Азочка

Насколько мне помнится, Азой эту собаку никто и никогда не называл. Только Азочка! Она появилась в семье своих владельцев маленьким двухмесячным щенком, черным, косматым, толстеньким, с озорным и азартным характером, коротко купированным хвостом, и пока еще длинными лопушками-ушками. Догадались? Кто еще, как не ризен-шнауцер! Отличная порода, красивые собаки с оригинальной, очень нестандартной внешностью, и, к слову сказать, отсутствием аппетита представители этой породы почти не страдают.

Это важно, потому что речь как раз и пойдет об аппетите. Азочка не была исключением, особенно когда пахло чем-то вкусненьким. Все бы хорошо, да в этом доме все любили поесть (а кто, скажите, не любит?). Хозяйка Виктория Викторовна в гастрономической сфере была на недосягаемой высоте. Все, что она готовила, обладало такими вкусовыми качествами, что устоять не мог никто. Даже и не пытались! Под этим утверждением я свою голову положу под заклад. Один украинский борщ чего стоил! А холодец?! Однажды я им прямо-таки объелась. А отдышавшись, не выдержала и испросила рецепт.

– Так это ж просто! И секретов тут никаких! Главное, какое мясо положить, а все остальное – по вкусу, – тараторила Виктория Викторовна, не уставая подкладывать мне на тарелку новые порции, не забывая при этом сунуть жирненький кусочек Азке, вертевшейся на кухне.

– И какое же мясо? – не отставала я.

– Свиные ножки, хорошо очищенные, говяжьи уши или бульонки, а самое главное – целого петуха, – с таинственным видом продолжала она, – без петуха никак нельзя!

– Именно петуха?! – изумилась я. – А почему?

– Так надо, и все тут. – Она легко и энергично двигалась от плиты к столу и обратно, что-то еще мимоходом прихватывала, не теряя нити разговора. Все получалось быстро и как-то красиво. И сама она чем-то неуловимо напоминала мяч во время игры. Глядя на нее, я сама невольно заражалась ее скоростью и энергией. И хотя мне возня на кухне никогда не доставляла удовольствия, здесь хотелось вскочить и в таком же темпе закружиться, что-то легко и будто мимоходом делая. Тем временем опустевшая тарелка передо мной незаметно исчезла, а ее место заняла большая кружка с крепким чаем с таким немыслимым ароматом, что даже закружилась голова, и так же незаметно стол уставился ватрушечками, шанежками, пирожками… Виктория Викторовна при этом не уставала повторять, что если бы она заранее знала о моем приезде, то угощение было бы совсем другим, а то вот собрала какую-то ерунду на скорую руку… Я уже думала, что надо хозяйку как-то остановить, иначе я просто лопну, правда, с удовольствием или от него! И еще меня продолжал волновать рецепт холодца, поэтому я и постаралась вернуть наш разговор к нему:

– А как же в магазине отличить петуха от курицы, ведь ни лап, ни голов уже там нет?

– Какой магазин? – от возмущения она даже на минуту прекратила сновать по кухне. – Только свеженького, и обязательно петуха! Надумаешь варить – петуха достану! – скороговоркой, с явственно слышным украинским акцентом тараторила она.

За этим разговором, по моим самым скромным подсчетам, Азочка мимоходом съела свой суточный рацион. Брюшко ее округлилось, но вертеться под ногами она не переставала и наконец (боже!) привлекла внимание своей хозяйки. Та всполошилась:

– Ты ж моя крохотуля! Я ж тебя, старая, забыла покормить! Сейчас, мое солнышко, я тебе дам кашки с молочком!

Я поперхнулась очередной умопомрачительной ватрушкой, во-первых, потому что слишком хорошо знала, к каким последствиям приведет подобное обжорство, и, во-вторых, каких трудов, почти безнадежных, будет стоить убедить хозяйку хотя бы в кормлении собаки придерживаться рациона.

Небезосновательные опасения: все профилактические нравоучения на эту тему пресекались одной фразой: «Она же просит, а значит, голодная!»

