"Сатанинский взгляд" - читать интересную книгу автора (Мерфи Уоррен, Сэпир Ричард)

Глава одиннадцатая

Утром 11 мая три американские колонны под командованием человека, которого одни считали воскресшим генералом Паттоном, а другие – своим любимым командиром, отцом, матерью или близким родственником, вторглись на территорию Сорники – одного из недавно получивших независимость государств Центральной Америки.

Сорника считала себя независимой, потому что сбросила с себя бремя сорокалетнего гнета семейства диктаторов, опиравшихся на армию, численность которой не превосходила полицейского подразделения, и установила власть Народного Совета, создавшего громадную, вооруженную до зубов армию.

При старом режиме диктатора можно было критиковать, но не более того. Правда, жители Сорники обладали еще некоторыми незначительными правами: они имели право зарабатывать себе на жизнь, менять работу, жениться и выходить замуж по собственному выбору, а если такая жизнь их не устраивала, они имели право уехать из страны.

Главным отличием нового режима было то, что он обязан был всем нравиться. Газеты, оппозиционно настроенные к свергнутым угнетателям, пользовались прежними свободами. Они могли свободно публиковать критические материалы о старом режиме. Если же какая-либо газета позволяла себе критическое высказывание о новой Народно-демократической Социалистической Республике Сорника, ее немедленно закрывали «по требованию разгневанного народа».

Символом народа был генерал Умберто Омерта – человек из народа, живший с народом и во имя народа. Всякий, кто выступал против Омерты, автоматически становился врагом народа. Когда Омерта направлял стражей новой, социалистической, законности закрывать оппозиционные газеты и громить их редакции, чего никогда не случалось при прежнем режиме угнетателей, это было ответом народа на происки контрреволюции.

Народ в лице Омерты ревностно следил за тем, чтобы все выступающие против режима изменили свою точку зрения. Инакомыслие пресекалось железной рукой, равно как и желание покинуть страну – таковы уж порядки в независимых странах.

Никто не смел задаться вопросом: стоит ли народ за арестами, казнями и преследованием реакционных элементов, предателей и американских прихвостней? Никто не спрашивал, являются ли они тоже частью народа. Такой вопрос был бы расценен как предательство дела революции: коль скоро против этих реакционеров выступает народ, значит, они являются чуждыми элементами. В нацистской Германии чуждые элементы считались untermenschen – людьми второго сорта, и для них строились газовые камеры.

Однако вооруженное вторжение в Сорнику в это майское утро объяснялось не тем, что там бросали в тюрьмы и расстреливали врагов народа, а детей заставляли доносить на своих родителей. И не тем, что на территории этого государства размещалось несколько учебных лагерей, где проходили подготовку отряды боевиков, жаждущих освободить соседние народы от гнета ненавистных правителей.

Дело заключалось в другом. В Сорнике было дислоцировано восемнадцать советских полков вместе с военными специалистами. Именно их и хотел уничтожить Железный Генерал, живое воплощение Джорджа Паттона, любимый командир и отец родной, за которого любой солдат был готов отдать жизнь и который временами искусно скрывался под личиной иммигранта из России.

Рабинович исходил из того, что если он сумеет разгромить отборные войска, которые его бывшая родина направила за рубеж, к нему отнесутся с уважением. При этом не имело значения, перебьет ли он всех до одного или возьмет и плен. Русские уважают силу. Если он сумеет доказать, что сила на его стороне, они оставят его в покое. Не случайно, что единственным договором, который советское руководство соблюдало до последней буквы, был договор с фашистской Германией. Этот альянс распался лишь после того, как Гитлер, вопреки надеждам советского руководства, напал вместо Англии на Россию.

Вслушиваясь в звуки орудийных залпов, ощущая мощь танков, прокладывающих себе путь по раскисшей грязи, именуемой в Сорнике дорогами, Рабинович испытывал ни с чем не сравнимое чувство. До сих пор он пуще всего на свете боялся оказаться в числе убиваемых и преследуемых, теперь же им владело странное возбуждение. Он бросался на передовую. Он подбадривал лучших командиров. Он находился в самой гуще боя, изрыгая проклятия в адрес бойцов, отставших от своей колонны.

