"Убийство Президента Кеннеди" - читать интересную книгу автора (Манчестер Уильям)

Пролог НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА В ТЕХАС

Джона Кеннеди и Линдона Джонсона при всем различии их характеров и образов жизни объединяла одна всепоглощающая страсть — страсть к политической борьбе. Именно внутриполитическая борьба заставила президента и вице-президента отправиться поздней осенью 1963 года: за тысячу миль от Вашингтона — в самую глубь штата Техас. Они были вынуждены ехать туда, потому что междоусобная борьба раздирала там демократическую партию. Губернатор Техаса Джон Коннэли и сенатор от этого штата Ральф Ярборо были на ножах. В 1960 году на президентских выборах Кеннеди и Джон-гон получили в Техасе ничтожное большинство — 46 233 голоса. Было ясно, что, если губернатор и сенатор этого штата но придут л ближайшем будущем к соглашению, демократическая партия не будет иметь здесь никаких шансов на успех на президентских выборах осенью 1964 года. Ни одна партия не может позволить себе потерять 25 голосов выборщиков, поэтому Кеннеди и Джонсон отправились в Техас, чтобы выправить положение. Они Должны были привлечь к своей поездке внимание широкой публики. Коннэли и Ярборо, как будто примирившиеся, должны были сопровождать Кеннеди и Джонсона во время посещении ими нити крупнейших городов Техаса. Кульминационным пунктом поездки должен был стать визит президента на ранчо Джонсона, где тот предложил бы гостью отведать блюда своей фамильной кухни.

Значительно позже Джонсон очень осторожно выскажется и том смысле, что он «обсуждал вопрос о политическим положении в Техасе» с президентом. Речь шла, однако, но только об атом. Хотя Кеннеди и любил принимать участие и предвыборной борьбе, время для нее было неподходящим. К тому же вначале он и не видел необходимости для своего вмешательства: в конце концов Техас — штат с одно-звездным флагом — был сферой влияния вице-президента. В 1960 году он блестяще провел там избирательную кампанию. Как профессиональный политик, Кеннеди, однако, реально оценил создавшееся критическое положение и решил все-таки ехать. Но решение это ни принял неохотно, полагал, что Джонсон сам должен был бы уладить эту мелкую ссору. Кеннеди считал, что ату поездку ему навязывают.

Разве скажешь президенту, облеченному всей полнотой власти, что его вице-президент фактически утратил всякое влияние в своем штате? Вряд ли. Он по понял бы итого и только усмотрел бы тут желание уйти от ответственность. Джонсон с молодых лет привык преодолевать трудности. Но сейчас он столкнулся с действительно сложной проблемой, частично связанной с его положением политического деятеля. Джонсон, подобно Кеннеди в Ноной Англии, появился на политической арене весьма своеобразно. Охотник за голосами, как и другие, он тем не менее не скрывал, что не сочувствует людям, которые догматически подходят к решению сложных проблем. В этой умеренности и заключался секрет его успеха у избирателей, которого он добился, однако, ценой потери влиянии среди партийного аппарата демократической партии. Придерживаясь середины, он не смог завоевать глубоких симпатий ни у либерального, ни у консервативного крыла партии, считавших его поэтому чужаком. Но, но иронии судьбы, дилемма, стоявшая перед Джонсоном и ату неделю, возникла прежде всего как следствие победы демократом но время президентских выборов в 1960 году над республиканскими кандидатами Ричардом Никсоном и Генри Кэботом Лоджем. Кеннеди, недавно избранный сенатор от штата Массачусетс, шагнул вверх, став президентом. Джонсон, прежде влиятельнейший лидер сенатского большинства, тоже сделал шаг, став вице-президентом. Но это не был шаг вверх. Пост, который ему достался, был малопонятным. В течение ста семидесяти четырех лет, прошедших со времени вступления в должность первого президента США, американский народ проявлял полнейшее безразличии к тем, кто служил опорой главы исполнительной власти. Лишь один человек из миллиона знал, например, что в 1845 — 1849 годах вице-президентом США был человек по имени Даллас. Все единодушно сходились на том, что лица, занимавшие следующий после президента выборный пост, пользовались лишь внешним почетом, но только сами вице-президенты знали, как мало этот пост означал в действительности. Один остряк писал: «Быть вице-президентом — не преступление, но своего рода порок, вроде сочинения анонимных писем».

Слово «анонимный», к сожалению, довольно близко к истине. Джонсон обнаружил, что он дублер без роли. Политически он был равен почти нулю, не имея основы, на которую можно опереться. Некоторые конгрессмены имели большее влияние. У лиц, опирающихся лишь на избирательные округа, всегда найдется кое-что для своих сторонников. Но единственные блага, которые может дать другим вице-президент, — это то, которые дает ему президент. Право раздавать должности в награду за лояльность это источник силы всякого лица, занимающего высокий государственный пост в США. Джонсон, который был ранее полон сил, теперь стал анемичным. Чтобы добыть место федерального судьи одному из своих самых верных сторонников в Техасе Саре Т. Хьюз, он должен был преодолеть серьезное сопротивление как в самом правительстве, так и вне его. Дело в том, что возраст ее оказался выше предельного, установленного для назначения на судейские должности. По этой причине Американская судейская коллегия отклонила ее кандидатуру. Вице-президент выступил с претензией на право раздачи половины мест, полагавшихся Ральфу Ярборо как сенатору. Он мотивировал это тем, что его бывшие избиратели в Техасе продолжают считать его старшим сенатором от своего штата. Кеннеди проявил понимание: Джонсону было сказано, что он может располагать половиной должностей штата и назначать в Техасе судей, таможенных чиновников и служащих пограничной охраны, если Ярборо не будет иметь возражений против кандидатур. На Коннэли, бывшего протеже Джонсона, это не произвело впечатления, а Ярборо, конечно, был взбешен.

Таким образом, проблемы, стоявшие перед вице-президентом, не были созданы им самим. Как сказал бы ему любой из тридцати шести его предшественников, они были связаны с постом, который он занимал, и возникли имеет с историей штата Техас. Кеннеди безосновательно рассчитывал на то, что Джонсон сохранит свое сильное влияние на сенат. Речь шла о чем-то большем, нежели простое поддержание контактов. Специальный помощник президента по связи с конгрессом Лэрри О’Брайен обеспечивал эти контакты в таком масштабе, что их хватило бы на весь афро-азиатский блок. По сути дела, глава правительства хотел иметь вице-президента, который действовал бы так, как если он все еще был лидером большинства в сенате. Но этого не могло быть. Первое время после прихода Кеннеди к власти в журналистских кругах Вашингтона считали, что этот замысел удастся осуществить. Но он провалился, хотя никто и не был виноват в этом, как позднее убедился сам президент.

Корреспонденты газет также проглотили миф об увеличении значения поста вице-президента — миф, унаследованный от предыдущего правительства, при котором он также был фикцией.

Расстояние между элегантным Овальным кабинетом президента в западном крыле Белого дома и кабинетом вице-президента в комнате № 274 в здании канцелярии президента, что находится напротив, через Уэст Икзекьютив-авеню, можно пройти за несколько минут. И все же в известном смысле между ними — непроходимая пропасть. Журналисты следят за каждым движением семьи президента, а на семью вице-президента почти не обращают внимания. В предместье Далласа молодая русская иммигрантка Марина Освальд никогда не слышала имени Линдона Джонсона, а в Вашингтоне интерес к нему, как к знаменитости, был так мал, что его домашний телефон (а он имел право только на один аппарат телефонной сети Белого дома) был указан в обычном справочнике для абонентов.

Жена вице-президента никогда не была внутри «боинг-707» с хвостовым номером 26000 — знаменитого самолета президента, который значился у секретной службы под кодовым названием «Ангел», а обычно именовался «BBС-1». Самолет, бывший в распоряжении Джонсона во время его официальных поездок, журналисты окрестили «ВВС-2», а секретная служба называла «Ангел № 2». В действительности же такого самолета не существовало в природе, ибо вице-президент не имел в своем распоряжении постоянного правительственного самолета. «Боинг № 26000» был флагманом эскадрильи, принадлежавшей еще три самолета «боинг-707» с хвостовыми номерами 86970, 86971 и 86972 для важных поездок.

Если Джонсону требовался один из них для официальных целей, он должен был обратиться к адъютанту президента по вопросам авиации бригадному генералу Годфри Макхью. Иногда он получал отказ.

Короче говоря, Линдон Джонсон был пленником своего поста. Джон Кеннеди, никогда не бывавший на этом незавидном месте, не имел представления о его убожестве. Незнакомый с деталями, Кеннеди тем не менее понимал, что пост вице-президента — «жалкая должность», как он выразился однажды в частной беседе, и всячески старался оказывать знаки уважения Джонсону, придумывая для него поручения. Кеннеди даже пересмотрел ради него протокол Белого дома. Так, например, в случаях, когда на официальных церемониях присутствовали президент и вице-президент, принято было, чтобы президент один медленно спускался по большой лестнице резиденции, а вице-президент незаметно проскальзывал вниз на лифте. Кеннеди дал указание, чтобы Джонсон сопровождал его, фотографировался с ним и встречал вместе с ним гостей. Вице-президент должен был, иными словами, действовать так, как если бы он жил в этом доме, чего не было на самом деле, ибо факт оставался фактом: в действительности вице-президент жил в доме № 4040 на Пятьдесят второй улице. Пропасть оставалась непреодолимой.

Джонсон, несомненно, не испытывал горечи по этому поводу. Он говорил, что примирился с тем, что ему приходится играть вторую скрипку. Он восхищался президентом. Решив оправдать оказанное ему доверие, Джонсон никогда не предпринимал ни одного шага, не произносил ни одной речи, не согласовав предварительно с помощником Кеннеди. На заседаниях Национального совета безопасности он воздерживался от высказываний по политическим вопросам, если глава правительства специально не просил его об этом. Самым трудным для Джонсона было то, что у него было так мало дел. Помимо того что он председательствовал в сенате, он официально занимался текущими делами. Казалось, что три года сравнительно малоактивной деятельности истощили его жизненную энергию. Его основная обязанность перед поездкой в Техас заключалось в ее подготовке. Понятно, что необходимость улаживать конфликт у себя дома не вызывала у него особого энтузиазма. Он ничего не выигрывал от этой поездки, но мог многое потерять, окажись она неудачной. Если президент играл роль техасского туриста без особого вдохновения, то и его вице-президент немногим от него отличался.

В начале ноября Джонсон выступал в Уэлше (Западная Виргиния) на открытии Калифорнийского авиационного завода. Потом он прилетел на самолете в свое ранчо, где занимался главным образом распространением по телефону билетов на политические обеды. Во вторник 19 ноября он слетал в Даллас и выступил перед собранием американских фабрикантов газированной воды, восхваляя пользу безалкогольных напитков и критикуя «людей, которые ворчат на все, что делает Америка».

О незначительном влиянии вице-президента можно судить по тому, что маршрут, по которому должен был следовать кортеж автомашин с Кеннеди и Джонсоном в пятницу 22 ноября в Далласе, был окончательно утвержден в понедельник 18 ноября на собрании членов одного частного клуба в этом городе. Участники собрания — агенты секретной службы и местные дельцы — не сочли нужным посоветоваться по этому вопросу с вице-президентом, и выходящая в Далласе газета «Таймс геральд» с описанием маршрута появилась в то время, когда Джонсон выступал со своей речью перед собранием фабрикантов газированной воды.

Через два часа после того, как Джонсон приземлился на аэродроме Лав Филд в Далласе, он уже летел на другом самолете домой. Там по крайней мере предстояло дело. Президент должен был пробыть на ранчо с вечера пятницы до утра субботы. Джонсон всегда был гостеприимным хозяином. К тому же с недавних пор друзья его начали проявлять беспокойство в связи с упорными слухами о том, что его кандидатуру могут не выставить на президентских выборах в будущем году.

«О господи, море твое так велико, а челн мой так мал» — гласила надпись на пластинке, лежавшей на письменном столе президента. А теперь он вынужден будет потерять три бесценных дня на лавирование среди подводных камней техасской внутренней политики. Для Кеннеди поездка имела лишь одну светлую сторону: его должна была сопровождать Жаклин. Решение это было неожиданным, так как она не была из числа жен, участвующих в предвыборных кампаниях.

Я, право, как-то не представляю себя в роли жены президента, — сказала она однажды, — но думаю о Джеке, как о президента.

Охота за голосами избирателей была его сферой деятельности, а дом и дети — ее уделом.

Ближайшие советники президента обычно соглашались с этим, хотя и по совсем другим причинам. Янки ирландского происхождения, они склонны были рассматривать всю страну лишь как сферу, в которой действуют те люди, с которыми они связали свою судьбу. Жаклин Кеннеди говорила с изысканным акцентом, ее окружала атмосфера, которую они называли великосветской. Все это вряд ли пилилось заслугой в глазах чопорных бостонских избирателей. Джон Коннэли первым указал на то, что вступление Кеннеди на пост президента в корне все изменило. Элегантность может быть минусом для жены второстепенного политического деятеля, но для первой леди страны — это огромный плюс. Избиратели, особенно женщины, были в восторге от того, что в резиденции главы правительства воцарились красота и стиль. Одна из обязанностей президента — представительство, и то, что рядом с ним была женщина с обликом королевы, возбуждало всеобщий интерес. Еще более интересным и к тому же полезным с политической точки зрения было бы, если б техасцы увидели ее рядом с президентом.

Еще 4 октября 1963 года, когда Коннэли обратился с просьбой привлечь Жаклин к участию в предвыборной кампании, подобная возможность казалась очень далекой. В августе 1963 года супругам Кеннеди был нанесен страшный удар: они потеряли сына через сорок часов после его рождения, и лишь лица, близкие к семье президента, знали, как тяжело они переживали эту утрату. Жаклин хотела остаться с мужем и детьми. Казалось, обычный образ жизни, рутина могут скорее заставить ее забыться и выйти из подавленного состояния. Кеннеди выдвинул другой план: Жаклин должна рассеяться в чужих краях. Она считала, что это неразумно в политическом отношении: через год выборы, а морская поездка на яхте греческого миллионера — не лучшее средство привлечь к себе избирателей. Но Джон принял решение, и Жаклин поехала. Их разлука оказалась странной передышкой между двумя трагедиями и была более продолжительной, чем они предполагали. Несмотря на совершенные средства связи и самые большие привилегии на свете, они были почти столь же далеки друг от друга, как супружеская пара времен королевы Виктории. И она писала ему письма на десяти страницах, ставя, как всегда, тире вместо всех знаков препинания. Она писала о том, как ей не хватает его, как она жалеет о том, что он не может в этот миг ощутить вместе с ней беззаботную атмосферу Средиземноморья.

К ее удивлению, он оказался прав: действительно, вышло так, как он предполагал. Поездка стала для первой леди развлечением — именно этого и хотел президент. Греция и Марокко были столь нереальными, столь полной сменой обстановки, что она вернулась 17 октября в куда лучшем настроении, чем могла ожидать. Она решила подумать о предстоящем годе.

— Мы будем вместе проводить избирательную кампанию, — сказала она мужу. — Я поеду с тобой туда, куда ты захочешь.

Когда он спросил, относится ли это и к поездке с Линдоном, она открыла свою записную книжку в красном кожаном переплете, в которую она заносила время своих приемов, и написала на числах 21, 22 и 23 ноября слово «Техас».

