"Бойцы Данвейта" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

Глава 3 Город и Замок

Восемь дней в полете, четыре – на базе... Можно гулять в холмах, что окружают Данвейт, планетную метрополию, или купаться в реке, медленной и широкой, неторопливо гнавшей воды с Танских гор к Серебряному океану. Можно сидеть в казарме, читать или в двадцатый раз смотреть видеоленты, привезенные с Земли, болтать с другими патрульными, перекинуться в карты либо в кости, послушать знакомые истории – о битвах во тьме Провала, о схватке у Эзата, о легендарном адмирале Хиросиге, о Лунном комплексе и астродроме, где уже два века базируется Первый флот. Можно отправиться в джунгли за Танским хребтом на охоту – там водились пхоты, ягуары, дикие быки и другая живность, достойная внимания. Можно слетать к океану, лечь у подножий гранитных валунов и глядеть часами в серебристую сверкающую даль, вздыхать и вспоминать другое море, что плещет в сотнях светолет где-то на краю Галактики. Можно взять сани – там, у силовых щитов, что огораживают базу, поехать в город, забраться на холм к Замку, потолкаться на улицах, заглянуть в лавки под пестрыми тентами, купить индийский соус или бронзовую статуэтку Шивы и закончить день в кабачке на Патрульной площади. Кабачков было три, «Медный грош», «Пигг» и «У Сильвера», и все предназначены для Защитников. Местные, китайцы, индусы и полукровки сюда не совались и вообще обходили это место стороной. Древняя площадь их пугала, и к тому же нрав у патрульных был буйный, особенно после фляжки ширьяка.

Вальдес, Кро и Птурс сидели «У Сильвера», в кабаке, который держал папаша Тук, бразилец с примесью китайской крови. Его заведение было декорировано под таверну где-нибудь на Эспаньоле или Барбадосе, в которой в эпоху Моргана и Дрейка гуляли джентльмены удачи, гроза Вест-Индии и карибских вод. Стойку здесь, а также прочую мебель, собрали из бочек, на стенах висели якоря, топоры и абордажные сабли с мазками бурой охры, изображавшей ржавчину или засохшую кровь, слева от входа, на куске белесоватой толстой кожи, был приколочен штурвал, а справа сверкала начищенной медью небольшая каронада. Папаша Тук божился и клялся, что ее доставили с Земли, выловив у мексиканских берегов с галеона «Сан Диего», но это было наглым враньем – весь пиратский антураж, от бочек до сабель и орудия, сработали местные китайские умельцы. Посуда также являлась изделием их трудолюбивых рук – фаянсовые кружки в виде черепов, широкие глиняные фляги, деревянные тарелки и блюда, украшенные затейливой резьбой, отрубленными пальцами и ушами. Пожалуй, самым загадочным предметом из находившихся в таверне была неровно обрезанная кожа, прижатая к стене штурвалом. Ходил слух, что она снята с сильмарри и оставлена папаше Туку каким-то безденежным клиентом, пропившимся до последней нитки. Многие в это верили или делали вид, что верят, хотя содрать с сильмарри шкуру еще не удавалось никому. Пожалуй, Вальдес, сын океана, был на Данвейте единственным, в точности знавшим: этот клочок кожи вырезан из брюха синего кита.

Они угощались за столом неподалеку от входа. Вальдес и Кро ели-пили в меру, а Птурс, как всегда, наворачивал за троих. Соус и жир струились по его щекам, кости похрустывали на зубах, ширьяк потоком лился в глотку. Закончив с первой флягой и жарким, он огляделся, пересчитал посетителей и заявил:

– Надо бы братве поставить. Положено! Только чего?

Выбор был невелик, ибо «У Сильвера», кроме китайских плодовых вин, подавались три напитка: бразильский ром чинчу, хряпа – самогон из агавы, который гнали уругвайцы, и ширьяк, нечто вроде коньяка из местной лозы, произраставшей в Шире, где обитали потомки гаитянских негров. Ширьяк считался благородным напитком, но стоил подороже, а Птурс был скуповат.

– Не мелочись, Степан, – сказал Кро, выстукивая бронированными пальцами протеза марш десантников. – Сам знаешь, чем обмывают удачу. Я, кстати, в доле.