По поводу различных собачьих проблем у меня было достаточно знаний как теоретических, так и практических: за спиной была Московская ветеринарная академия и несколько лет стажа практической работы, так сказать, на производстве. Кроме того, я сама по жизни – собачник! А возникшую ситуацию с беспорядочным и чрезмерным кормлением Азочки я проходила неоднократно и даже однажды – на своей собаке. Именно эта история во всех подробностях всплыла у меня в памяти, когда я сидела на хлебосольной кухне Виктории Викторовны и изо всех сил пыталась втолковать ей, какой вред постоянный перекорм принесет щенку. Для вящей убедительности мне и пришлось тогда рассказать собственную историю…

Дело было так. Как-то вечером, не помню по какому поводу, у нас в доме образовалась вечеринка. Вечеринка как вечеринка, только наши гости и мы с мужем сами были, что называется, отъявленными собачниками. Так что, можно сказать, собралась собачья компания, и все разговоры, естественно, закружились вокруг собак и проблем, связанных с ними. В доме на те времена у нас обитали две черные догини – Флинта и Аида.

Все было как полагается: закуска расставлена по местам на столе, а водка пока еще обитала в холодильнике, ожидая своего часа и заодно охлаждаясь. Собаки тоже вели себя соответственно своим привычкам и характерам: Аида спала, умудрившись устроиться в кресле, и, несмотря на огромные размеры, чувствовала себя там комфортно, потому как явно не собиралась в ближайшее время покидать нагретое и уютное местечко, благо никто особенно и не выгонял! Зато Флинта крутилась вокруг стола и все время улучала момент, чтобы во всех подробностях выяснить, что туда, на стол, ставилось из съедобного. Нет! Она ничего без спроса не брала, даже в мыслях такого не было – слишком хорошо воспитана, но капли слюны, которые она время от времени роняла, всем нам явно демонстрировали, как же ей хочется принять участие в собирающемся застолье.

Наконец первым не выдержал Женька, тоже, разумеется, собачник, редкостный авантюрист, правда, по мелочам:

– Ребята, вы Флинту, что ли, не кормили?

– Кто тебе сказал? Они обе отобедали еще два часа назад! И, поверь, по полной программе! – мы с мужем даже возмутились, потому что ни один уважающий себя собачник сам не начнет есть, не накормив сначала собаку.

– Ну да! Оно и видно! – Женька скосил глаза на Флинту, которая, как назло, не отрываясь, смотрела на блюдо с салатом. Вид у нее при этом был такой, что ее не кормили, по крайней мере, неделю. В следующие полчаса, когда все расселись за столом, я пыталась убедить присутствующих, что эта дурная привычка попрошайничать ничего общего не имеет с голодом. Под конец я произнесла ключевую фразу:

– Да Флинту просто невозможно накормить до такого состояния, чтобы еда вообще перестала для нее существовать! – Кто бы знал, как горько я потом сожалела об этих словах, но они были произнесены! Увы!!!

– А давайте проведем эксперимент! – мгновенно завелся Женька, и почти все присутствующие его поддержали. К этому моменту, если быть точной до конца, некоторое количество алкоголя уже было не на столе, а у нас в желудках и, естественно, начинало действовать. Только так я могу объяснить ту поразительную скорость, с которой были решены последующие за этим судьбоносным решением чисто технические вопросы. Во-первых, необходимо было достаточно большое количество еды, того, что оставалось на столе и в холодильнике, могло и не хватить. Это было последним моим аргументом против предлагаемого обществом опыта, но тот же Женька – вот змей! – ни на секунду не задумался и деловито произнес:

– Ведра хватит?

– Наверное, – я растерялась, отчетливо понимая, что ситуация из-под контроля вышла. Женька пропал минут на пятнадцать.

Тем временем оставшиеся гости активно включились в обсуждение возможных результатов предстоящего эксперимента. Хотя первая его часть для меня интереса не представляла. Я и так знала, что Флинта не откажется от корма и доест все, что ей дадут, лишь бы было съедобно. Мне бы подумать, а что, собственно, за этим последует? Но всеобщий азарт, несколько подогретый охлажденной водкой, заразил и меня. И более далекие последствия мне не пришли на ум, а зря!

