"Убийство Президента Кеннеди" - читать интересную книгу автора (Манчестер Уильям)

Глава третья ТРАГЕДИЯ И ПАНИКА

На глазах у застывшего от изумления Бреннана Ли Освальд с молодцеватой выправкой морского пехотинца, покидающего стрельбище, делает чеканный шаг назад, и тень поглощает его.

А там внизу толпа охвачена безумием.

Площадь подобна полю, по которому только что пронесся ураган. Чарлз Брэнд бросил сына на землю и прикрыл его своим телом.

Мотоцикл Клайда Хэйгуда, Эскортировавшего автомашину президента с правой стороны, врезается в тротуар. Колеса перевернутого мотоцикла еще вращаются, а полицейский с пистолетом в руке карабкается вверх по травянистому склону виадука. Мужчина в толпе, глубоко убежденный, что он спасает жизнь стоящей перед ним женщины, сильным толчком швыряет ее наземь.

Корреспондент далласской газеты «Таймс геральд» Боб Джексон успевает заметить, как из окна напротив исчезает ствол ружья. Не веря своим глазам, он не может оторвать взор от пустого проема окна.

Полицейский Маррион Бейкер, следовавший на своем мотоцикле вплотную за президентским «линкольном», закинув голову, неотступно следит за стаей голубей, которых вспугнул выстрел.

Рядом с директором склада учебников Роом Трули полицейский хрипло бормочет проклятия. Эйб Запрудер пронзительно вопит, повторяя одни и те же слова:

— Они убили его! Они убили его! Они убили его!

На заднем паденье автомашины личной охраны агент Хикки вскидывает автомат и бессмысленно поводит стволом в поисках цели. В ушах сидящих на откидном сиденье Кена О’Доннела и Дэйва Пауэрса все еще стоит жуткий звук, с которым врезалась в голову президента последняя, роковая пуля. Дайв к тому же видел ее страшное действие. О’Доннел крестится. Пауэрс еле слышно шепчет: «Иисус Мария и Иосиф!.. » Сэм Кинни увидел, как хлынула кровь из огромной зияющей раны на затылке президента. Он нажимает левой ногой на педаль сирены тревоги, чтобы предупредить агентов личной охраны президента — Келлермана и Грира. Сирена машины охраны «хавбек» оглушающе завыла. Сэм Кинни резко сворачивает вправо, чтобы не сбить агента Клинта Хилла. Хилл бежит перед радиатором «хавбека» и настигает задний буфер президентской машины. Он бежит изо всех сил, низко опустив голову. Вот-вот его ноги оторвутся от земли.

«Линкольн» продолжает замедлять скорость. В машине — сущий ад. Последняя пуля пробила голову президента, поразила мозжечок. Склонившись над супругом, Жаклин Кеннеди видит, как отделяется от черепа кусок затылочной кости розового цвета. Сначала крови нет. Но через мгновение кровь повсюду. Фонтан крови заливает Жаклин, супругов Коннэли, Келлермана, Грира, обивку машины, бегущего за ней Хилла и даже обочину мостовой. Пол «линкольна» возле заднего сиденья покрыт сгустками крови толщиной в ладонь. Одежда президента насквозь пропитана кровью. В крови букет роз. Тело Кеннеди бесшумно сползает в сторону Жаклин. В кровавых брызгах все лицо полицейского Харджиса, едущего на мотоцикле в двух шагах от машины. Келлерману кажется, что ему на голову кто-то набросал влажных опилок. Нелли Коннэли чудится, что в нее бросили пригоршню мелкой дроби.

Но Джон Коннэли уже все понял. Внезапно он вспоминает свое детство, поездки в старом «фордике». Перед его мысленным взором проносятся лица его отца и друзей. Истекая кровью, он медленно валится набок на колени жены и, набрав в легкие воздух, издает пронзительный крик, в котором и боль и мука. В ужасе его жена тоже начинает кричать. Оба они подавлены кошмаром происшедшего. Их одежда покрыта алой кровью Кеннеди. А в эти секунды над опавшими плечами президента на неуловимое мгновение как бы нависает самый большой осколок его черепа. Затем он медленно опускается и исчезает где-то позади. Жена президента вскакивает, становится коленями, залитыми кровью мужа, на сиденье и, повернувшись лицом к тротуару, кричит:

— Боже мой, что они делают? Боже, они убили Джека, убили моего мужа! — и с воплями «Джек! Джек!» она, сокрушенная ударом судьбы, распластывается на покатом багажнике президентской машины. Она начинает скользить вниз прямо под колеса быстро приближающегося «хавбека», машины охраны, и Кинни понимает, что он не сможет затормозить.

Это кажется невероятным, но на кричаще-безвкусном циферблате часов рекламного щита фирмы «Герц» по прокату автомашин стрелки все еще показывают 12.30. Президентский кортеж по-прежнему сохраняет четкий строй. Голубиная стан исчезла. Небо вновь обрело свою безоблачную, яркую голубизну. Все вокруг, за исключением места, где развернулись трагические события, внешне выглядит как прежде.

Даллас, Соединенные Штаты Америки и весь остальной мир еще не успели осознать, что произошло. Но и для них многое необратимо изменилось. И они никогда не смогут стать прежними. Убит тридцать пятый президент Соединенных Штатов Америки. Ушел из жизни Джон Фитцджеральд Кеннеди, и все, что он сумел сделать для своей страны, стало историей.

К этому моменту члены охраны на переднем сиденье автомашины SS 100 X наконец обрели способность действовать.

— Живее отсюда! — скомандовал Келлерман Гриру и отрывисто бросил в микрофон:

— Лоусон, говорит Келлерман. У нас раненый. Показывайте дорогу в госпиталь[31].

Снаружи багажника президентского «линкольна» по обеим сторонам для телохранителей были прикреплены специальные металлические поручни и подножки.

Спустя 2,6 секунды после последнего выстрела пальцы агента Клинта Хилла уже сомкнулись вокруг левого поручня и его нога коснулась левой подножки. Ему почти удалось встать прочно на ноги, но в это мгновение Грир выжал до предела педаль акселератора, и стальная махина «линкольна» весом почти в четыре тонны рванулась вперед. Нога Клинта соскользнула с подножки. Его тело, как безжизненный груз, стало волочиться за автомашиной. В отчаянии он судорожно сжал одной рукой поручень, безуспешно пытаясь ухватиться за что-нибудь свободной рукой. Жена президента быстро метнулась в его сторону и протянула ему руку. Руки их встретились, обхватили друг друга мертвой хваткой. Сейчас трудно сказать, кто из них спас другого.

Ни Клинт Хилл, ни вдова Кеннеди не в силах припомнить, как все это произошло, а фильм Запрудера не дает об этом полного представления. Жаклин помогла Клинту вскарабкаться на багажник[32]. Подтягиваясь рывками, он втолкнул ее назад в машину. Боковое стекло рядом с ней было немного поднято. Клинт ухватился за него, уперся правой ногой в противоположную дверцу и распластался лицом вниз поперек багажника.

В таком положении тренированное тело Клинта, тело атлета, могло удержаться при любой скорости. Однако ничто не могло утешить его. Настигая президентскую машину, он успел разглядеть зияющую рану на затылке Кеннеди. Он знал, что ранение смертельно. Он знал, что охрана не выполнила своего долга. В отчаянии и бессильном гневе он изо всех сил колотил свободной рукой по металлу багажника.

«Форд» начальника далласской полиции Карри, хотя он и имел специальный двигатель, не мог соревноваться со сверхмощными моторами президентского «линкольна» и «хавбека» личной охраны. Кинни на полной скорости устремился за Гриром, и в темном проезде под виадуком три машины едва не столкнулись. Карри резко свернул налево. Кинни взял правее. Они мчались почти бок о бок. Рядом с ними полицейский из эскорта президента с белым как полотно лицом старался удержать свой ревущий мотоцикл в узком пространстве между обеими машинами.

Карри не слышал сигнала тревоги, переданного Келлерманом по радио Лоусону. Он громко спросил полицейского:

— Кто-нибудь ранен?

— Да! — крикнул тот в ответ.

Карри тут же радировал дежурному в городское отделение полиции: «Следуйте в Парклендский госпиталь. Пусть будут наготове». Автомобильный кортеж начал распадаться. Едва Карри, Грир и Кинни успели избежать столкновения под виадуком, как туда примчалась машина Линдона Джонсона. Машина с телохранителями вице-президента на какое-то время задержалась позади. Не успело стихнуть эхо последнего выстрела на площади, как агент Лем Джонс рывком открыл дверцу машины и на ходу выпрыгнул из нее на Элм-стрит. Он пробежал по инерции несколько метров и остановился у длинной трещины в асфальтовой мостовой, в том месте, где Кеннеди пал жертвой убийцы. Лем Джонс взглянул вперед и увидел, что головная часть автомобильной процессии набирает скорость и удаляется.

— Вперед! — крикнул он своим товарищам в машине охраны вице-президента и жестом показал, чтобы они не останавливались. Вскоре мимо него промчалась машина с группой журналистов. Он бросился наперерез следующей автомашине с опущенным верхом. Это оказалась первая автомашина с фотокорреспондентами.

— Подвезите меня! — крикнул он.

Большинство фотографов были техасцы. Для них он был незнакомец. Машина уже объезжала его, не останавливаясь, когда вашингтонский фотокорреспондент закричал:

— Эй, стойте, это Джонс!

Водитель затормозил, и Джонс, не открывая дверцы, перескочил через борт. Все это произошло так быстро, что машина продолжала двигаться и только снизила скорость. Однако и этого оказалось достаточно, чтобы разорвать колонну автомашин.

Пять головных машин, следовавших в Парклендский госпиталь на огромной скорости, с пронзительным визгом шин свернули вправо, с вихрем промчались вверх по въезду на Стеммонс-Фриуэй и вскоре исчезли из виду. Водители остальных автомашин были предоставлены сами себе. Их положение осложнялось тем, что ни у одной из этих машин, за исключением связной, шедшей в хвосте процессии, не было аппаратов правительственной радиосвязи. Не ведая о том, что судьба изменила маршрут, они продолжали свой путь к зданию Торгового центра.

Мемориальный Парклендский госпиталь расположен в четырех милях от места происшествия на бульваре Гарри Хайнса. Он оказался столь же непримечательным, как и его название. Издали его легко можно было принять за большой обветшалый жилой дом. Это неряшливое тринадцатиэтажное здание серого цвета стоит на небольшой возвышенности, с которой открывается вид на равнину, простирающуюся в западном направлении в сторону Форт-Уорта. Госпиталь рассчитан на 607 коек, и его персонал не очень утруждает себя индивидуальным уходом за пациентами. В любом большом госпитале отделение «скорой помощи» производит самое неприглядное впечатление. Посетителя встречают здесь отталкивающий запах и очерствевшие от тяжелой работы мужчины и женщины с застывшим выражением лица.

В этом отношении Парклендский госпиталь выглядел особенно неприглядным. Тем не менее медицинский персонал хорошо знал свое дело и справлялся с работой. А ее было немало. Ежедневно в отделение «скорой помощи» госпиталя поступало не менее 272 жертв несчастных случаев, то есть один пациент каждые пять минут. В момент, когда был убит президент Кеннеди, в госпитале оказывали неотложную помощь двадцати трем пациентам. Это были жертвы автомобильных катастроф, укусов животных, острых инфекций, белой горячки, люди с вызывающими опасение выделениями. Двадцать четвертый пациент, женщина, поступила в госпиталь в 12.31. В этот момент со стороны виадука, в четырех милях от госпиталя, к нему мчались на бешеной скорости с завывающими сиренами автомашины с двумя самыми выдающимися в истории этой больницы пациентами.

С ними вместе к госпиталю неслись их охваченные ужасом и горем жены, тридцать шестой президент Соединенных Штатов Америки, агенты секретной службы и корреспонденты, аккредитованные при Белом доме. Пройдет несколько мгновений, и другие государственные деятели, следовавшие в президентском кортеже, опомнятся, начнут лихорадочные поиски и за поразительно короткий промежуток времени на беспомощных телефонисток госпиталя обрушится целая лапина звонков и вопросов со всего мира. До этого простой сержант далласской полиции мог сделать внеочередной вызов через телефонный коммутатор госпиталя. Пройдет всего лишь несколько минут, и никто не обратит внимания на телефонный звонок члена правительства.

В самом Парклендском госпитале никто не знал, какая опасность над ним нависла. Судя по записям в книге дежурного по городскому управлению полиции, первая радиограмма Карри: «Следуйте в Парклендский госпиталь. Пусть будут наготове» — была получена в 12. 30. В действительности кнопка микрофона № 1 у дежурного заклинилась, и передачи его шли с помехами. В результате госпиталь был извещен с трехминутным опозданием. Первой радиограмму приняла телефонистка Анна Фергюсон. Именно ей были сказаны слова дежурного: «К вам прибывает 601. Код 3. Приготовьтесь!» Это означало, что несчастный случай произошел с самым высокопоставленным лицом. «601» — были позывные полицейского мотоциклетного эскорта президента. Редко употребляемый «код 3» подразумевал исключительную срочность и критическое состояние. Было 12.33. Телефонистка Фергюсон запросила подробности и получила ответ: «Стреляли в президента». Через три минуты, в 12. 36, президентский «линкольн» уже тормозил у Паркленда. Госпиталь не был готов.

Головная часть президентского кортежа приближалась к госпиталю на бешеной скорости. От волнения ладони Билла Грира покрылись холодной испариной. Он передвинул руки на руле и еще крепче сжал его. За плечами у Грира был тридцатипятилетний опыт работы в качестве профессионального шофера. Он отлично знал технику вождения машины. Минуя здание Торгового центра, Грир заметил, что впереди ему могут преградить путь два медленно движущихся трехосных грузовика. Тяжелые автомашины шли почти рядом. Грир видел, что начальник полиции Карри с большим трудом обогнул их. Расстояние между грузовиками уменьшалось. Грир молниеносно прикинул пространство между ними и, рванув руль сначала влево, а затем вправо, благополучно проскочил в узкую щель между грузовиками.

Все это время у Грира по крайней мере было какое-то занятие. У Роя Келлермана не было такого преимущества. Вынужденное бездействие было для него сущей пыткой. Физически Келлерман был настоящим Геркулесом. Внешне медлительный и несловоохотливый, он обычно говорил так тихо, что другие агенты охраны саркастически окрестили его «говоруном». В действительности же он был по натуре человеком активным. Сейчас он весь кипел от возбуждения, но обстоятельства обрекли его на бездействие.

Позади него в машине две женщины бережно держали в объятиях своих тяжело раненных мужей. А он ничем, абсолютно ничем не мог им помочь! Даже если бы он перебрался назад, то и в этом случае его присутствие принесло бы больше вреда, чем пользы. Единственное, что ему оставалось, но его словам, — «устроить их поудобнее», если вообще здесь речь могла идти об удобствах.

Клинт Хилл смотрел за Жаклин Кеннеди, Нелли Коннэли помогала мужу. Но сделать что-либо, помимо этого, было невозможно. Однако что-то все же происходило в машине, хотя Келлерман и не мог заметить этого, так как поле зрения всех, кто находился в автомобиле, было весьма ограниченным. Супруги Коннэли не подозревали, что Клинт лежал на багажнике, а Клинт в свою очередь не знал, что Коннэли, ранен. Лишь на полпути к Паркленду он увидел пятна крови на груди Коннэли. До этой минуты Клинт полагал, что кровь, забрызгавшая всю машину, была кровью Кеннеди. Однако большое пятно — крови на сорочке Джона Коннэли было слишком велико. Его сорочка была буквально залита кровью. Коннэли терял сознание. В последнюю минуту, — закрывая глаза, он решил, что умирает. Его супруга тоже решила, что он при смерти. Прижавшись губами к его уху, она шептала: «Лежи спокойно, все будет хорошо!» — Но сама она не верила в то, что говорила. Она сомневалась в том, что когда-нибудь вообще наступят добрые времена. На какую-то долю секунды ей показалось, что муж ее уже скончался. Но его рука вдруг едва уловимо вздрогнула, и она бережно накрыла ее своей ладонью.

На заднем сиденье послышались сдавленные рыдания, и Нелли услышала, как Жаклин едва слышно сказала:

— Он умер! Они убили его. О, Джек, Джек, как я люблю тебя!

Потом наступило молчание, но через некоторое время Жаклин снова заговорила. Нелли и Клинт слышали ее голос. Сама же она не сознавала, что говорит.

Жаклин находилась в глубоком шоке и, по сути дела, была столь же невменяема, как и губернатор Коннэли. Она как бы оградила себя глухой стеной, и действительность проникала сквозь эту стену лишь в виде каких-то обрывочных эпизодов. Она слышала команду Келлермана по радио и была удивлена, что их машина так медленно покидает место происшествия. Ее лицо было в крови мужа, но она не обращала на эта внимания. Она была поглощена одним — раной на затылке президента. Вдавленная в окровавленное сиденье, она обнимала труп мужа и поддерживала руками его плечи и голову. Все ее внимание было сосредоточено на том, чтобы помочь, исправить непоправимое. Ее ужасало, что другие могут увидеть эту страшную рану.

Машина президента мчалась с невероятной скоростью вдоль главной магистрали бульвара: вихрь встречного ветра сбил на лоб круглую шляпку Жаклин, резким движением она рванула ее с головы и бросила на пол. На шляпной булавке остался клок ее волос, но Жаклин даже не почувствовала боли.

Во время этого стремительного движения к госпиталю, продолжавшегося шесть минут, движения из-под виадука по Стеммонс-Фриуэй и затем вдоль бульвара Гарри Хайнса, проявились уже те элементы восприятия и реакции на происшедшее, которые стали характерны не только для всей последующей недели, но и сказывались длительное время. Эта первая реакция, по существу, была как бы предвестником чувств и поведения всей нации. Некоторые черты ее проявлялись более определенно и открыто, такие, как нежелание поверить в случившееся, горе, возмущение, отчаяние. Но были и другие, более сложные и менее очевидные чувства. Подобно Запрудеру и Жаклин, никто не мог поверить, что убийство Кеннеди было делом рук одного преступника. Президент был «их» жертвой, но не жертвой «его». Преступление было слишком велико, чтобы его можно было приписать одному злодею. Если театр Форда вошел в историю как здание, в котором преступник стрелял в Линкольна, то Даллас стал городом, где «они» убили Кеннеди. Ныло во всем этом и иррациональное начало: трагические попытки Жаклин закрыть рану и не поддающееся объяснению поведение Запрудера, непрерывно снимавшего любительской кинокамерой все происходящее, пока «линкольн» не исчез из виду, и даже то, как Запрудер не переставая вопил: «Они убили его!» Все это, вероятно, было чисто инстинктивными, непроизвольными действиями.

