"Вокзал потерянных снов" - читать интересную книгу автора (Мьевилль Чайна)

Глава 29

Вирмы были напуганы. В не бесах поселились чудовища.

Ночью бедняки Нью-Кробюзона сидели вокруг костров, на огромных городских свалках, жгли мусор и шлепали, чтобы успокоить, детей. И по очереди рассказывали о внезапных шквалах в растревоженном небе и проносящихся над головой ужасных тварях. Они видели закрученные в небе спиралями тени. Они чувствовали сыпавшиеся оттуда капли ядовитой влаги.

Сначала были просто слухи — даже сами рассказчики не очень-то верили себе. Но затем стало известно о жертвах, о пускающих слюни, ходящих под себя идиотах, которых находили по всему городу и чьи имена выкрикивались плачущими родственниками. Арфамо, Косой, Мятный, и, что самое страшное, пострадал даже Вздрючка, державший в страхе восточную часть города. Этот бандит не проиграл ни одной схватки, он ни перед чем не отступал. Когда его нашла дочь, он бессмысленно мотал головой, изо рта и носа шла слизь, глаза белые, заплывшие, и ума в них не больше, чем в вареных яйцах. А обнаружен он был на пустыре в Травяной отмене, возле ржавой башни-газгольдера.

На площади Статуй обнаружили двух хеприйских матрон, они сидели расслабленные, неподвижно глядели в пустоту. В Темной стороне на берегу реки бездельничал водяной, из его широченного рта исторгалось идиотское кваканье. Количество обезумевших по непонятной причине людей быстро приближал ось к двузначной цифре.

Из Речной шкуры сообщений не поступало — старейшины кактусов следили за тем, чтобы информация не уходила за стену Оранжереи.

«Скандал» напечатал на второй полосе статью «Таинственная эпидемия идиотизма».

Не одни лишь вирмы видели тварей там, где их быть не могло. Появлялись и другие свидетели — сначала двое или трое, а потом все больше, больше… Они истерически рассказывали о тех, кто вдруг лишился рассудка. Эти бедолаги ничего не соображают, они словно в трансе, бредят, и в бреду проскакивают описания чудовищ — насекомовидных демонов без глаз, с темными горбатыми туловищами, состоящими из кошмарно состыкованных членов, с выступающими зубами и гипнотизирующими крыльями.

Район Ворон раскинулся вокруг вокзала на Затерянной улице хитросплетением улиц и полу Скрытых переулков. Главные улицы — Летиссоф, Наложнический проспект, бульвар Дос-Геру — тянулись во все стороны от вокзала и площади Биль-Сантум. Были они широкими и оживленными, в любом часу на них теснились экипажи, телеги и пешеходы. Каждую неделю в этом столпотворении открывались новые элегантные магазины. Огромные универмаги занимали по три этажа благородных в прошлом домов. Витрины меньших, но столь же престижных заведений были заполнены отнюдь не дешевыми товарами: модными лампами из причудливо крученной бронзы и светильниками с вытяжными клапанами, деликатесами, роскошными табакерками и готовым платьем. От этих помпезных улиц ответвлялись, точно капилляры, переулки, давая приют актуариям и адвокатским конторам, аптекам и клиникам, а также благотворительным обществам вперемежку с клубами для избранных. По мостовым дефилировали патриции в безупречных костюмах.

В дальних углах Ворона хватало менее приглядных местечек. Но эти гнезда нищеты, скопления ветхих строений, по счастью, не бросались в глаза.

Расположенный северо-восточнее Каминный вертел был рассечен надвое воздушным рельсом, соединявшим милицейскую башню на станции Барсучья топь с вокзалом на Затерянной улице. Район этот был не менее шумен, чем Шек, и представлял собой клин из лавок и каменных, залатанных кирпичами домов. В Каминном вертеле располагалась теневая промышленность — «переделка». Там, где район примыкал к реке, из подземных карательных фабрик раздавались иногда стоны боли, а то и поспешно заглушаемые надзирателями крики. Но Каминный вертел, дорожа своим реноме, успешно игнорировал эту подпольную экономику — разве что позволял себе подчас выразить легкое недовольство.