К середине дня остатки прославленных бронетанковых войск из России были разбросаны по равнинам и джунглям Сорники. Вслед за знаменитыми русскими боевыми вертолетами «Олень» генерал Омерта поднял в воздух весь спой флот, чтобы поучаствовать в кровавой бойне, и только тогда, дождавшись подходящего момента, Рабинович позволил своим войскам использовать реактивные установки, чего до сих пор всячески избегал, желая усыпить бдительность противника. Самолеты один за другим вспыхивали в небе Сорники, словно шутихи.

– Я только одного боюсь, Чиун, – погибнуть от руки какого-нибудь убийцы, – сказал Рабинович, повернувшись к своему телохранителю, облаченному в черное кимоно, как и подобает Мастеру Синанджу, стоящему на поле брани рядом с императором.

– Разве Великий Ван может погибнуть от руки убийцы? – удивился Чиун.

– Кто знает... Но твой долг позаботиться о том, чтобы этого не произошло.

– Разве я не прошел всех испытаний, прежде чем подняться на высшую ступень мастерства?

– Считай, что ты должен пройти еще одно.

– Какое? – спросил Чиун.

– Самое важное.

– Но почему?

– Потому что я так велю.

– Разве Великий Ван, давая своему ученику возможность лицезреть себя, не должен снизойти до ответа на его вопросы? Разве само ваше имя не есть ответ на все вопросы?

– Ты опять морочишь мне голову своими штучками?

Чиуна насторожили не столько странные речи Вана, сколько то, что учитель упорно избегал говорить с ним по-корейски. Для Чиуна это служило знаком явного неодобрения. Он не понимал, чем заслужил такую немилость, но поклялся себе любой ценой исправить ошибку, в чем бы она ни состояла.

Догнать войска Рабиновича не составило труда: ни одна армия в мире не может двигаться незаметно для окружающих. Смит прибыл в Сорнику с документами сотрудника министерства обороны. Воздух здесь был горячим и влажным. Смит задыхался, то и дело ему приходилось останавливаться, чтобы прийти в себя. Какой-то сержант принес ему стакан воды и помог найти некое подобие тени – островок влажного мха под деревом, куда со всех сторон устремлялись комары и огромные летающие жуки, еще не известные науке. И те, и другие жалили немилосердно. Смит вспомнил фронтовые годы. Правда, в то время он был молод и не нуждался в постоянных передышках.

Пистолет 45-го калибра казался ему тяжелее, чем когда-либо, а поскольку он висел у него на груди слева, проходящие мимо солдаты принимали Смита за какого-то секретного агента. Ему не хотелось предстать в таком виде перед Рабиновичем и Чиуном. Чиун, конечно, не особенно удивится, но великий гипнотизер, увидев перед собой возможного агента, наверняка отреагирует немедленно, а это никоим образом не входило в планы Смита, который собирался обмануть его относительно своих намерений.

Смиту предстояло сбить с толку и Чиуна: обычный человек не в состоянии уследить за движением рук Мастера Синанджу, не говоря уже о том, чтобы их остановить.

– Скажите, – обратился Смит к сержанту, – вы не могли бы достать для меня камуфляжную форму? С этим пистолетом я смахиваю на какого-то агента. Совсем ни к чему, чтобы сотрудника министерства обороны принимали за агента ЦРУ, вы так не считаете?

– Так точно, сэр, – ответил сержант.

Он был из старослужащих, и Смит понимал, что если кто-то и может ему помочь, то лишь этот тертый калач.

Сержант вернулся только к вечеру и беспомощно развел руками:

– Извините, сэр. Форму для вас найти не удалось.

– Вы хотите сказать, что интенданты не располагают лишней одеждой?

– Так точно, сэр. Операция четко спланирована. У Железного Генерала каждая пуля на счету.

– Что вы говорите?! – воскликнул Смит.

Он не рассчитывал услышать столь приятную новость. Рабинович где-то совсем рядом.

– Наш командир держит все под личным контролем. А теперь нам пора двигаться дальше, сэр, если вы хотите попасть на передовую и увидеть его. Мы и так уже потеряли много времени, разыскивая для вас камуфляж.

– Полагаю, догнать Рабиновича не составит особого труда. Я лучше подожду его здесь.

– Но он сказал, что не остановится, пока не захватит столицу Сорники.

