил Коваль за стол и заботливо поинтересовался, не собирается ли она поесть. Марина посмотрела на него с удивлением можно подумать, он не знал, что она ни при каких условиях не ест на чужой «точке».

– Ты не бойся, я сам приготовлю. Он выглядел абсолютно серьезным, и она усмехнулась:

– Ты с Вороном договорись, а то вдруг ему новый шеф-повар не нужен?

– Да почему же? – пожал плечами сидящий тут же Ворон. – Рискни, Хохол, раз твоя дама моей кухней брезгует.

– Да не в том дело... – начала Марина, но он перебил:

– Так, все, хорош оправдываться! Пусть идет и делает все, что хочет, а мы пока о делах поговорим.

Ох, не понравилось Хохлу это высказывание... Но он удалился на кухню, оставив Марину в милом обществе. Бес сделал величественную морду и уселся во главе стола, прямо как король на троне, а Коваль с Вороном – по краям, «согласно купленным билетам»: она справа, он слева. Субординация, как в армии...

– А что ж мы Ашота не позвали? – поинтересовалась Марина.

Ашот – новый «шах» местных кавказцев – добился-таки своего, совсем недавно Бес принял его с глазу на глаз, составил ему протекцию, помог короноваться и потом единолично ввел в круг. В обход пошел, не сказав ни слова. Ворон и Коваль, разумеется, смолчали, но Ворон затаил злобу – это было против всего. Лицо его скривилось в гримасе отвращения:

– Наковальня, зачем завела базар этот? Ты ведь знаешь, Ашот – из «апельсинов», я с таким за один стол не сяду.

«Апельсины» – коронованные не по «закону», а за деньги, и Ворон прав, но тогда выходило, что и Марина здесь совершенно не по праву. Хотя по этому вопросу все уже давно утряслось, еще при Строгаче, и больше никто не возникал – привыкли. Кроме всего, именно Марина в свое время заочно настроила Ворона против новоявленного соратника, чтобы иметь поддержку в случае чего. Ходили упорные слухи, что Ашот, дальний родственник покойного Мамеда, убитого еще по приказу Малыша, поклялся отомстить гонористой Наковальне за его гибель, а заодно и за то, что все бывшие «подкрышные» автосервисы мамедовской бригады подмял под себя ее любовник Жека Хохол. Воевать с молодым горцем в одиночку, да еще имея на руках маленького ребенка, Коваль не решилась, а потому, грамотно воспользовалась случайно полученной информацией о готовящейся коронации Ашота за деньги, и сумела правильно преподнести это Ворону, придерживавшемуся старых порядков. Вот и сегодня, каким-то внутренним чутьем определив, что Ашот все-таки может появиться здесь, Марина невинным по сути вопросом привела Ворона в, так сказать, боевую готовность.

Бесу, разумеется, не понравилось, что Ворон посмел высказаться в таком пренебрежительном тоне о его протеже – он гневно сверкнул глазами и в двух словах объяснил, насколько они оба неправы. Марина фыркнула, а Ворон помрачнел, махнул замершему поодаль официанту и велел принести выпивку и какую-нибудь легкую закуску.

– И лимон порежьте тоненько. Да – оливки есть?

– Есть, Михаил Георгиевич, – почтительно склонился официант.

– Принесешь сюда банку и в моем присутствии откроешь, – приказал Ворон, и Коваль поняла смысл этой выходки: решил показать ей, что с его стороны подвоха ждать не следует.

Через несколько минут официант расставил все на столе, открыл банку испанских оливок, и Ворон демонстративно съел несколько штук. Марина засмеялась:

– Не колоти понты, дорогой!

– А иначе ты надерешься раньше, чем Хохол тебе свое принесет, – парировал тот.

– Придурки... – пробормотал Бес. – Что выделываетесь? Серьезный базар, а вы все играетесь!

– Та-ак! – негромко протянул вдруг Ворон, пристально глядя в сторону входа – там галдели, раздеваясь, какие-то кавказцы. – Не позвали, говоришь?

Это был Ашот собственной персоной, в окружении своих абреков. Наглый молодой хам не счел нужным даже поздороваться, упал на стул напротив Беса и пальцем поманил официанта. Гришка, однако, не оценил такого поведения и недовольно бросил:

– Не зарывался бы ты, джигит! В приличной компании обычно начинают с приветствия.

– Здравствуй, дорогой! – с сильным акцентом проговорил он, игнорируя Марину и Ворона по-прежнему. – Рад видеть тебя.

– А нас, значит, ты не рад видеть? – поинтересовалась Коваль, закурив сигарету, и горец соизволил обратить на нее свое внимание:

– В моем мире принято, чтобы баба молчала и не лезла в мужские дела!

– В своем мире ты будешь жить так, как ты привык, а здесь, будь добр, делай все, как принято у нас.

– Я не стану выслушивать твоих бредней, телка! – огрызнулся он. – И не тебе меня учить и говорить о понятиях! Скажи спасибо, что я вообще сижу с тобой за одним столом!

– Ой, спасибо! – совершенно серьезно сказала Коваль, глядя на него в упор. – Вот счастье-то привалило!

– Наковальня! – предостерегающе глянул Бес, но она проигнорировала.

Из кухни появился в сопровождении Хохла официант с подносом, на котором стояли тарелки с умопомрачительно пахнущими отбивными. Женька как знал – приготовил на всех. Косяк заключался только в одном – это была свинина... Оскорбленный Ашот забормотал на своем языке, брезгливо отодвинул тарелку и злобно глянул на Хохла. Тот пожал плечами:

– Ну, извини, братан, не знал, что и ты здесь!

– Шакал... – в полголоса проговорил Ашот, но Женька услышал.

– Хохол! – предупредила Марина его выпад, и он послушно сел рядом с ней.

Повисло напряженное молчание, все словно ждали подвоха со стороны соседа, только Коваль с Вороном, пожалуй, друг друга не опасались. Хохол исподтишка следил за Ашотом, и было видно, что мстительный Женька ни за что не спустит молодому наглецу эпитета «шакал». Марина незаметно опустила руку под стол и сжала пальцами Женькино колено: мол, прекрати, иначе все осложнишь. Он кивнул, сосредоточился на отбивной, но на Ашота все равно косился. Наконец Бесу, видимо, надоела МХАТовская пауза, и он, отодвинув от себя тарелку, начал:

– Ну, молчать смысла нет, так ничего не выясним... Хохол, иди погуляй, – бросил он Женьке, но тот не двинулся с места, и тогда Гришка посмотрел на Коваль, призывая воздействовать на упертого любовника.

– Выйди, – негромко велела она, и Женька подчинился.

– Так вот, – продолжил Бес, постукивая по столу пальцами, на одном из которых сверкал большой квадратный бриллиант. – Сдается мне, что кто-то начал непонятную игру. Вполне возможно, что этот кто-то сидит сейчас здесь.

«Ну, понеслось! И кого же это имеет в виду мой дорогой родственничек, уж не жену ли своего погибшего брата? Что-то подсказывает, что именно так и обстоит – иначе почему он сидит ко мне вполоборота? Игнор...».

Марина потянулась за сигаретами, но Гришка неожиданно велел:

– Не кури, заколебала!

– Еще чего мне прикажете не делать? – насмешливо поинтересовалась она, но сигареты оставила в покое – зачем дразнить гусей?

Ворон неодобрительно скосился на Беса, но быстро взял себя в руки и потянулся к стакану с минералкой. Ашот достал из кармана агатовые четки и с отсутствующим видом начал перебирать их.

– Что молчите? – спросил Гришка, оглядывая собравшихся. – Наковальня, что скажешь?

Она пожала плечами:

– Я все сказала тебе пару часов назад, больше добавить нечего.

– А подумать?

– Не о чем.

– Понятно... – Бес помолчал, потом обратился к Ворону: – А ты?

– А что – я? Если ты помнишь, мне тоже пришло письмо. Если разрешишь, я скажу, как понимаю. – Ворон бросил неприязненный взгляд на щелкающего четками Ашота, но тот только широко улыбнулся и занятия своего не прекратил. – Не кажется тебе, что эти малявы – подстава?

– Чья?

– Да хоть чья! Того, кому выгодно стравить нас, например, или просто ментовская. Или кто-то что-то не может простить Наковальне... – Снова последовал весьма красноречивый взгляд на Ашота, и Марина поняла, что имеет в виду Мишка.

«Черные братья» до сих пор злобились на нее за Мамеда, хотя она лично никакого отношения к его смерти не имела, это покойный Серега Розан и Хохол с пацанами по приказу Малыша вырезали за ночь почти всех мамедовских. И, между прочим, и сам Мамед был не без греха, убить его у Марины были все основания, ведь именно он подослал к ней киллера и едва не отправил на тот свет. Так что формально все по понятиям, но упрямые и злопамятные горцы затаили злобу. А уж Ашот и вовсе не скрывал, что при удобном случае непременно поквитается.

Ашот, видимо, тоже догадался, к чему клонит Ворон, отбросил четки и вскочил на ноги:

– Отвечай за базар, Ворон! Ты на меня тянешь, что ли?

– А хоть бы и так, – спокойно подтвердил Мишка. – Докажи, что я неправ, и я принесу свои извинения.

– Пошел ты! – заблажил Ашот. – Кто ты, чтобы я оправдывался? И кто такая эта шлюха, чтобы я толковал с ней на равных?

– Следи за собственным базаром! – приказал Бес, поняв, что пора вмешиваться, но Ашота понесло.

Он выскочил из-за стола, сжал кулаки и, сверкая глазами, завопил:

– Да вертел я вас всех! Сидите, понтуетесь! А время ваше кончилось еще в начале девяностых! Кому вы теперь нужны, уголовное дерьмо?! Сейчас мы, молодые, власть забираем, а вы со своими понятиями катитесь к едрене-фене! Захочу сейчас – и только перья от вас останутся! Перемочим, на хрен!

И тут гневная тирада была прервана расколовшимся о его голову стулом – это Хохол не вытерпел, вошел неслышно и отоварил зарвавшегося «апельсина». Ашот мешком упал на пол, на звук удара из холла ввалились шестеро горцев со стволами, но Хохол и это предусмотрел – из кармана появилась финка, которую он приставил к горлу вырубленного Ашота:

– А ну, волыны попрятали! Я кому сказал?! Отрежу башку на фиг пахану вашему! Ну?!

Горцы нерешительно попятились, а Женька заорал:

– Кунгур! Проводи гостей!

Вороновские и бесовские пацаны мигом обыскали карманы гостей, выбросив на пол найденное оружие, потом скрутили всех шестерых и повели к выходу. Ашот в себя так и не пришел, а потому Женька собственноручно отволок его к машине, сдав абрекам.

Когда Хохол вернулся, Коваль вскочила и кинулась к нему, наплевав на всех присутствующих, повисла на шее, и он, подхватив ее под колени, понес обратно к столу, усадил и сам сел рядом, обняв за плечи:

– Ну, что ты? Все нормально, гостей проводили...

– Ну, ты даешь, Хохол! – с некоторым даже уважением произнес Бес. – Ловко отработал!

Женька пожал плечами, потянулся к стакану с минералкой, выпил ее залпом а потом, сжав на Маринином плече пальцы, уставился в лицо Беса и негромко сказал:

– Я никому не позволю касаться моей женщины ни словом, ни, тем более, пальцем. Запомни это, Бес.

Если бы не благодарность за то, что Женька разрулил все быстро и без крови, Гришка, конечно же, не стерпел бы такого поведения от человека, не имевшего права открывать рот без санкции. Но не будь Хохла сегодня, еще поди узнай, чем закончились бы посиделки, а потому Бес промолчал.

– Полезла гниль из твоего крестничка, Бес, – подлил маслица Ворон. – Ведь говорили – не вяжись с молодыми отморозками. Но ты на все за деньги...

– Хватит! – рявкнул Гришка, отшвыривая салфетку. – В мои дела соваться моду взяли! Я в твои лезу? Снимаешь бабло с торгашей своих – вот и снимай, мутите с Наковальней со спортсменами – вот и давай, а меня не учи, где мне деньги поднимать!

– Не надоело ругаться? – поинтересовалась Марина, не выпуская Женькину руку из своей. – Вы теперь прикиньте оба, что начнется, – этот молодой козлик не оставит оскорбление без ответа.

– Так это больше твой головняк, – спокойно ответил Гришка. – Это твой мужик на рожон полез.

Он смотрел на Марину с легкой издевкой: мол, вот ты и влипла опять. Не сама – так любовник подставил, теперь давай расхлебывай, а я не при делах.

– Ага, вот, значит, как ты повернул... – протянула она, сжимая Женькину руку и впиваясь ногтями в запястье так, что Хохол тихонько зашипел. – Значит, это мой головняк, да? Оригинально... А вот если бы ашотовские абреки завалили тут всех к чертовой матери, тогда это чей был бы головняк? Если бы Хохол не вмешался?

Бесу это высказывание не понравилось, он поморщился и покачал головой. А Марине в сердце и в самом деле закралась тревога, и не за себя, за Женьку. Теперь ему нужно быть вдвойне осторожным, иначе... нет, об этом она даже думать не могла, так ей стало страшно...

– Поедем домой! – приказала она, вставая со стула и игнорируя недовольную морду Беса.

Женька подчинился, подал шубу, Коваль, не оборачиваясь, махнула рукой Ворону и Бесу и пошла к двери. Хотелось поскорее на воздух, словно в просторном помещении клуба вдруг резко стало нечем дышать.

Уже в машине она, подняв перегородку, повернулась к Хохлу и обняла его, прижав голову к своей груди.

– Ты чего, котенок? – приглушенным голосом спросил он, не совсем понимая, что с ней происходит.

– Женька... я умоляю тебя – не лезь никуда, я прошу тебя, родной мой, мальчик мой... Женечка...

Ей почему-то вдруг стало казаться, что если Хохол будет все время рядом с ней, то с ним ничего не произойдет, никакая опасность ему не грозит, потому что она, Марина, защитит его уже одним своим присутствием.

Женька осторожно высвободился из ее рук, сам обнял и прошептал на ухо:

– Маришка, не бойся – ничего не случится...

Не успокоил он ее, совсем не успокоил...

– Возвращайся! – решительно велела она. – Едем к тебе, заберешь манатки – и домой!

– Наигралась? – ухмыльнулся он, прижимая ее голову к своей груди и стараясь скрыть охватившее его ликование.

– Наигралась. Хватит.

Дома ждал сын. Такой родной и трогательный, стоял на лестнице, обхватив ручками резную стойку перил, и наблюдал, как родители раздеваются, как Женька снимает с Марины сапоги, шубу... Она раскинула руки и позвала:

– Егорка, иди ко мне, – И он рванул вниз, повис на ее шее, бормоча под нос:

– Мама... мамуя моя...

Женька зашел в свою комнату, чем-то там брякнул, и Егорка, обернувшись на шум, позвал:

– Папа!

– Сейчас, переоденусь только – и возьму тебя, – отозвался Хохол.

– Пойдем, отпустим Наталью Марковну, пока папа занят, – предложила Марина, и сын согласился, но идти по лестнице ногами отказался.

Няня убирала в детской, расставляла по местам игрушки, аккуратной стопочкой складывала книжки на столе, собирала в коробку карандаши. Увидев хозяйку, она оставила свое занятие и попросила:

– Марина Викторовна, можно мне выходной на завтра? Маме стало хуже...

– Конечно, Наталья Марковна. Оставьте уборку, езжайте домой.

Марина в виде исключения разрешила няне жить у себя дома, так как на ее попечении находилась старенькая, парализованная мать.

– Сейчас распоряжусь, вас отвезут – уже поздно.

Вечером ее мужчины смотрели телевизор в гостиной, Егорка уютно устроился у Женьки на коленях и таращил глазенки на экран, наблюдая за мелькающими мультяшными персонажами. Марина села в другое кресло и задумалась, глядя на семейную идиллию. Вот ведь жизнь какая: не женщина в их паре обычно боится за мужчину, а наоборот... Вдруг Женька повернулся к ней и произнес:

– Котенок, я тут подумал... давай ремонт сделаем.

– Что?! – Подобное предложение казалось святотатством – для нее все в этом доме было связано с Малышом, здесь была его атмосфера, его вкусы, и вдруг взять и поменять все?! И кто предложил это – ее любовник, которого она и обратно-то пустила из боязни, что его просто-напросто убьют в городе!

– А что? Ты из дома музей-заповедник сделаешь? – поинтересовался Хохол спокойно.

– Не заикайся больше об этом, – тихо отрезала Коваль, заметив, как внимательно наблюдает за ними Егорка.

Хохол пожал плечами и снова отвернулся к телевизору, но по его плотно сжатым губам Марина поняла, что сердится. Но она не могла и не хотела ничего менять, словно перемены означали бы предательство по отношению к погибшему мужу. Она боялась разрушить ауру этого дома, боялась изменить хоть что-то в мебели, в обстановке. И вместе с тем понимала Женьку – ему хотелось привнести сюда что-то свое, чтобы и его присутствие здесь было чем-то подкреплено, намекало на то, что теперь он хозяин...

Возможно, это была просто очередная бабья дурь, но Марине постоянно казалось, что Егор присутствует здесь. Что он видит ее и сына, как-то воздействует на многое из того, что происходит с ней, несмотря на то, что при жизни не имел такого влияния. Хотя ведь именно благодаря ему, Егору, в Марининой жизни случались вещи, так или иначе ее менявшие. И то, что у нее есть сын...

Спать она ушла поздно, сидела почти до глубокой ночи в каминной, пила чай и думала. Поднявшись в спальню, не обнаружила Хохла – значит, обиделся серьезно и, скорее всего, ушел в маленькую комнатку под лестницей, где обитал при Малыше. «Что за детсад, ей-богу! А что, если...» – вдруг пронзила Марину мысль о том, что строптивый Женька запросто мог ослушаться и уехать в город. Спустившись вниз, она осторожно подошла к неплотно закрытой двери в комнатку Хохла и с облегчением увидела, что там горит свет и сам Хохол что-то тихо насвистывает. Почувствовав, как беспокойство уходит, Коваль развернулась на каблуках домашних туфель и пошла к себе в спальню.

Там, скользнув под прохладный шелк одеяла, она постаралась выбросить из головы все мысли, чтобы нормально выспаться.

Близилась пятница, день свадьбы Ветки и Беса, и накануне подруга позвонила, сообщив, что ждет в гости на девичник. Коваль удивилась:

– Зачем тебе это? Что за предрассудки?

– Почему предрассудки? Я просто хочу провести с тобой последний вечер своей незамужней жизни – что тут странного?

Марина скорчила гримасу, радуясь, что Ветка не видит сейчас ее лица.

– Ты не совсем здорова, дорогая, и пить тебе нельзя совсем...

– Мы пить и не будем, – фыркнула она. – Тебе только дай повод, чтоб нажраться до беспамятства, а еще мамаша! Я поговорить хочу, пообщаться. Ты совсем закопалась в своих домашних делах, в своих разборках, не приезжаешь ко мне, не звонишь. А ведь иногда надо и расслабиться.

Против этого возразить было нечего, да и не так часто Ветка просила подругу о чем-то, поэтому Марина согласилась. Женька все еще обижался на нее, разговаривал сквозь зубы, даже ночевать в спальню ни разу не пришел, так и уходил в свою каморку. И Марина решила, что давно не устраивала Хохлу легких эмоциональных потрясений, а потому и не сказала, что собирается уехать из дома на всю ночь.

Ветка справедливо расценила, что в доме Беса затевать что-то смысла нет – помешают, и пригласила Коваль в город, в свою квартиру, которую благоразумно сохранила. Видимо, готовясь к вечеру, она отправляла сюда кого-то из домработниц, потому что в квартире царил порядок, все сверкало чистотой, даже цветы стояли в вазах. Сама Ветка, еще не совсем оправившаяся после ранения и операций, в простом шелковом платье цвета сливок, доходившем ей до щиколоток, сидела в кресле и курила. Выглядела она уже намного лучше, чем в прошлый Маринин визит, и даже на щеках был легкий румянец. Белокурые локоны небрежно падали на плечи, голубые глаза, тщательно подкрашенные, как-то таинственно поблескивали. Красавица с кукольным фарфоровым личиком.

– Привет, дорогая. – Марина, не раздеваясь, подошла к ней, обняла, поцеловала в щеку, протянув букет ее любимых бледно– розовых роз. – Отлично выглядишь.

Ветка улыбнулась, провела рукой по ее щеке:

– Ты тоже, Коваль... ты тоже... Проходи, я цветы поставлю.

Она с чуть заметным усилием встала на ноги и, придерживаясь рукой за стену, пошла в кухню, а Марина, сбросив на вешалку пальто и стянув сапоги, устроилась на диване, поджав под себя ноги. В комнате пахло чем-то странным, восточным – тяжелый, тягучий запах, обычно Ветка предпочитала легкие цветочные ароматы, а тут вдруг индийские благовония. У Марины слегка закружилась голова, даже курить расхотелось, хотя до этого была мысль достать сигарету. Вернулась Ветка, за ней пожилая женщина в фартуке вкатила небольшой сервировочный столик, расставила его содержимое на круглом стеклянном столе возле дивана, туда же, в самый центр, водрузила вазу с розами. Ветка внимательно наблюдала за ее действиями, словно выверяла правильность расстановки посуды и положения приборов, потом тихо сказала:

– Спасибо, Нина Андреевна, можете идти.

– Да, Виола Викторовна, – чуть склонила голову женщина и попрощалась. – Я своими ключами закрою, вы не беспокойтесь.

Подождав, пока домработница закроет за собой дверь, Ветка проговорила, глядя на Марину:

– Надеюсь, не сорвешься домой раньше времени?

Та улыбнулась и покачала головой:

– И не надейся, сегодня я останусь у тебя. Я ж не дура, Ветка, и прекрасно понимаю, что ты задумала. Ведь не зря весь этот антураж – свечи, ароматы, стол... и травой пахнет – не сомневаюсь, что ты сейчас меня накачаешь какой-нибудь своей колдовской дрянью. И еще кальян стоит за креслом – тоже не для мебели, насколько я понимаю.

Ветка рассмеялась своим мелодичным смехом, потом пересела к ней на диван и обняла:

– Ты все правильно сказала, дорогая... я только боялась, что ты не согласишься, не приедешь. Ты такая правильная стала в последнее время, даже непривычно. Изменилась...

– Да не изменилась я, Ветуля, куда мне, – Марина прижалась к ней, чувствуя, как та напряглась от этого движения. – Просто... жизнь какая-то пошла – никакой радости, Егорка только... И Хохол стал невменяемый, чуть что – обижается, молчит, уезжает. Я так устала...

Ветка гладила ее по волосам, против обыкновения сегодня не затянутым в узел, а распущенным по спине, и лицо ее было мечтательным, словно она смотрела в будущее и видела там только хорошее. Они долго сидели так, уже совсем стемнело, комнату заполнил полумрак, накрывая их, как пледом.

– Погоди, я свечи зажгу, – прошептала Ветка, вставая и беря со столика коробок с длинными каминными спичками.

Пламя от загорающихся толстых свечей освещало ее бледное лицо, делая его почти мраморным, Марина невольно залюбовалась ее неторопливыми движениями, плавными жестами, ее удивительным спокойствием, прежде ей так несвойственным. Как будто ранение и последовавшее за ним долгое лечение открыли Ветке какую-то новую меру жизни, изменили ее и внешне, и внутренне. И эта новая Ветка почему-то притягивала, вызывала желание прикасаться, просто быть рядом, сидеть и смотреть на нее. Удивительно, они совсем не разговаривали, молча поужинали, молча перебрались обратно на диван и сели, обнявшись. Марина вдруг захотела плакать, слезы сами покатились по щекам, падая на руку Ветки, она развернула подругу к себе и тихо спросила:

– Что с тобой, родная моя? Тебе плохо?

– Да... – выдохнула Марина. – Мне плохо...

– Погоди-ка...

Ветка осторожно высвободилась из ее объятий и пошла к столу, взяла стакан и керамический кувшин, налила какую-то темно– золотистую жидкость и протянула Марине. Она поднесла стакан к губам, ощутила травяной аромат, похожий на запах полыни и еще чего-то терпкого, глотнула – напиток оказался теплым и приятным на вкус. Буквально через полчаса ее «отпустило», и Коваль расслабилась. Ветка курила в кресле напротив, не сводя с нее голубых прозрачных глаз.

– Легче?

– Легче... совсем почти хорошо... – язык почему-то заплетался, губы тоже не слушались, да и ощущение у Марины было такое, словно она видит себя со стороны – сидит здесь же и наблюдает за собой, любимой. – Чем ты меня напоила?

– Не бойся, я не сделаю ничего, что бы могло причинить тебе вред, – я же люблю тебя...

Она поднялась из кресла и протянула Марине руку:

– Идем, дорогая... – и Коваль послушно пошла за ней в спальню, чувствуя себя игрушкой в чужих руках.

Ветка, несмотря на свое не совсем окрепшее здоровье, интереса к постельным утехам не утратила, как, впрочем, и умения. Марина уплывала от ее прикосновений, от поцелуев и жадных рук, гладящих тело. Самое интересное, она ничего не требовала взамен, ей было абсолютно не важно, ответит ли Марина на ее ласки – лишь бы не мешала, не ломала кайф.

– Маринка... я никогда не забуду тебя... – прошептала Ветка, упав рядом и уткнувшись лицом в Маринины волосы, рассыпавшиеся по подушке. – Ведь это наша с тобой последняя встреча, ты поняла?

Коваль села и испуганно уставилась на подругу:

– Ты что?! О чем ты говоришь?!

– Т-с-с! Не кричи так... я не о том, о чем ты подумала. Завтра моя свадьба... и больше нам с тобой никто не позволит вот так, как сегодня... Да я и сама уже хочу нормальную семью, Маринка... Детей не будет, вот что плохо, но ведь сейчас и это поправимо, правда?

У Марины отлегло от сердца: она решила, что Ветка собралась... нет, она не хотела даже думать об этом. Коваль снова легла рядом с ней, поцеловала и прижалась лбом к плечу.

– Ветка... ты можешь сказать мне... – начала она, но ведьма перебила:

– Нет, не проси, я не скажу. Как ты будешь жить, если все узнаешь наперед? Ведь ты уже спрашивала меня об этом – помнишь? Когда погиб Егор. И уже тогда я сказала тебе, что никогда не открою того, что вижу, потому что это тебя убьет раньше, чем настанет момент, определенный тебе свыше.

– Но мне тяжело, Ветка, пожалей меня... я мучаю Женьку и сама мучаюсь – так есть ли смысл? – Марина приподнялась на локтях и просительно заглянула в лицо подруги, но та осталась невозмутимой и жесткой.

– Я же сказала – ты не получишь ответа на свой вопрос, даже не проси.

Ветка дотянулась до тумбочки и взяла сигару и зажигалку, села и закурила, окутывая себя ароматным облаком дорогого табака. Марина перевернулась на спину и забросила за голову руки. Простынь обрисовала каждый изгиб ее тела, а длинные черные волосы в полумраке спальни казались змеями, спускающимися с подушки на высокую грудь. Коваль не осуждала подругу за отказ, она и сама понимала, что не сможет жить, получив негативную информацию. Да, собственно, и позитивную тоже – какой интерес, если все знаешь наперед?

Они не спали всю ночь, и под утро Марина напомнила о предстоящей свадьбе, но Ветка отмахнулась беспечно:

– Регистрация только в шесть вечера, еще отосплюсь.

А Марине надо было поторопиться, дома явно паника: телефон отключен, «хаммера» в гараже нет, Хохол в ярости – к бабке не ходи...

...Он выдернул ее из-за руля и, забросив на плечо как куль с мукой, потащил в дом. И все молча, ни слова – только на скулах вспухают желваки и вены на шее надулись от сдерживаемой злости. Странно: никого ни во дворе, ни в доме, и Егорки нет... И тут Марина вспомнила, что Егора с утра должна была забрать к себе Наталья Марковна, а вечером Сева привезет их сюда ночевать – ведь Коваль же на свадьбу идет.

Пока она раздумывала над этим, Хохол, сорвав шубу и сапоги, поднял ее по лестнице на третий этаж, но неожиданно опустил на ступеньки и, вынув из кармана наручники, прицепил ее руки к перилам. Потом несколькими резкими движениями разорвал в клочья брюки и шелковую блузку. Марина подняла глаза: Женькина морда была перекошена от злости и бешенства, аж искры летели:

– Где... где ты была всю ночь, сучка?! Я с ног сбился... я пацанов по всему городу гонял до утра почти... С кем была?!

Коваль молчала, и тогда он, размахнувшись, ударил ее по щеке – обожгло так, словно раскаленную сковородку приложили, но она не подала вида, только головой мотнула, убирая с глаз челку. Что за этим последует, Коваль тоже хорошо знала... Он лупил ее тонкой плетью так, что в голове мутилось от боли, но Марина не могла ни пошевелиться, ни вскрикнуть – рот он ей тоже предусмотрительно заткнул. Казалось, это никогда не кончится: он швырял плеть в сторону и набрасывался на Марину, вламываясь так, словно собирался порвать, сжимал грудь пальцами, оставляя огромные синяки, снова хватался за плеть. Утомившись, ушел вниз, оставив ее на лестнице, прикованную и раздетую, наливающуюся кровоподтеками и рубцами. Как ни глупо и странно, но ей не было страшно – она знала, что все это не более чем игра в наказание, что еще на час от силы хватит Женькиного запала, а потом он будет жалеть ее, нежно гладить, покрывать поцелуями избитое тело. Она ошиблась только с временным промежутком – он мучил ее до четырех часов и опомнился, только услышав бой больших напольных часов в гостиной:

– Елки-палки! Тебе же еще собираться надо! – он отстегнул наручники и снял маску, притянув Марину к себе и целуя в губы. – Котенок... очень больно?

Она потянулась всем избитым телом и повернулась к севшему на ступеньку Хохлу:

– А сам как думаешь? И что теперь я смогу надеть, чтобы красоту спрятать?

Женька виновато опустил глаза, потом встал, поднял Коваль на руки и понес в джакузи, которую успел включить, но это оказалось плохой идеей – иссеченная спина и зад не собирались терпеть еще и такое издевательство.

– Больно! – охнула Марина, едва опустившись в горячую воду, и Женька сразу вытащил ее, поставил в душевую кабину.

– Давай я осторожно...

– Сама! – пробормотала Коваль, и он вышел, оставив ее одну.

Кое-как приняв душ, она завернулась в полотенце и вышла в спальню, где Хохол уже разложил на постели штук пять или семь вечерних платьев, а сам ушел, предоставив Марине право выбора. Все декольтированное и излишне открытое отпадало, пришлось надевать совсем простое черное платье с глухим воротником– стойкой под самое горло, с длинной юбкой, расходящейся книзу от бедер наподобие колокола. Рукавов, к сожалению, не было, зато имелись перчатки выше локтей, что очень удачно маскировало полосы на запястьях. Марина натягивала чулки на ажурном поясе, когда вернулся Женька в черном костюме и ослепительно-белой рубашке, гладко выбритый и благоухающий туалетной водой. Он застегивал на запястье пижонский золотой «Ролекс» величиной с блюдце и, оглядев Коваль, стоящую только в чулках и поясе, удивленно вскинул брови:

– И все?

– Сейчас платье надену – и все, – подтвердила она, так как уже была накрашена, а в глазах мерцали ярко-синие линзы. Волосы решила не укладывать, собрала в хвост на шее и замотала шифоновым шарфом.

– А... вниз ничего?

– Зачем? – спокойно поинтересовалась Марина, беря платье. – Вдруг тебе приспичит прямо там – так хоть не перетрудишься, снимая.

Хохол заржал, оценив ее юмор:

– Смотри... я ведь могу и исполнить свое желание...

– Я не из тех, кто возражает.

– Господи, как же я люблю тебя, моя родная, – пробормотал он, опускаясь на колени и обнимая ее за талию.

Коваль потрепала его по бритой голове и засмеялась:

– В этом ты постарался убедить меня сегодня, дорогой. И весьма успешно, надо признать – у меня болит все, что только может... Поехали, неудобно опаздывать. Кто за руль?

– Юрец. Они потом с Севкой в городе потусуются, заберут Егора с няней. А нам как надоест, позвоним – подъедут. – Женька поднялся и протянул ей руку: – Идем.

Стоянка перед бизнес-центром, где располагался огромный и самый модный сегодня в городе ресторан, была заставлена машинами, даже толком выйти было невозможно, да еще и снег прошел, завалив все, поэтому Хохол до крыльца нес Марину на руках, чтобы она в своих лаковых туфлях на шпильке не провалилась в сугроб.

Разумеется, свадьбу Бес закатил со старорусским купеческим размахом, народу набилось – не протолкнуться, Марина недовольно поморщилась: в такой толпе кто угодно может оказаться, и даже хваленые Гришкины спецы не уследят.

Как же она не любила эти помпезные мероприятия, эти показушные торжества с кучей незнакомых людей, со снующими туда-сюда официантами и журналистами, ловящими момент, чтобы заснять кого-нибудь в наиболее неудачном ракурсе! Но настороженно зыркающий исподтишка по сторонам Женька, зная Маринину нелюбовь к фотографии, постоянно ухитрялся оказаться своей широкой спиной к объективу, нацеленному на нее.

– Спасибо, родной, – шепнула она, когда он в очередной раз закрыл ее собой. – Что бы я делала здесь одна?

– Ну, одна бы ты точно не осталась, – улыбнулся Женька, и Марина поняла, что он имеет в виду: и Ворон, и еще несколько человек поглядывали в ее сторону с нескрываемым интересом, и только присутствие Хохла заставляло их держаться на расстоянии.

– Не ревнуй, я только твоя, ты ведь знаешь...

Его рука незаметно опустилась ей за спину и погладила по ягодицам, Марина вздрогнула и почувствовала, как напрягается грудь. И это после того, что было дома... Она, не глядя ему в глаза, предложила абсолютно серьезно:

– Хочешь, поищем укромное местечко? – И Женька фыркнул, давясь от смеха.

Публику Бес собрал разношерстную, от высокопоставленных чиновников до откровенно бандитского вида личностей, и все старательно делали вид, что им не в диковинку общаться друг с другом. Собственно, некоторым даже не приходилось особенно напрягаться – коррупция в верхах города достигла небывалых масштабов, и Бес едва ли не единолично решал многие вопросы, а мэр только согласно кивал и подписывал распоряжения. Коваль не уставала удивляться тому, что нигде выше никому не приходило в голову устроить масштабную проверку деятельности мэрии. Но, судя по всему, Гришка сильно не зарывался, а потому подозрений не вызывал, да и своей благотворительной деятельностью умело прикрывал то, что не должны были видеть широкие народные массы.

К Марине подошел главный архитектор, высокий седой мужчина в идеально сидевшем костюме и черной бабочке, галантно поклонился и предложил отойти в сторонку на пару слов. Она кивнула и пошла с ним к большой колонне у входа в зал, мимоходом подхватив с подноса у проходившего официанта широкую рюмку с коньяком.

– Я вас слушаю, Петр Глебович, – сделав глоток, проговорила Коваль, и он начал:

– Марина Викторовна, что там с вашей стройкой происходит?

– А что? – насторожилась она.

– Говорят, у вас нелегалы трудятся.

– Кто?! – ее изумление было абсолютно искренним, Марина свято соблюдала заведенное еще Егором правило о найме рабочей силы и никогда не позволяла брать на работу непроверенных людей или гастарбайтеров.

– Нелегалы, Марина Викторовна, таджики и туркмены. Живут в вагончиках по двадцать человек, питаются как попало, документов нет.

Архитектор смотрел на нее испытующе, но Коваль глаз не отводила, не чувствуя за собой никакой вины. И потом, разве это его компетенция – нелегалы? Было бы логичнее, если бы с этим подошел Грищук, начальник ГУВД. Марина спокойно допила коньяк и взяла архитектора под руку:

– А пойдемте с Грищуком пошепчемся на эту тему.

– Ну, как хотите... я просто подумал, что не стоит сразу до милиции доводить. Сигнал был, я решил с вами пообщаться с глазу на глаз.

«Ага, сигнал, значит, был... И кто же это решил лишить меня сна и покоя? Кому жить надоело, а у самого рука не поднимается? Что-то мне подсказывает, что это Ванечка – компаньон Егора, а теперь, стало быть, мой. Ох, дурачок-дурачок, оно тебе было надо?»

Грищук познакомил Марину с супругой – приятной женщиной лет сорока, очень обаятельной и симпатичной. «Интересно, они до сих пор занимаются сексом?» – пронеслось в ее голове, и Марина одернула себя: серьезный вопрос, а Коваль в своем репертуаре.

– Виктор Дмитриевич, мне тут Петр Глебович жуткие вещи рассказывает – будто у меня на строительстве стадиона нелегалы пашут, – с улыбкой сказала она, чуть задрав голову, чтобы видеть лицо высоченного Грищука. – Вы не в курсе?

– В курсе, – кивнул он. – И даже проверку сегодня устроил на объекте.

– Что?! – опешила Марина, отметив про себя, что прораб не отзвонил и ничего не сказал.

– А вы не знаете? – удивился он. – Двадцать семь человек, уроженцы Таджикистана и Туркмении, документов нет, разрешения на работу нет, регистрации, соответственно, тоже нет. Задержанные доставлены в райотдел, после установления личностей будут депортированы. Кстати, за ваш счет, Марина Викторовна дорогая, – уточнил мент, и Коваль рассвирепела:

– Не будь я в вечернем платье, я бы показала сейчас один красноречивый жест, но не стану, соблюдая приличия. Поговорим в понедельник, а сейчас позвольте откланяться, пока Хохол резню не затеял, меня потеряв!

Марина развернулась на каблуке и пошла к Женьке, наблюдавшему за ней с противоположного конца зала. К нему подошла какая-то разодетая девица, начала что-то говорить, взяла за рукав, но Хохол стряхнул ее руку, оттолкнулся от стены и пошел навстречу Марине. Поравнявшись, он обнял ее.

– Случилось что-то? – спросил он, и Марина кивнула. – Серьезное?

– Да.

– Расскажешь?

– Не порти праздник, – процедила она сквозь зубы, и Хохол отстал.

Наконец-то появились новобрачные, опоздавшие почти на час. Бес светился от счастья, как новогодняя елка, только звезды на голову не хватало, а Ветка...

«Боже мой, как же она сегодня хороша, просто куколка в шикарном белом платье с коротким шлейфом, с гладкой прической и скромным макияжем, с ниткой черного жемчуга на тонкой шейке...» – подумала Марина, невольно залюбовавшись подругой.

Этот резкий контраст черного и белого выглядел странно и одновременно притягательно, даже Хохол, стоящий за Марининой спиной, заметил это, шепнув ей на ухо:

– Елки-палки... я и не замечал, что она такая...

– Даже когда в Москве гасил ее, дорогой? – не оборачиваясь, спросила Коваль, и он укоризненно проговорил:

– Мариш... ну, о чем ты, а? Это ж когда было-то! Уже могла бы и простить.

– А я и не сердилась, если ты помнишь, – абсолютно спокойно произнесла она, продолжая наблюдать за медленно идущими по импровизированному людскому коридору новобрачными.

– Да! – вдруг с горечью произнес Хохол. – Кто ревнует свое домашнее животное! Ведь так вы меня называете между собой? Молчи, я знаю.

Его руки, лежавшие до того на марининых плечах, стали вдруг невыносимо тяжелыми, как будто еще секунда – и они просто придавят ее к полу. Коваль прижалась щекой к чуть сжавшимся на плече пальцам, потом развернулась и, глядя в потемневшие глаза Хохла, серьезно сказала:

– Прости меня, если можешь, – больше никогда...

На его лице выразилось неподдельное изумление – чтобы Коваль просила прощения? Да еще у него? И вот так, на полном серьезе? И небо не рухнуло...

– Я люблю тебя, родная, – он нагнулся и поцеловал ее, не заботясь о том, что их прекрасно видят и, возможно, даже фотографируют. – Я очень тебя люблю.

– И я тебя...

– Я не понял – это чья свадьба? – неожиданно рявкнул за Марининой спиной подкравшийся Бес, и Коваль вздрогнула:

– Гришка! Сдурел совсем?

– Ну-ка, поцелуй меня быстренько и скажи, что ты за меня счастлива! – приказал он, и она расцеловала его в обе щеки:

– Даже не вопрос – я на самом деле счастлива, что ты нашел свою женщину, Гриша.

– Которую, кстати, не собираюсь делить с тобой, – шепнул он ей на ухо, прижав к себе.

Коваль дернулась, но он держал крепко, шепча:

– Я ведь все про вас знаю, даже не пробуй оправдываться. Не держи меня за идиота, я прекрасно понял, где вы были вчера, больше того – я подсуетился немного и установил в квартире – что? Молодец, догадалась – камеру. Сегодня, пока Ветуля в салоне была, посмотрел – чуть не рехнулся! Ну, вы даете! Хочу посмотреть шоу в натуре, вживую.

– Наше шоу дорого стоит! – пытаясь освободиться, прошипела Марина. – И демонстрируется только избранным!

– А я и есть избранный – я ее муж.

– Вот и радуйся! – огрызнулась она.

– Я еще вернусь к этому разговору, – пообещал Бес, отпуская Марину.

– Сука... – пробормотав это, Коваль подошла к Женьке и попросила: – Давай на улицу выйдем на пару секунд – мне очень жарко.

– Простынешь – там холодно.

– Женя, я тебя умоляю – не доставай меня, просто сделай так, как я прошу! – процедила она, и Хохол снял пиджак, накинул ей на плечи и повел к выходу.

На улице падал снег, поблескивая в свете многочисленных фонарей, освещавших стоянку и улицу. Марина любила такую погоду, ей всегда нравилось стоять и наблюдать за падающими хлопьями снега, за тем, как они ложатся на землю, накрывая ее мягким белым ковром. Поправив чуть сползший с плеч пиджак, она попросила у Женьки сигарету, закурила. Хохол обнял ее сзади, прижал к себе, согревая. «Господи, как же хорошо...»

Марина постаралась выбросить из головы слова Беса, потому что твердо знала: больше ничего и никогда между ней и Веткой не будет. В конце концов, Коваль никогда не чувствовала в себе такого непреодолимого влечения к женщинам, как ее подруга, ее всегда интересовали мужчины, и то, что произошло между ними, всего лишь случайность, не более. Марина получила удовольствие от этой связи только однажды – вчера, и, возможно, это было связано как раз с тем, что это была последняя встреча.

– Мариш, холодно, идем обратно, – проговорил Хохол ей на ухо, разворачивая к двери, и Марина послушно пошла в ресторан, в холле вернув Женьке пиджак.

Дальше все пошло вполне нормально, как у людей: тосты, подарки, танцы... Ветка выглядела слегка утомленной, что и немудрено в ее состоянии, пора бы ей и домой. Коваль высказала ей эту мысль, когда она подошла к их столику и села, расправив платье. Ветка улыбнулась:

– Не волнуйся, все в порядке. Женя, как дела? – обратилась она к Хохлу, и тот вполне миролюбиво ответил:

– Нормально. Поздравляю тебя, теперь замужняя женщина.

– Осталась только твоя Коваль, – с хитрой улыбкой подколола Ветка. – Но ведь ты все еще надеешься это исправить, да, Хохол?

– Нет. Мне хорошо и так, – заверил он, поглаживая пальцем простое тонкое колечко на Марининой руке – его подарок на ее прошлый день рождения, Марина носила его, как и обещала. – Мне достаточно просто знать, что она со мной.

Коваль удивилась: впервые Хохол публично отрекся от своего желания видеть ее своей официальной женой, заявив, что его устраивает все так, как есть.

Перехватив его руку, она прижалась к ней щекой и благодарно посмотрела Хохлу в прищуренные серые глаза. Он еле заметно кивнул и улыбнулся какой-то виноватой улыбкой, словно извинялся за свои слова.

Ветка еще немного посидела с ними и пошла на свое место, к Бесу. Марина же почувствовала себя усталой и разбитой, да и спина, иссеченная Хохлом утром, начала вдруг болеть, и они потихоньку уехали, предупредив только жениха с невестой.

Коваль блаженно дремала на заднем сиденье «Хаммера», положив голову на колени Женьке, а он старался не шевелиться, чтобы не потревожить ее сон. Он и домой ее внес на руках, осторожно опустил на постель в спальне и раздел.

– Господи... – пробормотал вполголоса, когда Марина перевернулась на живот, демонстрируя спину, покрытую рубцами. – Чуть не убил... – Он начал тихо и почти неслышно касаться губами кожи. – Любимая моя... не трону больше... козел ревнивый, сорвался...

Она потянулась всем телом, переворачиваясь обратно на спину и пытаясь натянуть на себя одеяло, но Женька не дал, ложась рядом и начиная снова бродить губами по телу.