Оживленное это было место. По северному краю Барсучьей топи пробирались к Палголакской церкви паломники. Уже не один век Каминный вертел служил прибежищем для инакомыслящих религиозных течений. Стены его держались благодаря клею от тысяч сгнивших плакатов, приглашавших на теологические диспуты и дебаты. По улицам его семенили монахи и монахини самых неортодоксальных эзотерических сект, стараясь не привлекать к себе внимания. По углам спорили дервиши и иерономы.

Между Каминным вертелом и Вороном нагло вклинился самый секретный секрет города, грязное пятно на его лике, на его совести, на его репутации. По меркам Нью-Кробюзона это был маленький район, несколько улиц с узкими, тесно стоящими древними домами; туда легко было попасть по лестницам и переулкам, где зажатые между высокими и необычно украшенными домами дольки тротуара служили защитным лабиринтом.

Район борделей. Зона красных фонарей.

Когда Дэвид Серачин шел по северным окраинам Каминного вертела, был уже поздний вечер. Ему бы направляться домой, в Бездельный брод, на запад, под Южной линией и воздушными рельсами, через Шек, мимо громоздкой милицейской башни, — маршрут длинный, но зато самый надежный. Но когда Дэвид проходил под арками вокзала Пряный базар, он оказался в потемках и воспользовался этим, чтобы обернуться и посмотреть назад. Там были только случайные прохожие. Никто не следил за ним. Он немного выждал, а затем вышел из-под железнодорожных путей; наверху свистнул поезд, и его грохот раскатился по кирпичным пещерам.

Дэвид пошел на юг, вдоль железной дороги, к границе злачного квартала. Он глубоко засунул руки в карманы и опустил голову. Да, такая вот у него привычка, и ему стыдно. Стыдно до отвращения к себе самому.

На окраине района красных фонарей располагались заведения, где обслуживали посетителей с добропорядочными вкусами. Там хватало и дешевых юных проституток, но шлюх-одиночек, привычных для всех других кварталов Нью-Кробюзона, в Каминном вертеле не терпели. Он был чертогом совсем иной «терпимости», что махровым цветом цвела под крышами особняков. Дома эти, освещаемые газовыми лампами с красными фильтрами (дань традиции), перемежались вездесущими магазинчиками, торговавшими всякой всячиной. В дверных проемах некоторых борделей стояли почти обнаженные девицы, зазывали прохожих. Каковых на здешних улицах было куда меньше, чем в других местах, но все же панели не пустовали.

Большинство мужчин было хорошо одето — местный товар не предназначался для бедняков. Некоторые шествовали, воинственно задрав носы. Но большинство, подобно Дэвиду, вели себя скромно, старались не мозолить чужим глаза.

Небо было теплым и грязным, в нем едва проглядывали мерцающие звезды. Над крышами пронесся шепоток мотора, а затем налетел ветер — это пронесся вагончик: словно в насмешку над царством греха и распутства, над ним протяну ли милицейский воздушный рельс. Изредка милиция без предупреждения наведывалась в особняки красной зоны, собирала дань совсем уж зажиревших и обнаглевших бандерш и сутенеров. Но обычно хозяева таких заведении старались не доводить до крайностей — вовремя давали на лапу блюстителям закона и не пускали в свои номера садистов, так что у милиции не бывало поводов для внеплановых визитов.

Струи свежего ночного воздуха принесли с собой чувство тревоги. И не просто тревогу — тяжесть на сердце.

Кое-где через занавешенные муслином окна просачивался тусклый свет. Женщины в пеньюарах и облегающих ночных рубашках похотливо оглаживали свои телеса или просто глядели на прохожих сквозь жеманно опущенные ресницы. Были здесь и ксенийские бордели, в них захмелевшие подростки подбивали друг дружку совершить обряд перехода с помощью хепри или водяной, а то и кого поэкзотичнее. Заметив такое заведение, Дэвид вспомнил об Айзеке. И решил о нем не думать.