– Не думаю, чтобы в настоящий момент это было возможно.

– Наш генерал полностью сломил сопротивление неприятеля. Он уничтожил все его боевые вертолеты.

– Вы не раздобудете для меня какую-нибудь палатку, в которой я мог бы устроиться на ночь? – попросил Смит. – Если, конечно, таковые имеются.

– Не знаю, сэр. У нас здесь все на строгом учете.

– Ясно, – вздохнул Смит. – По-видимому, мне предстоит закоченеть нынешней ночью. Разбудите меня, если к утру здесь появится Рабинович, или Железный Генерал, как вы его называете.

Ван покатывался со смеху.

– Напрасно вы обвиняете меня в излишней серьезности, – проворчал Римо. – Я только и знаю, что шутить, черт возьми. Мир устроен весьма забавно, и я не боюсь об этом говорить.

Римо чувствовал, как в нем вскипает злоба. Он понял это по своему дыханию. Давать волю злобе не менее губительно, чем страху. Эти чувства подчиняют себе все остальные.

– Послушайте! – взорвался он. – Я ждал двадцать лет, чтобы увидеть Великого Вана, боялся, что не удостоюсь такой благодати. И вот наконец моя мечта сбылась – и что же? Вы пилите меня похлеще Чиуна! Чиун – тот действительно все принимает всерьез. Он считает, что если не сделает того-то и того-то, Дом Синанджу рухнет к чертовой матери. Он носится с идеей женить меня на корейской девушке ради продолжения нашего славного рода. Честное слово! Чем не сводня?

– Почему ты злишься?

– Потому что вы меня разочаровали, – огрызнулся Римо. – Не оправдали моих надежд. Честно говоря, Чиун дал мне намного больше, чем вы.

– Весь мир для тебя ничто в сравнении с Чиуном. Если бы ты не любил его, то никогда не научился бы такой прекрасной технике удара. Только от любви рождается что-то хорошее.

– Да, я уважаю Чиуна и люблю его. Ну что, вы довольны? Смотрите, не лопните от смеха, – проговорил Римо, глядя прямо в лицо хихикающему толстяку. – Но я не считаю его совершенством. В нашем языке есть слово «псих». Я считаю, что оно как нельзя лучше подходит нашему дорогому Мастеру Чиуну.

– А как насчет человека, одержимого желанием спасти мир?

– Извините, я меньше всего думал о спасении мира. Я всего лишь пытался спасти свою страну.

– Сколько людей ее населяет? Двести двадцать миллионов?

– Около того.

Римо осточертела эта квартира с ее великолепно оборудованной кухней, роскошной гостиной, ванной и телевизорами в каждой комнате. Но больше всего ему осточертел толстый жизнерадостный Ван с пузом, в котором сосредоточился весь холод Вселенной.

Между тем Ван остался доволен. Все, что ему было нужно, – это увидеть удар Римо. Любой Мастер Синанджу по одному удару мог судить о силе человека. Римо вышел за дверь. Ван последовал за ним.

– Знаешь, в мое время население всего мира насчитывало порядка двухсот миллионов человек. Америка и есть для тебя весь мир.

– Уже нет, – сказал Римо.

Служители, подметающие двор, с интересом поглядывали на его спутника. Значит, они тоже видят Великого Вана, подумал он.

– Тогда скажи мне: кто в большей степени псих – тот, кто пытается спасти от исчезновения род великих убийц, или тот, кто пытается спасти страну?

– Мне кажется, ваш визит несколько затянулся. Спасибо за все и прощайте.

– Но ты еще не задал мне своего вопроса, – напомнил Ван.

– Ладно, когда вы уберетесь отсюда восвояси?

– А когда ты задашь мне нужный, вопрос?

– На это может уйти целая вечность.

– Ну, такого срока в твоем распоряжении, положим, нет. Но на это может уйти вся твоя жизнь.

– Вы это серьезно?

– Неужели ты думаешь, что мне приятно торчать здесь с тобой еще пятьдесят или сотню лет? – усмехнулся Ван. – Уж на что был задирист Чиун, но ты и его обскакал. Каждый раз, когда ты открываешь рот, я слышу голос Чиуна.

– Ничего подобного. Чиун – настоящий расист, который презирает всех, кто не имел счастья родиться корейцем. А я не расист. Я кто угодно, но только не расист.