На следующий день он сообщил об этом своим главным политическим советникам Кену О’Доннелу и Лэрри О’Брайену. Конгрессмен Альберт Томас от Хьюстона, присутствовавший при разговоре, вспоминал позднее, что они все «чуть не упали от неожиданности». Жаклин никогда не была в Техасе или на юго-западе. Даже после президентских выборов она не ездила западнее загородного дома в Атоке близ Мидлбурга (штат Виргиния). Когда помощник президента по связи с прессой Пьер Сэлинджер сообщил 7 ноября журналистам о ее предстоящей поездке с мужем, это вызвало сенсацию. Леди Бэрд писала ей с ранчо в Техасе: «О президенте пишут на пятой странице, о Линдоне — на последней, но о вас на первой странице». Чарли Бартлет, журналист и друг дома в семье Кеннеди, передал Джону по телефону, что один поставщик новостей из Сент-Луиса сказал ему, что «у этой девочки есть голова».

— В отличие, видимо, от всех нас, — ответил на это сухо президент. Но ей он сказал:

— Здорово получается, правда? Ты не часто появляешься со мной, поэтому тебя особенно ценят. — Он был явно в восторге.

Столь же явным было и то (и это показалось ей странным), что он нервничал. Он боялся, что она пожалеет в дальнейшем о том, что поехала. Он хотел, чтобы поездка эта доставила ей удовольствие и чтобы она участвовала в других таких поездках. Из-за отчаянного духа соревнования, свойственного ему еще с детских лет, он был исполнен решимости, чтобы жена его выглядела в Техасе возможно лучше. Решимость Кеннеди могла быть могучей силой. В данном случае она увлекла его в экзотическую область, обычно не доступную для мужей. Впервые за время их совместной жизни он спросил у жены, как она собирается одеться. Особенно его интересовало, в чем она появится в Далласе.

— На этом завтраке будут все эти жены богатых республиканцев в норковых накидках с бриллиантовыми браслетами, — сказал он. — И ты должна так же блестяще выглядеть, как любая из них. Будь простой и покажи этим техасцам, что значит действительно хороший вкус.

Заметив, что он этим озабочен, она спросила его:

— Если так важно, чтобы я хорошо выглядела в Далласе, почему я должна тогда ехать сначала на ветру в открытой машине?

Он знал почему. Заигрывание с публикой — это, подобно раздаче должностей, один из источников политического влияния в США. Ради этого приходится двигаться сквозь толпы и двигаться медленно. Кортеж в Далласе должен был ехать по городу в течение сорока пяти минут.

Разговор этот происходил в среду 20 ноября 1963 года в последний день пребывания Кеннеди в Вашингтоне. Понедельник был занят официальными речами и неофициальными предвыборными делами по Флориде (речь шла еще о десяти голосах выборщиков, которыми никак нельзя было пренебрегать). Во вторник рано утром он уже был в своем кабинете. В книге записей его телефонных разговоров на следующие сорок восемь часов значился бесконечный перечень официальных звонков членам кабинета, их заместителям, своим помощникам, членам Верховного суда и конгресса. Состоялось семь телефонных разговоров с Робертом Кеннеди, вспоминавшим позднее, что тон, каким разговаривал его брат в это время, был, как, впрочем, и вообще в течение последних десяти дней, довольно мрачным. В этот вторник утром он был действительно мрачно настроен. Дети были в Атоке, на даче вместе с Жаклин. Это означало, что он остался после завтрака без урока французского. То, что он учил французский язык, хранилось в строжайшей тайне. С Шарлем де Голлем становилось все труднее иметь дело, и президент решил, что, для того чтобы наиболее эффективным образом реагировать на деголлевское самолюбие, необходимо изучить его язык — изучить по-настоящему, а затем уже вести на этом языке переговоры. Это было типично для Кеннеди. Решение, принятое с энтузиазмом, тут же начало претворяться в жизнь. Учительницей Кеннеди была Жаклин Хирш, которая преподавала французский его дочери Кэролайн. С сентября по утрам она давала ему уроки в Белом доме.

— Как вы думаете, сколько времени потребуется мне, чтобы изучить язык? — спросил он мадам Хирш.

— Год, — ответила та. Кеннеди не мог не принять брошенного ему вызова.

— Бьюсь о заклад, — сказал он, — что я справлюсь с этим за шесть месяцев.

Он делал бесспорно блестящие успехи. Он не мог устоять перед соблазном и попробовал употребить несколько фраз в беседе с посетителями из бывшей французской колонии. И хотя никто не догадывался о его намерениях, но до проницательном Николь Альфан, жены французского посла в Вашингтоне, дошли какие-то неопределенные слухи, которые она сообщила мужу.

В кабинет президента вторглась делегация Национального союза птицеводства в сопровождении сенатора Дирксена от штата Иллинойс. Делегация притащила с собой индейку. Президенту ежегодно преподносили индейку ко Дню благодарения[3]. Затем последовали прием посла США в Гане, прием делегации работников просвещения в составе 90 человек, государственного секретаря Дина Раска, посла США в Индонезии и (речь шла еще об одном секретном деле) Пьера Сэлинджера, помощника президента по связи с прессой.

В полночь Сэлинджер должен был вылететь вместе с Дином Раском и специальным помощником президента Макджорджем Банди в Гонолулу для участия в военном совещании по Вьетнаму[4]. Он, Раск и пять других членов кабинета должны были также лететь далее — в Японию[5]. Было трудно скрывать все передвижения Пьера, и пресен знала, что он будет в Токио. Представителям печати было окапано (и они этому поверили), что речь идет о развлечении. Но речь шла о другом. Кеннеди не забыл фиаско, которое потерпел его предшественник в Японии, когда демонстрации левых вынудили Эйзенхауэра отменить свой визит в эту страну. Он хотел восстановить там престиж Америки, отправившись в Токио с официальным визитом в феврале будущего года. Пьер должен был подготовить для этого почву.

Президент сидел за своим столом и подписывал документы. На кончике его носа были очки. В течение последних трех месяцев его дальнозоркость стала более заметной (неизбежный признак начинающегося старения), и, оставаясь один, он постоянно носил очки.

— Я лечу сегодня, — сказал Сэлинджер, — и хотел бы проститься.

Кеннеди поднял на пего глаза и улыбнулся. Пьер сказал ему, что Мак Килдаф будет его помощником по связи с прессой в Техасе. Обычно вторым помощником в отделе прессы был Энди Хэтчер. Но Хэтчер негр, и он остался в Вашингтоне.

— Кто будет заниматься визитом канцлера Эрхарда? — спросил Кеннеди. Западногерманский канцлер должен был прибыть в понедельник, а Сэлинджер возвращался только в следующую среду.

— Здесь будет Энди.

— Хорошо, хорошо. — Президент прервал работу и снял очки. Затем он сказал: — Мне не хотелось бы ехать в Техас.

— Не беспокойтесь по этому поводу, — ответил Сэлинджер. — Это будет блестящая поездка. Вы соберете там большие толпы людей, чем когда-либо раньше.

Кеннеди вновь улыбнулся:

— Возвращайтесь скорей.

На Розовый сад около Белого дома спустились сумерки, наступил вечер, но прием посетителей продолжался. Побывал достопочтенный Роджер Хилсмен, достопочтенный Джеймс Белл, г-н Ричард Хелмс, г-н Хершел Пик. Фред Холборн, специальный помощник президента, пришел из восточного крыла Белого дома, чтобы поговорить о Германии и о новой президентской «Медали свободы». В это время в торжественную обстановку, в гул голосов, в размеренное обсуждение вопросов вторглись знакомые звуки: вернулись дети. (Жаклин все еще оставалась в Атоке. ) Плача вбежал с порезанным носом маленький Джон. Его утешала Кэролайн. Нос быстро перевязали, и дети расположились в кабинете Эвелин Линкольн, секретаря президента. Уолтер Геллер, председатель Совета экономических экспертов при президенте и последний посетитель и этот день, докладывал о безработице и о новой программе Кеннеди по борьбе с бедностью.

— Я все еще целиком за то, чтобы предпринять что-то в отношении бедности, если только у нас будет хорошая программа, — сказал ему президент. — Я считаю важным также показать, что мы делаем что-то и для людей со средними доходами, живущих в пригородах. Оба эти пункта отнюдь не противоречат друг другу. Приступайте н работе.

Затем он отправился в бассейн, взяв с собой детей. Пообедав, он удалился в Овальный кабинет на втором этаже резиденции, чтобы поработать над документами.

Трудно себе представить, сколько он успевал сделать после того, как дети ложились спать! Нужно было посмотреть проекты речей в Техасе, заняться одним личным делом (он хотел сделать первой леди сюрприз на рождество, подарив ей меховой ковер), разобраться в нескольких новых политических вопросах, возникших в связи с нараставшей из месяца в месяц напряженностью перед президентскими выборами 1964 года. У него было определенное предчувствие, что республиканская партия предпримет губительный для себя шаг и выдвинет кандидатом в президенты Барри Голдуотера. Но он не мог твердо рассчитывать на то, что ему так здорово повезет, и поэтому намеревался приложить максимум усилий. Так, уже со Дня труда Клиф Картер, доверенный помощник Джонсона, готовил в Остине штаб-квартиру для предвыборной кампании в Техасе. Зять президента Стив Смит проводил теперь четыре дня в неделю и Вашингтоне, занимаясь делами Национального комитета демократической партии. Пэт Люси уже действовал в Висконсине, а Элен Кейз — в Кливленде. Если Голдуотера сделают агнцем для заклания, тем лучше: он потерпит сокрушительное поражение, получив поддержку лишь горстки штатов.

О том:, какое большинство получат демократы, можно было только гадать, но президент был уверен, что будет переизбран огромным большинством голосов. Прежде чем он уйдет со своего поста, считал президент, он станет наиболее влиятельным государственным деятелем Запада и, быть может, всего мира, и он уже подумывал о реорганизации своего правительства на второй срок. Состав кабинета придется изменить. Роберт Кеннеди хочет уйти с поста министра юстиции. Он уже начал говорить о своей деятельности в министерстве юстиции как о пройденном этапе. Наиболее влиятельное лицо после главы правительства, Роберт не может выйти в отставку в возрасте тридцати с лишним лет. Но где он окажется наиболее полезным? Дуглас Диллон хочет уйти из министерства финансов и вернуться в свою банковскую фирму. Как быть с Раском? Понимай, что президент сам намеревается быть своим министром иностранных дел, Раск полагал, что он найдет ему что-либо другое. После переизбрания президента на второй срок кабинет почти наверняка будет возглавлять государственный секретарь Роберт Макнамара. А кто тогда возглавит министерство обороны? Министр обороны Роберт Ф. Кеннеди? Вероятнее всего, нет. Младший Кеннеди, стремившийся как-то поправить положение в Латинской Америке, в предварительном порядке решил, что после ухода Раска будет просить назначить ого заместителем государственного секретаря по межамериканским делам. Однако с перестановкой в кабинете можно еще подождать. Правда, остается сложный вопрос о взаимоотношениях с конгрессом.

Но вторникам лидеры конгресса обычно завтракали с главой правительства. В этот вторник завтрак был отложен из-за поездки президента во Флориду. Он состоялся на следующее утро, в среду в 8. 45. Это был первый прием президента в среду. Сенаторам Мэнсфилду, Хэмфри и Смазерсу и конгрессменам Альберту и Боггсу, гостям, приглашенным в резиденцию главы правительства, президент показался в это утро жизнерадостным, что не мешало ему нападать на них. Вот уже ноябрь, скоро День благодарения, почти конец года, а они все еще не утвердили обычных финансовых законопроектов. Чем же они там занимаются? Они призывали его проявить терпение. Кеннеди снял очки, беспокойно потирая переносицу своей сжатой в кулак и находящейся в вечном движении рукой, которая, казалось, жила своей собственной жизнью, и пробормотал про себя:

— Когда ты не в Вашингтоне, все всегда кажется куда лучше.

Сенатор Хьюберт Хэмфри от штата Миннесота и заместитель лидера демократического большинства палаты представителей луизианец Хейл Боггс, слышавшие эти слова, прошли затем вместе с Кеннеди в западное крыло Белого дома. Некоторые члены конгресса, заявили они, обеспокоены сообщениями о том, что в Далласе могут быть неприятности. Кеннеди пожал плечами. Он уже дважды говорил с Боггсом на эту тему в 1962 году, когда ому угрожали демонстрацией в Новом Орлеане. И на сей раз он дал тот же ответ: само предположение, что президент Америки не может посетить тот или иной американский город, просто немыслимо.

Конгрессмен Боггс упомянул затем о раздорах среди техасских демократов.

— Господин президент, — сказал он полушутя, — вы отправляетесь в настоящее осиное гнездо.

Кеннеди рассеянно ответил:

— Ну, а в результате всегда собираются толпы людей, с которыми интересно встречаться.

В своем кабинете, залитом солнечным светом, предвещающим ясный осенний день, он снова принялся за текущие административные дела. В 9. 15 заместитель министра финансов Генри Фаулер доложил о том, что нового с налоговым законопроектом. Фаулер, виргинец с изысканными манерами, был любимцем — президента. Кеннеди оживленно поговорил с ним несколько минут и показал ему новую модель корабля. В 9. 38 к президенту смущенно прошли на цыпочках три студента из Западного Берлина, и он поздоровался с ними. В 9. 42 делегация офицеров-танкистов вручила президенту приветственный адрес 8-й бронетанковой дивизии. В 9. 45 по телефону от министра финансов Диллона поступило сообщение. Диллон был в сенате, где давал показания по вопросу о продаже Советскому Союзу пшеницы. Обстановка в сенате была как в настоящем осином гнезде, и в 9. 48 сенатор Смазерс вернулся со специальным помощником президента Лэрри О’Брайеном, чтобы получить указание, какой тактики придерживаться в этом вопросе в сенате. После них, согласно очередности, важно вошел шеф протокола государственного департамента Энджи Дьюк, сопровождавший посла США в Сьерра-Леоне; специальный советник президента по вопросам науки и техники Джерри Визнер представил делегацию американских ученых, которые только что вернулись с конференции по межпланетным связям, проходившей в Женеве; член Национального комитета демократической партии Джон Бейли просиял, когда президент пожал руки Лине Хорн и пяти другим артистам; явился, прежде чем отправиться в Японию вместе с другими членами кабинета, министр сельского хозяйства Орвил Фримэн. Он и его заместитель Чарли Мэрфи обрисовали положение в американском сельском хозяйство; затем вошел генеральный секретарь Международного секретариата Корпуса мира[6] Дин Гудвин, сопровождавший семерых представителей латиноамериканской интеллигенции. Кеннеди задержал его на минутку.

В пятницу предстояло назначение Гудвина специальным помощником президента по вопросам культуры. Сейчас, однако, президента интересовали его сообщения по поводу американского персонала в странах Латинской Америки.

Затем из госдепартамента прибыли заместитель государственного секретаря У. Алексис Джонсон и два его хмурых помощника. С камбоджийцами опять не было складу. Принц Нородом Сианук только что потребовал, чтобы США прекратили всякую экономическую помощь его стране[7].

Вопрос: Должен ли наш посол урезонивать его?

Ответ: Нет, не должен.

Кеннеди был резок. Оказание помощи должно быть прекращено немедленно, сегодня же, по второй половине дня. Поскольку было уже 17.50, три дипломата сразу удалились. Зазвонил телефон у Эвелин Линкольн.

— У телефона миссис Кеннеди, — сказала она президенту. — Судьи ждут наверху.

Прием, которому предстояло быть последним публичным появлением Кеннеди в столице, состоял из двух частой. Участие в официальных церемониях — любимое занятие в Вашингтоне, и никто но предается ему с большим удовольствием, чем судьи. С другой стороны, никто не проявлял большей готовности отказаться от официальных церемоний, чем семейство Кеннеди. Необходимость устроить прием для членов Верховного суда была очевидной, но их было всего одиннадцать, включая ушедших в отставку.