Вдова и владелец галантерейной мастерской действовали по закону инерции. Жизнь должна была идти своим чередом, хотя было совершенно очевидно, что она оборвалась. Однако еще менее понятны действия начальника полиции Далласа Карри, окликнувшего полицейского из мотоциклетного эскорта президента. Проезд под виадуком в эту минуту был наименее подходящим местом для расспросов. Начальник полиции забыл воспользоваться радиосвязью, а когда, придя в себя, вспомнил о ней, то другой полицейский задержал передачу его распоряжения на целых пять минут. Фактически был нарушен весь нормальный процесс мышления. Некоторые ответственные лица буквально потеряли голову. Во второй половине дня все эти явления продолжали нарастать — и в Парклендском госпитале, и на борту президентского самолета, и в самом Вашингтоне.

Даже у наиболее уравновешенного человека способность воспринимать окружающее имеет свои пределы. Для всех на первом место была судьба президента, его конституционного преемника, ехавшего лишь в нескольких шагах от него, и тяжело раненного губернатора Коннэли. Более того, никто из ближайшего окружения президента даже не слышал имени Ли Освальда. Никто не имел ни малейшего представления о масштабах заговора против правительства. Где были заговорщики? Кто были «они»? Репутация Далласа, как центра американского фашизма, толкала людей на мысль, что выстрелы на площади Дили были сигналом к мятежу правых или по меньшей мере актом насилия со стороны расистов. Сенаторы Ярборо, Гонзалес и Тиг считали, что их опасения в этом отношении подтвердились. Все, кто раньше возражал им, сейчас безоговорочно разделяли их взгляды. Пожалуй, один только Джонсон винил в случившемся международный коммунизм. Однако все это не имело существенного значения. Кто бы «они» ни были, они затаились и могли нанести новый удар исподтишка. Поэтому никакие меры предосторожности не казались в то время чрезмерными. Позднее туман неведения рассеется и вновь появится чувство перспективы. В эти первые часы после трагедии видимость была равна нулю. Все, что не имело прямого отношения к Кеннеди, Джонсону и Коннэли, отошло на второй план. Даже судьбы их жен никого не волновали. Разумеется, во время бешеной гонки в госпиталь Паркленд их нельзя было удалить из машин. Но как только автомобили затормозят и прекратится пронзительный визг шин, эти женщины станут обузой, и их предоставят самим себе. Одним из самых первых и наиболее отталкивающих последствий катастрофы был раскол в ближайшем окружении президента. Впоследствии помощник президента Артур Шлезингер-младший скажет quot;о глубокой пропасти, которая пролегала между, как он назовет их, «лояльными» и «реалистами». «Лояльные» приближенные, охваченные всепоглощающим горем, не могли примириться с фактом гибели президента Кеннеди. «Реалисты» приняли факт перехода власти в руки нового президента. «Лояльный» Шлезингер-младший, восхищавшийся гибкостью «реалистов», думал прежде всего о ближайшем окружении президента. Однако раскол был очевиден повсеместно. Он сказался и на военном аппарате. Генерал Тед Клифтон стал приверженцем реалистического подхода, в то время как генерал Макхью за свою приверженность покойному президенту впоследствии поплатился карьерой. Даже охрану президента раздирали противоречия. Так, первым «реалистом» охраны стал агент Эмори Робертс — седеющий плотный мужчина, в прошлом балтиморский полицейский. Сердце президента Кеннеди еще продолжало биться, а Робертсу уже пришлось принять тяжелое, но неизбежное решение перейти под новые знамена.

Со своего места на переднем сиденье рядом с Кинни Роберте видел, как последняя пуля размозжила затылок Кеннеди. Он был убежден в том, что рана смертельна, и сразу сделал все необходимые заключения. Как и у других агентов охраны, у него всегда была при себе служебная инструкция, предписывавшая «охранять президента Соединенных Штатов Америки». Поскольку мертвый не мог выполнять функции президента, то, как здраво рассудил Роберте, новый главой государства стал вице-президент. Поэтому больше не стоило тратить усилия на охрану «линкольна». Придя к этому решению, Роберте не успел остановить Клинта Хилла, но когда Джек Риди приготовился выпрыгнуть из машины вслед за ним, Роберте крикнул:

— Стой, Джек! — Риди заколебался, но все же вернулся на свое место. Когда автомобиль охраны стал набирать скорость, Роберте сказал агенту Биллу Макинтайру, стоявшему позади Хилла:

— Они убили его. Как только остановимся, ты с Беннетом будешь охранять Джонсона. Роберте считал, что его служебные обязанности четко определяют рамки его ответственности: ему следовало сейчас заботиться о Джонсоне, и только о нем.

Так закончились профессиональные обязанности секретной службы по отношению к тому, кто сейчас бездыханным лежал в кузове «линкольна».

За безопасность Линдона Джонсона, разумеется, прежде всего отвечала его личная охрана, находившаяся в одной с ним машине. Однако здесь мы можем со всей достоверностью установить, как развивались события. По словам Джонсона, агент Руфус Янгблад толкнул его на пол машины еще до последнего рокового выстрела. Сам Янгблад, однако, сомневается, что его реакция могла быть столь молниеносной. Ральф Ярборо идет со своими сомнениями еще дальше. По его версии, Янгблад вообще не покидал своего моста на переднем сиденье. Сенатор припоминает, будто Янгблад лишь наклонился назад к Джонсону и что-то тихо ему сказал. Ярборо вообще считает, что Янгблад физически не мог поместиться на заднем сиденье автомашины. Оглянувшийся в это время назад Дэйв Пауэрс подтверждает показания сенатора. Однако Пауэрс все же находился в другой машине, а Ярборо, по его собственному признанию, был крайне возбужден. Ярборо следил за поведением вице-президента лишь потому, что не хотел, чтобы Джонсон выглядел более храбрым, чем он. Ярборо старался все время помнить о том, что он сенатор из Техаса, что в год выборов он не может вести себя трусливо и что спрятаться в эту минуту за борт машины было бы дурным тоном. И Леди Бэрд и Хэршел Джекс (а Джекс мог видеть в зеркале, что происходило за его спиной) — оба утверждают, что голова и плечи Янгблада были позади, и он прикрывал собой Джонсона.

— Ложитесь на пол, живо! — крикнул агент, произнося слова команды с характерным южным акцептом. Леди Бэрд наклонилась влево, в сторону Ярборо, и при этом подумала: «Здесь же некуда ложиться».

Прижимая к себе плечевой ремень портативной радиостанции, Янгблад рывками все дальше переползал на заднее сиденье. Он с благодарностью вспомнил, как длинноногий Джонсон до начала поездки попросил продвинуть как можно дальше вперед переднее сиденье. Однако, несмотря на эту предосторожность, им было сейчас очень тесно. Быстро оглянувшись, Янгблад увидел, как машина охраны президента «хавбек» помчалась вслед за «линкольном», и крикнул водителю Джексу:

— Следуй за ними! — Затем он передал по радио сигнала машине «вэрсити», в которой ехала охрана вице-президента:

— «Луч», говорит «Кинжал», говорит «Кинжал»[33], перехожу на связь «Чарли», делайте то же самое.

Настроившись на частоту президентской радиосвязи, Янгблад услышал голос Эмори Робертса:

— «Луч», говорит «Серый». Пусть «Кинжал» прикроет «Волонтера».

— Он прикрыт, — ответил Киветт, которому хорошо была видна возня на заднем сиденье машины вице-президента.

Янгблад продолжал слушать отрывистые реплики, которыми обменивались по радио «Серый», «Терпеливый» и «Луч». Он узнал, что «Копьеносец» (президент) тяжело ранен, что машины мчатся в госпиталь, что «Франт» (агент Лем Джонс) где-то отстал и что из экипажа машины охраны «хавбек» и «вэрсити» выделяются для охраны вице-президента по два человека. Без Джонсона в машине «вэрсити» и так оставалось лишь два агента. Таким образом, считая Янгблада, к вице-президенту были прикреплены пять телохранителей.

Янгблад подключился к этим переговорам и потребовал, чтобы при первой возможности был выделен шестой агент для охраны «Виктории» (жены Джонсона).

Леди Бэрд никак не могла собраться с мыслями. Зажатая между двумя грузными мужчинами, она с недоумением спрашивала себя: о чем они там толкуют по своему радио?

Ярборо, которому тоже не терпелось узнать в чем дело, окликнул Янгблада и Джонсона:

— Что происходит?

Ответа не последовало. В сущности, вице-президент знал не больше сенатора. Кодовые названия были для него тарабарщиной, а Янгблад решил, что не стоит сеять панику. Он ограничился тем, что прошептал на ухо Джонсону:

— Возникли чрезвычайные обстоятельства. Когда мы прибудем на место, вы и я должны сразу же отделиться и держаться подальше от остальной части группы. — О’кэй дружище, — ответил Джонсон приглушенным голосом.

— Что происходит? — снова закричал Ярборо.

Никто не обратил на него внимания, Тогда вне себя Янгблад завопил:

— Они застрелили президента!

Жена Джонсона отказывалась поверить этому, «Это же Америка, — думала она. — У нас нет убийц». Она выглянула из-за спинки переднего сиденья и увидела поросший травой пешеходами островок, в центре которого находился металлический, дорожный указатель, Белыми буквами по зеленому фону на нем было написано: «Мемориальный Парклендский госпиталь. Первый поворот налево». Она ничего не понимала. «Что было написано на указателе? — гадала она. — Саутленд или Паркленд?» Однако Леди Бэрд отчетливо разобрала слово «госпиталь». «Да, — подумала она, — одно к одному». Произошло или почти произошло нечто ужасное. И все же, заставляя себя надеяться, мечтая о несбыточном, она по-прежнему гнала от себя страшную догадку и пыталась успокоить себя мыслью, что все это лишь меры предосторожности» «Возможно, — думала она, — и в самом деле произошел какой-то несчастный случай, они едут в этот госпиталь — Саутлендский, Лейклендский, Парклендский или какой-то еще. Ну и что же тут особенного? — спрашивала она себя. — Сейчас мы ненадолго там остановимся, чтобы проверить, не пострадал ли кто-нибудь».

Агенты «Кинжал», «Серый», «Луч» и «Терпеливый» продолжали бормотать что-то на своем непонятном жаргоне в микрофоны правительственной радиосвязи «Чарли». Может быть, в каких-либо иных условиях им удалось бы осуществить свой заговор молчания.

Однако страстным надеждам Леди Бэрд не суждено было сбыться. И здесь, даже здесь, нельзя было укрыться от вездесущих средств массовой информации! Над всеми шумами в автомашине вице-президента, уже подъезжавшей к госпиталю, господствовало пронзительное клохтанье коммерческой радиостанции, которое доносилось из динамика на щитке водителя Хершева Джекса. Вдруг передача прервалась, из радиоприемника доносились беспорядочные звуки: грохот опрокидываемой в радиостудии мебели, громкое театральное перешептывание операторов, явно впавших в истерическое состояние, Наконец диктор, у которого от волнения перехватило дыхание, сумел взять себя в руки. Из отрывочных новостей стала постепенно складываться какая-то общая картина. Правда, все еще она была весьма разрозненной и, конечно, неполной. Но в этих сообщениях ничего не упоминалось о громких выхлопах автомобильных глушителей, о рождественских хлопушках, игрушечных бомбах или сигнальных железнодорожных петардах: диктор говорил уже о ружейных выстрелах.

Источником всех этих сообщений, переданных по радио, были члены пула журналистов под водительством Килдафа, которые ехали всего лишь в пятнадцати метрах позади Леди Бэрд. Ранее машина корреспондентов была еще ближе.

Еще на Элм-стрит корреспонденту Юнайтед Пресс Интернейшнл Мерримэну Смиту удалось завладеть трубкой радиотелефона. Его коллеги в далласской бюро ЮПИ услышали, как он лающим голосом бросил:

— По кортежу президента Кеннеди произведено три выстрела в деловом квартиле Далласа.

В действительности Смит но был таким безупречным репортером, каким он мог показаться в ту минуту. Хотя он превосходно знал различные виды огнестрельного оружия, он думал, что три выстрела на площади были сделаны из автоматического оружия. Поэтому в своих последующих сообщениях он назвал их «очередью». Но несмотря на это, быстрота его реакции была поистине поразительной. Первая «молния» была передана по телетайпу Юнайтед Пресс Интернейшнл в 12. 34, то есть за две минуты до того, как автомобиль президента достиг Парклендского госпиталя. И еще до того, как очевидцы покушения сумели прийти в себя, эта новость уже облетела весь мир. В глазах людей, склонных верить всему, что они слышат и читают, число «три» имеет какую-то особую весомость. Многие из тех, кто находился в момент покушения на площади, думали, что слышали лишь два выстрела, но позднее изменили свои показания.

Из пяти журналистов, находившихся в это время в машине Для прессы, трое — Килдаф, Баскин и Кларк, комментатор «Америкен бродкастинг компани» — могли что-то предпринять лишь после остановки машины. Мерримэн Смит и корреспондент Ассошиэйтед Пресс Джек Белл принадлежали к иной разновидности журналистов. Они работали репортерами телеграфных агентств, и их оперативность измерялась секундами. Смит был первым корреспондентом, передавшим сенсационное сообщение огромной важности. Для него это была самая крупная удача за все годы его журналистской карьеры, и чем дальше он оттягивал разговор Белла с телефонистом Ассошиэйтед Пресс, тем больше было его преимущество. Поэтому он продолжал говорить в микрофон радиотелефона. Он продиктовал одну часть своей информации, затем вторую, третью, четвертую. Возмущенный Белл поднялся со своего места на середине заднего сиденья и потребовал у него микрофон. Но Смит тянул время. Он требовал, чтобы телефонист в Далласе зачитал переданную им новость. Он спорил и доказывал, что провода, под которыми они проезжали, могли создать помехи передаче. Эти хитрости никого не могли обмануть: все сидящие в машине отчетливо слышали хихикающий голос телефониста Юнайтед Пресс Интернейшнл. Связь была отличной. Побагровевший от ярости Белл с отчаянными криками набросился на Смита и попытался силой вырвать у него микрофон, но тот, зажав микрофон между коленями, скорчившись, забился под щиток водителя. Белл без разбора молотил кулаками, попадая по шоферу и сидящему рядом с ним Килдафу.

— Что это за большой дом впереди? — крикнул шоферу Килдаф.

— Парклендский госпиталь, — прокричал тот в ответ. Наконец Мерримэн Смит уступил микрофон Джеку Беллу, но связь тут же оборвалась.

Обложенный кирпичом въезд на территорию госпиталя освещался двумя красными неоновыми надписями: «Только „скорая помощь“» и «Въезд только для санитарных машин». Из трех стоянок для автомашин, откуда производилась выгрузка больных на специальную платформу, занята была лишь первая. Там стояла одна из тех окрашенных в белый цвет машин, которые использовались предприимчивым владельцем Далласского похоронное бюро Верноном Б. О’Нилом в зависимости от обстановки в качестве либо катафалка, либо кареты «скорой помощи». Миновав стоянки, президентская машина развернулась влево и остановилась по диагонали от них, ба к зданию. Остальное пять автомашин резко затормозили и замерли в причудливом беспорядке по всей дуге въезда в госпиталь»

Дверцы автомобилей мгновенно распахнулись. Мерримэн Смит бросился к Клинту Хиллу.

— Ну, как он? — запыхавшись, спросил журналист.

Хилл произнес проклятье и отрывисто бросил:

— Он мертв, Смитти.

Смуглый Смит чем-то напоминал пирата, когда стремглав кинулся внутрь госпиталя. Слева по коридору в окне регистрации несчастных случаев дежурная разбирала квитанции. Смит ворвался в ее комнату и рванул к себе телефонную трубку.

— Как вызвать город? — крикнул он.

— Наберите девятку, — запинаясь, ответила дежурная.

Смит набрал 9, затем номер местного отделения ЮПИ и передал слова Хилла.

В это время корреспонденту Эй-Би-Си Кларку удалось найти телефон в комнате, где хранились запасы крови для переливания, а Белл все еще мотался в поисках третьего аппарата. Однако секунды, за которые дрались телеграфные агентства, уже выросли в минуты, и Ассошиэйтед Пресс безнадежно опаздывало. Белл попытался выяснить что-нибудь у Кена О’Доннела, но тот не мог вымолвить ни слова.

В это время на улице Янгблад с трудом выбрался из машины вице-президента. Джонсон вновь занял место на сиденье. При этом он растирал руки — этот жест был замечен кем-то из стоявших поблизости зевак и послужил впоследствии основанием для слухов о том, что и Джонсон был ранен. Тотчас же пять агентов окружили его плотным кольцом и увели. Эти агенты были как бы основой будущей охраны Белого дома. На какое-то время жена Джонсона осталась без охраны. Она пошептала вслед за мужем. Поднявшись на крыльцо, она попыталась разглядеть в промежутках между головами людей, отделявших ее от «линкольна», что происходит в машине Кеннеди. В поле ее зрения промелькнуло что-то розовое, изящно склонявшееся в одну сторону. Это был первый взгляд, который Леди Бэрд в ее новом качестве тридцать второй первой леди Америки бросила на свою предшественницу. Она поспешила внутрь.

Все остальные столпились вокруг машины президента, точнее говоря, все, кроне санитаров ни одного служителя госпталя не было и в помине. Келлерман, Соррелз и Лоусон в ужасе взглянули друг на друга.

— Срочно сюда пару носилок! — крикнул изо всех сил Рой.

Никто не откликнулся на этот зов. Госпиталь точно вымер.