Птурс поскреб затылок и сунул в щель под столешницей свой кредитный медальон. Потом развернулся вместе с бочонком-табуретом, углядел за стойкой папашу Тука и помахал ему рукой:

– Эй, старина! Тащи пузыри на всю команду! Дюжину фляг с ширьяком и закуску! Сегодня платит «Ланселот». И птичку свою заведи, пусть почирикает.

От такой щедрости тощий смуглый Тук закатил антрацитовые глазки и цокнул языком. Затем, не мешкая, пошарил у стойки, и над ней вспыхнула голограмма, изображавшая большого пестрого попугая. Птица тут же перевернулась вниз головой и пронзительно заверещала: «Пиастры! Пиастры! Рром! Пиастры!»

То был знак предстоящего торжества, и к столу, где сидела тройка с «Ланселота», потянулись друзья-приятели, бывшие соратники и сослуживцы или просто знакомые. К данвейтской базе были приписаны восемь тысяч человек, корпус немалый, но все тут знали всех – в основном, еще по прежней службе. Шесть тысяч из восьми сражались в последней Войне Провала и числились теперь в патрульных, защищавших Голубую Зону на сорок светолет в любую сторону. Прочие бойцы, из местных либо с планет фронтира, входили в Конвои, которых на Данвейте было восемь, а на столичной базе – два, Врбы и Коркорана[10]. В отношениях между Патрулем и Конвоями имелись тонкости и даже определенная напряженность. Первые, офицеры флота, обычно уроженцы Солнечной системы, бороздили пустоту на правах охотников и, кроме твердой ставки, получали призы «с головы», то есть с каждой посудины дроми, которую удавалось настичь и распылить. Вторые, не обладавшие чинами и большим военным опытом, завербованные в земных колониях или на Данвейте, сопровождали караваны в дальних маршрутах и сидели на «рейсовых» – песо в день. Словом, Патруль был белой костью, а Конвои – черной, и иногда, после пятого стакана, об этом вспоминали.

На табурет рядом с Птурсом опустился Жакоб, бывший десантник, бывший пилот, бывший лейтенант-коммандер, кавалер Почетного Венка, двух медалей «За личное мужество» и ордена «Пояс Ориона». За ним подошли другие достойные люди, ветераны Флота Окраины: Ивар, Хайнс и Хлебников с «Трех мушкетеров», Фаустино с «Гарибальди», Борленги и Фуа с «Жанны д'Арк», Коутс, Лазарев, Татарский с «Капитана Блада», Понишек и Анастасис с «Марии Селесты», Юиро Асаи и Токугава с «Восходящего солнца». Вокруг сразу сделалось шумно и тесно, в воздухе поплыл табачный дым, с ним смешались эманации спиртного и крепкого дезодоранта, которым тянуло от Жакоба.

– С удачей, камерады, – провозгласил он, поднимая кружку.

– Да хранит вас Владыка Пустоты! – добавил Мариус Понишек.

– Пусть хранит всех нас, – уточнил Дик Коутс.

Подкатила тележка-робот с дюжиной глиняных фляжек, забулькал ширьяк, приплыла закуска на шести подносах. «Пиастры! – завопил попугай. – Гррот рр-расправить! Все на ррею, черрти!»

– Сколько их было? – поинтересовался Татарский. – Слышал я, чуть ли не целая эскадра.

– Трое. – Птурс с довольным видом погладил живот. – Двоих урыли с ходу, третьего взяли на абордаж. Три посудины и жмуриков с полсотни. Не бегать им больше по зеленым лужкам!

«Абордаж! – выкрикнул попугай. – Кррючья на боррт!» Асаи взял с блюда местный плод, видом похожий на апельсин, а вкусом – на свеклу, макнул его в блюдце с маринадом и спросил:

– На абордаж-то зачем? Размяться захотелось?

– Что я, контуженый? – откликнулся Птурс. – Тут, видишь, такое дело...

Он смолк, поймав свирепый взгляд Вальдеса. Все нюансы операции были переданы «Ланселотом» сервам-Регистраторам и Планировщику базы, искусственному интеллекту в командной башне. Кроме них никто не ведал о Занту, так что схватка «Ланселота» с дроми казалась хоть удачей, но событием в общем-то заурядным. Патрульным случалось биться против трех, четырех, пяти пиратских кораблей и одерживать над ними славные виктории. Тут все зависело от внезапности удара, искусства пилота и хладнокровия стрелков.