Ван расхохотался так, что чуть не повалился на тротуар, позабавив играющих на лужайке ребятишек.

– Что вас так рассмешило? – спросил Римо.

– Ты рассуждаешь в точности как Чиун. Он обозвал бы всех белых расистами, заметив при этом, что считает их низшей расой.

– Я не говорил ничего подобного о корейцах! Я отдаю должное мастерству Чиуна, хотя вы и подвергаете его несправедливым нападкам. И это при том, что вы сами признали: он обладает самым лучшим ударом из всех Мастеров Синанджу.

– Я сказал не «самым лучшим», а «самым чистым». Это не одно и то же, Римо. Но он бы воспринял мои слова точно так же, как и ты. А я вовсе не считаю вас лучшими из лучших.

– Мне не о чем вас спрашивать, – сквозь зубы процедил Римо. – Тема закрыта.

– Ты обожаешь говорить: «Тема закрыта». Наверное, потому, что боишься оказаться неправым. Значит, тема закрыта?

Римо резко повернулся на сто восемьдесят градусов и зашагал обратно к дому.

– Точно так же поступал и Чиун. Однажды я заметил ему, что он – вылитая копия своего отца. И знаешь, что он ответил? Он сказал мне: ничего подобного. Он ничуть не похож на своего отца, потому что тот капризен, эгоистичен и боится признаваться в любви к кому-либо. По правде, я не ожидал от него столь бурной реакции. Ты думаешь, я обманываю тебя, Римо?

– Мне все равно! – прорычал Римо и так хлопнул дверью, что она слетела с петель.

К счастью, Ван успел подхватить ее кончиками пальцев и водворить на место с такой легкостью, словно она была перышком.

– Я вижу, – невозмутимо заметил Ван. – Иначе ты не стал бы вышибать дверь.

– Можно задать вам один вопрос? Я никогда не видел своих родителей. Я вырос в приюте, меня воспитали монахини. А потом меня взяли на работу в КЮРЕ, потому что понимали, что я круглый сирота и свободен от каких-либо обязательств перед семьей. Кто мои родители?

– Это глупый вопрос.

– Вы знаете ответ на него?

– Конечно, но он не должен тебя интересовать. Важно не кто произвел тебя на свет, а кто заменил тебе родителей. Так вот, этот человек находится в опасности и нуждается в твоей помощи.

– Вы обманываете меня?

– Если я в чем-то и слукавил, то лишь назвав это опасностью. На самом деле ничего страшного не произошло словом «опасность» я обозначил ситуацию, когда человек не знает, с кем имеет дело.

Об успешном наступлении трех американских танковых колонн Анна Чутесова узнала из разговоров и намеков в советском посольстве.

Центр разведывательной деятельности СССР в этом регионе находился на Кубе, тем не менее Вашингтон попрежнему считался важнейшим дипломатическим форпостом, подобно тому, как Куба и Сорника считались важными военными плацдармами.

Анна попыталась объяснить сотрудникам посольства, что потеря Сорники не нанесет Советскому Союзу особого ущерба, ведь у него останется Куба. Зачем им вообще какая-то Сорника?

– Из Сорники мы можем оказывать поддержку народам Гондураса, Коста-Рики, Панамы и Мексики в их освободительной борьбе, – возразили ей.

– И что вы будете делать потом в Мексике? Закроете границы, чтобы никто не убегал из страны? Америка уже десять лет безуспешно пытается остановить поток иммигрантов оттуда. Вы сделаете это за них. Но американцы не настолько умны, чтобы это оценить. В результате вы получите полномасштабную войну.

– Нам не нужна полномасштабная война. Это не входит в наши планы.

– Но вы все равно подойдете к ней, как слепой, гуляющий над пропастью. Не волнуйтесь, Рабинович избавит вас от лишних хлопот. И когда вы приползете к нему сдаваться, он, возможно, утратит бдительность, и тогда мы наконец сможем его убить, чтобы не дать ни одному идиоту возможности снова использовать его в своих целях.

Когда поступили известия о разгроме хваленых советских боевых вертолетов в небе Сорники, посольство погрузилось в тягостное молчание. И только один женский голос выводил задорную мелодию русской песни, которой когда-то научила певунью мать.

