"Беловодье" - читать интересную книгу автора (Алферова Марианна)

Глава 18 ЕЩЕ ОДНО ХУЛИГАНСТВО

— Появлялся Сазонов? — спросил Роман, заходя на кухню дяди Гришиного дома.

Григорий Иванович сидел за столом. Литровая бутылка, наполненная кристальной жидкостью, — перед ним. Стаканы граненые, огурчики, грибочки, капуста кислая — все как положено. Один стакан пустой.

— Появлялся, — утвердил Роман Вернон, не дождавшись ответа.

— Появлялся, — кивнул дядя Гриша. — Мы даже с ним выпили за возвращение из дальнего пути.

— И где он теперь?

— В погребе у меня лежит. Тепленький. Хулиганить не будет. Ты ему фингал под глаз поставид?

— Алексея работа. А разве на жениха самогон твой действует?

— Мой самогон — и не проймет? — искренне удивился дядя Гриша. — Да мой кого хочешь уложит.

Роман выскочил из дома, побежал к знакомому погребу. Не соврал дядя Гриша. Вадим Федорович как раз тут и лежал, на полке возле банок, где прежде Надя покоилась, а затем Баз пребывал в беспамятстве, завернутый в одеяло и брезент. Только Сазонов ни во что завернут не был. Смокинг на нем, рубашка белая — прямо с Синклита сюда и пожаловал. И теперь дрыхнет, физиономия красная, как семафор, губы пузырятся, один глаз заплыл. Ожерелье на шее тоже красным светится. Ну и силен у дяди Гриши самогон. Заговоренный — не иначе. Роман на всякий случай ледяные наручники с сильнейшим заклинанием Сазонову на запястья приладил. Да еще пару охранных заклинаний наложил, хотя понимал, что мера лишняя, — от хулиганского этого похмелья господин Сазонов не проснется, пока ему сам главный хулиган не позволит.

Роман вернулся в дом.

— Выпьешь? — спросил дядя Гриша, набульки-вая из бутыли в стакан.

— Чтоб там, рядом с женишком, лечь?

— Ну, зачем так? Я тебе обычного налью.

— Не надо. — Роман глотнул из своей фляги для безопасности. Закусил огурчиком. Тот хрустнул, брызнул кислым соком. Хорош.

— Сильно берет, да… — кивнул дядя Гриша. — Уж коли этой моей самогоновки кто глотнет, ни за что не вырвется.

— Перстень Юла ты сделал?

— Знаешь, так чего спрашиваешь? — Дядя Гриша опрокинул стакан.

— А этот? — Роман повернул сжатую в кулак руку так, что зеленый камень оборотился в сторону дядя Гриши. — Этот тоже твой?

Дядя Гриша долго молчал, глядя на перстень. Вздохнул тяжело и кивнул.

— Чье ожерелье внутри?

— Машенькино. Доченьки моей покойной.

— Значит, Марья Гавриловна Гамаюнова — супруга твоя?

Дядя Гриша фыркнул:

— Тогда она не Гамаюновой звалась — Терентьевой. Мою фамилию носила. Она ведь хулиганка была — поискать. О мировых всяких безумствах задумывалась. А вот деточку нашу не уберегла. Машенька ведь не от болезни умерла какой — не от грудной жабы, как нам в музее этом сказали. Вышло так, что ожерелье ее душить стало. Водой обливали, в речке купали — не помогло. А Марьи Гавриловны, как назло, рядом не было. Звал я ее — не пришла. Не успела. Я тогда ножик ледяной взял, ожерелье срезал и в перстень закатал — да поздно. Все равно не помогло, все равно вижу — дитятко мое умирает. Я ее на руки. А она вздохнула и не выдохнула. Глазки приоткрыты, на мир смотрят, не видят. А сама — не дышит. Я — в комнату ту, обитую пурпурным штофом, где пейзажи по стенам висели. Шагнул — и как в пропасть. Выскочил в Петербурге. Аж в тысяча девятьсот шестидесятом году, как потом выяснилось. Прямо в больнице.

— В портал нельзя без ожерелья входить.

Дядя Гриша запнулся, как будто и сам понял, что ляпнул что-то не то.

— Разве?

— Это точно.

— Так я ведь хулиган. А у Машеньки было ожерелье… Ах, нет, не было. Так она мертвая уже была! — нашелся наконец дядя Гриша. — Но и здесь не воскресили. И я назад возвращаться не стал. Зачем? Тут остался. Если будущее видел, прошлое мгновенно теряет смысл.

— В музее сказали, что ты в реке утонул.

— Смех, да… Нашли кого-нибудь по комплекции подходящего и мной объявили. Надо ж было как-то бумагу о смерти супруга получить, чтобы снова замуж Марье Гавриловне выйти. Она еще при мне на этого красавчика Гамаюнова заглядывалась. Ну а я здесь прижился. Машенька родилась. Моя. Но другая. У нас с Танюшей деток долго не было, я Ваську вроде как за сына считал. Потом думали усыновить кого. Ну, а после радость случилась. Машенька наша.