В верхнем этаже резиденции главы правительства разыгрывалась первая часть представления, в которой участвовали члены Верховного суда и министр юстиции. Внизу ожидали участники второй части — 565 представителей правосудия и оруженосцев Белого дома и в их числе наиболее преданные сторонники политики «новых рубежей». Это они три года назад прибыли в конце января в Вашингтон, чтобы приветствовать президента[8] на заснеженной Пенсильвания-авеню, ярко раздуть зажженную им искру и самим зажечься порывом, ставшим позднее известным как «стиль Кеннеди».

Стиль этот обладал почти магическим свойством. Кеннеди окружала атмосфера драматизма. Как заявил в частной беседе Эйзенхауэр, Кеннеди стал любимцем публики. С ним всегда что-то происходило, ему всегда предстояло что-то совершить. Помимо государственной деятельности у него был широкий круг интересов. Все интересовало этого человека. Даже самые скучные детали могли вызвать его живейшее любопытство. Например, обновление обстановки его кабинета, которое должно было происходить за счет средств, вырученных от продажи путеводителя по Белому дому, составленному Жаклин, стоимостью один доллар. Несколько модель назад декораторы уже все подготовили, и им нужно было только полтора дня на завершение работ, в течение которых пустовало бы помещение. Во вторую половину дня во вторник в зале заседаний кабинета были повешены новые занавеси. В пятницу предстояло покрыть ярко-красным ковром пол в кабинете президента. Большинству руководителей декораторы мешают, но глава правительства был увлечен их работой и о интересом следил за ее результатами.

В ожидании президента гости наверху болтали друг о другом, потягивали коктейли. Дверь открылась. Вошел президент. Он плавно двигался по толстому ковру, блестя лаковыми ботинками, слегка наклонив широкие плечи, приветливо улыбаясь. Он начал торжественный обход зала, остановившись перед председателем Верховного суда Эрлом Уорреном. Судья Уильям Дуглас представил свою молодую невесту.

— Познакомьтесь с моим «начальством», — сказал он.

Кеннеди ждал этого момента. Он слышал о том, что она молода, и предсказывал, что жены других членов Верховного суда, которые были старше, ревниво к ней отнесутся.

— Я рад приветствовать «начальство», — ответил президент, широко улыбаясь.

— Я понимаю, сколь велика ответственность, которую вы несете, находясь на своем посту.

Подошел Роберт Кеннеди, чтобы поговорить с невестой Дугласа, а президент присел на диван и заговорил о тремя судьями. На следующей неделе, сказал президент члену Верховного суда Голдбергу, ему хотелось бы поговорить с ним по личному делу. Голдберг высказал предположение, что речь, вероятно, идет о найме рабочих для обслуживания президентской дачи. Раньше Голдберг уже выполнял для него подобные поручения, так как он специализировался в прошлом в качестве юриста по вопросам труда. Президент кивнул головой и, отказавшись от предложенного ему коктейля, перебрался в мягкое кресло-качалку под золочеными каминными часами. Слева от него расположился судья Байрон Уайт, классический тип американца с мощным телосложением, друг Кеннеди в течение почти четверти века и его товарищ по оружию во время войны.

Вошли дамы. Этель Кеннеди следила с другого конца зала за президентом. С 1950 года она была женой его брата и лучше всех из присутствовавших здесь женщин, кроме первой леди, знала президента. Его светские разговоры не обманывали ее. Они не давали представления о том, о чем он действительно думает. И вдруг она поняла, что он озабочен чем-то очень серьезным. Он откинулся назад и качалке и, подпоров рукой подбородок, смотрел вперед полузакрытыми серыми глазами. Председатель Верховного суда крикнул ему шутя через зал, что в Техасе ему придется нелегко. Ответа не последовало. Кеннеди глубоко ушел в свои мысли. «Почему Джек так озабочен?» — подумала Этель. За минуту перед тем как публика должна была двинуться к лестницам, она прошла через зал и поздоровалась с ним. Раньше президент всегда отвечал ей, как бы он ни был занят. Теперь он молчал. Впервые за тринадцать лет он смотрел на нее невидящими глазами.

Да, в Техасе ему должно было прийтись нелегко. Председатель Верховного суда Уоррен в молодости был крупным политиком, крупнейшим в Калифорнии. Но ему не приходилось сталкиваться с такими интригами, как в демократической партии Техаса — штата с однозвездным флагом. Здесь, как и в других местах, национальное руководство демократической партии делало все, что могло, для сохранения мира. Политика — искусство возможного. По Техас презирал мир. Каждый избирательный округ был автономным княжеством, раздираемым внутрипартийной борьбой. Партийные боссы жили, как князья, — в состоя мни постоянной междоусобицы, нападая друг на друга, преследуя ни в чем не повинных вассалов. Они были политическими каннибалами, и простодушный пришелец, который рискнул бы появиться среди них, мог быть съеден живьем.

Джон Кеннеди не был простодушен. Нельзя сказать, что внутриполитическая борьба в Массачусетсе велась по всем правилам игры. Он знал Техас не хуже Огайо. На съезде демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году, когда Джонсон пытался обойти его при выдвижении кандидатуры на пост президента, ему пришлось выдержать атаку сторонников Джонсона, распространявших слухи о том, чти Кеннеди болен и не доживет до конца своего первого срока. (После Лос-Анджелеса они невинно объяснили, что имели и виду болезнь Аддисона. ) С тех пор он несколько раз бывал в этом штате, последний раз б июня 1963 года. В отеле «Кортес» в Эль-Пасо Коннэли дал согласие на предстоящую поездку, и в течение последних двух недель представители Национального комитета демократической партии, посланные на разведку, прощупывали почву, чтобы обнаружить наиболее опасные места. Президент, однако, не читал их донесений. Его делом было управлять страной. Перспективным планированием занимались другие, в первую очередь специальный помощник президента О’Доннел, у которого были свои обязанности. Таким образом, Белый дом имел лишь слабое представление о перипетиях ожесточенной вражды, разгоревшейся между двумя влиятельными техасцами — Ярборо и Коннэли.

Это был старый конфликт. Ему было больше лет, чем самим его участникам. Возник он как следствие идейных разногласий. Впервые он назрел в неустойчивые тридцатые годы. Правое большинство, так называемые «джеффереоновские демократы»[9] и «истинные техасцы»[10], отказали в поддержке Рузвельту. Еще в 1944 году правые послали на съезд партии свою собственную делегацию. Позднее правые штата покинули Эдлая Стивенсона. А в 1952 году губернатор-демократ и член Национального комитета демократической партии от Техаса выступили в предвыборной кампании за кандидатов от республиканской партии. Четырьмя годами позже в Техасе взбунтовались умеренные. Заручившись поддержкой спикера палаты представителей Сэма Рейберна, техасский адвокат из умеренных Байрон Скелтон согласился стать членом Национального комитета демократической партии от Техаса. В результате неразбериха только возросла. Наследники популистов[11] организовали переворот и образовали либеральную фракцию, именуемую «техасскими демократами».

Их героем стал Ральф Ярборо, трижды предпринимавший безуспешные попытки попасть в сенат, прежде чем был выбран туда в 1957 году. Ярборо говорил с тягучим акцентом, глотая слова, был многословен, любил цветистые выражения и вечно вздорил из-за пустяков с другими демократами. Тем не менее он был единственным техасским либералом в конгрессе. Не имея ни влиятельных друзей, ни денег (его долги, появившиеся в результате предвыборной кампании, составляли огромную сумму), Ярборо тем не менее оставался неизменно верным тому, что далласская газета «Морнинг ньюс» называла «осью левых и либералов». Даже когда фракция «техасских демократов» развалилась, он не изменил своей позиции. На съезде демократической партии в Лос-Анджелесе в 1960 году он поддерживал Джона Кеннедиquot;, когда остальная часть демократической партии штата объединилась вокруг кандидатуры своего фаворита Джонсона. Его наказали, не включив в состав членов техасской делегации, и ему пришлось занять место на галерее, среди публики. Не вмешайся спикер палаты представителей Рейберн, он был бы наказан сильнее. Но годом позже Рейберн умер, и теперь уже некому было оказывать сдерживающее влияние. Правые могли наброситься на популиста-отщепенца Ярборо.

К тому же правые демократы получили теперь достойного лидера. Джонсон никогда не пользовался у них полным доверием. В лице Джона Б. Коннэли-младшего правые получили от Джонсона бесценный дар. Коннэли был помощником Джонсона по административным делам и морским министром в кабинете Кеннеди. Теперь он губернатор Техаса и сам себе хозяин. Непосвященные все еще видели в нем человека Кеннеди и Джонсона. Но они ошибались. Если у Коннэли и был вожак, так это был Сид Ричардсон — нефтяной магнат из Форт-Уорта, из которого он работал в конце 50-х годов. Коннэли стай одним из самых прочных звеньев в системе нефтяных и газовых монополий Техаса. Выражаясь устарелым языком левых деятелей прежних лет, его можно было бы назвать орудием нефтяных монополий, и внешность у него была соответствующей: высокий, массивный, интересный, с седыми вьющимися волосами и полными, почти женственными губами. В ого убеждениях не было ничего лицемерного. Он ни под кого не подделывался. Его консерватизм, подобно либерализму Ярборо, был настоящим.

Губернатор Коннэли — классический пример бедняка, который поднялся выше себе подобных и презирает их. (В чем выражается презрение к бедности — это, конечно, другой вопрос. Линдон Джонсон вышел из той же среды, но его политика очень сильно отличалась от политики Коннэли. ) О юности губернатора можно было только сказать, что он был хорошо знаком с Техасом. Джон Б. Коннэли-старший был фермером-арендатором, парикмахером, бакалейщиком, водителем автобуса на линии Сан-Антонио — Корпус-Кристи. Семья переехала в Сан-Антонио, чтобы быть ближе к нему. Затем Коннэли вновь осел на земле, занимаясь в виде подспорья убоем скота, дабы избежать разорения.

После такой юности для сына оставался лишь один путь — путь наверх. Жизнь должна была стать лучше, и он должен был ухватиться за последнюю ступеньку золотой лестницы и подняться по ней наверх. И Коннэли-младший достиг этого. В Техасском университете он стал первым спортсменом. Он женился ни самой привлекательной студентке, приобрел мягкие, вкрадчивые манеры и научился хитрить. Он стал другом богатых, а потом и их верным союзником. Знакомство с тяжелой жизнью бедняков Техаса сделало Ральфа Ярборо противником тех, кто, по его убеждению, нес за это ответственность. Коннэли ненавидел нужду, как таковую. По словам Джонсона, сказанным в частной беседе, Коннэли чувствовал себя хорошо лишь в костюме за триста долларов, в ботинках, сделанных на заказ, и в обществе людей, одетых так же, как он. Он стремился самым надежным образом отгородиться от той жизни, которая была у него в детстве. Став губернатором, он упрочил свои связи, давая понять, что ему не по пути с либерализмом Вашингтона. Членам профсоюзов и «либам», как звали либерале, вновь. стало трудно найти место на партийных собраниях штата. Коннэли был противником увеличения федерального бюджета, импорта нефти и бесплатного медицинского обслуживания. Он выступал по техасскому телевидению против законопроекта Кеннеди о гражданских нравах. Подобно Кеннеди, он готовился к предстоящий выборам. Было вполне возможно, что он встретит сопротивление на первичных выборах в Техасе. Настало время укреплять свои позиции. Следующей осенью, если первичные выборы не примут неожиданного оборота, Коннэли и Ярборо предстояло вест предвыборную кампанию вместе с Кеннеди, а также Джонсоном, если президент вновь изберет Линдона своим постоянным заместителем. 3 ноября 1964 года всем предстояли перевыборы. Губернатор чистосердечно признавался, что хочет вырваться вперед. В действительности он хотел большего, а именно провала Ярборо. Имея это в виду, он намеревался нажить политический капитал на предстоящей поездке президента в Техас.

Позиция Коннэли была прочной. Как глава исполнительной власти штата, он должен был принимать у себя главу федерального правительства, и Белый дом с терпимостью относился к его независимости. Лэрри О’Брайен позвонил конгрессмену Альберту Томасу и сказал, что было бы хорошо, если б губернатор играл ведущую роль после прибытия президентского кортежа из Вашингтона в Хьюстон, где должен был состояться обед в честь Томаса. Конгрессмен понял намек. Он позвонил Коннэли в Остин и попросил представить его на обеде. Конгрессменам от штата Техас дали понять, что всеми деталями на местах будут заниматься в Остине.

По просьбе Коннэли поездка, чтобы подчеркнуть ее «объективный характер», была поделена на две части — «партийную» и «надпартийную». Поездка в Сан-Антонио, Форт-Уорт и Даллас должна была носить надпартийный, в Хьюстон и Остин — партийный характер. Дабы не обижать Коннэли, председатель Национального комитета демократической партии Джон Бейли должен был присоединиться к сопровождавшим президента лицам лишь по прибытии в Остин. Ему предстояло лететь туда на самолете авиакомпании «Дельта эйрлайнз» во время следования кортежа президента по Далласу. Комитет брал на себя даже оплату расходов на горючее для самолета президента. Бейли занялся при этом сложными арифметическими подсчетами, взяв за основу данные военно-воздушных сил, согласно которым полет этого самолета стоит 2300 долларов в час.

Как выразились помощники президента О’Доннел и O'Брайен, губернатор Коннэли получил в руки козырные карты, Н начало октября он впервые дал понять, какой ход он собирается сделать. Прежде чем лететь на восток для обсуждении деталей поездки, он провел в отеле «Адольфус» совещание с верхушкой Далласа, на котором присутствовали председатель могущественного Совета граждан города Дж.. Эрик Джонсон, президент Торговой пала Роберт Коллум, председатель Национального торгового банка Р. Л. Торптон, сын издателя далласской утренние газеты «Мориниг Стар» Теда Дили — Джо Дили (сам Тед был в это время в Вашингтоне) и корреспондент далласской «Таймс геральд» Альберт Джексон. На этом совещании губернатор фактически принес свои извинения за предстоящий визит президента. Он сказал, что оказало в трудном положении, сравнив свою роль с ролью капитана, у которою адмирал попросил разрешения посетит его корабль. Он но может запретить главе правительства приехать, но пусть они знают, что он не собирается «быть при Кеннеди мальчиком на побегушках». Более того, если он, Коннэли, использует этот случай, чтобы унизить Ярборо, то вполне возможно, что либерализм в Техасе удастся сокрушить. Представляется великолепный шанс вытеснить «либов» со сцены.

— Я но собираюсь нарушать обязательств в отношении либералом, объяснил он. — Мне надо иметь группу лиц, стоящих над партиями, которая должна представлять Даллас, и им, джентльмены, учитывая ваши связи, являетесь именно такой группой.

Третьего октября Коннэли созвал в Остине совещание конгрессменов от Техаса (Ярборо приглашен не был) и сообщил им, что президент хочет посетить четыре крупнейших города штата — Сан-Антонио, Хьюстон, Форт-Уорт и Даллас. По мнению Коннэли, поддержку Кеннеди в Техасе оказывали «негры и служивые демократы». К несчастью, они были бедны, а центральное руководство демократической партии хотело, чтобы поездка пополнила партийную кассу.

— Я думаю, что это неправильно, — сказал Коннэли. — вы знаете, что те, кто поддерживает Кеннеди, — это люди, которые не имеют денег. Я говорил с бизнесменами, они не собираются финансировать его предвыборную кампанию.

