"Восьмая нога бога" - читать интересную книгу автора (Ши Майкл)

А-РАК 1

Мой мир, воришка, звался Артро-Пан-долорон – мир плодородных равнин, испещренных прожилками рек, мир увенчанных густыми лесами холмов и бескрайних изумрудно-зеленых морей.

Рядом с красным солнцем моего мира ваша бледная звездочка – всего лишь скудный уголек в золе былого костра. Наше пышущее жаром светило заполняло собой четверть небосвода, то щедро изливая сияние с лавандовых высот, то грозно хмурясь из-под короны черных шелковистых облаков. На восходе край солнечного диска вставал над горизонтом весь в языках пламени: фонтаны огня беспрестанно били на поверхности нашей родной звезды, рассыпаясь ослепительными брызгами или, напротив, закручиваясь в тугие спирали.

Света и тепла от этого солнца было столько, что все обитатели Артро-Пан-долорона до последней твари бесконечно плодились и размножались в его щедрых лучах. Светило одинаково приветливо улыбалось миллионам и миллионам непохожих друг на друга существ, и все они – ну почти все – были моей пищей!

Артро-Пан-долорон изобиловал жизнью потому, что его солнце росло. Оно раздувалось многие миллионы лет. Только на памяти позднейших цивилизаций оно пожрало три мира, соседних с нашим. И на каждой планете, чья агония длилась века, находились живые существа, которые ценой отчаянных усилий вырывались в следующий мир. Так что среди переселенцев, волной хлынувших к нам с Артро-Под-голобейн, третьей от солнца и последней планеты, погибшей в его огненных объятиях, кого только не было. Если твой мир, воришка, по разнообразию форм жизни можно сравнить с кладовой, наполненной всевозможными припасами, то Артро-Пан-долорон был истинным рогом изобилия вкуснейшей еды!

Будет ли наше солнце расти и впредь? Суждено ли нашей планете погибнуть, превратиться в свой черед в бесформенную дымящуюся глыбу? Об этом рассуждали все кому не лень, ходило столько всяких слухов, что, казалось, самый воздух пропитался ими, и в конце концов мы просто перестали обращать на них внимание. Все считали, будто знают, что наш мир обречен. Но когда ему и впрямь вдруг настал конец, причем такой, которого никто и никогда не смог бы предсказать, леденящий ужас охватил нас, все оцепенели, и только тогда мы поняли, что никто на самом деле не верил в гибель нашего мира!..

Неповторимо сияние ночного неба над Артро-Пан-долороном! Даже когда планета поворачивалась к солнцу спиной, этот пурпурный чародей все равно ухитрялся высунуться из-за горизонта и опоясать розовой лентой полуночные небеса, а посреди небосвода ослепительной метелью горел не знающий соперничества луны звездный сонм. О, сколько там было звезд! До чего же тощими и убогими кажутся мне звездные поля вашего мира, вор, когда я вспоминаю бриллиантовые россыпи в моем родном небе.

Звезды так часто усеивали небосклон, что, казалось, по ночам над землей встает сверкающий купол! Глядя на это богатство, разве можно было удержаться от мысли, что все это – посмертный дар погибших миров, завещанный нам? Звезды были молчаливыми свидетелями нашей привольной жизни, точно свита, следовали они за нами в ночи.

Все благополучные самоуверенны, и в этом их главное заблуждение. Одно лишь незыблемое Сейчас существует для них, и все, на что ни падет их взор, живет и дышит исключительно для них, а собственная смерть представляется им как То, Чего Не Может Быть.

В такое же заблуждение впал и я в ночь гибели моего мира. Гордость моя была под стать моим размерам. Я только что в четвертый раз в своей жизни сменил кожу. Теперь во всех Юго-Восточных морях мне не было равных. Еще немного, и я стал бы властелином среди своих сородичей, которые числом и мощью затмили прочих хищников Артро-Пан-долорона.