Роман чувствовал: недоговаривает что-то старый хулиган про свои дела личные, самое важное утаивает. Но сейчас темногорского колдуна интересовал прежде всего Вадим Федорович и все, с ним связанное.

— Дядя Гриша, а ведь ты нарочно тогда к особняку Сазонова свернул. Не было никакого колдовства. Ты туда нас с Базом сам привез.

Григорий Иванович отпираться не стал.

— Я ведь там, в притоне, всех гадов запомнил. Прежде чем их водой смыло. А как раз накануне твоего прошлого возвращения, когда ты Ваза в погребе нашел, примчалося от Сазонова человек с посылкой: деньги передал и подарочек для Машеньки. Так я посланца признал — охранника этого я там, в притоне, видел. Только думал — он сам, гаденыш, с дружками девочку мою украл. А вышло — хозяин приказал. Ну, а дальше ясно. Посчитались мы с ними со всеми. Там, в особняке.

— Так ведь это ловушка примитивная. Ник Веселков намеренно вас в ловушку заманивал, когда посланца с подарком прислал. Неужели не поняли?

— Как не понять! Но мне приятно в ту ловушку лезть было. А еще занятно было поглядеть, как ты испугался, когда вообразил, что заклинания твои не действуют.

— Злая шутка, — буркнул Роман.

— Не спорю. Но решил: advienne се que pourra[4].

— Что ж ты женишка-то не раскусил?

— А чего его кусать-то? Он как кусок металла. Без сердцевины. Нет в нем ничего. Потому и наружу не видать. Да и не всемогущий я ведь. Хулиган обычный, на хулиганке был когда-то женат. И все мое уменье — кольца делать.

— Значит, там, на дороге, мы случайно встретились. То есть не случайно, конечно, но не по твоей воле.

— Правильно говоришь, воля была не моя. Я в Темногорск ехал. Вы — в Беловодье. Дороги скрестились там, где женишок-хулиган угадал. А может, и не женишок, может, кто-то другой. Разве нам ведомо, по чьей воле наши дороги друг друга перечеркивают?

— Теперь я понимаю, почему ты там, в усадьбе, себя так странно вел.

— Ни хрена ты не понимаешь. — Григорий Иванович вытащил из шкафчика черную бутылку. Совершенно черную. Не разглядеть, что же там, внутри. Сургучом была запечатана. Сейчас сургуч сбит. — Не хочешь глотнуть? — спросил хозяин, хитро щурясь. — И правильно делаешь, что не хочешь. Сильная это штука. — Дядя Гриша спрятал бутылку обратно в шкафчик. — Жидкость там прозрачная, как слеза. От спиртяшки не отличишь. Но стоит пару капель в стакан капнуть — и ты уже никакой. Пока ты в усадьбе Марьи Гавриловны ее портрет в кабинете рассматривал, я в подвальчик слазал, да потайной погребок наш отыскал, и забрал оттуда инструментик мой, для колец потребный, да бутылочку эту. Последнюю. — Дядя Гриша вновь наполнил свой стакан.

Хлопнул, запрокинув голову. На красной шее дернулся вверх и вниз кадык. И на шее больше не было ожерелья. Роман даже не удивился. Почти.

— Где оно?

— Что?

— Да ожерелье.

— А… Да не держатся на мне ошейники, племяш. Растворяются. Хулиганство мое на них как кислота действует. Ядовито.

— Значит, у тебя уже было ожерелье? Ну да. Иначе ты бы через портал не прошел. И… растворилось… Так?

— Ну, вроде того.

— Но ты же вновь ожерелье принял! Такого не бывает! Второй раз ожерелье не подаришь.

— Почему? — искренне изумился дядя Гриша.

— Мой дед говорил, что второе ожерелье человека задушит. А ты и глазом не моргнул, когда ожерелье потребовал.

— А чего мне моргать-то? От страха, что ли? Так какой я после этого хулиган?

— Погоди… А может, ожерелье растворяется после того, как ты кольцо изготовляешь?

— Может, и так. Но не сразу. Дня два-три еще держится. А потом — впитывается в мою шкуру. Бесследно.

— Дядя Гриша, так ты назад пройти не мог в том, в шестидесятом…

— Э, хватит! — Григорий Иванович повел перед носом Романа пальцем из стороны в сторону. — Хватит свой длинный нос куда не надо совать. Мог — не мог, значения не имеет. Теперь здесь хулиганю, и точка. Выпьем. Ты из своей фляги, я — из стакана, за то, чтоб нам еще долго на этой земле хулиганить.

— А с женишком что сделаете?

Григорий Иванович посуровел:

— Ты в это дело не суйся. Не твое. Я сам ему такое хулиганство устрою, что он про свои хулиганства забудет. Тут я хулиганю. И точка.

И дядя Гриша наполнил вновь стакан. Бутылка опустела.