Задержка в уведомлении госпиталя по радио (а это было вызвано временной неисправностью микрофона дежурного по далласской полиции) не могла уже сказаться на земных муках Джона Кеннеди. Если бы его раны были менее тяжелыми, то, несомненно, задержка с уведомлением госпиталя явилась бы предметом самого серьезного расследования. В атом случае занялись бы и выяснением причин, которые привели к тому, что личный врач президента д-р Беркли оказался в самом конце президентского кортежа.

Однако ничто уже не могло спасти главу государства — он был мертв целых шесть минут. Даже если бы Беркли был наготове — в халате и хирургической маске — и имел под рукой весь персонал Парклендского госпиталя, даже в этом случав он ничем не мог бы помочь своему президенту после 12. 30. Более того, если бы жертвой был не, президент Соединенных Штатов Америки, а простой смертный, то любой врач после первого же осмотра констатировал бы, что он «скончался в пути». У Кеннеди не было дыхания. Его зрачки были расширены и неподвижны. Пуля разворотила его мозг»

Но вопреки всему его жена все так же бережно поддерживала его тело, и из груди ее вырывались сдавленные рыдания.

Лоусон стремительно вбежал в госпиталь, а Пауэрс и О’Доннел большими прыжками ринулись к машине президента. На бегу Пауэрс слышал, как Эмори Робертс крикнул ему, чтобы он остановился, но не обратил на это внимания. Каждая секунда, казалось ему, могла спасти жизнь президента. Он с силой рванул на себя правую дверцу «линкольна», страстно желая лишь одного — услышать хорошо знакомый голое, который оказал бы ему: «Все в порядке, со мной ничего не случилось».

Ведь ему и президенту многое пришлось пережать вместе. Случалось всякое. Были и очень трудные, критические ситуации, И все кончалось хорошо, «И на этот раз все будет в порядке, — лихорадочно думал Пауэрс, — обязательно будет в порядке. Ничего непоправимого не может произойти!» Затем он увидел остекленевшие глаза и понял, что непоправимое все же произошло.

— О бог мой, господин президент! — воскликнул он и зарыдал.

О’Доннел застыл у левого крыла машины. Он стоял выпрямившись, напряженный до предела. Казалось, что это не человек, а фигура, высеченная из камня. Вытянув руки по швам, он стоял, как солдат по стойке «смирно».

Эмори Роберте, желая убедиться в том, что Кеннеди действительно мертв, отстранил Пауэрса и бросился к борту машины.

— Встаньте, — сказал он Жаклин Кеннеди. Ответа не последовало — слышались лишь еле уловимые стенания. Робертсу не было видно лица президента. Он приподнял руку Жаклин, пристально вгляделся в лицо Джона Кеннеди и тут же опустил ее руку. Повернувшись, он бросил повелительно, хотя и обращался к своему непосредственному начальнику Келлерману:

— Оставайтесь с Кеннеди. Я иду к Джонсону! — и пошел вслед за Леди Бэрд.

В это время Грир помогал Лоусону расставить две пары носилок в ряд у дверцы «линкольна». Супруги Кеннеди и Коннэли находились в прежнем положении, как персонажи какой-то кошмарной сцены. Все остальные стояли вокруг, нетвердо держась на ногах, словно тоже были жертвами несчастного случая. Шок и полное неведение лишили их способности действовав всего лишь семь ми-нут назад мчались они на праздничный обед. Сейчас они беспорядочно толпились около подъезда какого-то госпиталя. Почти никто из ник не знал, кого ранили и насколько тяжело. Один из этих зрителей, увидев кровь на платье Жаклин Кеннеди, закричал:

— Бог мой, они подстрелили Джекки!

Эти слова быстро достигли ушей пациентов в госпитале. Ярборо и Килдаф одновременно заметили застывшие сгустки крови на лице Коннэли и решили, что это результат его ранения и что пуля попала ему в лоб. Лицо Коннэли приобрело пепельный оттопок, и каждый из них пришел к заключении), что он мертв.

Однако именно в этот момент губернатор штата Техас Коннэли, несколько минут назад примирявшийся с мыслью, что он вот-вот умрет, начал постепенно приходить в сознание. Его привел в чувство толчок при резком торможении автомобиля. Веки его дрогнули и приоткрылись, Он понимал, что вокруг машины происходит какое-то движение, и ему пришла в голову мысль, занимавшая в эту минуту многих: что вынести из машины тело президента можно будет лишь после того, как будут открыты откидные сиденья. Он попытался приподняться. Его жена не поняла, в чем дело, и силой удержала его.

Наконец-то появились санитары. Они подошли к борту машины с той стороны, где сидела Нелли, и, наклонившись над ней, начали вытаскивать Коннэли за плечи, в то время как Пауэрс, стараясь сдержать душившие ого рыдания, поддерживал с другой стороны ого ноги. Вся эта операция была проведена легко и быстро. Состояние Коннэли было на самом деле не столь уж тяжелым, как это думали вначале. Его тело не было расслабленным, он даже напрягал мускулы, пытаясь помочь санитарам. Его положили на первые носилки и внесли в госпиталь. Шатаясь и спотыкаясь, Нелли побежала за носилками.

Наступила очередь президента. Жаклин Кеннеди как бы застыла. Казалось, сидя в открытой машине под перекрестным огнем взглядов, она должна была чувствовать себя беспомощной и беззащитной. Но она мужественно боролась за то, чтобы сохранить свой небольшой мирок, в котором были только двое — она и президент. Низко склонив голову, она продолжала поддерживать тело супруга. Ослабить объятия, опустить его хотя бы на мгновение означало вновь открыть для чужих любопытных взоров ужасную картину изуродованной головы мужа. Сама эта мысль была для нее невыносима. Стараясь не смотреть на лица людей, плотным кольцом окружавших машину, Жаклин склонялась все ниже и ниже, прижимая к груди окровавленную голову супруга. Наступила короткая напряженная пауза. Стоявшие поблизости слышали только тихие прерывистые всхлипывания.

Клинт Хилл и Рой Келлерман поднялись на подножку позади багажника. Хилл стал за спиной Жаклин.

— Пожалуйста, госпожа Кеннеди, — сказал он.

Хилл коснулся плеча Жаклин и почувствовал как оно судорожно вздрагивает. Прошло четыре секунды, пять… Ральф Ярборо смутно догадывался, в чем дело. Правда, это были только интуитивные догадки, так как он не видел самой раны. Но он чувствовал, что Жаклин преисполнена решимости скрыть свое горе от жадных взоров зевак. Сам сенатор Ярборо был частью этой толпы, и вместе с другими он глазея, стараясь ничего не пропустить, Он понимал это, но не смотреть было свыше его сил. Восхищение перед ее стойкостью, перед тем, как она бросала вызов обнаженному любопытству толпы, в том числе его собственному, все же взяло верх: он непроизвольно сделал шаг назад, увидев, как Жаклин, подавив рыдание, вдруг выпрямилась. Голова ее была гордо поднята, а лицо напоминало застывшую маску. Но она по-прежнему была недвижима.

— Пожалуйста, — снова выдавил из себя Хилл. — Мы должны отнести президента к врачу.

Почти беззвучно она простонала в ответ:

— Я не отдам его, Хилл![57]

— Но мы должны отнести его в госпиталь, госпожа Кеннеди.

— Нет, Хилл! Вы знаете, что он умер. Оставьте меня о ним.

Внезапно Хилл понял, что так тревожило ее. Он был единственным, кто мог понять это, так как в те немногие секунды после первого выстрела видел собственными глазами незабываемую сцену на заднем сиденье «линкольна».

Мгновенно сорвав с себя пиджак, Хилл положил его на колени Жаклин. Нежными, осторожными движениями она обернула им израненную голову президента, в то время как Клинт, Рой, Дэйв, Грир и Лоусон принялись переносить тело на вторые носилки. Внезапно Жаклин снова охватил панический страх — они слишком торопились, и пиджак начал оползать на землю. Она быстро скользнула в их сторону по пропитанному кровью сиденью и успела подхватить пиджак. И все время, пока они с трудом поднимали непослушное, бездыханное тело, она побелевшими от напряжения пальцами прижимала пиджак к затылку мужа. Лишь с большим трудом удалось перенести президента. В отличие от Коннэли, его тело обмякло, вое мышцы были расслаблены. И сенатор Ярборо, как бывший юрист, сразу же узнал зловещие признаки. В ужасе он подумал, что нога Президента болтаются, как у мертвеца.

Но вот президента положили на каталку и быстро повезли в здание госпиталя через створчатые двери о надписью: «Посторонним лицам вход воспрещен». За этими дверьми находился совершенно ивой мир. В него никогда не проникали лучи солнца, и воздух был заражен миазмами. Стены коридора были выложены изразцовыми плитками удручающего бежевого цвета, а пол устлан потертым бурым линолеумом. По обе стороны коридора, словно в лабиринте, были бесчисленные клетушки, где размещались педиатры, терапевты, гинекологи, рентгенологи и приемный покой. Наконец они добрались до хирургического отделения. Белые занавески делили помещение на небольшие кабины. Последний поворот, и они оказались в узком проходе, который по ширине был не больше кузова президентского «линкольна». Слева была палата № 2 для травматических ранений. Оттуда доносились стоны Джона Коннэли. В дверях с опухшим от слез лицом безмолвно стояла его жена Нелли. Она отвела глаза. Президента вкатили в дверь направо, в палату № 1. При входе кто-то удержал Жаклин за руку, и только здесь, на пороге палаты, она выпустила из судорожно сжатых пальцев полы пиджака, которыми была покрыта голова президента, и отступила назад. Так началось ее преисполненное безнадежного отчаяния бдение.

У различных людей горе проявляется по-разному. Одни (а к их числу обычно принадлежат люди, способные на наиболее глубокие чувства) страдают молча — миру не видны их слезы. Специальный помощник президента Кен О’Доннел, несомненно, относился к этой категории. Внешне он производил впечатление человека, неожиданно утратившего и слух и дар речи. Пожалуй, из всех, кто был в эти минуты в госпитале, одна Жаклин страдала больше, чем он. Горе заставило его полностью замкнуться в себе. Кен никогда не отличался разговорчивостью, а теперь он попросту впал в состояние полной отрешенности от окружающего мира. Этот смуглый приземистый мужчина бесцельно бродил взад и вперед между палатой № 1 и столом дежурной медсестры. На его лице застыло какое-то странное выражение. Он походил на человека, которого неожиданно оглушили ударом молота по голове. Ему задавали вопросы — он молчал. Правда, никто этому не удивлялся, так как Кен всегда был резок и немногословен с людьми. Погруженные в свои собственные переживания, окружающие не замечали глубокой перемены, которая произошла в О’Доннеле. Он был самым верным вассалом. Лишившись своего сюзерена, он чувствовал себя страшно одиноким и беспомощным.

Дэйв Пауэрс наскоро записал в эти минуты три строчки:

«12.35. Бегом отвез президента на каталке в палату срочной хирургии № 1 (10X5 футов). Джекки бежала рядом с каталкой, ухватившись за нее».

Ральф Ярборо впитал с молоком матери цветистую риторику южных штатов. Мысли его обретали форму пышных сентенций. В его устах они были столь же естественны, как безмолвная скорбь О’Доннела.

Когда впервые после происшествия репортеры стали одолевать его вопросами, он отвечал, с трудом выдавливая из себя обрывки фраз.

— Господа, — начал он, — мы были свидетелями ужасного преступления. — В этом месте он задохнулся и, отвернувшись, чтобы собраться с силами, прошептал: — Бурные волны поглотили Экскалибур[34]…

Однако для большинства события развивались слишком стремительно, и реакция наступила у них гораздо позже. Начальник Парклендского госпиталя Джек Прайс привык к человеческим страданиям. Будучи к тому же приверженцем консервативного крыла республиканской партии, он отнюдь не был загипнотизирован ореолом славы Кеннеди. Однако даже он не мог понять, что существует какая-то связь между кровавой трагедией, разыгравшейся в операционных его госпиталя, и тем безупречно чистым институтом, каким до этого момента была в его глазах должность президента Америки. Джек Прайс помогал оказывать первую помощь Коннэли. Сейчас Прайс стоял в коридоре и пытался навести порядок среди персонала госпиталя. Неожиданно мимо него стремительно пронеслась каталка с еще одним пациентом, на груди которого покоился букет роз. Каталка была привычным зрелищем для Прайса, и он не придал ей особого значения. Не привлекла его внимания и личность пациента, так как голова пострадавшего была закутана в пиджак. Кто-то простонал:

— О боже, они застрелили президента Кеннеди!

Но и эти слова не дошли до сознания Прайса. Он просто не был в состоянии понять, что же, собственно, произошло. Затем он заметил, что за носилками бежит какая-то девушка. Прайс сразу узнал ее по фотографиям, и, когда ее сжавшаяся в комок фигурка кинулась к дверям, ведущим в хирургическое отделение, он поспешно обернулся и посмотрел ей вслед. Несомненно, произошло что-то из ряда вон выходящее. На всех фотографиях она была безупречно одета, а сейчас бежала в грязном, покрытом пятнами платье, с растрепанными волосами. Прайс совсем не мог понять, каким образом она умудрилась залить густым слоем красной краски свои чулки.

Парклендский госпиталь еще не пришел в себя от первого нашествия, как со стороны Торгового центра нахлынула вторая, еще более мощная волна пришельцев.

Первая машина с членами конгресса развернулась и подлетела к госпиталю с такой быстротой, что выскочивший из нее Генри Гонзалес застал тот момент, когда тело президента выносили из «линкольна».

Последними о несчастье узнали седоки злополучного автобуса для «Весьма важных лиц». Им было сказано следовать прямо к черному входу Торгового центра.

Внезапно д-р Беркли почувствовал, что случилось что-то ужасное. Сама атмосфера была зловещей. Какие-то незнакомые люди ходили вокруг. Безудержно рыдая, корреспондент «Нью-Йорк геральд трибюн» Даг Кайкер выкрикивал:

— Ах, эти распроклятые сукины сыны!

Д-р Беркли, за которым неотступно следовал помощник главного фармацевта, остановил агента охраны Бергера, собиравшегося уехать на полицейской машине. Они вместе помчались вдоль бульвара Гарри Хайнса.

Всего через несколько минут после того, как президента внесли в отделение «скорой помощи» госпиталя, д-р Беркли подъезд к этим же дверям.

Территория Парклендского госпиталя все больше напоминала свалку старых автомашин. Все подъездные дороги и лужайки были буквально усеяны машинами без седоков, некоторые с работающими моторами, почти все с настежь распахнутыми дверцами. Все машины стояли кое-как, в причудливом беспорядке.

В самом госпитале, в отделении «скорой помощи», царил полный хаос.

Если пренебречь чисто внешней стороной дела, то именно городские госпитали в большей степени, чем другие общественные учреждения, приспособлены к тому, чтобы успешно справляться с подобного рода паническими ситуациями. Однако вряд ли другое медицинское учреждение в мире смогло бы удовлетворительно выдержать это испытание. Госпиталь заполнили полчища посторонних лиц высокого ранга — в результате чего не могло быть и речи о какой-нибудь дисциплине.

Наиболее послушной, как это ни странно, оказалась группа представителей прессы. Их появление в госпитале до смерти напугало Джека Прайса. По его указанию Стив Ландрегэн, сотрудник госпиталя, занимавшийся вопросами информации, отвел их в комнаты для занятий №101—102 в другом крыле госпиталя. Здесь большинство журналистов и пребывало в терпеливом ожидании официальных новостей. Работники прессы отнюдь не шли на какое-то самопожертвование. У них было соглашение о получении информации о поездке президента, и они авали по собственному опыту, что если они все вместе дождутся секретаря президента по вопросам печати, то никто из них не будет в обиде.

Гораздо больше хлопот начальнику госпиталя Прайсу причинял его собственный персонал. Он умолял их вернуться в палаты. Они возражали, и не без основания, что не могут уйти, так как без них нельзя будет справиться с пациентами. Ходячие больные протискивались в каждую щель, и никакие уговоры не могли заставить их вернуться в палаты. Один больной, обращаясь к медсестре, изрек:

— Президент умер, так почему же нельзя на него посмотреть? Ведь мертвому это безразлично.

Не подумав, медсестра сказала, что надо уважать горе Жаклин Кеннеди.

— Как, Джекки здесь? — завопил больной. — Где она?

Его удалось увести только силой.

В сложившейся ситуации секретная служба обязана была без промедления создать настоящий кордон вокруг госпиталя. Однако происшедшая катастрофа неожиданно обнаружила один ранее скрытый порок — преданность отдельных агентов охраны конкретному человеку, а не должности. Пока у власти был Кеннеди, вся система управления работала безотказно. Сейчас весь прежний порядок был безнадежно нарушен. Теоретически начальником охраны продолжал оставаться Рой Келлерман. Однако Эмори Робертс уже один раз дал понять, что не признает «го старшинства. Поэтому сейчас, когда Рой приказал всем агентам из машины „хавбек“ охранять входы в госпиталь, никто даже не потрудился сообщить ему, что его приказание не может быть выполнено, так как Роберте уже поставил перед ними иную задачу.

Большинство агентов вообще ничего не докладывало ему, что, впрочем, было не так уж плохо, поскольку любая стычка Келлермана и Робертса в эту минуту только завела бы в тупик.

Поскольку президенты сами подбирают начальников для своей личной охраны и Келлерман был не известен Линдону Джонсону, то судьба Келлермана тем самым была предрешена. Но было неясно, кто же все-таки станет его преемником. Сейчас Джонсона охранял Робертс. Однако до него этим занимался Янгблад. К тому же Янгблад был личным протеже Джонсона. Таким образом, секретная служба, которая должна была бы являть собой символ преемственности, пребывала в состоянии полного разлада.