Это вызвало краткую стычку. Вмешался конгрессмен Генри Гонзалес, либерал из Сан-Антонио.

— С кем из деловых людей вы говорили? — спросил сердито. — Если с теми, кого вы назначали на должности, то не приходится ожидать, чтобы они были за Кеннеди, потому что это кучка республиканцев. Я мог бы принести к вам деловых людей, но они вам могут не понравиться, потому что не будут вас поддерживать.

Губернатор, взволнованно курил одну сигарету за другой, но упорно стоял на своем. Поездка должна иметь внепартийный характер.

, На следующий день Коннэли проводил примерно такую же линию в беседе с Кеннеди, добавив при этом несколько «ласковых слов» по адресу Ярборо. В конце концов был достигнут компромисс: в Сан-Антонио президент выступит на открытии шести новых зданий, принадлежащих военно-воздушной базе (внепартийная акция); в Хьюстоне он будет присутствовать на обеде в честь Альберта Томаса (партийное мероприятие, хотя и не приносящее пользы никому, кроме самого Томаса); в Форт-Уорте и Далласе главу правительства должны будут приветствовать представители властей и общественных организаций (непартийное мероприятие). Единственным местом сбора средств на избирательную кампанию будет Остин — столица штата и местопребывание губернатора. Коннэли выделил каждому конгрессмену для распределения определенное число билетов на обед в Остине. Ярборо получил свою квоту.

— Не втягивайте президента во внутриполитическую борьбу, — просил Коннэли.

Просьба эта была, конечно, абсурдной, ибо перед ним были не дети. И в Капитолии, и в Белом доме прекрасно понимали, что сама должность президента неизбежно связана с внутриполитической борьбой. Трудность для Кеннеди заключалась в том, что он не мог оттолкнуть от себя Коннэли. Если бы официальная поездка в Техас создала видимость единого фронта демократической партии в этом штате, то это Кеннеди вполне устроило бы. Единственным человеком, который мог бы убедить губернатора пойти дальше этого, был его прежний лидер, а теперь вице-президент.

Джонсон, однако, помалкивал. По его словам, с ним не советовались о необходимости поездки. Первое, о чем президент Кеннеди сказал, это, что он собирается предпринять ату поездку. Исходя из этого, последовало довольно подробное обсуждение деталей.

Сначала вице-президент с энтузиазмом выступил за проведение кампании по сбору средств. Незадолго до этого на банкете в Массачусетсе было собрано 680 тысяч долларов в фонд демократической партии. Его чувству гордости за Техас был брошен вызов. К тому же, несмотря на энергичные опровержения Белого дома, упорно ходили слухи, что Кеннеди вычеркнет Джонсона из избирательного списка к президентским выборам 1964 года. До самого Джонсона дошло несколько тревожных сигналов. Преисполненный решимости доказать свою популярность, он предложил организовать в Техасе четыре банкета, на которых лояльные демократической партии лица могли бы продемонстрировать свою преданность Кеннеди и Джонсону, раскошелившись в пользу фонда предвыборной кампании будущего года.

Подобно Джонсону, Ярборо чутко улавливал, куда идет дело. Он догадывался о том, что его ожидают неприятности. До 19 октября он вынужден был соблюдать тактичное молчание. В этот день (что было хорошо известно Коннэли) в Остине предполагался обед в честь Ярборо для покрытия его долгов по проведению предвыборной кампании. Как только обед прошел, Ярборо начал подавать зловещие сигналы.

Он напомнил Белому дому историю своей неизменной преданности Кеннеди. Неужели он подвергнется унижениям в своем родном штате? Если так, то он предпочитает пребывать в мрачном раздумье в Вашингтоне. Его успокоили. Трижды, при разных обстоятельствах, Лэрри О’Брайен звонил ему и, растягивая своим звучным голосом слова, заверял его, что президент не проявит к нему никакого пренебрежения. Президент действительно очень хочет, чтобы сенатор был в числе лиц, сопровождающих его в поездке, сказал О’Брайен, и Кеннеди на самом деле так считал. Ехать без Ярборо было для него хуже, чем не ехать совсем. Среди либералов Техаса вспыхнуло бы возмущение, и они постарались бы отплатить за это на предстоящих выборах.

Однако ни в Белом доме, ни в Вашингтоне не было никого, если не считать молчавшего вице-президента, кто мог бы выступить в защиту интересов губернатора плата Техас. Покинув столицу, Коннэли плел тонкую и слоящую сеть интриг. На первые шелковистые нити ее наткнулся Джерри Бруно, коренастый человек с седловидным носом, высланный на разведку в Техас Национальным комитетом демократической партии. Поздно вечером 28 октября Бруно приземлился на аэродроме Остина и был тут же встречен соперничающими делегациями. Одна представляла Коннэли, другая — Ярборо. Действуя согласно указаниям О’Доннела, Бруно принес извинения представителям Ярборо. На следующий день он завтракал с Коннэли в клубе «Сорок акров» в Остине и полетел далее, чтобы осмотреть весь маршрут предстоящей поездки. Будучи в течение шести лет организатором различных кампаний для политических деятелей, участником нескольких предварительных выборов кандидатов в президенты и одних президентских выборов, Бруно был человеком закаленным. Но никогда еще он не сталкивался с таким количеством связных. Национальный комитет имел свое представительство в каждом графстве, и этого было вполне достаточно. Но губернатор Коннэли выставил вторую команду, сенатор Ярборо — третью, вице-президент Джонсон — четвертую, а профсоюзы, у которых в Техасе были свои трудности, — пятую. Во время своего пребывания в Далласе 30 октября — 1 ноября Бруно узнал об одной из интриг Коннэли, преследовавшей цель поставить на свое место сенатора Ярборо. Детали ее имеют значение, поскольку связаны с выбором помещения, где должен был выступать президент, а тем самым и с маршрутом, по которому должен был следовать кортеж от аэропорта к месту его выступления.

Сам Бруно отдавал предпочтение большому бальному залу отеля «Шератон» в Далласе. Но его ожидало разочарование: зал забронировала какая-то женская организация, а дирекция не захотела предложить дамам перебраться в другое помещение. Ему прямо заявили, что президент должен искать себе зал в другом месте. Никто не претендовал на Мемориальный зал Далласа. В нем было одиннадцать тысяч мест, и местные хозяева возражала против него именно по этой причине. Чем больше людей, считали они, тем больше среди них будет ненормальных. Так как это был Даллас, то они не были поклонниками президента, но они беспокоились о репутации своего города. Оставалось три возможных варианта: здание Женской лиги, а напротив него на Индустриальном бульваре — Торговый холл и Торговый центр. В Торговом холле должны были собраться фабриканты безалкогольных напитков. Можно было бы попросить их переменить место, но Бруно не хотел их раздражать. Он предпочел здание Женской лиги — серое и малопривлекательное, но как раз это, указывал Бруно, привлечет туда трудовой люд. Хозяева города были удручены. Они настаивали на эффектном Торговом центре. Поскольку они были республиканцами, на них можно было не обращать внимания. Однако с губернатором-демократом Коннэли приходилось считаться. Оказалось, что низкие потолки здания Женской лиги мешают осуществлению одного из замыслов Коннэли. Он хотел, чтобы в Далласе и Остине столы для почетных гостей были расположены на разной высоте. Президент, вице-президент и. губернатор должны были сидеть за столом, который возвышался бы над другими. Официальные лица не столь высокого ранга, такие, как старейший сенатор штата, должны были занимать места пониже — за менее почетным столом. Тогда Ярборо оказался бы униженным.

Бруно был уполномочен принять окончательное решение на месте. В дальнейшем он мучился от сознания того, что если бы он настоял на здании Женской лиги, то кортеж автомобилей в Далласе не проехал бы мимо склада школьных учебников. Из-за нерешительности, проявленной им 1 ноября, вопрос оставался открытым до приезда неделей позже в Даллас агента секретной службы Уинстона Дж. Лоусона, посланного туда на разведку. Секретная служба считала здание Женской лиги более подходящим с точки зрения безопасности, поскольку в Торговом центре было шестнадцать трудно охраняемых проходов. Оба помещения были, однако, сочтены приемлемыми. Вопрос был спешно поставлен перед Белым домом, где продолжали придерживаться политики умиротворения Коннэли. 14 ноября О’Доннел высказался за Торговый центр. В Остине Коннэли намеревался прибегнуть к другой уловке — устроить прием президента в резиденции губернатоpa, куда сенатор Ярборо не должен был получить приглашения.

Таким образом, намеренно бестактные действия Коннэли ставили под сомнение успех всей поездки президента еще до того, как он покинул Вашингтон. Коннэли вел крупную игру и, надо отметить, вел ее тонко. Парадоксально, но он брал пример с самого Джона Ф. Кеннеди, в течение трех лет находившегося в центре политической жизни всей страны. Разница между ними заключалась в том, что Кеннеди никогда и никого не пытался выжить с места и что в правящей группе Техаса, которую представлял губернатор, как раз не было людей, поддерживавших Кеннеди в 1960 году. Отголоски недовольства последних начали доходить до президента, и вечером 20 октября, в момент, когда прием судей в резиденции достиг апогея, Белый дом получил телеграмму трех либералов из Сан-Антонио, выражавших разочарование по поводу краткости предполагаемого пребывания президента в Бексарском графстве, где он получил против республиканца Никсона наибольший перевес голосов в Техасе.

Единственным городом, где все шло гладко, был Хьюстон. В остальных городах штата наблюдалось недовольство. В ряде случаев это было неизбежно. Время главы правительства ограничено, а жители Браунсвилл, Сан-Бенито, Корпус-Кристи и Фрипорта никогда бы не поняли, почему он не может уделить им несколько часов. Больше всего, однако, шумели лица, поддерживавшие Кеннеди и уязвленные тактикой Коннэли. Они не знали о трудном положении, в котором оказался Ярборо. Они знали только, что в Техас приезжает президент и что встречать и принимать его будут главным образом республиканцы и демократы-отступники. Однако одно соображение заслоняло собой все остальные: половина населения штата была сосредоточена в шести из его 254 графств.

В течение двух дней напряженной поездки по автомобильным дорогам Техаса Кеннеди сможет приветствовать миллион американцев, прежде чем он вернется и встретится в воскресенье с послом США в Южном Вьетнаме Генри Кэботом Лоджем, в понедельник будет присутствовать на официальном обеде в честь канцлера Эрхарда, а по вторник — на завтраке с членами конгресса, короче говоря, прежде чем он вернется в великолепный плен своих обязанностей.

Настал момент, когда приглашенные судьи должны были спуститься вниз. Президент поднялся с кресла-качалки и сделал знак рукой. Незаметно появившийся капитан морской пехоты спокойно приказал двум рядовым в парадной форме перенести звездно-полосатый государственный флаг США и синий с золотом флаг президента к лестнице. Президент двинулся в этом же направлении. За ним следовали три военных адъютанта, указывая каждому гостю его место в процессии. Сначала шел председатель Верховного суда Уоррен, затем Голдберг, замыкал шествие министр юстиции Роберт Кеннеди. Оркестр играл военный марш. Потом послышалась дробь барабанов, звуки фанфар и, наконец, в быстром темпе мелодия старой шотландской песни «Слава вождю».

Адъютант президента по вопросам авиации бригадный генерал Годфри Макхью, неподвижно стоявший по стойке «смирно», тайком бросил взгляд на Кеннеди и подавил в себе жест нетерпения: Макхью хотел, чтобы вождь не забывал, что нужно стоять неподвижно, пока его чествуют. Из всех президентов, которым он служил, только этот не останавливался и не отдавал честь флагу.

Раздался барабанный бой. Все было кончено. Почувствовав себя свободным, вождь смешался с толпой в Восточном зале. Эта толпа состояла из мелких судейских чиновников. Президент и первая леди осторожно продвигались сквозь возбужденные, бурлящие толпы в Зеленом, Голубом и Красном залах.

Президенту не нужно было здесь ничего особенно добиваться. Тут присутствовали преданные ему люди. Они были, однако, ого друзьями, и он хотел, чтобы им было весело в ого доме. К тому же Кеннеди были свойственны привычки политических деятелей. Он знал, что люди любят, когда их замечают, и что им льстит, когда помнят их имена. Проходя через толпу, президент остановился перед только что назначенным министром почты и связи Джоном А. Гронуски, который был впервые на приеме в Белом доме, и перед министром финансов Дугласом Диллоном. Филлис и Дуглас Диллоны сказали ему, что он в великолепной форме. Диллон добавил:

— Здравствуйте и прощайте. Мы отправляемся в Японию.

— Я знаю, — ответил Кеннеди, кисло улыбнувшись. — Вы едете в Японию, а я должен ехать в Техас — И вздохнув, добавил: — О господи, как бы мне хотелось поменяться с вами местами!

В банкетном зале его ждала закуска в стакан пунша. Он быстро прошел через зал, возвратился в кабинет, надел очки и в течение часа сидел над телеграммами из-за границы. Первая леди задержалась несколько дольше, затем поднялась наверх вместе с Робертом (Бобби) Кеннеди. Жаклин сказала ему, что с интересом едет в Техас и примет участие в предвыборной кампании. После ухода Бобби и Этель Джеку и Джекки удалось пообедать дома одним, и те немногие телефонные разговоры, которые они вели, были с друзьями и родственниками. Дома были письма от родных. Мать Джекки писала, чтобы она весело провела время. Другое письмо, от свекрови, было примерно в том же духе. Она писала, что побывала в Нью-Йорке, говорила там с разными людьми по поводу недавнего визита президента в Нью-Йорк. Президент был там без обычной полицейской охраны, отмечала она, и публика с энтузиазмом к этому отнеслась.

Единственным вмешательством извне в этот вечер 20 ноября 1963 года был телефонный звонок заместителя государственного секретаря Джорджа Болла. Болл только что вернулся из Европы, где участвовал в ряде совещаний[12]. Возвратившись в США, Болл автоматически становился исполняющим обязанности государственного секретаря, и в 21.20 он доложил, что прибыл в распоряжение президента. На какое-то время Джек должен был снова стать президентом. Он мельком затронул несколько вопросов, которые могли вызвать осложнения. Болл обещал заняться этими проблемами.

— Хорошо, — сказал президент. — Я вернусь из Техаса в воскресенье. Приезжайте в Кемп Дэвид. Там будет Кэбот Лодж, и мы обсудим эти вопросы. — Затем он положил трубку и отправился на второй этаж.

Гости танцевали. Для этого, собственно, и был предназначен Восточный зал. Его полное название — Восточный бальный мал, и танцевавшие здесь сторонники Кеннеди молодые кавалеры и их элегантные дамы казались на своем месте. Для них не было ничего необычного и этих танцах. Будущее обещало тысячи таких вечеров. Прием судей продолжился без каких-либо помех. Скользя но натертому воском паркету, агенты секретной службы весело танцевали и Тустен, но подозревая, что через три дня на этом самом полу, где они делают сейчас свои пиру. пируэты в деревянном ящике будет покоиться тело президента, которого они дали клятву защищать. Знай это, они отдали бы свою жизнь. Ничто, однако, не предвещало беды. Офицеры кружились в танце, в то время как в комнате над ними спал тот, кто был по конституции их главнокомандующим. Самые могучие в истории военные силы но могли помешать катастрофе.