Дэвид шел, нигде не задерживаясь. Не глазел на окружавших женщин, не реагировал на их призывы.

Свернул за угол — здесь стояли рядком дома пониже и поскромнее. Глянешь в любое окно — и сразу ясно, что за шлюхи там живут. Плети. Наручники. Люлька, в ней заходится криками девочка месяцев семи-восьми. И здесь не остановился Дэвид. Чем дальше, тем меньше народу. Но все же на полное уединение рассчитывать не приходится.

Вечерний воздух полнился слабыми голосами. Разговоры в номерах, музыка, смех. Крики боли, лай или вой животных.

В центре этого лабиринта находился тупик, его обступали самые обветшалые постройки Каминного вертела. Пробираемый легкой дрожью, Дэвид шагал по булыжной мостовой. В дверях тамошних домов терпимости стояли мужчины, крепко сбитые, хмурые, в дешевых костюмах. Всем своим видом они будто показывали: кто попало к нам не подходи. Дэвид медленно приблизился к одной из дверей. Его остановил здоровенный вышибала, бесстрастно уперев ладонь в грудь.

— Я к госпоже Толлмек, — пробормотал Дэвид. Вышибала пропустил.

Внутри светили лампы под грязно-коричневыми абажурами. Казалось, что вестибюль заполнен светящимся дерьмом. За столом сидела хмурая дама средних лет, в тускло-коричневом, в тон лампам, платье с цветочным узором. Она посмотрела на Дэвида сквозь очки со стеклами полумесяцем.

— В первый раз к нам? — спросила она. — У нас принято записываться.

— Семнадцатый номер, на девять часов. Фамилия — Оррелл, — сказал Дэвид.

Женщина чуть приподняла брови и наклонила голову , заглянула в лежащую перед ней книгу.

— Да, действительно. Но вы… — посмотрела мадам на настенные часы, — вы на десять минут раньше. Ладно, можете уже идти, Салли вас ждет. Дорогу знаете? — Она снова посмотрела на него и отвратительно, чудовищно подмигнула. Да еще и усмехнулась.

Дэвида затошнило. Он поспешил отвернуться и двинулся вверх по лестнице.

Пока поднимался, участилось сердцебиение. Наверху, шагая по длинному коридору, он вспомнил, как приходил сюда прежде. В конце этого коридора — комната номер семнадцать.

Дэвид ненавидел этот этаж. Ненавидел слегка пузырящиеся обои, идущие из номеров специфические запахи, проникающие сквозь стены мерзкие звуки. Большинство дверей было открыто нараспашку, а в закрытых номерах находились клиенты. Но дверь семнадцатого номера, за которой сейчас клиента нет, все равно окажется на запоре. Хоть это и не по правилам.

Прерывистые крики, скрип натянутой кожи, полная ненависти шипящая речь. Дэвид повернул голову и заглянул в другую комнату, мельком увидел обнаженное тело на кровати. Женщина, вернее девушка лет пятнадцати, не старше. Она стояла на четвереньках, руки и ноги были волосатые, нечеловеческие, собачьи.

Словно загипнотизированный или завороженный ужасом, смотрел Дэвид на нее, пока проходил мимо. А она неуклюже, по-собачьи соскочила на пол, неловко повернулась — должно быть, непривычно ходить на четвереньках. С надеждой глянула на него через плечо и задрала зад, выставив напоказ половые органы. у Дэвида отпала челюсть и остекленели глаза. Даром, что ли, ему всегда бывало так стыдно в этом борделе, у «переделанных» шлюх.

Правда, город и так кишел переделанными мужчинами и женщинами, для них проституция — подчас единственный способ не умереть с голоду. Однако здесь, в районе красных фонарей, встречались грешницы ну уж самого немыслимого облика.