Был в нашем мире один хищник, вернее, хищница, которая охотилась на нас самих, но ее появления были непредсказуемы и редки. Настолько редки, что я и мои сородичи порой задавались вопросом: уж не добывает ли она пропитание и в других мирах? Говорили, что нас она навещает чаще, чем наших отцов, и все же ни разу за всю мою жизнь не наведывалась она в мои родные места. Если мысль о катастрофе когда-нибудь и посещала меня, то она неизбежно приходила в облике этой неумолимой голодной немезиды, которая испокон века охотилась на моих сородичей с жестокостью поистине неописуемой. И все же в ту ночь, о которой я веду речь, вор, свершилось невозможное!

Я прогуливался на сон грядущий, любуясь с вершин прибрежных холмов белокаменным КинКузумом, со стен которого вечерние фонари струили на влажную галечную полосу Берега Лепечущих Камней мягкий свет. Едва стемнело, тысячи жителей города – все праздные и довольные, разрумянившиеся от сытного ужина и хорошего вина, – высыпали на берег. Они расхаживали взад и вперед, обменивались приветствиями и новостями, и мерный ропот их голосов перекрывал даже гул широкого Поющего моря, которое неспешно и неустанно ворошило пенными пальцами прибоя сверкающую гальку.

Восхитительное ощущение свежести, которое приходит с линькой, еще не покинуло меня, и, помню, в тот вечер я, довольный, как никогда прежде, умиротворенно взирал на изобилие, предоставленное мне родной планетой, на пиршество форм жизни, пригодных для моего потребления!

Поглощенный созерцанием приятной картины, я не сразу заметил возникший в небе кошмар, но вот какая-то новая нота, нарушившая мирное журчание голосов, привлекла мое внимание, потом вверх поднялись лица, за ними потянулись руки… И только тут на темнеющем вечернем небосклоне я увидел дыру среди звезд.

Хищные зрачки звезд все ярче разгорались в густеющей ночной синеве, и возгласы толпы слились в хор недоверчивого изумления, ибо круглая дырка в небе, размером с вашу полную луну, стала видна отчетливо, как черная монетка на алмазном покрывале. Более того, теперь можно было разглядеть белые искры, которые разлетались во все стороны от провала, точно он, как пила, вгрызался в звездную плоть и рассеивал ее в темноте.

Что, такое сравнение кажется тебе безумным, не так ли, вор? Попробуй же вообразить чистое безумие, которое разыгрывалось в небе, и ты поймешь, почему мы все оцепенели от ужаса!

А оно все поднималось и двигалось по небу тем же курсом, что и сами звезды, и росло, да, росло, – достигнув зенита, оно увеличилось в поперечнике по крайней мере вдвое.

За всю ночь никто в городе не сомкнул глаз: люди высыпали на улицы, буря догадок потрясала толпу. Это, наверное, какое-нибудь странное облако, или что-то летит к нам. Ведь не может же быть, чтобы звезды за ним исчезли совсем! Значит, это корабль, пришельцы!

Но если он висит между нами и другими мирами, почему же он тогда движется вместе со звездами? И еще кое-что беспокоило меня: глубоко под землей, в каменных костях планеты я ощущал какое-то шевеление. Что-то тронулось, загудело, едва слышно зажужжало в утробе нашего древнего мира.

Толпа осталась безучастной к подземному движению, но мне в нем почудилось еще одно проявление враждебных сил, хотя и более сдержанное, чем небесный спектакль, от которого дыбом вставали волосы, но не менее убедительное. Тогда я, никем не замеченный, покинул прибрежные холмы и направился в глубь материка, на поиски входа в каменные соты, которыми были изрыты основания нашего мира.