– Жень... я устала...

– Да, родная... я не буду ничего... – промычал он, не прерывая своего занятия.

– Пожалуйста... ложись, давай поспим... – Она обхватила его за шею и сонно поцеловала.

Хохол угомонился нескоро, так всегда бывало – получив Марину в свое распоряжение, он старался взять все, что только она могла ему предложить, как будто боялся, что больше этого не будет.

Через несколько дней Хохол приехал из города какой-то взвинченный и нервный, с ходу пнул подлетевшую к нему собаку, и та завизжала, отскочив в сторону и, кажется, не совсем понимая, за что получила такого винта от любимого хозяина. Влетев на крыльцо, Женька заорал:

– Где Марина с пацаном?!

– Да здесь я, что ты орешь? – сказала она, выходя из беседки, где с Егоркой играла в машинки, прячась от ветра.

– Никуда из дома не высовывайся! И ключи от «Хаммера» мне сюда!

Коваль уставилась на него, удивленная таким заявлением ничуть не меньше, чем бедная собака пинком:

– Что случилось?

– На казино ночью налет был, на «Госпожу удачу»! – сообщил он, успокаиваясь и доставая сигареты. – Разнесли все, на хрен! И кассу сняли.

– Люди целы? – мрачно поинтересовалась она, ежась от пронизывающего ветра.

– Ага, блин! – с сарказмом отозвался Женька, садясь на перила беседки. – Егор, отойди, я курю. – Это относилось уже к Егорке, ухватившемуся за его ногу и пытавшемуся забраться на колени. – Какое там – целы! Фредди Крюгер – просто агнец божий по сравнению с теми, кто казино хлопнул, там все в кровище, а на центральном столе, прикинь, голова охранника...

Марину передернуло, мороз пробежал по коже. Она тоже закурила, меряя беседку шагами и пытаясь понять, кто опять полез на ее территорию. Ответ напрашивался сам собой – Ашот, больше вроде и некому, если только залетные какие-нибудь. Но они не стали бы устраивать демонстрацию с отрезанной головой, просто забрали бы кассу и свалили, а эта кровавая резня абсолютно в духе абреков. «Ну, блин, мне только этого не хватало, я еще с нелегалами не разобралась толком, вернее – с Иваном, а теперь еще и казино».

– Звони Бесу, – буркнул Хохол.

– Бесполезно – он в Париже.

– Черт, я и забыл, – почесал затылок Хохол.

Бес и Ветка уехали проводить медовый месяц в город любви, собираясь пробыть там до тех пор, пока не надоест.

– Очень кстати, надо признать, – развязал руки своему крестнику, вот он и чудит, пока патрон семейную жизнь устраивает. Погуляй пока с Егором, я пойду с Вороном перетру. – Марина выбросила окурок и пошла в дом.

Засев в кабинете, она набрала номер Ворона.

– Миша, привет, Коваль.

– Здравствуй, красавица, – откликнулся он, и до нее донеслись звуки саксофона – значит, сидит где-то в джаз-кафе, меломан несчастный. – Что у тебя?

– А ты не в курсе? Ночью кто-то мою «Госпожу удачу» хлопнул, охрану перерезали и всю обслугу.

– Так, погоди, – сразу стал серьезным Ворон. – Я сейчас к тебе приеду, не по телефону же обсуждать.

– Давай, я жду.

Ждать пришлось долго – дорога от города до поселка неблизкая, да плюс к тому Ворон вдруг решил с какого-то перепуга преподнести ей цветы. Марина удивилась, увидев Мишку с озабоченным лицом и букетом хризантем:

– С чего бы?

– Захотелось, – пожал плечами Ворон, протягивая букет. – Ты, говорят, только такие любишь.

– Верно говорят. Спасибо.

Ворон сел в кресло, бросил на стол пачку «Парламента» и золотую зажигалку с монограммой из мелких бриллиантов, перевернув буквами вниз. Марине всегда нравилось в нем стремление не демонстрировать без нужды достаток и возможности, не выпячиваться по мере сил. Егор был таким: да, костюм от Армани, да, «Ролекс» золотой на запястье, да, хорошая дорогая тачка, но делать из этого фетиш – увольте. Он любил комфорт и роскошь, обожал дарить жене дорогие подарки, но никогда не устраивал из этого показуху и демонстрацию. Правда, стоило Марине заговорить о том, что она вполне может тоже без чего-то обойтись, как Егор свирепел и говорил, что его жена не должна и не будет экономить на себе. Просто потому, что он, Егор, так сказал.

«Почему я вдруг вспомнила об этом сейчас?..»

– Выпить хочешь? – предложила она Ворону, открыв мини-бар, и тот согласился, попросив виски. – Мишка, как думаешь, кто меня опять?

Коваль приземлилась во второе кресло и сделала глоток коньяка. Ворон повертел в руке стакан с виски, задумчиво глядя куда-то ей за спину, залпом выпил и сказал:

– А то сама не знаешь? Тут думать нечего – абреки. Зря, конечно, Жека загрубил тогда, но я на его месте вел бы себя так же.

– Может, мне Ашоту стрелку забить?

Ворон взбеленился, ударил по подлокотнику кулаком:

– И не вздумай! Не хватало в ноги «апельсину» упасть!

– Миш, да мне-то ровно – я ж не в статусе...

– Я ж сказал – не смей! – обрезал он, закурив. – Ашот на то и рассчитывал, когда заварил это: опустит тебя, а потом и я за тобой, прицепом.

Резон в этом был, конечно. Марине и самой-то не особенно хотелось общаться с зарвавшимся отморозком, но и оставить безнаказанным налет на казино она тоже не могла.

– Слушай, подруга, а с нелегалами-то что? – вспомнил вдруг Ворон, и Коваль не сразу переключилась на другую волнующую обоих тему.

– Признаться, я никак не могла найти повод навестить Ивана и поговорить обо всем, что творится на стройке, а являться просто так не хотелось. Нужно что-то убойное, чтобы припереть его к стенке так, чтобы ни вздохнуть, ни охнуть, – честно сказала она, дотягиваясь до пачки сигарет и закуривая. – Я, разумеется, заплатила офигенный штраф в милиции, не считая еще кое-каких расходов, но выяснить, откуда взялись эти несчастные таджики на объекте, так и не смогла: они совсем по-русски не говорят. Сдается мне, что это Ванькиных рук дело – и саботаж, и нелегалы тоже.

Она поднялась и отошла к окну, отвела в сторону штору. Неожиданный утренний снегопад только усилился, и Кот без устали махал лопатой, отбрасывая от ворот свежий снег. Дорожки были уже вычищены, влажно поблескивали на ярком солнце. Охранники Ворона курили около машины, рядом с ними толклись и Сева с Геной – вроде как и поболтать вышли, но в то же время Марина отметила напряженную позу Севы. Тот всегда умел просчитать ситуацию и контролировал все незаметно для окружающих.

– Хочешь, я сам поговорю? – предложил Мишка, беря бутылку с шотландским виски. – Я ведь тоже имею право чуть-чуть расстроиться по этому поводу, да? Это ж и мои деньги.

Перспектива свалить все на Ворона порадовала Марину, но что из этого получится, она тоже хорошо знала: Миша Ворон абсолютно не умел идти на компромисс, даже если это было необходимо. Не могла же она взять и грохнуть собственного компаньона, как-то некрасиво... Поэтому вынуждена была отказаться от столь заманчивого предложения.

Ворон посидел еще немного и уехал, а Коваль пошла к своим мужчинам, уже давно вернувшимся с прогулки и пообедавшим без нее.

В детской застала милую картину: Егорка спит в кроватке, сладко посапывая, а Женька сидит на полу рядом с кроватью и задумчиво теребит плюшевую собаку.

– Жень... – прошептала Коваль, чтобы не разбудить сына, – пойдем в каминную.

– А? – вздрогнул Хохол, вырванный из раздумий ее голосом. – Да... иди, я сейчас...

Он поправил одеяло в кроватке, чуть опустил маркизу на окне и вышел из детской, закрыв дверь. Марина стояла на лестнице, и он подхватил ее на руки, поцеловав в нос:

– Что так долго заседали?

– А ты мучился от ревности? – разглаживая пальцем его брови, поинтересовалась она. – Женька, это смешно...

– Мне – абсолютно не смешно! – заверил Хохол, внося ее в каминную и усаживая в кресло. – Я терпеть не могу, когда ты уединяешься с кем-то.

– Ты настолько мне не веришь? – серьезно спросила Коваль, и он кивнул. – Женя...

– Я уже говорил тебе однажды, что с такой бабой, как ты, нужно постоянно по койке рукой шарить.

– Я не изменяю тебе, если ты об этом.

Хохол присел перед камином, чиркнул спичкой, поджигая сухие березовые дрова, сложенные аккуратной горкой, и через несколько секунд пламя уже задрожало язычками, облизывая их. Марина закрыла глаза, откинувшись на спинку кресла, сжала пальцы на подлокотниках. Женькина рука накрыла Маринину, поглаживая:

– Маринка, не сердись на меня, я ведь не умею крутить и притворяться, говорю как есть.

– Я знаю, Женечка. Но ты сейчас неправ. Никого у меня не было, кроме тебя, уже очень давно. Мы живем с тобой как муж с женой, я даже кольцо ношу, которое ты мне подарил...

– Ты носишь его рядом с кольцом Малыша, а живем мы с тобой отдельно, хоть ты и разрешила мне вернуться, – глуховатым голосом перебил Женька, и Коваль открыла глаза, внимательно посмотрев на него.

– Ведь я просила тебя – никогда не заговаривай об этом! Просто не заговаривай, и все!

Хохол замолчал, брови снова сошлись на переносице, на лице появилось упрямое выражение, которого Коваль терпеть не могла. Сев в кресло напротив, он потянулся к бару и достал бутылку водки, налил в стакан почти до края, залпом влил в себя, даже не поморщившись. Марина насмешливо наблюдала, потом поинтересовалась:

– Хочешь, расскажу дальнейший сценарий? Сейчас ты добьешь бутылку, в голову тебе шарахнет, ты рванешь в город, найдешь приключений на одно хорошо известное место. Потом вернешься, засядешь в бильярдной наверху, врубишь «Агату Кристи», и до утра весь поселок не будет спать. Весь – кроме меня. Это взбесит тебя окончательно, и ты снова придумаешь финт сродни тому, что выкинул перед Веткиной свадьбой. Имей в виду – у меня спина до сих пор в полосах, и мне будет очень больно. Потом ты одумаешься, будешь просить прощения и клясться, что больше никогда, ни за что и так далее. Утром тебя посетит похмелье, а к вечеру ты потянешь меня в город, в какой– нибудь клуб. Ничего не упустила? – Она взяла сигарету и снова уставилась на Хохла – он улыбался...

– Я тебя люблю, стерва... я тебя обожаю... Проси что хочешь – все сделаю.

– Не пей больше.

Хохол встал, открыл окно и с размаху швырнул бутылку на крышу гаража.

– Как скажешь. Но и ты тоже не пей сегодня.

– А что за праздник?

– Какой, на фиг, праздник! Вдруг менты все-таки подъедут, не обостряй, – Он сел на подлокотник кресла, обнял ее за плечи, прижался губами к волосам и замер.

И Марине вдруг сделалось безразлично все, что происходит вокруг, все, что случается по ее воле и против нее. Единственное, чего она хотела сейчас, было вот это – обнявшие ее руки Хохла, надежнее которых нет ничего. Коваль потерлась о них щекой и замурлыкала, как кошка, Женька фыркнул:

– Ты чего?

– Соскучилась. И есть хочу.

Он сразу встал и пошел на кухню, вернувшись через десять минут с подносом, на котором стояла Маринина чашка с рисом и пиалка с мисо-супом, украшенным ломтиками семги. Коваль с удовольствием поела, наслаждаясь вкусом любимых блюд, потом откинулась на спинку кресла и проговорила:

– Хорошо-то как, господи! Только бы никто не встрял сейчас – я в нирване и возвращаться не планирую.

Женька усмехнулся, потрепал ее по волосам:

– Котенок, не бывает такого, чтобы тебя из нирваны какой-нибудь урод не вынул.

Чистая правда... Через час приехал Грищук, правда, не при погонах, а так, в штатском. На дружескую беседу.

– Виктор Дмитриевич, чему обязана? – удивленно вскинула брови Марина, вставая навстречу гостю и с опаской поглядывая в сторону сидящего на ковре Егорки.

Мальчик в последнее время приобрел нехорошую привычку называть всех незнакомых мужчин ментами, это искренне веселило Маринину охрану и злило саму Марину. Частое общение с охранниками не могло не сказаться на лексиконе ребенка, и теперь Коваль приходилось зорко следить за тем, чтобы он не сболтнул чего. Но сегодня Егор был слишком увлечен разбором машинки, а потому никак не отреагировал на вошедшего Грищука.

– Не хотел лишний раз дергать вас в управление, Марина Викторовна, решил так заехать, пообщаться.

– Проходите, что ж на пороге-то. – Она указала рукой на кресло и крикнула: – Женя, пусть кто-нибудь заберет Егора!

– Да, сейчас, – отозвался Женька откуда-то сверху.

Грищук устроился в кресле, попросил разрешения закурить, и Коваль подвинула ему пепельницу и зажигалку, ту самую, что сама подарила когда-то Малышу на день рождения и с которой так и не смогла расстаться после его гибели. Грищук повертел ее в руках, разглядывая надпись, закурил.

– Славный мальчик, – кивнул на Егорку, по-прежнему занятого машинкой.

– Да... Женя! Я жду! – крикнула Марина снова, так как никто не торопился увести ребенка и дать ей наконец поговорить.

– Не кричи, я здесь, – Хохол вошел в гостиную, кивнул Грищуку, но руки не подал, сгреб Егорку в охапку и ушел.

– Серьезный охранник у вас, – сказал Грищук, проводив его взглядом, и Марина удивилась про себя: весь город знает, что Жека Хохол ей давно не охранник, а главный мент делает вид, что не в курсе.

«Да и черт с ним, мне-то...»

– Так о чем вы хотели поговорить, Виктор Дмитриевич? – Коваль села в кресло, по привычке вытянув ноги на решетку камина, и Грищук поинтересовался:

– Не боитесь обжечься? Я однажды здорово руку опалил, когда камин растапливал. С тех пор экраном обзавелся.

– Я не люблю экран, предпочитаю живой огонь – так уютнее. И, если можно, давайте ближе к теме, – попросила она, и Грищук заторопился:

– Да-да, вам, наверное, с ребенком хочется пообщаться... Я хотел задать вам один вопрос, Марина Викторовна: как вы думаете, кто организовал налет на ваше казино?

Ей стало смешно – если бы она даже знала это, разве поделилась бы этими знаниями с начальником городской милиции?

– Виктор Дмитриевич, вы же не первый день на службе, правда? Не мне говорить вам, что, знай я, кто это сделал, уже разобралась бы, – Марина потянулась к сигаретам, закурила. – Это все?

– А ведь я помочь хотел, Марина Викторовна. Я не хуже вашего понимаю, кто мог устроить подобное, более того – я знаю точно. Как и то, что вашему телохранителю лучше не появляться пока в городе. Говорить прямо не могу, но позволю себе намек: поступила информация, что на Влащенко готовится покушение. Дальше думайте сами, госпожа Коваль.

Полковник поднялся и пошел к двери, Марина замерла в кресле, не в силах даже поднять глаза. Во-первых, она никак не ожидала от начальника милиции подобного, а во-вторых, мысль о том, что Женьку кто-то заказал, была не из приятных. Все тело сковал страх, такой мерзкий, ледяной и противный, что сделалось тяжело дышать, к горлу подкатил комок, а перед глазами замелькали черные точки. Марина не могла даже пошевелиться, чтобы встать и проводить гостя, не казаться совсем уж хамкой.

– До свидания, Марина Викторовна, – раздалось из прихожей, и она машинально ответила:

– До свидания...

Коваль сидела так очень долго, на нее напало оцепенение, которое ей никак не удавалось сбросить, тело не слушалось, не подчинялось. Хохол, потерявший ее, заглянул в каминную и удивился:

– Ты не чувствуешь, что камин прогорел? – Он взял кочергу и начал ворошить угли. – Ну все, надо заново разжигать. Как ты не заметила?

Не получив ответа, он обошел кресло и присел на корточки перед ней:

– Мариш... ты чего, котенок?

Она вдруг очнулась, обхватила его за шею обеими руками и зашептала в ухо:

– Родной мой, я тебя умоляю: никуда не езди, слышишь – никуда, будь дома, я прошу тебя! Если ты любишь меня хоть немного, ты сделаешь так, как я сказала, Женька... Обещай мне, слышишь?

Хохол даже растерялся от такого натиска. Марина крайне редко позволяла себе такие вот эмоциональные всплески.

– Да что стряслось? – недоумевал он, стараясь отцепить ее руки и заглянуть в лицо, но Коваль не давала. – Что с тобой?

– Я не услышала ответа! – требовательно повторила она. – Пообещай мне!

– Что я должен пообещать? – терпеливо, как у капризного ребенка, переспросил Женька, сумев-таки разорвать кольцо рук на своей шее.

– Пообещай, что ты пока будешь сидеть в поселке и в город не сунешься.

Он смотрел на нее, абсолютно ничего не понимая, хлопал длинными ресницами и молчал, и тогда Марине пришлось рассказать ему о разговоре с Грищуком. Закончив говорить, она закрыла руками лицо и перевела дыхание. Даже просто повторить слова милиционера о том, что Женьку кто-то «заказал», оказалось очень трудным. Ей вдруг показалось, что слова могут материализоваться и киллер вдруг возникнет прямо здесь, в их доме, и тогда она, Марина, не сможет ничем помочь любовнику, никак не защитит его. Однако Хохол заржал так, что она поморщилась, отведя руки от лица.

– И ты всерьез веришь, что меня кто-то заказал? Котенок, это перебор – кому я-то нужен?

– Я не думаю, что начальник городской ментовки стал бы шутить такими вещами, да еще ехать для этого специально в пригород, – резко сказала Коваль, уязвленная тем, что он так легко относится к ее переживаниям.

– Маришка, да выбрось ты эту чушь из головы! – Он обнял ее, поцеловал в нос и снова засмеялся: – Вот выдумала! И сама верит, расстраивается!

– Да, расстраиваюсь, потому что ты единственный родной мне человек в этом болоте! Я боюсь потерять тебя... – пробормотала Марина, уткнувшись лбом в его грудь, и Женька тихо сказал, поглаживая плечо:

– Мариш... мне очень важно то, что ты сейчас сказала. Ты даже не представляешь, что значат для меня твои слова...

– Тогда сделай так, как я прошу, – потребовала она, глядя ему в глаза.

Хохол не мог долго «играть в гляделки», не выносил этих пристальных взглядов исподлобья, словно сверлящих насквозь, заставляющих что-то внутри съеживаться. Ему всегда казалось в такие минуты, что вовсе не Виола является какой-то там ясновидящей, а Марина, умевшая заглянуть в такие потаенные уголки его души, куда он и сам-то редко залезал. Сейчас Хохол почему-то почувствовал, что, даже если она не права, даже если этот разговор только результат ее подозрительности и излишней восприимчивости, он все равно должен подчиниться и сделать так, как требует Марина.

– Да все, все, я никуда не буду ездить, сяду вон в подвале под гаражом и буду там сидеть! – вымученно засмеялся он. – Так будет нормально? Не было счастья, так несчастье помогло – остаюсь дома.

– Да, – кивнула она абсолютно серьезно. – И мне будет совсем спокойно и хорошо.

– Ну, как скажешь. Лишь бы ты была счастлива и спокойна, – продолжал натянуто хохотать Женька, целуя ее лицо.

Коваль прекрасно понимала, что он тут же и забудет о своем обещании, при первой же возможности рванет в город за какой– нибудь ерундой вроде букета для нее или новой машинки для Егора. Такой уж он человек...

Как удалось Грищуку пресечь шумиху вокруг резни в «Госпоже удаче», Марина не знала. Но факт остался фактом – пресса молчала, словно ничего не случилось. Коваль позвонила в управу полковнику через неделю после случившегося и предложила любые услуги, какие понадобятся, на что он только фыркнул:

– Я не беру взяток, Марина Викторовна! И хорошо помню, из-за кого погиб мой предшественник.

Марина покраснела, возблагодарив бога за то, что видеофоны есть пока только за границей. И еще – было интересно, о чем подумал Грищук, раз вспомнил погибшего подполковника Ромашина? Уж точно не о том, о чем она говорила...

Хохол вел себя на редкость спокойно, никуда не рвался, смирно сидел дома, возился с Егором, гулял с ним во дворе, читал книжки – словом, исполнял роль примерного отца и мужа. И только когда Марина с охраной садилась в машину, уезжая в город, он позволял себе выплеснуть злость, пиная то, что попадалось на пути, – от собак до железных ворот. Он завел себе даже огромную макивару, которую с остервенением колотил голыми кулаками, в результате чего костяшки пальцев постоянно были в ссадинах. Хохлу все время казалось, что охрана недостаточно внимательна, что двое телохранителей, неотступно следующих за Мариной, не всегда могут оценить обстановку, что водитель Юрка слишком вольно водит машину, потакая прихоти хозяйки и ее любви к быстрой езде... Да мало ли, что еще мог напридумывать в одиночестве мужик, лишенный возможности постоянно быть рядом с любимой женщиной. Зато когда Марина возвращалась, дома всегда ждал растопленный камин, чашка чаю, сигарета в пепельнице и Хохол, готовый лечь ей под ноги – только бы не уходила больше.

Команда готовилась к началу сезона, заехав на обновленную наскоро базу. Младич неотлучно находился там же, и Комбар с бригадой. Коваль приезжала несколько раз, смотрела тренировки и осталась вполне довольна подбором игроков. Матвей, правда, жаловался на то, что Младич прессует футболистов, запрещая даже звонки домой, а приезжих эта ситуация не устраивает, но Марина поддержала главного тренера:

– Вот начнутся игры, тогда все пойдет по-другому. Приедут семьи, снимем квартиры, а пока главное их дело – форму набирать, а не на телефоне висеть.

– А вы знаете, что он заставил моих пацанов собрать у всех игроков мобильники?

– Собрали? – поинтересовалась она, давясь от смеха, и Матвей кивнул:

– А то! У меня в сейфе лежат, даже бумаги пришлось кое-какие вынуть.

– Круто взялся господин главный тренер! – оценила Коваль, и тут до них донесся голос Младича, раздраженный и недовольный:

– И что?

– Мирослав Йожефович, жена заболела... – говорил кто-то из игроков. – Можно, я хотя бы позвоню?

– А ты ветеринар, что ли? Ну, позвонишь, и дальше? Ей сразу полегчает?

– Да хоть узнаю...

– Я же сказал – нет! – зарычал Младич, и Марина сочла своим долгом вмешаться, выйдя из номера Матвея:

– Что за шум?

В коридоре стоял Младич в своем неизменном «Армани» и один из полузащитников, высокий, худой Паша Литвинов.

– Так что происходит? – Коваль перевела взгляд на футболиста, и тот, потоптавшись, сказал:

– У меня жена заболела, Марина Викторовна, а ребенок маленький совсем. Можно мне позвонить домой, узнать, что там?

Она протянула ему свой мобильный:

– Иди к себе, звони, потом вернешь.

– Спасибо! – едва не выкрикнул он и быстро скрылся в своем номере.

Коваль укоризненно посмотрела на Младича:

– Что ты за зверь, Мирко? Неужели нет исключений?

– Нет! И в следующий раз я бы попросил... – начал он, но она предостерегающе покачала головой, давая понять, что не стоит продолжать дальше.

– А как ему играть, как тренироваться? Ты об этом не подумал?

– Здесь не Смольный институт для благородных девиц!

– Понятно. Но впредь постарайся подходить к каждому индивидуально, хорошо?

Младич отвернулся и пошел к себе, а Марина вопросительно посмотрела на Комбара, и тот тихо сказал:

– У него с женой какие-то непонятки, она вчера приезжала, так ругались – труба просто!

– Ясненько.

В дверь постучал Литвинов, вернул Марине трубку и снова поблагодарил.

– Ну, что дома? – спросила она, и он облегченно выдохнул:

– Да вроде лучше, и теща приехала. Спасибо еще раз, Марина Викторовна!

– Не за что.

Домой она вернулась поздно и сразу почувствовала неладное. Заглянула в гараж и не обнаружила Женькиного «навигатора»... «Башку оторву!» – решила Марина про себя, входя в дом и опускаясь на пуфик в прихожей, чтобы снять сапоги. Каково же было ее удивление, когда из кухни появился Хохол, сел на корточки и привычно взялся руками за голенище, расстегивая «молнию».

– Ты дома? – спросила Марина глуповато, словно не верила глазам и хотела подтверждения.

– А где мне быть? – пожал он плечами, стаскивая сапог и принимаясь за второй. – Ты ж запретила высовываться, вот я и не высовываюсь.

– А джип твой где?

– Севка погнал в сервис, там фара правая что-то подсела, да и жрать он много начал, пусть посмотрят. А ты что долго так? Егор ждал-ждал, да и уснул.

Марина почувствовала укол совести: ребенок совсем редко видел ее в последнее время, постоянно общаясь то с няней, то с Женькой.

– Я завтра никуда не поеду, – пообещала Хохлу и заметила, как он обрадовался этому заявлению. – Побудем все вместе, погуляем.

– Идем, я тебя кормить буду. – Женька помог ей подняться с пуфика, сдернул кожаную куртку и, обняв за плечи, повел в ванную. – Давай ручки помоем, – включив воду, он сам вымыл Марине руки, как будто она маленькая, вытер их полотенцем. – Вот так...

– А фартук повяжешь? – поинтересовалась она, подчиняясь его воле.

– Что за эротическая фантазия? – удивился Хохол.

– Нет, просто ты сейчас меня как ребенка: ручки помоем, кушать пойдем, за папу, за маму! – засмеялась Коваль, и он тоже улыбнулся:

– Ну и что? Может, мне приятно за тобой ухаживать. У меня ведь и нет никого, кроме тебя и сына.

– А баба Настя?

– Это другое. Кстати, надо бы смотаться к ней в выходные, проведать. – Женька усадил ее за стол, поставил приборы, вынул из холодильника блюдо с роллами и салат. – Суп же ты не будешь?

– Не хочу. А сок есть какой-нибудь?

– Только гранатовый.

Марина поморщилась: резкий вкус гранатового сока отбивал все ощущения после роллов, и она предпочитала его не пить, но Женька настаивал, говоря, что с ее бледным видом нужно делать это постоянно. Приходилось подчиняться и выпивать стакан залпом – иначе не выходило, организм отказывался принимать сей полезный продукт. Рука вдруг дрогнула, и несколько капель ярко– красной жидкости потекли по подбородку.

– Как кровь, – пробормотал Женька, протягивая салфетку.

– Страшно?

– Нет. Даже красиво. Тебе, Маринка, все идет, даже то, что другим хуже ножа. Почему ты у меня такая? – Женька осторожно убрал челку с ее лба, пробежал пальцами по щеке.

– Какая? – она перехватила его руку, сплела свои пальцы и его, вонзив длинные ногти в тыльную сторону, прямо в синюю пантеру.

– Моя. Ведь ты моя, Коваль? – он требовательно взглянул ей в глаза.

– Теперь, видимо, да, – вздохнула она, пытаясь освободить руку, но Женька не дал.

– Почему – видимо?

– Жень, я только сейчас начинаю осознавать, что Егора нет больше, – призналась Марина тихо, глядя на стол перед собой. – И что уже никогда не будет, что не произойдет как тогда, на Кипре, помнишь? Он не воскреснет уже, пусть и с другим лицом, с другим именем. Я все отдала бы за это, Женька... за то, чтобы он был жив... Я знаю, тебе неприятно это слышать, но это правда, никуда от нее не денешься.

Хохол молча сгреб ее в охапку и понес в спальню, опустил на кровать и сам лег рядом, обняв:

– Котенок, я ж не дурак, я все понимаю, – сказал он абсолютно спокойно и не зло. – Он был твоим мужем, он любил тебя так, как мне вряд ли суметь. Но я и не пытаюсь заменить тебе его, я хочу быть самим собой, хочу быть нужным тебе таким, как есть.

Марина прижалась к его боку, спрятав лицо где-то под мышкой. Он все правильно сказал, она и сама это знала, и ей было жаль Хохла: неглупый мужик, он прекрасно понимал, что никому в мире не под силу заменить Коваль погибшего Егора. Подсознательно она всегда стремилась найти себе мужчину, способного заменить отца, которого у нее не было, и Егор, будучи старше на четырнадцать лет, справлялся с этим блестяще.

Он относился к ней как к позднему, а потому избалованному донельзя ребенку, прощал и позволял такое, чего ни один другой мужчина не простил бы и не понял ни при каких условиях. Хохол, конечно, по мере сил тоже старался не обращать внимания на многие ее привычки и причуды, но они с Егором были настолько разными людьми...

Если Малыш закрывал глаза на многое, то Хохол мог прицепиться к мелочи, сделать из этого вселенскую трагедию. Их отношения превратились в какую-то маниакальную привязанность, когда порой и вместе невозможно, и врозь так трудно, что хочется выть волком. Причем Марина ощущала это так же сильно, как и Женька. Сколько раз ей хотелось послать его подальше, просто выгнать и больше не пускать обратно... но проходило время, и она понимала, что не выживет одна, без него.

Телефонная трель заставила вздрогнуть и Коваль, и расслабленно лежащего рядом Женьку. Это был Маринин мобильный, но номер на дисплее ни о чем не говорил.

– Не отвечай, – прошептал Хохол, снова прижимая ее к себе, но Марина решила все же узнать, кто это.

– Алло.

– Марина Викторовна Коваль? – официально произнес мужской голос.

– Да, это я.

– Я вынужден сообщить вам, что час назад на северной объездной дороге при взрыве машины погиб ваш телохранитель Евгений Влащенко.

– Кто? – не сразу поняла она.

– Ваш телохранитель.

Марина опустила на одеяло жалобно попискивающую гудками отбоя трубку и растерянно посмотрела на Женьку. Тот приподнялся на локте и поинтересовался:

– Ну, и кто звонил?

– Я вообще ничего не понимаю... – проговорила она, отключая телефон. – Какой-то черт сказал мне, что час назад ты погиб на северной объездной... – И вот тут-то до нее дошло, что случилось...

Коваль, словно уколовшись иглой, вскочила с постели, заметалась по спальне, матерясь во весь голос. Удивленный до немоты Хохол продолжал лежать, успевая только крутить головой направо– налево, в такт ее передвижениям по комнате. Привести Марину в такое возбуждение могла только из ряда вон выходящая новость, касающаяся ее лично либо кого-то из ее близких. Фраза о собственной гибели прошла мимо Женькиных ушей, он даже внимания не обратил на это. А Марина все продолжала метать молнии, и это уже начало напрягать Хохла. Наконец она остановилась прямо перед ним и проорала в самое лицо:

– Надеюсь, теперь ты понимаешь, что Грищук был прав на все сто?! И что это просто случайность, что вместо тебя сегодня погиб Сева?! Потому что все знают, кто ездит на «навигаторе»?! Ты понимаешь, что могло произойти, если бы ты сам поехал на сервис?!

Хохол дернул ее за руку, усаживая на колени, прижался лицом к груди и проговорил виновато:

– Маришка... гадом буду – был не прав. Черт, Севку жалко...

– Жалко... – в унисон повторила Марина, успокаиваясь немного. – Надеюсь, больше ты не станешь лезть на рожон, мой дорогой? Понимаешь теперь?

Он промолчал, но Коваль видела, какое впечатление произвела на него эта информация, хотя Хохол изо всех сил старался не подать вида.

– Теперь малец наш остался без охранника, – глуховато проговорил Женька. – Черт, подставил я Севку...

– Не казнись. Найдем виновного – накажем так, чтоб другим неповадно было, – мрачно пообещала Марина, прекрасно понимая, о чем сейчас говорит Женька.

Сева был, пожалуй, единственным человеком в ее охране, кому она могла без боязни доверить сына. Спокойный, надежный и невозмутимый, он сумел удивительно быстро найти общий язык с непоседливым мальчиком, мог играть с ним на равных, катал на санках... И вот теперь его не стало, и как Егорка воспримет отсутствие дяди Севы, неизвестно. Но что же все-таки случилось, как именно погиб охранник? Нужно позвонить Грищуку и узнать, а сил нет – все эмоции выплеснулись на голову Хохла. Но то облегчение, которое Марина испытала, увидев его дома, было несравнимо ни с чем. Он жив – и важнее этого ничего быть не может.

– Женька, я тебя прошу: не заставляй ты меня волноваться еще и за тебя. – Коваль взглянула в его глазищи и увидела в них выражение покорности – в кои-то веки...

– Да ты сама-то не подставлялась бы, – он прижал ее к себе. – У меня минуты нет спокойной, когда ты в город уезжаешь, я боюсь к телефону подходить, чтобы только не услышать какую-нибудь жуткую новость. Знаешь, мне было бы легче, если бы ты уехала куда-нибудь, – признался он вдруг, заглядывая ей в глаза. – Котенок, может, поедешь к бабке? Я понимаю, это не Англия и не Кипр, но ведь там вполне можно немного пожить, отдохнуть? Мариша, подумай...

Она только вздохнула – как могла уехать сейчас, когда столько всего крутится, когда команда вот-вот начнет играть, когда стройка едва дышит и с казино опять какие-то проблемы? Конечно, было бы неплохо оказаться в деревне у бабы Насти, в ее большом доме, просто пожить там пару недель с Егоркой, но это, увы, несбыточная мечта.

Буквально через пару недель Марине позвонил Ворон и пригласил на турнир по боям без правил. Коваль удивилась: терпеть не могла этот вид спорта, даже то, что Малыш когда-то в молодости баловался подобными вещами, тогда еще запрещенными, не делало ее фанаткой. Но Мишка настаивал, говоря, что есть у него тема для обсуждения. Пришлось собираться. Женька просительно посмотрел на нее, и Марина не выдержала, кивнув, чтобы собирался. Ему, привыкшему к свободе, было очень тяжело постоянно сидеть дома взаперти, не имея возможности пойти туда, куда он хочет, и делать то, что он привык.

– Как на киче, ей-богу! – жаловался он. – Только конвоя не хватает.

– Надо будет – приставлю.

– Куда едем-то? – поинтересовался Женька, собираясь выйти из каминной, где они сидели.

– А тебе не все равно? Ты ж давно нигде не был, – поддела она, вставая из кресла и направляясь в свою гардеробную. – Ворон пригласил в «Спартак» на бои без правил.

– Ого! – оценил Хохол. – Классная штука, между прочим.

– Думаешь? – с сомнением переспросила Марина, поднимаясь по лестнице на второй этаж, и идущий за ней следом Женька подтвердил:

– Уверен. И тебе понравится, по-моему.

– Не разделяю твоей уверенности, но посмотрим, посмотрим...

Маринина охрана была под впечатлением от гибели Севы, все ходили мрачные и пришибленные. Коваль вполне понимала их состояние, ей и самой не хватало рыжего спецназовца.

Водитель Юра удивленно вскинул брови, увидев идущего к машине Хохла в черном строгом костюме:

– Жека, и ты с нами?

– Нет, это вы со мной. Тачку проверял, нормально все? – Он пнул переднее колесо носком ботинка, и Юрка дернулся, как будто сам получил по ноге.

– Жека, да все в порядке, я ж за ней как за бабой слежу!

– Ну да, ну да, – пробормотал Хохол, оглядывая машину со всех сторон. – Смотри, Юрец, если что – не посмотрю, что кенты мы с тобой.

Юрка только фыркнул – напоминать ему про машину было делом абсолютно глупым и даже бестактным, маринин джип он любил нежно и трепетно, и в самом деле как женщину.

Коваль спустилась по ступенькам крыльца, постояла немного, задрав голову вверх и махая рукой Егорке, торчащему вместе с няней в окошке детской на втором этаже, подошла к машине:

– Готовы?

– Сами поведете, Марина Викторовна? – с опаской спросил Юрка, глядя на ее сапоги без каблука и узкие кожаные брюки, но хозяйка успокоила, отказавшись, и он перевел дух.

Женька сел рядом с Мариной, предоставив первое сиденье Гене, и они поехали в город.

Хохол всю дорогу держал ее за руку, перебирая пальцы и покручивая кольца, а потом вдруг прошептал на ухо:

– Ты знаешь, а мне кентуха один предложил тебе подарок сделать.

– Какой?

– Скажу, но ты не смейся, ладно? Он песню написал, специально для тебя...

Марина даже не нашлась, что сказать на это. Про приятеля этого она знала давно, вместе с Женькой они мотали второй срок, а потом Жора исполнял шансон в одном из московских ресторанов. Песни он писал хорошие, и Марина даже всерьез подумывала предложить ему денег на раскрутку. Пока думала, нашелся добрый дядя-продюссер, запустивший Жорика на орбиту шоу-бизнеса, и теперь он стал довольно известным в узких кругах любителей «блатного шансона» исполнителем. Он даже как-то приезжал к ним. Женька тогда долго не решался попросить Марину принять гостя, но она никогда не возражала против его общения с кем-либо. Жора оказался очень интересным человеком, даже застенчивым. Он прожил неделю и оставил о себе только приятные воспоминания. Вечерами они сидели в каминной, и гость иногда брал гитару и пел что-нибудь, резко отличавшееся от его обычного сценического репертуара. Марине нравились его романтичные песни, его низкий, хрипловатый голос, очень напоминавший голос Хохла. Иногда они пели дуэтом, и Коваль посмеивалась, предлагая Женьке сменить профиль деятельности и поехать на гастроли вместе с Жорой. Хохол только усмехался:

– Я бы и рад, но кто тогда за тобой присмотрит? Ведь только мне под силу, больше-то некому. Так что Жорке придется справляться с фанатками без меня.

Но пел он и в самом деле хорошо.

Жора мало пил, все больше гулял по поселку и окружавшему его лесу, бродил то в одиночестве, то с кем-то из охранников, если Хохол был с Мариной в городе, и постоянно черкал что-то в небольшом блокноте. Женька потом рассказывал, что в телефонном разговоре Жора сказал, что обязательно напишет песню для Марины. И вот, значит, сдержал слово...

– И когда послушать можно будет?

– Когда спою и запишу.

Коваль просто лишилась дара речи, только глазами хлопала, удивленно разглядывая своего любовника, а он спокойно продолжал гладить ее пальцы, как будто и не говорил ничего.

– Жень... – наконец обрела Марина способность к произнесению звуков и, освободив свою руку из Женькиной, повернула к себе его лицо. – Ты серьезно?

– Ты много еще чего обо мне не знаешь. – Он улыбнулся и поцеловал ее. – Я потому и злился все это время, мне же в студию надо, я давно уже договорился, а тут такая фигня...

– О-о, я теперь ночами спать перестану! – простонала Коваль, просительно заглядывая ему в глаза. – Ну хоть намекни, про что песня, ну, Жень...

Он только рассмеялся и покачал головой отрицательно, и Марина зашипела, как рассерженная кошка, но и это не помогло, Хохол больше не сказал ни слова. Уже на входе в спортивный клуб она сделала еще одну попытку, а Женька только снова посмеялся, сказав, что она может на куски его резать, но он все равно не признается.

– Тогда... тогда я сейчас выберу самого огромного мужика из тех, кто будет участвовать в боях, и в качестве приза ему отдамся, вот! – пригрозила Коваль, и Хохол только фыркнул:

– Ага, попробуй! Его просто грохну, а тебя... ну, с тобой тоже что– нибудь придумаю.

Она засмеялась, потрепав его по бритой голове, и Хохол тоже улыбнулся, помогая ей выйти из джипа. Гена двинул вперед, Юрка остался в машине на стоянке, не забыв буркнуть о том, что кому-то все, а кому-то опять охранять тачку.

– Я тебе пирожок принесу, – пообещал Хохол, обняв Марину за талию и увлекая ко входу в спортклуб.

Музыка, несущаяся из огромных динамиков, так ударила по ушам, что Коваль сморщилась от неприятного ощущения. «Как здесь можно о чем-то разговаривать, когда я вон даже Хохла, наклонившегося ко мне, не слышу?».

– Что? – прокричала она, вопросительно глядя на него, и Женька, нагнувшись к самому уху, повторил:

– Я говорю – Ворон сидит перед самой клеткой, не видишь, что ли?

– Я еще и не слышу ничего! Это что – постоянно так будет?

– Нет, бои начнутся – выключат, тогда зрители орать будут! – объяснил Женька, направляясь в обход огромной клетки, заменяющей ринг, к столу, за которым восседал Ворон с молодой, красивой блондинкой.

Это была его очередная пассия, местного разлива фотомодель Ксения Короленко, мисс N-ска прошлого года выпуска. Марина подозревала, что не без Мишкиного участия получила девочка этот титул, да, скорее всего, так и было. Хотя, если уж быть совершенно объективной, Ксюша – настоящая красавица, причем все свое, натуральное: и волосы, и лицо, и даже грудь, что по нынешним временам вообще штука исключительная. Судя по выражению Мишкиного лица, он очень гордился подобным приобретением, да и немудрено.

– Добрый вечер. – Марина улыбнулась и села рядом с Вороном, отметив, как напряглась девочка, наблюдая за их братскими поцелуями. – Здравствуйте, Ксения.

После подобного личного приветствия та немного расслабилась, даже улыбка стала абсолютно естественной:

– Здравствуйте, Марина Викторовна.

– О, давай без этого! – попросила Марина. – Мы же не впервые видимся, правда? Можешь звать меня по имени.

Ворон удивленно посмотрел на Коваль, но она проигнорировала: во-первых, терпеть не могла этих псевдосветских расшаркиваний, а во-вторых, обращение по имени-отчеству напоминало ей о том, что возраст уже весьма далек от двадцатилетнего.

– Что будешь пить? – наклонился к ней Хохол, и Марина укоризненно посмотрела на него: что за странный вопрос, как будто первый день с ней! – Понял, – засмеялся он, жестом подзывая официантку. – Текилу и водку.

– «Маргариту»? – уточнила девочка, и Женька повторил:

– Текилу. Чистую. И лучше – «Хачиеду».

– Давай сначала бой посмотрим, а потом, в перерыве, пошепчемся, – нагнулся к ней Ворон, и Марина согласно кивнула.

Она никогда не могла понять, что так привлекает людей в подобных зрелищах. Что за удовольствие смотреть, как двое запертых в клетку мужиков молотят друг друга, разбивая в кровь морды и кулаки? А народ вокруг, распаленный зрелищем, орет все громче и громче, подбадривая фаворита и награждая презрительными эпитетами аутсайдера, и даже женщины ведут себя так же, как мужчины. Уж на что Коваль не была слабонервной и не боялась крови, но ее почему-то увиденное привело в какой-то брезгливый ужас, вызвало острое желание уйти отсюда и больше никогда не поддаваться на уговоры посетить подобное мероприятие.

Она встала из-за стола, провожаемая удивленным взглядом Ворона, прихватила сигареты и пошла к выходу. Хохол рванул было следом, но Марина жестом оставила его за столом, поманив пальцем Гену. Они вышли в холл, Коваль села на резную скамью и закурила. Гена стоял рядом, оглядываясь по сторонам.

– Сядь, не мелькай, – попросила хозяйка, похлопав рукой по сиденью, и он послушно опустился рядом. – Ты, смотрю, тоже не в восторге.

Лицо телохранителя скривилось в брезгливой гримасе:

– И не говорите, Марина Викторовна! Мне в свое время тоже предлагали, я ж в юности боксом занимался, разряд даже имею.

– Отказался? Почему? – с интересом спросила Коваль.

– Да как – «почему»? Противно это – мочишь кого-то на потеху обожравшимся уродам... простите, – спохватился Гена, но она только улыбнулась, прекрасно понимая, что не ее имел в виду телохранитель. – Там ведь тоже кухня своя, никто не поставит двух равных по силам бойцов в один спарринг, обязательно кто-то из них заведомо слабее, чтобы кровь была, чтобы нокаут. Иначе публике неинтересно.

– Ты знаешь, мне это все сейчас Древний Рим напомнило, гладиаторов, – сказала Марина, бросая окурок в урну. – И те, кто сидят в первом ряду перед клеткой, считают себя в праве решать судьбу тех, кто находится там, внутри. Странно, да? Хотя, если разобраться, вся жизнь так устроена: кто-то в клетке, а кто-то в первом ряду. А иногда местами меняются...

– И главное, чтобы это случилось как можно позже! – улыбнулся Гена, вполне уловив ее мысль.

– Точно. Пойдем, а то Женька нервничать начнет. – Коваль поднялась с лавки, опираясь на протянутую руку телохранителя, и они вернулись в зал, где в клетке уже находились другие бойцы.