Министр культуры Сорники полковник Падриль Остонсо находился в Вашингтоне на писательской конференции. В самый разгар дискуссии его срочно позвали к телефону. Он вышел из зала под гром аплодисментов своих коллег.

– Мы не можем избавиться от чувства стыда за Америку, – сказал один из писателей, автор нашумевшего романа о похищении американских атомных секретов. – Нам стыдно за свое оружие, за свои танки, а главное – нам стыдно за людей, которые из них стреляют. Не знаю, удастся ли нам когда-нибудь избавиться от этого чувства стыда перед человечеством за то, что происходит сегодня. Единственное, что нам остается, это молиться за нашего брата Падриля Остонсо и выразить ему свою поддержку аплодисментами.

Полковник Остонсо поблагодарил коллегу от лица всех борющихся писателей Сорники и подошел к телефону. В качестве министра культуры он курировал писателей и две тюрьмы строгого режима, в которых содержались несогласные с политикой Народного Совета.

Писатели, разделявшие чаяния народа, пользовались народной поддержкой и поэтому получали от государства квартиры. Те же, кто выступал против народа, такой поддержкой, естественно, не пользовались и были вынуждены сами заботиться о себе. Если им это удавалось, министерство культуры выясняло, кто оказывает им помощь. А поскольку ни один из писателей не имел права заботиться о себе без разрешения государства, они объявлялись тунеядцами и попадали в тюрьму.

В тот самый момент, когда полковник Остонсо направлялся к телефону, одна из американских танковых колонн приближалась к тюрьме, угрожая освободить опасных преступников: поэтов, прозаиков, а также фотографа, имевшего наглость сфотографировать сорниканца, скрывающегося от призыва в народную армию: всякому было ясно, что увековечивать на пленке следует патриотов, добровольно идущих защищать родину, а не жалких отщепенцев.

– Что делать с заключенными, товарищ полковник? – услышал Остонсо взволнованный голос в трубке. – Мы не можем их никуда перевести.

– У вас есть динамит? Взорвите их.

– У нас нет динамита, он идет исключительно на строительные нужды. Мы не видели динамита со времен начала социалистического переустройства нашей родины.

– Тогда расстреляйте их.

– Все патроны отправляются на фронт.

– Что у вас есть?

– Тюрьма помещается в старом деревянном бараке, а у моей матери осталась одна спичка из старых запасов, сделанных еще во времена проклятой диктатуры.

– Вот и хорошо. Подожгите здание тюрьмы.

– А нас не обвинят в чрезмерной жестокости?

– Послушайте, кто из нас министр культуры – вы или я? Я отвечаю за писателей. Делайте, что вам говорят!

Полковник Остонсо повесил трубку и вернулся в зал заседаний, где его приветствовали аплодисментами.

Правда, один из участников писательского форума заявил, что полковник Остонсо не должен участвовать в дискуссии, поскольку он не писатель, а полицейский, но выступавшего тотчас же заклеймили как фашиста. На трибуну поднялся полковник Остонсо и внес предложение не давать слова эмиссарам американского правительства. Это предложение было встречено аплодисментами. Не аплодировали только женщины-писательницы, обиженные тем, что недостаточно широко представлены на этом форуме.

В целом дискуссия шла не совсем гладко, ведь писатели есть писатели. Один из ораторов высказался в том плане, что поскольку темой конференции служит свобода писателей, нужно обсуждать именно эту проблему, а не то, сколько женщин-писательниц присутствует на форуме.

Другой выступавший договорился до того, что в странах коммунистической ориентации свобода слова преследуется больше, чем где бы то ни было, и призвал отразить этот факт в резолюции съезда. В результате в итоговом документе было указано, что съезд осудил массовое преследование писателей в Соединенных Штатах Америки и других странах. А поскольку слово «другие» можно было отнести и к странам социалистического лагеря, участники писательского форума сочли этот документ продуманным и взвешенным.

За последний час войска Рабиновича продвинулись вперед не более чем на сто ярдов. Железный Генерал помчался к головной колонне.

– Что происходит? А ну-ка, вылезай отсюда, ленивая желтая собака! – заорал он на сидящего в танке командира.