Подземные каменные соты Артро-Пана создали в незапамятные времена гиганты, которые населяли планету задолго до господства моей расы и даже еще до того, как наше солнце стало краснеть и пухнуть. В мое время эти лабиринты служили убежищем, а может, темницей созданиям куда более опасным, нежели те, у которых отвоевали планету первые великаны. Долго они пустовали, забытые всеми, кроме позднейших существ, вскормленных их глубинами, и лишь бормотание подземной реки, что струила свои воды к Бессолнечному морю, нарушало их безмолвие. Вот в эти-то каменные соты и погрузился я, и бежал всю ночь, устремляясь все глубже и глубже.

Сто лиг вниз пробежал я, прежде чем остановиться и послушать, как планета говорит сама с собой, скрипя древними костями. И тогда, клянусь, я услышал разговор Первых Камней! Их речь была нова для меня. Они поведали мне, что самые основания планеты дрожат и стонут, точно шпангоут старого корабля в бурном море! Наш мир скрипел и трясся, будто заслышав тяжелую поступь чего-то огромного.

И тогда я осознал, что нам грозит, но как до смешного поздно пришло это предвидение! Я был молод, и звезда моя только готовилась взойти, но уже тогда, едва приблизившись к порогу истинного могущества, я понимал, что полное уничтожение моего мира близко.

Тебе и не представить, воришка, сколь острую душевную муку испытал я тогда. Какие бы зарождающиеся силы ни бродили во мне, все напрасно, ибо что ждет короля в обреченном мире?

Но что если это еще не конец, если наша планета все же переживет, хотя бы частично, нанесенный ей удар? Тогда, если разразится катастрофа, я удалюсь в глубины Бессолнечного моря и там буду ждать, пока все успокоится наверху, питаясь гигантскими червями, которыми кишит призрачная синева морского дна.

Спору нет, такая жизнь, даже если в ней заключалось спасение, представлялась мне хуже самой смерти. Поэтому я решил, что спущусь на дно не раньше, чем неизбежность катастрофы станет очевидна. Напрягая все силы (линька – утомительный процесс), я заспешил назад, к поверхности, томимый желанием поскорее узнать, что за судьба уготована нам. Вскоре я вышел к реке Топкой и побежал вдоль ее русла к болотам, в которых она берет свое начало, – там мои сородичи с незапамятных времен охотились на гребнехвостов и прочих обитателей трясин.

Наверху было хмурое, серое утро. Ветер пригнал с моря густую пелену облаков – неужели сегодня ночью мы не увидим неба? Кто-то из братьев опасливо окликнул меня издалека. Я уверил его, что не голоден, и он вышел из тростниковых зарослей. Братец был недурного размера – еще год-другой, и готов достойный соперник, но пока он правильно делал, что обходил меня стороной. Я сказал ему:

– Древние камни поют странную и заунывную песню. Что думаешь?

Он ответил:

– Я охотился на берегу сегодня утром. Вода там и сям накатывает на берег, не отлив и не прилив, а как придется, словно чья-то рука дергает водяное покрывало.

– Но это еще не все чудеса, брат мой, – ответил я. – Ты еще не видал, как изменилась река Топкая.

Едва он подошел поближе, как я метнулся к нему, прижал к земле и вогнал свои клыки прямо ему в мозг, ибо в ту минуту более всего нуждался в подкреплении сил. Впрыскивая яд в одну за другой части его тела, чтобы растворить внутренности, я объяснял:

– Здравый смысл учит, брат мой: если грозит беда, надо прежде всего поесть, ибо неизвестно, когда еще представится такая возможность.

В ответ он, прежде чем его мысли начали путаться, мрачно сообщил:

– Твоя собственная смерть не заставит себя долго ждать, лживый паразит. Весь Артро-Пан скоро станет добычей… Дыра в небе… пасть Пожирателя Звезд…

Тут мысли моего младшего брата угасли. Я ел долго и основательно; ничего, кроме тончайшей оболочки, не осталось от него. Что это он такое сказал? Пожиратель Звезд? Что бы это значило? Но раздумывать было некогда.

Требовалось срочно выяснить, что творится в небе, за этим зловещим пологом туч, и я знал, у кого спросить – у мешочников. Все так же держась берега Топкой, я заспешил вперед.