Белое покрытие пола было в кровавых потеках, видимо, замыли в перерыве между боями.

– Кто выиграл? – поинтересовалась Марина у Хохла, и тот небрежно бросил:

– Мамонт. Ну, здоровый блондин, Ветка еще таких любила раньше.

Упоминание о подруге было не совсем к месту, однако Коваль промолчала, понимая, что это Женька в очередной раз проверяет ее.

Тем временем раунд закончился, и по рингу прошлись две девицы с табличками в руках. Одна из них остановилась прямо напротив их стола и вызывающе демонстрировала сидящему перед ней Хохлу свою довольно красивую грудь, едва прикрытую крошечным блестящим бикини. Высокая блондинка с хорошими формами и приятным лицом. Марина исподтишка наблюдала за выражением Женькиного лица и вдруг с грустью констатировала, что даже не испытывает никаких эмоций по поводу того, что ее любовник не без интереса разглядывает девушку.

– Хочешь, я сделаю тебе подарок, дорогой? – настолько громко, чтобы слышала и девица тоже, спросила она, и Хохол дернулся:

– Что?

– Я говорю – если ты ее хочешь, то получишь.

Откинувшись на спинку кресла, Марина взяла сигарету и щелкнула золотой зажигалкой, насмешливо глядя на опешившего и не знающего, как реагировать, Хохла. Она ни секунды не сомневалась, что девочка, оценив опытным взглядом ее прикид, украшения и манеры, конечно же, с радостью согласится на любое предложение. Они здесь за этим и разгуливают, чтобы себя подороже продать – на ночь или, если повезет, на какой-то более долгий срок. О, как же упоительно было наблюдать за муками любовника, разрывающегося сейчас между Мариной и тягой к молодой девице! Коваль получила даже своеобразное удовольствие от зрелища...

– Ну, что же ты? Решайся, – подстегнула она, положив свою руку поверх Женькиной и поглаживая его запястье. – Я не шучу, я ведь вижу – ты ее хочешь.

Неожиданно для нее Хохол встал и стремительно вышел из зала, не произнеся ни слова. Марина пожала плечами и сделала жест девице, чтобы уходила – сделки не будет, клиент соскочил.

«Интересно только, куда рванул».

Ворон отвлекся наконец от своей Ксюши и пересел ближе к Марине.

– Я по стройке хотел с тобой обсудить.

– Обсуди, – рассеянно проговорила она, вертя в пальцах зажигалку.

– Давай сменим бригады, поставим нового прораба.

– Открыл Америку. – Коваль вздохнула. – Ты думаешь, это сразу сдвинет дело с мертвой точки? Уверяю тебя, что нет. Подозреваю, что рабочим просто приплачивают за саботаж, им ведь в первую голову невыгодно простаивать, ты сам посуди. У них оплата сдельная. А раз сидят – значит, есть на что жить. Вот и прикинь, что нужно сделать.

– Взять твоего компаньона за ноги и выбить из него дурь, как пыль из ковра, только и всего, – отрезал Мишка. – И я займусь этим сам, раз ты не хочешь светиться.

– Как знаешь.

Ее вдруг охватило равнодушие ко всему, что происходит, да нее дошло, что она сделала: унизила Хохла, опустила его на глазах у какой-то дешевой девки. В очередной раз она забыла, что перед ней не Егор Малышев, с которым у них были такие вот свободные отношения и который закрывал глаза на ее причуды и в подобной ситуации легко поддержал бы ее шутку и согласился. Нет – перед ней был Жека Хохол, отмороженный уголовник со своими понятиями о том, что можно, а чего нельзя. И она переступила какую-то черту, за которую Хохол не зашел бы ни при каких обстоятельствах, да еще сделала это прилюдно...

И вряд ли сегодня он вернется домой. Марина бы не вернулась на его месте.

Потеряв интерес ко всему разом, она извинилась и пошла к выходу, взяв под руку Гену.

– А Жека где? – спросил Юрка, заводя двигатель.

– Не знаю. Поехали домой, – скривилась хозяйка.

– Ждать не будем?

– Ты глухой? Домой, я сказала!

Юрка пригнулся к рулю, словно ждал оплеухи, и джип рванул со стоянки в сторону выезда из города. Марина задремала на заднем сиденье, в душе продолжая укорять себя за стервозность и любовь к экспериментам.

«Нашла же, с кем поиграть – с Хохлом! Дура...»

В коттедже свет не горел, значит, Егорка спит, уложенный няней, и сейчас Марина тихонько поцелует его, сонного, в носик, и тоже пойдет спать. Одна. И сама виновата, как ни крути. Она отвыкла от мысли, что каждому терпению приходит предел и любой человек, как сильно бы он ни был привязан к тебе, рано или поздно устает терпеть и подчиняться твоим причудам и выходкам. Вот и Хохол не вынес...

Сбросив в прихожей сапоги, Марина отпустила Гену отдыхать, а сама, стараясь не шуметь, на цыпочках поднялась по лестнице в детскую. Поцеловав спящего сына, полюбовалась его хорошеньким личиком, во сне становившимся просто ангельским. Таких херувимчиков рисуют на Рождественских и Пасхальных открытках...

Не зажигая света в спальне, она прошла в маленькую душевую, расположенную рядом, постояла немного под струями воды, потянулась за полотенцем. Халат куда-то пропал, видимо, остался на пуфике у кровати, ладно, так дойдет. Пошарив рукой по тумбочке, Марина не нашла пульт от телевизора и решила просто завалиться спать, что и сделала, подпрыгнув в ужасе, едва рука коснулась кого-то, лежащего на кровати.

– Не ори, ребенок спит! – раздался мрачный голос Хохла, и Коваль едва перевела дух.

– Ты совсем спятил! Я чуть от страха не умерла! – выдохнула она, опускаясь на постель и обнимая его, но он отодвинулся:

– Я не в настроении.

– Я тоже, – заверила Марина, повторив попытку.

– Тогда не трогай меня. Я не хочу разговаривать с тобой. – Хохол оттолкнул ее руки и отодвинулся на самый край кровати.

– Я понимаю, – прошептала она вмиг севшим голосом. – Женя... прости меня, если сможешь, я больше никогда не позволю себе...

– Позволишь. И в этом вся ты, Коваль. Тебе нравится унижать того, кто предан тебе, нравится демонстрировать свою власть, – с горечью выговорил он, переворачиваясь на спину и по привычке забрасывая руки за голову.

Она легла лицом ему на грудь и покаянно прошептала:

– Я клянусь тебе всем, что мне дорого, – никогда больше... Женя...

Он вздохнул, обнял ее, прижав к себе, поцеловал в макушку:

– Все, спи. Давай забудем об этом разговоре и об этом вечере тоже. И запомни: я никогда не поведусь на такое. Никогда не выберу между тобой и какой-то телкой за сто баксов. Запомни это на всю жизнь и больше не проверяй меня на гниль.

Марина подняла голову, взглянула в его лицо, чуть освещенное блеклым отблеском уличного фонаря в оконном стекле. Возможно, она не ревновала его, не испытывала каких-то безумных чувств – но и потерять тоже не хотела. Чувство собственности...

Хохол не мог сердиться на нее долго, его порывов хватало от силы на пару часов, а потому ночью он разбудил ее поцелуем в шею и шепотом:

– Котенок... ты спишь?

– Уже нет...

Марина повернулась к нему и обняла, просунувшись под руку и вдыхая ставший уже родным запах разгоряченного постельным теплом тела.

– Не сердись на меня, мой мальчик, ты ведь знаешь, что я не хотела тебя обидеть, просто не подумала, как это выглядит со стороны. А тебе понравилась эта девчонка, я заметила... – посмотрела на него из-под нависшей на глаза челки и прикусила нижнюю губу в ожидании ответа.

Хохол молчал, но Коваль видела, что он улыбается, довольный ее словами. Разумеется, девица в клубе ему понравилась... И если бы не было в его жизни Марины, то аппетитная телочка не ушла бы из рук. Но зачем, как говорится, намазывать на хлеб баклажанную икру, когда рядом стоит ваза с черной? Однако извинения Коваль Хохлу безусловно польстили. Она крайне редко признавала свои ошибки, а уж чтобы сказать «извини меня» – такое вообще по пальцам можно было перечесть. Не кривя душой, Женька сказал:

– Нет, Маринка, я не стал бы с ней... давай договоримся, и ты никогда больше не будешь разводить меня на такое.

– Как скажешь...

– А теперь... – Он прищурился, чуть прикусил нижнюю губу, и у Коваль все заныло от предвкушения, но Хохол развернул ее спиной к себе, крепко прижал и пробормотал: – Спать давай, скоро уже утро...

Марина фыркнула, но подчинилась, прижавшись лицом к его руке. Присутствие Женьки всегда успокаивало, давало возможность расслабиться и не думать ни о чем, не волноваться за собственную безопасность.

– Наталья Марковна, гулять без Гены не выходите! – Марина стояла в прихожей, поправляя волосы перед большим зеркалом, и давала последние распоряжения няне и Даше.

Наталья Марковна кивнула, хотя по лицу было видно, что перспектива гулять под опекой сурового на вид охранника ее не очень обрадовала. Но хозяйка была непреклонна, и спорить с ней няня не рискнула. Хохол мрачно наблюдал за Мариной. Он был не очень доволен ее отъездом в город, злился по привычке, но возражать не мог. Она это заметила, подошла ближе, жестом отпуская няню и домработницу, встала на цыпочки и обняла его за шею:

– Я недолго, обещаю...

– Будь осторожнее, я очень тебя прошу, – тихо проговорил Хохол, глядя ей в глаза. – Подумай о нас с сыном, ладно? – Его губы прикоснулись к Марининой щеке. – И позвони, когда приедешь в офис.

– Ты стал как папашка! – улыбнулась она, отвечая на его поцелуй. – Не волнуйся, все будет в порядке.

Поскольку Гена теперь перешел в разряд охранников маленького Егора, с Мариной ехали Данила и еще трое парней из бригады Комбара. В свете последних событий Матвей смог исполнить свою давнюю мечту и приблизиться к Коваль, хотя раньше не входил в число доверенных людей. Но его работа с командой и то, с какими суммами имел дело Матвей, отчитываясь за каждую копейку, дало ему эту возможность. Сегодня Марина собиралась навестить одного из своих «подопечных», которому помогла решить проблемы с санэпидстанцией, а благодарности за труды так и не дождалась – владелец кафе отдал ей только первую половину оговоренной суммы. Коваль терпеть подобное нахальство не собиралась.

– Даня, – обратилась она к охраннику, уже сидя в машине. – Ты позвонил пацанам?

– Конечно, Марина Викторовна, – откликнулся он. – Они к кафе подъедут.

– Отлично, – пробормотала Марина, уже отвлекшаяся от вопроса и рассеянно наблюдавшая за мелькающими деревьями.

Разумеется, в ее планы не входило разносить вотчину задолжавшего ей коммерсанта, как бывало раньше, но и спускать ему просто так она тоже не собиралась, а потому небольшой погром вполне способен был решить проблему. На подобные мероприятия Марина всегда брала только молодых, сама из машины не выходила, заставляя водителя парковаться так, чтобы и машину не было видно. Во время подобных «операций» Наковальня изменяла своей привычке и пересаживалась из приметного и единственного в городе «Хаммера» в серебристый «Лексус», принадлежавший раньше Малышу.

Сегодняшний день исключением не стал. Марина курила в открытое окно джипа и ждала. Данила отправился в кафе вместе с двумя комбаровскими, решительно отодвинул стоящего у входа охранника:

– Мы к хозяину.

– А... – начал было одетый в ливрею мужичок, но Данила, резко повернувшись, прижал палец к губам:

– Т-с-с! Помолчи – прохладно, горло побереги.

Они втроем вошли кабинет, и Данила без лишних слов объяснил его владельцу, что долги нужно отдавать, а те, кто об этом забывают, платят еще и неустойку.

– Но у меня сейчас просто нет таких денег, – оправдывался толстый, обрюзгший, хотя и молодой еще мужчина. – Я отдам обязательно, вы передайте Марине Викторовне...

– Ты не понимаешь, – терпеливо объяснял Данила, развалившись в кресле перед суетливо шарящим по столу руками владельцем кафе. – Ты не понимаешь. Я не могу передать твои слова Марине Викторовне просто потому, что тогда у меня не останется выбора: она велит наказать и тебя, и меня. А я не такой дурак, чтобы пойти против своей хозяйки – жизнь-то одна. Поэтому давай с тобой подумаем, как нам быть. – Он поднялся из кресла, обошел стол и обнял растерявшегося совсем коммерсанта за плечи. – Я тебе советую – вот честно, просто как друг советую – отдай то, что должен, и будешь спать спокойно. Сколько ты остался должен, тридцатку зелени? Я тебя умоляю – это ж пустяк для нормального ресторатора, твое кафе стоит в отличном месте, даже сейчас, днем, в зале очень мало пустых столиков. Так подумай – стоит ли терять все это?

– Я и так отдал слишком много, – пробормотал хозяин, не глядя на Данилу.

– Много? Тогда разруливал бы свои проблемы сам, не прибегая к посторонней помощи! – мгновенно перестал быть добрым советчиком Данила. – Значит, сроку тебе – сутки, не вздумай в ментовку прогуляться – на фонаре вздернем!

Данила вышел из кабинета, кивнул сидевшим за барной стойкой пятерым молодым парням в кожанках, и те в считанные секунды разгромили весь бар. Только бар, ничего больше, но и этого вполне хватило, чтобы засыпать стеклом и залить дорогим спиртным пол. Данила удовлетворенно полюбовался зрелищем, похлопал в ладоши, как на концерте, и велел парням убираться из кафе. Сев в «Лексус», он повернулся к Марине и доложил:

– Порядок, Марина Викторовна, срок дал до завтра, думаю, что все будет нормально.

– Так кого ждем? Ментов? Поехали отсюда, – велела Коваль, чуть толкнув в плечо зазевавшегося водителя.

Они быстро скрылись в ближайшем переулке, и Данила поинтересовался:

– Домой?

– Нет, раз уж мы начали разгребать навоз, так давайте до конца все доведем. Поехали в «МБК», пообщаемся с нашим дорогим Иваном, – решительно заявила Марина, решив одним махом разобраться со своими делами и спокойно провести выходные в кругу семьи, с сыном и Хохлом.

Офис «МБК» находился на прежнем месте, в огромном сером здании бизнес-центра. Марина хорошо помнила свое ощущение, возникшее во время первого посещения этого места... И на стоянке раньше всегда стояла красная «Ауди»... Малыш был очень постоянен в своих пристрастиях – машины, одежда. Женщина. Да, какие связи ни заводил Егор Малышев, но всегда возвращался к той единственной женщине, лишь рядом с которой ему было по-настоящему хорошо.

Марина вздохнула, задержавшись на крыльце, потом толкнула тяжелую дверь и пошла к лифту. Данила следовал за хозяйкой на небольшом расстоянии, но перед приемной на седьмом этаже опередил Марину и открыл ей дверь.

Секретарша за большим столом была не та, что работала здесь при Егоре и затем при Коваль. «Новая метла метет по– новому!» – усмехнулась про себя Марина и поинтересовалась:

– Иван Васильевич у себя?

Девушка захлопала густо накрашенными ресницами, придала личику умное выражение:

– А вам назначено?

– Сейчас будет! – опередил Маринин возглас Данила и открыл дверь кабинета.

Коваль вошла и решительно направилась к столу, за которым, погрузившись в бумаги, восседал Иван. Она ногой выдвинула стул, села, забросив ногу на ногу, вынула сигареты. Хозяин кабинета воззрился на нее удивленно:

– Марина? Ты ко мне?

– Нет, я покурить, – невозмутимо сообщила она, закуривая.

Иван опешил. Марина выпустила дым ему в лицо и поинтересовалась:

– Как дела, Ваня? Все хорошо у тебя?

– Ну... в общих чертах...

– А в конкретных? Как бизнес? Процветает? – продолжала ерничать Коваль, стряхивая пепел прямо на ковер. – Смотрю, ты здорово расслабился, решил против меня попереть? Не борзо начал?

– Не пойму, о чем ты, – глядя куда-то мимо Марининой головы, произнес Иван.

– О чем? – Резким движение Марина схватила его за галстук, затягивая узел на шее так, что лицо компаньона стало сначала красным, а потом и свекольным. – О чем? Да о том, что ты, тупой скунс, загнал на мой объект толпу нелегалов, за которых я, кстати, заплатила одуренный штраф ментам и миграционной службе! И о том, что рабочие получают деньги не за выполненную работу, а за простой! – Заметив, что у Ивана начали закатываться глаза, она чуть ослабила хватку. – Ну, дыши давай, а то подохнешь раньше времени! – Выждав пару минут, Марина продолжила: – Так что? Будешь что-нибудь мычать в оправдание? Или мне позвать сюда своих парней? Они не будут так деликатны, как я.

Иван затряс головой, обещая не молчать, и Коваль выпустила галстук. Мужчина мешком рухнул в кресло, хватая ртом воздух и пытаясь восстановить дыхание. Марина взяла новую сигарету, закурила и уставилась в бурое лицо:

– Ну?

– Я... я не виноват, честное слово... – все еще задыхаясь, выдавил он. – Меня... мне... угрожали, обещали... семью...

– Что? – нетерпеливо подстегнула Марина, постукивая по столешнице ногтями.

– Ко мне приезжал мужик какой-то... противный такой, и глаза у него... как прокисшие...

«Кадет», – облегченно подумала Коваль, поняв, что сейчас все ее проблемы решатся: конкурент мертв, а в одиночку Иван вряд ли станет продолжать испытывать ее терпение.

– Расслабься, Ваня, – насмешливо глядя на него, проговорила она. – Теперь ни тебе, ни твоей семье ничего не угрожает. И больше не смей идти против меня, уяснил? То, что ты испытал сегодня, всего лишь маленькое предупреждение. И лучше тебе не знать, что бывает, когда я сержусь.

Коваль встала, небрежно похлопала собеседника по щеке и пошла в приемную, бросив там секретарше:

– Водички шефу принеси, что-то душно у него в кабинете.

Данила открыл ей дверь и вышел следом и только в машине осмелился спросить:

– Все в порядке, Марина Викторовна?

– Да, Даня, все хорошо. Домой.

Завернув по дороге в «Стеклянный шар» и обеспечив себе удовольствие на весь вечер, Коваль расслабилась на заднем сиденье джипа и представила, как они с Хохлом проведут время перед камином, уложив спать Егорку. Но сперва – в душ, в душ, и долго стоять под водой, смывая с себя весь этот день, всю грязь, в которую пришлось окунуться. С возрастом все невыносимее становилось это противное, липкое ощущение, возникавшее всякий раз, когда приходилось делать что-то самой. «Я старею, – равнодушно думала она, затягиваясь сигаретным дымом. – Раньше меня это не угнетало, я просто не замечала того, что делаю, и того, как делаю. А теперь... Совесть, что ли?»

Когда «Лексус» плавно остановился во дворе, у дверки моментально оказался Женька, подхватил Марину на руки:

– Где так долго была?

Она болтала ногами в замшевых сапогах, обнимая крепкую шею любовника, и была совершенно счастлива.

– Сын где?

– С Геной дом строит, – ответил Хохол, прижимаясь лицом к ее щеке и вдыхая тонкий аромат духов. – Няня уехала уже, а они все играют. Генка сам увлекся, по-моему. Так что у тебя есть время сходить в душ...

Он внес Марину в дом, снял с нее сапоги и куртку. Она подчинялась, получая удовольствие от Женькиной заботы, от его внимания. Марина привыкла к его рукам, осторожно снимающим с нее одежду, к выражению его лица, когда он смотрел на нее, и в такие моменты любой из знавших Хохла близко поразился бы разительной перемене, происходившей с ним.

В детской полным ходом развернулось строительство. Маринин племянник подарил Егору огромный конструктор, и теперь мальчик вместе с охранником возводил высокую башню. Обернувшись на звук открывшейся двери, Егорка увидел мать и заголосил:

– Мамуя!

– Иди ко мне. – Марина присела на корточки, и сын мгновенно забрался к ней на руки, прижавшись всем тельцем и запуская ручки в прическу. На пол полетели шпильки, длинные Маринины волосы рассыпались по спине. – Все, управился? – Она пошлепала Егорку по спине, и тот рассмеялся.

Хохол наблюдал за ними с улыбкой, и лицо его светилось от нежности. Коваль встала и повернулась к нему:

– Ты чего?

– Да так, – протянул он. – Смотрю на вас и думаю: а ведь это твой сын, Маринка.

– Конечно. И никто, слышишь, – никто не посмеет в этом усомниться.

Коваль прижала к себе ребенка так, что тот недовольно закряхтел и стал вырываться. Марина опомнилась и поставила сын на пол:

– Ну, собирай машинки, купаться пора.

Пока Егорка вместе с Геной ликвидировали завалы в детской, Марина прошла к себе в спальню, сбросила вещи прямо на пол и вошла в душевую кабину. С ожесточением намыливая тело мочалкой, она хотела поскорее избавиться от воспоминаний о сегодняшних визитах.

«Ну почему, почему люди никак не хотят по-хорошему? Разве это так сложно? Просишь об услуге – значит, заведомо понимаешь, что она должна быть оплачена в срок! Значит, принимаешь условия этого негласного соглашения! Так к чему потом вот эти сложности? Ведь явно сидит сейчас этот ресторатор и пьет водку, чтобы снять стресс от близкого знакомства с моими ребятами! А заодно и убытки подсчитывает от разгрома бара. Ну, и что стоило ему сделать все правильно и избавить себя от подобного времяпрепровождения?»

Не найдя, как всегда, ответов на свои многочисленные вопросы, Коваль выключила воду и потянулась за полотенцем.

В спальне был Женька, держал в руках ее халат. Марина чуть улыбнулась, сунула руки в рукава. Хохол ни о чем не спросил, вообще не произнес ни слова – знал, что сейчас ее лучше не трогать, она где-то не здесь, а глубоко в себе, переживает то, что произошло сегодня. В таком состоянии обращаться к ней с разговорами было бесполезно, а порой и вредно: могла заорать или отвесить пощечину.

Он лег на кровать и принялся наблюдать, как Марина ходит по комнате, как отбрасывает назад черные пряди, как закрепляет заново собранный тяжелый узел длинными шпильками со стразами на концах. Для него не существовало ничего прекраснее этих мгновений – Коваль, спокойная, домашняя, без обычного блеска в прищуренных глазах, без зловещих ноток в голосе. Почти жена. Его женщина.

– Знаешь, о чем я думаю? – спросил он, не сводя с Марины влажно заблестевших глаз.

Она повернулась, опираясь спиной о комод, улыбнулась какой-то странной, несвойственной ей мягкой улыбкой:

– Знаю, родной. Ты всегда об этом думаешь. Но я никуда не собираюсь, сейчас выкупаю Егора и буду с тобой весь вечер.

Хохол только улыбнулся чуть грустно – разве можно загадывать при их жизни даже на час?

Так и случилось: Марина возилась с сыном в ванной, когда приехал Ворон. Ввалился в дом, решительно отодвинув с дороги Гену, сверкнул глазами в сторону развалившегося в кресле перед камином Хохла:

– Где Наковальня?

– Дома, – неспешно протянул Женька, щурясь недовольно: вот и рухнули мечты о тихом вечере.

– Чего сидишь?! Зови! – приказал незваный гость, сбрасывая на руки подоспевшего следом Кунгура пальто. Тот на лету поймал хозяйскую одежку и замер у стены, придав лицу непроницаемое выражение.

Хохол поднялся, оглядел усевшегося в кресло Ворона сверху вниз и пошел на второй этаж, в ванную, где весело хохотали над чем-то Марина и Егорка.

– Мариш... там Ворон приехал...

– Что ему надо? – удивленно спросила Коваль, садясь на край джакузи и вытирая тыльной стороной ладони лицо, покрытое каплями. – Егор, погоди... – Сын снова шлепнул по воде кулачками, взметнув фонтанчики брызг.

– Он не сказал, но морда недовольная. Ты иди, я сам тут... – Хохол подал полотенце, и Марина, на ходу вытирая руки, вышла из ванной.

Халат совершенно промок, нужно было сменить его на что-то более приличествующее моменту, и Коваль наскоро переоделась в джинсы и водолазку. Ворон недовольно скривился, когда она вошла в каминную:

– Что долго так?

– А ты торопишься куда-то? – Марина вздернула брови. – Тогда зачем ехал так поздно?

– А дела мои не терпят отлагательств. – Ворон подался вперед и зашипел: – Ты что творишь?! Что ты делаешь, а?! На меня поперла?

– Рехнулся?! – удивилась Марина, не понимая, о чем вообще разговор.

– Заткнись и послушай! – перебил гость. – Сколько раз мы обсуждали тему передела территории? Десять, двадцать? И ты все равно полезла на мои точки?

– Ты точно спятил! – Коваль выдернула сигарету из пачки и закурила, стараясь справиться с волнением. – Я тебе чем хочешь могу поклясться, что вообще не понимаю, о чем сейчас речь!

– Ну-ну, гони дальше! – оскалился Ворон. – А чьи люди вчера взгрели таксистов у рынка?

– Кого?!

– Того! Хлопнули почти всю выручку и велели каждый день с каждой тачки отдавать пятьсот рублей! Не разорвет тебя, девочка?

– И с какой балды ты решил, что это мои парни?

– А чьи отморозки еще могли такое устроить? Когда водилы сопротивляться начали, они стекла в трех тачках разбили, а одного особо громогласного на крышу его же «волгаря» привязали и вокруг рынка прокатили. С ветерком! – Ворон кипел от негодования, раздувал ноздри и дышал тяжело.

– Ну, положим, мои отморозки на этом бы не остановились, – улыбнулась Марина, немного расслабившись, – поняла, чья работа. – А вот у абреков фантазия далеко не зашла, да и согласись, Мишка – вряд ли мои парни подставили бы меня!

Ворон перевел дух и попросил виски. Коваль крикнула в открытую дверь, чтобы Даша накрыла на стол, сама же затушила сигарету и снова повернулась к собеседнику:

– Ну, что ты замолчал? Ведь твои «бомбилы» прибежали к тебе сразу и рассказали, как все было? Поделись!

– И поделюсь! – кивнул тот. – Налетела бригада человек двенадцать, в масках. Забрали все бабки и предупредили, что теперь они платят за «крышу» Наковальне.

Марина захохотала: сценария глупее не смог бы придумать никто. А уж поверить в то, что это провернула она... Ашот перегнул палку настолько, что она, разогнувшись, врежет по его же горбатому носу. Покручивая в тонких пальцах стаканчик с текилой, Марина смотрела на Ворона и продолжала улыбаться.

– Тебе смешно? – мрачно поинтересовался тот. – А мне вот ни хрена!

– Миш, ты же понимаешь, к чему весь этот цирк. Ашоту нужно в отсутствие Беса стравить нас с тобой, чтобы к возвращению Гришки после медового месяца мы уже перегрызли друг другу глотки или развернули военные действия. Неужели мы позволим зарвавшемуся «апельсину» влиять на нас?

Повисла пауза. Марина больше ничего не говорила – нужды не было. Она хорошо знала своего собеседника и компаньона, помнила, что давить на него опасно – может повернуть и против нее. Ворон думал о чем-то, прищурив глаза. Молчание затягивалось, Коваль в душе уже начала нервничать и искать в своих словах то, что заставило Мишку напрячься, но ничего не находила.

– Почему у меня такое чувство, что ты меня дуришь? – Ворон залпом влил в себя содержимое стакана и поморщился. – Вкуса терпеть не могу, а вот ощущение нравится, – сообщил он, дотягиваясь до тарелки с лимоном. – Так что?

Марина не собиралась доказывать свою невиновность с пеной у рта, и так видела, что Ворон все понял, а кобенится просто по инерции.

– Я сегодня к Ивану ездила, – сообщила она, переводя разговор в другое русло. – Ты представляешь, это его Кадет надоумил на меня попереть. Запугал немного и подсказал, как именно действовать.

Упоминание о Кадете заставило Ворона чуть оживиться и сменить тему:

– Он странно погиб, тебе не показалось? И Бес промолчал по этому поводу.

Марина вовсе не собиралась делиться своей точкой зрения на смерть Кадета с кем бы то ни было – подставлять Хохла, сделавшего всю грязную работу, она не могла и не хотела. Да и никто особо не копался в причинах гибели залетного авторитета, милиция списала все как очередной заказной «глухарь», а Бес, втравивший Марину в разборки, предпочел отмолчаться, даже если и догадался.

Поэтому и сейчас она только пожала плечами и снова завела разговор о стройке, которая теперь должна была двигаться ударным темпом – кому охота связываться с непредсказуемой и богатой на выдумки хозяйкой! А уж Ивану-то и вовсе вряд ли нужна была новая встреча с ней и разговор вроде того, что состоялся сегодня.

Ворон убрался только к полуночи, Марина с облегчением вздохнула и побрела наверх, в детскую, где уже давно спал в кроватке сын. Потрогав осторожно его румяную щечку, Коваль поправила сбившееся одеяло, убрала из-под бока Егорки медведя и направилась к себе.

Хохол уже задремал, что было странно: он никогда не ложился без нее, и уж тем более – не засыпал, пока ее не было рядом. Осторожно, чтобы не потревожить его сон, Марина скользнула под одеяло и затихла, но чуткий Женька моментально открыл глаза и потянулся к ней:

– Что так долго?

– Да ну его! – Марина прижалась к его боку, обняла. – Представь, Ашот наехал на вороновских «бомбил» и обставился так, как будто это я!

– Способный какой мальчик! – закатился Женька. – А Ворон опять попал, как недоделок. Я когда еще предлагал – давайте, я его грохну, Ашота этого!

– Женя!

– А что? – удивился Хохол, для которого такая мелочь, как жизнь врага, никогда не была затруднением. – Аккуратно, без пыли...

– Прекрати!

– Нет, ты только подумай! – оживленно заговорил он, садясь в постели. – Абреки считают меня мертвым, так? Ведь они уверены, что именно я сидел тогда в «навигаторе». Значит, я вообще вне подозрений – нет меня!

– Дурак! – вздохнула Марина, проводя пальцами по его щеке. – Зачем глупости говоришь? Потом вернется Бес, пойдут разборки... Он и так спустил нам с тобой гибель Кадета, хотя на сто процентов догадался, чьих рук дело.

– Пусть предъявит, – спокойно отозвался Женька, ловя Маринину руку и прижимая ее к щеке. – И этого молокососа уберу!

– Ты понимаешь слово «запрещаю»? – поинтересовалась Коваль, прищурив глаза. – Так вот, больше на эту тему мы не разговариваем, да? Я сказала – не сметь, иначе опять начнется дележ территории и ненужные жертвы, я не хочу, чтобы мои пацаны погибали просто так!

Хохол отодвинулся от нее, в глазах блеснул злой огонек – строптивый Женька терпеть не мог, когда Марина напоминала ему, что он не волен решать, что только она, Коваль, может распорядиться чьей-то судьбой. В том числе и его тоже. Он привык постоянно ждать от нее сюрпризов и подвохов, постоянно был начеку, чтобы предугадать любую неприятную для себя ситуацию. Хохол слишком хорошо помнил, как едва не потерял Марину, связавшуюся неожиданно для всех с начальником городской милиции. Кто знает, чем бы все закончилось, не погибни подполковник...

– Жень... – Коваль снова добралась до его руки пальцами, провела ногтем по запястью. – Обиделся?

– Нет, – буркнул он, борясь с желанием схватить ее и сделать больно. – Мы люди привычные.

– А ведь я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – прошептала Марина, прикоснувшись губами к его уху. – Знаю, чего хочешь...

Хохол вздрогнул всем телом – приступы проницательности приводили его в недоумение и иногда даже в ужас. Марина же довольно захохотала, поняв, что не ошиблась. Закусив губу, она приподнялась на локте, глядя в лицо Хохла из-под своей челки. Он чуть улыбнулся, запустил руку в ее волосы, потянул назад, запрокидывая Маринину голову и губами впиваясь в шею. Коваль слишком сильно сжала зубы, и из прокушенной губы потекла кровь.

– Елки, котенок! – встрепенулся Хохол, отрываясь от нее. – Больно?

– Нет, – она вытерла кровь тыльной стороной руки. – Пойду, умоюсь.

В ванной Марина посмотрела на себя в зеркало: подбородок вымазан кровью, глаза какие-то потусторонние... Так всегда бывало, когда она предвкушала бурную ночь. Осторожно смыв кровь, Коваль вдруг потянулась к шкафчику, в котором хранились флаконы с шампунями, пенками и разными бальзамами. Там же стояли маленькие пузырьки из цветного стекла, привезенные из Египта, – ароматические масла. Выбрав ярко-красную бутылочку в форме сердца, Марина нанесла несколько капель на запястья, на шею и чуть-чуть провела палочкой по волосам. В воздухе поплыл тягучий аромат, и Коваль ощутила легкое возбуждение, постепенно охватывающее ее. Встряхнув волосами, она вернулась в спальню, где истомился от ожидания Хохол. Потянув ноздрями воздух, он сел в постели и протянул руки навстречу Марине:

– Иди-ка сюда, моя сладкая... намазалась какой-то дрянью, хулиганка...

Марина улыбнулась и легла к нему, прижимаясь всем телом и губами находя его губы.

– Я так по тебе соскучилась...

– Давно ты мне этого не говорила, – продолжая целовать ее, проговорил Хохол. – Может, мы не будем сегодня играть в твои любимые игры, а? Давай как люди...

– Ты можешь делать все, что хочешь.

Утро выдалось на редкость хмурое, серое низкое небо сплошь покрылось облаками, солнца не было. В такую погоду хорошо лежать в постели, закутавшись в одеяло, пить горячий чай и мечтать о каком-нибудь жарком песчаном пляже и солнечных лучах, ласково облизывающих тело. Но окружающая действительность убеждала: это не лето, не Багамы, а Россия. Причем не в самый лучший день. Марина потянулась, переворачиваясь на бок, – Женька уже ушел.

– Ну не лень же в такую рань из теплой постели на холод! – пробормотала она, натягивая одеяло на обнажившееся плечо.

Удивительно, но сегодня почему-то не было слышно Егорку, хотя время уже приближалось к одиннадцати. «Наверное, крутится на кухне у Дарьи!» – подумала Коваль и решила поваляться, пока никто ее не домогается. Но счастье было недолгим – буквально через полчаса ввалился Хохол, холодный, мокрый от пота и с букетом желтых хризантем:

– Доброе утро, котенок! – Он положил цветы на одеяло, коснулся холодными губами Марининой щеки.

– Где был? – полюбопытствовала она, беря букет и погружая в него лицо – обожала запах хризантем.

– Бегал. – Хохол сдирал через голову серую кофту с капюшоном, в которой совершал утренние пробежки. – На улице такая мразь – не представляешь! Пойду в душ, погреюсь. Не хочешь со мной? – взгляд был недвусмысленный, но Марина засмеялась и отказалась.

– Ты иди, а я потом.

– Значит, не хочешь?

– Не хочу.

– Отказываешься?

– Решительно! – подтвердила она и тут же оказалась у него на руках.

– А я сказал – пойдем! – зарычал Женька и понес Марину в душ.

– ...Не можешь, чтобы беспредел не устроить! – Коваль сушила феном волосы и в зеркало наблюдала за бреющимся Хохлом – тот вдруг решил поправить прическу, слишком, по его мнению, отросшую, а потому голова его была покрыта шапкой пены, которую Женька аккуратно убирал с помощью бритвы.

– Пора привыкнуть и соглашаться сразу, чтобы потом не возмущаться, – отпарировал он, пытаясь сбрить щетину с макушки, но это ему никак не удавалось, и Марина предложила:

– Давай, помогу?

– Только осторожно, без приколов! – предупредил Хохол, с некоторой опаской вручая ей бритву.

– Не волнуйся, я аккуратненько...

Они закончили процедуру бритья, и Хохол снова встал под душ, смывая пену с головы и фыркая от прохладной воды, сбегающей по телу. Марина присела на край джакузи и задумалась. Вот так же раньше в этой самой ванной она наблюдала за принимающим душ Егором. Это было так давно...

За время, прошедшее со дня его гибели, Марина смогла как-то свыкнуться с мыслью о том, что Малыша больше нет в ее жизни. Есть только могильная плита, к которой можно прижаться щекой и поплакать, положив рядом шесть белых роз.

– Женя, давай на кладбище съездим, – тихо проговорила она, не глядя на Хохла.

– Давай, – без всякого восторга отозвался он. Поездки на могилу Малыша ему давались очень нелегко, даже мертвый, Егор Малышев с легкостью забирал у него Марину.

– Я хочу взять Егора, – внезапно решила Коваль, и Хохол поморщился:

– Что за придурь? Зачем тащить на кладбище годовалого пацана?

– Я так хочу! – отрезала она, выходя из ванной и направляясь вниз, где из кухни доносились голоса Даши и сына.

Егорка восседал в стульчике и крошил вокруг себя печенье, а Даша, посмеиваясь, стояла у плиты и помешивала что-то в большой кастрюле.

– Я убирать за тобой не буду, дам тряпку, и сам вытирай! – смеялась домработница, наблюдая за серьезным лицом мальчика. – Слышишь, Егорка?

– Нет!

– Привет, мой хороший! – Марина наклонилась и поцеловала сына в щеку. Он задрал головенку и улыбнулся ей во весь рот:

– Мамуя!

– Кофе, Марина Викторовна? – Даша оторвалась от своего занятия и поставила перед хозяйкой тонкую фарфоровую чашечку и дымящуюся джезву с кофе.

Марина налила, сделала глоток и поморщилась:

– Даш, опять корицу забыла?

– Закрутилась совсем, Марина Викторовна! – начала оправдываться домработница. – И Егор с самого утра со мной.

Это был прямой намек на то, что новая няня приезжает поздно, а ей, Даше, приходится успевать делать свою работу да еще и присматривать за непоседливым и шустрым ребенком. Марина и сама понимала, что немолодая домработница не в состоянии вывезти все одна, но недавний случай с горничной Катей отбил у нее охоту брать в дом еще кого-то. Дашина зарплата достигла заоблачных по местным меркам высот, но Марина все равно чувствовала вину.

– Мы сейчас уедем и возьмем Егора с собой, а ты можешь быть свободна.

Даша удивленно уставилась на хозяйку, а потом обижено спросила:

– Я что, провинилась? Или вы мне намекаете, что старая стала?

– Даш, ну чего ты? – Марина встала из-за стола и обняла женщину за плечи. – Я ж не об этом – просто ты столько всего успеваешь, что я удивляюсь всякий раз. Мне ж тебя беречь надо, вряд ли я смогу терпеть в доме чье-то присутствие, кроме твоего!

Даша засмеялась, похлопала по лежащей на ее плече Марининой руке, потом повернулась и погладила хозяйку по стянутым в тугой пучок волосам:

– Я никуда не собираюсь, Марина Викторовна. Этот дом – родной мне, я тут больше десяти лет работаю. И вы мне не чужая, и Егорка, и Женька... А что ворчу... так это ж не со зла, просто так...

– Что за панихида? – Хохол вошел как всегда неслышно, ущипнул Егорку за щеку и сел рядом с ним за стол. – Ты поел? – Мальчик смотрел на него влюбленными глазенками. – Тогда идите с мамой одеваться.

– Идем, сынулька! – Марина вытащила Егорку из стульчика и понесла в детскую.

Отключиться от мира и не видеть происходящего, как она делала это всегда, садясь в машину, сегодня не удалось. Егорка то и дело перебирался с рук сидящего рядом с Мариной на заднем сиденье Гены к матери, потом обратно, и так до бесконечности. Хохол пригрозил усадить непоседливого отпрыска в автомобильное кресло, пристегнув ремнями, но в ответ услышал от ребенка лишь категоричное «Нет!», сопровождаемое взглядом исподлобья. Марина улыбнулась, погрозила пальцем сыну и велела Женьке отстать от него.

– Да он тебе все колени отмозолил!

– Ну и что? Он же маленький, ему тяжело все время на одном месте сидеть!

– Совсем распустила! – пробормотал Хохол, отворачиваясь в окно.

...До кладбища оставалось километра полтора, когда Марина вдруг услышала какой-то рев за окном, ощутила холодок внутри и бессознательно прижала к себе Егорку. С «Хаммером» поравнялись два мотоцикла, и буквально через пару секунд боковые стекла осыпались на пол и Коваль рухнула туда же, накрывая собой сына, а сверху на нее упал Гена, придавив обоих. С улицы доносился рев мотоциклов, Хохол по пояс высунулся из разбитого окна и палил из «макарова», матерясь во всю глотку. Машину бросало по дороге, было ощущение, что ею никто не управляет.

– Женя! – рявкнула Марина, толкая в бок закрывающего ее Гену. – Руль! Руль возьми, разобьемся!

Хохол перебрался на водительское сиденье, пытаясь выровнять «Хаммер» и одновременно столкнуть в сторону труп водителя. Гена поднял Марину, усадил на сиденье перепуганного и орущего не своим голосом Егора. У Коваль из простреленного плеча текла кровь, и сын, подняв на нее зареванные глаза, испугался еще сильнее. Хохол тоже кричал что-то, но Марина не понимала его слов. Наконец, устав от творящегося в машине, она заорала так, что все притихли:

– А ну заткнитесь все, на хрен!!! И машину останови где-нибудь!

Хохол повиновался, затормозив на обочине. Второй джип пролетел мимо, не снижая скорости. Коваль зажимала окровавленное плечо рукой, Гена искал под сиденьем аптечку:

– Потерпите, Марина Викторовна, сейчас...

Хохол выскочил из машины, рванул дверку с Марининой стороны:

– Котенок, что, сильно?

Она скривилась:

– Нормально... Возьми Егора, походи с ним, пока Гена меня перевяжет...

Егорка судорожно вбирал воздух, со всхлипом переводя дыхание, и все твердил:

– Мамуя... мамуя...

Женька забрал его, прижал к себе, бормоча что-то на ухо и вытирая мокрые от слез щеки. Гена разрезал рукав водолазки, обнажая рану:

– Марина Викторовна, пуля там, я даже ее вижу. Надо в больницу.

– Не надо – ты не понимаешь, что с огнестрелом меня менты заколебают? Позвоните Валерке, он дома все сделает, – процедила Марина, испытывая неприятные ощущения и тошноту. – Просто перевяжи. Где вторая машина?

– Погнали мотоциклистов, – отозвался Хохол, подходя ближе и отворачивая Егора так, чтобы тот не видел мать. – Там Данька, сообразил, что делать. Сука, с двух сторон из леса вынырнули! Я же говорил – нельзя машину охраны сзади держать!

– Да какая разница?! Если за мной, то они бы все равно первую машину пропустили, знают ведь, на чем езжу! – огрызнулась Коваль, морщась от боли.

– Как думаешь, кто?

– А что, большой выбор? – скривилась она.

– Ну, теперь даже не заикайся ни о каких запретах! – сузил глаза Женька, глядя в ее расширившиеся от боли зрачки. – Это моя война, поняла?

– Ага, Рэмбо – первая кровь! Еще полоски на лице нарисуй, чтоб страшнее было. Гена, ты закончил? – И, когда телохранитель ответил утвердительно, велела: – Юрку в багажник уберите. Хохол, за руль.

Едва только Женька сел на водительское место, как на поясе его джинсов заверещал мобильник.

– Да! Что?! Отлично, Даня! В «Рощу», я буду через пару часов. Марину в плечо зацепило, мы целы, а Юрец наглухо... Все, давай. Я их домой увезу, и к вам!

– Что? – Марина открыла глаза и уставилась в зеркало заднего вида. – Кто звонил?

– Данька. Они прихватили один мотоцикл. Водила насмерть разбился, а стрелок жив, только весь поломанный. Щас доломаем. – Лицо Хохла стало совершенно звериным, он снова взялся за телефон, одной рукой продолжая вести машину, а другой набрал номер. – Вилли? Здорово, некрофил! Работенка есть, не интересуешься? Молодец! Тогда в «Рощу» подгребай, я скоро буду. Машину прислать? Сам? Ну давай, увидимся.

– Ты что задумал? – недовольно спросила Коваль, стараясь не шевелиться, чтобы не тревожить и без того ноющее плечо.

– Ты не разговаривай, котенок, – совершенно другим тоном попросил он, игнорируя вопрос. – Сейчас домой доедем, ляжешь, Валерка приедет, сделает все...

– Гена, Егора от окна убери... – У Марины заплетался язык и перед глазами мелькали круги, сознание начало уплывать.