Под всеобщие аплодисменты появился Женька с полным десятикилограммовым ведром. Раскланиваясь, он мимоходом пояснил, что накануне вечером их музыкальная банда играла в местном ресторане и там у него теперь появились связи… Связи связями, но ведро действительно было наполнено различными остатками мясного и углеводного (гарниры) происхождения, которые я после тщательного осмотра нашла вполне пригодными, по крайней мере, на одноразовый эксперимент.

Короче, ведро было торжественно поставлено перед Флинтой, которая, на минуту опешив от изумления, быстро пришла в себя и принялась с завидной скоростью уплетать его содержимое. Шли минуты, ведро пустело, но скорость работы Флинтиных челюстей не изменялась. Зато вытягивались физиономии моих гостей… Вылизав до зеркального блеска ведерко, собака подняла довольную морду и, плотоядно облизнувшись, окинула нашу онемевшую компанию «голодным» взглядом и… замерла в ожидании очередной порции.

В гробовой тишине я прокомментировала:

– Вот это и есть хорошо выраженная пищевая реакция!

Разноголосый хохот раздался мне в ответ…

Мы еще немного посидели, но вскоре разошлись, оставив на кухне внушительную гору грязной посуды и злополучное ведро. Между прочим, когда откланивался Женька, он не преминул елейным голоском доверительно сообщить:

– Забыл сказать – ведро надо к утру отнести обратно!

Дверь за ним тихо закрылась, а мы с мужем поплелись на кухню и принялись за посуду, хотя и очень хотелось спать. В доме воцарилась тишина, прерываемая звуками воды, текущей из крана, – посуду мы все-таки решили домыть, и пыхтением Флинты, которая никак не могла удобно устроить свое бездонное пузо, чтобы наконец спокойно заснуть, взяв пример с давно видевшей десятые сны Иды. Улеглись наконец-то и мы, вытянувшись на мягком диване. Благоверный отключился сразу и тихонько посапывал, а я еще искала удобную позу: как-то сразу заболела спина и ноги. Но не тут то было!

Я так и не успела уснуть, потому что на пороге спальни возникла Флинта и, виновато виляя хвостом, часто и громко запыхтела – это наш условный знак, указывающий на то, что надо, мол, на улицу. Делать было нечего, я про себя чертыхалась, потому что до меня хоть и с явным опозданием, но начали доходить варианты последствий эксперимента, опять же понятно почему: алкоголь в значительной степени выветрился из моих недальновидных мозгов.

Но одеваться-то все равно пришлось, потому что Флинта явно торопила меня и я понимала, что ситуация в любой момент могла окончательно выйти из-под контроля. Чего доброго, еще придется ночью и лестницу в подъезде мыть, кишечник ведь не резиновый, можно и не успеть добежать до улицы! Эта мысль согнала с меня сонную дрему, и через секунду мы с Флинтой сломя голову летели с четвертого этажа вниз – она слегка повизгивая от нетерпения, а я на ходу громко хлопая кое-как зашнурованными кроссовками. За секунды мы пролетели четыре этажа, дверь подъезда Флинта распахнула сильным ударом головы и, не снижая скорости, рванулась к привычному месту на газоне, которое она давно облюбовала для совершения соответствующих процессов. Я не сообразила вовремя отстегнуть поводок, и поэтому моя скорость тоже была впечатляющей. Добежав, мы обе перевели дыхание, Флинта с облегчением приняла приличествующую случаю позу, а я, восстанавливая дыхание после спринта, еще успела подумать, что могла носом проехаться по асфальту, наступив на кроссовочные шнурки. Но быстро об этом забыла, потому что звук, издаваемый окончанием кишечника собаки, не оставлял ни малейших сомнений в диагнозе: несварение желудка по причине обжорства. Пока я обдумывала дальнейшие действия, Флинта, болезненно тужась, выдавливала из себя со свистом это самое несварение, цвет и запах которого могли привести в экстатическое состояние любителей «экстрима».