По существу, у агентов охраны, как и у других членов президентской группы, не было высшего начальника, и они были столь же ошеломлены случившимся, как и все остальные. Меньшинство продолжало охранять Кеннеди (Келлерман, Хилл), остальные (Янгблад, Робертс, Джонс) перешли в охрану Джонсона. Почти все исходили из личной привязанности. Никакого осмысленного плана, никакой продуманной системы не существовало. Неизбежным следствием всего этого была анархия. В этом отношении весьма поучительны наблюдения сиделки госпиталя Ширли Рэндал. Она вспоминает, как через несколько секунд после того, как стрелки часов достигли 12.35; ее окружили какие-то незнакомцы, которые «ворвались с огромными пистолетами в руках». Она сначала решила, что попала в руки «каких-то уголовников».Общая напряженная атмосфера усугублялась еще и тем, что система телефонной связи госпиталя была не в состоянии справиться с обрушившимся на нее потоком вызовов. Госпитальные телефонистки очень скоро обнаружили, что все их внешние линии заняты — по всей вероятности, людьми, которые, набирая 9, пытались соединиться с городом.

Наступил момент, когда все 12 сигнальных ламп зажглись одновременно на щите телефонного коммутатора, сигнализируя о полной перегрузке. Можно было подумать, что потребность в связи настолько превзошла имеющиеся возможности, что отделение «скорой помощи» могло оказаться совершенно отрезанным от внешнего мира. Однако этого не случилось. Даже в течение первого получаса, когда напряжение достигло своей наивысшей точки, лица, сопровождавшие президента, многократно звонили в Вашингтон и другие города. Бесперебойно действовал телефон, находившийся на посту дежурной сестры, — место, превращенное секретной службой в командный пункт. Верховной власти ни на минуту не угрожала изоляция.

Оставив тело президента на каталке в палате № 1, Келлерман, Хилл и Лоусон поспешили в кабину дежурного врача, огороженную стеклянной перегородкой, — помещение, находившееся как раз напротив того места, где ожидала Жаклин Кеннеди. Дежурный санитар помог Келлерману соединиться с городом. Рой спросил у Лоусона номер телефона правительственного пункта связи в Далласе.

— Риверсайд 1-3421, — ответил Лоусон. Хилл тут же набрал нужный номер. Келлерман назвал себя телефонистке и сказал:

— Немедленно соедините меня с Вашингтоном! Не занимайте эту линию и не разъединяйте нас.

Дежурный телефонист Белого дома соединил Келлермана с коммутатором, находящимся в восточном крыле. К телефону подошел начальник группы агентов секретной службы Джерри Бен.

— Сверьте часы, — сказал ему Рой. — Сейчас у нас 12. 40. (Часы Бена показывали 12. 39 по восточному стандартному времени, то есть отставали на одну минуту. — У. М. ) Мы находимся в Парклендском госпитале, — продолжал Рой. — В него стреляли. Ошеломленный Бен спросил:

— О чем вы говорите?

— Его ранили, — сказал Рой. — Он еще жив и находится в операционной «скорой помощи». Он и губернатор Коннэли — оба ранены выстрелами из ружья. Не вешайте трубку! Мы должны все время поддерживать связь. Я буду держать вас в курсе событий.

Связь непрерывно поддерживалась даже после того, как Бен сошел вниз, в кабинет специального помощника президента по административным вопросам Джека Макналли. Так начались бесконечные переговоры, которые продолжались вплоть до понедельника и велись сначала из помещений в восточном, а затем в западном крыле Белого дома. На одном конце провода был Бен с бледным как мел лицом, на другом — Келлерман и оставшиеся с ним агенты охраны Кеннеди. Узел связи Белого дома мог в любое время подключить к этим переговорам другие телефоны. Так, в одну из пауз, когда Клинт Хилл слышал в телефонной трубке, как учащенное дыхание Бена становилось все более прерывистым, он услышал щелчок, за которым последовал знакомый ему женский голос, произнесший:

— Одну минуту.

Это был голос Этель, жены Роберта Кеннеди. Через несколько мгновений к телефону подошел ее муж, который потребовал, чтобы ему сообщили все подробности. Это вторжение было столь неожиданным, а голос министра юстиции столь походил на голос президента, что Клинт от волнения еле устоял на ногах. Уже позднее в комнату вошел адъютант Кеннеди генерал Годфри Макхью и попросил соединить его с дежурным по оперативному отделу Белого дома.

— Хорошо, только не вешайте трубку после того, как переговорите, — предупредил ого Келлерман.

Однако Годфри по рассеянности все же повесил трубку. Но когда Рой тут же ее схватил, оказалось, что связь не была прервана: связисты Белого дома молчаливо выполняли свою работу и следили за каждым словом. К сожалению, эта поистине самоотверженная работа связистов не получила должной оценки. А в Парклендском госпитале телефонистки усилиями всего лишь одного человека совершенно незаметно для них были устранены от управления связью. У старшего уоррент-офицера Арта Бейлса не было времени объяснять, что он делает и с какой целью. Он Примчался в госпиталь с наскоро собранным отрядом полицейских на Торгового центра. Подбежав к ближайшему телефонному аппарату, он начал набирать девятку и как только ему удалось соединиться с городом, связался через коммутатор в далласском отеле «Шератон» с узлом связи Белого дома. После этого он передал телефонную трубку полицейскому, приказав ему охранять ее, и помчался дальше к другому телефону, чтобы проделать то же самое. Бейлс заручился помощью начальника связи Белого дома полковника Джорджа Макналли и представителя «Америкен телеграф энд телефон компани» Джека Дойля, обеспечивавшего связь по всем ее линиям во время поездки президента в Техас. Оба находились на аэродроме Лав Филд. С аэродрома в госпиталь мчались техники-связисты на подмогу Арту Бейлсу. Они должны были сменить полицейских и установить второй коммутатор, подвести три дополнительных временных кабеля местной связи и четыре новых кабеля для междугородных переговоров. Благодаря искусству «Америкен телеграф энд телефон компани» Дойлю удалось избежать перегрузки каналов связи между Далласом и Вашингтоном и установить связь Парклендского госпиталя со сторицей США окольным путем — через Чикаго я Лос-Анджелес. Бейлс знал о всех этих срочных мерах. Более того, он помнил, что в крайнем случае, если эти чрезвычайные Меры вдруг окажутся недостаточными, у него еще есть в запасе средства связи, установленные на четырех автомашинах президентского кортежа! «линкольне», «хавбеке», автомобиле для прессы и автомашине связистов. Их радиопередатчики могли обеспечить связь с Белым домом. Поэтому утверждения, что Парклендский госпиталь не имел связи с Вашингтоном, лишены основания. Телефонный «кризис» существовал лишь в воображении некоторых лиц. Справедливости ради надо признать, что при определенных обстоятельствах люди придают больше внимания внешним признакам, чем реальному положению вещей.

Госпитальные телефонистки в глава не видели Бейлса. Они не могли предполагать, что незаметно для них связь перешла в руки других людей. Они не могли знать, что за кажущимся хаосом скрывалась разумная система. Они видели лишь, что их окружал бедлам к беспорядок, Одна за одной таинственно умолкали линии, по которым они могли вызвать город, и в то же время неумолкавший трезвон телефонов вырос до пределов какого-то многоголосого кошмара. Сообщения агентства Юнайтед Пресс Интернейшнл уже оказали свое воздействие. В течение последующих двух часов телефонистка Филлис Бартлет отвечала на звонки из Англии, Канады, Австралии, Венесуэлы, Франции, Мексики. В своем журнале она сделала запись:

«Все международные телефонные разговоры стали срочными, а все абоненты превратились в важных персон, требующих соединить их вне всякой очереди».

В этот первый час после выстрелов в Далласе истерик достигла размеров, какие трудно было себе представить. Позднее многие, пытаясь восстановить в памяти свое поведение в эти минуты и вспомнить, как они должны были себя вести, признавали, что они были крайне взволнованы, но не теряли над собой контроля. Факты более нелицеприятны. Контроля почти никакого не было, зато в поведении людей имелось много отклонений, лишенных какого-либо смысла. И для подтверждения этого совсем не требуется приводить какие-либо анонимные телефонные звонки»

Поведение людей, находившихся в отделении «скорой помощи» Парклендского госпиталя, является красноречивым свидетельством царившей в то время истерии. Все они были людьми незаурядными, каждому пришлось побывать в трудных переделках. И все же, почти без исключения, их поведение в тот час показалось бы более «сем странным в любой другой день. Странности в их поведения, разумеется, не дают повода для насмешек, но привести некоторые примеры все же полезно, так как иначе совершенно невозможно восстановить общую обстановку, в которой все это происходило. Если кто-либо пожелает сейчас дать оценку поведению отдельных лиц, то он должен постоянно помнить о том, что в каждом отдельном случае, несмотря на специфические черты, действия были настолько характерными, настолько сходными, что на какой-то короткий промежуток времени сами отклонения от норны стали своего рода нормой.

Даже в тех редких случаях, когда дело обстояло по-иному, окружающим казалось, что в общем-то все ведут себя одинаково. Возьмем Теда Клифтона, генерала, ветерана войны, старшего военного адъютанта президента. Из всех присутствующих в госпитале именно Клифтон должен был быстрее других вспомнить о возможности использования военных связистов. Однако ему почему-то казалось, что средства военной связи не могут быть оперативно введены в действие, и он, предъявив свое удостоверение телефонистке Парклендского госпиталя, поручил ей срочно соединить его г Белым домом. Каким-то чудом ему удалось связаться с дежурным Национального командного пункта и дать ему необходимые указания, а затем переключиться на телефон оперативного отдела Белого дома, чтобы узнать последние новости сотрудников разведывательной службы. Следующий телефонный звонок был сделан им позднее, уже в присутствии второго военного адъютанта президента генерала Годфри Макхью, который, по-видимому, ничего не знал о первом звонке. Клифтон позвонил к себе в кабинет и сперва попросил подошедшего офицера передать его супруге и женам О’Доннела и других сопровождавших президента сотрудников Белого дома, что мужья их целы и невредимы, и только после этот поинтересовался данными разведки. Такой порядок беседы показался Макхью несколько необычным, однако и он не придал этому особого значения. Макхью, как старый холостяк, не усмотрел ничего из ряда вон выходящего в этом проявлении супружеской заботливости в столь напряженный момент.

Или возьмем, к примеру, Клинта Хилла, человека, только что продемонстрировавшего на Элм-стрит редкостную находчивость и присутствие духа. Во время безуспешных блужданий по хирургическому отделению его вдруг осенило что на нем нет пиджака. Столь же внезапно он решил, что вопрос о его внешнем виде имеет огромное значение. Он тут же подошел к начальнику отдела информации госпиталя Стиву Ландрегану, который был примерно его роста, и попросил одолжить ему пиджак. И Ландреган без звука отдал ему свой пиджак, хотя в душе не без основания подумал, не все ли равно, кто как одет в такие минуты.

Подобно Клинту Хиллу, Дэйв Пауэрс также был озабочен своим внешним видом. Выходя из палаты № 1, куда внесли каталку с телом президента, он заметил пятна крови на своем рукаве. Он вспомнил, как говорил своей жене о том, что, путешествуя с президентом, не стоит обращать особого внимания на свою одежду, так как все равно все будут смотреть только на президента.

Сейчас он был одет в дешевый костюм коричневого цвета и испытывал определенное удовлетворение при мысли о том, что запачкан недорогой костюм, который легко можно заменить другим.

Вход в палату № 1 охранял сержант местной полиции Боб Даггер с мрачным, почти яростным выражением лица. Огромный верзила, в очках, с мясистыми крупными чертами лица и пронизывающим взглядом, он показался Жаклин отталкивающим. Ей и в голову не могло прийти, что в это время его грызла одна забота: автомобиль, в котором он примчался в госпиталь. Эта машина принадлежала заместителю начальника далласской полиции Батчелору. Даггер стоял у Торгового центра, когда стало известно о ранении президента. Он не успел предупредить Батчелора и, вскочив в его машину, приехал в Парклендский госпиталь. Теперь его обуревали тысячи сомнений: что подумает его начальник? не решит ли он, что автомобиль похитили? не заявит ли в полицию о краже? не обвинит ли его, Даггера, в краже? В глазах Даггера все это вырастало в серьезную проблему. Виду сержанта был весьма свирепый. Жаклин Кеннеди, украдкой наблюдавшая за ним, старалась определить, как он относится к покушению на президента и не приверженец ли он ультраправого Общества Джона Берча.

В то же время поведение людей, оказавшихся в совершенно аналогичных условиях, отличалось самым невероятным образом. Жаклин Кеннеди и Нелли Коннэли стояли буквально в двух шагах друг от друга, ожидая известий о состоянии их тяжело раненных мужей, и обе знали, что раны президента смертельны. И если в таких условиях вообще могла идти речь о каком-то этикете, то супруге губернатора, несомненно, надлежало натворить первой. Однако она этого не сделала. Жаклин первой обратилась к ней и тихо осведомилась о состоянии Коннэли. Вначале Нелли ничего не ответила. Обратившаяся к ней женщина показалась ей незнакомой, затем она отрывисто сказала:

— Он выживет. — И это было все.

Сенатор Ральф Ярборо внезапно начал истерически кричать и никак не мог остановиться. Его отвели в кабинет заведующего лабораторией переливания крови. Он не переставая вопил срывающимся голосом:

— Он умер! Какой ужас! Какой ужас!..

Мэр города Далласа Кэйбелл, наоборот, не произносил ни слова: подобно О’Доннелу он замкнулся в себе, а в тех случаях, когда обстоятельства вынуждали его сказать что-то, он отказывался призвать реальность случившегося. Стоявшие рядом с ним слышали, как он шепотом произносил:

— Нет, этого не было!

Корреспондент журнала «Таймс» Хью Сайди с каким-то остервенением все записывал. Позднее он сам не сумел разобрать даже половины своих записей.

Боб Баскин попросту уехал в деловую часть Далласа и зашел в редакцию своей «Морнинг ньюс», чтобы поговорить с друзьями и узнать, не произошло ли чего-нибудь нового в мире.

Отсутствие надлежащей охраны позволило посторонним беспрепятственно проникать в госпиталь. К счастью, лабиринт госпитальных коридоров сам по себе надлежаще защищал Линдона Джонсона от посторонних взоров. Он был упрятан в самом центре здания, в недрах отделения перевязок. Его так запрятали, что, когда наступило время отъезда из госпиталя, потребовался специальный проводник, чтобы вывести его наружу.

Для деятельных людей пассивность в эти минуты была совершенно невыносимой. Поэтому сгрудившиеся в госпитале люди отдавали какие-то бессмысленные приказы, заказывали или пытались заказать абсолютно ненужные междугородные телефонные переговоры, кричали (как это делал Ярборо) или покидали свой пост (Баскин). А в тех случаях, когда нельзя было найти оправдания для тех или иных действий, они тут же изобретались и принимались за чистую монету.

Эпидемия безрассудства охватила не только ближайшее окружение президента. Она распространилась и на медицинский персонал госпиталя. В отделении «скорой помощи» зазвонил телефон. К телефону подошла старшая медицинская сестра Дорис Нельсон, которая тут же продемонстрировала, что и у нее отсутствует иммунитет против Этой эпидемии. Она с удивлением выслушала, как один из терапевтов госпиталя спросил, что ей надо. Она ответила: — Ранен президент.

— Да, — нетерпеливо сказал врач, — ну, что еще нового?

Губернатор Коннэли почувствовал, что кто-то трогает его одежду. Затем он услышал чей-то голос; — Я снял с него пиджак и рубашку, В ответ кто-то пробормотал:

— Никак не справлюсь с брюками.

Последовало несколько болезненных рывков. В отчаянии Коннэли простонал;

— Разрежьте их!

Наступило молчание. Сам того не сознавая, губернатор только что напомнил врачам о хорошо им известном и практикуемом в госпитале порядке раздевания тяжелораненых пациентов.

Наиболее далекими от реальности оказались работника канцелярии госпиталя. Им прочно вбили в голову, что при любых обстоятельствах главное — это бумага. Привычный ритуал бюрократического оформления был для них желанным убежищем, где можно было укрыться от окружающего хаоса.

Имя «Кеннеди, Джон Ф. » было пунктуально занесено в журнал с пометкой о времени поступления — 12. 38. Не менее скрупулезно было установлено, что пациент мужского пола, белый. Ему был присвоен номер для жертв несчастных случаев 24740. В графе «основные жалобы» было написано «ОР» — «Огнестрельное ранение». У «Коннэли, Джона» за № 24743 была аналогичная жалоба. Его имя было зарегистрировано тремя строчками ниже имени президента, после белой пациентки с кровотечением изо рта и цветной женщины с жалобами на боли в брюшной полости. (В действительности, как известно, губернатор поступил в госпиталь ранее всех остальных. ) Такая неразбериха продолжалась весь остаток дня. Разъяренный начальник госпиталя Прайс пригрозил уволить одного из самых ревностных регистраторов. Но даже эта угроза не помогла: все заносилось в бесконечные анкеты и раскладывалось по полочкам бесчисленных карточек. Исключений не допускалось.

Лэрри О’Брайен вбежал в госпиталь вместе с конгрессменами Альбертом Томасом и Джеком Бруксом. Где-то по пути к хирургическому отделению он ошибся и повернул не в ту сторону. Перед ним была стойка, за которой высилась дама в очках.

— Минуточку, — сказала она безапелляционным тоном и протянула ему чистый бланк и ручку. В полном замешательстве он послушно стал выписывать на регистрационном бланке печатными буквами «О’Брайен, Лоренс Ф. ». Затем он остановился, как будто его поразила молния: тут только он понял весь идиотизм своего поведения. Бросив ручку и бланк, он помчался по незнакомым коридорам, разыскивая своего президента.

Тело Джона Кеннеди покоилось в самом центре смятения, охватившего людей. Между ним и внешним миром появилась, словно непроницаемая стена, ответственность тех, кто находился в палате № 1. Здесь, в этой комнате, не было нужды в мнимой ответственности. Собравшиеся здесь мужчины и женщины знали цену каждой секунды, а привычное чувство дисциплины накладывало на их действия отпечаток размеренности и даже своеобразного спокойствия. Руки людей механически подавали инструменты, поворачивали рукоятки аппаратов. Пальцы в резиновых перчатках тянулись, схватывали, сжимались, бесшумно подчиняясь одним им известному ритму. Это была хорошо знакомая ее участникам битва. Они сражались с помощью испытанного оружия, используя все известные приемы. Они продолжали сражаться даже после того, как им стало ясно, что битва безнадежно проиграна.