Большинство проституток было осуждено на переделку за преступления, не связанные с их промыслом. Обычно для них наказание становилась помехой в работе, не более того. Естественно, они уже не могли рассчитывать на высокие заработки. С другой стороны, в этом районе было раздолье для «специалистов», для разборчивых потребителей. Здешние шлюхи подвергались изменениям в рамках своей профессии. Получали роскошные формы, отвечавшие самым утонченным вкусам извращенцев. Родители продавали в публичные дома детей, а взрослых к подпольным ваятелям по плоти заставляли обращаться долги. По слухам, многих приговаривали к каким-то другим переделкам, но они, пройдя через карательные фабрики, попадали к сутенерам и бандершам. Бизнес был доходным, а контролировали его государственные биочудотворцы.

В этом коридоре время тянулось, как испорченная патока. У любой открытой двери Дэвид не мог удержаться от соблазна — заглядывал в номер. Сгорал от стыда, но глаза будто собственную волю обрели. Не подчинялись рассудку.

Он будто по саду кошмаров шагал, в каждой комнате обнаруживая неповторимый цветок плоти, непристойное творение палачей.

Дэвид проходил мимо обнаженных тел, покрытых грудями точно крупной чешуей; мимо чудовищных крабообразных туловищ с половозрелыми девичьими ножками по бокам; мимо женщины, смотревшей на него умными глазами, что располагались над второй вульвой; ртом служила вертикальная щель с влажными губами. Два маленьких мальчика с изумлением смотрели на массивные фаллосы, которыми они сплошь обросли. А дальше — многорукий гермафродит…

В голове у Дэвида тяжело пульсировала кровь. Его мутило. Он был изнурен ужасом. Но вот перед ним семнадцатый номер. Дэвид не повернул назад. Представил, как переделанные глядят ему вслед, глядят на него, глядят из своих клеток, сделанных из крови, кости и секса.

Он постучал. Вскоре услышал, как внутри сняли цепочку. Дэвид вошел, переполненный отвращением, и отгородился дверью от непотребного коридора, оставил гнусный паноптикум и окунулся в свой собственный позор.

На грязной кровати сидел мужчина в костюме, оглаживал галстук. Другой человек, отворивший и затворивший дверь, стоял позади Дэвида, сложив руки на груди. Дэвид мазнул по нему взглядом и сосредоточил внимание на сидящем.

Тот указал на стул рядом с изножьем кровати, жестом велел Дэвиду поставить его перед собой.

Дэвид сел.

— Здравствуй, Салли, — тихо сказал он.

— Здравствуй, Серачин, — кивнул мужчина.

Он был худой, средних лет . Глаза умного, расчетливого человека. В этой запущенной комнате, в этом мерзком доме он казался совершенно не к месту, однако лицо было абсолютно спокойным. Он ждал. Ему было так же уютно среди «переделанных» шлюх, как и в кулуарах парламента.

— Ты просил насчет встречи, — сказал Салли. Давненько от тебя не было вестей. Мы уже перевели тебя в разряд законсервированных агентов.

— Да не о чем было докладывать, — неуклюже объяснил Дэвид. — До сего дня.

Человек в костюме снисходительно кивнул. Он ждал продолжения.

Дэвид облизал губы. Трудно было говорить. Салли непонимающе взглянул ему в лицо, нахмурился.

— Расценки прежние, ты же знаешь, — сказал он. А впрочем, немножко накинем.

— Да нет же, черт возьми … — Дэвид замялся. Просто… ну… не было практики.

Собеседник вновь кивнул.

«Очень давно не было практики, — беспомощно по думал Дэвид. — С последнего раза — шесть лет. И я тогда клялся, что больше не буду этого делать. С меня хватит, говорил себе. Осточертел шантаж, и деньги такие не нужны…»

В тот самый первый раз, пятнадцать лет назад, они вошли в эту самую комнату, а Дэвид сношал в один из ртов кошмарнейшую переделанную шлюху. Люди в костюмах показали ему фотоаппарат, предупредили, что снимки попадут в журналы, газеты и университет. Предложили выбирать.

Они хорошо платили. Он информировал. Правда, не часто. Один, может, два раза в год. А потом прекратил. Надолго. До сего дня. Потому что сегодня он испугался.

Дэвид глубоко вздохнул и начал.