Она не поняла даже, как доехали до дома, как Хохол на руках внес ее в спальню, как вокруг захлопотала, охая, Даша... В затухающем понемногу сознании зацепилась мысль о том, что Хохла нужно удержать дома любой ценой, но и она пропала.

Хохол метался по спальне, проклиная день и час, когда согласился поехать на кладбище, хотя и понимал, что если должно было что– то произойти, то оно и произошло бы непременно, и неважно – по дороге на кладбище, на самом ли кладбище или где-то еще. Но тот факт, что они, здоровые мужики, целы и невредимы, а женщина лежит теперь с пулей в плече, выводил его из себя сильнее всего. Хохол не мог себе простить того, что не оказался на сиденье рядом с Мариной, не закрыл ее собой, не получил пулю, предназначенную ей.

Приехавший через какое-то время Валерка был встречен нецензурной бранью прямо с порога:

– Ты, мать твою, козел белохалатный!!! Пешком шел, что ли?!

– Не ори, Жека, у меня ж не вертолет! – оправдывался хирург, моя руки. – Что опять стряслось?

– Обстреляли нас перед кладбищем, в плечо ее... крови до хрена потеряла, видно, сосуд где-то перебит...

– Так, ну, диагноз я и сам как-нибудь, – пресек Валерка, направляясь в спальню, где на кровати лежала Марина. – У-у, мать, да ты на карнавал собралась, что ли? Ишь, лицо-то белое какое! – Он сел рядом, взял Коваль за руку, считая пульс. – Да-с, понятненько... Так, а на плече что у нас такое? – сняв повязку, Валерка покачал головой. – Пулька, ясен пень... ну, будем ковырять. Хохол, за дверь!

Женька повиновался, оставив Валерку наедине с Мариной. Хирург возился около получаса, Хохол весь извелся, мотаясь туда-сюда по гостиной.

– Женя, успокойся, – просила Даша, крепко прижимавшая к себе уснувшего после перенесенных ужасов Егорку. – Он же доктор, все сделает правильно. Хочешь, я тебе чайку заварю?

– Не хочу, Дашка, спасибо. Ехать мне надо, пацаны ждут в «Роще».

– Так езжай.

– Не могу, пока не узнаю, что с Мариной.

Сидевший тут же Гена пожал плечами:

– Жека, да там ничего страшного, кость цела, это главное. Как она успела голову убрать, просто не понимаю! Там же не разобрать было, откуда лупят!

– Бывает у нее такое, чувствует, когда что-то может произойти, – буркнул Хохол, останавливаясь у окна. – Что он там так долго возится?

Но тут на пороге гостиной появился Валера, уже без халата. Все трое мгновенно повернулись к нему, на лицах застыло напряженное ожидание.

– Ну? – подстегнул Хохол.

– Не запряг, – отпарировал врач. – Чего – «ну»? Нормально все, пулю вынул. На тумбочке валяется, можешь подвеску ей на память сделать. Капельницу поставил, там растворы рядом стоят, у вас телохранитель, я знаю, спец, сам поменяет.

– Сделаю, – кивнул Гена.

– Ну и все. Моя миссия закончена.

– Сколько? – буркнул Хохол и полез в карман.

– Как всегда. И, Жека, не теребите ее пока, пусть отлежится. Пару дней слабость будет, да и есть не захочет. Пусть не ест, только пить побольше.

– Хорошо, Валерий Михайлович. – Даша поднялась и стала укачивать завозившегося у нее на руках Егора. – Т-с-с! Спи, мой маленький...

– Иди в детскую! – велел Хохол. – Чего тут с нами! – И, когда Даша с ребенком ушла, снова повернулся к сидящему в кресле врачу: – Валерка, честно скажи: как там?

– Да что ты кудахчешь? Нормально все, спит она сейчас, наркоз ведь, хоть и местный. Поспит, отдохнет – и порядок.

– Ладно. Гена, я поехал, ты тут пригляди, хорошо? Парней на воротах я предупрежу, чтоб никого не впускали.

Хохол стремительно вышел из комнаты, поднялся по лестнице на второй этаж, осторожно заглянул в спальню. Марина спала, черные волосы, выбившиеся из пучка, обрамляли лицо, еще сильнее подчеркивая бледность.

Женька сел на пол возле кровати, осторожно взял Коваль за здоровую руку, закрыл глаза и вдруг почему-то отчетливо увидел один из эпизодов своей тюремной жизни.

Страшный и беспощадный бунт в колонии, где он отбывал свой второй срок, будучи уже довольно известным в криминальных кругах человеком... Начался беспредел по пустяковому поводу. Новый «кум» решил навести порядок в лагере и прекратить негласное правление «воров». Разумеется, у тех было другое мнение на этот счет. В ход пошли все подручные средства и способы, вплоть до захвата заложников – двух медичек и контролера. Их держали в одной из «хат», оттуда же диктовали условия начальству колонии. «Кум» на сделку не пошел, и тогда молодую медсестру, не задумываясь, один из приближенных «смотрящего» чиркнул по горлу заточенной ложкой. После этого пути назад уже не было, нужно было стоять насмерть. После двухдневного противостояния в лагерь вошел отряд ОМОНа. То, что творилось потом, напоминало голливудский фильм ужасов, коих Хохол немало успел посмотреть в видеосалонах, освободившись в первый раз. Бойцы не разбирались, кто прав, кто виноват, забросали дымовыми шашками «хаты» и, ворвавшись, молотили дубинками и берцами всех, попадавшихся на пути. Физически сильный и здоровый Хохол еще ухитрился оказать сопротивление, врезав кулачищем под ложечку подскочившему к нему омоновцу, однако тут же получил разряд электрошокера в шею и упал, задергавшись, на пол. Его выходка обозлила громивших «хату» бойцов настолько, что, если бы не вмешался кто– то из старших по званию, Женьке ни за что не выжить бы после побоев. Его отволокли в медчасть, причем отволокли в буквальном смысле – за ноги, как мешок картошки, бросили там на койку, не забыв приковать за обе руки к спинке. В такой неудобной позе он и провел всю ночь, пока ОМОН заканчивал «зачищать» зону. К утру все было кончено: пятеро заключенных погибли, несколько десятков получили разной степени травмы, а «смотрящего» под усиленным конвоем этапировали в областной центр, в городскую тюрьму. У Хохла оказались сломаны восемь ребер, правая скула, выбиты три зуба и рассечена бровь. Новый врач, пожилой толстый мужичок, зашивал ее по живому, не обращая внимания на рев, рвущийся из-за сжатых губ пациента.

– Что, не нравится? А девчонку заточкой по горлу – нравилось? Суки, прости, господи, – бормотал врач, ловко орудуя иглой и ватным тампоном. – Будь моя воля – не лечил бы я вас, уродов...

Это был последний раз, когда кто-то услышал от Жеки Хохла стон боли. С того самого дня он научился терпеть, как бы тяжело ни приходилось. И вот теперь, глянув на лежащую с закрытыми глазами Марину, он испытал почему-то почти физическую боль, разрывающую все внутри, боль, от которой хотелось орать во всю глотку. Молодая, красивая женщина, мать маленького ребенка, стояла одной ногой на той черте, за которой уже никогда ничего не будет... И не просто стояла – балансировала на цыпочках, то поднимаясь высоко на полупальцы, то вставая на всю ступню, и любое неосторожное слово или движение, просто колебание воздуха могло столкнуть ее ТУДА.

Отогнав от себя воспоминания и тяжелые мысли, Хохол поднялся, поправил сползшее с забинтованного плеча Марины одеяло, потом подошел к батарее, повернул регулятор, сделав повыше температуру.

– Я вылечу тебя, котенок. Слово мужика... Спи, моя девочка... – прошептал он, глядя на лежащую перед ним Коваль. – Спи, а я разберусь...

«Лексус» летел по дороге, отчаянно подрезая машины и сигналя недовольно тем, кто не хотел уступать дорогу.

– ...Твою мать, куда прешь, козел?! – орал Женька, пытаясь обрулить упирающийся «уазик», водитель которого ни в какую не желал пропускать вперед дорогую иномарку. – Да отвали ж ты с дороги, банка консервная!

Но тот не поддавался, и тогда Хохол решил проблему совсем банальным способом – вынул «макаров» и, опустив стекло со стороны пассажира, прострелил заднее колесо непокорного «уазика».

– Сука, опаздываю я, неужели непонятно?! – прокричал он в окно и надавил на газ, стремительно удаляясь от пострадавшего.

Вслед ему неслись проклятия, изрыгаемые хозяином раскорячившегося на обочине «уазика», но Хохол уже не обращал внимания, торопясь скорее добраться до «Рощи».

Там ждали. Вилли от скуки метал свой десантный нож в укрепленную на стене гаража доску, Данила и Аскер наблюдали, а в гараже, прямо на металлической лестнице, ведущей в смотровую яму, висел, прикованный наручниками к верхней ступеньке, молодой черноволосый парень. Его лицо напоминало кусок мяса, настолько было разбито, да и руки были вывернуты так, словно суставов у него вообще не имелось. Хохол выпрыгнул из джипа, вынул мятую пачку сигарет и закурил, с наслаждением затягиваясь.

– Ну, чего? – поинтересовался он у подошедшего Данила. – Как клиент?

– Молчит, как пристреленный.

– На это пусть не рассчитывает! – отрезал Женька, выпуская ноздрями дым и вглядываясь в полутемное помещение гаража. – Я его сам порежу, приготовлю на манер шашлыка.

Тут заржал Вилли – «шашлык» был его привилегией, от которой обычно все отказывались. Его потрясающее умение изуродовать человека до неузнаваемости и вытрясти нужную информацию в рекордно короткий срок славилось среди всей братвы.

– Жека, как хозяйка? – спросил он, в очередной раз всаживая нож в доску.

– Обошлось вроде. Пулю вынули, теперь дома отдыхает. Ты не разговаривал еще? – Хохол кивнул в сторону гаража, и Вилли отрицательно покачал головой.

– Тебя ждали. Пацаны вложили ему немного, чтоб не расслаблялся. Да он все равно не жилец, Жека, – позвоночник сломан и требуха отбита, здорово навернулся.

– Его мотоциклом сверху догнало, – отозвался Аскер. – Водилу на месте кончили, орал сильно, побоялись мимо поста ГАИ везти. А стрелок живучий оказался.

– Исправим, – буркнул Хохол, выбрасывая окурок. – Ну, пошли, пообщаемся.

Они вошли в гараж, и Хохол ткнул носком ботинка голову висящего парня. Тот застонал и попытался разлепить залитые кровью глаза.

– Водой облейте его, – велел Женька, и Аскер бегом направился к колонке.

Ледяной душ на свежем воздухе моментально привел пленника в чувство, он застонал еще громче и даже ухитрился выругаться на своем языке, за что сразу был наказан пинком в лицо.

– Поговори у меня! Я по-вашему не понимаю – русский я! Давай, урод, выкладывай, чьи вы и откуда. Ну?! – Хохол нагнулся и рывком задрал голову парня кверху. Тот заорал нечеловечески:

– Не надо... я скажу!..

– Так говори, не затягивай, не люблю ждать! – подстегнул Хохол. – Кто послал?

– А-Ашот... – пробормотал пленник, облизывая губы.

– Не новость. А навел кто? Кто сказал, что Наковальня сегодня поедет на кладбище?

– Не-не знаю...

– «Ответ неверный» – так, кажется, наша хозяйка любит говорить? – ощерился Хохол, глянув в сторону Вилли. – Даю минуту – не скажешь, познакомишься во-он с тем парнем. А это не самая приятная компания.

Женька закурил, не сводя глаз с висящего на вывернутых руках стрелка. Вилли перебазировался поближе к будущей жертве, поигрывал у того перед глазами своим тесаком и мерзко улыбался. По лицу и телу пленника прошла судорога, он дернулся и снова взвыл от боли.

– Время истекло, – сообщил Хохол, выбрасывая окурок в открытые ворота гаража. – Я слушаю.

– Если скажу... добьете? – парень с надеждой взглянул на Женьку, но не встретил понимания.

– Смотря что скажешь. И потом, у меня принцип – никому не спускать ничего, что затеяно против моей женщины. Поэтому не будем торговаться. Кто?

– Кот...

– Кто?! – заблажил Хохол, не веря ушам.

– Оба-на! – протянул и Данила: Костя, охранник на воротах, много лет был при Наковальне, и чтобы вдруг такое...

Хохла охватила паника. Неожиданное признание пленника оказалось настолько ужасным, что и представить себе невозможно. Если Кот так легко продался Ашоту, то, возможно, уже получил от него другое задание, совсем другое – ведь не мог Ашот не узнать уже, что его задумка провалилась... А Кот – самый близкий к Наковальне в данный момент, и вообще странно, что раньше его не догадались использовать. А теперь, когда в доме нет никого, кроме Гены, неизвестно, как поведет себя продавшийся охранник, какое именно задание получит от узнавшего о провале нападения Ашота.

– Аскер, Данька, заканчивайте тут, я домой! – Хохол сорвался с места и побежал к машине. – И уберите за собой, слышишь, Вилли?!

– Да езжай уже, Жека! – отмахнулся тот. – С Котом сам поговоришь?

– Сам!

Он несся, как на пожар, боялся не успеть, боялся даже думать о том, что может произойти дома в его отсутствие. Марина совсем одна, в доме только Гена... Да, Гена... Это хорошо, что он там, надежнее его и представить нельзя.

Влетевшая во двор машина, взвизгнув тормозами, распугала собак, Хохол выскочил и понесся к сторожке – там никого не было. Выхватив пистолет, он побежал в дом и там в гостиной застал последствия драки: вся мебель раскидана по углам, ковер на полу собран в гармошку, у батареи, прямо под висящей на одном гвозде сорванной гардиной, сидит Кот, прикованный наручником, из разбитой головы сочится кровь, а на диване полулежит Гена с перемотанной полотенцем рукой. Вокруг него по обивке расползлось огромное кровавое пятно.

– Что... что произошло?! – задохнулся Хохол, оглядев гостиную. – Марина где?

– Наверху... с ней Даша... – проговорил Гена, поморщившись. – А с Егором няня... они в нашем коттедже, в Дашкиной комнате...

– Ты толком скажи, что произошло! – разозлился Женька, садясь рядом с телохранителем. – Что с рукой? – он отдернул полотенце и вздрогнул: кисти у Гены не было...

– Топор у него был... – криво усмехаясь, проговорил Гена. – Еле успел... голову прикрыть... а то бы...

– Сука! – заорал Хохол, вскакивая и подбегая к сидящему на полу Коту. С размаху он врезал ему ногой в лицо так, что Кот затылком ударился о батарею. – Тварь, паскуда! Кому продал?! Абрекам?! Забью, на хрен! – он принялся с остервенением пинать прикованного к батарее охранника, не заботясь о том, куда именно попадает. Кот уже не реагировал, мотался, как тряпка, потеряв сознание.

Сбросив пар, Хохол прошелся по гостиной, стараясь восстановить дыхание и унять все накатывающую волнами ярость. Он понимал, что нужно зайти к Марине, но все оттягивал этот момент, не хотел, чтобы она знала, что произошло, не хотел пугать и волновать лишний раз. Поэтому нужно было сначала прийти в себя. Глянув на бледного от боли и кровопотери Гену, Хохол вынул телефон и позвонил Кулику, и тот изумленно воскликнул:

– Мне пора к вам переехать! Я на бензин трачу больше, чем в больничке зарабатываю!

– Не рассуждай, все оплатим! – перебил Женька. – Быстрее давай, кровью исходит парень!

– Перетяни руку жгутом, я на тумбочке возле Марины оставлял, – распорядился Валерка. – Я скоро.

Гена потерял сознание, хотя Хохол сделал все, что велел доктор, и даже кое-как сумел вколоть обезболивающее, с трудом набрав его в шприц трясущимися руками. Нужно было привести комнату хотя бы в относительный порядок, чтобы Валерка не задавал слишком много ненужных вопросов. Хохол отцепил от батареи Кота, еще раз наподдал ему в печень, скрутил руки за спиной и утащил в гараж, зацепив там за крюк, ввинченный в потолок.

– Будешь тут висеть до тех пор, пока я не решу все проблемы. И это будет самое счастливое время в твоей жизни. Кайфуй пока!

Затем он бегом направился в дом, влетел в спальню и опустился на колени перед кроватью, на которой спала Марина. Ее бледное лицо во сне казалось совершенно безмятежным. Про себя Хохол удовлетворенно отметил, что лекарства, введенные Куликом, позволили Коваль уснуть настолько крепко, что она не услышала, не вышла...

– Котенок, проснись, – шепотом попросил Женька, прикасаясь губами к ее щеке.

Она открыла глаза, захлопала ресницами:

– Ты... ты чего... такой... взмыленный?

– Бежал... как ты, родная моя? – он заглядывал в ее лицо, пытаясь определить, как она себя чувствует.

– Нормально... только голова... кружится... – прошептала Марина, облизывая губы.

– Попить хочешь?

– Нет... Егор где?

– Он с няней гуляет, – соврал Женька, поняв, что она на самом деле спала и ничего не слышала.

Он снова поцеловал ее в щеку и пошел вниз, к лежащему на диване в гостиной Гене. Через полчаса приехал Кулик, обработал рану, наложил повязку, а потом тихо спросил у присутствовавшего при этом Хохла:

– Жека, что происходит у вас? Второй раз за день – не часто?

– Часто, – угрюмо кивнул Хохол. – Но это не твое дело, Валера. Сам разберусь.

Проводив доктора, Женька направился в коттедж охраны, где в Дашиной комнате играла с ребенком Наталья Марковна. Увидев отца, Егор радостно залопотал:

– Папа! Папуя! – И потянулся к нему руками, но няня перехватила его:

– Евгений Петрович... на вас кровь...

– А? – не понял Хохол и, оглядев себя, заметил, что все джинсы и свитер в кровавых пятнах, и сказать, чья это, не сможет даже он сам... – Да-да, я сейчас... Я хотел вас попросить: останьтесь сегодня здесь. Марина Викторовна... приболела, а Даша одна не справится...

– Хорошо, останусь.

– Вот спасибо! – обрадовался он. – Погоди, сынок, я переоденусь и приду к тебе.

Женька снова поднялся в спальню и там увидел, что Марина полусидит в постели, стараясь достать стакан с водой с тумбочки. Хохол бросился к ней, подал:

– Мариша, котенок, ну что – трудно было позвать? – спросил укоризненно, глядя на покрытый испариной лоб.

– Я... сама.

– Вечно ты... – начал он, но осекся, наткнувшись на ее взгляд. – Все, молчу. – Он осторожно забрал стакан и вытер ее влажный лоб полотенцем. – А я в душ пошел, весь в кровище, как будто барана зарезал...

Тонкие холодные пальцы вцепились в его запястье:

– Кто разрешил?

– Давай не будем сейчас про это говорить, а? – попросил Хохол, высвобождая руку из ее пальцев. – Ты поправляйся, потом разберемся.

– Нет, сейчас! – в голосе звякнуло железо, и Хохол вздохнул:

– Мариш... а что, по-твоему, я должен был делать? Что ты сделала бы на моем месте? Молчишь? Я тебе скажу почему – потому что сама вытворяла и похуже, помнишь? Вот и я сегодня сделал то, что был должен. – Он осторожно погладил ее по щеке. – И абрека поганого накажу. И Кота, ублюдка...

– Кого? – не поняла Марина, и Женька мысленно выматерил себя за болтливость. Но говорить пришлось...

– Костика нашего, охранника, мать его... сука, сдал тебя Ашоту – не охнул и Генку инвалидом сделал, чухонец болотный. А ты и не слышала ничего, моя родная... Этот гад с топором к тебе шел, а Генка догнал. Еле успел голову прикрыть, так бы наглухо, а теперь... кисть левую отрубил ему козел этот...

Марина сжала зубы и зажмурилась, помолчала, потом спросила:

– Егор где?

– Не волнуйся, котенок, с ним Наталья Марковна. Они в коттедже охраны были. Я сейчас помоюсь и заберу его.

– Принеси его ко мне, – велела она, не открывая глаз.

– Не надо бы, Маринка, – попробовал возразить Хохол, но Марина повторила чуть громче:

– Я же сказала – принеси мне моего сына!

– Хорошо, как скажешь. Только я сначала все-таки в душ схожу, а то напугается опять, хватит ему на сегодня.

– Иди. – Марина откинулась на подушку и сбросила одеяло. – Жарко...

Хохол уменьшил мощность радиатора и ушел в душ, долго плескался там, потом вернулся, держа в руках джинсы и свитер: – Выброшу на фиг, а то вдруг чего – менты сразу прицепятся...

– Брось в камин, все сгорит, – не открывая глаз, сказала Марина.

– Вонять будет, я лучше пацанам скажу, чтобы баню затопили. Ну, ты как? – Он сел рядом на кровать и пощупал Маринин лоб.

– Лучше. Только слабость какая-то.

– Так понятно! – криво усмехнулся Женька. – Крови-то потеряла прилично.

– Женя, Кота без меня не трогать, – негромко велела Марина. – Я встану через пару дней, сама хочу в эти глаза бесстыжие посмотреть.

– Как скажешь. Я его в смотровую яму в гараже посажу и приставлю кого-нибудь, хоть Аскера, что ли.

– Давай. И Егора... – напомнила она, просительно глядя на сидящего рядом любовника.

– Сейчас, котенок. Может, ты поешь что-нибудь?

– Потом...

Женька пошел в детскую, куда уже перебрались няня с мальчиком, поманил его пальцем:

– Пойдем к маме, хочешь?

Егорка проворно поднялся на ножки и заковылял к отцу:

– Папа, на, на! – И протянул руки, чтобы забраться к нему.

– Может, сам прогуляешься? – улыбнулся Хохол, но Егор отказался, цепляясь за его спортивные брюки. – Ох, хитрый ты жук! – засмеялся Женька, поднимая мальчика с пола и отправляясь в спальню. – Только смотри мне, маму не трогай, она болеет!

Увидев сына, Коваль вдруг заплакала. Ей пришло в голову, что она могла потерять его сегодня, не посети ее какое-то предчувствие. Вот оно, то, чего она постоянно боялась раньше – страх за ребенка, самый сильный страх на свете. Даже собственная жизнь не казалась такой ценностью по сравнению с жизнью маленького человечка, прижавшегося носом к груди и сопящего тихонько...

– Будешь реветь, я его уведу! – пригрозил Женька. – Ничего не случилось, он жив-здоров, наелся, наигрался. Сейчас купать его пойду и спать укладывать.

– Ты не понимаешь... – выдохнула Марина, здоровой рукой поглаживая темные волосенки мальчика. – Я не прощу себе, если вдруг...

– Так, все! – резко оборвал ее Хохол. – Что ты раскисла? Теперь Генка будет его личным охранником – с одной-то кистью больше все равно никуда не годен, а с пацаном в самый раз.

– Как он, кстати? – вспомнила Марина, вытирая глаза.

– Нормально. Его Валерка в больницу увез, сказал, что надо понаблюдать, все-таки много крови потерял, да и чисто по– человечески... без руки остался... Но он мужик крепкий, справится. Все, вы нализались? Егору спать пора. – Женька забрал у нее ребенка и, выходя из комнаты, сообщил: – Я вернусь, ты не засыпай. Поговорить надо.

Плечо болело, Марина старалась не шевелиться, чтобы не тревожить рану, но лежать неподвижно было сложно, а потому боль только усиливалась. Коваль прикусила губу, чтобы не взвыть, но сил терпеть уже не было, и тогда она встала и побрела вниз, опираясь на стену здоровой рукой. От перемены положения сразу закружилась голова, но Марина смогла спуститься на первый этаж и добраться до кухни, где в шкафу хранилась аптечка. Там, в кухне, и застал ее Хохол, уложивший Егора и не обнаруживший Коваль на привычном месте в спальне. Обхватив ее за талию, он рявкнул в самое ухо, едва не оглушив:

– Ты что вытворяешь? Спятила, да?! Валерка сказал лежать!

– Я таблетку... – пробормотала Марина, кривясь от боли.

Хохол усадил ее на стул, сам нашел в аптечке обезболивающее, подал стакан воды:

– Пей, чудовище! Противная баба ты, Маринка, почему вечно все усложняешь, а? Крикнула бы, я бы принес все.

– Я ненавижу быть беспомощной! – процедила она. – В конце концов, со мной ничего серьезного, нечего панику поднимать.

Женька сел рядом, взял ее здоровую руку в свои, прижался к ней лицом. Потом поднял на Марину глаза:

– Котенок... я прошу тебя – побереги себя хоть чуть-чуть, ведь не шутки!

Коваль отняла руку, провела ею по щеке, по бритой голове Хохла, притянула его к себе и поцеловала:

– Женечка... прости меня, я больше не буду тебя волновать.

– Твои бы слова да Богу в уши! – вздохнул тот, жмурясь от ее прикосновений, как довольный кот. – Идем спать, поздно уже...

С утра Марина, как обычно, провела рукой по той стороне постели, где спал Женька, и, разумеется, не обнаружила его. Взглянув на часы, удивилась: половина одиннадцатого. Странно, обычно в это время на тумбочке уже стояла чашка кофе и пепельница с сигаретой и зажигалкой. Коваль с усилием приподнялась, села, прислонившись спиной к спинке кровати. На лестнице раздались шаги, но какие-то незнакомые – так не ходил никто из домашних, а уж своих-то Марина могла определить. Она насторожилась, но когда дверь распахнулась, мгновенно выдохнула и заплакала. На пороге стояла высокая, худая девушка в черных джинсах и черном свитере. На бледном лице кровавым штрихом выделялся ярко накрашенный рот, из-под длинной челки влажно блестели голубые глаза – девушка разрыдалась и бросилась к кровати, упала на колени и обхватила плачущую навзрыд Коваль за талию, пряча лицо в одеяло, укутывавшее Марину.

– Господи, как же я испугалась! – пробормотала девушка.

– Мышка, родная, как же ты... ты откуда узнала? – всхлипнула Марина, здоровой рукой поднимая ее голову за подбородок.

– Мне Женька сказал вчера...

– Вот ублюдок! – взревела Коваль, вмиг перестав плакать. – Да кто ему позволил?! Тебе нельзя таких потрясений, а этот урод...

– Все-все, не кричи, я тебя прошу! – мягко, но вместе с тем решительно проговорила девушка, заставляя Марину лечь обратно. – Все хорошо, наоборот, он молодец, что позвонил, я сразу же в самолет – и сюда.

С этой девушкой, странно похожей на саму Коваль, жизнь свела ее несколько лет назад в Израиле. Тогда еще был жив Егор, и они с Мариной проводили один из редких моментов вдвоем, отправившись в Иерусалим. Время для отдыха было выбрано не самое удачное – как раз тогда обострилась военная ситуация, в городе то и дело стреляли и взрывали, однако это обстоятельство Марину никак не пугало. Для нее вообще не существовало ничего, когда рядом находился Егор. И вот в один из душных дней Коваль сидела в небольшом уличном кафе, наслаждалась ароматом свежей выпечки, абрикосовым джемом и мятным чаем, когда неожиданно ее взгляд выхватил из толпы на тротуаре высокую, болезненно худую блондинку с хорошенькой белокурой малышкой. Девочке было около года, мать несла ее на одной руке, а в другой болтался большой пакет и еще сумка, напоминавшая скорее куль, чем дамскую сумочку. Блондинка что-то говорила ребенку и явно торопилась. Голубой бок автобуса отчетливо просматривался через полупрозрачный пластик остановки.

«Опаздывает», – как-то механически подумала Марина и вдруг, переведя взгляд на блондинку, отчетливо увидела картину, от которой ей стало дурно. Горящий автобус, изрешеченный пулями, трупы кругом – и белые волосы женщины, прижимающей к себе мертвую девочку...

Коваль вскочила и, выбежав из кафе, схватила ошалевшую от напора блондинку за руку, поволокла за собой в кафе и с силой толкнула на стул. Автобус как раз закрыл двери и отошел от остановки. Женщина опомнилась и закричала, вскочив на ноги:

– Да вы нормальная вообще?! Я на автобус опоздала! Что мне теперь – еще час здесь разгуливать по жаре с ребенком?!

– Успокойся, – приказала Коваль, переводя дыхание и беря сигарету. – Поедешь на такси, я тебе все оплачу.

– Слушайте, вы кто вообще такая?! – бушевала блондинка, прижимая к себе плачущую девочку. – Это нормально, да – вот так схватить и потащить чужого человека?

– Я сказала: заткнись и сядь! – Марина уставилась в глаза женщины своим «фирменным», прожигающим насквозь взглядом, и та сразу обмякла, опустилась на стул, и даже ребенок перестал плакать на какие-то секунды. – Вот так. Кофе будешь? Или, может, покрепче что?

– Я не пью, – затрясла головой блондинка.

– Ну, как знаешь. Давай знакомиться, что ли, раз уж так вышло. Как зовут-то тебя?

– Маша... – пролепетала женщина растерянно.

– Маша, значит... Понятно. А я Марина. Ты не сердись на меня, ладно? Просто... не знаю, как объяснить, но... ты поймешь все – вечером или завтра, не знаю. И дай бог, чтобы я ошиблась, – тогда будем считать, что я просто самодурка, выдернувшая тебя из автобуса.

Коваль выпалила это все на одном дыхании, отпила глоток остывшего чая и поморщилась, махнув официанту. Девочка на коленях у Маши перестала плакать и теперь таращила на Марину голубые, как у матери, глазенки.

– Ты местная, Маша? – поинтересовалась Марина, рассеянно наблюдая за тем, как официант убирает со стола пепельницу и ставит новую.

– Нет, я из Сибири вообще-то. Просто муж тут работает по контракту, а мы в гости приехали. А вы?

– А давай не будем – «вы», туда-сюда... – предложила Марина. – Я этого терпеть не могу. Ты не против?

Маша пожала плечами, но в глазах ее Марина все равно отчетливо видела если не страх, то уж легкую панику точно. Ну, в принципе, удивляться нечему – не каждый день тебя на улице хватает незнакомая тетка и тащит в кафе...

– Так вот, значит, на «ты»... Я тоже не местная, мы с мужем сюда отдыхать приехали, а живу... Да какая разница, где я живу, вообще-то – главное, что сейчас мы здесь, в Израиле. Тебе как здесь, нравится?

Маша снова пожала плечами:

– Не знаю. Все непривычное, все чужое... Я никогда не уезжала из дома так далеко, а тут мне приходится все время быть одной – муж много работает. А мы постоянно вдвоем с Аленкой...

– Сколько ей?

– Полтора года.

Марина с грустной улыбкой смотрела на белокурую девочку, ухватившую висящий на материнской шее кулон и теребившую его пухлыми ручками. Коваль сама себе не могла объяснить, что именно вытолкнуло ее из-за стола и заставило остановить молодую мамашу – какое ей дело до чужих проблем? Но что-то внутри лопнуло, когда она представила, как будет гореть автобус, как будет лежать на пыльной, залитой кровью и бензином земле молодая женщина, обнимая мертвую дочку. И еще – Марина почему-то почувствовала внутреннее родство с незнакомкой, что– то такое, чего не было ни с кем и никогда. Разве что с Веткой...

Они разговаривали о том о сем до тех пор, пока не приехал Егор. Коваль радостно вскочила и бросилась на шею мужу, а потом сказала, указывая на новую знакомую:

– Смотри, дорогой, это Маша и ее дочка Аленка. Они русские, из Сибири. А это мой муж, Егор.

Малышев поставил жену на пол, подошел к столику и поцеловал вмиг покрасневшей Маше руку, а потом поманил к себе девочку, и та протянула к нему ручонки, забралась на колени и забормотала что-то на детском языке.

– Надо же... – удивленно протянула Маша. – Ни к кому на руки не идет, по пальцам пересчитать можно... И вдруг...

– Ну, меня вообще женщины любят, – рассмеялся Малышев, погладив девчушку по волосам, а Марина фыркнула:

– О, понеслось! Дамский угодник!

Они провели в кафе еще полчаса, потом Маша заторопилась, взглянув на часы, и Егор проводил ее до такси, предварительно взяв у нее номер мобильного и оставив ей свой и Маринин.

– Ну и откуда такое знакомство? – спросил он, вернувшись за столик к жене.

– Ты не поверишь, если я скажу. Я увидела, как девочка погибнет, если они сядут в этот чертов автобус.

Брови мужа взлетели вверх:

– Ты не заболела? Что за бред?

– Ты не поймешь... я очень хочу ошибиться, очень хочу... Едем в отель.

В номере Марина сразу кинулась к телевизору, включила его и присела в кресло, вцепившись пальцами в подлокотник. Шли новости... И вот на экране возникли обгоревший металлический остов, трупы, оцепление из солдат израильской армии и какой-то военный, рассказывающий журналистам о нападении палестинцев на пассажирский автобус. Выживших не было... У Коваль помутилось в голове, и она упала на пол в глубоком обмороке.

Маша позвонила через час после выпуска новостей и дрожащим голосом спросила:

– Ты... откуда ты знала?

Коваль ответила еле слышно, так как тоже чувствовала себя не очень хорошо:

– Никогда не спрашивай меня об этом... я не скажу. Просто запомни этот день – это ваш второй день рождения...

После этого они с Машей проводили вместе дни напролет, гуляли с маленькой Аленкой в парке, ездили к Стене Плача, просто пили кофе и разговаривали. Коваль с удивлением убедилась, что не ошиблась: эта девушка действительно оказалась очень похожа на нее саму. Их разделяли девять лет, но день рождения был в один день. Многое во взглядах на жизнь тоже совпадало. Им нравилась одна и та же музыка, одни и те же книги...

– Я никогда не верила, что такое бывает, – призналась Маша как– то. – Ведь говорят, что есть люди-двойники – но что это случится со мной...

– И не говори, – вздохнула Коваль.

С тех пор как-то само собой повелось, что Маша, с легкой руки Хохла трансформировавшаяся в Мышку, стала приезжать к ним то одна, то вместе с дочкой, подолгу гостила в доме. Марина тоже несколько раз ездила к ней и удивлялась, насколько эта девочка успокаивает ее, в трудную минуту находит нужные слова. Стоило только случиться чему-то, как Мышка бросала все и мчалась к Марине. Собственно, пару раз Коваль тоже оставляла все дела и летела в Сибирь, чтобы поддержать подругу. А потом у Мышки обнаружился рак. Она не сказала никому – только Коваль... Та пришла сперва в ужас, потом в ярость: Мышка категорически отказалась оперироваться. Тогда Коваль пошла на крайнюю меру – позвонила ее мужу и безапелляционно заявила, что прилетит завтра и заберет Машу к себе вместе с ребенком. После длительных уговоров Маша согласилась и почти три месяца прожила у Марины. Аленку, которой к тому времени уже исполнилось четыре года, баловали все кому не лень, а Мышка, страшно похудевшая, едва живая после химиотерапии, сидела на балконе в кресле и то и дело плакала, глядя на то, как носится по двору ее дочка, а с ней непременно кто-то из Марининой охраны.

Коваль испробовала все – от ласковых уговоров до крика и брани, – но переубедить настырную Мышку так и не смогла. Та панически боялась операции, хотя сама несколько лет работала врачом и понимала, что шансы невелики, что так, что этак.

– Не зуди ты мне, Маринка, – просила она тихим голосом. – Я не буду делать этого – просто потому, что не хочу остаться инвалидом и смотреть, как страдает рядом мой муж.

– Да?! – орала Коваль, уперев в бока руки, чтобы не врезать упертой девке по лицу. – А если ты, не дай бог, умрешь – ему будет легче?

– Зато ему не придется делать вид, что все прекрасно, не придется врать мне и притворяться, что ему не противно, когда я рядом – такая.

– Дурааа! – стонала Марина, хватаясь за голову. – Ну, почему ты такая дура, Мышка?!

– Ну, вот такая я, – совершенно ровным тоном отзывалась Маша, чем бесила Марину еще сильнее.

Время шло, Мышка была жива, правда, выглядела все хуже, но это не убавило в ней жизненной энергии, и Марина на какое-то время отстала от нее с разговорами об операции, а теперь и вовсе хватало своих проблем. И вот Женька в обход нее позвонил и попросил Мышку приехать – знал, что с ней Коваль будет легче. Однако Хохол не подумал о том, что подвергает теперь опасности еще и ни в чем не повинную Мышку...

Женька вошел в комнату в тот момент, когда Маша, уже переодетая в спортивный костюм, сидела в кресле, придвинутом к кровати, и рассказывала Марине какую-то историю из жизни Аленки. Коваль, заметив появление любовника, зло сощурилась, но промолчала, решив, что разберется с ним позже.

– Ой, Жека, я уже не могу смеяться, – жизнерадостно воскликнула Маша, обернув к Хохлу раскрасневшееся лицо. – Мы тут чуть раньше вспоминали, как нас арестовали в клубе, помнишь? Когда я после выхода из СИЗО напилась, помнишь?

– Да уж! – отозвался он, садясь прямо на пол у кресла. – Я ж тебя, поганку, едва до дому дотащил – настолько ты надралась.

– Я просто испугалась! – защищалась Маша со смехом. – Меня, добропорядочную и законопослушную девочку, сунули в камеру к каким-то жутким бабам! Вот ладно, что как раз в этот момент у одной из них приключилось носовое кровотечение и я ей помогла – а то даже не знаю, что было бы.

Хохол только головой покачал: он помнил тот вечер, когда Марина с Мышкой не вернулись домой из клуба, куда поехали послушать шансон. И надо же было именно в этот день ему простыть так, что своим кашлем он запросто мог заглушить рев самолетного двигателя! Пришлось отправить с ними только Гену и Севу, а те, разумеется, ничего разрулить не могли. Их, собственно, и арестовали вместе с Мариной и Мышкой во время плановой «зачистки», которую проводил отдел по борьбе с наркотиками. Да еще и в машине кто-то из сотрудников сунул в карман джинсов Мышки пакетик с коксом... Бедная Мышка потом рассказывала, что никогда в жизни не испытывала такого ужаса – когда ты четко знаешь, что непричастна, а тебе показывают пакет, к которому ты даже не прикасалась. Разумеется, адвокат Марины уже утром забрал их обеих, но Мышку еще несколько раз дергали к следователю, и та страшно переживала, не ела и почти не спала. Коваль проклинала тот час, когда собралась на концерт, проклинала спеца, подставившего Мышку для повышения раскрываемости в отделе, не пожалела никаких денег на то, чтобы его самого обнаружили как-то рано утром в одном из притонов невменяемого и с табельным оружием без обоймы. Но Мышка зареклась гулять по ночным клубам...

Весь день Маша провела в спальне Марины, там же они и пообедали, хоть Женька и ворчал, что ему пришлось бегать туда– сюда по лестнице с подносом, полным посуды. Но они не обратили на его жалобы никакого внимания, все говорили и говорили. Тем нашлось немало – последний раз Мышка приезжала около года назад и новостей накопилось предостаточно, да и вспомнить тоже было что.

Вечер воспоминаний затянулся за полночь, и только к часу Хохол спохватился:

– Так, девки, а ну – по койкам! Ночь на дворе, а они все чирикают!

Он проводил Машу в ее комнату, зашел проведать Егорку и только потом вернулся в спальню. Коваль курила, облокотившись на спинку кровати, и задумчиво смотрела в темное окно. Женька разделся и прилег рядом, потянул на себя одеяло, и Марина вздрогнула:

– Напугал, черт...

– Ну ты здорова, мать, в себя уходить! Так и вынесут из дома – не заметишь! – улыбнулся он, осторожно притягивая ее к себе, но Коваль вывернулась, села и, поддерживая забинтованную руку, зло спросила:

– Ты на хрена это сделал?

– Сделал – что? – не понял Хохол, и она разозлилась еще сильнее:

– Что ты дурака тут мне изображаешь?! Ты зачем Машке позвонил? Не понимаешь, что тут происходит, да?! Не понимаешь, что девка ни за что пострадает?!

– Марин, Марин, погоди! – попытался остановить ее Женька, но тщетно – Коваль орала все громче, распаляясь от собственного крика:

– Ты идиот, Хохол!!! Как ты не можешь понять, что ее вообще нельзя втягивать – зачем ей еще и это, когда своего по горло?! Ты ведь прекрасно знал, что она все бросит и прилетит! Нельзя играть людьми, как шахматами!

– Это сейчас ты сказала – или мне послышалось? – насмешливо протянул Хохол со своей неизменной ухмылочкой. – Ты – про шахматы? Ты – которая в легкую отправляла людей на тот свет одним кивком головы?

Марина уставилась на него, ничего не понимая. Давно уже Женька не позволял себе разговаривать с ней в таком тоне.

– Ты... ты что, а?

– А что – не нравится? Если хочешь знать, так это не я – это она сама мне позвонила. Сказала: чувствую что-то, а что – не могу понять, вот и звоню. И что я, по-твоему, ей должен был сказать? – Хохол сел на кровати и повернулся лицом к Марине. – Ну? Молчишь?

Коваль опустила голову. Да, у Машки бывало такое – она чувствовала, что с Мариной происходит неладное, и могла позвонить сама. И часто оказывалась права, объявлялась именно в тот момент, когда Коваль было плохо. Так что обвинять Хохла сейчас неправильно.

– Прости...

– Да ладно, – опять усмехнулся Женька. – Спи давай, чудовище.

Сам он уснул почти мгновенно, сказались бессонные ночи и наполненные суетой дни, а вот Марина еще долго не могла уснуть, все смотрела широко распахнутыми глазами в потолок и думала. Вот как все повернулось... И теперь еще один источник переживаний – Мышка. Постоянно влипающая вместе с ней за компанию Мышка, недавно вышедшая после очередной «отлежки» в больнице, маскирующая следы от капельниц длинными рукавами, а сильно поредевшие волосы выкрасившая в черный цвет. Как убедить ее уехать, не оставаться здесь, не подвергать себя опасности? Марина не желала нести груз ответственности еще и за нее. Да, добрая девчонка прилетела, едва узнав, что Марина ранена, но она даже не представляла себе, насколько осложнила своим приездом и без того непростую ситуацию.

– Черт, ну почему, почему Женька не мог удержать за зубами свой длинный язык?! – пробормотала Марина, щелкая кнопкой светильника и беря с тумбочки стакан с соком и таблетку снотворного.

– Потому что она все равно вытрясла бы из меня правду. Она такая же, как ты, – невозмутимо и совсем не сонно ответил Хохол, заставив Марину вздрогнуть. – Ты ведь знаешь – от нее точно так же нельзя ничего скрыть.

– Да не гони ты! – сморщилась Коваль. – Ты просто захотел поделиться с кем-то своими проблемами, а тут Машка подвернулась. И даже не подумал, чертов бугай, что ей лучше бы не волноваться.

– Ну прости, хотел как лучше, – вздохнул Женька. – Ложись уже, а? Только задремал – тут ты с этим светом...

– Я таблетку пила, уснуть не могу, – виновато пробормотала Марина, выключая ночник и ложась. – Ты меня обними, ладно?

Через два дня Марина впервые вышла на улицу. Ее сопровождал Хохол, заботливо поддерживал под локоть, чтобы не поскользнулась и не упала на скользкой брусчатке двора. У ворот в сторожке вместо Кота сидел новый охранник, молодой парень из комбаровских. Матвей, узнав о произошедшем, прислал к хозяйке своего доверенного человека, этого самого Казака. Хохол долго общался с ним с глазу на глаз, выяснял, что за фрукт, но потом решил, что парень с головой и ему вполне можно доверять.

– Пойдем в беседку, посидим, – попросила Марина, и Женька послушно свернул с дорожки в глубину двора.

Они уселись на скамью, Марина полезла в карман за сигаретами, но прикуривать одной рукой оказалось неудобно, и недовольный Хохол сам прикурил ей сигарету:

– Голова закружится.

– Отстань.

Она курила, глядя куда-то перед собой, лицо ее казалось совершенно беззаботным, спокойным, и Хохол мысленно взмолился, чтобы только никто сейчас не приехал, не позвонил и не разрушил это ее состояние. Даже Егора с няней он не хотел подпускать близко, увидел краем глаза, что они показались на крыльце, и отчаянно замахал руками, чтобы шли гулять за дом, не приближались к беседке.

Марина продолжала молчать, только щурилась на яркое солнце, прорывавшееся через облака и припекающее уже совсем как весной.

– Сезон скоро начнется у футболистов, – проговорила она вдруг, пряча здоровую руку в карман куртки.

– Что? – не понял Хохол, а потом добавил: – Начнется – и ладно.

– Да не ладно, Женя, – вздохнула она. – Я не справлюсь одна, и даже Матвей не поможет – там столько всяких подводных камней, что нужен отдельный человек, чтобы рулить.

Хохол не ответил, недовольно и настороженно глядя на приближающегося к беседке Казака.

– Чего тебе? – спросил неласково, предчувствуя конец тихих семейных посиделок.