– Третья лоханка оседлала транспорт у контурного привода, – пояснил Вальдес. – Мы боялись разгонную шахту пробить. Ремонт в пустоте – штука дорогая.

Кро подтвердил эту версию молчаливым взмахом протеза, а Птурс тут же начал объяснять в деталях, как разнесли корыта дроми, Вьетнам их мать, сначала первое, потом второе, как пощупали за вымя третье, проделав в шлюзовой дыру и выпустив дерьмо, как припекли ему лазером – вот, шрам еще не зажил! – и как воняло после драки в «Ланселоте», пахло так, что хоть сквозняк изображай, да только что за сквозняк, ежели пусто кругом, и потому пришлось терпеть три дня и чистить перышки на базе, но все равно амбре такое, что стыдно подойти к приятелю, не говоря уж о бабах. Этот долгий монолог иногда прерывался криками голографической птицы, звавшей всех рр-рубить шварртовы, ррезать горрло и бурром нерреть. Когда же история закончилась, Жакоб принюхался и заявил, что от Птурса ничем не пахнет, кроме ширьяка, и что спиртное всякий запах отбивает – само собой, если принять на грудь в необходимой дозе. Тем временем двенадцать фляжек показали дно, и пришла очередь для Кро и Вальдеса знакомить щель со своими медальонами. Шум в кабаке становился все громче, сабли, якоря и топоры могли уже повиснуть в дымном воздухе без дополнительных опор, папаша Тук вспотел, гоняя тележку и подносы на гравитяге, а над стойкой, обещая грруды пиастров, надрывался попугай.

Дверь отворилась, и в кабак вошли женщины. Их было семь или восемь – высоких стройных амазонок из Конвоя Врбы, носивших голубую униформу с портретом героического адмирала. Окинув мужчин внимательными взглядами, они проследовали к дальнему столу, уселись и велели подавать китайское сливовое вино, дробленые орехи с медом и лепестки кайсейры. То были блюда лоона эо, которые лучше готовили в «Пигге», чем «У Сильвера»; в «Пигге» прямо перед входом росла огромная кайсейра, и лепестки ее были свежи, как первый снег. К тому же там выступали индийские девушки-плясуньи и труппа из Новой Мексики в костюмах майя и ацтеков, изображавшая весьма пикантные обряды плодородия. Но у заведения папаши Тука были свои преимущества: здесь собирались ветераны и здесь нередко вспоминали о Земле. У колонистов, особенно женщин, всякая весть с прародины ценилась больше хлеба и зрелищ.

– А вот и милые дамы! – воскликнул Птурс, попробовал встать, но, сраженный ширьяком и силой тяготения, рухнул на свой бочонок. Толпа, окружавшая экипаж «Ланселота», стала рассасываться; мужчины перетекали ближе к девушкам, здоровались, улыбались, приглашали их к своим столам. Если существовал антагонизм между Патрулем и Конвоями, к слабому полу это никак не относилось. Вообще-то на Данвейте, где выходцы с Земли жили второе столетие, хватало женщин, хрупких изящных китаянок, смуглых индусок, темнокожих гаитянок и страстных дочерей Бразилии, Мексики и Уругвая. Но эти девушки в голубом были другими – другими уже потому, что рисковали жизнью наравне с мужчинами. Их не страшили ни черные бездны, ни блеск чужих светил, ни погружение в Лимб, ни залпы аннигиляторов; свою работу они выполняли не хуже, чем тысячи других бойцов Данвейта. И еще – о чудо из чудес! – были среди них такие, каких не сыщешь на всей планете, светловолосые, белокожие, с синими и серыми глазами.

Одна из этих сероглазок сейчас смотрела на Вальдеса. Пристально смотрела – можно сказать, не спускала глаз.

Птурс ткнул его локтем в левый бок, Кро пихнул протезом в правый.

– Иди к ней, – молвил Птурс заплетающимся языком. – Такая девка по тебе сохнет! Это ведь не лончиха субтильная, а яблочко в самом соку. Иди, капитан, не щелкай клювом!