Минут двадцать мы еще поболтались на улице, но наконец собака сама повернула в сторону дома. Медленно мы с ней прошествовали на четвертый этаж (без лифта). Хорошее дело – дом без лифта: гиподинамия может сниться только во сне!

Оставшиеся дома мирно спали. Посапывала в кресле Аида, на более низкой тональности похрапывал муж. Флинта, сочувственно вильнув хвостом, устроилась на своем месте. Я тоже улеглась…

Но через час история началась снова: виноватая морда Флинты опять возникла передо мной, извлекая меня из объятий Морфея. Опять мы с ней летели по лестницам вниз… Но, когда все это началось в третий раз, я твердо знала только одно – спать в эту ночь мне не придется, ее остатки я проведу на улице… Да и что толку подниматься по лестницам вверх, когда через полчаса опять придется бежать вниз. Резон есть? Как говорят в Одессе, если да, так нет…

Ночь, вернее, ее остатки прошли, как и ожидалось, в неторопливых пеших прогулках, с более или менее равными интервалами для освобождения кишечника от излишеств. К утру все нормализовалось, но мы обе устали, как собаки! Я – точно. Флинта, скорее всего, тоже. Помню только, что я старалась не думать, что поспать не удастся, а ведь утром – на работу. Вот Флинте – той позавидуешь: будет дрыхнуть весь день. Надо только не забыть вдогонку дать ей таблетку но-шпы. Да, и еще имя заводилы Женьки поминалось в опасной близости от черта и его бабушки. Но в глубине моей уставшей души прочно таилась мысль, что виновата я одна. Ну, и заодно муж. Меру в выпивке полезно знать, чтобы мозги не туманились.

Вот эту самую историю я в подробностях и рассказала Виктории Викторовне. Она совсем немного помолчала и изрекла:

– Но ведь Азочка ж совсем другое дело… И желудок у нее нормально работает!

– Согласна. Конечно, Азочка не Флинта. Проявления перекорма могут носить разные клинические признаки. Я вам рассказала про одно, но ведь есть и другие, причем гораздо более серьезные. Думаю, что самое страшное – это ожирение различных внутренних органов. В конце концов, можно приобрести и цирроз печени, и дистрофию сердечной мышцы.

Но все мои увещевания попадали явно на неблагодарную почву, как я ни старалась…

Все последующие несколько лет эта тема повторялась, как припев. Любые мои назначения выполнялись предельно пунктуально, но кормление… Один-единственный раз я имела счастье видеть Азочку относительно похудевшей – когда у нее были щенки и внимание хозяйки временно переключилось на семь отпрысков.

Дальше посыпались униженные просьбы от владельцев этой семерки урезонить хлебосольную «бабушку». Когда она приезжала навещать своих четвероногих «внучат», дискомфорт в квартирах их владельцев по поводу несварения желудков на два-три дня был полностью обеспечен. К счастью, лечилось это очень легко – просто сутки голода при большом количестве воды, да иногда рисовый отвар – так что все с понимающими улыбками относились к моей, ставшей уже дежурной фразе: «Я могу вылечить ваших щенков, но бабушка Вика – это уже хроника, причем неизлечимая!»

К пяти годам Азочка выглядела на все десять, была толстой и малоподвижной. Характер тоже изменился: раздражительность иногда прорывалась вспышкой необоснованной агрессии к окружающим. Хозяйка этого почти не замечала, потому что Аза ее боготворила и слушалась. Меня же, как домашнего доктора, с каждым днем все сильнее волновал вопрос о последствиях этой нездоровой полноты Азы. Сказать Виктории Викторовне, что ее собака выглядит, по крайней мере, на пять-шесть лет старше, было оскорблением и воспринималось, как будто ей самой приписали лишних двадцать лет. Но быстрая утомляемость, одышка, увеличение границ печени и еще ряд признаков, появившихся у Азы годам к шести, для меня ясно указывали на трагический конец. Единственное, что я не могла предсказать, когда он начнется.