Да, ее исход был предрешен! Рана на шее (а в те мгновения врачи, у которых не было временя перевернуть тело, были убеждены, что именно здесь пуля впилась в тело) была небольшой и мало кровоточила. Неизмеримо серьезнее обстояло дело с ранением черепа. Именно оно было источником обильного кровотечения, начавшегося еще на Элм-стрит и непрерывно продолжавшегося во время пути в госпиталь, погрузки на носилки и на всем протяжении коридора, ведущего в палату. И даже здесь, в палате, не удавалось его остановить. Старшая сестра Дорис Нельсон была в крови. Каждый, кто находился вблизи от пациента, был залит его кровью. Казалось, к этому времени в сосудах Кеннеди не должно было остаться ни капля крови. Однако его могучее сердце продолжало биться. Почти полтора литра алой жидкости залили алюминиевую каталку, простыни, пол и стоны.

Другая старшая хирургическая сестра, Диана Боурин, и медсестра Маргарита Хинчклиф быстро раздели президента, оставив на нем лишь трусы и медицинский корсет, поддерживающий больной позвоночник. Затем они сложили его вещи на полку в углу палаты. Большое полуобнаженное тело Кеннеди было лишено каких-либо внешних повреждений. Он лежал на спине на подстилке из черной кожи. Широко раскрытые глаза разошлись и невидящим взором как бы уставились в одинокую лампу, ярко светящуюся на потолке. Первым в палату вошел дежурный врач Чарлз Каррико, молодой хирург-ординатор, лет двадцати с небольшим. Быстро осмотрев президента, он установил, что пульса нет и кровяное давление упало до нуля. Однако в теле Кеннеди все еще теплилась жизнь. Еще можно было видеть медленные, агональные дыхательные движения и ощущать редкие удары сердца. Каррико приступил к оказанию неотложной помощи. Он ввел раненому через рот трубку для очистки дыхательных путей. Затем с помощью катетера начали вливание раствора Рингера с лактатом — особый тип физиологического раствора. Тихим голосом врач торопливо осведомился о группе крови Кеннеди. Медсестра мгновенно выскочила в коридор.

— Какая группа крови у президента? — обратилась она к Хиллу и Келлерману.

Клинт потянулся за записной книжкой, но Рой опередил его:

— Нулевая, резус положительный.

Вбежав обратно в палату, сестра обнаружила, что там стало намного теснее. Несмотря на то что Дорис Нельсон, стоя в дверях, пропускала только тех сотрудников госпиталя, в которых, по ее мнению, была необходимость, в палате около носилок сгрудилось не менее четырнадцати врачей. Такое множество медицинских работников было совершенно излишне. Помещение палаты было вдвое меньше ванной комнаты Кеннеди на втором этаже Белого дома. Абсолютно необходимым было присутствие лишь трех врачей: хирурга Малькольма Перри, только что, спотыкаясь, сбежавшего вниз по ступенькам из кафетерия госпиталя, чтобы сменить Каррико; личного врача президента д-ра Беркли, ибо только он один знал всю историю болезни Кеннеди и всегда хранил при себе в черном портфеле необходимые особые препараты в соответствующих дозах, и, наконец, старшего анестезиолога госпиталя Марион Дженкинс. Остальные врачи — нейрохирурги, терапевты, урологи — пришли на тот случай, если понадобится их помощь. Но получилось так, что единственная польза от них здесь состояла в том, что они образовали барьер вокруг пациента, укрывая его от нескромных взоров зевак.

Естественным руководителем в этой группе врачей стал Мак Перри. Подобно своему пациенту, он отличался могучим телосложением и впечатляющей внешностью. Оба они оказались в центре сцены, где разыгрывалась эта безмолвная драма. Этот угловатый внук техасского сельского врача еще поспешно дожевывал котлету, когда ворвался в палату, но он с ходу включился в работу. Сбросив синий спортивный пиджак прямо на залитый кровью пол, он быстро натянул резиновые перчатки на свои большие руки — у него не было времени, чтобы помыть их. У него почти не оставалось времени даже для того, чтобы обдумать свои действия. В его сознании метались две мысли: «Президент крупней, чем я предполагал» и «Он самый важный человек в мире». Затем все смешалось в его сознании, словно в калейдоскопе. Разумеется, его взгляд сразу же зафиксировал кровотечение, и он отметил «быструю и большую потерю крови». Затем он увидел, что грудь Кеннеди не поднимается. Тогда он попытался нащупать пульс на бедренной артерии. Его сильные пальцы натолкнулись лишь на твердый панцирь спинного корсета Кеннеди. Он увидел, что меры для переливания крови уже приняты. Вена на правой ноге президента была обнажена, и медсестра Боурин уже снимала с левого запястья президента покрытые запекшейся кровью золотые часы — браслет, освобождая руку для обнажения второй вены. Беркли вынул из своего медицинского Саквояжа три флакона по сто миллиграммов гидрокортизона и прошептал:

— Внутривенно или внутримышечно?

Все необходимые уколы и вливания делались без малейшего промедления. Однако надо было немедленно очистить дыхательные пути. Введенная через рот трубка не функционировала, по-видимому из-за ранения в шею»Давать наркоз не пришлось, так как Кеннеди был без сознания.

— Скальпель! — буркнул Перри.

Сестра тут же положила его на обтянутую резиной ладонь Перри. Сделав надрез на шее президента под самой раной, он приступил к экстренной трахеотомии. А я это время введенную через рот трубку подсоединили к респиратору.

Именно в этот момент Жаклин Кеннеди приняла решение войти в палату. Вот уже целых десять минут, и каждая из них была кошмарней предыдущей, выстояла она в этом мрачном коридоре. Полицейский Даггер с его бычьим затылком в упор разглядывал ее. Нелли Коннэли покинула ее, Дорис Нельсон пыталась заставить снять перчатки, а пробегающие мимо санитары уговаривали отдохнуть в одной из завешенных простынями кабинок.

Только сейчас до ее сознания начал со всей силой доходить непоправимый и необъятный ужас случившегося. Однако она твердо решила никуда отсюда не уходить.

Медицинский персонал Парклендского госпиталя не мог представить себе, какая непоколебимая воля скрывалась за этим решением. Они знали ее лишь понаслышке. Но, подобно Роберту Кеннеди, Жаклин в действительности сильно отличалась от образа, с которым она ассоциировалась в представлении миллионов американцев. Роберт Кеннеди был мягче и тоньше, чем думали, она же была значительно тверже, чем это представляла себе публика. В ореоле славы президента личные качества этих двух людей неизменно оставались незамеченными. Пока он был шив, это не имело ровно никакого значения. Однако с его смертью их индивидуальные черти должны были проявиться со всей силой. Наступил час самоутверждения для Жаклин.

В течение нескольких минут она внимательно наблюдала за происходящим. Она никак не могла понять, почему врачи один за другим бегут в палату, где лежит тело ее мужа. У нее не было и тени сомнения в том, что ой убит. Потом ей удалось уловить обрывки разговора об уколах и вливаниях. Врачи думают, что медицинская терминология ввергает простых смертных в почтительный трепет. Обычно они бывают правы, но на этот раз они ошиблись. С первого дня их совместной жизни Джона Кеннеди одолевали болезни. Его жене пришлось провести немало времени в залах ожидания больниц. Она хорошо знала, что такое физиологический — раствор, и, когда из палаты до ее слуха донеслось слово «реанимация», Жаклин превосходно поняла значение этого термина. В изумлении она подумала: «Он еще жив!» Однако эта мысль никак не укладывалась в ее сознании: она была убеждена, что он убит. «Неужели есть еще какая-то надежда, что он будет жить? — подумала Жаклин. И затем: — О боже, если бы только он выжил! Я всю свою жизнь отдам только ему. Я все на свете отдам за его жизнь!» Слова «если бы только», «мог бы», «все на свете», словно молнии, озаряли ее сознание. «Надежда — это пугливая птаха, которая гнездится в душе человеческой», — писала Эмили Диккинсон[35].

Жаклин обменялась взглядами с Марти и Кеном, стоявшими неподалеку.

— Вы верите, что… — прошептала она.

Они промолчали — им нечего было ей сказать. Немного спустя они отошли в сторону, пока матерчатые занавески кабины не скрыли ее из виду. О’Доннел на какое-то мгновение вышел из состояния транса, в котором пребывал все это время, и шепнул на ухо О’Брайену:

— Боже, на то, что он выживет, один шанс из тысячи!

Однако Жаклин, ощутив даже эту мимолетную робкую надежду, вдруг почувствовала, как ею овладевает неодолимое желание.

— Я пойду к нему, — сказала она.

Сестра Дорис Нельсон услышала эти слова и преградила ей путь. Своим внешним видом сестра Дорис больше всего напоминала белого накрахмаленного дракона, наделенного незаурядной мускулатурой. Всю жизнь она была яростным приверженцем той школы медицинского мышления, которая гласит, что родственников нельзя на пушечный выстрел подпускать к больным. Одна из целей этой школы заключается именно в том, чтобы душить в зародыше необоснованные надежды, подобные той, которая только что зародилась у Жаклин Кеннеди.

— Вам сюда нельзя! — резко заявила Дорис и пошире расставила свои крепкие ноги в туфлях на каучуковой подошве.

Но Джекки не так-то легко было запугать. Со словами: «Я войду в палату, и никто меня не выгонит оттуда», она попыталась протиснуться мимо сестры. Сильная Дорис без труда оттолкнула ее от дверей. Шум этой борьбы привлек внимание доктора Беркли, и он вышел в коридор.

— Госпожа Кеннеди, вам надо принять успокоительное, — сказал он дрожащим от волнения голосом.

— Я хочу быть с ним, когда он умрет, — ответила она. Доктор понимающе кивнул головой. Его симпатии были на ее стороне.

— Это ее право, это ее право! Вы не должны ей мешать.

С этими словами он провел Жаклин в палату мимо женщины в запятнанном кровью болом халате, неохотно пропустившей их в палату, так как она ошибочно решила, что с ней говорит один из агентов секретной службы. В палате доктор Беркли заботливо ограждал Жаклин, чтобы ее никто не вывел из помещения.

В комнату тем временем набилось еще больше людей. Жаклин и личного врача президента немедленно оттеснили в угол слева от входа. За ними была стена операционной палаты «скорой помощи». На серых изразцовых плитках выделялся зеленый шланг для подачи кислорода, висел металлический шкафчик, набитый марлевыми салфетками. Жаклин наклонилась вперед и прижалась на мгновение своей забрызганной кровью щекой к плечу доктора Беркли. Затем она быстро опустилась на колени, на пол, залитый кровью ее мужа, и смежила веки в короткой молитве. Потом так же быстро поднялась и, выпрямившись, стала неотступно следить взором за неутомимыми руками хирурга Перри.

Казалось, что в комнате не осталось места даже для одного человека. И все же в палату с трудом протиснулся еще один врач. Это был главный нейрохирург госпиталя Уильям Кеми Кларк, рослый лысеющий мужчин».

Кларк был одним из ведущих специалистов госпиталя, и столпившиеся в палате врачи немного расступились, уступая ему дорогу. Кларк обменялся с Перри взглядами. Они не прочли в глазах друг друга ничего утешительного. Оба врача прекрасно понимали, что спасти жизнь президента уже нельзя. Но они продолжали механически выполнять все предписанные в таких случаях процедуры. Увидев Жаклин, Кларк спросил: — Может быть, вам лучше уйти? Вам будет лучше подождать снаружи.

Губы Жаклин шевельнулись и почти беззвучно произнесли:

— Нет.

Когда в палату вошел Кларк, Перри уже заканчивал трахеотомию. Сейчас он вводил трахеотомную трубку в дыхательное горло. Дженкинс подсоединил ее к наркозному аппарату, который поддавался более точной регулировке, чем респиратор. Кларк, не отводя взора, следил за показаниями электрокардиографа. Перри, почти исчерпавший все доступные средства, предложил в качестве последнего шага закрытый массаж сердца.

Перри во что бы то ни стало пытался стимулировать дыхание. Но ему никак не удавалось занять удобную позицию. Тогда он приподнялся на цыпочки, но грудная клетка пациента все еще находилась слишком высоко для него.

— Дайте стул, — тяжело дыша, сказал Перри. — Кто-то падал ему стул, и, взобравшись на него, он в течение десяти минут энергично массировал грудную клетку Кеннеди.

Все, чем располагал Парклендский госпиталь, было мобилизовано для спасения жизни президента: физиологический раствор, гидрокортизон и кровь, первая пинта Которой при помощи двух катетеров уже вливалась в его сосуды; через нос в желудок Кеннеди был введен зонд, чтобы удалить оттуда содержимое и предупредить тем самым возможность рвоты. В полость плевры с обеих сторон были введены дренажи для отсасывания жидкости и предотвращения спадения легких. И в конце концов врачи применили самый примитивный метод, существовавший еще до Уильяма Гарвея: они использовали технику оживления, которая по своей простоте была не сложней попытки путем потряхивания остановившихся часов вызвать у них ход. Перри массировал и сжимал эластичную мускулистую грудь Кеннеди, пытаясь вызвать хотя бы слабое биение его остановившегося сердца. Мускулы Перри заболели от напряжения.

Однако ничто не помогало. Прекратились даже отдельные судорожные движения. Прекратилось кровотечение из зияющей рваной раны справа на затылке: в организме больше не оставалось крови, за исключением введенных пациенту жидкостей, вены его были полностью опустошены, а кожные покровы зловеще побледнели. Непродолжительный и еле уловимый трепет сердца, запечатленный электрокардиографом, прекратился, и приземистый аппарат бездействовал, тускло мерцая металлов рядом с носилками, на которых лежал президент. Мак Перри, стиснув зубы в тяжело дыша, еще ниже склонился над телом Кеннеди. Притаившийся за дверью Рои Келлерман пересек коридор, подошел к медицинскому посту, где у телефонной трубки дежурил Клинт Хилл, поддерживавший непрерывную связь с Белым домом, и прошептал:

— Передай Джерри неофициально и не для печати. Он скончался.

Часы на рекламном щите фирмы «Интернейшнл бизнес машинз» показывали час дня. Стрелка электрокардиографа по-прежнему была неподвижна.

Уильям Кемп Кларк отвернулся от аппарата и с трудом выдавил из себя:

— Слишком поздно, Мак!

Потерпевшие поражение руки Перри замерли, словно безжизненные плети. Затем он медленно поднял их с неестественно белой груди покойного, тяжело ступил вниз со стула и, как слепой, вышел из палаты. Он грузно упал на первый попавшийся стул и, устремив невидящий взор куда-то в пространство, стал рассеянно грызть ноготь на мизинце. Стоявший у изголовья президента Дженкинс наклонился и молча накрыл лицо президента простыней. . Кларк подошел к Жаклин Кеннеди и сказал;

— Рана вашего супруга смертельна. Одними губами она ответила:

— Я это знаю.

Доктор Беркли стоял так близко от ложа президента, что смог, протянув руку, пощупать пульс. Пульса не было. Он выпрямился и, опираясь на серый кафель стены, приблизил свое широкое цветущее лицо к лицу Жаклин, Он хотел убедиться, что она поняла, что произошло. Он попытался выговорить: «Президент скончался», — но голос отказал ему, и он не смог произнести это членораздельно»

Во время второй мировой войны на Тихом океане через руки Беркли прошли тысячи раненых моряков. Он был полным адмиралом действующего флота. Но все же сейчас он не мог совладать с собой. Он с усилием проглотил тяжелый комок в горле и глухо сказал: — Президент умер.

Он не услышал ответа и лишь увидел, как еле заметно склонилась голова Жаклин.

Кен О’Доннел словно в глубоком сне миновал педиатрическое отделение и сообщил эту весть Линдону Джонсону.

Пауэрс нацарапал в своей записной книжке:

«13.00. Д-р Уильям Кларк констатировал смерть г-на президента».

К часу дня по далласскому времени, как это следует из данных Чикагского университета, проводившего на следующий год специальный опрос, 68 процентов взрослого населения, или свыше 75 миллионов человек, знали о совершившемся покушении. В первые тридцать минут поступала лишь скудная, неточная или даже искаженная информация, однако с самого начала было совершенно ясно, что преступление, совершенное на Элм-стрит, является, после нападения на Пирл-Харбор, самым катастрофическим событием в жизни страны. Преступление было совершено против всей нации, и нация понимала это.

Еще до наступления ночи, когда 99, 8 процента населения ужо узнало, что законный президент пал от руки убийцы, страну охватил исключительный по своей силе эмоциональный кризис.

Царившие в госпитале Паркленд беспорядок, смятение и горе распространились повсюду, где имелись телевизоры, радиоприемники, телефоны или даже примитивные телеграфные аппараты. Практически ни один человек не остался вне сферы воздействия средств массовой информации. В момент смерти президента Америка как бы превратилась в гигантскую больничную палату.

Необъятная армия телезрителей страны собралась в эту пятницу у голубых экранов ровно через шесть минут после того, как Ли Харви Освальд сделал последний выстрел. В 12. 36 по центральному стандартному времени радиокомментатор «Америкен бродкастинг компани» Кон Гардинер прервал местные радиопередачи и передал рожденную в муках первую молнию Мерримэна Смита, которую за две минуты до этого сорвали с телетайпа. В 12. 40 перед телезрителями предстал комментатор «Коламбиа бродкастинг компани» Уолтер Кронкайт, объявивший: «В Далласе, штат Техас, по кортежу президента Кеннеди было произведено три выстрела». В первых сообщениях говорилось, что президент «тяжело ранен».

Вся огромная радиотелевизионная американская империя с ее неисчерпаемыми долларовыми ресурсами была сведена до положения простейшего рупора. К сообщениям, доносившимся из его раструба, затаив дыхание, прислушивались добрых две трети населения страны. Они слышали голоса двух корреспондентов телеграфных агентств, передававших новости в судорожно зажатые трубки госпитальных телефонов. Смита и Белла объединяла общая печальная участь. В том месте, где они находились, они не имели доступа к самым последним новостям. Подлинной ценностью в это время была лишь скорость. Прежде чем введенные в заблуждение люди могли распространить неправильные сведения, они сами становились частью формирующейся гигантской аудитории. Если бы не эта быстрота, ложь могла бы пустить такие глубокие корни, бороться с которыми было бы безнадежно. Даже в этих условиях большая часть 76-миллионной аудитории впервые узнала о происшедшей трагедии лишь понаслышке. Был рабочий день, а дневные телевизионные — программы не пользовались высокой репутацией. Итак, слухи, передававшиеся устно от одного к другому, — такова была основная форма распространения новостей о покушении на президента. Не был исключением даже Белый дом. Правда, у него было свое конфиденциальное информационное агентство — секретная служба Соединенных Штатов.