— Происходит что-то очень серьезное… Черт, даже не знаю, с чего начать… Вам известно про новую болезнь? Про безмозглых идиотов? Так вот, я знаю, откуда ноги растут. Думал, сами устраним проблему, думал, ситуацию можно взять под контроль… Куда там!.. Это все ширится и ширится, и… сдается, нам не обойтись без помощи.

Какая-то часть его «я» в глубине разума с отвращением плевалась, возмущалась такой трусостью, таким самообманом. Но Дэвид не умолкал, наоборот, перешел на скороговорку:

— Все нити ведут к Айзеку.

— Дэн дер Гримнебулин? — спросил собеседник с ледяной улыбкой. — Ваш сосед по лаборатории? Теоретик-фрондер? Подпольный ученый с раздутым самомнением? Интересно… Ну и во что же он на этот раз ввязался?

— Так я же объясняю, слушайте. Ему заказали… в общем, ему заказали разобраться с полетами, и он получал для исследований летучих тварей. Птицы, насекомые… да все что попало! В том числе и эта здоровенная гусеница. Очень долго казалось, чертова тварь вот-вот отдаст концы, а потом Айзек придумал вроде, как ее оживить. Она вдруг стала расти. И выросла огромной. Охрененной! — широко развел он руками, показывая.

Собеседник внимательно следил, пальцы сцеплены, на лице никаких эмоций.

— Тут она окукливается, а мы ждем да гадаем, что будет дальше. Однажды приходим домой, а там Лубламай. Ну, вы знаете, это парень из нашей лаборатории. Так вот, Луб лежит и мычит. Не знаю, что за сволочь нас вылупилась, но она сожрала его разум и… и сбежала. Сейчас эта гадина на свободе.

Собеседник резко кивнул, и это было совсем не похоже на его прежние тактичные предложения излагать.

— И вы решили, что следует лучше держать нас в курсе.

— Нет, черт возьми! Не решил! Даже тогда я думал, что мы сами сможем все уладить. Проклятье! Мы с Айзеком перепугались, я растерялся напрочь, но думал, может, как-нибудь удастся найти тварь. Вылечить Луба… ну а тут этих гадов все больше и больше стало появляться, и пошли слухи о… о спятивших… Но главное, мы выяснили, от кого эта гадость к Айзеку попала. Какой-то гребаный клерк из гребаного парламента спер ее в Департаменте исследований и развития… Ну, я и думаю: блин, до чего же не хочется связываться с правительством!

Человек на кровати кивком выразил согласие с решением Дэвида.

— А потом соображаю: слишком далеко зашло, надо выпутываться…

Дэвид сделал паузу. Человек на кровати открыл было рот, но Дэвид не дал ему высказаться:

— Нет, дослушайте! Я уже понял, что проблема вышла за пределы нашего района. Потому как слышал о забастовке в Паутинном дереве и знаю, что вы забрали издателя «Буйного бродяги». Было ведь?

Салли терпеливо ждал, лишь стряхнул с пиджака машинальным движением воображаемую пылинку. Силовая акция в Собачьем болоте не афишировалась, но факт милицейского рейда на скотобойню не мог не Породить слухов о том, что в ее стенах укрывалось гнездо крамолы.

— У Айзека одна приятельница писала для этой газетенки, она вышла на контакт с издателем, уж не знаю с помощью какого гребаного волшебства, и он кое-что ей сказал. Во-первых, что следователи, то есть вы, ошибочно думают, будто он что-то знает, а во-вторых, его пытали насчет той самой статьи, напечатанной в «Бэ-бэ», и требовали выдать источник информации, которому, предположительно, известно что-то интересующее их. Так вот, у этого источника есть фамилия: Барбайл. Так что берите ее! Это у нее клерк стянул чудовищную гусеницу.

Дэвид подождал, пока смысл его слов целиком дойдет до собеседника, затем добавил:

— Вот так все и было, а что сейчас творится, я не знаю. Да и знать не хочу. Нет у меня сил для охоты на чудищ, и не желаю я портить отношения с гребаной милицией, и с секретной службой, и с правительством, и со всеми прочими. Так что разбирайтесь с этим дерьмом сами.