Из всех обитателей планеты, бороздивших воздушный океан, мешочники были самыми опытными. К тому же они охотно продавали свои познания за кусок мяса. Мои сородичи издавна пользовались плодами их воздушной разведки: приносили им парализованную добычу, которую те подвешивали на солнце, чтобы она завялилась как следует, и получали взамен сведения о передвижениях стад снерлов в тундре, готовясь, таким образом, к зимнему охотничьему сезону.

Я бежал, хоронясь в прорытом рекой овраге, чтобы не спугнуть других живых тварей и послушать, о чем они говорят. Языки перепуганных жителей работали с бешеной скоростью. В городе и деревне, в поле и дома – повсюду в это угрюмое бессолнечное утро находился свой космолог:

– Дыра? Но ведь звезды, как метель, окружают нас со всех сторон, солнца водопадами низвергаются в бескрайнюю бездну повсюду! Откуда тут взяться какой-то дыре? Сама вселенная и есть одна огромная дыра, а мы все в нее проваливаемся!

Я жадно вслушивался в сплетни, которыми полнилась моя родная земля, не останавливаясь ни на миг. Ноги несли меня вперед, а я слушал и удивлялся не меньше тех, на кого привык охотиться. Внезапно я понял, что один небесный свод защищает нас всех – точнее, невидимой хрупкой преградой стоит между нами и страшным Ничто, куда мы, вертясь, как волчок, стремительно проваливаемся. Не раз и не два прежде случалось мне пожалеть своих жертв: их укрытия так хрупки, пропитание так скудно, да и то дается тяжелым и опасным трудом. И только теперь истина открылась мне. Я, царь, восседающий на троне среди подвластных мне живых существ, не более защищен от опасности, чем самый жалкий из моих подданных. Одного дуновения, прилетевшего из звездной бездны, довольно, чтобы смахнуть меня, ничтожную пылинку, в Великое Ничто.

Укрытая лесным шатром долина отделяла меня от Крепости Белых Костей, где я думал найти гнезда мешочников. Лучше обойти ее стороной: из леса тут и там выглядывали крыши домов канкерданкеров. Из прутьев и лозы они мастерили дорожки, которые подвешивали между деревьями, и строили плетеные домики с упругими, что твой барабан, стенами. Мешочники, которых я искал, прилетали сюда поохотиться на детенышей и самок канкерданкеров. Но решительные данки недолго думая соорудили деревянные рамы наподобие крыльев, оплели их лозой и, пользуясь восходящими воздушными течениями, стали подниматься в небо и оттуда сеять хаос в колониях мешочников, обливая их гнезда горючей смесью из воздушных пушек, которые приводили в действие при помощи мехов.

Данки были старейшими архивариусами моего мира, которые более других преуспели в торговле знаниями. Их лексикологические сообщества и этимологические братства сохраняли и поддерживали главные языки всех трех миров, которые наше пышущее румянцем солнце поглотило, достигнув зрелого возраста. Мне было бы интересно поговорить с такими изобретательными и жизнестойкими людьми, я вообще любил побеседовать с теми, кого ел или намеревался съесть. Хитросплетения жизней мелких существ неизменно притягивали меня. Однако в тот раз я предпочел обойти долину стороной, ибо данки владели искусством разбрызгивать горящее масло, что представляло особую опасность для зрения (хотя уязвимых мест у меня и моих сородичей немного, зрительные органы – одно из них). Об этом мне любезно сообщил младший брат, когда я, утоляя им голод, спросил, где он потерял целых шесть глаз.

К западу от данкийского леса над поросшей кустарником равниной возвышались отвесные утесы. Глубокие трещины пролегли между ними. Для своих гнезд мешочники выбирали вершины, окруженные особенно широкими провалами.