Поскольку первое сообщение агентства Юнайтед Пресс Интернейшнл на целых шесть минут опередило телефонный звонок Роя Келлермана, а правительственные учреждения располагают телетайпами для приема сообщений телеграфных агентств, все находившиеся на работе высокопоставленные чиновники узнали о покушении раньше руководителей секретной службы. Грубо сорванные с телетайпа широкие полосы желтой бумаги со словами: «Даллас, 22 ноября (ЮПИ), три выстрела произведены… » — были вручены Джорджу Боллу в госдепартаменте, Эдгару Гуверу в ФБР, Теду Соренсену, специальному помощнику президента, только что возвратившемуся после завтрака в Белый дом, специальному помощнику Уолтеру (Биллу) Позену, замещавшему министра внутренних дел Юдола, который в это время летел на правительственном самолете в Японию, Деву Раску, одному из руководящих деятелей кабинета министров США, на борту этого же самолета, находящегося в 900 милях от Гонолулу, и, наконец, Роберту Макнамаре в Пентагоне. В командном центре Пентагона загудел зуммер. Его звук разбудил и генерала Максуэлла Тэйлора, сладко дремавшего в перерыве между переговорами с западногерманской военной делегацией.

Несмотря на свою искреннюю привязанность к Кеннеди, министр обороны США Макнамара не потерял головы и принял необходимые меры. Листок с сообщением телеграфного агентства принес бледный как полотно адъютант Макнамары. Присутствовавший при этом помощник президента по вопросам науки и техники Джерри Визнер внимательно следил за тем, как изменялось лицо Макнамары по мере того, как он читал бюллетень. «Война», — решил Визнер. Но когда внешне спокойный Макнамара передал листок бюллетеня участникам проходившего заседания, чтобы они ознакомились с «го содержанием, Визнер сразу почувствовал, как у него гора с плеч свалилась: любое несчастье было лучше пожарища атомной войны. Министр обороны начал действовать без промедления. Он тут же закрыл заседание и срочно направил помощника президента Макджорджа Банди на служебной машине министерства обороны в Белый дом. Затем он провел краткое совещание с генералом Тэйлором и остальными руководителями Объединенной группы начальников штабов США. В результате этого совещания командующим американскими военными базами во всем мире была направлена срочная телеграмма следующего содержания за подписью начальников штабов:

«1. По сообщениям прессы, на президента Кеннеди и губернатора Коннэли в Техасе совершено почтение. Оба тяжело ранены и находятся в госпитале в Далласе, штат Техас. Официальных сообщений пока не поступало. О дальнейшем поставим вас в известность.

2. Вам надлежит проявить особую бдительность и быть в состоянии полной готовности».

Судя по всем симптомам, положение было чрезвычайно опасным: убийства государственных деятелей по политическим мотивам, как правило, предшествуют попыткам совершить государственный переворот. Генерал Тэйлор специально предупредил все воинские части в районе Вашингтона о необходимости быть начеку. Заместитель министра внутренних дел Билл Позен пришел к выводу, что покушение на президента — это первый этап уже начавшегося переворота. Никогда еще на его памяти стояща не била столь неорганизованна и беззащитна. Шесть членов кабинета находились В полете над Тихим океаном, а президент и вице-президент были в Далласе.

В это время государственный секретарь Дна Раск, стоя в салоне правительственного самолета № 86972, нервно теребил лаконичное сообщение аз двух строк. Затем он попросил всех присутствующих дам удалиться в хвостовую кабину. Подозвав стюарда, он приказал ему срочно вызвать в салон Диллона, Фримэна, Юдола, Вирца, Ходжеса, Сэлинджера, Геллера, помощника министра иностранных Дел Роберта Мэннинга и Майка Фелдмэна из аппарата Белого дома. Раск молча ждал, пока все соберутся, и втайне надеялся, что его лицо не выдаст бурю чувств у него в душе. Однако ему не удалось полностью овладеть собой. Взглянув на него, Орвил Фримэн подумал, что какое-то неожиданное развитие международных дел заставило президента отменить их визит в Японию. Мысли Дугласа Диллона носили более определенный характер: подобно Визнеру, министр финансов решил, что над одним из американских городов взорвана водородная бомба.

К этому моменту на борту самолета были приняты уже три сообщения агентств. Наконец все были в сборе, и Раск сказал тихим голосом:

— Мы только что получили сообщение по телетайпу. Пока неизвестно, насколько оно соответствует действительности. Сообщают, что президента ранили в Далласе, возможно, смертельно.

— Боже мой! — послышался голос Фримэна.

Лютер Ходжес почувствовал сильную слабость в ногах и стал опускаться на пол. Однако ему удалось удержаться за край стола, и он тяжело рухнул на стул, Пьер Сэлинджер, все еще державший в руках досье по Японии, раскрытое на разделе экономики, заглянул через плечо Раска и прочел сообщения агентств. Затем без единого слова он взял информационный бюллетень из рук государственного секретаря в так же безмолвно еще раз перечитал «го. Уиллард Виртц подошел вплотную к Пьеру Сэлинджеру и, обратившись ко всем окружающим, высказал мнение, что все эти сообщения — „сплошной вымысел “.В средней кабине самолета Альвин М. Джозефи писал:

«8.50. Джин Дэвис из госдепартамента сейчас по секрету шепнул мне, что получено сообщение о покушении на президента Кеннеди. Я сам видел, как все министры, Мэннинг и Сэлинджер срочно собрались в переднем салоне вместе с Раском и Диллоном.

Все подтвердилось. Все ошеломлены. Никто не знает, насколько тяжело ранен президент. Государственный секретарь Раск, по-видимому, использует телетайпный аппарат в своей кабине Прошло два часа с момента нашего вылета из Гонолулу. Губернатор Коннэли также ранен. Мэннинг и Сэлинджер непрестанно бегают взад и вперед между салоном Раска и нашей кабиной. Президента застрелили в Далласе».

В первом салоне Сэлинджер сказал:

— Нам нужно немедленно возвращаться назад. Раск ответил:

— Следует получить хотя бы какое-то подтверждение.

Проверка сообщений печати была явно делом Сэлинджера. Он пошел к связистам. Только войдя к ним в кабину и увидев дежурного сержанта войск связи, Пьер спохватился, что при нем нот небольшого справочника с кодовыми обозначениями.

— Соедините меня с Белым домом, — потребовал он и затем, как бы вспомнив о чем-то срочном, добавил: — Постарайтесь также разыскать адмирала Фельта.

Не прошло и минуты, как Сэлинджера соединили с Белым домом. На проводе был капитан 3-го ранга Оливер Халлет, дежурный оперативного отдела. Пьер смог вспомнить лишь свое собственное кодовое обозначение. Поэтому он сказал:

— «Информация», говорит «Придорожный». Что слышно о президенте?

Халлет питался сведениями от Джерри Бена, который в свою очередь получал донесения от диспетчера войск связи. Он ответил:

— Пока еще мы уточняем полученные ранее сообщения. Насколько нам известно, президент ранен в голову.

— Жив ли он?

— Судя по нашим данным, жив.

Подобно Бену, Пьер повторял за Халлетом каждую его фразу. Раск повернулся к собравшимся в салоне и спросил! — Что нам делать? Диллон ответил решительно!

— Надо лететь обратно.

Краткое обсуждение длилось лишь двадцать секунд. Затем все пришли к единому мнению. Пилоту было дано соответствующее указание, и Виртц, глядя в иллюминатор, увидел, как устремленное к югу крыло самолета круто накренилось и описало в воздухе дугу в 180 градусов.

Джозефи продолжал поспешно записывать: «Неожиданный вираж и крутой поворот… »

Самолёт более не летел в Токио. Однако было неизвестно, куда он направляется сейчас. «Говорят, что мы летим в Даллас», — Писал Джозефи.

В кабине связи Раск вызвал Джорджа Болла и передал ему:

— Мы получили молнию и возвращаемся. Куда нам лететь, в Даллас или Вашингтон?

Но Болл не знал, как быть.

— Через сорок пять минут мы будем на аэродроме Хиккем. Я позвоню вам оттуда, — сказал государственный секретарь.

Сидевший рядом с ним Пьер наконец соединился с командованием военно-воздушных сил и договорился о том, что на аэродроме Хиккем будет стоять на старте заправленный горючим реактивный самолет, который срочно доставит его и Раска в аэропорт Лав Филд в Далласе. Чем больше Раск размышлял, тем логичнее казался ему этот план действий. Однако все эти планы были чистейшей импровизацией: у Раска не было ни малейшего представления о том, что творилось в Далласе, и он даже не подозревал, что и вице-президент сопровождал президента в этой поездке в Техас.

Вновь переключившись на дежурного по отделу информации Белого дома, Сэлинджер с нетерпением ожидал свежих новостей. Как и Соренсен за завтраком, он вдруг вспомнил и стал с возбуждением обсуждать странное совпадение дат смерти президентов, которые следовали таинственному двадцатилетнему циклу. Кто-то из министров возразил, что нельзя всерьез принимать случайные совпадения. К тому же эта теория не выдерживает никакой критики после того, как Рузвельт четыре раза избирался на пост президента. Все заговорили разом, перебивая друг друга и рассуждая с нарочитым оптимизмом. Фримэн с какой-то одержимостью доказывал, что ранение в голову не обязательно должно привести к смертельному исходу. Он сам, как бывший офицер морской пехоты, перенес ранение в голову в боях под Бугенвилем и полностью оправился.

— «Придорожный», не прерывайте связи, — передал капитан Халлет. — Мы пытаемся проверить достоверность полученных сообщений.

Прошло тридцать секунд.

— «Информация» вызывает «Придорожного». Мы все еще проверяем. Поддерживайте о нами непрерывную связь.

Прошло еще тридцать секунд.

— «Придорожный», не отходите от аппарата!

— Я здесь, — ответил Пьер.

И так повторялось каждые тридцать секунд. На Пьера нахлынули воспоминания. В его памяти оживали сцены из прошлого, критические ситуации, когда он был рядом о Кеннеди. А вот сейчас, когда он был нужен президенту более чем когда-либо, он находился на расстоянии восьми тысяч миль от него. Раск думал о том же. Никогда он не чувствовал себя столь беспомощным. Президент и страна агонизировали, а он был запечатан в металлическом ящике на высоте тридцати пяти тысяч футов над океаном.

На пятом этаже министерства юстиции, на углу Девятой-стрит и Пенсильвания-авеню, Эдгар Гувер поднял трубку аппарата прямой связи с секретариатом министра юстиции. На звонок ответила Анжи Новелло, личный секретарь Роберта Кеннеди, в ужасе разглядывавшая кусок телетайпной ленты, которую держала перед ней плачущая навзрыд секретарша отдела печати.

— Говорит Эдгар Гувер. — Его механическая манера говорить напоминала отрывистую пулеметную очередь, голос звучал пронзительно. — Вы слышали новости?

— Да, господин Гувер, но я не могу первой сообщить ему об этом.

— Президент ранен. Я сам позвоню министру. Телефонистка Белого дома соединила его с добавочным номером 163 аппарата, находившегося около плавательного бассейна виллы Роберта Кеннеди в Виргинии. Позади виллы раздался звонок. Этель Кеннеди покинула мужчин и подошла к аппарату. Телефонистка сказала:

— Вызывает Директор.

Этель не нужно было уточнять, какой это директор. В чиновном Вашингтоне много директоров, но есть лишь один Директор с большой буквы. Этель ответила!

— Министр юстиции завтракает.

На другом конце бассейна ее супруг только что взглянул на часы. Выло 1. 45 пополудни. Он уехал с работы более часа назад. Выбрав бутерброд с рыбой, Роберт Кеннеди сказал Моргентау:

— Надо поскорее возвращаться на совещание.

— Это очень срочно, — сказала телефонистка. Этель высоко подняла белую телефонную трубку и крикнула мужу:

— Звонит Эдгар Гувер.

Роберт Кеннеди понял, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Директор ФБР никогда не звонил ему домой. Бросив бутерброд, он быстро пошел к телефону. В тот же момент Моргентау увидел, как один из подсобных рабочих, возившийся со своим транзисторным радиоприемником, вдруг сорвался с места и побежал к ним, что-то бессвязно выкрикивая.

Министр юстиции сказал в трубку, что он у телефона.

— У меня для вас новость президента ранили, — сказал Гувер голосом, лишенным каких-либо интонаций. Наступила пауза. Роберт Кеннеди спросил:

— Насколько серьезно его ранили?

— Думаю, что положение тяжелое. Пытаюсь узнать подробности, — сказал Гувер. — Я позвоню вам, как только узнаю что-нибудь новое.

Директор ФБР повесил трубку. Повесил трубку и министр юстиции. Он направился было обратно к жене и своим двум озадаченным гостям, которые только сейчас начали понимать невнятное бормотание рабочего. На полпути Роберт Кеннеди остановился, словно пораженный молнией. Только сейчас он понял, о чем идет речь. Челюсть его отвалилась. Моргентау рассказывает, что все его тело свела судорога ужаса.

— Джека ранили, — выдавил он из себя и закрыл лицо руками.

Его первой сознательной мыслью было желание немедленно лететь к раненому брату, Он попросил Макнамару предоставить ему самолет и побежал в комнаты, чтобы одеться. Затем Роберт Кеннеди позвонил в Даллас и через Клинта Хилла распорядился, чтобы в госпиталь привезли католического священника.

— Хорошие ли у них там доктора? — спросил он и: — Как ведет себя Джекки?

Он еще несколько раз говорил по телефону с Макнамарой, которому сказали, что получаемая им информация исходит от военной разведки, но он по ошибке решил, что речь идет о Центральном разведывательном управлении. Один раз ему позвонил по телефону шеф ЦРУ Джон Маккоун, который в действительности сам черпал новости из телевизионной передачи комментатора «Коламбиа бродкастинг компани» Уолтера Кронкайта.

Здание Центрального разведывательного управления находилось в пяти минутах езды на автомобиле от виллы Кеннеди Хиккори Хилл, и Роберт Кеннеди попросил Маккоуна заехать за ним.

По дороге Маккоун, глава ведомства, имеющего самое прямое отношение к разного рода международным заговорам, был занят мыслью, которая не покидала его с того момента, когда запыхавшийся помощник впервые сообщил ему о покушении. Он думал, не были ли выстрелы в Далласе результатом одного из таких заговоров. Он не располагал никакими разведывательными данными по этому поводу и не мог прийти к определенному выводу. Маккоун мог только размышлять о том безудержном фанатизме, который как на дрожжах рос в некоторых американских городах, и особенно в Далласе.

Подбегая то к одному, то к другому телефону, Роберт Кеннеди прошептал: «Да, вокруг было столько ненависти… »

В том крыле кулуаров сената, где обосновались посланцы республиканской партии, заброшенный телетайп Юнайтед Пресс Интернейшнл деловито выстукивал новые факты, дополняя свое историческое сообщение. С грохотом пробудился к жизни и аппарат агентства Ассошиэйтед Пресс. Однако и это обстоятельство осталось бы незамеченным в атмосфере полной апатии, навеянной нудными дебатами о федеральной библиотеке, если бы не неутомимая любознательность сенатора Уэйна Морзе. У аппарата Ассошиэйтед Пресс постоянно дежурила Филлис Рок из секретариата сенатора Морзе. В 13. 41 она подошла к телетайпу и пронзительно вскрикнула. Сидевший поблизости руководитель пресс-бюро Ричард Ридел уронил газету и бросился к ней. Ему бросились в глаза строки телетайпной ленты:

«… фоторепортер Ассошиэйтед Пресс Джеймс В. Альтгенс сообщил, что видел кровь на голове у президента. Альтгенс также утверждает, что слышал два выстрела, но вначале подумал, что кто-то взрывает хлопушки… »

Ни разу на протяжении полустолетия своей службы в сенате, с того дня, когда он девятилетним мальчишкой поступил на работу в качестве посыльного, Ридел не нарушал протокола. Сейчас же, ворвавшись в зал во время заседания сената, он метался от одного сенатора к другому и, брызжа слюной от волнения, выкрикивал:

— Президент ранен… Президент! Он ранен!

Сенатор Голланд, депутат от штата Флорида, в изумлении воззрился на него; сенатор Дирксен из штата Иллинойс вдруг весь осел, как пустой мешок. Почти в беспамятстве Ридел взывал о помощи, обратив свой взор к трибуне. Там, на председательском месте, он увидел брата президента — сенатора от штата Массачусетс Эдварда (Теда) Кеннеди. В этот момент в одной из раздевалок сената просочившиеся слухи настигли лидера демократического большинства Майкла Мэнсфилда. Он неожиданно вспомнил, что Эдвард председательствовал и в тот день, когда умер Патрик Кеннеди, и поспешил к трибуне. Но его опередил Ридел. Он взобрался по лестнице к столу председателя и уже причитал:

— Какое несчастье произошло! Это просто ужасно, ужасно!

Сенатор в это время ставил свою подпись под каким-то письмом, и перо в его руке дрогнуло.

— В чем дело? — спросил он.

— Ваш брат… — начал было Ридел, но тут же вспомнил, что у Эдварда два брата. — Ваш брат… президент. Его застрелили!

Сенатор посмотрел на него невидящим взором и, обернувшись, увидел сенатора Голданда, который поспешно пробирался к нему с противоположной стороны, чтобы принять у него молоток председательствующего. Затем он снова спросил у Ридела: — Откуда вам это известно?

— Это передали по телетайпу. Только что передали по телетайпу.

Эдвард быстро сгреб в охапку свои бумаги. Положив руку ему на плечо, Ридел посоветовал:

— Может быть, вы сумеете вылететь в Техас на реактивном самолете. Могу ли я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, — ответил Кеннеди-младший и быстро удалился.