– Там такси, Жека, – остановившись на небольшом расстоянии от беседки, проговорил Казак.

– И что? Мне пойти рассчитаться с таксером, что ли? – прищурил глаза Хохол. – Иди, узнай, кто и зачем.

Казак бегом удалился к воротам, переговорил с приехавшим через окошечко в двери, потом вернулся:

– Говорит, Николай, племянник Марины Викторовны...

– Открывай ворота, пусть заходит, – опередив вставшую с лавки Коваль, велел Женька. – Ну, вот, котенок, проблема твоя решилась: Колька вернулся.

Племянник не вошел – вбежал, чуть прихрамывая, в ворота, бросив чемодан, кинулся к тетке, и только вмешательство Хохла остановило его:

– Стоять! Аккуратно подходим, руками не хватаем, вверх не подбрасываем – у нее плечо прострелено.

Колька остановился в шаге от Марины, открыл рот от изумления. Глаза его расширились, в них выразилось сочувствие:

– Господи, Мариша... Не зря дед позавчера мне среди ночи звонил – предчувствие, говорит, у меня! Ну, я в самолет – и к вам, а тут...

– Ты зря приехал, – прервала его тираду Марина, и Хохол удивленно вскинул брови:

– Ты о чем? Да он нужен сейчас, как никогда раньше!

– Молчи! – велела она негромко, и Женька осекся. – Ты же понимаешь, что сейчас происходит, да? Я не хочу рисковать еще и Колькой, не хочу, чтобы он превращался в мишень! Отец не переживет, если я подставлю его любимого внука.

– Хорош, а? – перебил Колька. – Любимый внук у него теперь Егор Егорович, это раз. А я уже не мальчик, это два. Сезон начинается, а я пока директор клуба, это три.

– Легко исправить! – заверила Марина, услышав в его голосе что– то свое, категоричное и решительное. – Пока я тут президент, я и решаю, кто со мной работает.

– Да в конце-то концов! – взорвался Хохол. – Прекрати этот цирк, Коваль! Никуда ты его не заставишь уехать – я не дам! И директором клуба он тоже останется – я так сказал! И все, поняла?! Хватит уже надрываться в одно рыло!

Он вскочил со скамейки и заметался по беседке, не обращая внимания на насмешливый взгляд Марины и удивленно– испуганный – Николая.

– Фу, что за тон? – поморщилась Марина, в душе очень удивленная подобным проявлением Женькиного гнева.

– А сил нет уже Версаль с тобой разводить! – немного успокоившись, проговорил он, раздувая ноздри. – Тебя убьют, ты не думала об этом?

– Ну, запри меня в бункер, – пожала она плечами, вспомнив вдруг, как Ветка однажды сказала ей точно такую же фразу о Егоре. – Судьба, Женя...

Он порывисто обнял ее, прижимая к себе, и Марина тихо охнула от боли в раненом плече.

– О господи, забыл... – пробормотал Хохол, целуя ее в щеку. – Прости...

– Нормально... Идемте в дом, Колька с дороги...

– Ох, давно я Дашиных плюшек не ел! – мечтательно протянул племянник, направляясь к воротам, возле которых стоял его чемодан. – Тетка, а у тебя охранник новый какой-то?

– Тут, Коленька, много новых людей. И все меньше старых... – Марина держалась за руку Хохла, и тот бережно вел ее к крыльцу. – Как отец-то там?

– Мой или твой? – отозвался Николай, подхватывая за ручку коричневый чемодан и волоча его за собой.

– Оба.

– Ну, с твоим все в порядке. У него сейчас книга выходит о нашем криминале...

– О, могу представить! – усмехнулась Марина. – Теперь он знает об этом не понаслышке!

– Да ладно тебе! – засмеялся и племянник, входя следом в прихожую. – Он так переживает за тебя, что, по-моему, телевизор не выключает, боится новости пропустить – вдруг тут у вас что...

– Ну, мы птицы невысокого полета, так, над местным болотом кружим. – Марина села на стул, подставила Хохлу ногу в высоком сапоге, и Женька привычно взялся за голенище. – А генерал наш как там?

– Так ты не в курсе, что ли? Выперли его из министерства! – сообщил Николай, вешая на плечики куртку. – Ну, он и вообще запил. Мать к нему вернулась было, да не выдержала – он же просто невменяемый сделался. Там дома такое творится – жуть, я к деду сразу перебрался от греха подальше.

Марина почувствовала укол совести – в конце концов, одной из причин увольнения Дмитрия была она, Коваль. Конечно, как сказал отец, ее появление в жизни генерала МВД было только зацепкой, поводом, но все равно Марине было неприятно сознавать, что брат вылетел с работы не без ее участия. Злорадная ухмылка на лице Хохла не укрылась от ее взгляда, и Коваль сверкнула глазами в сторону любовника:

– Прекрати!

– А что? – вполне натурально удивился Женька, помогая ей подняться со стула. – Я не скрываю – мне твой братец перестал нравиться с того момента, когда в Москве открыл свою варежку и начал поливать тебя грязью. А уж после того, как ты вместо него мне под руку на перо попала, я вообще его видеть и слышать не хочу.

Коваль покачала головой, осознав бесполезность разговоров: упертый Хохол, как говорится, был не злопамятным, а просто злым и с хорошей памятью. А уж если он затаивал на кого-то злобу, то о последствиях лучше было даже не думать. Сейчас, когда племянник вкратце рассказал Марине историю о неприятностях Дмитрия, Хохол почувствовал что-то сродни удовлетворению: судьба отомстила генералу.

– Все, пожалуй, хватит про папашу моего, а то поругаетесь, – справедливо заметил Николай, переводя взгляд с тетки на Хохла. – В этом доме ночевать оставляют, или мне придется ехать в «Рощу»?

– Оставляют, – буркнул Женька. – Это по-прежнему проходной двор и ночлежка, вечно кто-то зависает.

– Ой, да не ври ты! – засмеялась Марина, легонько стукнув его кулаком в плечо. – Сто лет уже никого не было! Мышка вот только приехала, а так-то и нет никого.

– А Ветка? – тихо поинтересовался Николай, и Марина вдруг вспомнила, что ни словом не обмолвилась о замужестве ведьмы.

– А что – Ветка? Ветка... – она замялась, и Хохол сразу заполнил паузу, расставляя все точки:

– Замуж выскочила Ветка твоя, теперь только дома ночует. И вообще – нет ее сейчас в городе, они с Бесом в загранку уехали.

– Почему – с Бесом? – не понял Колька, и Марина объяснила:

– Коль... она за Беса замуж вышла.

Лицо племянника помрачнело, глаза потухли. Он сгорбился, как от удара, и пошел в кухню. Марина и Хохол задержались в прихожей, и пока Женька снимал куртку и убирал ее в шкаф, Коваль успела разозлиться на подругу.

– Сука... – пробормотала она. – Я б ее своими руками придушила!

– Прекрати! – велел Хохол, чуть подталкивая ее в сторону кухни. – Он не маленький, справится. Что – первая баба в его жизни? И даже не вторая, и не последняя, так что переживет. Это тоже опыт.

В душе она была совершенно согласна с любовником, однако дело касалось не постороннего человека, а родного племянника, за которого Марина чувствовала ответственность. Конечно, молодой видный парень с такими возможностями не потеряется в жизни и женщин у него будет столько, сколько он захочет сам, но Ветка оказалась его первым сильным и страстным увлечением, и боль от ее потери могла толкнуть Николая на что угодно.

– Лишь бы глупостей не наделал... – вздохнула Марина.

– Не бери на себя чужое! – отрезал Женька. – Что за манера?

– Жень, пока он рядом со мной, я за него отвечаю, ты понимаешь?

– Перед кем? Перед разжалованным ментом?

– Я сказала – хватит! – резко бросила Коваль, останавливаясь и глядя Хохлу в глаза.

– Молчу. Но Кольку не трогай!

Николай пробыл у них до вечера, непринужденно болтал с Мышкой, играл с Егором в мячик. Но Марина, внимательно наблюдавшая за племянником, видела, что он с трудом удерживает в себе разрывающую душу боль. Все-таки Ветку он любил, как ни крути, и известие о ее замужестве выбило его из колеи. Коваль хотела поговорить с ним, но, едва только открыла рот, как Хохол, сидевший рядом с ее креслом на полу, сжал пальцы здоровой руки, которые перед этим поглаживал, и ей пришлось расстаться со своей идеей. Она понимала, что, возможно, Женька прав, не давая ей завести вновь разговор о ведьме, – зачем? В конце концов, Николай взрослый, самостоятельный парень, воспитывать его уже как-то неловко. Марина зевнула, и Хохол вскинулся, предложив ей идти спать, но она отказалась.

Николай тоже засобирался, решил ехать в «Рощу», и Марина отправила с ним двух комбаровских парней, велев им там и остаться:

– Головой отвечаете.

– Мне охрана не нужна, – попробовал возразить племянник, но, наткнувшись на предостерегающий взгляд тетки, замолчал.

Они уехали, а Марина, позвав из детской Егорку, допоздна возилась с ним, читала книжку, потом кормила мальчика ужином. С ними вместе сидела и Маша, сперва весело катала с Егором машинки, потом держала его на руках, пока Марина читала. Купать мальчика пришлось все-таки Хохлу, так как у Коваль разболелось раненое плечо и пришлось выпить таблетку и лечь. В спальне было прохладно и темно, Марина закрыла глаза и откинулась на подушку, погружаясь в дрему. Телефонный звонок ударил по нервам, заставив резко сесть. От поспешного движения утихшая было боль вернулась снова, Коваль поморщилась и взяла трубку:

– Да, слушаю.

– Предлагаю тебе обмен, – раздался в трубке каркающий говорок Ашота. – Ты отдаешь мне своего пленника, а я сдам тебе того, кто разгромил твое казино.

– Мне неинтересно, – сообщила Коваль, смекнув, что неспроста молодой абрек хочет получить Кота, значит, тот знает что-то, чего опасается Ашот.

– Почему? – удивился он.

– А вот неинтересно, и все. Менты пусть ищут. – Она притворно зевнула. – Это не мое дело – разбираться с твоими шестерками, Ашот.

– Ты пожалеешь об этом, Наковальня! – зловеще прошипел горец. – В следующий раз не плечо – башку прострелим!

– Помечтай! – насмешливо отозвалась Марина. – И себя побереги, а то вдруг...

– Пошла ты...!

– И тебя туда же, родной! – Коваль бросила трубку и встала с постели, направляясь вниз. Желание спать как-то резко улетучилось. Не то чтобы ее испугали угрозы Ашота – не в первый раз в своей жизни ей приходилось слышать подобное, – но сон прошел, а лежать одной в огромной спальне стало немного не по себе.

Хохол сидел в каминной. Перед ним на столике красовалась большая керамическая кружка с заваренным чифиром, в пепельнице дымилась сигарета. По телевизору шел какой-то американский боевик, но интереса у Хохла действие, видимо, не вызывало, потому что взгляд его был направлен в окно, сквозь неплотную штору которого пробивался луч уличного прожектора. При появлении Марины Женька удивленно вздернул брови:

– Ты чего, котенок? Я думал, спишь уже...

– Тут уснешь! – она села в кресло, взяла сигарету и зажигалку. – Мне сейчас Ашот звонил.

– Зачем? – моментально насторожился Женька.

– Просит Кота ему отдать в обмен на информацию о налете на казино. Улавливаешь?

Хохол задумчиво пощипывал подбородок, глядя поверх Марининой головы, щурил серые глаза. Коваль ждала реакции, курила, то и дело разглядывая тлеющий кончик сигареты, словно проверяла, горит еще или нет. Наконец Женька изрек:

– У нас в доме не одна крыса.

– Да ну? – усмехнулась Марина.

– И не «да ну», а точно. Иначе – зачем Ашоту звонить тебе, прогибаться да еще сдавать исполнителя?

– Объясню: ему нужен Кот, потому что он знает еще что-то о планах Ашота в отношении меня. И Ашот боится, что я заставлю Кота говорить. А ведь заставлю. Мне неинтересно, кто конкретно участвовал в налете на «Госпожу удачу», это пусть у ментов голова болит, я и без них знаю имя заказчика, исполнитель мне не нужен. Но вот узнать, что именно замутил Ашот – это уже совсем другое, Женя! А позвони-ка Вилли, пусть подъедет прямо сейчас! – вдруг заявила она, глядя на Хохла, от изумления открывшего рот:

– Спятила?! Дома, на ночь глядя?!

– А кто сказал – дома? В «Рощу» поедем.

– Не хватало еще!

– Выбора нет, так ведь? Звони.

– Давай без Вилли, – попросил Хохол, поморщившись. – Я сам из Кота все выбью.

– Если бы я хотела, чтобы ты сам все из Кота выбил, я бы так и сказала. Но я этого не хочу. Не хочу, чтобы руками, которые касаются меня, ты делал грязную работу, ясно? – Коваль прищурилась и внимательно посмотрела в хмурое лицо любовника. – На мне и так достаточно крови.

Хохол вздохнул и достал мобильник.

– Вот и молодец. Звони, а я пока переоденусь. И спальню Мышки запри на ключ, не дай бог проснется и попросится с нами.

Марина ушла наверх, в гардеробную, а Женька, ругаясь про себя последними словами, нашел-таки номер Вилли и велел тому приезжать немедленно. То, что лечь спать сегодня вряд ли удастся, Хохол уже понял: без крови не обойдется, а значит, ему придется стирать все следы пребывания Кота в гараже и везти его труп на кладбище. В том, что это будет именно труп, он тоже не сомневался – Наковальня не оставляла свидетелей...

Вилли прибыл через час, уже совсем стемнело, когда его обшарпанная «Нива» поморгала фарами у ворот Марининого коттеджа. Коваль с Хохлом были на улице, сидели в беседке и курили.

– Явился, живодер, – сплюнул Женька, увидев въезжающую во двор машину. – Как стервятник на падаль, ей-богу!

– Прекрати.

Коваль, поддерживая уложенную в перевязи руку, поднялась с лавки и двинулась навстречу выбирающемуся из «Нивы» Вилли. Тот, заметив хозяйку, заулыбался:

– Марина Викторовна! И даже после ранения ничего-то с вашей красотой не делается!

– Ох, любишь ты врать, Вилли! – усмехнулась она. – Это я просто на фоне твоих морговских клиенток хорошо смотрюсь. Потому что живая еще.

Вилли заржал, а Хохол выматерился и заблажил:

– Ты что несешь-то, подумала?!

– Успокойся, шуток не понимаешь? – Марина оглянулась и покрутила пальцем у виска.

– Не шути этим!

– Ой, отстань! – сморщилась она. – Что ты нервный такой стал?

– Да с тобой скоро точно башню свинтит!

– А где клиент-то, Марина Викторовна? – вклинился Вилли, доставая из бардачка тщательно упакованный в чехол десантный нож.

– В гараже, в смотровой яме висит, – Хохол опередил Марину и сам первым пошел в сторону гаража.

– А что здесь-то, а не в «кабинете»? – «кабинетом» Маринины бойцы называли коттедж в «Роще», в котором обычно проводились такие мероприятия.

– Некогда было перевозкой заниматься. Да и рискованно, – объяснила Коваль, останавливаясь у открытых гаражных ворот.

Хохол за шиворот вытаскивал из ямы Кота, серого от ужаса. Он упирался, но справиться со здоровым Женькой ему и в добром-то здравии вряд ли удалось бы, а уж после трехдневного висения на вывернутых руках без еды и воды – и вовсе.

– Вилли, ворота прикрой. – Женька бросил Кота под ноги Марине, отряхнул джинсы. – Ну что, урод? Сам расколешься? – Это относилось уже к лежащему ничком охраннику.

Тот поднял разбитое лицо и пробормотал:

– Сука ты, Хохол! За бабу готов дружбу продать...

– Что продать? – удивился Женька, глядя на распластанного по полу Кота. – Это у меня с тобой, что ли, дружба была? Вот с Юркой, покойником, да, кентовались! А с тобой... да лучше всю жизнь баланду на киче жрать, чем с таким другом в ресторанах обедать! Падла... Расскажи лучше, за сколько Ашоту продался.

– Дорого... – Страх словно придал пленнику сил, а может, он понял, что все равно не выживет, а потому решил высказать все напоследок.

– Ну, хоть не продешевил, и то ладно, – согласно кивнул Женька. – Хоть знать будешь, за какие бабки тебя на ремни порезали. Только сначала все равно расскажешь, что вы там с Ашотом замутили.

– Не выйдет, – покачал головой Кот, садясь на цементном полу гаража и глядя на Марину с ненавистью. – Ни хрена у вас не выйдет...

– Ну, это мы посмотрим, – подал голос оскорбленный таким недоверием к его искусству Вилли.

– А хоть засмотрись, быдло морговское! – огрызнулся окончательно уже осмелевший от предчувствия скорой развязки охранник.

– Так, все, мне надоело! – Марина открыла дверку старого «Хаммера» и села внутрь. – Я даю тебе пять минут подумать – хочешь ты по-хорошему или нет.

– Можно подумать, ты кого-то оставила в живых! – скривился Кот и тут же получил ногой в лицо: Хохол никогда и никому не спускал подобного обращения на «ты» к Марине.

– Время пошло, – невозмутимо сообщила Коваль, доставая сигарету.

Хохол тоже закурил, отойдя к машине, а Вилли, не торопясь, распаковывал свое любимое «орудие труда» и улыбался какой-то детской улыбкой. И от этого несоответствия даже у Марины вдруг побежали мурашки – не дай Бог оказаться в руках у этого хладнокровного живодера с младенчески улыбающимся лицом... Она передернула плечами и поморщилась, стараясь отогнать от себя дурные мысли, однако Вилли маячил прямо перед открытой дверкой машины, выслуживался, как мог. Хохол заметил изменившееся выражение Марининого лица, наклонился к ней, но она только дернула головой.

Кот по-прежнему сидел на полу и вытирал кровь с разбитых губ.

– Так что? – выбросив окурок, поинтересовалась Коваль. – Надумал?

Кот посмотрел на нее и отрицательно покачал головой, не произнеся ни слова. Хохол презрительно сплюнул, щелчком отправил окурок в угол гаража:

– Слушай, Котяра, давай без понтов! Ведь все равно расколем, ты ж нас знаешь.

– Мне по барабану, – скривился тот, и из губы снова засочилась кровь. Он вытер ее ладонью, потрогал больное место пальцем. – Что мне с того, что я расскажу? Один хрен – завалите. А так хоть совесть мучить не будет.

– Совесть?! – взвился Хохол, и его зычный голос раскатом прошелся по гаражу, словно ударяясь в стены и потолок. – Совесть?! А где она была, твоя совесть, когда ты с топором шел на раненую женщину, а? Где она была, эта совесть, когда ты хотел ребенка сиротой оставить?

– Оставь гниль эту, Жека, – попросил Кот, не отводя глаз. – Заговорил красиво, поэт прямо. Тут дело не в бабе и не в пацане...

– Да?! А в чем?! Бабло, да, братан? Оно, родимое?

– А что ж ты думаешь, мне не хотелось жить сладко? Думаешь, только вам позволено иметь все, раз вы над навозной кучей возвысились, а такие, как я, должны всю жизнь вам в рот смотреть и делать то, что вам в башку взбредет? Ни хрена, братан! Мы тоже люди! – Кот сплюнул кровь прямо под ноги стоящему рядом с ним Вилли, и тот едва успел убрать белоснежную кроссовку.

– Слышь, ты, совестливый! Жить, говоришь, сладко хотел? А что ж тебе не жилось-то здесь, а? Обижал кто? – Хохол присел на корточки и заглянул Коту в глаза. – Ведь и деньги имел, и работу непыльную. А что в бригаду не брали – так и радовался бы, что ни в чем не замаран, как мы, по самое «не балуйся»!

– Не учи меня, Хохол, я и так ученый...

– Да ни хрена ты не ученый, Котяра, коль не понял ничего. Вот сидим мы тут сейчас вчетвером, трем терки какие-то непонятные... А ведь все так просто, что и обсуждать нечего: ты ж нас кинул. И не просто кинул – сдал Ашоту, как пивную тару в ларек, чтобы опохмелиться с утра. И еще героя из себя гнешь. – Хохол поднялся, отряхнул джинсы и посмотрел на него уже сверху. – Последний раз предлагаю – скажи, что замутили, и умрешь тихо, без мучений. И похороним по-человечески, а не в чужую могилу зароем, как падаль какую.

Кот ответил презрительным взглядом:

– Я все сказал, Жека, сдавать никого не буду.

– Ну, гляди – это ты сам сказал. Мы по-людски хотели.

– По-людски?! Это – по-людски?!

– А как? – спросила молчавшая до сих пор Марина. – Скажи, что ты сделал бы на моем месте? Вот при этом раскладе – что ты сделал бы с тем, кто тебя продал?

Кот искоса глянул на сидящую в джипе женщину, но она не отвела взгляда, даже не моргнула ни разу, только зрачки синих глаз чуть расширились. Где-то внутри у Марины зашевелилось даже некое подобие уважения к бывшему охраннику: как ни крути, а сдавать тех, на кого сейчас работал, он подобру явно не собирался, хотя и понимал, что это могло бы слегка облегчить его смерть. Но мимолетное чувство быстро покинуло Коваль, и она процедила, по-прежнему в упор глядя на Кота:

– Молчишь? Так я тебе скажу – за предательство разговор-то у всех одинаковый. Все могу простить, но не это. Ведь ты, живя в моем доме, меня же и убрать решил.

Она выпрыгнула из машины и пошла к воротам гаража, на ходу бросив:

– Кончайте с ним. Разговоры бесполезны.

– Иди домой, мы сами, – Хохол открыл ей дверку в воротах, выпуская на улицу. – Не жди меня, я тут с Вилли, потом вывезем...

– Да...

Дверь гаража захлопнулась за Мариной, отрезая от нее уже вычеркнутого из списка живых Кота. Покурив в беседке, Коваль убедилась, что из гаража не доносится ни звука, и пошла в дом. Больше всего ей хотелось сейчас встать под душ и смыть с себя происшедшее, но повязка на плече не позволила исполнить мечту. Пришлось лечь так, и всю ночь Марина мучилась от почти физического ощущения грязи, в которой она словно выкупалась с головой.

«Надо же, как с возрастом становится тяжело в этом вариться, – думала она, ворочаясь в постели с боку на бок. – Чем старше становишься, тем противнее...»

Уснуть никак не удавалось, и Марина прибегла к испытанному средству: встала и пошла в комнату Мышки. Та тоже не спала, сидела на кровати, обняв руками колени, и сосредоточенно смотрела в стену. На звук открывшейся двери она даже не повернулась, не сделала никакого движения, и Коваль слегка испугалась:

– Маш... что с тобой, а? – тронув подругу за плечо, спросила она. – Болит что-то, Маш? Может, врачу позвонить?

Мышка встрепенулась, потрясла головой, стряхивая оцепенение:

– Нет-нет, ничего... все в порядке, просто задумалась. А ты чего бродишь? Рука болит?

– Задумалась она в третьем часу ночи! – не отвечая на вопрос, усмехнулась Коваль, устраиваясь на кровати, поджав ноги. – Самое время задумываться, ага.

– Ты не ответила. – Мышка протянула руку и дотронулась до холодных пальцев Марины. – Случилось что-то?

– Нет, Маша, не случилось, – с тяжелым вздохом проговорила Коваль, понимая, что не может переложить груз своих проблем на плечи подруги, не имеет права. – Просто бессонница какая-то...

Мышка укоризненно покачала головой и придвинулась ближе, обняла Марину за плечи, стараясь не тревожить висящую в перевязи руку:

– Я же тебя знаю. Если ничего – зачем ты явилась ко мне в комнату в третьем часу, когда знаешь, что я должна спать? Нет, если не хочешь говорить, не надо, я же не настаиваю. Просто – вдруг тебе станет легче?

Не говоря ни слова, Коваль положила голову на колени подруги и закрыла глаза. Мышка начала тихонько гладить ее по волосам и шептать что-то. Марина не вслушивалась сперва, а потом поняла, что Маша читает стихи. Это было у них еще одной общей точкой – любовь к японской поэзии, но сейчас Мышка бормотала что-то явно русское.

– Машуль, а вслух и погромче? Пожалуйста...

Мышка вздохнула, набрала в грудь воздуха, как будто стояла на высоком обрыве и собиралась прыгнуть в воду, снова резко выдохнула и начала:

Неожиданно она замолчала, словно запнулась, а потом проговорила тоскливым шепотом:

– Маринка, а ведь это о тебе. Ты слышишь, чувствуешь? Человек, написавший это, никогда тебя не знал – а смотри, как четко понял, да?

Коваль перевернулась на спину и посмотрела в лицо подруги снизу вверх:

– Чудная ты, Машка... Да это хоть о ком можно сказать.

– Нет, ты просто послушай! – настаивала Мышка. – «А слабость, будто хлам, за дверью оставлю, спрячу, сберегу...» – ну, разве ты так не делаешь? Разве не прячешь свою слабость от всех, даже от Женьки? От него – так даже в первую очередь!

Марина чуть грустно улыбнулась, подняла руку и потрепала Мышку по щеке:

– Не выдумывай. Ничего я не прячу – у меня просто нет права на эту самую слабость, я уничтожила ее уже давно. Ты ведь прекрасно знаешь, Машуля, что никогда бы не усидеть мне на своем месте, если бы хоть кто-то во мне усомнился. А Женька... что Женька... Он просто влюбленный мужик, который вообще не видит никаких изъянов. Знаешь, вот это мне всегда было непонятно – как можно настолько слепо любить кого-то?

– А ты? – вдруг уличила Мышка. – Ты сама? И Егор? Разве ты не любила его слепо и безоглядно, а? Я ведь так всегда вам завидовала, ты не представляешь... Как он смотрел на тебя, как говорил о тебе, если тебя не было рядом...

Неожиданно для обеих Марина расплакалась. Она рыдала долго, и Мышка не успокаивала, не тревожила, понимая, что подруге просто нужно смыть что-то слезами – именно за этим она и пришла посреди ночи. Такое бывало часто. Иной раз Марина могла прийти в комнату к крепко спящей Мышке, сесть рядом на постель и начать говорить что-то, рассказывать, казалось, даже не слыша собственного голоса. Заканчивалось все так, как сегодня, – потоком слез, после которого слабая женщина внутри Коваль вновь надолго отходила в тень «железной Наковальни». Плакать при Мышке Марина не боялась – прекрасно знала, что та не осудит, потому что ей все равно, кем является ее подруга и какими делами занимается. Мышка любила ее просто за то, что она есть. Вот и сейчас Коваль от души выплакалась, намочив слезами собственный халат и подол ночной рубашки Мышки, села, вытерла насухо глаза рукавом и пробормотала:

– Уф... давно я так не ревела. Прямо как девочка...

Мышка снова обняла ее и поцеловала в соленую еще от слез щеку:

– Полегчало?

– Значительно! – заверила Коваль, вставая с кровати. – Все, Машка, давай-ка спать, а то так вся ночь пройдет.

Она вернулась к себе, забралась под одеяло и свернулась в клубок, стараясь не беспокоить перевязанную руку. На душе на самом деле стало намного легче, как будто воспоминание о погибшем муже вернуло равновесие.

Хохол вернулся только под утро, уже светало, а Марина так и не сумела уснуть, ни на секунду не сомкнула глаз. Женька долго плескал водой в душе, фыркал и чертыхался, потом, в одном полотенце, обернутом вокруг бедер, лег на кровать и вытянулся всем телом:

– Зараза, почти ничего и не сказал! Только про Ашота – мол, за Мамеда мстят. Слушай, – он поднялся на локте, повернувшись на бок и глядя Марине в глаза, – а давай сами все решим. Зарядим своих пацанов по их точкам, разнесем все, на хрен, и пусть очухиваются!

– Ага! Умно придумал, слов нет! – Коваль тоже легла на бок, поморщившись от резкой боли в растревоженном плече. – И потом что? Они ж вендетту замутят – кровь за кровь! Понаедут из своих аулов, перекрошат нас в капусту...

– А мы еще и Ворона подтянем, он же предлагал как-то.

– Нет, Женька, не пойдет. Надо по-другому... Дай телефон, – потребовала она, и Хохол не понял:

– Зачем?

– Бесу позвоню.

В душе Хохол возблагодарил Бога за то, что он послал эту мысль в голову упертой Коваль, дотянулся до тумбочки и подал Марине ее мобильник.

Бес спал – в Париже была глубокая ночь, а потому голос его был сонным и недовольным:

– У тебя часы дома есть?

– Есть. Но на них время местное. Извини, Гриш, что в такую рань, но у меня неотложное дело.

– Что опять? – раздраженно поинтересовался родственник.

– Почему – опять? Разве я напрягала тебя своими проблемами?

– Ты – нет, а вот Ашот напряг, да так, что я тебя грохнул бы, если бы рядом была! – загремел Бес, проснувшись окончательно и поняв, о чем пойдет речь.

– Ага, значит, раньше слил? – ехидно спросила Коваль, отметив про себя, что молодой горец оказался хитрее, чем она думала.

– Не слил, – поправил Гришка, – а поделился бедой.

– Бедой, говоришь? Ну-ну! А меня не хочешь выслушать? Просто так, чтобы было?

– Валяй, – разрешил он, щелкая зажигалкой. – Интересно, чего ты мне прогонишь, потому что версию Ашота я уже понял.

– У меня версия простая до абсурда – молодой козел решил избавиться от нас с Вороном. А потом, не исключено, и от тебя.

– Ты не заговаривайся, дорогая, фильтруй базар-то! – вклинился с ремаркой Гришка.

– А я ничего лишнего не говорю. И Ашот, кстати, тоже утаил кое– что. Он же не сказал тебе про обстрелянную на трассе машину Ворона, так? А про моего погибшего телохранителя Севку, погнавшего на сервис джип Хохла? А про мотоциклистов, расстрелявших мой «Хаммер»? Тоже нет? А про то, как прислал добить меня в мой дом моего же охранника, не сказал? Постеснялся, видимо_ – Она перевела дыхание и затаилась, ждала реакции.

Бес тоже молчал, явно ошарашенный свалившейся на голову информацией. Этого он действительно не знал, и незнание его раздражало. Ашот вывернул ситуацию совсем по-другому, и то, что сказала сейчас Наковальня, показалось мерзким и страшным. Выходило, что и он, Бес, виновен в том, что едва не погибли жена и сын его собственного брата. Мерзко, мерзко...

Пауза затянулась, Марина услышала, как Гришка снова щелкает зажигалкой, прикуривая новую сигарету.

– Сама-то как? – проговорил он, наконец, придя в себя.

– Ничего. Плечо разворотили мне Ашотовы стрелки, а так – нормально. Да еще Генка, телохранитель, успел собой от топора закрыть, а не то бы уже не разговаривала.

– Что?! – рявкнул Бес, решив, что ослышался.

– А ты как думал? – усмехнулась Марина. – У нас тут все по– взрослому!

– Вот сука, а мне напел – мол, Наковальня оборзела, тряхнула мои точки, столько народу полегло!

– А ты сразу купился! Я ведь беспредел только по безысходке могу устроить, а так – зачем мне? Так что скажешь-то, родственник? Как жить мне дальше? В Бристоль перебраться на постоянное проживание? Или на Кипр? У меня ведь ребенок, сын твоего брата, между прочим, племянник твой, Гриня! – Марина прекрасно знала, что эта тема является для Беса болезненной, он мучился угрызениями совести еще за тот случай, когда Егорку похитили и держали в его доме. И теперь совершенно сознательно она давила на это, понимая, что молодожен Гришка сейчас наиболее восприимчив ко всему, что касается семьи.

– Ты звонишь за тем, чтобы получить добро на действия? – глухо спросил он.

– Если хочешь – да.

– Считай, что ты его получила, – твердо заявил Бес там, в тихом и сонном ночном Париже. – Можешь делать все, что захочешь, никто не предъявит – я не позволю. Позвони Бармалею, скажи, что я велел помочь. Я ему тоже звякну сейчас. Можешь этого архаровца на флажки порвать и над домом развесить.

– Вот спасибо! – усмехнулась Коваль. – Такого украшения мне и не хватало.

– Вот и развлекайся, дорогая. Только... пацана отправь куда– нибудь, – совсем другим тоном попросил Гришка. – Чтобы ничего с ним...

– Да уж догадаюсь! – усмехнулась Марина. – Как вы-то там? Весело?

– Теперь какое уж веселье – возвращаться надо, – вздохнул Бес.

– Ветуле привет передавай.

– Передам. Ты это... себя-то побереги...

– Как получится. Пока, Гриш.

– Да, пока...

Марина откинулась на подушку и закрыла глаза. Вот и все, можно считать, что война объявлена, раз уж на нее дано «добро» свыше. Теперь нужно действовать быстро и решительно, чтобы не дать Ашоту время понять, что ему неоткуда ждать помощи, не позволить ему объединить вокруг себя остальных «приезжих», а подмять их под себя.

– Женя, надо быстро, понимаешь, – быстро собрать всех наших. Прямо сейчас, пока еще рано, – она сжала руку Хохла так, что побелели пальцы. – Слышишь?!

– Успокойся! – он высвободил свою руку, сел и провел по бритой голове: – Черт, как ты моментально все решила!

– Женя, Мышку – домой, сегодня же. И надо Егора срочно увозить в Горелое, к бабке. Пусть Дашка с ним едет!

– Ни фига, родная, так не пойдет! С Егором в Горелое поедешь ты сама! – проговорил Хохол и вздрогнул, встретившись с ее ледяным взглядом из-под упавшей на глаза челки.

– Это кто так решил?

– Уже никто, – буркнул он, понимая, что бесполезно говорить что– то еще.

Поспать не удалось: Женька уехал в город, Марина тоже встала и принялась собирать Егоркины вещи. Даша, заставшая ее за этим занятием, сначала не поняла, что происходит, а, узнав, что ей предстоит поездка в деревню на неопределенный срок, всплеснула руками и заохала:

– Марина Викторовна, а вы-то как же?

– А что – я? – не прерываясь, отозвалась Коваль. – Не умру, не маленькая.

– Господи, да что ж творится-то? – продолжала сокрушаться Даша, подперев щеку кулаком и раскачиваясь из стороны в сторону. – И Егорушка...

– Так, все! – отрезала Марина, устав от ее причитаний. – Нечем заняться? Свари тогда кофе!

Даша заспешила вниз, и Коваль вздохнула с облегчением: и так тяжело, а тут еще и домработница со своими охами-вздохами... Приковылял Егорка, обнял сидящую на полу среди его вещичек мать за шею, прижался всем тельцем. Марина обхватила его здоровой рукой, усадила к себе на колени, поцеловала в щечку:

– Привет, мой сладкий! Проснулся? Скоро завтракать пойдем, а потом поедешь на машине кататься. Хочешь?

Сын закивал лохматой головенкой, и Марина грустно улыбнулась, представляя, как тяжело будет расставаться с ребенком на неопределенный срок. Но и оставить его дома она не могла, это было просто неразумно и, более того, рискованно. Да и отправлять его только с Дашей тоже казалось опасным, значит, придется дать кого-то из своей охраны. Конечно, если бы был Гена, то и проблем не возникло бы, но когда теперь он сможет снова работать, да и сможет ли вообще – большой вопрос.

– Ты поедешь с тетей Дашей и с Мишей, хорошо? – Марина заглянула в синие глазенки сына – он смотрел на нее серьезно, поджав нижнюю губу. – Поживешь у бабы Насти. Помнишь бабу Настю? – Егорка кивнул согласно, но вряд ли понял, о чем и о ком речь.

Поставив сына на ноги, она одернула на нем пижаму и чуть подтолкнула к игрушкам:

– Иди, поиграй пока, я сейчас закончу, и пойдем умываться и завтракать.

Марина с Егоркой сидели за столом, когда из города вернулся Хохол. Он на ходу поцеловал в макушку сына, коснулся Марининых губ:

– Собрались?

– Да. Я Михаила хочу отправить с ними.

– Правильно, нечего там одним бабам... Да и нам спокойнее.

Хохол сел напротив Марины, налил кофе в большую кружку, выпил почти залпом, потом повернулся к Егорке, отобрал у того ложку и стал сам кормить его кашей:

– А то ты до вечера провозишься!

– Женя, нужно подгадать так, чтобы накрыть одновременно все точки Ашота, не дать ему одуматься и подтянуть своих. – Марина потянулась за сигаретами, но Хохол указал глазами на Егора и покачал головой. – Понимаешь, если мы все рассчитаем правильно, то они не успеют «а» сказать, как все уже закончится. Но если что-то пойдет не так...

– Не пойдет, – твердо заверил Женька, вытирая Егоркин рот полотенцем. – Я сам поеду и проверю.

– Не сам, а со мной, – поправила она, и Хохол понял, что это решено раз и навсегда, Наковальня не отступит от своего слова, лично проконтролирует исполнение. Это ему не понравилось: раненая, еле стоящая на ногах, она будет весь день мотаться в машине по городу, рискуя еще пулю получить. Но сделать с этим ничего он, к своему великому сожалению, не мог. – Егора нужно увозить немедленно, – продолжала Марина, словно не замечая помрачневшего лица любовника. – Прямо сейчас пусть Мишаня выгоняет «Лексус», на нем поедут.

– А ты? – удивился Женька. – «Хаммер»-то без стекол стоит.

– Старый возьму. Видишь, насколько я была права, когда купила свой первый «танк»? – невесело усмехнулась Коваль. – Бронированный армейский джип – убойная вещь, был бы «Лексус», уже бы полгорода кисель пило, а так... – Она вздохнула, задумалась о чем-то на минуту, потом повернулась к двери: – Ну, где там Даша? Должна была уже собраться!

– Да, Марина Викторовна, я готова, – домработница вошла в кухню одетая, оставались только пальто и сапоги.

– Умница, Дашенька. Ты уж прости, что я тебя так напрягаю, но выхода нет, а доверить сына никому, кроме тебя, я сейчас не могу. Но это ненадолго, думаю, недельку-другую...

– Да мне что! – отмахнулась Даша, составляя в сумку баночки с соком и пюре для Егора. – Как вы-то без меня здесь? Ведь ни приготовить, ни убрать...

– Хохол сделает, – перебила Марина.

Женька кивнул, вытащил накормленного Егора из стульчика и понес наверх, одеваться. Марина тоже пошла к ним, села в кресло и наблюдала, как Хохол ловко и быстро управляется с раскапризничавшимся вдруг малышом. Тот словно понял, что его увозят от мамы и папы, подвывал тихонько, старался вывернуться из цепких Женькиных пальцев и все оглядывался на сидящую в кресле мать. Марина изо всех сил старалась не заплакать, чтобы и Егор, глядя на нее, не закатил концерт. Ей удалось взять себя в руки и не проронить ни слезинки, она даже сама вынесла мальчика на улицу и усадила в джип, на руки сидевшей уже на заднем сиденье Даше.

– Все, не могу! – только тут самообладание изменило ей, и она бегом бросилась обратно в дом, чтобы не видеть, как машина будет выезжать из двора, увозя ее ребенка.

Когда Хохол, проводивший джип и давший наставления охраннику Мише, вернулся в дом, Коваль сидела в кресле у камина, курила и отрешенно смотрела на огонь. Женька присел на корточки перед ней, взяв за руку, выбросил сигарету в камин и заглянул в глаза:

– Котенок, соберись.

– А я в порядке.

И это было почти правдой: глаза были абсолютно сухи, лицо выражало решительность, только у губ залегла скорбная складка. Марина встала, едва не свалив Хохла на пол:

– Все, Женька, идем, мне надо волосы собрать, а я не могу одной рукой, помоги.

Он повиновался, поднялся вместе с ней в спальню, помог собрать длинные черные пряди в хвост, и, не удержавшись, приник губами к шее сзади. Марина вздрогнула:

– Перестань!

– Я ничего... просто поцелую тебя... – пробормотал он, не отрываясь от своего занятия.

– Я сказала – прекрати! – повысила она голос, и это отрезвило Хохла:

– Прости... я соскучился по тебе.

– Нашел время! Где Машка, кстати? Что-то ее не видно!

Женька пожал плечами:

– Не знаю. Пойду гляну – может, спит? С утра жаловалась, что голова болит и тошнит все время.

Он ушел, а спустя пять минут вернулся с растерянным видом:

– Слушай, Марин... а ведь нету ее... И вещей нету – ну, куртки там, сапог... Ничего не понимаю...

Коваль вцепилась здоровой рукой в рукав его свитера:

– Быстро на ворота! Расспроси охрану, кто ее видел последним! Ну не могла же она провалиться! Быстро, Женя, быстро!

Хохол убежал вниз, а Коваль обессилено прилегла на кровать. В голове вертелась угнетающая мысль о том, что с Мышкой могло что-то случиться. Но что, как?! В доме не было чужих, а уйти – ну куда могла уйти разумная и осторожная Машка в чужом поселке? Хохол вернулся через полчаса, развел руками:

– Пацаны сказали, что Машку не видели.

– Женя, мы взрослые люди – так не бывает! Она не ангел с крылышками, чтобы вот так взять и улететь!

Хохол растерянно моргал глазами, понимая, что, если с Машкой что-то случится, Марина не пожалеет никого – и его в том числе. Он развернулся и вышел из комнаты. Через несколько минут Марина услышала, как взревели сразу несколько машин, и буквально сразу все стихло. Она встала и подошла к окну: джипов охраны не было, как не было и Хохла, значит, уехал вместе с пацанами искать Машку.

В доме никого не осталось, кроме нее и охранника на воротах, но Марина не придала этому обстоятельству никакого значения. Ее занимало совершенно другое – Машка. Незаметно для себя Коваль, вновь вернувшись на кровать, задремала, а когда открыла глаза, увидела удрученного Хохла, сидящего в кресле.

– Ну? – нетерпеливо спросила она, садясь, и Женька отрицательно покачал головой, даже не заметив, как сморщилась Марина, испытав внезапно укол в сердце. – Вы хорошо искали?

– Не бывает лучше, Мариш. Перевернули все. Мышку видели у центральных ворот, она вроде как просто стояла. В руке держала бутылку с соком, мы ее нашли – в кустах прямо за воротами.

– А... следы? – чуть не задохнулась Коваль, цепляясь за последнюю надежду, но Хохол снова разочаровал:

– Да какие там следы, котенок? Все давно размесили – день-то будний...

– Господи... только бы с ней ничего не случилось, а? – прошептала Марина плохо слушающимися губами. – Я не прощу себе...

– Не кипи, Мариш. Если ее похитили, то сделал это тот, кто хорошо знал в лицо и знал, кто она тебе. Надо ждать. Если это похищение, то рано или поздно найдется похититель, объявится, чтобы требования выдвинуть.

– А пока – что?! Сидеть и ждать?!

– Да, котенок, – твердо отрезал Хохол, пресекая все дальнейшие попытки обсуждать эту тему. – Сидеть и ждать.

Это хорошо сказать – «сидеть и ждать», а вот выполнить... Марина лежала в спальне, закутавшись в одеяло, и молчала, глядя на экран включенного телевизора, но, казалось, не видела ничего. Хохол беспрестанно кому-то звонил, ему тоже перезванивали, и от этого постоянного трезвона Коваль начала сходить с ума. Она бросала на Женьку раздраженные взгляды, однако молчала, понимая, что он пытается найти хоть какой-то след Мышки. Все его усилия оказались тщетны, и к ночи о пропавшей Машке так никаких вестей и не поступило. Коваль не могла уснуть, все сидела на кровати и курила, изредка прихлебывая чай. Хохол заикнулся было о том, что всем этим психозом Машке не поможешь, но тут же был отправлен по известному адресу и от греха ушел в свою комнатушку под лестницей. Марина просидела всю ночь, а к утру сама обзвонила всех своих «старших», велев приехать немедленно, пока еще рано. Женька явился как ни в чем не бывало, помог встать и умыться, сам собрал ее волосы в хвост и осмелился приникнуть губами к шее.

– Не надо, – хриплым голосом попросила она. – Я не выдержу и расплачусь, а сейчас придут люди... мне нельзя быть слабой...

– Ты сильная, котенок... ты такая сильная у меня, что страшно, – пробормотал он, прижимая ее к себе.

– Не надо, Женя...

– Все, все! Не буду. Идем, все собрались, я просто не сказал...

Они спустились в гостиную, где сидели в ожидании хозяйки пятеро «старших», возглавлявших отдельные звенья группировки Наковальни. У каждого был своего рода мини-отряд из двадцати-тридцати человек, способный в считанные минуты собраться в условленном месте с оружием.

– Приветствую всех. – Марина села в свое любимое кресло, закурила. – Дело обстоит следующим образом, – начала она, выпустив струйку дыма и обведя присутствующих быстрым взглядом. – У меня начались проблемы с Ашотом, думаю, все уже в теме. Так вот, с сегодняшнего дня все люди Ашота объявляются «вне закона». Объяснять, думаю, никому ничего не надо?