И все же…

Нити, которые ткала судьба, отбрасывали невидимые тони. Оливер С. Халлет, капитан третьего ранга военно-морских сил США, трудился в эту среду в оперативном отделе Полого дома над расшифровкой последних телеграмм дли президента. Поступавшие сообщения не представляли особого интереса. Однако само присутствие помощника адъютанта президента по военно-морским делам и Белом доме можно считать странной иронией судьбы. Так как капитан третьего ранга Халлет получил свое назначение совсем недавно, он и его супруга Джоан не были приглашены на прием. Волею злосчастной судьбы они, однако, были связаны с событиями, которые должны были произойти менее чем через сорок часов. Девять месяцев назад Халлет был назначен на свой пост в Белом доме. Перед этим он нес службу на подводной лодке, а еще ранее он и его жена работали в десятиэтажном жилом здании и Москве, где помещается посольство США в СССР. Он был военно-морским атташе. Джоан работала в приемной посольства. И последний день октября 1959 года в холл посольства пошел, широко шагая, худосочный юноша со странно посаженными глазами и швырнул на стол Джоан Халлет свои зеленый паспорт. Он сообщил ей, говоря с южным акцентом, что пришел отказаться от своего американского гражданства.

Сотрудники, работающие в приемной, не занимаются такого рода вопросами. Не занимаются ими и атташе. Посольство являет собой тесный мирок, и Халлеты неоднократно видели ожесточенного молодого человека, когда он вновь появлялся для бесед с послом Ллуэлином Томпсоном и сотрудниками консульства США. Консулы приводили ему массу аргументов. Их задача заключалась в том, чтобы уговаривать потенциальных перебежчиков отказаться от своего намерения. Халлет и его жена потеряли со временем молодого человека из виду. Их переводили с одного места на другое. Так же как и Ллуэлин Томпсон, который был назначен в 1962 году послом по особым поручениям, они возвратились на родину. Халлет присоединился к официальному окружению президента с местопребыванием по адресу Пенсильвания-авеню, 1600. Дети Халлетов ходили в приходскую школу в Стоун-Ридже вместе с детьми Роберта Ф. Кеннеди и его племянниками — детьми Сарджента Шривера. Халлеты все еще вспоминали о Москве, и иногда капитан, его жена и их шестнадцатилетняя дочь Кэролайн задавались вопросом, что стало с тем тощим недовольным молодым человеком. Они живо представляли его себе: его надменность, странно напряженное выражение его глаз, то, как он хватал со стула нью-йоркскую «Геральд трибюн» и, будучи большим любителем чтения, глотал в ней каждую строчку. Он произвел на них неприятное, но сильное впечатление. Халлеты помнили лицо этого человека и его имя — Ли Харви Освальд, хотя они давно ничего о нем не слышали. За беседой в домашнем кругу они высказывали предположение, что он все еще в Советском Союзе.

И все же…

Освальд уже не было в России. Он сообщил консульству, что одумался, и, одолжив деньги в госдепартаменте, вернулся в июне 1962 года в Техас, прихватив с собой быстроглазую, молодую русскую жену и малолетнюю дочь. Дальнейшие действия Освальда приобрели после его смерти огромный интерес. После того, однако, как были выяснены все несущественные мелочи, осталось всего два существенных факта: он потерпел одну неудачу за другой в конце концов возвратился в Даллас. Многое в последующей неразберихе объясняется его претензиями в области политических убеждений. Освальду нравилось называть себя марксистом. В действительности же идеалов у него было не больше, чем у кошки, и в моменты прозрения он сознавал это. Он был против демократии, против коммунизма, против всего на свете. В автобиографическом наброске, написанном им до его возвращения в Америку, он признавал «неприятной чертой своего характера стремление к независимости, вызванное заброшенностью» (sic!). Во время своего путешествия домой он задавал себе вопрос, что произойдет, если кто-либо (очевидно, он сам) «встанет и заявит, что он совершенно не только против правительства, но и против народа, против всей страны и всех основ ее социальности. Я слышал и читал о возрождении в США американизма, не ультраправого типа, а скорее вежливого, с виду не значащего ничего американизма, такого, как у группы „Америка — прежде всего“[13] и у «Фонда свободы»[14], но даже под этими прикрытыми, бесформенными, патриотическими жестами, имеется явно топор, спрятанный в подполье капиталами вдохновителей этого дорогого мероприятия. Где я могу обратиться? К беззастенчивым узколобым оппортунистам, представителям обеих систем, к гегельянским идеалистам, оторванным от действительности, к религиозным группам, к ревизионистам и к абсурдному анархизму. Нет!»

Этот бред свидетельствует о том, что Освальд был всего лишь человеком, одержимым беспричинной ненавистью. Искать в этом бреде политические убеждения — это все равно что искать у полипа кости. Тем не менее он пытался стать перебежчиком, и вследствие своего поведения в России и странного образа действий после возвращения домой стал объектом усиленного наблюдения со стороны Федерального бюро расследований. Поскольку инструкция ФБР предписывала агентам быть начеку в случае наличия информации, «указывающей на возможность покушения на личность или безопасность президента», можно было предположить, что отделение ФБР в сообщит об Освальде местному отделению секретной службы, насчитывавшему пять человек. Ничего подобного не произошло. Досье Освальда находилось в руках тридцатипятилетнего Джеймса П. Хости-младшего, агента ФБР, человека с низкий хрипловатым голосом, кончившего колледж «Нотр Дам» и явного поклонника Джона Ф. Кеннеди. С 4 ноября 1963 года Хости было известно, что Освальд работал на Техасском складе школьных учебников на углу Хьюстон-стрит и Элм-стрит. Удобное место для засады снайпера, склад этот был смертельно опасной точкой на пути следования кортежа, который, согласно маршруту, должен был сделать крутой зигзагообразный поворот прямо под окнами склада. Стрелок мог взять на мушку машину президента, пока она подъезжала к зданию, выждать, пока она сделает крутой вираж, а затеки: выстрелить, когда она покажется из-за поворота. Хости, однако, не занимался такого рода сопоставлениями. Он не получил официального уведомления о маршруте, и когда местные газеты опубликовали карту маршрута, его интересовало лишь одно — удастся ли ему, Джиму Хости, увидеть хоть на миг Кеннеди.

— Я заметил, что машина пойдет по Мейн-стрит, — говорил он пятью месяцами позже. — Единственно, что меня интересовало, — где я смогу увидеть ее, если мне повезет.

Однако представители секретной службы должны были в любом случае взять это здание под наблюдение.

Но они этого не сделали.

Восемнадцатого ноября высланный вперед агент секретной службы Лоусон проехал по маршруту президентского кортежа с начальником полиции Далласа Джессом Карри и главным агентом секретной службы в Далласе В. Форестом Соррелзом. Из всех троих Соррелз производил наиболее солидное впечатление. Он был уроженцем Ред-Ривера в Техасе и имел соответствующую внешность — худой, сутулый и суровый, с пронизывающим взглядом старого полицейского. Однажды в Тусконе ему пришлось иметь дело с известным бандитом Джоном Диллинджером и считать отобранные у него деньги. В 1935 году он поступил в СС, как агенты помоложе называли теперь секретную службу, и, когда Франклин Д. Рузвельт открывал памятник Роберту Е. Ли[15] на бульваре Тэртл Крик в Далласе, Соррелз сопровождал его по тем же самым улицам. Ему не нужно было напоминать об опасности со стороны снайперов. Когда Карри, который вел машину, повернул с Седар Спринг-роуд на Харвуд-стрит, Соррелз взглянул на верхние этажи домов Далласа, увидел кабинет своего зубного врача и громко сказал:

— Черт побори, мы будем живыми мишенями![16]

Двое других полицейских согласились с ним. На дорогу, по которой должен был следовать кортеж, выходило больше двадцати тысяч окон. Ясно, что они не могли поставить по человеку в каждом из них. Для этого потребовалась бы целая армия, и кортеж потерял бы весь свой смысл. Поэтому окна не подвергались проверке, а когда полицейская машина повернула с Мейн-стрит на Хьюстон-стрит и Лоусон спросил, что такое Техасский склад учебников, Карри и Соррелз объяснили, что это обычный склад школьных учебников.

Можно предположить, что представители ФБР и секретной службы сделали все, что только можно было сделать. Возможно, что ведомство Карри действовало правильно, решив прекратить наблюдение за толпой в пятницу на Хьюстон-стрит и Мейн-стрит за квартал до засады Освальда, исходя из того, что движение, начиная от этого пункта, будет становиться менее интенсивным. Быть может, излишне было бы требовать от этих патрульных в Далласе, оказавшихся по соседству со складом, чтобы они, следуя примеру нью-йоркских полицейских, наблюдали за окнами. Тогда они увидели бы в окне целившегося человека. Быть может, каждый из полицейских выполнил свой долг. Быть может, удар нельзя было отвести. Быть может, теперь уже поздно говорить об этом.

И все же, и все же…

Запоздалые рассуждения имеют свой смысл. Со временем все тайное становится явным. Одна из тайн скрывалась в досье ФБР у Хости, о другой — догадывался Соррелз. Поскольку капитан Халлет находился в своем кабинете в восточном крыле Белого дома в эту среду вечером 20 ноября 1963 года, в самой резиденции скрывалась третья тайна. Четвертая незаметно промелькнула в доме министра юстиции по адресу Чейн Бридж-роуд, 4700, штат Виргиния, позднее в тот же вечер.

Как и прием судей, это место не было подходящим для предзнаменований. В старинном доме, перед которым стоял большой почтовый ящик с надписью «Р. Ф. Кеннеди», вовсю веселились. Около шестидесяти близких друзей собрались отпраздновать тридцативосьмилетие хозяина дома.

Один из гостей, Кен О’Доннел, ушел из дома Роберта Кеннеди, но две детали, запавшие в память, не давали О’Доннелу покоя. Через несколько дней эта тревога, подобно возродившемуся духу, напомнила о себе. Жена комментатора телевидения Дэвида Бринкли спросила о напряженной обстановке в Техасе. О’Доннел, молчаливый, как обычно, ничего не ответил ей.

Позднее Боб Кеннеди спросил его:

— Вы видели это письмо Байрона Скелтона? О’Доннел кивнул: он видел его, это письмо.

Целый месяц члена Национального комитета демократической партии от Техаса Байрона Скелтона не оставляли мрачные предчувствия. Это было само по себе необычным, потому что никто никогда не мог бы упрекнуть его в излишней чувствительности. Ему было под шестьдесят, он был старшим партнером в адвокатской фирме «Скелтон, Броумер и Кортни», директором Первого национального банка в Темпле, штат Техас, оставив пост президента Торговой палаты Темпля. Его аккуратные черные костюмы, мягкий голос и седые пышные волосы делали его воплощением респектабельного южанина. Три года назад он сыграл ведущую роль в организации исторического столкновения католика Кеннеди со скептически настроенными протестантскими священниками Ассоциации пастырей Большого Хьюстона. Своими действиями в Хьюстоне Скелтон заслужил уважение и благодарность президента. Теперь Кеннеди должен был повторить на высшем уровне свою поездку по городам штата. Член Национального комитета демократической партии штата должен был бы испытывать по этому неводу чувство гордости и торжества.

Но Скелтон их не испытывал. Он был обеспокоен. Программа поездки президента предусматривала останов» ну в Далласе, а Скелтон наблюдал этот город в последнее время со все возрастающим чувством тревоги. Атмосфера там была настолько накалена всякого рода подстрекательскими заявлениями, что он был по-настоящему озабочен. Неустойчивого, легко поддающегося внушению человека, «типа со странностями», как он говорил своим друзьям, без труда можно было бы побудить к действиям. В результате 4 ноября Скелтон решил принять меры.

«Откровенно говоря, — писал он министру юстиции в это утро, — я испытываю тревогу в связи с предстоящей поездкой президента Кеннеди в Даллас». Ссылаясь на одного весьма известного жителя Далласа, который недавно заявил, что «Кеннеди является нежелательным для свободного мира», Скелтон писал, что «человек, который может сделать такого рода заявление, способен на нести президенту ущерб», и приходил к заключению, что «чувствовал бы себя лучше, если бы маршрут президента не предусматривал Далласа». Он просил «серьезно рассмотреть» вопрос об отмене остановки в Далласе.

Скелтон не ограничился этим. Через два дня он написал Уолтеру Дженкинсу, который был правой рукой Линдона Джонсона, письмо, в котором высказывал дальнейшие опасения насчет Далласа. Скелтон писал Дженкинсу, что предпочел бы, чтобы президент и вице-президент исключили Даллас и. » своей программы. Но Скелтон и этим не ограничился: через недолю он вылетел в Вашингтон и встретился там с членами Национального комитета демократической партии Джоном Бейли и Джерри Бруно. В долгой беседе с Бруно Скелтон подробно обрисовал политическую обстановку в Далласе и изложил свои опасения в этой связи.

— Там небезопасно, — повторял он. — Независимо от взятых ранее обязательств, Даллас следует миновать.

Результаты всех усилий Скелтона были равны абсолютному нулю. 8 ноября министр юстиции, который знал Скелтона как серьезного человека, все же переслал его письмо О’Доннелу, который счел, что подозрения Скелтона не имеют оснований. И Дженкинс и Бруно решили, что Скелтон просто обижен, что его и миссис X. Х — Вайнерт, представительницу Техаса в Национальном; комитете демократической партии, не включили в число сопровождающих президента в его поездке. Действительно, они имели основание чувствовать себя обойденными. То, что ни со Скелтоном, ни с миссис Вайнерт не советовались по поводу поездки Кеннеди (о которой они узнали из газет), было грубым нарушением политического этикета. Объяснялось оно настоятельным требованием губернатора Коннэли, чтобы Белый дом не имел дела ни с кем, кроме него самого. Бруно признался в этом Скелтону, а Дженкинс решил поговорить об этом с губернатором. То, что Скелтона обошли, было сравнительно малозначащим фактом, но безопасность президента являлась или должна была быть вопросом первостепенной важности. Скелтон так считал, и он приложил большие усилия, чтобы внушить это другим.

Даже если бы Кеннеди знал об опасениях Скелтона, он все рано отправился бы в Даллас. О визите было объявлено заранее, город ждал его, и отступать на столь поздней стадии было крайне неудобно. Кеннеди был не из тех, кто прячется. Подобно Черчиллю, он считал:, что главное — это мужество, остальное придет само собой. К тому же, как напоминал он об этом конгрессмену Хейлу Боггсу, президент Соединенных Штатов Америки — это президент всех штатов. Он не может допустить, чтобы его запугали в каком-либо из них. Угрозы, как и исполнение в честь президента гимна «Слава вождю», связаны с его должностью. Еще до того как Кеннеди официально вступил на свой пост, страдавший умственным расстройством человек по имени Ричард Пол Павлик привязал к своему телу проволокой семь шашек с динамитом, пытаясь взорвать себя и новоизбранного президента. В течение первого года пребывания Кеннеди на своем посту в Белый дом поступило около тысячи писем с угрозами. Некоторые из них были довольно устрашающими. Но все они казались какими-то нереальными, потому что встречи с восторженными людскими толпами говорили совсем о другом. Так было дома, так было за границей. Всюду, куда Жаклин Кеннеди следовала за своим мужем, она видела массовые проявления теплых чувств. Она даже не могла себе представить, чтобы кто-нибудь бросил в него даже помидор.

Кеннеди понимал, конечно, что быть президентом — значит подвергаться опасности. Всякий глава государства знает, что он подвергается особому риску. Как заметил итальянский король в 1897 году, избежав кинжала убийцы: «Таков риск, связанный с профессией». (Позднее этого короля все-таки застрелили. ) Газетная вырезка об этом событии вдохновила человека, который убил президента США Уильяма Маккинли. Франклин Рузвельт сказал однажды жене:

— Если человек не боится, что его схватят, то он может совершить покушение на жизнь президента.