После его ухода в зале поднялся шум. Вся парламентская процедура полетела к черту. Сенатор Морзе предложил сенатору Праути «созвать экстренное заседание всех членов сената». В здании по другую сторону Конститюшен-авеню во всех кабинетах сенаторов загудели зуммеры, возвещающие о созыве сената в полном составе. Благодаря этим мерам, дополнившим ранее распространившиеся слухи, а также после звонка секретаря сенатор Черч от штата Айдахо узнал о случившемся, находясь на восьмом этаже здания госдепартамента, где он завтракал с дипломатами. Он тут же сообщил эту новость присутствующим на завтраке Авереллу Гарриману и дипломатам. Предложение Морзе должно было подготовить почву для формального предложения о закрытии заседания сената. Обычай требовал, чтобы это предложение внес глава большинства. Однако Майкл Мэнсфилд был так взволнован, что лишился дара речи. Поэтому с предложением выступил Лидер меньшинстве Дирксен. Но и он забыл при этом дать необходимую для протокола мотивировку. Без всяких формальных объяснений сенат под председательством Голланда просто прекратил работу.

В коридорах здания сената Тед Кеннеди замедлил шаг поблизости от телетайпов. Но ни к одному из них нельзя было пробраться — плотная стена людей окружала оба аппарата. Он свернул в приемную Линдона Джонсона и позвонил оттуда по правительственному телефону 187, добавочный 2001, министру юстиции. Телефон не работал. В трубке не было слышно сигнала. Телефон безмолвствовал. Он еще раз набрал номер и услышал сигнал «занято». Не сознавая, что он делает, Тед кое-как выбрался на улицу. Здесь Теда узнал один из работников секретариата, слушавший последние известия по радио в машине, и подвез его до старого служебного здания сената, где находился его рабочий кабинет.

Тем временем неполадки с телефонной связью принимали все более странный характер. Телефонные вызовы: достигали своей цели. Так, представитель «Нейшнл бродкастинг компани» Мартин Агронски без труда соединился с приемной Эдварда Кеннеди и поинтересовался, собирается ли он вылететь в Даллас. Однако, когда Тед заперся в кабинете и снова попытался либо связаться по телефону с братом в министерстве юстиции, либо дозвониться до него через Белый дом, ни один из телефонов не работал. Правда, через минуту один телефон наконец-то подал слабые признаки жизни. Однако телефонистка Белого дома сообщила Теду, что министр юстиции разговаривает с Далласом, а поскольку у Теда, в отличие от Роберта Кеннеди, не было аппарата, связанного с АТС Белого дома, она не могла подключить его к этому разговору. Тед не знал, что в эту минуту его брат говорил по телефону с Клинтом Хиллом. Он даже не знал того, что президент находится в госпитале.

Приехав домой, Тед возобновил отчаянные попытки соединиться с братом по телефону, но и его аппарат тоже безмолвствовал. Знаменитая телефонная компания «Чезапик и Огайо» внезапно стала немой и глухой. Казалось, что телефонные компании вообще перестали существовать. Неожиданный отказ всей телефонной сети заставил Теда и его друзей серьезно задуматься, не является ли это результатом чьих-то продуманных действий. Испуганная жена Теда сказала:

— Это все неспроста. Здесь замешаны государственные интересы.

Тед предложил обойти соседей, проверить их телефоны и таким путем попытаться найти хоть один действующий телефонный аппарат. Возможно, это был единственный выход из положения. Тед включил телевизор, но комментаторы говорили так туманно, что можно было впасть в отчаяние. Теду нужно было во что бы то ни стало связаться с резиденцией брата в Хиккори Хилл. Боб говорил с Далласом, и он должен был что-то знать. Выйдя на улицу, Тед сказал своему другу Клоду:

— Нам надо разделиться. Ты будешь стучать в двери с правой стороны, я пойду по левой. Если что-нибудь найдешь, скажи мне.

Первая искра, из которой разгорелось бушующее море огня, вылетела из динамика тех домашних, автомобильных и служебных радиоприемников, которые были включены в промежуток времени от 1.36 до 1.45 дня по вашингтонскому времени.

Директор отдела пенсионного обеспечения отставных муниципальных служащих штата Дин Горхэм впервые услышал новость о покушении на президента в своем автомобиле на Техасском шоссе. Однако он продолжал мчаться на большой скорости к концертному залу в Остине, куда он должен был доставить роскошно оформленное меню для большого банкета, которому так и не суждено было состояться. Кухарку вице-президента Элен Уильямс это сообщение по радио застало на кухне его ранчо в Техасе. Закрыв лицо фартуком, она, как слепая, наугад выбежала из кухни, заставленной сотнями тортов, которые потом выбросили на помойку.

Придерживающийся правых взглядов молодой коммивояжер Бернгард Вайсман, тот самый Вайсман, который тоже поставил свою подпись под большим, на целую полосу, в черной рамке провокационным рекламным объявлением в далласской газете «Морнинг ньюс», один из членов «Американского следственного комитета», направленного против Кеннеди, это сообщение услышал в тот момент, когда вместе с другом проезжал по деловой части Далласа. Впоследствии он рассказал, что был так напуган, что его тоже могут заподозрить в подстрекательстве к покушению на жизнь Кеннеди, что он целых четыре часа отсиживался в каком-то баре, где он повторял одно и то же об убийце президента: «Не дай бог, если он член уокеровской группы. Не дай бог, если он один из уокеровских парней»[36].

Нефтяной миллиардер Г. Л. Хант узнал о случившемся, сидя в своем кабинете у огромного дорогого телевизора. Он пригласил в кабинет всех своих служащих, которые хотели посмотреть продолжение сообщения об убийстве Кеннеди, а сам удалился.

В тот момент, когда и издатель далласской «Морнинг ньюс» Тед Дили и Маргарита Освальд смотрели очередную программу местной телевизионной станции, принадлежавшей самому Дили, в телестудию вбежал задыхающийся от волнения диктор, который с трудом выговорил:

— Ужасная новость: президента ранили. Выживет ли он, не знаю.

Дили был просто потрясен таким бестактным поведением диктора. Он считал, что его телерепортеров должны отличать более утонченные манеры.

Маргарита Освальд с интересом следила за передачей. Это была настоящая сенсация. Завтра первые полосы всех газет Форт-Уорта будут полны подробностями, подобно тому как это было, когда ее сын Ли сбежал в Россию в 1959 году. Завтра она сможет прочесть все эти захватывающие новости и еще успеть посмотреть телевизионную программу «Мир сегодня». Лично она не чувствовала, что это в какой-либо мере ее затрагивает. Позднее она так описывала своя чувства: «Я не была расстроена происшедшим. У меня не такой характер. Я в состоянии принимать вещи такими, какие они есть. И что бы ни случилось, я не позволю, чтобы это повлияло на мой сон или аппетит».

Марина Освальд и ее покровительница Рут Пейн узнали о том, что произошло с Кеннеди, сидя дома в Ирвинге у телевизора, перед которым за день до этого провел вечер Ли Освальд. Рут переводила Марине содержание передачи, потом зажгла свечу.

— Ты что, молишься так? — спросила Марина.

— Да, — ответила Рут, — я так молюсь.

Марина вышла во двор развесить белье. Диктор сообщил, что стреляли из Техасского склада учебников. Рут пошла за Мариной и рассказала ей об этом. Марина ничего не оказала, но тайком пошла в гараж и проверила, лежит ли там свернутое в трубку одеяло. Увидев одеяло и не подозревая, что в нем ничего нет, она прошептала: «Слава богу!» Рут не видела никакой связи между Ли и выстрелами, но подумала, как ей повезло, что у нее есть знакомый в деловой части города, который потом все подробно расскажет.

Выход из строя телефонной связи, носивший в тот момент какой-то зловещий смысл на самом деле был неизбежным следствием всеобщей потребности поделиться страшной вестью. Сейчас невозможно подсчитать, сколько телефонных трубок было одновременно снято с 443994 аппаратов Вашингтона 22 ноября в первые тридцать минут после выстрела, но приводимая телефонной компанией «Чезапик и Потомак» цифра — четверть миллиона междугородных переговоров в течение пятницы — сама по себе является фантастической. Замедленные сигналы при набирание номера, являющиеся свидетельством того, что линии перегружены, по крайней мере в районе города Вашингтона, приняли просто угрожающий характер. Телефоны выходили из строя, затем, когда достаточное количество людей вешало трубки, снова начинали работать, потом опять временно бездействовали и вновь подавали признаки жизни, и так без конца. Скоро это явление распространилось на всю страну. Стало очевидно, что в момент серьезных национальных потрясений одним из наиболее ненадежных звеньев будет телефонная связь, которая первой выйдет из строя.

Обычно последние известия, прочитанные диктором, или информация, полученная по телетайпу, воспринимаются как достоверное сообщение, основанное на фактах.

Однако даже мысль об убийстве президента казалась настолько невероятной, что люди повсеместно с величайшим недоверием отнеслись к этому известию.

Помощнику вице-президента по связи с сенатом Джорджу Рида позвонил один из его сослуживцев и сказал:

— Послушай-ка, Джордж, мне сейчас рассказали совершенно невероятную историю, — и Рида охотно с ним согласился, что все это досужий вымысел. Он не поленился проверить это сообщение лишь потому, что в его обязанности входило звонить Уолтеру Дженкинсу, другому помощнику Линдона Джонсона, во всех случаях, когда в Техасе происходило что-нибудь, заслуживающее внимания.

Когда находившемуся в Остине заместителю директора Корпуса мира Биллу Мойерсу передали, что «президент убит и вице-президент просит вас немедленно приехать», он вначале принял это за шутку дурного тона.

Так же восприняли известие о покушении заместитель государственного секретаря Л. Томпсон, находившийся в вашингтонском клубе «Метрополитен» и помощник президента Артур Шлезингер, который вместе с дипломатом и экономистом Джоном Кеннетом Гэлбрайтом и дочерью владелицы газеты «Вашингтон пост» и еженедельника «Ньюсуик» Кэй Грэхэм был приглашен на обед редакцией «Ньюсуик». Шлезингер увидел в этом сообщении проявление «отталкивающего узколобого чувства юмора».

В Техасе инженер-конструктор Майкл Пейн решил, что это еще один злой анекдот, направленный против Кеннеди, Правда, когда Пейн услышал, что в связи с покушением упоминается Техасский склад учебников, он, в отличие от бывшей супруги, собрался позвонить в ФБР и сообщить о Ли Освальде.

Сама горячность, в какой люди отвергали возможную достоверность этих первых сообщений, не может не навести на определенные размышление. Можно было подумать, что им хотелось верить» что, если они будут отрицать эти неприятные факты с достаточной энергией, в конце концов все кончится благополучно.

Одной из форм отрицания действительности было игнорирование безупречных источников информации и вера в то, что Кеннеди сможет быстро и безболезненно понравиться.

В особняке бывшего посла США в Англии Джозефа П. Кеннеди в Хайяннис-Порт горничная Дора побежала к лестнице, ведущей на второй этаж, и закричала;

— Энн! Энн! Вы слышали, что случилось?

Двоюродная сестра президента Энн Гарган уже совсем собралась уезжать в Детройт. Она с раздражением отвернулась от сиделки Риты Даллас, ухаживающей за дядей. Ну и взбалмошная девушка эта горничная! Стоит только пуделю улизнуть во двор, как она уже в отчаянии заламывает руки. Однако на этот раз она перешла все границы. Ее вопли могли разбудить дядю Джо или тетю Роз. Подбежав к перилам лестницы, Энн раздраженно спросила:

— В чем дело?

В изложении Доры события в Далласе выглядели следующим образом:

— Кто-то пальнул из ружья в президента.

Вбежав обратно в свою комнату, где она жила вдвоем с сиделкой, Энн включила телевизор. На нее сразу обрушился сплошной поток сообщений. Она впала в панику и сама совершила поступок, за который собиралась только что распекать горничную; а именно: включила динамик телевизора на предельную громкость. В дверях показалась Роз Кеннеди, мать президента.

— Энн, пожалуйста, потише. Я прилегла отдохнуть. Испуганно обменявшись безмолвными знаками, племянница и горничная бросились выключать телевизор, но было уже поздно. Роз Кеннеди успела расслышать сообщение о том, что сын ее ранен выстрелом из ружья. Потрясенная, она опустилась в кресло, и тело ее охватила дрожь. Однако и без телевизора она могла бы оставаться в блаженном неведении о постигшем ее горе самое большее несколько секунд. Зазвонил телефон. Это был Роберт Кеннеди из Виргинии. Он сказал, что «дело принимает плохой оборот» и что, «насколько мне известно, Джек вряд ли выживет».

Повесив трубку, Роз сжалась в комок и крепко крест-накрест обхватила свое тело руками, словно пытаясь спастись от леденящего озноба. Ее лицо мгновенно осунулось.

— Я не в силах сидеть на месте, — сказала она наконец, — я должна двигаться.

Несмотря на две отделявшие их двери, они отчетливо слышали, как она ходила из угла в угол. Энн подумала об отце президента, дремавшем в своей комнате в конце коридора, и тихо заплакала.

В Вашингтоне сенатор Джеймс Фулбрайт и бывший президент Международного банка реконструкции и развития Юджин Блэк заканчивали завтрак в клубе «Эф стрит». У Блэка, как и у многих других, была назначена встреча с Кеннеди сразу же после его возвращения из Техаса. Попивая кофе, он и сенатор обсуждали экономические проблемы. Элспет Ростоу, жена советника госдепартамента, вошла в помещение, где они сидели, как раз перед тем, как появился какой-то человек и выпалил страшную весть. На глазах у Ростоу Фулбрайт вскочил со стула, бросил салфетку на пол и крикнул:

— Проклятье! Я же говорил ему: «Не ездите в Даллас!»

Подобно тому как при тайфуне волны валом вздымаются за килем, нарушая привычный ритм работы пароходных винтов и заставляя шкипера действовать вопреки правилам мореходства, чтобы спасти корабль от пробоин, так и страдания выводят человека из обычного состояния.

В своем стремлении сохранить рассудок многие мужчины и женщины в ту пятницу 22 ноября поступали вопреки законам нормального человеческого поведения. Один из ближайших помощников президента в течение двух часов потерял над собой всякий контроль. Впоследствии он даже не мог припомнить, где он был. Но так как никто не видел его в эти часы, то он, вероятно, был в числе многих других, для кого в тот период полное уединение было настоятельной необходимостью.

Роз Кеннеди должна была остаться одна в своей комнате. Сестра президента Джин Кеннеди-Смит в одиночестве долго бродила по улицам. Дэйв Хэккет, знавший Боба Кеннеди с детства, не мог оставаться даже в кругу друзей и бегал по городу в поисках пивной, где бы ого никто не знал и где он мог бы, не привлекая ничьих взглядов, выпить.

В Далласе федеральный судья Сара Хьюз, узнав о покушении, не торопясь покинула здание Торгового центра, где должен был состояться официальный прием, и поехала домой. В Вашингтоне посетительница универсального магазина «Лорд и Тэйлор» внезапно обнаружила, что, кроме нее, в магазине не видно ни души: ни покупателей, ни продавцов, ни даже администратора. При желании она могла бы беспрепятственно унести все, что здесь было выставлено.

У бензоколонки на пенсильванской автостраде служащий отсчитывал сдачу владельцу автомашины с техасским номерным знаком. Из радиоприемника, стоявшего у кассы, он услышал сообщение о покушении в Далласе. Набрав пригоршню мелких монет, он изо всех сил бросил их прямо в лицо водителю машины. В это время у врача, некой Мэри Макгрори, измерили кровяное давление после того, как она узнала от медицинской сестры о случившемся. И хотя состояние ее здоровья было превосходным и ничто не должно было измениться в характерных для нее показателях давления, оно в результате услышанного ею известия скакнуло вверх столь заметно, что врач вынужден был прописать ей лекарство против гипертонии.

Жена французского посла в Вашингтоне Николь Альфан сидела за завтраком напротив своего мужа и внимательно наблюдала, как изменялось выражение его лица во время телефонного разговора. Она решила, что убит президент де Голль. Когда ей рассказали, в чем дело, она вызвала шофера посла и доехала навести визит Роберту Кеннеди и его семье. Как жена французского посла, Николь привыкла так поступать. В ту минуту для нее это показалось самым простым и естественным жестом. Супруга посла Перу, второго по старшинству в дипломатическом корпусе Вашингтона, нанесла аналогичный визит охваченной горем Жанет Очинклосс — матери Жаклин.

В эти дни очень многие пытались укрыться от кошмарной действительности в потоке привычных мелочей. Два художника из ведомства граверных работ и издательств, потрясенные утратой, аккуратно разложили свои инструменты и начали набрасывать эскиз мемориальной марки, посвященной Джону Ф. Кеннеди. Несмотря на то что они работали без всякой подготовки, отнюдь не рассчитывая на законченность своего произведения, результаты превзошли все ожидания: через четыре дня их гравюра уже была на столе у министра почт и связи, и весной 1964 года марка вышла в свет. Писатели трудились над статьями и некрологами. Композиторы задумчиво перебирали клавиши роялей.

Наиболее близкое к президенту духовное лицо кардинал Кашинг и его паства молились без устали. Вся страна пребывала в состояния крайнего напряжения. Продолжали выходить из строя телефонные линии. В правительственных кругах продолжали опасаться государственного переворота, бронированный кулак вооруженной мощи США был по-прежнему судорожно сжат по приказу Объединенной группы начальников штабов, объявивших чрезвычайное положение на всех американских военных базах во всем мире. Под влиянием каких-то страшных импульсов люди совершали странные поступки. Многие с трогательным упорством, как и прежде, отказывались смотреть в лицо фактам. Однако с каждой минутой эти маленькие индивидуальные очаги отрицания реальности и неверия становились все слабее.