– Иди, – поддержал его Вождь. – Я ощущаю благоприятные флюиды. Иди!

– Ну, раз флюиды... – пробормотал Вальдес, поднялся и начал пробираться вдоль стойки. «На аборрдаж!» – рявкнул над ним попугай. Вздрогнув, он сделал пару шагов и присел рядом с девушкой. На ее тарелке увядали нетронутые лепестки кайсейры.

– Здравствуй, Инга.

– Здравствуй, Сергей.

Они помолчали, пряча глаза друг от друга. Потом Инга Соколова, третий штурман из Конвоя Врбы, спросила:

– Давно вернулся?

– Сегодня днем, – сказал Вальдес и перешел на русский. – Сел на грунт в час семнадцать и отмывался от вони до трех. После Птурс сюда потащил, расслабляться.

Инга повернулась, внимательно оглядела Птурса и заметила:

– Он, кажется, уже расслабился, да и остальные тоже– – На ее губах промелькнула улыбка. – Я хочу уйти отсюда. Пойдешь со мной, Сергей?

– Да. Конечно. С удовольствием.

Пробравшись между столиками, они вышли на площадь. Впрочем, никто не знал, являлось ли в былые времена это место площадью или чем-то иным, непостижимым для человека. Большая, идеально круглая площадка была покрыта стекловидным веществом, и в его глубине, казавшейся бездонной, медленно и плавно скользили цветные фигуры, то складываясь в яркий геометрический узор, то распадаясь в хаотическое смешение точек и пятен. Если смотреть на их пляску достаточно долго, то начинала кружиться голова, после чего не исключалась временная амнезия. Другим загадочным свойством площади было отторжение искусственных тел: любые постройки и агрегаты тут быстро разрушались, а наземные транспортные средства не могли ее пересечь – отказывал двигатель. Но пешие прогулки не возбранялись, как и строительство за пределом периметра. Местные площадь не любили и называли ее Чертовым Кругом.

Вальдес и девушка шли неторопливо, стараясь не глядеть под ноги и направляясь к холму с громадой Замка, что высился напротив кабачков и лавок. Инга, в отличие от рослых соратниц, была невысокой, Вальдесу по плечо. Светлые короткие волосы, серые глаза и чуть вздернутый носик, усыпанный веснушками, – внешность, вполне обычная в Швеции или России, но редкость для Данвейта. В период Войн Провала Данвейт заселялся людьми из стран с избытком человеческих ресурсов, смуглыми, темноволосыми и темноглазыми. Эти потомки ландскнехтов из Индии, Бразилии, Китая уже не отличались воинственностью; их вполне устраивал великолепный мир, дарованный лоона эо предкам за верную службу.

Рыжее солнце Данвейта склонялось к закату, пластик стен и крыш отдавал дневное тепло, от неподвижного знойного воздуха сохли губы. Но стоило сделать двадцать шагов от дверей кабачка, как ощущения изменились: на площади всегда царила прохлада и пахло чем-то неуловимым, но приятным, будившим воспоминания о Занту. Занту! Вздохнув, Вальдес покосился на ладную стройную фигурку спутницы. Милая девушка, но так непохожа на златовласую фею, спасенную «Ланселотом»!

– Здесь хорошо, – сказала Инга, замедляя шаг. – Свежесть, как у нас на Т'харе... Ты там бывал, Сергей?

Т'хар являлся одним из миров, отобранных у фаата и заселенных земными колонистами. Битвы последней войны его пощадили – сражения велись в Провале, за десятки парсек от пограничных планет, Т'хара, Роона и Эзата. На них еще не имелось мощной индустрии и многочисленного населения, так что ремонтные службы, госпитали и центры реабилитации были развернуты на Гондване, в глубине сектора.

– Нет, на Т'харе быть не довелось, – Вальдес покачал головой. – Твоя семья давно там живет? Ты настоящая тхара?

Она улыбнулась:

– Настоящая. Мы из первых поселенцев и живем там шесть поколений. На Земле, – ее улыбка стала мечтательной, – Соколовы жили в Сибири, у огромной реки с женским именем.

– Лена?

– Да, Лена. А ты? Откуда ты?