Вскоре на одном из пиков я разглядел грубые подобия виселиц из необработанного дерева, на которых покачивалась в веревочных петлях падаль, отдаленно напоминающая толстых детенышей данков. Мешочники называли эти сооружения своими «коптильнями»: там добыча болталась до тех пор, пока не начинала немного подгнивать и в ней не заводились черви. Прежде, еще до того как мешочники благодаря одному причудливому приспособлению превратились в могучих крылатых хищников, их летательные способности были более чем ограниченными: пользуясь примитивными перепонками между лапами, они планировали с вершины дерева на падаль внизу, хватали ее и снова карабкались наверх. Несмотря на то что присущая этому виду выносливость, изобретательность и выгодный союз с мухой-горгоной превратили мешочников в серьезных хищников, пристрастие к тухлому мясу не оставило их.

Я начал карабкаться на утес, соседний с тем, на котором болталась еда, рассчитывая, что расстояние между мною и их насестом, когда я поднимусь наверх, убедит мешочников в моих мирных намерениях.

Не успел я подняться и на пару десятков локтей от земли, как с охоты возвратились два мешочника. Им не повезло, пустые мешки из грубой сетки болтались у них в лапах. Передний при виде меня взмыл высоко в небо – мешочников гораздо больше других живых существ раздражало безразличие моих сородичей к вертикальным преградам.

Он завис в дразнящей близости над моей головой, и все время, что я карабкался на скалу, злобно пялился на меня. Я узнал его – он был из стаи Урмодда Серого. Тогда я выдохнул приветствие и спросил, где капитан. Он взревел от отвращения, заскреб ногами по воздуху, как вскинувшаяся на дыбы лошадь, и заверещал:

– Убери свои грязные ползучие мыслишки из моих мозгов!

Веришь ли, вор, сейчас я тоскую даже по оскорблениям мешочника! Они были по-своему забавны, эти создания, и фиглярничали, как никто.

– Неужто, – надрывался он, – нигде не осталось для нас мирного убежища? Прочь, кривоногий паразит! Ну вот, Старый Мохнач, формальности соблюдены, можно исполнить обязанности дворецкого и доложить почтенному Урмодду о твоем прибытии. – И он заорал еще громче: – Урмодд! Тут приполз здоровенный волосатый клоп, хочет с тобой говорить!

– Проводи его в покои, – раздался голос откуда-то сверху.

Я продолжал молча подниматься. Мешочники всегда были порядочными сквернословами, но теперь в их выходках сквозила неслыханная прежде дерзость, полное отсутствие страха передо мной и непонятное, яростное веселье. Я понял: им известно то, чего не знаю я.

С вершины утеса я увидел землю: она вставала круглым холмом от горизонта до горизонта, а над ней плотным серым покрывалом висели облака. Если этой ночью не будет звезд, к рассвету половина мира сойдет с ума от страха и любопытства.

– Добро пожаловать, о проворный гигант!

Это был Урмодд Серый, он сидел на расколотой вершине соседнего утеса, больше похожей на нос корабля. Рядом с ним на деревянной раме покачивался раздутый труп данкского щенка, от которого вожак то и дело отковыривал кусочки.

– Никак мы с тобой теперь соседи, – усмехнулся Урмодд, оценивающе глядя на провал между нами.

– Так заходи в гости, Урмодд; я хорошо тебе заплачу за ответы на кое-какие вопросы.

Урмодд вразвалочку подошел к краю бездны. Само его молчание яснее слов говорило, что он знает то, чего не знаю я. На него явно нашел какой-то стих. Да и остальные, нахохлившись на своих насестах, не выказывали ровно никакого почтения передо мной. Признаться, меня это напугало, вернее, сбило с толку. Они смотрели на меня с таким видом, словно только что проснулись в другом мире, а я – часть прежнего, которая почему-то вызывала у них страх, и вот теперь они силятся вспомнить почему.

– А почему бы тебе не зайти ко мне сначала? – веселился Урмодд.– Не сомневайся, тебе будут рады! Прыгай сюда! Ну же! Что, далековато?

– Может, заключим сделку? Я прыгаю, ты бесплатно отвечаешь на все мои вопросы?