Люди, ищущие одиночества, сновали по своим комнатам или бесцельно бродили по улицам. Некоторые пытались найти утешение в обществе других, завязывали близкое знакомство с совершенно посторонними людьми, чтобы больше никогда с ними не встретиться. Сохранившие способность к анализу ломали голову над мотивами покушения, над тем, кто стоит за спиной убийцы. — Почти все предположения вели в одном направлении. Политическая физиономия убийцы тоже мало у кого вызывала сомнения. Общая точка зрения сводилась к тому, что он и его сообщники, существование Которых в равной мере не подвергалось сомнению, были агентурой воинствующих правых сил. Так думали даже члены Общества Джона Бэрча. На следующее утро во многих городах люди пересказывали друг другу слова того иди иного неблагоразумного вожака местных ультраправых организаций, публично выразившего свою радость по поводу трагедии в Далласе.

Сенатор Хьюберт Хэмфри из Техаса, ехавший в автомобиле по Массачусетс-авеню, слушал сообщение по радио и испытывал; чувства ярости и сочувствия. Он возмущался теми, кого он мысленно именовал «рафинированными нацистами» Далласа. В то же время он не мог не питать сочувствия к остальной части его жителей, которые столь нуждались в «симпатии и понимании». «Свобода, — написал он на следующий день в своей записной книжке, — стала привилегией. Свобода слова была извращена и поругана». Ее превратили «в орудие злобной пропаганды и ненависти, которые способны толкнуть людей на преступление, подобное тому, которое было совершено против нашего президента в Далласе». В тот момент, когда Хэмфри слушал радиопередачу в своем автомобиле, его еще можно было отнести к разряду «неверующих». Но сознание его уже начало собирать и сортировать фрагменты фактов и воссоздавать подлинную картину. Он глубоко сочувствовал семейству Кеннеди, и особенно овдовевшей супруге президента. В его личной записи, сделанной в субботу 23 ноября под свежим впечатлением, он не скрывает и своих опасений по поводу состояния здоровья вице-президента. «Я знал, что это ужасный удар для него, и очень беспокоился, как бы он его не сокрушил».

Через несколько минут после того, как стрелки на циферблате далласских часов показали 13 часов пополудни и главный нейрохирург Парклендского госпиталя Уильям Кемп Кларк констатировал смерть Джона Ф. Кеннеди, приемник в автомобиле сенатора Хэмфри, как и радиоаппараты по всей стране, сообщил, «что в госпиталь к президенту прибыли два священника». Сообщение о том, что президент равен в голову, само по себе наводило на мрачные мысли. Однако это новое сообщение явилось первым конкретным указанием на тот зло-вещий оборот, который могли принять события. В силу вынужденной централизации новостей страна узнала об этом раньше тех, кто толпился в хирургическом отделении «скорой помощи» Парклендского госпиталя, куда направились эти два священника. Слова доктора Кларка не были услышаны за пределами палаты № 1. Ближайшие соратники Кеннеди, находившиеся в хирургических кабинах за несколько шагов от его палаты, по знали о том, что произошло. Однако 75 миллионов радиослушателей и телезрителей узнали о прибытии священников в Парклендский госпиталь. Имена священников были неизвестны, но в любом случае эти имена не имели значения. В отличие от кардинала Кашинга преподобные отцы Оскар Хьюбер и Джеймс Н. Томпсон отнюдь не пользовались репутацией столпов церкви. Это были скромные приходские священники Далласа. Сейчас их пригласили лишь потому, что церкви, в которых они служили, находились поблизости от госпиталя, где лежал обреченный на смерть президент. Они прибыли в госпиталь в тот момент, когда Уильям Кемп Кларк покинул свой пост у изголовья президента. Жаклин Кеннеди, словно тень, беззвучно скользнула мимо доктора Беркли и посмотрела на тело мужа. Белая простыня, которой прикрыли убитого президента, оказалась слишком коротка для его роста. Из-под простыни виднелось его лицо. С того места, где стояла Жаклин, рана не была видна. Если бы не его глаза, она могла бы подумать, что с ним ничего не случилось.

Выражение лица Джона Кеннеди было почти естественным — оно не выдавало ни страха, ни агонии. Напротив, черты лица излучали глубокое сострадание к окружающим. Это выражение подчеркивалось скорбной складкой рта. Жаклин смотрела и смотрела, как завороженная. В палате уже раздавались какие-то новые звуки. С шумом вывозили медицинскую аппаратуру, хлопала педаль ведра для запачканных марлевых салфеток, раздавалось шуршание свертываемых прозрачных клеенок и приглушенный звук пропитанной кровью одежды, бросаемой на дно дорожных сумок, сдавленные рыдания доктора Беркли. Но стоявшая у изголовья президента вдова безмолвствовала. Сержант Даггер подумал, что она столь же неподвижна, как ее покойный супруг. Жаклин стояла рядом с широкими, атлетическими плечами Кеннеди. Сжав руку мертвого мужа, она пристально вглядывалась в лицо, которое было ей так дорого. Собранной и горделивой стояла она у изголовья супруга, когда вошел первый священник.

Для большинства присутствующих приход священника предвещал начало нового акта трагедии.

Люди почти не видели его черную сутану. Каждый, кто стоял в эти минуты в коридоре и палатах госпиталя, был потрясен. «Все кончено», — подумал Генри Гонзалес, взглянув на приземистого пастора. Мак Килдаф шепнул Альберту Томасу:

— Похоже, что он скончался!

Килдаф подошел к пресс-секретарю Жаклин Кеннеди Памеле Турнюр и, запинаясь, сказа л ей:

— Они вызвали священника.

Хирург Мак Перри ничего не замечал. Он все еще сидел в коридоре, когда священник прошел мимо него. Перри даже не заметил его. Его карие глаза остекленели от усталости, а лицо перекосилось. Хирург, не мигая, уставился на стену, покрытую изразцами, как будто бы там искал ответа на терзающий его вопрос.

Священник Хьюбер направился к Жаклин Кеннеди. Глаза его были полны ужаса, но лицо оставалось бесстрастным, как мраморное изваяние.

— Благодарю вас за то, что вы пришли. — Эти слова были сказаны ею шепотом, но отчетливо и сухо. — Помолитесь за него.

Голова Жаклин упала на грудь, ее тело склонилось вперед. Священник Томпсон подозвал она помощь проходившую мимо медсестру. Хьюбер спросил:

— Вам нужен врач?

Жаклин выпрямилась и попыталась улыбнуться.

— О нет.

На самом же деле она нуждалась в докторе. Еще немного, и она потеряла бы сознание. Сестра принесла холодный компресс. Жаклин наклонилась и плотно прижала его ко лбу. Она держала его до тех пор, пока не прошла слабость.

Когда все было кончено, отец Хьюбер и отец Томпсон, с трудом собравшийся с силами, пошли мимо огороженных кабин в коридор. У дверей их встретил один из агентов охраны и многозначительно оказал Хьюберу: — Святой отец, вы ничего не видели и не знаете о случившемся!

Оба священника утвердительно кивнули головами. Однако обещание было не так-то просто выполнить. Проходя по коридору, они старались никому не отвечать. Однако около автомашины их нагнала толпа репортеров, мчавшихся в импровизированный пресс-центр, но заметивших по пути черные сутаны. Впереди всех несся корреспондент журнала «Тайм» Хью Сайди. Отец Томпсон сидел уже за рулем, а престарелый Хьюбер открывал дверцу машины, когда корреспонденты взяли их в кольцо. Томпсон решительно отказался назвать свое имя. Хью Сайди в упор спросил: — Он умер?

Священник Хьюбер глубоко вздохнул и ответил:

— Да, умер.

Никто и не подумал выключить радиоприемник в открытой машине вице-президента, и корреспондент газеты «Нью-Йорк таймс» Том Уиккер, проходивший мимо покинутого автомобиля, с изумлением услышал, как из репродуктора механический голос возвестил:

«Президент Соединенных Штатов Америки скончался. Повторяю, только что объявили, что президент Соединенных Штатов Америки скончался».

Уиккер перепрыгнул через железную ограду и крикнул Сайди:

— Хью, только что передали, что президент умер. По-моему, это официальное сообщение.

Сайди опустил голову, он не мог говорить. Уиккер помчался в пресс-центр.

Официально еще ничего не было сказано. Слова какого-то священника были слишком невесомы. Однако нельзя было бесконечно тянуть с официальным сообщением: пробило уже 13. 15. Четверть часа назад врачи констатировали смерть президента, и хотя в отделении неотложной помощи еще никто не знал о том, что отец Хьюбер проговорился, то даже если бы они об этом узнали, вряд ли сочли это удивительным. Долго хранить такую потрясающую тайну было невозможно. Слишком много людей было в палате, где умер президент.

Мак Килдаф отвел в сторону Кена О’Доннела и спросил:

— Он скончался? О’Доннел односложно подтвердил его предположение.

— Это, конечно, самое неподходящее время обращаться к тебе с таким делом, — продолжал Килдаф, — но мир должен узнать о том, что президент Кеннеди скончался.

— А разве это еще не известно? — спросил Кен.

— Нет, я еще не сделал официального сообщения.

— Значит, тебе придется сделать это сейчас. Но согласуй это с Линдоном Джонсоном.

Один из агентов охраны провел Килдафа по белому лабиринту отделения легких травм госпиталя. В самом конце поворота, направо, Килдаф увидел широкую спину конституционного преемника Кеннеди. Кашлянув, Килдаф обратился к нему:

— Господин президент!

Впервые Джонсона назвали президентом. Он обернулся И, как вспоминал позднее Килдаф, «посмотрел на меня, словно я был персонажем из мультипликационного фильма Диснея». Килдаф попросил согласия Джонсона на официальное сообщение о смерти Кеннеди. Джонсон отрицательно покачал головой.

— Нет, постойте! Мы еще не знаем, что это. Может быть, это коммунистический заговор. Мне нужно скорее отсюда уехать и добраться до самолета. Все ли готово для того, чтобы вывезти меня отсюда?

Секретная служба все подготовила, и Джонсон это знал, но он хотел покинуть Парклендский госпиталь до того, как пресса узнает о случившемся. Перебросившись несколькими торопливыми словами с агентами охраны, Килдаф понял, в чем дело. В 13. 20 он снова обратился к Джонсону и quot;сказал:

— Я сделаю официальное сообщение, как только вы покинете госпиталь.

— Ладно, как только я уеду, объявите о смерти, — сказал Джонсон.

Килдаф сопровождал Джонсона до запасного выхода. Когда, они вышли на улицу, их окружили репортеры.

— Что вы можете сообщить нам? — настойчиво спрашивали они.

Накупившись, Килдаф молча пробирался сквозь толпу и затем уныло побрел по лужайке к аудитории № 101 — 102. Но ему лишь показалось, что он избавился от всех и остался один. Генерал-майор Тэд Клифтон, еще не оправившийся от удара, ожидал его, чтобы подсказать ему маловразумительную мысль, что он может понадобиться в качестве свидетеля. Когда он попытался войти с противоположного входа в госпиталь, навстречу ему попались корреспондент Юнайтед Пресс Интернейшнл Мерримэн Смит и корреспондент Ассошиэйтед Пресс Джек Белл, которые шумно приветствовали его. Корреспонденты телеграфных агентств только что покинули свои столь важные посты у телефонных аппаратов. Узнав, что предстоят какие-то новые важные известия, они окружили Килдафа и требовали ответов. Однако Мак не поддавался на их уговоры и провокации. Он упрямо тряс головой, повторяя, что не скажет ни слова до начала пресс-конференции.

Всего лишь час назад аудитория № 101 — 102 напоминала собой двойную классную комнату современного школьного здания. А теперь в помещении толпились взволнованные репортеры. Несколько секунд назад Хью Сайди рассказал им о своей беседе с отцом Хьюбером. Никто уже не сомневался в содержании предстоящего сообщения. Однако оно еще не носило официального характера, и, когда Килдаф медленно поднялся на возвышение, послышались отдельные голоса, нетерпеливо призывавшие присутствующих к порядку:

— Тише! Тише!

Наступила тишина. Но Килдаф, глаза которого покраснели от слез, а руки дрожали, не в состоянии был произнести ни слова. Наконец он заговорил и попытался сказать присутствующим, что это не обычная для него пресс-конференция, но не смог — и замолк. Ведь то, что он должен был сказать, уже не было новостью для них. Поразмыслив, он вместо этого попросил разрешение перевести дыхание. Так он и сделал. Наступила еще более продолжительная пауза. Прошла минута, и Клифтон, пристально разглядывавший Килдафа из-под полуопущенных век, подумал, что тот так и не соберется с силами, не заговорит. Неужели не будет никакого официального сообщения, и они просидят здесь бесконечно долго? А Килдаф в это время боролся с подступавшей к горлу судорогой. Наконец слова были найдены. Они не были красноречивы, но могли все же передать смысл случившегося. Ровно в 13. 33 Килдаф, облизав спекшиеся губы, заговорил:

— Президент Джон Ф. Кеннеди…

— Минутку! — закричал вдруг какой-то фотокорреспондент, и раздался щелчок затвора. — … Президент Джон Ф. Кеннеди скончался приблизительно в час дня по центральному стандартному времени в Далласе.

Толпа репортеров телеграфных агентств хлынула в коридор в поисках телефонов.

В 13. 35 телетайпы Юнайтед Пресс Интернейшнл разнесли по всему свету известие-молнию о том, что

Президент Кеннеди скончался.

А Килдаф продолжал:

— … скончался в результате ранения в голову выстрелом из ружья. Подробности убийства президента пока не известны. Госпожа Кеннеди невредима. Губернатор Коннэли ранен. В вице-президента не стреляли.

Корреспондент «Нью-Йорк таймс» Том Уиккер попытался было спросить Килдафа, когда будет приведен к присяге Джонсон, но потерял самообладание и умолк. Килдаф, угадав смысл вопроса, в свою очередь сделал над собой усилие, чтобы ответить, но вместо ответа зарыдал. Однако этот вопрос казался всем сейчас настолько важным, что поднялся еще какой-то корреспондент и снова спросил:

— Приведен ли к присяге вице-президент?

— Нет. Он уехал, — ответил Килдаф.

Он отошел в сторонку, чтобы передохнуть. Но репортеры продолжали осаждать его, требуя выступления медицинского эксперта. Увидев поблизости Хью Сайди, Килдаф хриплым голосом крикнул ему:

— Я не могу сейчас этого сделать.

Вернувшись в отделение «скорой помощи», Килдаф рассказал обо всем доктору Беркли. Беркли, так же как и Клифтон, все еще не мог прийти в себя. Он безучастно спросил Килдафа:

— Сообщили ли вы прессе о том, что я присутствовал при кончине президента?

Пораженный этим неожиданным вопросом, Килдаф ответил ему, что не сделал этого. Беркли неуверенно побрел куда-то и привел Мака Перри. Позднее в аудитории № 101 — 102 к Перри присоединились еще три врача, но он вынес на себе основную тяжесть интервью, и это было ужасно. В зале царил полнейший бедлам. Несколько корреспондентов бились в истерике; в это время задавался вопрос, врач отвечал неясно; внезапно что-нибудь перебивал ответ в задавал новый вопрос, совершенно не относящийся к предыдущему. В этих условиях неправильные толкования были совершенно неизбежны. Даже если бы все это происходило в спокойной и упорядоченной обстановке, результат все равно был бы сомнителен. Но дело осложняясь еще и тем, что ни Перри, ни кто-либо другой из врачей тщательно не осмотрели президента. Они даже не перевернули его тело на грудь (как позже сказал Каррико, «ни у кого не хватило духа сделать это») и потому не видели ранения со спины. Все решили, что рана на шее — результат выстрела с места против движения машины президента. Нельзя было винить репортеров, которые пришли к этому выводу: они не видели тела покойного. Источником их информации был Перри, который видел тело.

На вопрос, возможно ли, что одна из пуль попала в президента в результате выстрела, сделанного против Движения его машины, Перри ответил!

— Это вполне допустимо.

Сайди, понимавший, к чему может привести такое заявление, закричал:

— Доктор, понимаете ли вы, что вы говорите? Вы мелете чепуху!

Но было уже поздно. На следующее утро миллионы людей были убеждены в том, что один раз убийца стрелял сверху, с проезжей части переезда, под которым должна была пройти машина президента, а во многих частях света и до сих пор считают эту версию абсолютно достоверной.

Пресса справедливо разделила весь чудовищный калейдоскоп событии на два главных потока информации: один — освещающий убийство, другой — преемственность власти. Пока Килдаф пробирался после первой части пресс-конференции в отделение «скорой помощи» и обратно, и после сообщения врачей репортеры гадали о том, где будет принимать присягу Джонсон. Как писал Роберт Донован в «Таймс», выходящей в Лос-Анджелесе, «все сразу же пришли к выводу, что Джонсон, разумеется, будет приведен к присяге в Далласе, так как Соединенные Штаты Америки не могут оставаться в нашем тревожном мире без президента даже в течение такого короткого промежутка времени, который необходим для того, чтобы из Далласа долететь до Вашингтона». В этой связи уместно упрекнуть корреспондентов: судя по всему, никто из них не выступил против предположения, будто пост президента США был какое-то время не замещен. Сейчас оглядываясь назад, это кажется просто поразительным, так как находившиеся в аудитории № 101 — 102 репортеры были опытными корреспондентами Белого дома, освещавшими вступление в должность нового президента США 20 января 1960 года. Им-то уж следовало помнить о том, что на вопрос, «приведен ли к присяге вице-президент Джонсон», следовало ответить утвердительно: в морозный вечер три года тому назад у Капитолия он присягнул, что по мере сил своих я способностей будет «блюсти, охранять и защищать конституцию Соединенных Штатов». И более того, в соответствие с обычаем страны сделал это раньше Джона Кеннеди. А посему междуцарствие не могло иметь места. И существовало оно в то время скорее в умах людей, чем по законам страны. В ту пятницу пополудни над всем доминировал факт самого чудовищного в истории Америки убийства. Убийство ошеломило всех, и потрясенная страна требовала, чтобы было названо имя убийцы. Во время пресс-конференции, однако, никто не поинтересовался именем человека, вступившего на один из самых могущественных постов мира.

Но ответ на этот вопрос уже существовал. Деятельность верховной исполнительной власти не прерывается: у Америки уже был новый глава государства, и звали его Линдон Бейнс Джонсон. И несмотря на то, что даже сам он не сознавал этого, Джонсон находился у власти уже более часа.