– С плавучего острова в Тихом океане. Есть на Земле такая страна – Тихоокеанская Акватория. Архипелаги островов на баллонах из аквапрена, с насыпным грунтом, плывущие над морской бездной.

– Правда? Но ты говоришь по-русски не хуже меня!

– Мужчины в нашей семье брали в жены русских девушек. Такова семейная традиция. Моя мать Анна – русская, как и бабушка Надежда и прабабка Вера.

– Я тоже русская, – молвила Инга и вдруг зарделась. – Ты... ты только не подумай, что я... я не...

– Пустяки, тхара. – Видя ее смущение, Вальдес решил сменить тему. – Так ты у нас Соколова... Красивая фамилия! Тебе известно, что она означает?

– Птицу, сильную грозную птицу, что водится на Земле. Но я никогда не видела живого сокола. Их нет на Т'харе. Там хорошо, но многого нет... слишком многого.

– И поэтому ты завербовалась?

– Да. Увидеть что-то новое, отличное от нашего фронтира... увидеть других людей, другие миры и все их чудеса... – Ее взгляд поднялся к Замку. – Тут, на Данвейте, полно чудес, а вот соколов тоже нет.

– Зато есть плуми, – сказал Вальдес. – Плуми, кайсейра, Замки, дороги и бог знает, что еще. Есть что поглядеть!

Инга появилась на Данвейте шесть или семь восьмидневок назад, с транспортом наемников, среди которых было много девушек. Видимо, лоона эо решили увеличить женский персонал на трех данвейтских базах, чтобы бойцы из Патруля и Конвоев не ссорились с местными. Вообще-то две людские популяции жили сравнительно мирно; военные были для гражданских верным источником дохода, но также беспокойства, если говорить о женах, дочерях и сестрах. Лоона эо это учли; они неплохо разбирались в человеческой психологии.

По площади, напоминавшей огромный калейдоскоп, девушка вела Вальдеса к Замку. Чертов Круг лежал на самой городской окраине, охваченный подковой заведений, где патрульные спускали песо. Тут были лавки, три кабака, кофейни, мечеть и церковь; еще гостиница, банк, китайский ресторанчик и что-то вроде варьете с комнатами для свиданий. За их чертой лежал Данвейт, столица региона и всей планеты: сорок тысяч жителей, три бульвара, затененных деревьями, один базар, набережная и каменный мост через реку. Самое высокое здание – ратуша в пять этажей, где заседали местные магистраты... Таких городков на Данвейте было ровно столько, сколько Замков, то есть пятьсот двенадцать[11]. Все они располагались около поселений лоона эо, древних и давно покинутых, так как эти пункты лучше всего подходили для обитания и были связаны сетью дорог. Окрестные земли считались самыми плодородными, всюду имелась вода, большая река или озеро, климат был райский, места – живописные, без всякого намека на опасность. Впрочем, на Данвейте, как и на других планетах, предназначенных землянам, хищные твари вроде пхотов содержались в заповедниках, а ядовитых гадов и другой нечисти вовсе не попадалось: лоона эо, колонизируя эти миры, поработали основательно.

Замок притягивал Ингу, и Вальдес ее понимал: все новички ходили любоваться этим чудом, что возвышалось на холме за площадью. Замок словно отлили из сверкающего серебра – именно отлили в какой-то гигантской форме, а не собрали из частей, ибо он являлся сооружением целостным, без швов и стыков, без следа крепежной арматуры и, что казалось самым странным, без дверей и окон. Восемь башен, тонких в середине и расширявшихся к верхушке и подножию, примыкали к центральному стволу, тянувшемуся вверх метров на двести и накрытому как бы бутоном цветка, тюльпана или лилии. В трех местах эту главную башню охватывали пояса из длинных труб с прорезанными вертикальными щелями; налетавший ветер играл в них мелодии, что разносились над городом, рекой и грядами холмов. Конструкция походила на огромный цилиндрический орган или межзвездный лайнер, замерший перед стартом, но готовый прыгнуть в небеса по первому сигналу.

Инга запрокинула голову, рассматривая волшебный замок. Вечернее солнце золотило ее льняные волосы, и на мгновение Вальдесу почудилось, что с ним не земная девушка, а Занту. Нелепая мысль! Лоона эо давно уже не опускались на планеты без гравикомпенсаторов.