Эйзенхауэр считал, что его мог убить любой человек, не боящийся лишиться собственной жизни. Джон Фитцджеральд Кеннеди шутил по этому поводу. Один из его почитателей бросил в Калифорнии в его машину без всякого предупреждения маленький спасательный жилет. Хлоп — и он опустился на сиденье между президентом и его помощником Дэйвом Пауэрсом.

— Если бы кто-то хотел тебя убить, — сказал президент Дэйву, — то тебя бы уже не было в живых.

Незадолго до поездки в Техас он заметил своему другу журналисту Бартлетту, когда спешивший автомобилист обогнал в Виргинии их машину:

— Этого нельзя было допускать. Он мог бы застрелить тебя, Чарли.

Пауэре и Бартлетт принужденно засмеялись. Им было вовсе не до смеха.

Казалось, что безопасность находится в сильных, компетентных руках секретной службы.

За шестьдесят два года со времени убийства президента Маккинли секретная служба стала легендой. Никто не подозревал, что она, быть может, существует за счет этой легенды, что некоторые из ее методов стали косными или устарели. А это было так. Во время любой поездки президента за пределы Вашингтона, например, агенты секретной службы зависели в очень большой степени от сотрудничества с местным полицейским персоналом. Франк Вильсон, начальник секретной службы при Франклине Д. Рузвельте, внимательно изучал, насколько эффективен аппарат полиции в каждом крупном городе Соединенных Штатов (и, между прочим, считал полицейскую службу в Далласе одной из самых неэффективных). Потом эту практику прекратили. Секретная служба была постоянно представлена только в одном городском полицейском аппарате — в нью-йоркском. Страх перед снайперами в те дни, когда Вильсон был начальником секретной службы, был такой же жгучей проблемой, как и в 1963 году. Но во время автомобильных поездок Рузвельта агенты секретной службы стояли на подножках, окружая президента живым щитом. В современных автомашинах неподвижные подножки больше не годились, хотя секретная служба еще имела одну такую машину. На современных машинах с их низкой посадкой подножки имели бы нелепый вид. Последней президентской машиной с неподвижными подножками был «линкольн космополитэн» выпуска 1949 года, замененный 1 июля 1953 года другой машиной. На сделанном по заказу «линкольне» Кеннеди, поставленном Белому дому 14 июня 1961 года, были гидравлические боковые ступеньки, которые могли выдвигаться по сигналу с места управления. Предполагалось, что они и будут служить подножками. К сожалению, конструкция их, предложенная секретной службой, оказалась неудачной: мгновенно выдвигаясь вперед, они становились опасными, раня окружающих, поэтому их никогда не использовали. Ввиду этого водитель за рулем оказывался в роли главного агента в машине. Если бы водитель машины президента в Далласе имел специальную подготовку на случай критической ситуации и резко затормозил при первом же сигнале опасности, стрелявший, возможно, не смог бы сделать второго выстрела. Водитель не имел этой подготовки. К тому же в таком городе, как Даллас, водителю президента нужно было внимательно следить за машиной, шедшей впереди машины президента: он не знал дороги и никогда раньше не ездил по ней.

Последней линией обороны, которая должна была стать 22 ноября 1963 года решающей, была быстрота реакции каждого агента — его способность моментально реагировать на критическую ситуацию. Для оценки этой способности существуют стандартные испытания. При вспышке красного светового сигнала испытуемый нажимает тормоз, и результат появляется на шкале с отметками в десятые доли секунды. Подобного рода периодическим испытаниям подвергаются в числе прочих лиц пилоты реактивных самолетов. К сожалению, в число этих прочих лиц не входила охрана президента. Агент Клинт Хилл, к примеру, некогда не слышал об этих испытаниях, которые и сейчас, когда пишется эта книга, все еще продолжают оставаться тайной для Главного управления секретной службы. Даже для экспертов физиологические реакции человека не полностью ясны, однако известно, что его рефлексы замедляются по мере старения организма, а быстрый темп жизни может их еще более замедлить. В системе секретной службы темп этот очень напряжен, а ее традиции требовали, чтобы на постах, наиболее близких к Кеннеди, находились люди постарше. Водителю машины президента в Далласе Биллу Гриру было пятьдесят четыре года, начальнику охраны Кеннеди Рою Келлерману, который должен был занимать место рядом с Гриром, было сорок восемь. Более молодые и подвижные агенты должны были ехать впереди или, в лучшем случае, в машине, следующей за машиной президента.

По закону за любое покушение на жизнь Джона Ф. Кеннеди отвечал Дуглас Диллон. (После убийства президента США Маккинли конгресс возложил ответственность за жизнь президента на министра финансов. ) Секретная служба продолжала входить в состав этого министерства, но с течением времени стала неотделимой от личного персонала президента. Помощник президента О’Доннел использовал агентов секретной службы как посыльных. Во время посадки самолета они распределяли среди зрителей булавки для галстука с изображением торпедного катера «ПТ-109» (на котором служил во время войны Джон Кеннеди).

Предвыборная кампания вызывала у них интерес, и они с удовольствием в ней участвовали, но как агенты охраны они порой чувствовали себя обиженными. Кеннеди, как и Линкольн, отказывался жить в клетке.

— Как можно охранять этого человека! — раздраженно спросил агент у кардинала Кашинга на похоронах Патрика, сына президента.

Молодой президент был активнее Эйзенхауэра и стремился больше быть среди людей, а «участие в политической жизни и обеспечение безопасности несовместимы», как выразился однажды О’Доннел в разговоре с начальником группы агентов секретной службы Джерри Беном. Однако одна из возможностей не охранять президента заключалась в том, чтобы окружить его такой массой ненужных предосторожностей, что он взбунтуется. Супруги Кеннеди считали, что секретная служба проявляла часто излишнее рвение некстати. Сидя как-то в укромном местечке на пляже, Жаклин Кеннеди была расстроена, увидев, как катер береговой обороны с агентами с ревом обрушился на рыбака, сидевшего неподалеку в лодке. Из-за подобных бестактностей президент не был склонен считаться с мнением секретной службы. А это значило, что он мог оставить без внимания хорошие советы так же, как и плохие. Хорошо было, к примеру, что агенты забирались на широкий кузов президентского «линкольна», когда толпы угрожали выйти из-под контроля. Плохо было то, что они находились там всегда. Кеннеди надоело видеть за своей спиной агентов всякий раз, когда он оборачивался назад. 18 ноября, за четыре дня до своей смерти, находясь в Тампе (штат Флорида), он сухо попросил агента Флойда Боринга, чтобы тот убрал с задней части машины «этих шалопаев из „Айви лиг“[17]. Но Боринг не обиделся: в тоне президента не было раздражения. Президент хорошо относился к людям из охраны, и они знали это. К сожалению, случалось, что» они порой допускали бестактность, и когда президент Кеннеди находился с визитом в Венесуэле, за охраной лично наблюдал министр юстиции. Безопасность во время этой поездки была обеспечена стопроцентная, но это не оставило потом каких-либо неприятных чувств. В Венесуэле были особые условия. Там действительно позаботились о безопасности президента. Каракас всегда был и продолжал оставаться заведомо беспокойным местом. За неделю до своего отъезда в Техас Джон Кеннеди сказал сенатору Хьюберту Хэмфри, что президента Венесуэлы Бетанкура могут пристрелить в любой момент.

Никому, однако, включая Байрона Скелтона, не приходило в голову, что сам Кеннеди подвергался куда большей опасности, чем Бетанкур, хотя многие и опасались, что ему не миновать в Далласе неприятностей. Скелтон отличался от других не беспокойством, которое он сейчас испытывал, а своим упорством. В то же время, когда Скелтон звонил в штаб-квартиру Национального комитета демократической партии в Вашингтоне, священник евангелической церкви Билли Грэхем пытался довести свои опасения до Кеннеди через их общего друга сенатора Смазерса. Настроения, царившие в Далласе, были известны. На той же неделе помощник президента Фред Холборн дважды звонил корреспонденту лондонской газеты «Санди таймс» Генри Брэндону; советуя ему принять участие в поездке Кеннеди и Техас, Холборн мотивировал свое предложение том, что там могут произойти неприятности. Таким образом, но рекомендации Целого дома Брэндон оказался 22 ноябри единственным иностранным корреспондентом в Далласе.

И самих Соединенных Штагах сообщение о том, что президент посетит Даллас, вызвало широкую реакцию. Самые поверхностные читатели газет, даже те, кто но мог бы указать, местонахождение этого города на карте, знали, что с ним связан целый ряд опасных инцидентов. В 1960 году во время избирательной кампании толпа взбесившихся домохозяек Далласа встретила Линдона Джонсона плевками, и теперь, когда Леди Бэрд думала о новой поездке в те края, она нервно сжимала кулаки. Совсем недавно, 24 октября, и День Объединенных Наций, там было совершено нападение на представителя США и ООН Эдлая Стивенсона. Когда на следующий день специальный помощник президента Артур М. Шлезингер-младший позвонил ему из Вашингтона в Лос-Анджелес, поздравляя от имени Кеннеди с проявленной им в трудной обстановке выдержкой, Стивенсон заметил, что его потрясла ненависть, свидетелем которой он оказался в Далласе. Он серьезно сомневался, следует ли президенту отправляться чуди, и просил донести его сомнения до сведении Кеннеди. Шлезингер положил трубку, а затем заколебался: он сомневался, нужно ли это делать? Поездка состоится, как запланировано. О’Доннел увидит и ого действиях, лишь подтверждение своего мнения о Стивенсоне как о суетливом старом человеке. Отношения между президентом и его представителем в ООН будут испорчены без всякого основания. Шлезингер все еще пребывал в нерешительности, когда вновь раздался звонок и Стивенсон взял назад свои возражения. Шлезингер решил, что, вернувшись из Далласа, Стивенсон вновь увидел все в правильном свете.

Возможно, что дело обстояло как раз наоборот. Эдлай, вероятно, более правильно оценивал положение, находясь на месте. Теперь трудно судить об этом, поскольку на воспоминания всех, кто подавал сигналы, наложили свой отпечаток происшедшие события. Одна черта была, однако, общей для всех них: чем ближе наблюдатель знал Даллас, тем серьезнее он был озабочен. Шофер главы, правительства Билл Грир, ирландец по происхождению, сохранял спокойствие, считая, что поездка на автомашине внутри страны безопасна. Посещение морских портов, где проживает много иностранцев, было, по его мнению, связано с большим риском. У секретной службы Даллас имел в общем репутацию трудного города, а лица из окружения вице-президента допускали, что Джонсон также может стать объектом демонстрации. Старые агенты секретной службы знали, однако, по опыту, что местное население воспринимает визит президента как честь для себя и что это чувство берет верх над партийными убеждениями, отступающими на задний план. Советники Кеннеди, которым репутация Далласа была известна — министр финансов Дуглас Диллон, специальный советник Теодор К. Соренсен, помощник Сэлинджера Малколм Килдаф, — считали, что дело может ограничиться несколькими неодобрительными выкриками. Для конгрессменов-демократов от Техаса — Гонзалеса, Олина Тига, Джима Райта, живущих в Вашингтоне, — перспективы этой поездки представлялись более зловещими. Они ожидали пикетчиков с плакатами или града тухлых яиц. Маленькая группа представителей республиканской партии в Капитолии от штата Техас заметалась, стремясь уйти в кусты. Сенатор Джон Тауэр отказался от приглашения в Даллас на 22 ноября, а конгрессмен Брюс Элджер отменил устраиваемый в тот вечер в его честь банкет в далласском отеле «Марриот». Техасцы, находившиеся у себя дома в Техасе, нервничали еще больше. Коннэли сказал Кеннеди, что, по его мнению, публика в Далласе «слишком эмоциональна» и что решение об остановке там следовало бы пересмотреть. Один издатель в Остине, рассуждая по поводу предстоящей поездки президента в Даллас, предсказывал, что «во время этой поездки с ним обязательно что-то случится».

Но, пожалуй, наиболее ясное предупреждение самому президенту сделал сенатор-либерал Джеймс Уильям Фулбрайт от штата Арканзас, граничащего с Техасом. Во время перевыборной кампании за год до этого Фулбрайт подвергался яростным нападкам со стороны далласской газеты «Морнинг ньюс». Он питал к Далласу глубокое недоверие из-за характерных для этого города актов политического насилия. Хотя у Фулбрайта там были друзья, он отклонил ряд приглашений приехать к ним. Фулбрайт испытывал страх, физический страх, и открыто в этом признавался. 3 октября, за день до того как Кеннеди окончательно утвердил с Коннэли программу поездки, Фулбрайт просил президента объехать Даллас стороной. Глава правительства и сенатор провели почти весь этот день вместе. Они летали в Литтл Рок на самолете президента, а затем на вертолете в Хебер Спрингс на открытие плотины в Гриирс Ферри. Во время полета туда, на завтраке и после него Фулбрайт со всей настойчивостью, на какую он только был способен, неоднократно заявлял:

— Даллас — очень опасное место. Я бы туда не поехал, и вам туда не следует ехать.

В самом Далласе царила настоящая тревога. Два брата сенатора Ральфа Ярборо, оба адвокаты из Далласа, послали Кеннеди почти одинаковые сообщения, что среди местного населения широко распространены настроения ненависти к президенту. Одна женщина писала помощнику президента Кеннеди, Сэлинджеру, из Далласа:

«Не разрешайте президенту приезжать сюда. Я тревожусь за него. Я боюсь, что с ним может случиться что-то ужасное».

Федеральный судья Сара Т. Хьюз опасалась инцидентов, прокурор Бэрфут Сандерс, старший по рангу чиновник министерства юстиции в этой части Техаса и представитель вице-президента в Далласе, сказал политическому советнику Джонсона Клифу Картеру, что, учитывая политическую атмосферу в городе, поездка туда представляется «нецелесообразной». Городские власти с самого начала этой поездки испытывали дрожь в коленях. Волна враждебности к федеральному правительству на местах достигла критической точки, и они знали это. Они открыто проявляли беспокойство по поводу того, что толпы могут выйти из-под контроля.

— Мне кажется, что нам следовало бы попытаться убедить президента Кеннеди изменить решение о посещении Далласа, — сказал Стоили Маркус из фирмы «Нейман Маркус» своим директорам. — Откровенно говоря, я не думаю, что этот город достаточно безопасен.

Были приняты меры, чтобы сократить до минимума число людей, которые будут приветствовать президента. Обычно визит президента — достаточное основание, чтобы отпустить детей из школы. Если в ближайшее время не предвиделись выборы и особенно если глава правительства давно не посещал город, можно было почти наверняка рассчитывать, что школьников отпустят с уроков. Даллас решил сделать исключение.

Инспектор школьного образования Уайт заявил, что ученикам разрешат участвовать во встрече президента только в том случав, если за ними придут родители.

Члены комитета по организации приема гостя не хотели, чтобы его видели многие взрослые. Они возражали против проезда кортежа через город. Но это означало бы, что те тысяча двести демократов, которые добивались избрания Кеннеди в 1960 году, даже не увидели бы его, поскольку организаторы приема заполнили весь зал, где должен был выступить президент, консервативными элементами. И членам комитета пришлось уступить в этом вопросе. Им удалось помешать некоторым официальным остановкам (маленькая, но боевая группа либералов Далласа хотела, например, чтобы президент сделал остановку и выступил на открытии какого-либо объекта, любого объекта) и навязать свой выбор помещения для банкета в честь Кеннеди. Представлялось маловероятным, чтобы какой-то незваный гость мог помешать этому банкету. Предполагалось, что банкет будет проведен в зимнем саду Торгового центра — гордости Далласа, что на нем не будет много гостей и это будет благопристойное, хорошо организованное мероприятие.