– Хорошо сказано! Есть возражения, друзья мои? Кто…

И тут я прыгнул. Они ждали какого-нибудь знака, думали, что я стану переминаться с ноги на ногу или припадать к земле, готовясь к прыжку, но я сорвался с места немедленно, а в следующий миг приземлился среди них, и они тут же порскнули в разные стороны, отчаянно хлопая крыльями.

Все, кроме Урмодда, которого я прижал к земле ногами, приставив к его груди – очень осторожно – клык. Я даже не повредил ему кожу, но острие моего клыка готово было в любое мгновение впиться в его плоть – одно движение, и поток яда затопил бы его внутренности.

– Шутить со мной вздумал, ты, спасательная шлюпка для паразитов? Ты, хитроумная затея, помесь мухи и мешка для падали?

Мешочники, как и многие другие обитатели Артро-Пана, не были его уроженцами, а пришли с очередной волной межпланетной эмиграции, которая началась, когда стало распухать наше румяное солнце. Все беженцы были по-своему приспособлены к жизни в других мирах, на нашей же планете их защитные свойства казались странными и неуклюжими ухищрениями. Тогда они додумались объединяться и произвели на свет множество причудливых и жалких одновременно способов защиты – главным образом от клыков моих сородичей, для которых эмигранты стали свалившейся с неба легкой добычей.

Вот и Урмодд при ближайшем рассмотрении явно демонстрировал признаки сожительства с другим организмом: все мешочники появлялись на свет с мухой-горгоной внутри, которая, уютно устроившись в чужом теле, росла вместе с ним. Ротовое отверстие насекомого высовывалось – совсем незаметно со стороны – из щёлочки на горле Урмодда (муха-горгона тоже питалась падалью, и Урмодд, кормясь, отправлял в рот своего сожителя столько же кусочков пищи, сколько и в собственный клюв), а его волосатый лоб усеивали черные точки мушиных глаз. Польза, которую приносила мешочнику муха-горгона, была не столь очевидна: хитиновые распорки и перетяжки ее тела, перемешиваясь с собственным скелетом мешочника, придавали его крыльям мощь и дополнительный размах.

– Намекаешь на наш союз с мухой, о великий А-Рак? – Спокойствие Урмодда меня задело. Как я жаждал знать то же, что и он! – Нам, мелким тварям, приходится выкручиваться и изворачиваться, чтобы как-то прожить свои мелкие жизни, о великий! Жалкие беженцы вроде меня могут лишь восхищаться природной мощью и целостностью твоего тела, без всякой надежды достигнуть когда-нибудь подобного совершенства! Но, полагаю, ты пришел затем, чтобы разузнать побольше о внушающем трепет возмущении в небесах. Или я ошибаюсь?

– Нет, не ошибаешься. Расскажи мне, что там происходит, и я оставлю тебе твою жалкую жизнь.

– Мне есть что тебе рассказать, даже больше, чем ты думаешь. Но сначала ты отпустишь меня на свободу. А не хочешь, так сожри меня на месте, да и делу конец.

И я выпустил его. По безразличию, с которым он отнесся к моей угрозе, общий смысл ответа уже был мне ясен. Я отпустил его, и он тут же поднялся на крыло, а я остался на скале покорно ждать его рассказа.

– Ты не в силах подняться выше облаков, как это делаем мы. Но если бы ты смог, то увидел бы, что над морем завеса туч поредела. Поспеши на Берег Лепечущих Камней, взгляни оттуда в небо и сам все поймешь.

И они все поднялись в воздух, недосягаемые для меня. Я проклял их за жалкие крохи знания, которые они так презрительно швырнули мне, но облачная пелена над морем и впрямь, похоже, рассеивалась. Кости планеты еще сильнее загудели под моими когтями. Что бы ни нарождалось в ее утробе, оно не заставит себя ждать. Я развернулся на каменном насесте и тронулся в обратный путь.