– Не надо, – кивнул самый пожилой, шестидесятилетний Старый, в прошлом неоднократно судимый за разбой худощавый старичок вполне благообразного вида. – Всех, кого увидим, – под нож.

– Это уж ваше дело – под нож или на стволы. – Марина погасила сигарету и поправила неудобно лежащую в перевязи руку. – Важно другое – все нужно сделать максимум за двое суток, лучше быстрее, чтобы никто из более мелких «земляческих» группировок не придумал встать на сторону Ашота. В этой связи у меня предложение: Мирза возьмет их на себя.

Мирза, высоченный рыжий татарин из-под Казани, обосновавшийся в городе после очередной отсидки, пользовался непререкаемым авторитетом среди так называемых «приезжих», коих было в городе немало, – выходцев с Кавказа, из того же Татарстана. Поручая ему контакты с этими малочисленными группками, Марина была на сто процентов уверена в успехе: отказать Мирзе не рискнул бы никто. Довольный оказанным личным доверием татарин кивнул рыжей шевелюрой и обвел всех торжествующим взглядом: Наковальня назначила его дипломатом...

– Дальше, – продолжила Марина. – Боксер и Каспер со своими ребятами обложат рынок в центре, это главное хлебное место Ашота, потому там всегда много его людей.

Эта парочка руководила двумя самыми «отмороженными» отрядами, оставшимися еще от покойного Сереги Розанова. Бывшие спортсмены, в основном борцы и боксеры, эти ребята не разбирали дороги и всегда шли напролом, нужно было только четко обрисовать задачу, и тогда о результате можно было не беспокоиться.

– А мне супермаркет! – подал голос скромно сидевший до этого момента в самом углу гостиной Мазур.

– Да ради Бога! – повернулась к нему Коваль. – Все не уймешься?

– А почему это мы должны такое место отдавать? – Мазур поднялся и вышел на середину комнаты. – Я тогда еще говорил, что зря вы на уступки пошли...

– Сядь откуда встал! – негромко сказала Коваль. – Не тебе судить, что правильно, а что нет. Я отдаю тебе супермаркет – делай, что хочешь. Очистишь – твое.

Мазур удовлетворенно улыбнулся: супермаркет на северной окраине города был его мечтой и спорным пунктом между Мариной и Ашотом. Совсем недавно под давлением Беса Коваль уступила контроль над ним горцу, но затаила злобу и пообещала вернуть свое при первом удобном случае. Вот он и представился, случай этот. Теперь Мазур сделает все, чтобы вожделенная точка стала его.

– Старый, ты в резерве. Отдашь человек десять своих Боксеру и Касперу, остальные пусть будут готовы вмешаться. Я еду к Ашоту домой.

Это заявление повергло в шок всех – так внаглую могла переть только Наковальня: взять и заявиться к врагу лично.

– Марина Викторовна, рискованно это, – начал Старый. – С кем поедете?

– Возьму Бармалея и Хохла. Плюс мои охранники.

– Кого? – переспросил Старый, решив, что ослышался.

– Бармалея, – спокойно повторила Коваль. – А ты думал, что я рискну начать такое дело, не заручившись поддержкой «смотрящего»? Я еще не выжила из ума.

Грянул одобрительный хохот, и только Хохол не разделял всеобщего оптимизма и веселья. Его лицо с самого утра было мрачным и хмурым, брови сошлись на переносице, образовав почти сплошную черту. Ему не нравилось все это, и с каждым часом уверенность в том, что Марина не совсем правильно делает что-то, только росла.

– Если всем все понятно, расходимся. Мы люди мирные, никого первыми не трогаем, – лицемерно объявила хозяйка, окинув комнату невинным взглядом. – Поэтому – валите всех, мальчики.

Старшие, похохотав пару минут, начали расходиться, и только Мирза задержался:

– Марина Викторовна, а с ментами-то что?

– По ходу разберемся. Когда все сделаем, всем лечь на дно и тихо лежать до тех пор, пока не закончится истерика в городе. Я тоже уеду.

Последнее высказывание очень понравилось Хохлу – если Марина собралась залечь на дно, то у него будет шанс побыть с ней вдвоем. В последнее время ему так редко это удавалось... Он даже забыл, какая она, когда рядом нет никого, только он, Хохол.

– ...О чем ты думаешь все время? – вернул его к действительности голос Марины.

– Что? – опомнился Хохол, заметив, что в комнате уже никого нет, только он и Коваль, по-прежнему сидящая в кресле с сигаретой в тонких пальцах. – Прости, задумался...

– Я заметила. И о чем?

– О тебе. О чем еще я могу думать сейчас, котенок? Только о том, как мне уберечь тебя... – он сел на пол перед ее креслом и опустил голову ей на колени, уткнувшись в них лицом. – Котенок, я с ума схожу... мне все время кажется, что я вот-вот тебя потеряю...

– Надеешься избавиться от меня с помощью Ашота? – пошутила Марина, бросая сигарету в пепельницу и касаясь рукой бритого Женькиного затылка.

– Не мели ерунды! – буркнул он.

– Не обижайся. Вставай, Женька, надо ехать.

– Давай я сам съезжу, – попробовал надавить на нее Хохол, не особо, впрочем, надеясь на успех. – Возьму Данила, Аскера... да и хватит, втроем сделаем. Останься дома, я тебя прошу, ну не шути ты со смертью, что за мода? И потом – вдруг все-таки позвонят похитители Машки?

– А мне сдается, что это Ашот ее умыкнул, – вдруг сказала Марина совершенно буднично, и Женька вытаращил глаза. – Да, не удивляйся. Я тут прикинула: а ведь только ему это выгодно, просто он вчера не стал звонить, решил меня дожать. А сегодня уже не успеет никаких звонков сделать – я сама приеду.

– Прошу в последний раз – давай я! – глухо проговорил Женька, снова пряча лицо в ее коленях.

– Прекрати! – тихим голосом велела Коваль. – Я все делаю сама. Даже если не сама – то присутствую. Чтобы клиент знал, чьих рук дело.

– У тебя понтов еще больше, чем у Беса!

– И тебе с этим ничего не поделать, ведь так? – Она снова погладила его по затылку, провела пальцем по лицу: – Когда все закончится, мы поедем куда-нибудь на море. Егор никогда не видел моря, ему должно там понравиться. На Кипр или в Турцию, хочешь?

– В Египет, – буркнул Женька, вставая с пола. – Потому что я так и не свозил тебя туда. И потому что там все у нас началось.

– Хорошо, родной, как скажешь, – неожиданно согласилась Марина. – Поцелуй меня, – добавила она почти шепотом, словно кто-то мог ее услышать.

Хохол относился к таким просьбам с трепетом и особым вниманием, осторожно обнял ее и принялся целовать, прижимая к себе и слыша, как стучит ее сердце.

– Котенок... девочка моя... – бормотал он, отрываясь от нее и снова впиваясь губами в ее губы. – Родная моя...

Это уже грозило перерасти в нечто большее, и Марина уперлась рукой в его грудь:

– Ты увлекся... хватит, Женя, ничем хорошим не закончится...

– Да-да, котенок. – Он отпустил ее с некоторым сожалением – в голову пришла мысль заманить ее в спальню и не выпустить оттуда, пока в городе не закончится резня. Но бессмысленность этого плана была очевидна даже самому Хохлу, и потому он подчинился Марининой просьбе.

За руль Женька отправил Данила, сам же сел рядом с Коваль, проигнорировав удивленные взгляды охраны – чтобы Жека ушел с первого сиденья...

– Что уставились? – вызверился Женька. – По машинам!

– Я не пойму – ты нервничаешь, что ли? – тихо спросила Марина, положив затянутую черной лайковой перчаткой руку на его колено.

– Я?! Я не нервничаю, я в последний раз прошу тебя. – Он порывисто развернул ее к себе и впился взглядом в лицо. – Прошу: останься дома, дай мне возможность сделать все самому! Что ж я – вроде как и не мужик, раз не могу сам разборки навести? Останься дома, Марина!

– Нет.

Хохол, в принципе, и не ожидал другого ответа, но в душе все же таил надежду на чудо. Чуда не произошло...

Они напряженно молчали до самого въезда в город, до поста ГАИ.

– Не тормознули бы, – пробормотал Хохол, вглядываясь в лица прохаживающихся вдоль разделительного бордюра гаишников. – Под сиденьем – «муха» и в бардачке еще две левых волыны...

– Не соображаешь ничего?! – зашипела Коваль, вцепляясь в его руку. – Кто тебя надоумил?!

– Тихо! – отсек Хохол. – Сама подумай: мы спокойно сбросим левые стволы, и даже не вспомним, где конкретно это сделали!

И это было логично – зачем светить зарегистрированное оружие, бросая его на месте перестрелки, когда легко можно обойтись парочкой нелегальных? Марина взглянула на любовника с неким даже уважением:

– Прости, я не подумала...

Но пост ГАИ остался позади, ничего не произошло, и Коваль перевела дыхание.

До дома, где жил Ашот, оставалось совсем немного.

– Значит, так. – Хохол сунул в рот сигарету и подался вперед, выглядывая между сидений. – Охрана перед квартирой – мое дело, сниму быстро и без выстрелов. Вы поднимаетесь не в лифте, а пешком, прикрываете Марину Викторовну. И не коси на меня, Данька! – Он поймал недовольный взгляд охранника в зеркале. – Я не для того это говорю, чтобы тебя уколоть, а чтобы вы следили за всем происходящим! Чтобы глаз с нее не спускали, особенно когда меня не будет рядом! И еще: в квартире может быть Мышка – не сто процентов, но вдруг? Поэтому аккуратно, не завалите девку ненароком! И постарайтесь хоть одного из тех, что окажутся в хате, оставить живым – если не найдем Мышку, то каюк.

– Жека, да ты не заморачивайся, все будет по уму! – успокоил Данила, но Хохол только головой покачал – терпеть не мог, когда приходилось выпускать Марину из поля зрения.

У подъезда стояли машины Ашота и его охраны, и Степан, один из Марининых охранников, споро порезал колеса у всех трех.

– Готово, Жека, – отчитался он, вернувшись.

Хохол поцеловал Марину в губы и выскочил из джипа, направляясь к подъезду и скрываясь в нем. Потянулись тягостные минуты ожидания, Марина нервничала, то и дело прикуривала новую сигарету и, сделав пару затяжек, выбрасывала в окно. Наконец дверь подъезда открылась, и на пороге показался Женька, взъерошенный, в окровавленной куртке, замахал руками:

– Быстрее, пока в квартире никто не зашевелился!

Марина выскочила из «Хаммера» и, обгоняя охрану, помчалась к подъезду. Хохол перехватил ее:

– Куда? Я как сказал заходить?

– Женя, да к чему эти сложности? Охрану убрал?

– Убрал. Лучше бы тебе этого не видеть, – мрачно сообщил он, но Коваль и сама прекрасно знала, как именно выглядит сейчас лестничная площадка перед квартирой Ашота.

Так и было: трое охранников лежали кучей возле двери лифта, у двоих было перерезано горло, а третий погиб от удара финкой в сердце. Коронный удар Хохла... Скорее всего, они даже толком не успели понять, что происходит.

Перед дверью, напоминающей скорее вход в бомбоубежище, чем входную дверь в квартиру, Хохол остановился, решительно отодвинул Марину себе за спину и махнул Данилу:

– Давай, звони.

Сам же, вынув пистолет, жестом показал, что и Степан, и Аскер, и Андрюха должны сделать то же самое. Марина от нетерпения не могла спокойно стоять, нервно постукивала каблуком сапога и подталкивала Хохла в спину, но тот, обернувшись, отрицательно покачал головой:

– Уймись!

Данил нажал кнопку звонка, секунды тянулись мучительно долго, Марина уже едва не теряла сознание, но вот внутренняя дверь открылась и послышался голос с сильным акцентом:

– Ваха, это ты?

– М-м-м... – промычал что-то Данила, и из-за двери раздалась ругань:

– Шакал поганый, опять нанюхался?!

Дверь отворилась, и открывший ее невысокий парень с размаху получил кулаком в солнечное сплетение, сложился пополам, хватая ртом воздух. Данила придавил его ногой к полу, ловко скрутил руки за спиной и заклеил рот куском скотча:

– Тут полежи...

Хохол махнул охранникам, те ворвались внутрь, уложив на пол всех, кого нашли, а одного резкого юношу, схватившегося было за пистолет, просто пристрелили. Данила бросился в сторону кухни по длинному коридору. Через пару секунд послышался звук удара, чей-то вскрик, мгновенно утихший, и следом голос охранника:

– Марина Викторовна, тут Маша!

– Побудь там, мы сейчас! – крикнул в ответ Женька.

Они с Мариной прошлись по комнатам и в спальне на кровати обнаружили Ашота в полном ауте – он был накачан наркотиками, как танк горючим, даже не соображал, кто он и где.

– Мухи... мухи... – бормотал он, улыбаясь и показывая пальцем на потолок. – Откуда столько? Поговорите со мной, мухи...

– Опа-на! – протянула Коваль, разглядывая лежащего поперек кровати «апельсина». – Так мы не только толкаем, мы и сами едим... Проверяем товар, так сказать. Ну, молодец, грамотно подошел – отвечает за качество лично. Жека, как бы нам его в чувство привести?

Хохол сгреб невменяемого Ашота в охапку и унес в душ, где долго поливал то холодной, то горячей водой, стараясь привести в сознание. Абрек болтался в его руках с идиотской улыбкой на губах и никак не желал возвращаться из нирваны на грешную землю.

– Падла ну, накачался! – ругался Женька, удерживая «перекрытого» наркотиками Ашота под водяной струей. – Мариш, давай тут его завалим и возиться не станем!

– Идея! Банально, правда, зато эффективно и нераскрываемо. – Коваль спокойно пошла к прикроватной тумбе, на которой валялись несколько шприцев и какие-то ампулы, помогая себе висящей на перевязи рукой, надломила кончики у всех имеющихся, набрала их содержимое в шприц и вернулась в ванную. – Держи ему руку, – велела она Хохлу и, когда тот передавил запястье Ашота, быстро ввела иглу в надувшуюся вену на кисти, надавила на поршень шприца, внимательно следя за тем, как жидкость из прозрачной канюли перетекает в вену. – Черт, как неудобно-то одной рукой... Вот так... Здравствуй, передоз! – Шприц, извлеченный из вены, перекочевал в раскрытую ладонь Ашота, Женька сжал его пальцы, чтобы оставить на инструменте отпечатки горца. – Видишь, как все просто, родной? Валите всех – и домой.

В это время в коридоре послышалась возня, звуки ударов, и Марина выглянула из ванной:

– Что там у вас?

На звук ее голоса корчившийся на полу молодой длинноволосый парень поднял разбитое лицо и, выкатив испуганные глаза, заголосил что-то.

– Нормально отвечай, слышь! – Аскер ткнул его носком ботинка в бок, парень застонал и повторил по-русски:

– Ты... как ты – тут, когда – там... там... – он указывал глазами на дверь кухни, и только сейчас в Марининой голове все встало на свои места.

Не слишком сообразительные исполнители просто перепутали худую, высокую и черноволосую Мышку с ней. А накачанный наркотиками Ашот сперва даже не разобрал, кого именно привезли к нему – Коваль или кого-то другого. Хорошо, что все обошлось благополучно, Марина успела добраться до этой квартиры раньше, чем мстительный молодой абрек разобрался в ситуации. Думать о том, что случилось бы, опоздай она хоть на минуту, Коваль не стала, потому что догадка была слишком уж очевидной и страшной.

Она быстро пошла по коридору в кухню, где Данил возился с замком наручника, которым была прикована к батарее в углу Машка. Лицо ее было серым, под глазами залегли тени, а в самих глазах выразился такой испуг, что Марина невольно тоже испугалась. Она присела на корточки и погладила Машу по щеке:

– Господи, Машка, как ты нас напугала! Ты в порядке? Ничего не произошло?

Машка расплакалась, уткнувшись лицом в колени, а Данила наконец смог отомкнуть замок и освободил запястье, сразу принявшись растирать его:

– Больно?

– Больно... – прорыдала Машка, вытирая глаза рукавом водолазки.

Ее куртка валялась тут же, на полу, на ней, видимо, Машка и коротала ночь. На табуретке стояла бутылка минералки, пластиковая тарелка с нетронутым куском остывшей пиццы, пачка сигарет и зажигалка, а вместо пепельницы – старая чайная чашка с отбитой ручкой. Коваль хмыкнула, оглядев это:

– Ну, смотрю, не обижал тебя Ашот? Продуманный козел, гляди– ка... Все, Маха, поехали домой, а то тошнит меня от этого места. Даня, помоги ей встать, а то она сама, смотрю, не может.

Данил начал поднимать Машу на ноги, кое-как заставил ее стоять ровно, потому что она постоянно заваливалась на бок, натянул куртку и, подхватив на руки, понес на улицу.

Коваль спокойно вышла из квартиры, постояла на площадке, оглядывая трупы охранников Ашота, закурила. Выстрелов слышно не было – пистолеты были снабжены глушителями. Хохол и охранники вышли из квартиры, и Женька взял Марину за руку:

– Едем, котенок, там все...

В машине Марина достала телефон и набрала по очереди всех старших, выслушала отчеты и распорядилась:

– А теперь, мальчики, рассосались тихо и незаметно, кто куда. До связи. Данечка, сейчас мы заедем домой, возьмем вещи, отвезем Мышку в аэропорт, а потом ты нас отвезешь в Горелое и сами тоже заляжете. Есть где?

– Есть, – кивнул Данила, не отрывая взгляда от дороги. – К мамкиной сестре рвану, в деревню. Только – вы-то как же? Один Мишка с вами, может, мне тоже остаться?

– Со мной Хохол – кто еще нужен? – усмехнулась Марина, здоровой рукой сжав Женькины пальцы, и тот чуть заметно улыбнулся. – А у пацанов есть куда пока отчалить?

– И у них есть – у Аскера мать в профилактории работает врачом, там и осядут.

– Отлично. Сидите тихо, в неприятности старайтесь не влипать, это ни к чему. Как только все более-менее успокоится, вернусь и вам дам знать, что пора по домам.

Через три часа они уже подъезжали к аэропорту. Марина с Машей сидели сзади, тихо переговариваясь.

– Мышка, ты должна меня понять: я просто не могу поступить иначе. Я очень ценю то, что ты прилетела, но посмотри, чем обернулось! Ты едва не погибла вместо меня, сама-то понимаешь? – говорила Коваль, взяв подругу за руку и сжав ее. – Ну скажи, на кой черт ты поперлась к центральным воротам одна?

Маша тяжело вздохнула и прижалась к Марининому плечу лбом:

– Прости меня... Я сама не понимаю, как так получилось. Я вышла утром, прогулялась по лесу... У вас так тихо, что мне постоянно хочется запастись этой тишиной надолго. Я бродила– бродила и вышла к воротам, зашла в магазин, купила сок. Постояла, попила... Потом подошел какой-то парень, спросил время, я начала отворачивать рукав куртки – и вдруг раз! – на голове что-то темное, куда-то волокут... а у меня ведь клаустрофобия, ты знаешь, ну я и отключилась сразу. А очнулась уже в этой квартире, на полу в кухне... – Маша перевела дыхание, облизала губы и зажмурилась. – Маринка... мне никогда не было так страшно... я теперь знаю, что такое ужас, который чувствуешь физически. Нет, ты не подумай – меня никто не трогал, не бил, ничего... Но то, как они на меня смотрели, то, как заходили в кухню и что-то говорили по-своему...

Она не выдержала и заплакала, упав лицом в Маринины колени. Коваль гладила ее по волосам, по вздрагивающим от рыданий плечам и молчала. Уж кто-кто, а она-то прекрасно понимала состояние Мышки, сама дважды побывала в заложниках. И Мышке еще повезло, что накачавшиеся наркотой люди Ашота, да и он сам, не заинтересовались ею настолько, чтобы причинить еще больший вред.

– Успокойся, Машуля, – проговорила Коваль глухо. – Все кончилось, ты летишь домой, там муж, дочь... Прости, это из-за меня, из-за того, что ты со мной...

– Мариш... не вини себя, ты ни при чем – я сама, сама... Ведь я же знала, что нужно постоянно быть начеку, настороже – и так расслабилась, – пробормотала Маша, садясь и вытирая глаза.

С переднего сиденья повернулся мрачный Хохол. Всего час назад Марина устроила ему такую головомойку, что он до сих пор еще не совсем пришел в себя. Повод был... Когда они вошли в дом, вернувшись от Ашота, Женька развернул в прихожей замешкавшуюся Мышку и, не говоря ни слова, со всей силы врезал ей по лицу. Она шатнулась к стене и едва не упала, но он, ухватив за шиворот, встряхнул и поставил на ноги, а сам развернулся и ушел в каминную. Машка вспыхнула, как спичка, побежала наверх по лестнице, держась за обожженную ударом щеку, а Марина, придерживая висящую на перевязи руку, прошла в каминную и с порога заорала. Хохол, собравшийся разжечь камин, вздрогнул, поднялся на ноги, шагнул к ней, но она вырвалась и продолжила орать.

– Да ты... как ты посмел?! Ты, здоровый жлоб – больную девчонку, пережившую такое?! Ты не понимаешь, что просто чудом она не оказалась мертва – вместо меня? Потому что со спины ее вообще не отличить от меня, а? И только вовремя закайфовавший Ашот невольно помог ей уцелеть – неужели ты не понимаешь, что стало бы с ней, когда он обнаружил бы, что это не я?!

– А какого... твоя девчонка поперлась, на хрен, куда глаза глядят?! – рявкнул Женька в ответ. – Первый день здесь, что ли?! Не знает, как надо себя вести?!

– Да кто дал тебе право вообще?! Сперва ты ее сюда заставил прилететь, теперь творишь...

– Все, хватит! – оборвал он. – Да, я погорячился – но она тоже хороша! Без нее проблем не было?!

– Женя...

– Все, я сказал! – Но по голосу Марина поняла, что ему и самому не по себе, это было не в его правилах – бить женщину, да еще по лицу, – ну, если только это была не Коваль, разумеется...

Хохол вышел из комнаты, так и не растопив камин, да и зачем было его топить, все равно собирались уезжать.

Он молчал всю дорогу до аэропорта и вот сейчас, когда уже нужно было выходить из машины, повернулся и произнес, глядя на Машу:

– Мышка, не злись. Я косяк упорол...

– Все нормально, Жень, – перебила она, улыбаясь сквозь снова набежавшие на глаза слезы. – Это я упорола косяк – мне не нужно было гулять одной, не нужно было уходить так далеко от коттеджа... Я не подумала.

– Мир? – Он протянул ей согнутый мизинец – совсем как ребенку, точно так же он мирился и с Егоркой, и с гостившей иногда у них Машиной Аленкой.

– Мир! – засмеялась Маша, зацепляя его мизинец своим.

– Ага – и еще одно. – Хохол высунулся между сидений почти наполовину и прошептал громко: – Имидж поменяй, Мышка, а не то...

Она улыбнулась и отрицательно качнула головой:

– Не проси, Женя, этого уже не будет.

...Когда Мышка прошла в терминал, Коваль вздохнула с облегчением и взяла Хохла под руку:

– Ну, вот и все... Знаешь, Женька, у меня странное чувство. Мне кажется, что сейчас я видела Мышку в последний раз.

Хохла передернуло: Маринину манеру предчувствовать неприятности он знал и всегда этого боялся. Но сейчас он постарался отогнать от себя дурные мысли, обнял Марину и повел к выходу из здания аэропорта.

Через три часа они уже были в Горелом, в теплом и гостеприимном доме бабы Насти.

Ровно месяц Марина вместе с сыном, Хохлом и домработницей провела в деревне, отдыхая и залечивая раненое плечо. Спала до обеда, гуляла с Егоркой во дворе, читала ему книжки. По вечерам вдвоем с Женькой они сидели на лавке, курили, обнявшись, и смотрели на темное звездное небо. Глядя на изредка пролетающие над деревней самолеты, Марина думала о том, что люди спешат куда-то, торопятся, у них свои заботы и проблемы, свои радости и печали, и мало кто из них согласился бы сейчас поменять свою жизнь на ее, если бы открыть им всю правду об изнанке этой самой жизни. Никакие деньги, возможности и блага не идут в сравнение с постоянной тревогой за жизнь близких, за их благополучие и покой. Как ни крути, а в душе она часто завидовала им – свободным и не обремененным страхами. Та же Мышка с ее болезнью и домашними заботами могла не беспокоиться о главном – о том, что ее ребенок постоянно находится под угрозой. Казалось бы – что стоит теперь, имея все, о чем только можно мечтать, взять и бросить все, уехать подальше от разборок, куда угодно, хоть в тот же Бристоль, и жить там, воспитывая сына. Но, как говаривал покойный Мастиф, когда влезла в банку с пауками, поздно карабкаться по стеклянным стенкам, пытаясь спастись. Поздно пытаться стать кем-то другим, когда внутри ты уже отравлена паучьим ядом. И выбора у тебя нет – либо погибнуть самой, либо пережалить всех остальных и выжить. Вот она и выживает столько лет...

– Жень... как думаешь, вернуться скоро сможем? – спросила Коваль как-то во время таких посиделок.

– А зачем? – Хохол обнял ее за плечи, плотнее закутав в наброшенный поверх куртки плед. – Разве тебе тут плохо?

– Хорошо... но дома дела, и сезон начался... – она прижалась к Женьке, обхватив руками за талию. – Я люблю тебя, родной, так люблю...

Впервые за долгое время она произнесла это, и сама удивилась, как легко смогла выговорить фразу, которая прежде давалась с трудом. Хохол поцеловал ее в макушку и прошептал:

– Родная моя, ты даже не представляешь, как мне с тобой хорошо... Слушай, а давай в баню, а?

– Нет, не выйдет у тебя! – засмеялась Марина, ласкаясь к нему. – Я знаю твои хитрые планы: заманишь меня в баню, замучаешь в парилке, а потом воспользуешься моим бесчувственным состоянием и телом...

– А ты, можно подумать, этого не хочешь! – заржал Хохол, подхватывая ее на руки и кружа по двору. – Признайся, что тоже скучаешь по мне...

– Конечно, родной. – И это была чистая правда.

Весь месяц между ними ничего не было, во-первых, потому, что плечо у Марины заживало плохо, баба Настя варила какие-то травяные настои и ими смачивала салфетки для перевязок, но затягивалось все равно медленно. Бабка даже пыталась шептать над раной во время перевязок какие-то длинные молитвы, однако и это не помогало. Возможно, причиной было то, что не верящая ни в бога, ни в черта Марина периодически фыркала и давилась от смеха, не обращая внимания на укоризненные взгляды и поджатые губы бабы Насти.

Во-вторых, в доме было много народа, спали втроем с Егоркой, и это тоже не способствовало проявлениям чувств. И вот сегодня наконец Марина поняла, что ее неудержимо тянет к Хохлу, тянет так, что сил уже нет.

– Ну, что ты стоишь тут со мной на руках? – поинтересовалась она, не отпуская его, однако. – Сам в баню звал, а теперь...

– Иди в дом, я затоплю и приду за тобой.

Марина сбросила в сенях куртку и плед, сняла сапоги и пошла в комнату, где с неизменным вязанием сидела баба Настя, а на большом разложенном диване мирно читали книжку Даша и Егорка.

– Мама! Тут, тут! – сын захлопал рядом с собой ладошками, приглашая ее присоединиться.

Коваль растянулась поперек дивана, положила голову на колени Егорки, и он радостно запустил ручонки в ее волосы, вынимая шпильки. Даша посмеивалась, отвлекаясь от чтения, баба Настя сдвинула очки на кончик носа:

– Ишь, прилип! Так и бормочет все время: «Мама, мама!». Хитрый парнишка растет.

– Он не хитрый, он маленький, – улыбнулась Марина, поймав маленькую ручку и поднося к губам. – Мой котенок...

– Вы, Марина Викторовна, его совсем избалуете здесь! – Даша отложила книгу и встала с дивана. – Пойду стол накрою, ужин скоро.

– Посиди, я сама. – Баба Настя тоже попыталась отправиться на кухню, но проворная Даша вернула ее обратно в кресло, к вязанию:

– Сидите, Анастасия Кузьминична! Я сделаю. Мне ж не привыкать, дома-то вон какая орава, а тут всего-то пятеро да ребенок!

Баба Настя покачала головой, но подчинилась – все-таки возраст давал о себе знать, и лишние минутки в кресле не мешали. Она снова взялась за спицы, но тут ее отвлек Егорка.

– Баба! – мальчик ткнул в ее сторону пальчиком и хитро улыбнулся, спрятавшись за лежащую на диване Марину.

– Ах ты, внучек мой! – всплеснула руками баба Настя и полезла в карман фартука – за конфетой.

– Вот так и делают из мужиков не пойми кого! – констатировала с улыбкой Марина, удерживая рванувшегося к бабке Егора за ногу. – Куда?

– Мама, дай! – Егор пытался освободиться, но она держала крепко.

– Пусти ты его, Маришка! От одной конфетки-то что сделается?

– А то и сделается, что есть он за ужином не станет! – загремел вошедший в комнату Хохол.

При виде отца Егор взвизгнул и забыл о конфетах, повисая на шее наклонившегося к нему Женьки. Тот бережно обнял маленькое тельце, прижал к себе:

– Что, мужичок, соскучился?

Марина наблюдала за ними с легкой улыбкой. Ей всегда навилось смотреть, как общается с сыном Хохол, как он говорит с ним, играет, носит на руках, боясь даже дышать, если Егорка уснул. И мальчик тянулся к нему, доверчиво прижимался, любил залезать на руки, совершенно не боясь синих татуировок в виде перстней, цепей и пантер. Марина в душе была очень благодарна Женьке за то, что он искренне считал Егора своим сыном, родным, словно это от него Коваль родила мальчика. Да и какая, собственно, разница, если Хохол никогда не заговаривал на эту тему, просто принял факт появления ребенка как должное.

– Ты с нами в баню пойдешь? – выспрашивал, между тем, Женька у мальчика, но Егор не был настроен на водные процедуры. Да и как, если баба Настя, смекнувшая, к чему внук затеял банный день в среду, качала головой и исподтишка показывала Егорке уже не одну, а три конфеты? – Ну, тогда останешься с бабулей и Дашей, телевизор с ними посмотришь.

Егорка радостно закивал, предвкушая, как проведет время с двумя женщинами, не способными сказать ему «нет».

– Вставай, Мариш, скоро готово будет, надо еще перекусить чем– нибудь. – Хохол сел рядом с ней на диван, устроив Егорку на колене, положил свободную руку на Маринин живот, слегка задрав черную майку.

– Не хочу, – пробормотала она, закрывая глаза. – Ты ужинай, я полежу пока...

– Так не пойдет, – воспротивился Женька. – Я понимаю, что ты страдаешь без своих роллов и суши, но это ведь скоро кончится. А есть надо. Что ты как Егорка, в самом-то деле?

– Не воспитывай, – отозвалась она, не открывая глаз.

Хохол только рукой махнул, поднялся и пошел в кухню, где во всю орудовала удивительно быстро освоившаяся Даша. Ее любовь к обустройству быта была неистребима, и, оказавшись в новых условиях, хлопотливая Дарья моментально нашла, чем себя занять. Буквально за неделю она заново выбелила кухню, перемыла окна и перестирала шторки, взяла на себя приготовление еды на всех – словом, занялась тем, чем привыкла. Баба Настя только головой качала, глядя на шуструю не по годам женщину. Вот и сейчас Даша уже накрыла на стол, расставила тарелки, выставила солонину, маринованные грибы и водрузила на центр огромную, «деревенскую», сковороду жареной картошки. Хохол открыл крышку, и восхитительный аромат распространился по всему дому. Егорка тотчас соскочил с дивана и поковылял на запах, вызвав смех у Женьки:

– Что, пострел, проголодался? Садись, вот твоя тарелка. Я пойду, Мишку крикну, где он там застрял?

Охранник Михаил за месяц успел обзавестись толпой поклонниц из местных девиц. Когда рано утром они с Хохлом отправлялись на пробежку в сторону леса, дамочки уже стояли наготове у ворот своих домов, вроде как выйдя по делу или просто поболтать, и откровенно разглядывали хорошо сложенную фигуру Михаила. Он был парень не промах и, пользуясь случаем, осчастливил уже пару-тройку жаждущих. Марина хохотала, слушая, как вечерами Мишка делится с Хохлом впечатлениями:

– Гляди, Мишаня, соберутся они в кучу да и оторвут тебе кое-что!

Мишка переминал плечами и только улыбался:

– Я ж никому жениться-то не обещал...

Словом, времени даром Маринин охранник не терял...

После ужина Хохол пошел проверить баню, и Марина тоже начала собираться.

– Даша, Егора уложить?

– Да не переживайте вы, Марина Викторовна, идите себе спокойно, отдохните, погрейтесь. Я сама уложу, – откликнулась Даша, ловко полоскавшая в большом тазу посуду, вымытую после ужина.

– Иди, Маришка, – вторила ей из своего кресла баба Настя. – Уж разберемся с одним-то пацаненком!

Коваль подхватила полотенца и пачку сигарет, набросила на плечи куртку Хохла и вышла из дома. Вечер выдался тихим, безветренным, красный закат где-то на дальнем краю деревни полыхал, как отсвет костра. Марина закурила, бросив полотенца на перила крыльца, выдохнула колечки дыма. Огромные собаки, лениво задрав головы, в такт застучали хвостами по деревянному настилу – узнали, не тявкнули. Где-то в соседних дворах протяжно мычала корова, в стайке около самого огорода возились поросята, подвизгивали и чавкали. Деревня... Коваль вздохнула, бросила окурок в ведро и пошла по дорожке к бане.

Внутри было жарко, даже в предбаннике уже пахло березовым веником и какой-то настойкой. Хохол лежал на полке, вытянувшись своим огромным телом на прогретых досках.

– Котенок, что ты так долго?

– Заждался? – она разделась и вошла в парилку, закрывая за собой дверь. – Подвинься, я к тебе хочу.

– Иди, – он протянул руки и притянул ее к себе, укладывая сверху. – Вот так... Как же я соскучился, котенок, ты не представляешь... Ну-ка, покажи плечико свое. – Хохол осторожно переместил Марину на полок и навис над ней, разглядывая затянутую тонкой розовой кожей рану на плече. – Платье без рукавов теперь не оденешь...

– Да и черт с ним, Женя, – пробормотала она, закрыв глаза и глубоко вбирая в легкие прогретый воздух, отдающий березой. – Не в этом счастье. Жива осталась в очередной раз – и то хорошо.

– Да, – эхом откликнулся Хохол. – Хорошо... Хочешь, я тебя веничком?

– Давай.

Все тело стало легким, невесомым, в голове шумело и плыло, Марина ощущала небывалую расслабленность. Хохол намылил губку и водил ею по спине, по ногам.

– Я могу так лежать вечно, – пробормотала Коваль, переворачиваясь.

– М-м-м, – протянул Хохол, отбрасывая губку и опуская ручищи на ее грудь. – И лежи...

– Жарко здесь, мне плохо будет...

– А я сейчас дверь открою, и все наладится. – Он быстро распахнул дверь, и поток прохладного воздуха хлынул в жаркую баню. – Теперь лучше?

– Да...

Хохол нежно прикасался к ней, целовал, поглаживал, заставляя вздрагивать и выгибаться навстречу его рукам. Марина откидывала мокрые волосы за спину и снова вцеплялась руками в плечи Хохла, вскрикивая и закрывая глаза.

– Моя родная... – шептал он, прижимая ее к влажной груди и поглаживая по спине. – Девочка моя...

И это слово уже не напоминало о Егоре, не заставляло страдать от боли и осекать забывшегося Женьку. Все проходит...

Мирная и размеренная деревенская жизнь действовала на Марину благотворно. Она стала спокойно спать ночами, не вскакивая и не вздрагивая от кошмаров, перестала кричать по поводу и без, прекратила нервно прикусывать губу в разговоре. Хохол был вне себя от счастья – ему вообще намного легче и лучше было здесь, в удаленном от города месте. Только тут он себя чувствовал настоящим мужиком, хозяином. Любая деревенская работа горела в его татуированных ручищах, за что бы он ни взялся, все выходило споро и ладно. Даша только головой качала, удивляясь:

– Вот уж не подумала бы, что ты, Женечка, такой трудяга!

– Ой, да ладно тебе! – отмахивался Хохол, орудуя топором и раскалывая чурки, сваленные у дровенника. – А то я там, дома, ничего не делал никогда.

– Ну разве снег от гаража откидывал да на стол – со стола, и то только для Марины Викторовны.

– А для кого ж мне еще-то? – поправляя рукой не так вставшее полено, пробормотал он. – Нет у меня больше никого.

Марину тоже забавляли хозяйственные способности любовника, открывшиеся еще в прошлый приезд и теперь заново расцветавшие. Но она молчала, считая неуместным и неправильным подтрунивать. Она понимала, что Женька нашел для себя отдушину и теперь доволен жизнью. Он – главный, он принимает решения, все не так, как обычно: Марина сказала – и все побежали исполнять. Она и сама старалась по мере сил подыгрывать, интересовалась его мнением, что-то спрашивала, советовалась. Правда, все это касалось лишь бытовых мелочей: что на обед, стоит ли вести на улицу Егора... Но и это здорово возвысило Хохла в собственных глазах. Он почти поверил в то, что глава в их импровизированной семье все-таки он, а не его такая любимая, но порой такая невыносимая женщина.

Как-то с утра вдруг позвонил Барон и сообщил, что в «Империи» налоговая полиция устроила проверку. Марина удивилась:

– С чего?

– Так знал бы прикуп! – вздохнул управляющий. – Такой шмон устроили – не дай бог! Все перевернули, документы перерыли, бардак, блин!

– Мне пора возвращаться, – захлопнув крышку мобильника, сказала Марина, коротко взглянув на сидящего рядом Хохла. – Иначе весь мой бизнес пойдет прахом. Чувствую, за меня решили взяться по линии ОБЭПа. Надо Ворону звякнуть, выяснить, что вообще в городе происходит.

Разговор с Вороном внес некую ясность. Оказывается, в его конторах тоже прошли проверки.

– Обложили нас, красотуля, – заключил Ворон. – Ты-то как?

– В порядке. Зажило, как на Жучке, – хохотнула Коваль. – Значит, пора мне домой, кончился отпуск.

Собираться стали сразу, не откладывая. Марина решила все же оставить Дашу с ребенком и охранником в деревне, чтобы обезопасить и Егорку, и себя. Дарья, разумеется, всплакнула – не хотела отпускать хозяйку одну, беспокоясь за ее здоровье, но Хохол быстро прекратил «бабьи вопли», как он это назвал:

– Что ты причитаешь? Она ж не одна, я с ней!

– Да разве ж ты так-то, как я, присмотришь? – вытирая платочком глаза, возразила Даша. – Ты мужик!

– Все, я сказал! Это ненадолго, может, пару недель еще, – цыкнул Женька. – Потом вернешься и заколебаешь ее своей заботой, а пока – пацан у тебя, гляди, чтоб чего не вышло!

Никаких официальных заявлений, никаких штрафных санкций по поводу проведенной проверки в «Империи удачи» не последовало. Но и извинений за причиненные неудобства Марина тоже не дождалась, да не особенно и рассчитывала, конечно. Коваль с Бароном подняли все связи, однако причины проверки так и не выяснили.

Все это было странно, необъяснимо – с чего бы вдруг? Марина всегда старалась вести легальную часть бизнеса таким образом, чтобы не вступать в противоречие с законодательством – так научил ее покойный Мастиф. Это было вполне оправданно – к чему лишние проблемы? А так – как в рекламе: «заплатил налоги и спи спокойно». Кроме того, Марина, не афишируя этого, помогала областному детскому дому – маленькому, некогда обветшалому и совсем нищему. Теперь же, во многом благодаря ее поддержке, у ребятишек появилось новое здание с большим количеством комнат и кабинетов, компьютерный класс, которому могла позавидовать лучшая городская гимназия, да много еще чего. Сама Коваль туда не приезжала, чтобы не вызывать ненужных разговоров, однако какой-то пронырливый журналист ухитрился докопаться до источника внезапного благополучия захолустного детдома. Он раструбил об этом на всю область, сопроводив статью фотографиями и непрозрачными намеками на то, что госпожа Коваль решила таким образом «замазать дыры на фасаде своей попорченной репутации», как изволил изящно выразиться автор. Надо ли говорить, что Хохол тайком от Марины отыскал любителя витиеватой словесности и весьма доходчиво объяснил, что не стоило делать подобную рекламу, особенно если об этом никто не просил. Журналист отлежал в отдельной палате больницы, оплаченной из Женькиного кармана, около месяца, а потом уволился и растворился где-то не то на Дальнем Востоке, не то на Таймыре...

В городе было тихо, словно никто и не заметил недавних кровавых событий. Молчали и журналисты, и милиция, как будто ничего не произошло. Марина была довольна, а Хохол мрачно предрекал новый виток, считая, что все это лишь затишье перед бурей.

– ...Женька, думаю, можно Егора забирать. – Марина курила, наслаждаясь теплым воздухом и яркими лучами солнца. – Все тихо, никаких проблем...

Они пили кофе, сидя за маленьким столом на балконе, позади Хохла развевалась над открытой дверью раздуваемая сквозняком штора. Женька то и дело отбрасывал ее назад, но при малейшем порыве ветра тонкая ткань снова вздувалась парусом над его головой.

– Закрой дверь, – посоветовала Коваль, устав наблюдать за этим единоборством. – Так что ты молчишь? Я предложила забрать ребенка.

– Слушай, ну что ему делать здесь? – Хохол закурил и посмотрел на нее почти умоляюще. – Там воздух, деревня...

– Да, а здесь казематы и выхлопные газы! – усмехнулась Марина. – Жень, я соскучилась...

Хохол недовольно поморщился и покачал головой – он терпеть не мог, когда в Коваль просыпалась наседка. Он не разделял ее желания вернуть сына домой еще и потому, что опасался мести со стороны абреков. Совсем недавно Гена, оправившийся после ранения, шепнул ему, что слышал в городе разговоры о младшем брате Ашота, уцелевшем в ходе разборок. И это было плохо, очень плохо: не оставляют абреки «кровников». Мало того, что он, Хохол, постоянно переживает за безопасность самой Марины, так она собирается еще и ребенка притащить из деревни, где о нем никто не знает, сюда, под прицелы!

Он уговаривал ее весь день, и по дороге в офис, и потом, во время обеда в ресторане, и на стадионе, где Коваль внимательно наблюдала за тренировкой команды... И в конце концов она не вынесла натиска, согласилась с его доводами, хотя Женька и заметил тень недовольства на красивом, надменном лице. Но с души свалился камень – в ближайшее время Коваль не заговорит о сыне, значит, одной проблемой меньше.

Марина же и сама прекрасно понимала всю опасность ситуации. Хохол забыл, с кем имеет дело, забыл, что Коваль всегда в курсе всего, что творится вокруг нее. И о том, что выжил брат Ашота, Реваз, она узнала едва ли не раньше Хохла. Теперь в ее голове зрел план, как избавиться от столь неудобного и мешающего обстоятельства.

Утром в пятницу позвонил Николай и пригласил на футбол.

– Тетка, ты совсем все дела забыла! – попенял он шутливо. – Пацаны уже переживают – не бросила ли ты нас!

Марина засмеялась, переворачиваясь в постели, откуда поклялась не вставать до обеда:

– От вас не отвяжешься! Как дела-то у тебя? Потерялся, не звонишь совсем.

– Так и тебя не было! – резонно заметил племянник. – Вот сегодня и увидимся. Приедешь?

– А выбор есть? – притворно вздохнула Коваль, но Николай разгадал ее маневр:

– Нет! Я тебя жду!

Хохол впал в бешенство, когда появившаяся в бассейне, где он плавал, Марина объявила о своих планах на вечер, подплыл к бортику, облокотился на него и начал:

– Спятила?! Какой футбол?! Там чисто поле, мечта снайпера!

– Ты мне надоел! – величественно сообщила Марина, садясь в шезлонг и закидывая одну ногу на другую. – Я не прошу разрешения, я ставлю тебя перед фактом.

– Ну, еще бы! Ты бы хоть раз в жизни прислушалась к тому, что я тебе говорю!

– Умница! – засмеялась Коваль. – Сам все понимаешь! Давай закроем эту тему, хорошо? Можно к тебе? – она прикусила губу и игриво посмотрела на хмурого любовника.