Президента должны были окружать балконы, внутренний пруд, живые деревья, фонтан, струя которого могла бить до потолка, и летающие на свободе попугаи. В анекдоте, который слыл в эти дни в Далласе верхом остроумия, говорилось, что один организатор встречи сказал другому, что он постарается устроить так, чтобы попугаи уронили кое-что в суп Кеннеди.

Это было, однако, сугубо частное замечание. Широкая общественность выступала за создание в городе в ближайшее же время благожелательной атмосферы. Президент Торговой палаты и председатель Совета граждан города просили жителей воздерживаться от демонстраций. В обеих газетах были опубликованы передовые, призывающие к сдержанности. «Таймс геральд» выражала надежду, что как всему миру, так и Джону Ф. Кеннеди понравится то, что он здесь увидит». И даже далласская «Морнинг ньюс» — рупор правых — допускала, что «еще один инцидент, подобный инциденту со Стивенсоном, может нанести Далласу смертельный удар в глазах нации, особенно с политической точки зрения». 18 ноября было молниеносно принято постановление городских властей, ставившее нападки на приезжих ораторов вне закона. Двумя днями позже начал действовать начальник полиции Далласа Джесс Карри. Предпринять какой-либо шаг было для Карри огромным делом. Начальник полиции города, которому предстояло стать ареной величайшего преступления века, был человеком мягким и малоэнергичным. Однако более решительные лидеры деловых кругов города внушили ему, что налицо чрезвычайные обстоятельства. В связи с этим Карри публично заявил, что «немедленно примет меры против всякого неподобающего поведения» в пятницу. Он пошел дальше. Если окажется, что полицейские не справятся с охраной гостя, заявил он, то частные лица получат право производить аресты подозрительных граждан. Начальник полиции, напоминающий публике о праве ареста граждан, дает тем самым сигнал для паники. Он объявил фактически всех граждан помощниками полиции. Однако те силы, которыми располагал Карри, были отнюдь не малыми. Он мобилизовал все резервы, отменил все отпуска и собрал семьсот полицейских, пожарных, шерифов, полицию штата, техасскую конную полицию, агентов техасского департамента общество иной безопасности и агентов ФБР при губернаторе. Город был наводнен полицейскими. Даллас еще никогда не был свидетелем столь строгих мер безопасности.

Поводом для таких беспрецедентных мер предосторожности был визит президента Соединенных Штатов.

Сначала раздавался хор предупреждающих голосов, затем последовала катастрофа. Между ними лежит пропасть, глубины которой, вероятно, никогда но удастся до конца исследовать. Через десять месяцев после трагедии комиссия Уоррена не обнаружила «никаких доказательств» наличия связи между преступлением Ли Харви Освальда и «общей атмосферой ненависти», царившей в Далласе. Следует отметить, что это суждение было единогласным, хотя отдельные члены комиссии Уоррена и выступали с совершенно определенными оговорками. Решение это было продиктовано соображениями целесообразности. Они надеялись, что их доклад получит самое широкое признание. Большинство из них считали, что предположения, высказанные по поводу Далласа, могли в какой-то степени дискредитировать остальные выводы комиссии, и поэтому уклонились от прямого ответа на вопрос. Члены комиссии признавали, что убийца знал о напряженной политической обстановке в Далласе, но приходили к выводу, что «судить о том, в какой мере на него оказало влияние общее политическое брожение в городе, не представляется возможным, хотя Освальд и знал о нем».

Решающим во всей этой фразе является слово «судить». Совершенно очевидно, что невозможно точно определить взаимосвязь между личностью и ее окружением. Можно с таким же успехом пытаться фотографировать тоску по родине или представить страсть в виде музейного экспоната. Честь, честность, любовь и ненависть нельзя прикрепить кнопками на доску для объявлений. И однако все они существуют. Некоторые причины действий лежат за рамками доказательств. Подобно тени, они неуловимы. Обсуждая их, мы вступаем на путь предположений. Но делать обоснованные предположения — одна из обязанностей историка. Источником их не могут быть только отпечатки пальцев, траектории полета пуль и спектрографические исследования. Признано, что убийца в Далласе не был участником обычного преступного заговора. Возможно, что это и не имеет прямого отношения к существу вопроса. Ли Харви Освальда называли «одиночкой». Почти все хватались за это слово, чтобы описать его, а также чтобы истолковать его действия. Все они заблуждались. Бесспорно, что его мышление было ограниченным. Мышление всякого убийцы идет по узкой колее. Но одиночек не существует. Ни один человек не существует в пустом пространстве. Все его действия определяются временем и обществом, в котором он живет. Джон Уилкс Бут не был агентом конфедератов. Вопреки тому, что считали прежде, он действовал сам по себе. Не президент США Линкольн, его жертва, был убит в критический момент нашей истерии, в городе, кишевшем людьми, симпатизировавшими южанам, и ожесточенными призывами к мятежу. Пытаться установить точную взаимосвязь между действием, историческим периодом, когда оно происходило, и его местом — безнадежная затея. Но будет абсурдом утверждать, что этой связи не существует и что преступление в театре Форда могло быть совершено в спокойном обществе, не подвергающемся потрясениям.

Подобно Буту, Освальд был убит наблюдавшим за ним со стороны человеком, что сделало дальнейшее расследование невозможным. Тем не менее арена действия, которую он избрал, его пережила. О городе, внушавшем беспокойство Байрону Скелтону, сенатору Фулбрайту и ряду других людей, известно довольно многое. 15 ноября министерство юстиции послало специальному помощнику президента Кену О’Доннелу объемистый секретный доклад о Далласе, в котором говорилось, что большинство из 747 тысяч жителей города являются американцами «англосаксонского и шотландско-ирландского происхождения». Последнее время население быстро росло, причем главным образом за счет притока из сельских районов штатов Техас, Луизиана и Арканзас. В Далласе эти переселившиеся южане оставались «в политическом и социальном отношении консервативными», ибо их новое окружение разделяло их взгляды. «Политический консерватизм Далласа объясняется сугубо религиозным воспитанием и наличием в течение многих лот подходящих для этого условий». Учитывая «солидное и независимое богатство, возникшее на основе добычи нефти и недавней индустриализации», консерватизм этот усилился и приобрел в последнее время «откровенно наступательный» и «воинствующий в политическом отношении» характер.

Деньги Далласа — это новые деньги, и их много. На юге столица Техаса идет впереди всех других городов по производству товаров, оптовой торговле, страхованию и банковскому делу. Каждый октябрь там происходит самая большая по сравнению со всеми штатами ярмарка. Старожилы, богатство которых выросло на хлопке, оказались отодвинутыми на задний план. Власть перешла к новым людям. Во многих случаях они пользовались ею очень ловко. Всюду, где вопрос о расовой интеграции угрожая осложнениями, они спокойно уступали. С сознанием своего высокого общественного положения я с чувством гражданского долга они управляли чистым городом, свободным от коррупции и сравнительно свободным от порока (большие штрафы вынудили профессиональных проституток удалиться из Далласа за тридцать две мили — в соседний город Форт-Уорт). Отцы этого города проявляли ярко выраженный интерес к симфоническому оркестру, опере и музею изящных искусств. Они откровенно стремились, чтобы город имел в глазах общественности приятный облик. Культура и ученость содействовали созданию этого привлекательного фасада.

О’Доннел располагал также в избытке данными о колледже баптистов в Далласе, об епископальном колледже, Южном методистском университете, Юго-западном высшей медицинском училище при Техасском университете и о его многочисленных клиниках, объединенных в единый институт, именуемый Мемориальный Парклендский госпиталь.

Внешний образ можно создать с помощью грима, о городе же нельзя судить по той рекламе, которую он сам себе делает. Есть более достоверные показатели, в том числе результаты местных выборов. В 1963 году Даллас был цитаделью республиканцев, о чем свидетельствовал уже состав его населения. Громадную часть — 53,5 процента — самодеятельного населения Далласа составляют директора различных предприятий и контор, агенты по продаже имущества или служащие. Город с жителями, не занимающимися физическим трудом, на 97 процентов протестантский и разросшийся за счет тысяч обитателей мелких сельских населенных пунктов, отошедших от традиционных связей с демократами, Даллас был объявлен в передовой статье местной газеты «центром возрождающегося республиканизма». В действительности же он был скорее его островком. Окружающие его сельские районы продолжали придерживаться старых убеждений. В тридцати милях к северу от «Большого Д.», как любят называть Даллас его жители, находится четвертый округ конгресса с 220 тысячами избирателей. Округ этот, ранее вотчина спикера палаты представителей Сэма Рейберна, остается по-прежнему прочной опорой демократической партии. В 1960 году, во время президентских выборов, Кеннеди и Никсон шли вровень в семидесяти одном из семидесяти двух графств северо-восточного Техаса. Будучи блестящим исключением, «Большой Д.» забаллотировал Кеннеди огромным большинством (62,5 процента), выбрав одного республиканца в палату представителей и 8 республиканцев в легислатуру штата. Даллас приводил члена Национального комитета демократической партии от Техаса Байрона Скелтона в отчаяние. Он уже давно смирился с тем, что львиная доля голосов Далласа в 1964 году будет отдана противнику Кеннеди.

Его предостережения Вашингтону не диктовались, однако, соображениями партийной борьбы. Стремясь завоевать голоса избирателей, член Национального комитета не будет прятать от них своего кандидата. Если бы Скелтон хотел увеличить шансы Кеннеди, он стремился бы к тому, чтобы жители Далласа воочию увидели президента. Дело было не в этом. В городе господствовало нечто не имевшее ничего общего с обычной внутриполитической борьбой — какая-то напряженность, душевный надрыв, резкий истерический тон, свидетельствовавшие о глубоко ненормальном состоянии общества. В Далласе это было особенно пугающим, потому что уже в течение некоторого времени взлелеянный его лидерами образ города был запятнан мрачным насилием. Девицы легкого поведения и взяточники уехали, но убийц становилось все больше.

Техас занимает первое место в Соединенных Штатах до числу убийств, а «Большой Д.» — первое место в Техасе. Каждый месяц в Далласе совершается больше убийств, чем во всей Англии, и ни в одном из них не замешаны бандиты или приезжие. Все это работа граждан Далласа. За последний год число убийств выросло на 10 процентов. Кроме того, около трех из каждых четырех убийств (72 процента) было совершено с помощью огнестрельного оружия. В «Большом Д.» не требуется никакой регистрации при покупке оружия, и вообще над продажей и хранением огнестрельного оружия отсутствует какой бы то ни было контроль. Единственная попытка ввести законодательство такого рода была отвергнута местным судом. На 22 ноября в 1963 году и Далласе было совершено 110 убийств. Насильственной смерть стала частью его обычного образа жизни. О ной говорят как бы между прочим. В день, когда объявили о визите президента, Эйбрахем Запрудер, фабрикант готовой одежды, перебравшийся в Даллас из Нью-Йорка, беседовал с одним не известным ему лицом по вопросу о гражданских правах. Человек этот допускал, что Вашингтон обладает достаточной силой, чтобы выступать в поддержку расового равенства.

— Бог создал больших людей, — сказал он, имея в виду Кеннеди, и, указывая на себя, добавил: — И бог создал маленьких людей.

Затем он сказал, растягивая слова:

— Но Кольт создал свой 45-калиберный, чтобы сравнять шансы.

Запрудер был озадачен. Ему никогда не приходилось слышать ничего подобного в кварталах Манхэттена, где торгуют одеждой.

— Нам не нужны такие люди, как вы, — оборвал он неизвестного.

Тем не менее такие люди существовали. На третьем году пребывания Кеннеди на посту президента в графстве Даллас господствовала какая-то лихорадочная атмосфера. Творились безумные вещи. Надписи на огромных рекламных щитах истерически звали «отдать под суд Эрла Уоррена», а на еврейских магазинах был намалеван знак свастики. Молодые фанатичные домохозяйки отплясывали перед публикой, скандируя слова: «Стивенсон умрет, ему придет конец, конец, конец, и он будет гореть в аду, гореть, гореть!» Пропагандистские материалы ультраправых раздавались в государственных школах. Упоминание имени Кеннеди в классах вызывало неодобрительные выкрики. От младшего административного персонала школ требовали присутствия на собраниях ультраправых. Даллас стал Меккой для шаманских представлений проповедников. Собрания национального возмущения, Христианских крестоносцев, минитменов, Общества Джона Бэрча и Общества Патрика Генри. Он стал также главным штабом техасского нефтяного миллиардера Геральдсона Ла-файета Ханта с его специфической деятельностью. Один отставной генерал-майор в Далласе вывесил перед своим домом государственный флаг США древком вверх. В День труда в 1963 году звездно-полосатый флаг вывесил перед споим домом казначей графства Уоррен Г. Гардинг, названный так своими родителями-демократами по имени президента-республиканца Гардинга во времена, когда все дети Техаса воспитывались в духе уважения к лицам, находящимся на этом посту, независимо от их партийной принадлежности. К казначею подошел сын одного врача и горько заметил:

— Это же флаг демократов! Раз вы уж вывешиваете флаги, почему бы вам не вывесить заодно серп и молот?

Это было не просто проявлением партийных убеждений — это было настроение, существовавшее вне зависимости от партийной принадлежности, инфекция, заразившая членом обеих партий. Бесспорно, многие из ультраправых, шумевших громче всех, были республиканцами, и одним из самых популярных из местных героев в городе был конгрессмен Элджер, более всего известный тем, что три года назад присутствовал во время оплевывания Леди Бэрд — жены Линдона Джонсона. Но в графстве Даллас демократическая партия немногим отличалась от республиканской. Большинство кандидатов от демократической партии представляло собой не альтернативу республиканцам, а лишь их более правый вариант. Один конгрессмен из «Большого Д, », сын фабриканта кроватей, был формально демократом. Но ото ничего не значило. В Вашингтоне конгрессмена-демократа Джо Пула было трудно отличить от республиканца Элджера. Опираясь на солидную поддержку со стороны крупного капитала Далласа, Джо Пул, выступая против законопроекта о гражданских правах, говорил своим избирателям, что его «тошнит» от правительства Кеннеди. Джо Пул опровергал предъявлявшееся ему обвинение в том, что он никогда не делал ничего конструктивного. Он чрезвычайно гордился своим неизменным присутствием на всех заседаниях комиссии палаты представителей по расследованию антиамериканской деятельности. В Капитолии на него смотрели, как на диковину. У себя в Далласе он был всего лишь типичным демократом. В конце концов прошел уже тридцать один год с тех пор, как Исполком демократической партии в Далласе поддерживал последний раз на выборах кандидатов от демократической партии. Демократами Далласа считали себя генерал Эдвин Уокер и миллиардер Г. Л. Хант. Мэр города Эрл Кэйбелл прошел по избирательному списку демократов, поэтому его на местном республиканском жаргоне величали «социалистическим мэром Далласа». Однако это был всего лишь политический трюк. Даже сторонники Общества Джона Бэрча знали, что в действительности Эрл Кэйбелл никогда не был преданным и убежденным участником коммунистического заговора. Пять лет назад он поддерживал Элджера. В прошлом Кэйбелл был председателем ультраконсервативной Ассоциации промышленников Техаса и присутствовал на организационном заседании местного отделения Общества Джона Бэрда в одном из номеров отеля в Далласе. После 22 ноября 1963 года, когда в политике внезапно появились иные веяния, воспоминания мэра о его прежних связях стали крайне туманными — он был обращен в другую веру. Теперь Кэйбелл выступал по большинству вопросов как демократ джонсоновского толка. К тому же он не стал фактически в тот вечер членом Общества Джона Бэрча. Он и Элизабет, или Милочка, Кэйбелл (ласкательные имена «ев техасских политиков становятся известными публике) прослушали записанные на магнитофон идеологические призывы бэрчистов и ушли. Но их друзья были членами этого общества, и Кэйбелл так же хорошо знал господствующие политические настроения и проявлял к ним такое же уважение, как и любой германский чиновник начала тридцатых годов. Кэйбелл присутствовал на собрании, поскольку ему сказали, что там речь пойдет об антикоммунизме. Он и Милочка должны были проявить к этому интерес. Проявление правых настроений было таким же гражданским долгом, как и. участие в Церковном совете в? в Ковбойском обществе Далласа. И тридцать друзей и приятелей мэра, все деловые люди, собрались в отеле „Стэтлер Хилтон“, чтобы отдать дань уважения Роберту Уэлчу, крупному фабриканту кондитерских изделий.