У Инги вырвался восхищенный вздох:

– Что за чудо, Сережа! И таких еще пятьсот одиннадцать?

– Не таких. Есть, конечно, что-то общее – расположение на холме, площадь у подножия, четыре, восемь или шестнадцать башен, кровля в виде бутона и эти опояски из труб... Но каждый Замок уникален. Одни словно из цветного хрусталя, другие из камня или дерева – вернее, из их имитации, третьи ажурные, будто бы вырезанные из кости. Есть янтарные, жемчужные, в зеленоватых разводах, как малахит, есть в форме застывшей волны, скалы или похожие на оркестровую трубу, на пирамиду, на винный бокал...

– Ты все их видел?

– Нет. Видел два у наших баз в Шире и Тане, и еще, пожалуй, штук пятиадцать-двадцать. Кое-что в голографии.

– Лоона эо в них жили?

Вальдес пожал плечами:

– Считается, что так. Будто бы они двинулись из Розовой Зоны в Голубую, расширяя свой сектор, заняли подходящие планеты и преобразовали их на свой вкус. Каждый Замок с прилегающей территорией был поместьем, где обитала одна семья или то, что у них считается семьей. Они населили Данвейт, Тинтах, Харру, другие миры... давно, очень давно... десять или двенадцать тысяч лет назад. Но это гипотезы, Инга. Даже на пограничные планеты они не пускают ученых с Земли, никого не пускают, кроме наемников. Нас, иначе говоря.

– Почему?

– Кро говорит, боятся осквернения их древних памятников.

– Кро?

– Вождь Светлая Вода, мой стрелок, очень старый и мудрый, – Вальдес посмотрел на площадь, на серебряный замок и усмехнулся. – Если бы наши археологи, историки, ксенологи и прочая братия прорвались сюда, представляешь, тхара, что бы тут началось! Пробурили бы Чертов Круг, провертели дыры в Замке, влезли внутрь, а там, возможно, усыпальница или хранилище святых реликвий... Ну, пойдем? Тут есть дорожка, можно подняться к внешним башням, если хочешь.

– Хочу.

Они двинулись вверх неширокой тропкой, дважды обвивавшей поверхность холма. Некогда то был настоящий тракт, но за минувшее время его стеснили деревья, а покрытие, должно быть, лежало где-то в глубине, под слоями песка и земли. С высоты был виден город, освещенный солнцем, висевшим низко над рекой: ратуша, рыночная площадь, несколько храмов и мост, за которым зеленели фруктовые рощи и рисовые поля.

– Десять тысяч лет назад... – задумчиво промолвила Инга. – На Земле еще в пещерах жили, на мамонтов охотились... ни пирамид тебе, ни металла, ни кораблей, ни письменности... А здесь – пятьсот семейств, и в их распоряжении целая планета! Дворцы, дороги, парки! Почему же они отсюда ушли?

– Решили, что в астроидах комфортнее и безопаснее. Полностью управляемая среда, – ответил Вальдес. – Теперь они не могут жить на планетах – привыкли к четверти нормального тяготения. Зато жизнь при низкой гравитации дольше, потому что кровеносные сосуды меньше изнашиваются и...

Инга внезапно ойкнула и прижалась к нему – из-за поворота вышел огромный дроми. Он был облачен в длинную синюю хламиду, опоясан широким ремнем и двигался неторопливо, переваливаясь и шаркая короткими ногами в плетеных сандалиях. Кожа на его лице отвисла, чешуйчатые брылы достигали плеч, глаза казались тусклыми, будто затянутыми пеленой прожитых лет. Пахло от него не очень приятно, но все же терпимо.

– Пусть воды твоей жизни стоят высоко, – произнес Вальдес на языке лоона эо и сделал ритуальный знак приветствия.

– Пусть не заходит солнце над твоим жилищем, – ответил дроми, покосился на Ингу, сузил вертикальные зрачки и прошел мимо. Сзади на его ремне болталась сумка с торчавшим наружу горлышком фляги.

– Кто... – пробормотала Инга, – кто он такой? Откуда?

– Фарлок, из мирных дроми. Не встречала таких? Их тут немного, и этот самый старый.

– Такой большой!