Не дожидаясь ответа, она сбросила шелковый халат и нырнула в бассейн, удаляясь от Женьки к противоположному борту. Вынырнула, отфыркиваясь, забросила за спину волосы:

– Ну, ты чего? Сердишься?

– Да толку-то на тебя сердиться! – махнул рукой Хохол, направляясь ей навстречу. – Все равно по-своему сделаешь!

Он подплыл вплотную и подхватил на руки, целуя. Коваль счастливо засмеялась, погладила его бритую голову и поцеловала в нос.

– Женечка... люблю тебя, родной мой...

Хохол таял от нежности, ласкал подающееся ему навстречу тело и сам постанывал от удовольствия. Однако в голове постоянно билась мысль о том, что нельзя, не надо выпускать ее из дома, любой ценой нужно постараться оставить здесь, не поддаться на уговоры и даже на приказы. А лучше – просто взять и запереть ее в спальне, пристегнув за обе руки к спинке кровати. Да, эта идея ему очень понравилась...

Реализовывать ее он принялся около пяти часов вечера, когда Марина, даже не подозревавшая о его намерениях, дремала после обеда и затянувшегося потом чаепития. Осторожно приблизившись к кровати и стараясь не греметь, Хохол выдвинул ящик тумбочки и достал кожаные наручники. Осталось чуть-чуть – пристегнуть их спинке и успеть приковать хоть одну руку, пока не проснулась Марина. И ему это удалось – за считанные секунды он упаковал любимую так, что даже пальцами пошевелить ей было трудно. Разумеется, все это сопровождалось криками, воплями и угрозами, но Хохол не реагировал.

– Я тебя убью! – визжала Коваль, пытаясь вырваться, но Женька успокаивающе погладил ее по щеке и попросил:

– Не кричи, котенок, я делаю это ради тебя, ради твоей безопасности. Не могу смотреть, как ты лезешь на перо. Ты не крутись сильно, а то руки будут болеть. – Он проверил, хорошо ли затянуты браслеты, снова прикоснулся пальцами к Марининой щеке. – Я приду сейчас и буду с тобой, только пацанам на воротах скажу, чтобы внимательнее...

Он побежал вниз, а Марина в бессильной злобе заорала во все горло, извиваясь всем телом. Вот так: мужик сказал – мужик сделал, и плевать ему на то, кто она.

Хохол сдержал обещание и провел с Мариной весь вечер, лежал рядом, поглаживал, целовал, рассказывал что-то. Когда стрелки часов приблизились к двенадцати, а за окном уже была ночь, Женька отстегнул-таки Маринины руки от спинки, бережно растер чуть опухшие запястья:

– Теперь можешь лупить меня.

Она для порядка дала ему пощечину, но потом благодарно приникла к его груди и прошептала:

– Родной, спасибо... я ведь все понимаю, мой мальчик, и ты прав на все сто – со мной только так и надо.

– Не сердишься? – потрогав пальцем горящую щеку, обрадовался Женька.

– Конечно, нет... Знаешь, мне приснился чудовищный сон, кажется, вчера или позавчера. – Марина села, поджав под себя ноги, и взяла руку Хохла, сжав ее. – Так страшно, Женька... Я видела свои похороны. Представляешь, как будто я стою в толпе и меня же хоронят. И вижу тебя, Егорку, пацанов... И гроб... большой, черный, хотя, я слышала, не хоронят в черных гробах... Но ты меня, если что, только в черном хорони, запомни!

Хохол вырвал руку и схватил Марину за плечи, встряхивая и притягивая к своему лицу близко-близко:

– Не смей!!! Я не хочу этого слышать!

– Пусти, – спокойно и тихо приказала она, и он убрал руки. – Женя, это только сон, чего ты воспалился? Поцелуй меня...

– Любишь ты последнее слово сказать! – улыбнулся Хохол, заваливая женщину на кровать и завладевая ее губами.

Когда уставшая Марина уснула, расслабленно раскинувшись по черному шелку простыней, Хохол тихонько спустился вниз, заварил себе чифир и сел в кухне у приоткрытого окна, закурив сигарету. Из головы никак не шла фраза Марины про черный гроб, это было так... страшно, что даже видавший виды Жека содрогнулся. Неужели произойдет что-то такое, на что он, Хохол, не сможет повлиять, чего не сможет предотвратить? Его охватила тревога: он прекрасно знал о развитой Марининой интуиции, о том, что она всегда чувствует несчастья, и разговор о смерти она завела неспроста. Хохол провел рукой по бритой голове, словно пытаясь собрать мысли в кучу, но это не помогло. Страх за жизнь любимой женщины мешал сосредоточиться и все обдумать. О том, чтобы запретить Коваль выходить из дома, и речи не было: своенравная Марина ни за что не согласится на это. Оставалось только одно – усилить охрану, не спускать глаз ни днем, ни ночью.

Марина, разумеется, продолжала жить своей обычной жизнью. Ездила в офис «Империи», в салон красоты, побывала даже на приеме в мэрии. Хохол неотлучно находился рядом. Количество охранников увеличить Марина не позволила, а потому Женьке приходилось постоянно быть в напряжении и настороже, чтобы не пропустить никакого намека на неприятности. Ему, как мог, старался помочь Данила, с которым у Хохла постепенно наладились отношения. Спокойный, рассудительный Данька взвалил на себя часть обязанностей по охране, и у Хохла появилась возможность хоть чуть-чуть расслабиться. Но это не уменьшило его тревоги и беспокойства.

Выйдя из офиса, Марина огляделась по сторонам и вдруг заявила:

– Хочу напиться. Едем куда-нибудь в клуб.

Хохол пришел в ярость:

– Да?! А больше ничего не желаете?

– Больше – ничего, – заверила она, опуская на глаза большие черные очки, с которыми не расставалась. – Может, только одно – чтобы ты не доставал меня своей паранойей. Не отравляй мне жизнь, на это и без тебя очередь.

Хохол только махнул рукой и вполголоса выматерился: знал, что никакие возражения, крики, споры не помогут, а только уронят его авторитет в глазах охраны, потому что Марина запросто может сказать вслух что-нибудь этакое.

– Куда поедем? – обреченно спросил он, и Марина рассмеялась, беря его под руку:

– Я тебя обожаю! Ну, ведь все правильно понимаешь – а зачем тогда ерундой занимаешься? Трудно сразу согласиться?

– Да как... – начал было снова возбуждаться Хохол, однако наткнулся на ее взгляд из-под сдвинутых на кончик носа очков, осекся и махнул рукой: – Да иди ты... куда хочешь!

Она снова рассмеялась и потащила его к машине.

Поехали в небольшой клуб, принадлежавший к сети «Империи удачи». Коваль туда ездила редко, предпочитала все-таки родной и милый сердцу «Стеклянный шар», но вот сегодня почему-то ее потянуло именно сюда, в полуподвальное помещение, оформленное в стиле старого рыцарского замка. Любовь хозяйки к дорогим интерьерам всегда обеспечивала работой одно дизайнерское агентство, умельцы которого воплощали все ее задумки, какими бы экстравагантными они не были. Этот клуб носил название «Готик», и все внутри напоминало о средневековье: и тяжелые, массивные стулья, и длинные деревянные столы, и старинные доспехи на стенах, и даже чучело в углу возле сцены, одетое в рыцарский костюм. Официанты-юноши носили форму, напоминавшую кольчуги, а девушки – укороченные копии средневековых крестьянских платьев. Это было личной придумкой Марины, и она провела немало времени в обнимку с альбомом живописи тех времен, выискивая подходящие фасоны. Кухня заведения была невычурной, хотя попадались яства вроде ягненка на вертеле, которого именно так и готовили. Запах мяса, жарящегося на открытом огне, возбуждал аппетит. Да и само зрелище тоже стимулировало. Именно для того, чтобы дать возможность посетителям насладиться картиной, Марина и предусмотрела большую стеклянную стену, за которой располагался вертел.

Усевшись за столом в наиболее темном углу зала, Марина огляделась. Посетителей почти не было, и она заметила, как с облегчением выдохнул Хохол. Все-таки в полупустом помещении легче вычислить опасность.

– Ну, что сидим? Заказывать будем? – спросила она, оглядев рассевшихся за столом охранников. – Чувствую себя какой-то пленной королевой, ей-богу.

Охранники зафыркали и немного расслабились. Хохол пошел к бару и поманил пальцем молодого бармена. Тот приблизился и почтительно выслушал заказ.

– Только смотри – текила чтоб нормальная была, – предупредил Женька и уже пошел было к столу, как вдруг внутри что-то тягостно заныло, заворочалось, и к сердцу подкатила холодная волна предчувствия.

Он обернулся и увидел, как прыщавый бармен достает бутылку текилы из-под высокой барной стойки. Это почему-то Хохлу сильно не понравилось, он даже себе не мог объяснить, что именно заставило его вернуться и перехватить руку парня с нераспечатанной бутылкой. Тот сморщился от боли и проскулил:

– Что? Я ж еще не открыл даже...

– А вот мы сейчас вместе откроем, да? – почти дружелюбно проговорил Хохол, выворачивая бутылку из влажных от испуга пальцев бармена. – Что припотел-то так? Жарко?

– Н-нет...

– А чего тогда? Почему бутылку не с полки снял?

– Там другая... там «Соуза», а это...

– А это «Хачиеда», правильно – и тот, кто тебе ее втюхал сюда, знал, что Наковальня другую не пьет уже несколько лет, – одной рукой поднося бутылку к светильнику, а другой прижимая к стойке руку бармена, проговорил Хохол. – Ну, расскажешь?

– Да нечего мне рассказывать! – немного пришел в себя парень. – Просто на полке нет такой текилы, там дешевая, а эта стоит внизу, чтоб не светить.

Хохол согласно покивал головой, потом повернулся к столу и громко позвал Данилу. Тот подошел:

– Чего, Жека?

– Ну-ка, поработай вместо парнишки, – велел Хохол. – Стаканы нам дай, хочу за знакомство выпить. Вишь, какой парняга славный? – кивнул он в сторону красного и совершенно растерявшегося бармена.

Данила покачал головой, удивленный выходкой Хохла, однако зашел за стойку и поставил на столешницу два стакана для текилы.

– Лимон порезать?

– Нет, мы так, без закуси, да? – обратился к внезапно побледневшему бармену Женька. – Тебя как звали-то, бродяга?

Перепуганный парень даже не обратил внимания на слово «звали», пробормотал:

– А-андрей...

– Андрюха, значит? Ну-ну... а я Жека. Жека Хохол, если не знаешь. Так вот, Андрюха... Сейчас мы с тобой за знакомство выпьем, а потом ты мне все расскажешь – что, за что и про что, да?

Хохол кинул бутылку Даниле, тот откупорил ее и налил в стаканы. По-прежнему не выпуская руки бармена, Женька сунул ему во вторую стакан, сам тоже поднял и вопросительно глянул на нового знакомого:

– И чего ждем? Пей.

– Я... я на работе... мне нельзя... – заблеял он.

– А я хозяйку заведения хорошо знаю, скажу – она простит, – пообещал Хохол. – Пей, ну? Не станешь сам – зальем силой!

Парень вдруг заплакал, и Женька даже слегка растерялся.

– Ты чего, Андрюха?

– Отпустите меня, пожалуйста... – заскулил тот, размазывая слезы по лицу и с опаской косясь на стакан текилы.

– А я тебя и не держу. Пей – и вали работать дальше.

– Я... не могу... не буду...

– Что в бутылке? – притянув бармена к себе, прошипел Хохол. – Ну?! Говори – иначе я опыт проведу сейчас!

– Мы... мышьяк... – прошептал парень, и Женька почувствовал, как внутри все оборвалось.

– Кто? Кто тебя сюда прислал? Ну, говори, не тяни!

– Реваз...

– Как ты связан с ним? Откуда он мог знать, что мы сюда заедем?

– Я здесь недавно... во всех ваших заведениях уже есть люди Реваза – или те, кого он купил или запугал... а что сюда приедете, так это охранник офиса позвонил... он слышал, как вы на крыльце разговаривали, позвонил Ревазу – а он мне...

– И давно вы нас так пасете?

– Я не знаю... правда, не знаю... я должен был только налить текилу из этой бутылки, больше ничего...

– Ну да – причем именно Наковальне, – кивнул Хохол. – Умно... ладно, разберемся. Данька, ну-ка, в машину его, только тихо, через кухню – не фиг тут шум устраивать. А ты, Андрюха, если только звук сейчас издашь – я в тебя волью весь литр и буду сидеть потом и смотреть, как ты умираешь, понял? Так что тихо!

Данила вывел бармена из-за стойки и утащил в машину, а Хохол запечатал бутылку и сунул под полу пиджака.

Марина увлеклась разговором с мэтром, а потому не сразу заметила, что происходит, и только когда Данила скрылся в кухонном помещении в обнимку с барменом, заподозрила неладное. Непроницаемое выражение на лице вернувшегося к столу Хохла ее тоже не обмануло.

– Что?

– Где? – в тон ей переспросил Женька, садясь за стол.

– Не валяй дурака – что произошло?

– Обед отменяется, едем домой.

– То есть? – вскинула брови Марина, и Хохол взорвался:

– Домой, я сказал! И больше никаких кабаков, ресторанов, клубов! Понятно?! Едем, дома все обсудим!

Он схватил ее за руку и потянул из-за стола. Марина подчинилась, понимая, что устраивать разборки на глазах у обслуги заведения как-то недостойно. Уже в машине она развернулась и вцепилась в лацканы Женькиного пиджака:

– Ну? Мы одни, никто не видит – не слышит.

– Короче, Мариш... надо прекращать эту практику. Сегодня вот могла бы уже домой и не вернуться. Реваз тебе угощение прислал.

С этими словами Хохол вынул из-под полы бутылку и покрутил ее перед лицом растерянной Марины.

– Видишь? Твоя любовь к мексиканскому самогону тебя едва на тот свет не отправила, дорогая ты моя!

– В смысле?

– А вот в том смысле, что позвони-ка своему приятелю Грищуку, пусть он нам экспертизу замутит, вот тогда и узнаешь – в каком смысле! – отрезал Женька, аккуратно убирая бутылку в чехол переднего сиденья. – Ну, чего смотришь? Звони.

Коваль, все еще не понимая до конца, что происходит, набрала номер Грищука и попросила провести экспертизу содержимого бутылки.

– Да, сейчас мой охранник привезет. Если можно, мне бы не хотелось огласки...

Грищук заверил, что постарается сделать все, что от него зависит, и Марина отправила к нему Аскера. Убрав телефон, она повалилась на колени Хохла и пробормотала:

– Как думаешь – что там было?

– Если этот придурок-бармен не соврал, то мышьяк.

– Ни фига себе...

– Вот я потому и говорю: больше никаких визитов, потому что если, опять-таки, не соврал этот урод, то зарядил Реваз своими людьми уже все наши точки. Даже дома готовить буду сам.

– Меня разнесет, – жалобно проговорила Марина, поднимая голову и заглядывая в мрачное лицо Хохла.

– Не разнесет! И больше со мной не спорь.

С этого дня у Хохла вошло в привычку первую рюмку наливать бармену, и это неукоснительно соблюдалось в любом заведении. «Свои» привыкли быстро, беспрекословно открывали бутылку и опрокидывали стаканчик, и только после этого Хохол пробовал сам. Марина посмеивалась, хотя в душе была благодарна Женьке за подобную меру предосторожности. Разумеется, она не подчинилась его требованиям и не прекратила поездок в клубы, но стала заметно осторожнее. Да и от мысли привезти из деревни Егорку тоже отказалась – мало ли...

Даша звонила почти каждый день, давала трубку мальчику, и тот протяжно подвывал, изводя Марину. Но она понимала: нельзя, не надо, там, в глухой деревне, ему безопаснее и спокойнее. После одного из таких разговоров, закончившегося, как обычно, слезами, Хохол позвонил Дарье и наорал на нее, запретив впредь подзывать к телефону Егорку.

– Ну что ты за сволочь? – зло спросила Марина, вытирая глаза и глядя на любовника почти с ненавистью. – У тебя есть вообще что-то святое в этой жизни, а?

– Есть, – кивнул он. – Ты. И поэтому я сделаю все, чтобы с тобой ничего не случилось, и чтобы ты не переживала из-за ерунды.

– Эта ерунда, как ты выразился, – мой сын!

– И что? Теперь с ума сойти из-за этого? Мне он тоже сын.

– Ты не понимаешь.

– Да, куда уж мне, быдлу уголовному, до ваших-то понятий! – фыркнул Женька. – Я так, на подхвате – задницу вашу прикрыть, а все остальное – да, не для меня.

– Ты опять?! – взвилась Марина, уязвленная и взбешенная тем, что Хохол снова начинает бесконечный и утомительный разговор о браке. – Мне казалось, что мы давно все прояснили и нет смысла ворошить опять эту кучу!

Он не ответил, развернулся и вышел из кабинета, громко хлопнув дверью. Марина обхватила руками голову и задумалась. В который уже раз Женька заставил ее вернуться к неприятной и щекотливой теме. Она не собиралась за него замуж, более того – открыто говорила ему об этом, объясняя свой отказ тем, что хочет навсегда остаться женой Егора Малышева, фамилию которого носил ее сын. Она понимала и то, что этим самым в очередной раз унижает Хохла, заставляет его чувствовать себя ничем не лучше любого из ее охранников. Но привычка не изменять себе была сильнее. Хотя даже наедине со своими мыслями Марина не могла толком понять, почему с таким упорством цепляется за воспоминания о погибшем муже.

Очередная ссора с Хохлом затянулась почти на неделю. Злопамятный Евгений прохладно-вежливо разговаривал с Мариной при людях, исполнял обязанности телохранителя и всячески старался подчеркнуть этот свой статус. Стоило им остаться наедине, как он замолкал и не реагировал ни на какие слова Коваль, делал вид, что его вообще ничего не касается. Она бесилась, но мириться первой тоже не собиралась, не считая себя виновной. Кроме того, маниакальная ревность Хохла к мертвому Малышу всегда возмущала ее.

Но и находиться в постоянном молчании и вакууме тоже было невыносимо. Вечерами после ужина Хохол уходил к себе и до ночи бренчал на гитаре, даже курил там же, в комнате, чтобы вообще никак не сталкиваться с Мариной. Не выдержав однажды, она пришла к нему сама.

В комнате горел только небольшой светильник, Хохол развалился с гитарой, опираясь на высокую спинку кровати, перебирал струны и думал о чем-то. Марина вошла и остановилась в дверях, но Женька даже не посмотрел в ее сторону, продолжал свое занятие. Его татуированные руки держали инструмент привычно, пальцы пробегали по струнам, извлекая звуки, и Коваль невольно заслушалась, забыв, зачем вообще пришла. Мелодия была знакомой, она сразу вспомнила и название песни, и имя шансонье, ее исполнявшего. Хохол меж тем заметил ее присутствие и буднично предложил, как будто и не было этой молчаливой недели:

– Ну, присаживайся, чего стоишь-то? В ногах, сама знаешь, правды нет.

– А ее вообще нигде нет, – машинально садясь на кровать, проговорила Марина, стараясь не потерять возникшего вдруг ощущения сладкой грусти.

– Нигде? Ну, не знаю, может, ты и права.

Женька взял еще один аккорд, потом резко оборвал его, хлопнув по струнам ладонью.

– Сыграй еще, – попросила Марина, но он покачал головой:

– Нет, не сыграю. Устал я пуделем твоим быть, Наковальня.

Она от неожиданности дернулась: никогда Хохол не позволял себе звать ее этой кличкой, вообще не произносил в ее присутствии.

– Как ты меня назвал?

– А как заслуживаешь, так и назвал. Ты совсем попутала уже, даже не думаешь, где и с кем, прешь напропалую. А я ведь человек, если забыла, человек – хоть и в «синьках» весь. И мне тоже тепла и любви хочется.

Хохол отложил гитару на кровать, спустил ноги на пол и посмотрел на Марину:

– Ну, чего молчишь, красота неземная? Не прав опять?

– Как же ты заколебал меня своими понтами, Женька, – вздохнула она, пожалев, что не прихватила сигареты. – Ну, чего не живется– то тебе спокойно, а? Постоянно ты хочешь кому-то доказать, что ты первый, единственный... А кому? Мне? Я и так это знаю. Может, себе, а, Женечка? Себе – потому что все никак в это не поверишь?

– Ты опять все перевернула с ног на голову, ну что за натура у тебя такая, Маринка? Я не хотел доказывать кому-то, я просто хотел, чтобы ты перестала цепляться за свое прошлое. Все, нету его – и не будет уже никогда, как бы ты ни старалась! – Хохол встал и подошел к окну, закрыл форточку, из которой тянуло сквозняком.

Она опустила голову, стараясь не плакать. Любое упоминание Хохлом Егора казалось ей кощунством и попыткой заставить ее забыть мужа. Какая-то часть Марининой души подсказывала, что невозможно подпитываться дальше одними воспоминаниями, что нужно оставить все в прошлом и начать жить полноценной жизнью, перестав оглядываться. Но другая... другая настойчиво сверлила сознание мыслью о предательстве. И это было совершенно невыносимо.

Марина понимала, почему так старается сохранить в памяти образ Егора, почему хватается, как за соломинку, за любое воспоминание о нем. При жизни она слишком многого его лишила, слишком мало уделяла внимания, слишком редко бывала такой, как он хотел, слишком, слишком... И всего этого было так много, что Коваль сама себе казалась чудовищем.

Хохол же не был таким деликатным и тонким, как Егор. Он требовал свое сейчас, сию минуту, немедленно, совершенно не считаясь порой с Мариниными противоречиями. Умный по– житейски, наученный жизнью, а не высшими учебными заведениями, Женька интуитивно чувствовал, как надо. Проблема была всегда только в Марине, в ее не всегда понятных Хохлу принципах.

Сейчас у него внутри все переворачивалось, когда он смотрел на скорбно опущенную черноволосую голову, на сложенные на коленях руки с длинными ногтями и двумя тонкими колечками на безымянном пальце. Это тоже не добавляло ему оптимизма: одно из колец принадлежало Малышу, это он надел тонкий золотой ободок на руку Коваль в ЗАГСе много лет назад, и теперь она не снимала его, что бы ни случилось. И кольцо, подаренное Хохлом, было надето поверх... «Извини – не могу!», – сказала она тогда, и Женька не смог настоять, не посмел. При всей своей жестокости Хохол вдруг ощутил смысл фразы «болит душа» – именно так называлось то чувство, что он испытывал сейчас, понимая, как мучает своими разговорами любимую женщину, однако остановиться уже не мог.

– Я прошу тебя... – заговорил он хрипло. – Прошу – ну дай ты мне пожить по-человечески, чтоб как у нормальных – семья, ребенок, а? Я ж даже думать не мог в лагере, что когда-то смогу вот так... А ты...

– Да, правильно, – обвини меня. Так все делают, – тихо проговорила Марина, поднимая глаза и впиваясь в лицо Хохла сверлящим пристальным взглядом. – Это удобно – Наковальня виновата! А ты? Ты сам? Неужели ты не понимаешь, что делаешь мне так больно, что никакие физические страдания не сравнятся? Можешь ударить меня – и мне не будет так невыносимо, как от твоих слов.

– Марина, Марина, прекрати! – перебил он, опускаясь на колени и беря ее за руки, которые, как всегда, когда Коваль волновалась, сделались ледяными. – Да, я урод, я опять завел за свое... Но ведь невозможно же так – постоянно по покойнику страдать! Ведь рядом-то живые! Живые – Егорка, я, – и нам нужно, чтобы хоть чуть-чуть ты внимания уделяла, хоть иногда просто побыла обычной бабой, забыла, кто ты есть, и вспомнила, что кроме этого ты еще мать и жена, пусть и так, без штампа...

Коваль все-таки заплакала. Слезы падали на Женькины ручищи, бережно сжимавшие ее тонкие холодные кисти, скатывались на пол. Хохол вздохнул и рывком поднял ее, прижал к себе, поднял на руки. Она уткнулась лицом в полосатую майку и всхлипывала, как маленькая. Не выносивший ее слез Женька уже жалел, что завел бесполезный разговор именно тогда, когда Марина сама пришла мириться.

– Ну, прости ты меня, идиота, котенок, – зашептал он ей на ухо. – Вот такой я придурок, хочется мне все время гнезда какого-то... Прости...

– Да нет, ты прав, – всхлипнула она. – Это я... но я не умею, понимаешь, Женька? Я не умею быть другой, я просто не знаю, как это – быть другой...

– И не надо мне другой, придумала тоже, – перебил Хохол, вытирая ей глаза полой халата. – Не надо, все, прекратили гнилой базар. Ты – такая, какая есть, и не будем больше что-то пытаться поменять и поломать.

Марина благодарно поцеловала его, обняла за шею, потерлась носом о подбородок и, прищурившись, спросила:

– Ну, а теперь – споешь?

Хохол расхохотался:

– Да уж куда деваться? Все, расписался в полной своей беспонтовости, так начну хвостом вилять. И спою, и спляшу, если скажешь, а может, и еще чего сделаю – все для тебя.

Он бережно усадил Марину на кровать, набросил ей на ноги одеяло, сам устроился в небольшом кресле, которое опасно заскрипело под его тяжестью, взял гитару и подкрутил колки. Перебрав пару аккордов, вопросительно взглянул на затаившую дыхание Коваль:

– Ну, чего изволите? Пожелания есть – или придворный шут сам может выбрать?

Она поморщилась, передернула плечами:

– Ну, хватит, а? Что за дурацкие приколы – «шут», «придворный»?

– Ладно, проехали, не бери в голову, – усмехнулся Хохол. – Так что спеть-то?

– Да что хочешь.

Он запел что-то из блатного, но Марина сморщила нос, и Хохол сменил репертуар на нечто более лиричное. Она закрыла глаза и откинулась на стену, обхватив себя руками за плечи. Звук гитары уносил куда-то далеко отсюда, заставлял ныть что-то в душе и сердце. Но это уже не было прежней неизбывной тоской по мужу. Это открытие удивило Марину. Оказывается, все не так уж и страшно, стоило только позволить себе не думать – и потихоньку становится легче. Хрипловатый голос Хохла обволакивал ее, обнимал совсем так, как делал это сам Женька, незаметно вынуждал расслабляться и отдаваться новому ощущению свободы.

«Господи, свободы – от чего? – пронеслось в ее голове. – От кого – от Егора? Разве я хотела этого?»

Марина открыла глаза и взглянула на моментально замолчавшего Хохла. В такие моменты ему ничего не надо было говорить, он чувствовал кожей, что нужно делать. Отложив гитару на пол, Женька переместился на кровать, положил голову на маринины колени и накрыл лицо ее рукой. Она ощутила его горячее дыхание на коже, прикосновение губ к ладони и мурашки, побежавшие от ног к голове.

– Как бы я хотел оказаться сейчас не здесь, а где-нибудь в глухом месте, там, где мне не придется делить тебя ни с кем... – признался он, целуя ее ладонь.

– Увы... но ты не переживай, никто не претендует, – грустно улыбнулась Марина, поглаживая его по щеке.

Желание Хохла исполнилось буквально через три дня, словно по волшебству.

Этому предшествовал телефонный звонок Виолы. Они больше часа разговаривали с Мариной, и по голосу и совершенно незнакомым интонациям ведьма почувствовала, что Коваль устала, что дела идут тяжело, что с Хохлом опять проблемы и ссоры. Марина никогда не жаловалась открыто, но Ветке и не нужно было прямого словесного выражения проблемы. Она умела по незначительным фразам, по незнакомым ноткам в голосе определить, что происходит. Как знала и то, что упрямая Коваль ни за что не бросит все и не даст себе возможности расслабиться. А потому решила действовать сама.

Ветка, решив устроить подруге что-то вроде небольшого отпуска и передышки в делах, заказала им с Хохлом номер в загородном пансионате, о чем и сообщил разбуженной рано утром Марине Бармалей. Он приехал за ними сам, заставил Дашу наскоро собрать вещи, а Хохла и Марину – одеться и спуститься в его машину.

– Черт возьми! – ругался злой спросонья Хохол, разглядывая в зеркале заднего вида помятое лицо. – Что за паскудная баба! С утра из постели выдернула, отправила куда Макар телят не гонял... ну какого хрена ей не сидится в этом поганом Париже вместе с заполошным муженьком?! Счастливая новобрачная!

– Расслабься, Жека, – отозвался из-за перегородки Бармалей. – Через полчаса на месте будем. Там и отоспишься.

– Вот же курва! – бушевал Хохол, в то время как Марина свернулась калачиком на сиденье и продолжала спать. – Нет, Саня, ты скажи – у вас в доме все ненормальные?! Еще на Маринку гнали! Да она ангел небесный!

– Жека, да расслабься ты, – посмеивался Бармалей, обгоняя все, что двигалось впереди. – На самом деле Виола это давно замутила и из Беса выдавила эти путевки. Ну, не заграница, конечно, но место сказочное, мы там как-то в выходные всей кодлой зависли – прямо отдохнули душой, мамой клянусь! Поживете, расслабитесь. Вдвоем побудете, опять же. Я б только радовался – вдвоем с любимой бабой, никто не мешает...

– Ты за базаром-то следи! «С бабой»! – рыкнул Хохол.

– Ты можешь не орать, дорогой? – недовольно спросила Марина, повернувшись лицом к спинке сиденья. – Укрой меня чем-нибудь, холодно...

Хохол моментально смолк, достал из сумки, валявшейся в ногах, свою толстовку, набросил на Маринины плечи, заботливо подоткнув со всех сторон.

– Поспи еще, я разбужу, как приедем. – Он подтянул Марину к себе, устроив ее голову на своих коленях; она выгнула спину на несколько секунд, но потом снова свернулась в клубок.

Бармалей поглядывал в зеркало заднего вида и улыбнулся. Он хорошо относился к Марине, особенно после того как она помогла Бесу избавиться от пагубной привычки употреблять наркотики, и теперь радовался, что с Жекой у них наконец-то все нормально.

Хохол немного успокоился, рассеянно поглаживал спящую Марину по волосам, и думал, что, в принципе, Веткина идея не так уж плоха – когда еще выпадет возможность побыть наедине, чтобы никто не беспокоил? Коваль вздохнула во сне, и Женька моментально очнулся от раздумий, осторожно заглянул ей в лицо – Марина улыбалась не свойственной ей нежной светлой улыбкой.

«Что тебе снится, котенок? – подумал Женька, легонько прикоснувшись пальцем к ее порозовевшей щеке. – Наверняка опять твой святой Малыш... Только ему ты могла так улыбаться».

Марина сбросила укутывавшую ее толстовку, перевернулась на живот и пробормотала:

– Люблю тебя... люблю тебя, Женька...

У Хохла гулко бухнуло сердце, он даже глянул в сторону Бармалея, ведущего машину, – не услышал ли он. Но тот смотрел на дорогу, убегающую под колеса машины, и не реагировал ни на что. Женька перевел дыхание и осторожно убрал прядь волос, закрывающую Маринино ухо, наклонился и поцеловал. Она чуть вытянула губы, чмокнула ими, совсем как Егорка, и снова свернулась в клубочек, уткнувшись лицом в живот Хохла. Так она и проспала до самого дома отдыха, до тех пор, пока машина не остановилась у центральных ворот.

– Мариш... просыпайся, котенок, приехали, – подув ей в лицо, сказал Хохол, и Марина открыла глаза, захлопала ресницами, прогоняя остатки сна. – Вставай, кисочка моя, вставай, родная.

Коваль села и потянулась, выгнув спину и закинув за голову руки. Хохол наблюдал за ней с улыбкой: всегда любил вот этот момент, когда она просыпалась, потягиваясь, как кошка. Ее гибкое тонкое тело с высокой грудью изгибалось, демонстрируя каждую линию, а лицо было еще чуть сонным, по-детски припухшим. Вот и сейчас Женька не удержался, привлек ее к себе, приник к полуоткрытым губам, лаская их. Его руки задвигались по спине, проникли под распущенные волосы к шее. Марина охотно отвечала, забравшись к нему на руки и обвив ногами талию. Хохол задрал ее майку, под которой не было лифчика, прижался лицом к груди и хрипло попросил:

– Давай уже выбираться отсюда... Бармалей обкурился на улице, скоро из ушей дым повалит...

Марина засмеялась, пытаясь оттолкнуть его и освободиться, но ручищи Хохла держали ее крепко, не давая шевельнуться.

– Жень... ну Женя, хватит! Идем... Сам говоришь «давай выбираться» – и не пускаешь...

Хохол рассмеялся и убрал руки, поправил ее майку и открыл дверку машины, помогая Марине выйти.

Для середины апреля погода стояла сказочная: солнце грело почти по-летнему, разве что кроны деревьев еще не успели укутаться первыми клейкими зелеными листочками, но во всем уже все равно чувствовалась надвигающаяся весна. Большой парк профилактория оказался идеально ухоженным, чистым и уютным, там и тут стояли беседки, а по сторонам асфальтовых дорожек – скамейки на кованых изогнутых ножках. Все это Марина отметила, пока шла под руку с Женькой вслед за Бармалеем к главному корпусу, где предстояло зарегистрироваться и получить ключи.

Внутри трехэтажного здания работал кондиционер, и приятная прохлада обняла ласково, остудив разгоряченное теплым солнцем лицо. Марина опустилась в мягкое кресло и сразу вынула сигарету и зажигалку. Хохол поморщился, но промолчал. Они с Бармалеем отошли к стойке администратора, а Коваль с наслаждением закурила, перекинув ногу на ногу, и принялась рассматривать холл.

В этом профилактории она раньше не бывала, да и не могла – он был новый, недавно отстроенный, похоже, что здесь еще не перебывали толпы отдыхающих, а потому все выглядело свежим и красивым. Дорогая мягкая мебель, картины на стенах, кафельный пол выложен красно-коричневой плиткой, образующей рисунок вроде коврового. Тяжелые портьеры бронзового цвета, в простенках между окнами – большие круглые светильники вместо привычных в таких заведениях огромных хрустальных люстр под потолком. Небольшой бар вроде тех, что располагаются в холлах заграничных отелей: кофейный автомат, коричневые стеклянные чашки с блюдцами, деревянные ящички с одноразовой чайной заваркой, молочник на плоской тарелке. И девушки-работницы в красивой форме нежных персиковых тонов. Словом, не профилакторий за городом, а полноценный отель хорошего класса.

– Виола Викторовна вам отдельный домик заказала, чтоб никаких соседей, – объяснил Бармалей, вернувшись к столику, за которым сидела Марина. – Сейчас Жека оформит все, и порядок. Я не нужен больше, Марина Викторовна?

– Спасибо, можешь ехать. Надеюсь, телефоны тут работают? – поинтересовалась напоследок Коваль, доставая из сумочки мобильник и открывая его крышку, чтобы убедиться, что связь есть.

– Конечно, Марина Викторовна, тут антенна есть у местного оператора, просто поймаете вручную – и все.

– Прекрасно, – пробормотала она, убирая трубку обратно.

Тот только улыбнулся и кивнул снова. Подошел Хохол, мотая на пальце ключ с пластиковой биркой:

– Все, котенок, готово. В самом глухом углу нам бунгало выделили, там даже выход на пляж отдельный.

– Какой еще пляж? Мы не на Кипре, – улыбнулась Марина и протянула Женьке руку, чтоб помог встать.

Они втроем вышли из главного корпуса, Бармалей попрощался и направился к воротам, а Хохол обнял Марину за плечи, подхватил сумку и пошел в глубь парка.

Оказалось, что в лесном массиве там и тут располагаются небольшие домики, стоящие так, чтобы не мешать друг другу. Это открытие приятно порадовало Марину, любившую уединение.

– Смотри, как здорово, – показала она рукой на домик, мимо которого они как раз шли. – Вроде как и недалеко, а все равно соседний дом не видно. Грамотный хозяин у этого места.

– Ну еще бы! – ухмыльнулся Женька. – Твой приятель Мишка Ворон всегда любил, чтоб с комфортом все.

– Ворон?! – остановилась посреди дороги Марина. – Так это что – его?!

– А что ты так удивилась? Сейчас не прежнее время, все давно можно, а эту деляну он прихватил давным-давно, еще при Строгаче.

– И ты знал?! – еще сильнее удивилась Марина, даже мысли не допускавшая о том, что у Хохла могут быть от нее секреты или просто недосказанная информация. – Знал – и молчал?!

– А ты не спрашивала, – пожал плечами Женька, снова беря ее за руку и увлекая за собой. – Идем, в бунгало орать будешь, тут все же люди ходят.

– Нет, стой! – уперлась Марина. – Что это еще за секреты, а? Да еще с таким сроком хранения?

– Марин... ну, не начинай ты, а? – попросил Хохол тоскливым голосом. – Столько лет прошло, а ты снова за старое берешься. Ну, выхватил Ворон этот кусок земли из-под одного коммерса, перебил аренду, заставил отказаться от прав на начатое строительство – Строгач ему помог немного. Вот и все дела. Полегчало?

– Полегчало, – процедила Марина. – Какое же все-таки дерьмо мужики... Песец просто! Все орал: «Я по понятиям живу, закон чту и соблюдаю!» – гнида, а сам, значит, по тихой грусти имуществом обзаводился?

– А ты-то чего вскипела? – не понял Хохол. – Да еще задним числом?

– Да потому что не люблю лицемерных и лживых людей, вот почему! – отрезала Коваль, направляясь вперед по дорожке. – Нельзя говорить одно, а делать другое! Это я могла себе позволить обрастать бизнесом, я – потому что ко мне воровской закон не имел отношения! И то я все делала аккуратно и по правилам! Говорили, сколько отстегнуть в общак, – я отстегивала и не рыпалась, не обсуждала!

– Марина, погоди, куда понеслась? – Женька догнал ее и ухватил за плечо, заставив остановиться. – Сейчас ты к чему об этом заговорила? Все давно кончилось, ты другая, Ворон другой – прекрати, я тебя прошу.

– Прекратить – что? – уставилась она ему в лицо своими глазищами, но Женька взгляда не отвел:

– Не смотри на меня так! Больше я не телохранитель тебе. Я фактически муж.

– Очень смешно! – фыркнула Коваль. – Муж – и дальше?

– А дальше – я не хочу больше слышать о Вороне, Строгаче, Бесе – ни о ком! По крайней мере, в ближайшее время! – отрезал он таким тоном, что Марина неожиданно для себя покорно кивнула и пробормотала:

– Ну, нет так нет... Идем, я хочу в душ. Надеюсь, там есть душ...

Женька в душе возликовал: он выиграл первое сражение, первую маленькую битву за первенство. Видимо, Марина была права как– то, когда сказала, что он не должен уступать ей и быть в ее руках податливым пластилином, из которого своенравная стерва Коваль сможет вылепить все, что ей в голову взбредет. «Правда, в основном у нее лепешки получались, – усмехнулся Хохол, лаская взглядом спину идущей впереди Марины. – Лепешки такие – из мужиков. Лежит себе расплющенный, только глазками хлопает. Вот тут, вспоминает, руки были, а вот тут – ноги... А сам счастлив, бедолага».

– Все, Мариш, пришли. – Он догнал Коваль и развернул ее лицом вправо, где в отдалении от тропинки виднелся голубой двухэтажный домик с высоким резным крылечком и верандой. – Смотри, как хорошо: совсем тихо, сплошной лес, народу нет. Орать сможешь во весь голос.

Марина засмеялась, обняла его за шею и призналась:

– А ведь ты сейчас сумел меня переиграть, Женька. Сам заметил?

Хохол поднял ее свободной рукой и, не отвечая, понес на крыльцо.

В домике было прохладно, пахло цветами: букет недавно срезанных оранжерейных роз красовался на столике у дивана в небольшой гостиной. Хохол бросил сумку на пол, а Марину бережно опустил на диван:

– Ты не устала, котенка моя? Столько пешком давно ведь не гуляла, да еще и без трости? Давай помну тебе ножку?

– Так и скажи, что хочешь меня раздеть, извращенец, – фыркнула она, вытягиваясь всем телом. – Когда мы с тобой остепенимся уже, а, Женька? Ведь не подростки озабоченные уже, чтобы так друг на друга кидаться?

Хохол захохотал, недвусмысленно проведя руками по ее телу, по длинным ногам, небрежно закинутым на спинку дивана, прижался губами к обнажившейся щиколотке:

– Не пори ерунды! Я в кои-то веки получил все это в свое полное распоряжение, причем рядом никто не ошивается, а ты собираешься лишить меня всего?

Они проспали до обеда, обнявшись на кровати в спальне на втором этаже. Едва открыв глаза, Марина увидела лежащего рядом Хохла, по сонному лицу которого скользил пробивающийся через плотную штору солнечный луч. Она погладила его по щеке, про себя усмехнувшись пришедшей мысли о том, что вот уже слово «муж» в ее сознании потихоньку начало ассоциироваться именно с Женькой, а не с Егором, как было всегда. Женька пробормотал что-то, перевернулся на спину, раскинув руки в стороны. Коваль села, завернувшись в простынь, поправила длинные волосы и потянулась к сигаретам, но потом передумала, оставила на тумбочке.

Хотелось есть, но Женька спал, и будить его Марине стало жалко. Она накинула халат и ушла вниз, в гостиную, включила телевизор. Мысль о Вороне не давала покоя, Марина даже сама не понимала, почему думает об этом. Женька прав: время ушло, все изменилось, и какая разница – утаил Миша Ворон что-то от всех или нет? Но разочарование в человеке, которому она доверяла и которого поддерживала, стало неприятным сюрпризом.

Наконец проснулся Хохол, позевывая, спустился сверху и сел на диван напротив Марины:

– Ну что, котенок, не спится? Проголодалась?

– Очень, – призналась она, запахивая халат плотнее.

– Так что меня-то не толкнула?

– Ты так спал... мне стало жалко тебя будить.

– О, это что-то новое! – протянул Женька с улыбкой. – Ты пожалела домашнее животное?

– Прекрати! – поморщилась Коваль. – Я тебе сто раз говорила!

Хохол рассмеялся, пересел на подлокотник кресла и поцеловал Марину в макушку:

– Ну, все, не буду! Девочка моя, рассердилась, голодная сидит, а муж дрыхнет!

– Слушай, ну почему вам, мужикам, так нравится это слово, а? – поинтересовалась Марина, поглаживая ладонью его по груди. – «Муж, муж»!

– Родная, да просто потому, что в кайф сознавать, что вот это все – мое! – Женька провел рукой по ее бедру, по ноге, заброшенной на второй подлокотник.

– Ой, Женька-Женька! – Коваль покачала головой и встала, освободившись от ставших слишком уж решительными рук Хохла. – Иди-ка умывайся и своди наконец меня на обед, пока я тут совсем с ума от голода не сошла.

Хохол захохотал и пошел в душ, долго плескался там, охая и фыркая под ледяными струями, потом брился, внимательно разглядывая себя в большом зеркале над умывальником. Когда же он наконец вернулся, уже полностью одетый, Марина с недовольным видом поинтересовалась:

– А дольше-то нельзя было? Сто лет не был в бане?

– Ладно, не злись, – примирительно попросил Хохол, обнимая ее за плечи. – Идем, пообедаем и погуляем по лесу, пока еще не стемнело. Нет, подожди... – он задержал ее на пороге комнаты, развернул к себе лицом и попросил: – Поцелуй меня.

Коваль чуть приоткрыла полные губы и, встав на цыпочки, прикоснулась к Женькиным губам. Он слегка приподнял ее над полом, плотно смежил ресницы и замер, прислушиваясь к ее поцелуям и чувствуя исходящий от волос аромат неизменной туалетной воды, которую Марина не меняла ни разу за все время, что Хохол знал ее. Нацеловавшись вдоволь, Хохол отпустил Марину, поправил задравшуюся водолазку, подал кожаную куртку:

– Идем, а то опять голодная останешься.

Столовая, или правильнее – кафе, находилось в главном корпусе, ходить туда трижды в день Марине показалось делом затруднительным, однако Хохол категорически отказался воспользоваться доставкой в номер.

– Дышать воздухом надо и двигаться хоть чуть-чуть! – отрезал он, и Марина поняла: спорить бесполезно. Женька входил в роль мужа все активнее...

После обеда они пошли немного осмотреться. Было очень тепло и тихо, безветренный день клонился к вечеру, и небо уже чуть помрачнело. Хохол как-то притих, словно не хотел нарушать окружившего их спокойствия ни своим голосом, ни какими-то словами. Он придерживал Марину за талию и лишь иногда чуть касался губами ее волос, как будто проверял, здесь ли она, рядом ли.

Они провели три чудесных дня в профилактории, сумев отвлечься и отрешиться от всего. Пару раз звонила Даша, в основном же Марина звонила ей сама, разговаривала с Егоркой. Мальчик не плакал и к ним не просился – видимо, уже привык за последнее время без родителей.