Группа в составе двух конгрессменов, генерала в отставке и местного миллиардера могла претендовать на влиятельное положение в любом городе. Были и другие выразители бунтарского настроения Далласа: представители делового мира в ковбойских сапогах, прикреплявшие надпись «Нокаут всем Кеннеди!» на хромированные буфера своих машин; пожилые дамы с обесцвеченными перекисью волосами, вдовы богатых и влиятельных людей, развлекающиеся игрой: «Кого из Кеннеди вы больше всего ненавидите?» (Правильный ответ: 1. Бобби. 2. Джека. 3. Тедди. 4. Джекки); процветающие образованные молодые супружеские пары, собиравшиеся за высокими бокалами виски с содовой в предместьях Далласа Хайленд-парк и Юниверсити-паркг чтобы обменяться анекдотами об убийствах и непристойными сплетнями о семье президента, которые лучше всего рассказывали шутники, имитирующие его бостонский акцент.

Даллас не обладает монополией на ненависть. Критика президента — старый американский обычай. В конце концов президент — это самый крупный в стране объект для критики, и всякое создание культа президента сопровождается образованием его антикульта.

— Запомни, — предостерегал Вудро Вильсон свою дочь во время своего первого срока пребывания на посту президента, когда все у него шло гладко, — вся эта свора только и ждет, чтобы разорвать тебя на части.

Эндрю Джексона изображали нарушителем супружеской верности, Линкольна — обезьяной, Гарри Трумэна — неудачным торговцем галантереей. Томас Джефферсон был «сумасшедшим Томом». Досталось даже Вашингтону.

«Меня обвиняют в том, что я являюсь врагом Америки и нахожусь под влиянием иностранной державы, — писал Вашингтон „сумасшедшему Тому“, — и каждый шаг моего правительства искажается в таких преувеличенных и неприличных выражениях, которые вряд ли можно было бы употребить по отношению к Нерону, общеизвестному банкроту, или даже к обыкновенному карманному вору».

Некоторые из правоверных в однозвездном штате Техас ожидали, что на пост президента вступит некто вроде долговязого киноактера Джона Уэйна с двумя торчащими по бокам кольтами. Этой весной к беженцам с Кубы, живущим в Майами, было обращено следующее широковещательное заявление:

«Лишь в одном случае сможете вы, кубинские патриоты, жить когда-нибудь вновь свободными людьми у себя на родине, руководить кубинским народом и заботиться о его благоденствии так, как это и надлежит делать наиболее способным».

Эта благодать должна была снизойти на них.

«Если бы волею своей господь водворил в Белый дом в течение ближайших нескольких недель техасца, известного как друга всех латиноамериканцев, хотя и вынужденного в нынешних условиях склониться перед захватившими с 1905 года власть в Соединенных Штатах сионистами, подставными лицами и пешками которых являются Джек Кеннеди, Нельсон Рокфеллер и другие члены Совета по международным делам и связанных с ним организаций. Хотя Джонсон и вынужден теперь склоняться перед этими хитрыми и ловкими евреями — покровителями коммунистов, но если бы господь внезапно поднял его на самый вepx, он снова стал бы тем, кем были его любимые отец и дедушка, и вернулся бы к тому, чем они дорожили и чему были преданы — к их принципам и вере».

Текст этот, украшенный изображениями клейма для коров и контурами Аламо[18], был датирован 18 апреля 1963 года и подписан «техасцем, который негодует по поводу влияния Востока, контролирующего, унижающего, оскверняющего и порабощающего свой собственный народ».

Сильный президент должен быть готов к оскорблениям. Кеннеди создал сильное правительство, в результате чего зашевелились крайние элементы, которые вели себя сравнительно спокойно при его менее напористом предшественнике. В ряде небольших городов они задавали тон в местном обществе, но почти всегда оставались совершенно очевидным меньшинством.

Что ставило Даллас в особое положение, так это его величина и отсутствие какого-либо действенного сопротивления. Там не было никаких разногласий, поскольку отсутствовала борьба мнений. Даллас был единственным крупным американским городом, где подстрекательство к насилию стало респектабельным. Уэлч был вознесен местными властями, а Эдлай Стивенсон подвергался во время своей поездки бойкоту. Сторонники президента — и даже президентской власти, как таковой, ибо дело дошло уже До этого, — были немногочисленны, лишены боевого духа и безмолвны. Знаменателен тот факт, что, когда президент Кеннеди прибыл в Даллас 10 октября 1961 года к смертному одру спикера палаты представителей Сэма Рейберна, его приветствовало только одно официальное лицо — начальник полиции.

Явное единодушие Далласа ставило в тупик посторонних и даже самих техасцев. Конгрессмен Гонзалес, в Бексаргком графстве которого настроения в пользу демократам были столь же сильными, как в Далласе в пользу республиканцев, прибыл как-то в Даллас для получения награды Национальной ассоциации содействия прогрессу местного населения. Уехал он отсюда озадаченный. Церемонии вручения происходила в маленькой баптистской церкви и походила на подпольное собрание. Устроители, казалось, были сильно запуганы. Они нервно оборачивались, что-то наспех пробормотали, сунули ему в руки медаль и быстро разошлись в разные стороны. По возвращении в Вашингтон Гонзалесу все это показалось тяжким сном. Он шутил по этому поводу, говоря, что не стал бы участвовать там в предвыборной кампании, не имея охранного свидетельства, и сказал президенту:

— Даллас похож на Конго — он не готов к самоуправлению.

Оливки Гонзалес неправильно ставил вопрос: Далласу как paз не хватало самоуправления. Из-за его отсутствия городом управлял комитет влиятельных торговцев. Как говорилось в докладе министерства юстиции О’Доннелу: «Руководство Далласом осуществляется ныне Советом граждан города, в который входят руководители крупнейших компаний».

С 1937 года основные решения принимались тридцатью членами этой группы и их политическим орудием — Ассоциацией доверенных лиц. При назначении местных должностных лиц они действовали во многих отношениях подобно средневековой ганзейской олигархии, назначавшей бургомистров. Большинство сеньоров не были сами ультраправыми — они просто не доверяли демократическому беспорядку, будучи уверены, что их благожелательный деспотизм представляет собой более эффективную замену его. Из-за проявлявшегося ими удивительного равнодушия к эксцессам ультраправых они, однако, несли большую ответственность за политическую атмосферу в городе. У истоков идеологии правых не было ничего чуждого, привнесенного извне, и в этом была ее огромная притягательная сила. Корпи непримиримой враждебности Далласа к политике «новых рубежей» Кеннеди заключались в глубокой тоске но ценностям (настоящим и воображаемым) «старых рубежей». Мало того, что Кеннеди обладал личным состоянием и говорил с чопорным акцентом Новой Англии. Наиболее оскорбительным был его вызов клановым инстинктам истых даллаовцев. Президент был к тому же мыслящим человеком. Ото представляется безобидным и даже достойным уважения качеством. Но во времена «старых рубежей» человек, остановившийся для размышлений, не остался бы в живых. Он должен был полагаться на свой боевой дух и инстинкты и решать свои проблемы с помощью кулака, и но с помощью разума.

Кеннеди отказывался дать миру пинок. Вместо этого он выступал за многообразие, терпимость, нетрадиционный подход к вопросам. Для человека, верного прошлому, это было профанацией. Общество, состоявшее из колонистов, отвоевывавших земли у индейцев, требовало полного подчинения единым для всех правилам. Все должны были держаться вместе, подходить под одну мерку и создавать круговую оборону при помощи повозок, когда возникала опасность. Это диктовалось необходимостью, иначе индейцы стерли бы всех с лица земли.

Отсюда следовало, что незнакомец из восточных штатов представлял собой угрозу. В некоторых случаях «религия» научила сыновей вчерашнего дня, как поступать с такого рода угрозами.

Вечером 20 ноября 1963 года, когда президент Кеннеди принимал членов Верховного суда в своей резиденции, преподобный Дж. Сидлоу Бакстер, человек с белоснежными волосами, назвавшийся «странствующим проповедником», заявил пяти тысячам делегатов съезда баптистов Техаса, что американские избиратели сделали «одну из величайших ошибок в истории, допустив в Белый дом президента-католика». Религиозные убеждения, продолжал Бакстер, должны возобладать над политической лояльностью. Он настаивал на том, чтобы в 1964 году баптисты «голосовали не за демократов или республиканцев, а за протестантов». В знак одобрения его паства поднялась, восклицая: «Аминь!».

Конечно, они не собирались убивать президента. Они даже всерьез не говорили об этом. На тему об убийстве в Далласе шутили ради развлечения. Однако микробы благочестия были весьма реальными. В нападках фундаменталистов[19] на Кеннеди чувствовались сильные отголоски пророков Исайи и Иеремии. Громы морального возмущения ясно слышались в передовых далласской «Морнинг ньюс», крестовый поход которой против правительства служит ключом к пониманию абсолютизма «Большого Д.».

Газета «Морнинг ньюс» — старейшее деловое предприятие штата. Она начала издаваться в 1842 году, когда Техас был еще республикой. Эту газету читали почти все. Ли Харви Освальд сосредоточенно изучал ее столбцы, и даже Байрон Скелтон подписывался на нее, чтобы жена была в курсе рекламы фирмы «Нейман Маркус» — поставщика модных дамских туалетов. Издателем и председателем правления этой газеты был Е. М. — Тед Дили, тучный человек в очках с зеленоватыми стеклами, со скрипучим голосом, полный несгибаемой преданности тому, что он называл «духом Кита Карсона и Дэниела Буна»[20]. Наиболее почтенный орган в Далласе, «Морнинг ньюс» под руководством Дили создала в начале 60-х годов хорошую репутацию ультраправым. Осенью 1961 года Дили был и составе группы техасских издателей, приглашенных на завтрак в Белый дом. К изумлению присутствовавших том гостей, он извлек из кармана и громко зачитал составленный им грозный обвинительный акт против хозяина дома. Он хотел, чтобы все знали, что Тед Дили не слабоумный, «которого можно водить за нос» или «привлечь на свою сторону с помощью приманки». Он пришел к заключению, что «мы можем уничтожить Россию и должны дать ясно понять: это советскому правительству». К несчастью дли Америки, сказал он далее, обращаясь к Кеннеди, «вы и ваше правительство — кисейные барышни», а нужен «мужчина, который верхом на коне руководил бы народом. А в Техасе и на юго-западе многие считают, что вы катаетесь на трехколесном велосипеде Кэролайн».

Президент покраснел. Он мог игнорировать хамское поведение, но он почувствовал негодование — чего Дили никогда бы ни смог понять — в связи с упоминанием о его трехлетней дочери. Оно не имела ко всему этому никакого отношения, и упоминание ее имени было идиотизмом. Кеннеди холодно ответил:

— Болтать о войнах проще, чем их вести. Я не менее твердый человек, чем вы, и я избран в президенты не за мягкие убеждения.

В отчете «Морнинг ньюс» об этом инциденте («Разговор начистоту») этот ответ был опущен. Вместо этого редакторы приводили отклики читателей («Читатели целиком поддерживают заявление Дили в адрес Дж. Ф. К. »), включая похвалы Брюса Элджера и Г. Л. Ханта.

«Благодарение господу, нашелся человек, у которого хватило смелости сказать то, что сказали вы», — писал один почитатель, а другой спрашивал: «Почему так деликатно „Морнинг ньюс“ сообщала, что получила более двух тысяч телефонных звонков, телеграмм и писем, в которых около 84 процентов читателей высказывали свое одобрение?»

Нет оснований сомневаться в правильности этих данных. Для верных подписчиков и для телезрителей передач местной телевизионной компании, которая принадлежала «А. X. Белко корпорейшн» (а эта корпорация, в свои» очередь, принадлежала Дили), позиция издателя не была предосудительной. Рой С. Трули, директор Техасского склада учебников, весьма неодобрительно относился к внешней политике Кеннеди и считал, что своей внутренней политикой президент содействует «расовому смешению». Рон Фишер, молодой клерк из соседней конторы ревизора графства, считал президента «настоящим левым», который допустил «убийство этих людей» на Кубе. По мнению Говарда Л. Бреннана, сорокачетырехлетнего водопроводчика, работавшего по соседству, Кеннеди «был (лишком мягок во время кубинского кризиса». В 1960 году брат Ли Освальда Роберт голосовал за демократов. Теперь, озабоченный «социализмом» правительства, он стал поддерживать Голдуотера.

В течение двух месяцев перед последней поездкой Джона Кеннеди в Техас на страницах «Морнинг ньюс» появилось нечто от Оруэлла[21]. Чтобы понять некоторые Фразы, нужно было знать определенный код. Новый курс Франклина Д. Рузвельта именовался там «странным курсом», Верховный суд США — «кремлевским судом». Столица государства оказывалась «странным городом», населенным «подрывными элементами, ренегатами и темными личностями, угрожающими безопасности государства», число которых не известно, а управляет ею опасный проходимец. Порой среди работников редакции «Морнинг ньюс» возникали разногласия по поводу того, каким именно проходимцем является президент Кеннеди. Иногда с ним расправлялись просто как с идиотом, а когда был подписан договор о частичном запрещении испытаний ядерного оружия, его заклеймили как «пятидесятикратного болвана». В другой раз он оказывался хитрым вором, «хотя окончательных доказательств» этого «пока не удалось получить». Он как будто бы принял «взятку в сумме 22 тысяч долларов от одного мошенника», чтобы остановить некие мероприятия по высылке иностранцев. Чаще его изображали как Иуду, который следует «коммунистической линии — атеистической и безбожной»; который поддерживает силы беспорядка, «связанные с коммунистическим лагерем»; который защищает незамужних матерей, людей, покушающихся на благосостояние граждан, и «принудительное объединение в профсоюзы»; который стремится набрать подоходный налог налогоплательщика и без его согласия потратить эти деньги за границей под видом «помощи иностранным государствам», в странах, «отрицающих существование всевышнего».

Было бы, однако, бесполезным искать у «Морнинг ньюс» какой-то тонкой характеристики образа президента. Газета начала против него тотальное наступление. 10 октября читатели узнали, что «государственный департамент мистера Кеннеди громогласно возражает против захвата власти антикоммунистическими силами» в Доминиканской Республике и Гондурасе. В передовой, напечатанной ранее, превозносилось издание книги, полной ожесточенных нападок на Кеннеди. Согласно свидетельству одного из самых доверенных лиц Кеннеди, автор этого пасквиля даже никогда да не встречался с президентом. Газета начала печатать в каждом номере отрывки из текста, снабдив их примечанием редактора, заверявшего подписчиков, что, поскольку «все факты подтверждаются документами», автор имеет возможность «представить вам Джона Ф. Кеннеди таким, каков он есть на самом деле».