– Дроми растут постоянно, до самой смерти. Фарлок иногда поднимается к Замку, пьет бразильский ром и размышляет о вечном. Философ! Но, подозреваю, не той школы, что узаконена у дроми. Наверное, диссидент.

– Вот как! – Инга уже пришла в себя. – Еще одно чудо... А мне казалось, что дроми все одинаковы.

– В мире нет двух одинаковых песчинок, а это – живые существа, – заметил Вальдес. – Кро, правда, утверждает, что самосознание у них не такое отчетливое, как у людей.

– Кро? Опять Кро? Откуда он все это знает?

– Прожил жизнь, какая нам не снилась. Сто семьдесят лет и три года в здравом уме и твердой памяти... Кроме руки, колена и легкого ничего не потерял, а приобрел гораздо больше.

Они поднялись к малой башне и прикоснулись к ее серебристой теплой поверхности. Солнце садилось, но город, лежавший у реки на западе, был виден как на ладони. Вдоль берега тонкой блестящей полоской тянулась дорога, раздваиваясь у городской черты. Ее боковое ответвление обегало Патрульную площадь и уходило дальше на восток, рассекая лесистые холмы, чтобы исчезнуть через сотни километров в тоннеле под Танским хребтом. Другая магистраль по-прежнему бежала у речного берега на юг, к данвейтской базе, потом к Ширу с его виноградниками и к землям Новой Мексики, раскинувшимся у Серебряного океана. Дороги Данвейта были таким же чудом, как древние виллы на холмах, круглые загадочные площади, леса, похожие на парки, и океаны, где не водилось слишком хищных тварей, а экологию поддерживал планктон. Транспорт, ходивший по этим дорогам, не нуждался в моторах и топливе, гравитяге, воздушной подушке и даже в колесах; то были сани из легкого пластика, малые и побольше, скользившие стремительно и плавно. Они никогда не сталкивались, управлялись рычагом, регулировавшим скорость, и были безотказны. Похоже, в них нечему было ломаться.

Солнце садилось, на потемневшем небе робко вспыхнули звезды, потом выкатился золотой Кайар, дальний и самый крупный спутник Данвейта. Поверхность Чертова Круга засияла цветными спиралями, сложившимися в изысканное кружево, вверху запел под ветром серебряный орган и, словно повинуясь его протяжным звукам, узор из спиралей рассыпался. У заведений на противоположной стороне площади зажглись яркие фонари, к кабачку папаши Тука подъехал десяток саней, и на улицу повалила толпа. Вальдес разглядел, как Птурса и еще кого-то – кажется, Понишека с «Селесты», – осторожно грузят в сани. С Понишеком справлялись двое, а Птурса, с учетом его габаритов, тащили четверо, и те пошатывались. Пара саней двинулась дальше, к дверям «Медного гроша», где поджидали несколько мужчин и женщин в мундирах патрульных. За дальностью расстояния Вальдес их не узнал, но Инга, кажется, была знакома с ними.

– Адмирал Ришар с «Рамсеса», – сказала она. – Вчера вернулись и тоже празднуют. Дредноут распылили у Четвертой фактории.

– Без потерь?

– Говорят, пробоины в корпусе, но никого не задело. – Она подняла к Вальдесу освещенное луной лицо. – Сергей... прости, что я любопытничаю... правда, что ты потомок Пола Коркорана? Того, что был в группе «Ответный удар» и дрался в Первой Войне Провала?

– Он мой прадед, – коротко сказал Вальдес. Он гордился своим происхождением, но говорить на эту тему ему не хотелось – рано или поздно пришлось бы объясняться по поводу семейного проклятия. С рождения прадеда прошло немало лет, и вряд ли оно тяготело над самим Вальдесом, имевшим двух братьев, двух сестер и трех племянников, но у отца и бабки проблемы были. Или, скажем, трудности, но из таких, которые не обсуждают с девушками.

Обняв Ингу за плечи, он подтолкнул ее к тропе:

– Пойдем, тхара. Скоро совсем стемнеет.

Девушка вздрогнула и прижалась к нему сильнее – так, что он почувствовал на щеке ее дыхание. Они зашагали вниз под древесными кронами, в полумраке, скрывавшем их лица, и Вальдесу казалось, что его рука лежит на хрупких плечах Занту.