Сама же Коваль отоспалась так, словно до этого страдала жуткой бессонницей. Женька не выпускал ее из виду ни на секунду, даже когда она просто спала в спальне наверху. Тогда он садился в кресло или укладывался рядом и все смотрел и смотрел на нее, с фотографической точностью запечатлевая в памяти лицо, глаза, губы, изгиб талии, изящную линию ноги...

– Самому-то не страшно? – спросила Марина однажды, проснувшись и обнаружив его в кресле напротив.

– В смысле?

– Не страшно – так влипать? Будешь потом с ума сходить, как я после Егора.

Хохол упрямо мотнул головой, отгоняя моментально возникший в комнате призрак Малыша, перебрался на кровать и уткнулся лицом в Маринины колени:

– Я тебя прошу – ну хоть здесь не говори о нем!

– Да, прости... – Она опустила руку ему на затылок и замерла. – Женя... – проговорила она после паузы. – А ведь нам нужно убираться отсюда как можно скорее.

Он поднял голову и удивленно уставился в ее потемневшие глаза:

– Ты о чем, котенок?

– Мне страшно, Женя, – призналась она неожиданно для себя. – Так страшно – если бы ты знал... – Марина закрыла руками лицо и заплакала.

Хохол растерялся: ничто не предвещало, просто разговаривали, и вдруг она опять плачет, разрывая ему сердце слезами. Он встал с кровати, молча поднял Марину на руки и стал ходить по комнате, прижав ее к себе. Коваль понемногу перестала плакать, только всхлипывала, как ребенок, вцепившись пальцами в футболку Хохла.

– Котенок, не надо, не плачь. Мы поживем тут еще денек – и поедем к себе. И больше никогда я не пойду у тебя на поводу, никогда не позволю совершить глупость. – Он сел на край кровати, по-прежнему прижимая Марину к себе. – Будем считать, что наша жизнь началась заново, что не было ничего до этого момента.

– Я не могу... и ты не вправе требовать от меня, чтобы я забыла все, что было в моей жизни до тебя. Я никогда не выброшу из памяти то, что пережила. Ведь это предательство, Женька...

Хохол вздохнул:

– Опять ты об этом? Ведь мы договаривались – не напоминай.

– Что бы ты ни думал, но Егор – мой муж, большой кусок моей жизни. – Она освободилась от Женькиных рук и встала. – Понимаешь? Такой большой кусок, что его не выбросишь. Я люблю тебя, я благодарна тебе за все, но не требуй невозможного, Женя...

– Вот опять – твое «люблю» всегда идет в связке со словом «благодарна». Это не одно и то же.

Марина отвернулась к окну и промолчала. Для нее эти два понятия применительно к Хохлу были взаимосвязаны, и она никак не могла понять, что именно его обижает. Разве можно не быть благодарным тому, кого любишь?

Но Женька всегда стремился разделить чувство благодарности и любовь. Первое он считал обременительным, а второе – почти святым, только к Коваль испытывал такое чувство, только ей говорил нежные слова.

Он тяжело поднялся с кровати, подошел к Марине и обнял ее, поцеловал в макушку.

– Я больше не буду говорить тебе об этом. Понимай как хочешь. В конце концов, мы теперь вместе, сын растет... Мариша, девочка, может, хватит уже друг друга мучить? Ну что сейчас-то тебе нужно?

– Мне? – Она развернулась в его руках и посмотрела в глаза. – Мне – ничего. Единственно, чтобы ты перестал доставать меня просьбами выкинуть из головы моего погибшего мужа. Когда ты усвоишь это, жизнь наладится, понял?

– Понял, – вздохнул Хохол. – Но, кажется, я никогда не привыкну.

Марина грустно улыбнулась, закинула руки ему на шею и пробормотала:

– Я тоже не могу привыкнуть ко многим вещам, но приходится ведь... Может, мы пройдемся немного?

– Да, идем, – согласился Женька.

...Они брели по аллейке, уже стемнело; где-то далеко в глубине парка куковала кукушка. Марина подняла голову и прислушалась, но Женька, разгадав ее маневр, серьезно предупредил:

– Даже не думай! Мне наплевать на эту бестолочь пернатую. Мы с тобой долго будем жить.

– Конечно, родной, – засмеялась Марина, прижимаясь к нему.

Навстречу им по аллейке шла группа мужчин. Они что-то обсуждали, спорили, и в хоре голосов Марина вдруг отчетливо услышала знакомый, сипловатый говорок Мишки Ворона. Она замерла прямо на дорожке, не в силах сдвинуться с места. Компания приближалась, и вот уже Ворон в распахнутой куртке и серых джинсах поравнялся с Коваль, окинул беглым взглядом – и вдруг остановился, перевел взгляд на Хохла, и лицо сделалось сперва растерянным, потом постепенно залилось бурой краской.

– Миха, ты чего? – позвал кто-то из уже обогнавших его спутников, но Ворон только отмахнулся:

– Идите, я позже... Знакомых встретил...

Марина обреченно вздохнула:

– Ну, привет, что ли, Мишаня...

Ворон трясущейся рукой вынул сигареты, закурил, сделал пару глубоких затяжек и отбросил окурок:

– Не знал бы тебя, решил бы, что глючит... Наковальня, как так, а? Ты... ты чего здесь?

– Может, не будем обсуждать это вот так, посреди дороги? Идем к нам, – предложила она, поняв, что объясняться все равно придется.

Хохол разозлился, но виду не подал. У него внутри шевельнулось что-то холодное и тревожное, отчего даже сердце заколотилось чаще. Но он сдержался и молча последовал за Мариной.

Ворон во все глаза разглядывал так неожиданно возникшую на его территории Наковальню. Ему было не по себе из-за того, что он утаил от нее факт существования профилактория. Выходило – скрысятничал, а ведь она ему верила.

...Бутылка опустела, а Ворон все еще не пришел в себя. Он заметно нервничал, то и дело закуривал, мял сигарету в пепельнице и брал новую. Хохол тоже это заметил:

– Что ты психуешь, Ворон? Случилось что?

– А? Н-нет. Просто... странное чувство, как подстава какая-то.

– Ну, это ты загнул, – улыбнулась Марина, отбрасывая назад волосы. – Никакой подставы – мы с тобой всегда прекрасно ладили.

– Если не считать того развода с автосервисом, – вывернул вдруг Ворон. – Того развода, когда ты надавила на меня и заставила подписаться за тебя перед Бесом. Думала, я не узнаю? Твои же и проговорились.

– И что? Теперь-то уже чего пылить? – Коваль закурила и прищурилась, глядя на нежно-розовый абажур торшера. – Кстати, если я правильно помню, то речь шла не только обо мне, но и о тебе тоже. Мы старались Ашота отодвинуть – разве нет?

– Да неважно! – мотнул головой Мишка. – Ты надавила на меня, ты – баба!

– О, за понятия, чувствую, разговаривать будем? – протянула она, переведя взгляд с торшера в лицо собеседника. – Ну давай, хотя смысла не вижу, если честно. Время, Миша, оно ведь многое списывает. Как и то, что ты, например, вот эту земельку-то пригрел еще при Строгаче, да?

Ворон поперхнулся табачным дымом, закашлялся и потянулся к стакану с минералкой. Хохол напряженно наблюдал за происходящим в комнате, и разговор нравился ему все меньше. «Зря на рожон полезла, не надо бы обострять, – подумал он, укоризненно глянув на Марину, но та проигнорировала его взгляд. – Кто его знает, Ворона этого...»

– Так что? – продолжила Марина, переждав приступ кашля у Ворона. – Скажешь, не так было? Или по понятиям?

– Да ты-то чего за это заговорила? Твое дело вообще... вообще...

– Да что ты? – усмехнулась Коваль. – А тебе глаза-то режет, я вижу. Еще бы – громче всех кричал: «Держи вора!», а сам им и оказался, да? Но расслабься – сейчас это уже совершенно не важно, времена не те.

Ворон потянулся к нераспечатанной бутылке водки, отвинтил крышку и сделал большой глоток прямо из горла. Утерев рот ладонью, поднялся и пошел, пошатываясь, к двери. На пороге он обернулся и проговорил нетвердо:

– А валила бы ты отсюда, чтоб чего не получилось.

Хохол вскочил на ноги и кинулся к нему, но Марина ухватила за руку и остановила:

– Не трогай. Пусть идет.

– Так, все! Собирайся, мы едем домой! – рявкнул Женька, вырывая руку из ее пальцев, когда дверь за Вороном закрылась.

– А куда торопиться? Утром и поедем.

– Ты не понимаешь, да?! – Он навис над креслом и сжал кулаки. – Не понимаешь?! Он тебе не спустит, сам мараться не станет – ментов вызовет.

– Ну, ты определенно больной, – усмехнулась Марина, вставая и отодвигая Хохла с дороги, как мебель. – Ты себе как это представляешь? Напишет заяву, что в его личном профилактории отдыхает гражданка Коваль? Это что – преступление? Ха-ха-ха! Очень смешно! И потом – ну, смысл ему делать это?

– Ох, бесишь ты меня, дорогая! – процедил Женька сквозь зубы.

– Ну, накажи меня, – почти автоматически откликнулась она, снимая макияж при помощи влажной салфетки.

Хохол долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, долго лежал, закинув руки за голову и глядя в потолок. Рядом спокойно спала Марина, свернувшись по привычке как кошка. Женька тихонько встал и пошел в большую комнату покурить. Тревога не отпускала его с момента ухода Ворона, Хохол гнал от себя мысли, но они все равно возвращались и не давали покоя. Докурив, он прошелся по комнате и вдруг услышал шорох за окном и треск сломавшейся ветки. Женька насторожился, на цыпочках подошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Темнота, никого. «Показалось, что ли? – подумал он, возвращая штору на место. – Точно, параноик какой-то, права Маринка».

В спальне раздался звон разбитого стекла, и Хохол, выматерившись, рванул туда, но его на самом пороге оглушило взрывом и волной откинуло назад. Когда, тряся головой и зажимая рану на правом плече, он поднялся на ноги, в спальне все полыхало и даже возможности войти туда не было – из выбитых взрывной волной дверей вырывалось пламя. Женька взвыл, падая на колени и колотясь лбом об пол:

– Сууука! Сука, Ворон, порву, падла!

– Что ты орешь? – раздался за спиной злой голос Марины, и Хохол вздрогнул всем телом, вскочил и схватил ее, прижал к себе, пачкая своей кровью лицо и шею:

– Господи... Господи, как ты меня напугала...

– Не успеешь в туалет выйти, как кругом все горит и взрывается, – ну что за поганая страна?! – оттолкнув Хохла, Коваль пошла к телефону и позвонила администратору, но та уже вызвала пожарных и милицию.

Первым, кто появился в административном корпусе, куда Марина и Хохол перебрались из полуразрушенного и залитого водой домика, был Ворон. Лицо его выражало такую растерянность, что становилось понятно: для него все произошедшее является не меньшим сюрпризом. Игнорируя злобный взгляд Хохла, Ворон подвинул большое кресло ближе к дивану, на котором сидела Коваль, взял ее за руку и проговорил:

– Здоровьем клянусь – не я... Наковальня, не греши на меня!

Она только пожала плечами, зажимая большим куском марли рану на плече полулежавшего на диване Хохла:

– Ну, не ты – так не ты.

– Ты мне не веришь?

– А должна? Я сейчас не в той ситуации, чтобы с открытой душой ко всем людям. Ты оглянись – у меня земля под ногами горит! – Марина отвела руку от раны, но снова заметила сочащуюся кровь и поморщилась: – Тут вообще врачи предусмотрены? Полчаса не могу кровь остановить, а кругом ни единого медика и «скорая» не едет никак! Если бы я знала, что это твое место, я бы вообще сюда не приехала.

Ворон промолчал. Он действительно не понимал, кто мог бросить гранату в окно домика, где остановились Марина и Хохол. Его люди к этому были не причастны, чужих на территории никто вроде не примечал, иначе ему сразу доложили бы.

От входной двери торопились двое мужчин в медицинских спецовках и куртках «Скорой помощи», и Марина вздохнула с облегчением. Она уступила врачам место на диване, а сама, кивнув Ворону, отошла к большому окну, достала сигареты. Ворон поднес зажигалку, помолчал, потоптался, а потом спросил глуховато:

– А кто знал, что ты сюда приедешь?

– Ветка, Бес и Бармалей. Больше никто вроде, мы даже охрану не предупреждали, просто уехали – и все. А что? – насторожилась вдруг и Марина, догадываясь, к чему клонит компаньон.

– Сама не понимаешь? Я-то не знал этого! И если бы не наткнулся на вас вечером, так и не узнал бы!

– А-а, ты себе алиби обеспечиваешь? – усмехнулась она и похлопала Ворона по плечу. – Расслабься, Мишаня. Я ж не Хохол, который подозревает всех оптом. Слил опять кто-то из своих... Господи, как задолбали «крысы», если бы ты только знал...

Она опустилась в низкое кресло и замолчала, пристально наблюдая за тем, как медики делают Женьке перевязку. Ворон постоял пару минут и куда-то ушел, а к Марине подошел пожилой милиционер в капитанском чине, задал пару каких-то общих вопросов, на которые она ответила машинально. Подписав все, что просили, она пошла к Хохлу, заметив, что бригада врачей собирает чемодан.

– Доктор, ну что?

Молодой врач распрямился, сунул руки в карманы спецовки и устало проговорил:

– Да повезло... рваная рана плеча, легкая контузия. Жить будет.

– Спасибо. – Она полезла в карман куртки и вынула пару купюр, сунула их в руку доктора. Молодой человек покраснел и принялся отнекиваться, но Марина окатила его ледяным взглядом и предложила не выпендриваться. Он смолк и как-то сконфуженно заторопился к выходу, где его уже ждал фельдшер.

Женька сидел, откинув голову на спинку дивана, и дремал, утомленный долгой перевязкой. Марина села рядом, положила руку ему на лоб, и Хохол встрепенулся:

– Что, котенок?

– Не дергайся, все в порядке. Сейчас за нами пацаны приедут, я позвонила Гене. Как ты?

– Слабость какая-то... и башка кружится, – пожаловался он, сморщив лицо.

– Ну, это нормально. Главное, что ничего серьезного. Полежишь пару дней дома, все пройдет.

– Да... главное, что с тобой ничего не случилось. Вот так отдохнули мы с тобой, котенок: из одной истории да в другую сразу, – грустно усмехнулся Женька, здоровой рукой поглаживая пальцы Марины.

– Ну, что ж... Бывает. Идем, вон Аскер приехал...

Через пару дней после неудачного «отпуска» в офис к Коваль подъехал Ворон. Огромный букет желтых хризантем свидетельствовал о желании примириться и замять неприятный инцидент в профилактории. Ворон чувствовал себя виноватым, что именно на его территории произошло очередное покушение на жизнь Марины. Правда, она дала понять, что не считает его причастным, но все-таки...

– Слушай, красавица, а ведь я, кажется, ухватил какой-то хвост, – сообщил он, устраиваясь в удобном кресле и подвигая к себе пепельницу.

Марина, по привычке уткнувшаяся лицом в букет, подняла глаза и переспросила:

– Что ухватил?

– Ну, рассказал мне один из уборщиков территории по большому секрету, что буквально через три часа после вашего с Хохлом заезда появились двое. Сняли бунгало по соседству с вашим, а потом как растворились – никто не видел. Горничных всех перетрясли – девки говорят, что, даже когда убирать приходили, никого не видели. Но в номере, мол, определенно жили, потому что и постели пользованные, и полотенца. Но больше – ничего, и это странно: ни окурков, ни бутылок, вообще никаких следов.

– Ну, это-то как раз понятно, – пожала плечами Марина, опуская букет в большую вазу на столе. – Если это заказуха, то ребята подошли грамотно – не светились, а все следы пребывания уничтожили. В кои-то веки на меня охотится нормальный киллер!

– Вот же дура, прости господи! – сморщился Ворон. – Чего несешь-то, соображаешь?

– Да соображаю я все, Миша. Просто... Это говорит только о том, что на сей раз все по-взрослому, а не как обычно. И заказчик тоже серьезный, и ему очень надо меня убрать.

– Уезжай отсюда, Наковальня. Вот прямо сейчас собирайся – и вали, – опустив глаза, проговорил Ворон.

Марина отошла к окну, раздвинула жалюзи и посмотрела вниз. На парковке стоял ее старый «Хаммер», около него курили охранники, водитель проверял что-то в заднем колесе. Рядом с «Хаммером» не парковался никто – это было категорическим приказом Хохла, чтобы джип в любой момент мог беспрепятственно рвануть с места, не быть блокированным кем-то или чем-то. Второй джип, на котором ездила охрана, стоял у самого выезда с парковки.

Хохол сегодня остался дома, Марина настояла: у него поднялась температура, а потому за дверью кабинета сидели Данила и Аскер. И никаких предчувствий, никаких опасений – это значило, что сегодня до дома она доберется без приключений.

– Что ты молчишь?

– Ты прекрасно знаешь, что я не уеду. – Она развернулась и посмотрела на Ворона.

– Отойди от окна.

– Зачем?

– Я сказал – отойди! – повысил он голос, и Марина сообразила, что имеет в виду компаньон, задвинула жалюзи и села в кресло. – Не подставляйся тогда хотя бы.

– И что мне теперь – не жить вообще? Ты как Женька – тот тоже постоянно об этом твердит.

– Вижу, что тебе это по барабану, как обычно, – со вздохом констатировал Ворон. – Я ведь тоже заинтересован, чтобы с тобой не случилось ничего, – мы ж в доле, как-никак...

– Никак не привыкну! Постоянно хочу что-нибудь схватить и вспоминаю, что руки нет, – жаловался Гена, сидя на корточках возле камина и подавая Хохлу березовые поленья. Чиркнув спичкой, Женька поджег сложенные пирамидкой дрова, и они начали понемногу заниматься пламенем. Хохол отряхнул руки и повернулся к Генке:

– Привыкнешь со временем. Да и протез можно будет скоро заказать, Марина консультировалась у кого-то, сказали: как только культя зарубцуется, так и надо будет подбирать.

– Хорошо, что левая рука, – спокойным, будничным тоном отозвался телохранитель, перемещаясь в кресло. – Без правой-то совсем тяжко было бы, а так... Да и Марине Викторовне спасибо – не выгнала.

– Она никогда не увольняет своих людей, разве ты не знал? Они, как правило, погибают, но не уходят. – Хохол задумчиво вытянул из пачки сигарету, размял ее в пальцах. – Ты знаешь, Генка, у меня в последнее время какое-то дурное предчувствие, я постоянно жду, что случится что-то... Нервы, что ли?

Гена удивленно посмотрел на помрачневшее лицо Женьки, на его безвольно опущенные руки, на выпавшую из пальцев сигарету:

– Брось ты, Жека, панику поднимать! Пока ведь тихо все, никаких признаков, что кто-то собирается на нас наехать.

– Ты не понимаешь: об этом не кричат на всех углах, готовятся тихо, скрытно, а потом – раз! И все, ничего не исправишь...

По кафельному полу коридора зацокали каблуки, и Хохол мгновенно преобразился, приняв расслабленную позу и жестом показав Гене, что разговор должен остаться в тайне. Марина вошла в каминную, улыбнулась:

– Привет, красавчики!

– Ты чего такая довольная? – поймав ее за полу халата и усаживая на подлокотник своего кресла, спросил Хохол.

– С Егоркой разговаривала.

– Что сказал? – поинтересовался Женька, незаметно для Гены поглаживая Маринину спину.

– То же, что и всегда: «Мамуя, на меня!» – засмеялась Коваль. – Дашка ревмя ревет: домой, говорит, хочу, соскучилась. Ничего, скоро заберем.

«Ох, чует мое сердце, что нескоро!» – вздохнул про себя Хохол, но вслух ничего не сказал, не стал портить Марине настроение на весь день.

– Не пойму, к чему такая помпа! – раздраженно выговаривала Марина, сидя на заднем сиденье старого «Хаммера» и глядя на движущийся впереди джип охраны. Еще два таких же ехали следом. – Ты бы еще вертолет нанял, чтоб уж совсем!

– Надо будет, найму! – серьезно пообещал Хохол, закрывая окно.

На стройке, куда Марина заехала перед возвращением в «Парадиз», все было в порядке, работы почти завершились. Коваль похвалила себя за то, что решила все-таки не делать глобальной реконструкции тренировочной базы, а просто как следует отремонтировать то, что имелось, и придать всему пристойный вид. Теперь двухэтажное здание в небольшом сосновом лесочке сияло, как новенькое. Вместо старых окон на первом этаже были установлены новые, пропускавшие в три раза больше света, фасад отштукатурен и выкрашен в песочный цвет, вокруг выложены дорожки, установлены клумбы, и, как только станет совсем тепло, в них появятся цветы. Словом, вид у базы стал совершенно другой, и это не могло не радовать президента клуба.

Марина прогулялась по территории, придирчиво оглядела все, потом пошла внутрь. Охрана окружала ее кольцом, и Коваль недовольно морщилась от такого излишнего рвения. Но спорить с Хохлом было бесполезно.

Осмотрев номера, где будут жить футболисты, душевые, столовую, кухню и большой холл, где планировалось проводить пресс– конференции и разборы игр, Марина осталась довольна. Так и сказала прорабу:

– Отличная работа, Борис Гаврилович! Все именно так, как я и хотела, – просто, но удобно. Можете рассчитывать на премию.

Прораб засветился от похвалы: обычно хозяйка только орала и ругалась, но сегодня, надо же, осталась довольна. Значит, можно перевести дух.

Марина вышла на крыльцо, зажмурилась от яркого майского солнца, прикрыла рукой глаза и полезла в сумку за очками, чуть приостановившись, но вдруг упала на мраморное крыльцо, как подкошенная. Очнувшиеся через секунду охранники, выхватив пистолеты, стали озираться по сторонам, а Хохол, замешкавшийся в здании, вылетел, расталкивая всех и, падая на колени возле неподвижно лежащей Коваль, заблажил:

– Су-у-уки, твою мать!!! Проглядели все-таки, скоты беспонтовые!!! Обшарить все, найти мне того, кто это сделал, иначе вас всех порешу, на хрен!!!

Возле него остался только Гена, Хохол осторожно поднял Марину на руки – она еще дышала, и на черном пиджаке слева вокруг небольшого отверстия расплывалось пятно.

– «Скорую»!!! – рявкнул Женька, поняв, что время уходит и нужно срочно делать что-то.

– Пусти-и... – прохрипела Марина, закатывая глаза. – Больно...

– Котенок... не уходи, девочка, слышишь, не уходи, я прошу тебя... – бормотал Хохол, не стесняясь бегущих по щекам слез. – Сейчас в больницу поедем, там врачи...

– Не надо... я умираю... Женька... не мучай меня... – Она облизала пересохшие губы и попыталась сосредоточить взгляд на лице Хохла. – Пожалуйста...

– Не говори так! – взмолился Хохол, осторожно убирая с ее лица прядь волос. – Я не позволю тебе уйти, я умру без тебя...

– Ты... не сможешь... – Она выдавила некое подобие улыбки. – Вот видишь... как вышло... ты... про гроб не забудь...

Она потеряла сознание, и Хохол взвыл, напугав стоящих рядом строителей. С трассы слышался вой сирен «Скорой помощи», через несколько минут белая «Газель» с красными крестами влетела на территорию базы, и из нее буквально на ходу выскочили трое медиков, на ходу крича:

– Дорогу, дорогу дайте!

Оттолкнув Хохла, они принялись резать Маринин пиджак и водолазку, осматривать рану. Молодая девочка-фельдшер уже накладывала жгут на предплечье, готовясь ставить капельницу. Старший из докторов убрал фонендоскоп на шею и распорядился:

– Лена, физраствор четыреста, гормоны. Кровопотеря, шок. Успеть бы довезти...

– Я тебе не успею, лепила!!! – заорал Хохол, подскакивая к врачу и хватая его за отвороты халата. Но доктор спокойно отцепил его пальцы и произнес:

– Не орите, молодой человек! Давайте на каталку ее, только осторожно.

Забравшись следом за врачами в машину, Хохол сел прямо на пол рядом с носилками, на которых лежала Марина, и, когда Гена попытался что-то сказать ему, только отмахнулся:

– Отвали! Реши все сам, я потом позвоню!

«Скорая», завывая сиреной, понеслась в город, девочка– фельдшер то и дело промокала Маринин лоб салфеткой, но он все равно покрывался холодным липким потом, кожа заливалась синевой, дыхание то учащалось, то почти замирало. Второй фельдшер добавлял в висящую над Марининой головой бутылку какие-то препараты, мерил давление и качал головой.

– Дотянем? – одними губами, чтобы не услышал не сводящий глаз с Марининого лица Хохол, спросила девочка, и фельдшер пожал плечами:

– Вряд ли...

Через три дня город был шокирован заявлением о смерти Марины Коваль.

Кладбище было оцеплено крепкими парнями, они не подпускали близко к гробу никого. Не было Марининого отца, только племянник стоял рядом с черным от горя Хохлом да прилетевшая буквально за два часа до похорон Мышка в по-бабьи замотанном траурном платке. Возле гроба, обняв за плечи плачущую Виолу, находился и Бес, вернувшийся из Парижа сразу, как только получил телеграмму о гибели Марины.

Хохол закатил шикарные похороны, единственное, что смутило всех, так это густая вуаль на лице лежащей в черном гробу Наковальни. Но Хохол категорически запретил понимать ее:

– Она не хотела бы, чтобы ее видели такой...

Ее похоронили рядом с Малышом, вся могила оказалась засыпана желтыми хризантемами. Такими, как любила Коваль...

Увлеченные разговорами люди даже не заметили, как Хохол, опуская на могилу Малыша шесть белых роз, шепнул чуть слышно:

– Тебе привет от Маринки, Егор. Прощай, Малыш, еще свидимся...

Россия, два года спустя.

Николай Коваль нервничал. Он ехал на пресс-конференцию и страшно переживал. Его лоб то и дело покрывался испариной, хотя на улице было еще холодно и майское солнце совершенно не грело. Руки то и дело скользили по кожаной оплетке руля, и Николай в который уже раз проклял себя за то, что снова поехал сам, а не с водителем. Упаковка одноразовых носовых платков худела на глазах, а ворох розоватых комков под пассажирским сиденьем «ауди» становился все внушительнее.

«Ну а что? – с ожесточением думал молодой человек, сжимая пальцами руль так, что белели костяшки. – Я уже ничем ей не обязан! Почему я должен теперь отвечать за то, что сделала она? Совсем мне не улыбается познакомиться с тем, как выглядит тюрьма изнутри! А ей, как ни крути, уже все равно – мертвым вообще по барабану наши земные проблемы, вот так-то!»

Решение созвать пресс-конференцию далось Николаю нелегко. И не стал бы он делать этого, если бы не «дружеский совет» начальника милиции Грищука. Именно он подъехал как-то в офис футбольного клуба и объявил, что по факту нарушений на днях начнется масштабная проверка деятельности руководства футбольной команды. И Николаю Дмитриевичу, как президенту, придется давать ответы на многие вопросы уже в прокуратуре. Николай сперва вспылил: он прекрасно знал, что в бухгалтерии все в порядке, строительные работы на всех объектах тоже завершены, расчет с рабочими произведен без задержек и обмана, да и вообще дела в команде идут хорошо. Разве что с покупкой игроков есть небольшие «ситуации», как называл это главный тренер, но никаких документов, подтверждающих махинации, ни одна проверка не отыщет, потому что лежат они в сейфе одного надежного заграничного банка.

Однако спокойный, неторопливый Грищук, попивая кофе, разъяснил, что деятельность нынешнего руководства никого не интересует, а вот фигура прошлого президента и все, что с ней связано, неожиданно привлекла внимание кого-то «сверху».

– Да она мертва уже почти два года! – недоуменно протянул Николай. – Что же – ворошить то, что происходило раньше? С мертвой какой спрос?

– А при чем тут Марина Викторовна? Спрос с вас будет, Николай Дмитриевич, – также спокойно проговорил Грищук, принимая из рук секретарши новую чашку кофе.

– С меня?!

– А как вы думали? Вы ее племянник, следовательно, были в курсе.

– В курсе – чего?! – Николай выскочил из-за стола и заметался по кабинету. Располневший не по годам, всклокоченный и заметно перепуганный словами подполковника, он выглядел довольно странно.

Грищук наблюдал за ним с оттенком презрения: надо же, а говорят, у родственников много общего. Например, у этого рыхлого обеспокоенного мужчины с волевой, жесткой и умной Наковальней? Та не бегала бы тут как курица, она сразу начала бы прокручивать комбинации, вышла бы сухой из воды, как пить дать. А этот, скорее всего, начнет сейчас метаться и в конце концов утопит память своей знаменитой тетушки в такой выгребной яме, что и подумать противно. Грищук неплохо разбирался в людях и видел, что у Коваля-младшего просто не хватит ума и характера повернуть ситуацию в свою пользу. Милиционеру отчасти было не по себе – не слишком хотелось участвовать в этом спектакле: к Марине он относился хорошо, отдавая дань уважения ее изворотливости и складу ума. Но и отказаться подполковник не мог – слишком влиятельный человек решил завладеть футбольной командой. Словом, история намечалась некрасивая, грязная и скандальная. И в том, что Николай без посторонней помощи и подсказок извне сделает все как нужно, Грищук тоже убедился. Осталось дать маленький совет...

– Вы бы, Николай Дмитриевич, подумали над тем, как лучше сделать, чтобы ваше имя как можно меньше ассоциировалось у людей с именем Марины Викторовны, – начал подполковник тихим, вкрадчивым голосом, и Николай вдруг приостановился, замер напротив кресла, в котором восседал Грищук.

– Что... что вы имеете в виду? – пробормотал молодой человек, и Грищук удовлетворенно подумал, что все идет именно так, как он и рассчитывал.

– Ну... как вам сказать... ведь, насколько я знаю, Марина Викторовна вам не на сто процентов родная тетка, да? Она незаконнорожденная дочь вашего деда?

– Да...

– Так это же меняет дело, Николай Дмитриевич! Чем вы обязаны женщине, которая втянула вас в такие неприятности?

– Она... она меня никуда не втянула, наоборот... – попытался сохранить остатки мужского достоинства Николай, и Грищук сразу поскучнел, отставил чашку и поднялся:

– Ну, если вы так ставите вопрос... Тогда мне остается только сожалеть о потраченном на эту беседу времени и проститься с вами до встречи в прокуратуре. Всего доброго, Николай Дмитриевич.

Подполковник пошел к двери, в душе твердо уверенный в том, что Николай не даст ему уйти. И не ошибся.

– Что я должен сделать? – раздалось за спиной, и Грищук повернулся.

– А вот это уже мужской разговор. – И по-хозяйски предложил: – Присаживайтесь, обсудим.

Небольшой зал пресс-центра УВД был забит репортерами до отказа. Со дня гибели Наковальни прошло уже два года, однако все, связанное с ее именем, по-прежнему будоражило воображение местной прессы и вызывало живой и неподдельный интерес. Упустить возможность раскопать еще что-то в биографии скандальной криминальной леди не желал никто.

Николай поежился и в который уже раз вытер вспотевший лоб платком. «Надо попросить бутылку минералки», – подумал он, но тут же решил, что это будет выглядеть не очень хорошо.

На него нацелились десятки камер и фотоаппаратов. Он сначала растерялся, как растерялся и от первого прозвучавшего вопроса о том, что Марина занималась финансовыми махинациями и выкачивала деньги из бюджета города. Но потом Николай взял себя в руки и начал более-менее спокойно отвечать так, как ему вчера подсказал Грищук. Да, Марина часто пользовалась своим положением и запускала руку в городскую казну, да, она отмывала деньги через клуб, да, она для прикрытия вела благотворительную деятельность, однако все это – лишь ширма, маскировавшая ее махинации, да... да... да... И так на все вопросы, в которых уже заранее содержался ответ. И чем дальше, тем сильнее увязал в нагромождениях лжи Николай, даже не замечая, как меняется лицо сидящего в первом ряду Грищука.

Когда пресс-конференция закончилась, Грищук вышел из зала первым, чтобы даже не столкнуться с Ковалем, чтобы не пришлось подать ему руку для прощания. Чувство омерзения охватило подполковника, а в голове закрутилась мысль о том, что и он сам причастен к этому позору, что это он инициировал все происходящее. Но в последний момент Грищук нашел себе, как ему показалось, достойное оправдание: он милиционер, и его долг – борьба с преступностью. А вот племяннику можно было бы быть и порядочнее, а не таким толстым слизняком...

Николай ехал домой и мечтал только об одном – оказаться как можно скорее в душе, под водой. Дело было не только в неприятном ощущении от вспотевшего тела... Ему казалось, что от него исходит мерзкий сладковатый запах гниения, как будто внутри идет необратимое превращение. Вроде бы внешне все по– прежнему, но внутри все прогнило насквозь. «Дед будет презирать меня, когда узнает, – с тоской подумал Николай, открывая ворота коттеджа с помощью пульта. – Да и батя тоже... Но у меня выбора не было, я не мог иначе! У меня свадьба на носу, мне только судебного процесса в подарок не хватает!»

В коттедже было прохладно. Николай почувствовал даже некое облегчение, развязал галстук и уже начал подниматься по лестнице, когда услышал голос Даши, Марининой домработницы, которая после ее гибели перебралась к Николаю, а еще два раза в неделю ездила в дом Ветки и Беса:

– Ну что, Николай Дмитриевич, как прошло?

Он замер на ступеньке, чувствуя, что не может больше врать ей и говорить о совещаниях и встречах, потому что сегодня вечером во всех городских новостях будут репортажи с пресс-конференции, а завтрашние газеты выйдут с крупными заголовками на первых полосах. И Даша узнает... узнает, как он продал Марину.

Даша ждала ответа, а Николай не мог найти в себе сил повернуться и посмотреть ей в глаза. Чуткая женщина уловила его замешательство, поднялась по лестнице и неожиданно обняла и прижала к себе, совсем как мама в детстве:

– Да что случилось-то, Коленька? – И нервное напряжение прорвалось потоком бурных рыданий. Он, не стесняясь, плакал, уткнувшись лицом в пахнущую кухней и сдобой кофточку домработницы, а Даша только поглаживала его по затылку. – Ну, все? Все, мой хороший? Трудно тебе одному-то, Коля... Молодой ты еще совсем, а уже столько свалилось на тебя, как тут не растеряться.

– Ты не понимаешь... – прорыдал Николай. – Не понимаешь... я... я... Да что там – сволочь я, Даша! Такая сволочь...

– Господи, что несешь-то? Что произошло? – переполошилась домработница, и он, потянув ее за руку, уселся прямо на ступеньку лестницы, усадил Дашу рядом и, уткнувшись лицом в ее колени, обтянутые цветастыми легкими брюками, выложил все, что произошло за последний месяц.

Когда он затих, перестав говорить и перемежать слова всхлипами, Даша положила руку на его взъерошенный затылок и тихо проговорила:

– Да, Коленька... наделал ты дел, милок. На костях Марины Викторовны станцевал, как ни крути. Что теперь люди-то скажут? Ребята наши, а?

– Да какие ребята, Даша, ты о чем? Только ты да Гена и остались, остальных Комбар под себя подмял, тусуются теперь под ним... А у меня выбора не было, меня могли арестовать, сфабриковать дело – да что угодно, раз кому-то понадобилось президентское кресло! А так – я отдам этот чертов клуб, а взамен мне обещали место председателя горспорткомитета. Вот и буду руководить, а футболом этим пусть тот занимается, кому захотелось!

– Эх, Коля-Коля...

Больше Даша ничего не сказала, мягко отстранила Николая и, тяжело поднявшись, пошла в кухню, загремела там посудой, накрывая стол к ужину.

Москва, это же время.

Виктор Иванович Коваль курил перед распахнутым окном. Внизу шумели дети, проносились машины, на лавке под большим старым тополем о чем-то оживленно беседовали три старушки. Даже жара не заставила их остаться дома. Старый журналист напряженно смотрел на сиротливо лежавшую на столе телефонную трубку. Его рука с длинными нервными пальцами то и дело тянулась к молчащему аппарату, но в последний момент замирала.

– Ну же! – произносил он, чуть задыхаясь от невыносимой духоты. – Ну, сделай это сам, будь мужчиной!

Но телефон молчал, и невидимый собеседник пожилого человека не торопился вести себя так, как подобало мужчине. И это особенно расстраивало его. Информация, полученная от одного знакомого обозревателя, глубоко потрясла Виктора Ивановича: внук, родной и горячо любимый внук, совершил такую подлость, что в голове у деда это просто не укладывалось. Как мог мальчик, воспитанный в семье, где слово «честь» имело вес, а слова «мужское достоинство» не были просто красивой пафосной фразой, опуститься так низко, что приличному человеку и руку-то ему теперь протянуть будет зазорно?

Звонок раздался только в половине восьмого вечера, когда Виктор Иванович уже отчаялся дождаться и прилег в спальне.

– Алло... дед, ты меня слышишь? – глуховато прозвучало из трубки, и он сразу перешел в наступление:

– Да как же ты мог! Как ты мог... поганец! Как ты посмел наговорить такого на нее?

– Погоди, дед, дай мне объяснить! – попытался вклиниться молодой голос, однако Виктор Иванович не слушал:

– Я не желаю больше общаться с тобой! Она сделала тебя тем, кто ты есть, – а ты предал ее, продал!

– Дед, да пойми ты! Марина мертва – ей все равно! А меня прижали так, что не вывернуться!

– Дурак ты, Колька! Прижали? Значит, было за что тебя прижать! Но наговаривать на Марину ты права не имел, это не по-мужски – валить на человека, который уже никогда не сможет оправдаться.

– Да кому нужны ее оправдания, дед? Бандитка – и так все понятно...

– Больше никогда не звони мне! Никогда – слышишь? У меня только один внук, и это не ты!

Трубка полетела на ковер, а Виктор Иванович дрожащей рукой зашарил по прикроватной тумбочке в поисках таблеток. Заложив под язык нитроглицерин, он закрыл глаза: «Эх, дочка– доченька ты моя, что же ты наделала...»

В эту ночь Николай спал плохо, не спасало даже присутствие в его постели любимой невесты Верочки. Ему постоянно мерещилась ожившая вдруг тетка. Она сидела на пуфике перед большим зеркалом, закинув ногу на ногу, и в упор смотрела на него. Николай чувствовал, что сжимается до размеров гнома, пытается убежать, спрятаться, но не может, потому что Марина видит его везде. А рядом с ней стоит Жека Хохол, по привычке держащий одну руку на ее плече, а другую в кармане брюк, где лежит его знаменитая финка. И что-то подсказывало Николаю, что эта финка легко может оборвать его жизнь...

– Коля, да что ты ворочаешься всю ночь? – сонно пробормотала Верочка, поворачиваясь на левый бок, и Николай заботливо прикрыл обнажившееся плечо девушки одеялом:

– Спи-спи, это я так... голова что-то...

Но стоило ему снова закрыть глаза, как видение вернулось и Хохол опять стоял рядом... Это было невыносимо, и Николай тихонько, стараясь не разбудить спящую Верочку, спустился в кухню, налил себе полстакана коньяка и выпил его залпом, не морщась.

Кошмар начал повторяться с завидной регулярностью, Николай почти перестал спать ночами, много пил и чувствовал себя все хуже. И однажды не выдержал.

Рано утром он сел в машину и поехал в «Парадиз» к Виоле.

Та гостей не ждала, дремала в спальне, проводив Беса, улетевшего по каким-то делам в Питер. Когда домработница Настя сообщила о визитере, ведьма враз проснулась и лихорадочно бросилась приводить себя в порядок. Через полчаса она спустилась в гостиную, где маялся серый от постоянной бессонницы Николай. Прошуршал шелк длинного домашнего платья, ожиданием чуда окутал запах диковинных терпких духов_ Ведьма опустилась в большое мягкое кресло напротив.

– Ну, здравствуй, Коля...

Тот поднял на нее красные слезящиеся глаза:

– Помоги мне, Вета, я тебя умоляю...

– Когда закладывал Маринку – помочь не просил? – жестко спросила Ветка, раскуривая сигару. – Ты знаешь, что уже за одно это Гришка велел мне тебя даже к воротам коттеджа не пускать? И если вдруг ему кто-то скажет, что ты тут был, то и мне не поздоровится?

Николай рухнул из кресла на пол и на четвереньках, не соображая, что делает, пополз к ногам Виолы, обхватил их и заскулил:

– Вета, родная... я тебя умоляю... я с ума сойду... Она мне снится каждую ночь, Вета... ты на меня посмотри – я ж не просыхаю, без бутылки уже спать не ложусь, Верка скоро меня бросит, а мы ведь жениться собрались... Ветуля, я тебя прошу...

Ветка спокойно курила сигару и не делала попыток оттолкнуть Николая или что-то сказать ему. Она прекрасно видела, что ему на самом деле очень плохо, что совесть не дает ему покоя, а потому и продолжаются ночные кошмары с явлением мертвой Марины. Знала она и способ избавить его от этих мучений, но в глубине души не была до конца уверена, что стоит это делать. Поступок Николая неприятно поразил ее, а Бес просто пришел в бешенство, и если бы не тихое вмешательство Ветки, то Николая, скорее всего, не было бы в живых. Но Виола не хотела, чтобы на совести мужа оказалось еще одно убийство, она все еще надеялась, что сможет родить ребенка, а, как известно, все зло возвращается к детям. Поэтому путем хитрых манипуляций с сознанием пьяного Беса она сумела сделать так, что мысль о мести трансформировалась у Григория в запрет пускать Николая в дом.

Но сегодня Ветка решилась нарушить этот приказ мужа. В конце концов, их с Николаем связывала не только память о Марине, но и любовная история, длившаяся довольно долго. Поэтому она дала себе слово помочь ему и отчасти облегчить состояние подавленности, ужаса и безнадежности.

– Сядь на место, – негромко приказала она, и Николай подчинился, даже не заметив, что делает это как-то машинально, словно не по своей воле.

Прозрачные голубые глаза Ветки уставились в его лицо, чуть тронутые розовой помадой губы зашептали какие-то непонятные слова, и Николай почувствовал, как все тело становится ватным и податливым, руки бессильно лежат на подлокотниках кресла, а ног он совсем не ощущает. Ветка все бормотала и бормотала, и молодой человек вдруг увидел себя на залитой солнцем осенней поляне. Вокруг расстелился ковер из опавших желтых и красных листьев, а солнечные лучи словно прошивали лес через ветки деревьев. И по этим листьям к нему идет Марина в своем неизменном черном наряде, с волосами, скрученными в узел, с легкой улыбкой на строгом красивом лице. Она раскидывает руки и говорит тихим голосом, как никогда не говорила при жизни:

– Не переживай, Колька, я не в обиде...

Внезапно она разворачивается, грозит кому-то невидимому пальцем и быстро исчезает за деревьями. Николай пытается догнать ее, но не может сдвинуться с места, хочет окликнуть, но голоса нет, и его немой крик так и застревает в горле.

...В этот момент к Николаю вернулось сознание, и он, очнувшись, увидел, что Ветка неподвижно сидит в кресле, вцепившись в подлокотники пальцами. Лицо ее было белым, как свежевыпавший снег, а глаза... Глаза из прозрачно-голубых стали вдруг почти черными, страшными и совершенно слепыми. Николаю сделалось не по себе от этой картины, он поежился и осторожно кашлянул. Ветка дернулась, будто получила электрический разряд, и очнулась, сразу схватив сигару и поднося к ней дрожащей рукой зажигалку.

– Ну, полегчало? – спросила она через пару минут, окутавшись сигарным дымом.

– Да... спасибо тебе.

– Не благодари – я сделала это не ради тебя. И запомни: если еще раз ты скажешь о ней хоть слово лжи, твои кошмары вернутся и убьют тебя. Я не шучу. Бойся врать, Коля... А так все в твоей жизни будет хорошо. Ты женишься, у тебя родится дочь. Знаешь, какое имя ты ей дашь? – спросила Ветка, чуть прищурив глаза, и Николай кивнул, потому что в нем созрела уверенность в том, что только так он и поступит:

– Да, знаю. Ее будут звать Марина Коваль. Но...

– Не бойся, она не повторит судьбу твоей тетки, – перебила Виола. – А теперь иди отсюда, я устала. И съезди на кладбище прямо сейчас. Все, уходи.

Она откинулась на спинку кресла, бросив в пепельницу сигару, и закрыла глаза. Николай осторожно поцеловал ее руку, но Виола даже не отреагировала, не пошевелилась. Постояв над ней с минуту, он развернулся и вышел, чувствуя, как прояснилось и в голове, и в сердце. И даже собственная подлость перестала казаться чем-то смертельным. Такова жизнь...