Человек на кровати снова кивнул. Дэвид припомнил кое-что еще:

— О Джаббер! Слушайте! Я мозги вывихнул, пытаясь разобраться в происходящем, и… В общем, не знаю, в порядке бреда: это никак не связано с кризисной энергией?

Человек очень медленно покачал головой. Сквозь бесстрастную мину пробилось непонимание.

— Продолжай, — сказал он.

— Ладно… Во время этой свистопляски Айзек обронил намек, будто бы он построил действующую модель кризисной машины… Вы представляете, что это за штука?

Лицо собеседника напряглось, глаза чуть расширились.

— Информация из Барсучьей топи проходит через меня, — прошипел он. — Я догадываюсь, что это могло бы означать… Погоди-ка… Но ведь это… Это невозможно! Неужели — правда?

Впервые Дэвиду удалось вывести из равновесия агента с кодовой кличкой «Салли».

— Не знаю, — беспомощно сказал Дэвид. — Но Айзек не хвастал… Он это сказал как бы походя… В общем я понятия не имею. Но точно могу сказать: он над этой штукой долго работал, много лет.

После этих слов долго стояла тишина. Сидевший на кровати человек задумчиво смотрел в противоположный угол. По его лицу быстро пробегали самые разные эмоции. Потом он перевел на Дэвида задумчивый взгляд.

— Как ты обо всем этом узнал?

— Айзек мне доверяет, — ответил Дэвид, и частичка «я» снова поморщилась. — Сначала эта женщина…

— Имя? — перебил собеседник.

Дэвид колебался.

— Дерхан Блудей, — наконец пробормотал он. Так вот, Блудей сначала при мне говорить опасалась, но Айзек… он за меня поручился. Ему известны мои политические взгляды, вместе на демонстрации ходили… («Нет у тебя политических взглядов, подлый предатель!» — возопила частица «я».) Просто сейчас такая ситуация… — Он умолк, охваченный стыдом.

Собеседник нетерпеливо помахал рукой. Терзания Дэвида его не интересовали.

— Ну так вот, Айзек успокоил ее, дескать, мне доверять можно, и она обо всем рассказала.

Он надолго умолк. Человек на кровати ждал. Дэвид пожал плечами.

— Все, больше ничего не знаю. — прошептал он. Собеседник кивнул и встал.

— Хорошо, — сказал он. — Все это… крайне полезные сведения. Возможно, нам придется пригласить твоего приятеля. Не беспокойся, — с располагающей улыбкой добавил он, — мы не видим необходимости ликвидировать дер Гримнебулина. Скорее всего, нам понадобится его помощь. Очевидно, ты прав… Необходимо изолировать часть города, согласовать действия… а у тебя нет для этого возможностей, в отличие от нас. И Айзек нам посодействует… Тебе не следует прерывать контакта с ним, — продолжал собеседник. — Получишь письменные инструкции. Их необходимо будет выполнить. Впрочем, я, наверное, зря это подчеркиваю. Мы позаботимся о том, чтобы дер Гримнебулин не узнал, откуда к нам поступает информация. Скорее всего, несколько дней мы не будем ничего предпринимать… Не паникуй. Теперь это наше дело. Сохраняй спокойствие и постарайся сделать так, чтобы дер Гримнебулин продолжал заниматься тем, чем он занимается. Все ясно?

Дэвид беспомощно кивнул. Он ждал. Собеседник посмотрел ему прямо в глаза.

— Это все, — сказал он.- Можешь идти.

Дэвид с радостью встал и поспешил к двери. Ощущение было такое, будто он плывет в болоте. Скорей бы уйти из этой комнаты, из этого гнусного дома и забыть все сказанное и сделанное. И не думать о деньгах и о записке, которую ему пришлют, а думать только о дружбе с Айзеком и говорить себе, что хотел как лучше.

Второй человек отворил дверь, выпустил его, и Дэвид с огромным облегчением зашагал по коридору, чуть не срываясь на бег. Но как ни быстро шагал он по улицам Каминного вертела, совесть не отставала, затягивала, как зыбучий песок.