До столицы Сорники оставалось всего три мили. По какому праву ему отравляют минуту торжества? Распаленный одержанной победой, Рабинович был готов на все, даже на смерть. Разумеется, подобный печальный исход был маловероятен, поскольку рядом с ним находился его телохранитель в черном кимоно. Чиун с легкостью отразил бы даже зенитный огонь и при этом благодарил Рабиновича за такую возможность.

– Я счастлив, что вы, не желая уклоняться от смертоносных пуль, удостоили меня чести защищать вас, о Великий Ван.

– Только не загораживайте мне обзор, – сказал в ответ Рабинович, захлопывая крышку люка на головном танке.

Чиун недоумевал, почему Великий Ван решил прибегнуть к такому ненадежному орудию, как танковая пушка. Наверное, ему просто интересно узнать, как устроена эта игрушка.

Как можно усомниться в мудрости Великого Вана?

Рабинович нажал на педаль, но ничего не произошло. Гусеницы не пришли в движение. Мотор не заработал. Только послышался лязг несмазанного металла.

– Что случилось с этим чертовым танком?

– Кончилось горючее, сэр, – ответил голос снаружи. – С остальными танками та же история. Это война, сэр, а на войне случается уйма непредвиденного.

– Но это не входило в мои планы! – завопил Рабинович. – Без горючего мы не в состоянии двигаться вперед. И назад отступить тоже не можем.

Вспомнив рассказы о тиранах прошлого, Чиун спросил Великого Вана, кого он желает казнить за измену. Поскольку успех наступления оказался под угрозой, Рабинович отдал команду немедленно заправить танки, но сразу же понял, что это невозможно.

К утру большая часть отступившей было сорниканской армии сумела продвинуться на пятнадцать миль в сторону неприятеля.

Время от времени до Рабиновича даже доносились голоса русских солдат. В какой-то момент он решил прибегнуть к помощи своих сверхъестественных способностей, но это означало бы бросить армию на произвол судьбы. А он любил свою армию. Он дорожил ею больше, чем в детстве дорожил велосипедом, на котором почему-то все время хотели покататься другие мальчишки.

Сержант разбудил спящего под деревом пожилого человека.

– Проснитесь, сэр. Он здесь.

Харолд Смит открыл глаза и моргнул. У него так затекло тело, что было трудно подняться. В темноте он едва рассмотрел Чиуна.

– Чиун! – закричал он. – Это я, ваш прежний император. Я пришел к вам с миром.

– А-а, приветствую вас. Мудрейший Император Харолд Смит. Мне пришлось внести некоторые коррективы в полученное от вас задание.

– Какие же? Мне казалось, что если Великий Чиун получил задание уничтожить кого бы то ни было, этот человек уже давно должен быть мертв.

– Да, конечно. Но зато вы не можете обвинить меня в том, что я нарушил ваши распоряжения и нажал на кнопку прежде, чем убить этого человека.

– По-моему, я давал вам несколько иные указания, Чиун. Но это не имеет значения, потому что я хочу исправить свою ошибку и помириться с господином Рабиновичем. Я понял, какой это достойный человек. Я хочу предложить господину Рабиновичу свою помощь и поддержку. Мне жаль, что я заблуждался на его счет, Чиун.

Чиун ответил что-то на незнакомом Рабиновичу языке, и поэтому Василий не знал, что его только что представили человеку, по приказу которого Чиун давно уже должен был его убить.

– Моя фамилия Смит, – обратился к Василию незнакомец. – Позвольте поздравить вас с успешным наступлением, господин Рабинович. Насколько я понимаю, у вас возникли проблемы с горючим и боеприпасами. Я готов нам помочь.

– У нас множество проблем! – взвизгнул Рабинович и, повернувшись к одному из полковников, приказал как-нибудь продержаться, иначе все кончится сокрушительным поражением.

– Понятно, но вы напрасно пытаетесь раздобыть все, что вам необходимо, через армейское руководство, – заметил Смит.

– А где еще я могу получить снаряды для гаубиц?! – заорал Рабинович, глядя на очередной танковый взвод, оставшийся без горючего.

– Вон там, за холмом, – ответил Смит. – Пойдемте со мной. А Чиун пусть отправится вперед и проверит, не перерезаны ли телефонные провода.