Все случилось, когда Азе было семь с небольшим лет. Сверх названных ожирения печени и сердца (так называемая жировая дистрофия) добавился еще один диагноз: гнойный эндометрит (гнойное воспаление матки), к сожалению, это часто встречающееся заболевание животных старшего возраста. Хирургическим путем, для многих весьма эффективным, здесь работать не представлялось возможным. Больные сердце и печень операции не выдержали бы. Рисковать и идти на операцию в надежде, что еще будет возможность медикаментозно поддержать печень? А сердце? Как оно выдержит наркоз? Шансов немного, и это еще мягко сказано!

Было много вопросов, но ответы на них были малоутешительными, и имелись ли эти ответы вообще? Так или иначе, но искать выход из ситуации одна я не могла, настал момент очень серьезного разговора с хозяйкой моей пациентки. Я долго к нему готовилась, за годы я успела привязаться и к Виктории Викторовне, и к Азочке и очень хорошо себе представляла, каким трудным, даже трагическим будет этот разговор: одним из вариантов решения судьбы собаки была эвтаназия («легкая» смерть, смерть во сне). Только тот, кому приходилось принимать подобные решения, знает, как это трудно.

Но этот день все-таки наступил. Утром позвонила Виктория Викторовна и прерывающимся от слез голосом сообщила, что собаке стало хуже. Она отказалась вставать. Я не смогла мучить ее вопросами по телефону и только сказала, что сейчас приеду…

Входная дверь в квартиру Виктории Викторовны была приоткрыта. Я тут же поняла, что хозяйка не хочет беспокоить звонком больную собаку и дверь открыта для меня. Вошла. Я хорошо ориентировалась в квартире и, приоткрыв дверь в большую комнату, сразу же увидела их. Аза, тяжело распластавшись, лежала на своем диванчике, а Виктория Викторовна, как-то сразу постаревшая, неподвижно сидела рядом с собакой, держа ее голову на коленях. В ее глазах было столько тоски и обреченности, что я, не выдержав, отвела взгляд.

– Неужели ничего нельзя больше сделать? – ее вопрос повис в комнате, будто завибрировав в наступившей тишине. Что я могла ответить? Ничего. Все слова, подготовленные мной для предстоящего разговора, вылетели. Я вынула из сумки фонендоскоп и подошла ближе. Состояние собаки действительно ухудшилось: первое, что бросалось в глаза, это апатия и полное безразличие, сквозившее во взгляде, тяжелое дыхание. Аза раздувала ноздри в одышке, язык почти не убирался, через открытую пасть хорошо было видно, что слизистые оболочки ротовой полости почти белые и даже с синюшным оттенком. Фонендоскоп только дополнил картину: мне в уши ударила дикая какофония звуков работающего на последнем пределе сердца. Я перевела взгляд на живот – и здесь картина тоже ухудшилась. Появилась отечность, указывающая на появление жидкости в брюшной полости. Это очень плохо, хуже некуда: признаки того, что и печень уже не справляется. Если я еще и сомневалась в необходимости операции, то тут, как сквозь решето, исчезали последние сомнения, и прогноз вырисовывался с поразительной ясностью: ситуация безнадежна без всяких оговорок – собака уходила… Не поднимая глаз, я произнесла:

– Здесь больше делать нечего. Ей осталось очень мало…

Сдержанные рыдания не дали мне закончить фразу. Я поднялась и вышла на кухню. Прошло немного времени, я успела полностью выкурить сигарету, как ко мне присоединилась Виктория Викторовна. Я старалась не смотреть на нее. Помню только, было очень странно и непривычно видеть ее, всегда в легком движении летающей по кухне, а тут сидящей сгорбленно и неподвижно.

– Я не могу ее усыпить, – только и сказала она. – Чем-то можно обезболить, чтобы она не мучилась?

Я кивнула и положила на стол перед ней несколько ампул…

Азы не стало через сутки. Мне позвонила подруга Виктории, тоже моя приятельница:

– Азки не стало…

– Как Вика? – Я не хотела слышать подробности, я их и так слишком хорошо знала.

– Она как закаменела… Молчит.

Молчала и я. Но только маленьким черным лохматым щенком скребло чувство вины: я ведь знала, но не сумела убедить! Не сейчас – тогда… давно… еще семь лет назад.