Когда Чиун удалился на достаточное расстояние, откуда даже при его проворстве было невозможно немедленно прийти на помощь «учителю», Смит привлек внимание Рабиновича к движущемуся по дороге танку, в котором, как оказалось, было достаточно горючего. Василий повернул голову, и в этот миг Смит выхватил из кобуры пистолет. Закрыв глаза, чтобы ненароком не встретиться с Рабиновичем взглядом. Смит выстрелил ему в голову. К счастью, пуля не попала в цель – в противном случае он убил бы свою первую учительницу, мисс Эшфорд, которая практически заменила ему умершую мать.

– Простите, мисс Эшфорд, я не видел вас. Мне необходимо убить очень опасного человека. Будьте любезны, отойдите чуточку в сторону.

– Харолд, он вовсе не опасен, – сказала мисс Эшфорд с до боли знакомой милой интонацией уроженки Новой Англии. – Тебя ввели в заблуждение.

– Нет, я точно знаю. Он опасен. Он способен загипнотизировать кого угодно.

– Единственное, что ему нужно, Харолд, это чтобы его оставили в покое. Кроме того, ему нужны боеприпасы для тяжелого оружия, чтобы их хватило недели этак на две. Боеприпасов для стрелкового оружия у него достаточно, но ему позарез необходимо горючее. Понимаешь – позарез!

– Мисс Эшфорд, прежде вы никогда не употребляли таких выражений.

– Времена изменились. Харолд. Мы должны помогать друг другу. Я прошу тебя помочь милому и доброму господину Рабиновичу.

Смит пытался рассказать ей, чем занимался после окончания школы в Путни, как оказался во главе организации под названием КЮРЕ и что сейчас он пытается спасти страну. Однако в глубине души он чувствовал, что его занесло куда-то не туда.

Мисс Эшфорд, которой он верил более, чем кому бы то ни было, удалось убедить его в том, что если он действительно печется о благе Америки, то должен всеми силами способствовать успеху наступления армии Рабиновича, должен действовать заодно с Чиуном, уважать старших, быть честным, почитать Бога и никогда не лгать, если, конечно, этого не требуют интересы победы.

Харолд Смит взялся за работу с радостью и энтузиазмом, которых не испытывал со времен своего ученичества. Он чувствовал, что поступает правильно. Никогда в жизни он еще не ощущал такой уверенности в себе, и это радовало его после стольких лет однообразного изнурительного труда во имя спасения Америки.

Первым делом Смит позаботился о том, чтобы компьютерная сеть КЮРЕ не была уничтожена. Он добрался до линии международной связи на побережье и передал зашифрованную инструкцию: сохранить все обличающие свидетельства двадцатилетней деятельности КЮРЕ. Теперь доступ к этой богатейшей информации получил человек, которому Смит верил больше, чем самому себе, – мисс Эшфорд. Та самая мисс Эшфорд, которая служила воплощением самых лучших человеческих качеств.

В ней была безукоризненная честность, которой Смит всегда старался подражать. В ней были цельность и прямота, которые Смит навсегда запечатлел в своем сердце. И поэтому ему вовсе не казалось странным, что он видит свою учительницу такой, какой она была шестьдесят лет назад в Путни.

Смиту и в голову не приходило, что сейчас мисс Эшфорд было бы не менее ста лег. Он забыл, что ее давно уже нет на свете. Та, чьим нравственным принципам он следовал всю жизнь, была для него такой же живой и реальной на забитых танками дорогах Сорники, как и в классной комнате в Путни шестьдесят лет назад.

Благодаря ей он сбросил с себя всяческие оковы. Они подолгу беседовали, и всякий раз, когда Смит объяснял ей, как с помощью созданной им компьютерной сети проникнуть в секреты того или иного правительственного учреждения, мисс Эшфорд одобрительно кивала и говорила:

– Так. Так. Прекрасно.

Вот так, шаг за шагом, громада информации, собранной КЮРЕ, перешла в руки заклятого врага России.

– Значит, ты хочешь сказать, что можешь залезть в компьютерные файлы любой правительственной организации в Америке, а они ничего не заметят? – спросила мисс Эшфорд.

– Я делаю это уже много лет! – с гордостью произнес Харолд.

– Ну что ж, может быть, мы этим еще займемся. Когда выиграем войну. А пока мне нужно горючее. Горючее, полцарства за горючее! – воскликнула мисс Эшфорд.