"Sто причин убить босса" - читать интересную книгу автора (Нарышкин Макс)

Глава 20

После петлюровского налета Мухиной и ее олигофренов я входил в свою квартиру спокойно. Ходить домой без опаски быть встреченным в подъезде ударом кастета в лоб можно еще как минимум неделю. Ярко задуманная операция по унижению Медведева закончилась еще ярче, и теперь, я знаю, инициаторам этой идеи нужно зализать причинное место. Им нужно все как следует обдумать, взвесить и придумать новый план. Теперь им понятно, что с кондачка Женьку Медведева не взять. Его нужно окружать и плющить по вдохновенному размышлению.

Но когда звучал звонок в дверь, я всякий раз почему-то вздрагивал. Наверное, мои умственные заключения немного не совпадали с биологическими рефлексами. Боль на лице не проходила, и всякий раз, когда у двери раздавалась трель, рана начинала гудеть, а под ложечкой неметь. Вот и сейчас, когда трель прозвучала и смолкла, я пошел к двери не сразу. Включив телевизор, я нажал кнопку канала, отвечающего за обозрение пространства на лестничной клетке, и когда увидел Олега Панкратова, чертыхнулся. Уж не задумали ли они ЕГО ко мне прислать?!

Вид Олега в натуре был еще хуже, чем в глазке, где, как известно, изображение уродует людей до неузнаваемости.

— Женя, я могу войти?

— Да ты уже вошел, парень. Скидывай туфли. Я пол помыл. Я его мою раз в неделю, поэтому к только что вымытому отношусь со священным трепетом. Тапки можешь взять и побольше… — добавил я, заметив, что Панкратов пытается засунуть свои ступни сорок четвертого размера в тапочки Виолетты тридцать шестого.

— Кофе, виски, сока, денег, воды из-под крана, по морде?

— Совета, Евгений.

— Значит, виски. Но виски нет. Есть водка финского разлива.

— Я за рулем.

— А у тебя что, после ста грамм руль из рук вылетает?

— Ладно, конечно, буду…

Оставив Панкратова в комнате, я прошел на кухню. Вынимая из холодильника новую бутылку «Финляндии», улыбнулся. В каждой компании помимо прочих есть свои палачи и висельники. Олег — типичный представитель второй группы. Его казнь всякий раз откладывается по независящим от него причинам. Точнее — причине. Он на хрен никому не нужен. Он работящ, меланхоличен, безобиден, безволен, в хате на зоне он стоял бы на стреме у решки, пока другие играют в карты, а в прайде львов сдох бы с голоду, потому что не рискнул бы из-под пасти вожака вырвать кусок мяса. Ввинчивать его в интриги бессмысленно, потому что он не представляет для интриганов никакого интереса. Любую запланированную склоку он непременно провалит, потому что начнет рассказывать о ее сути каждому встречному. В отношении него самого что-то планировать тоже нет никакого смысла — опускать его еще ниже никому не нужно. Панкратов бродит по «Вижуэл» как тень отца Гамлета, и порою мне кажется, что сквозь него в коридоре легче пройти, чем его обойти. После моего ухода дела у него ухудшились. Его вообще перестали замечать. Если раньше Белан его дрючила, а начальница отдела Павлюк подрючивала, то теперь за масштабом надвигающихся событий на него и вовсе все плюнули, и в этом он увидел свое скорое освобождение от занимаемой должности, то есть Промысел Божий. Но увольняться Панкартову нельзя, поскольку в «Вижуэл» он прорвался, если так можно выразиться по отношению к Панкратову, чудом, по недосмотру — я полагаю, теперь же, окончательно поизносившись в «Вижуэл», в «эйчар» любой другой компании для него заходить решительно невозможно. Тамошние «хьюман ресорсез» непременно решат, что этот человек либо пришел подговаривать персонал совершать массовый суицид, либо умереть на рабочем месте для получения страховки своей семьей.

Алкоголь проникает в кровь человека через семь минут. Через это же время человек становится разговорчивее. Олег, выпив первые сто граммов осторожно, как сироп от кашля, разговорился через две.

— Я уже не знаю, что и делать, Женя. Меня съедят.

— Ты несъедобен, Панкратов, ты как заплесневелый сыр с наклейкой с сегодняшним числом. Поверил бы, что свежий, но вид отталкивает.

— Если меня уволят, я погиб. Я же ничего больше не умею делать, как…

— Вот-вот, скажи еще: «как работать в отделе арт-проектов»! Скажи, и догадайся, что ты вообще ни хера делать не умеешь.

Но вместо этого Олег заговорил оборотами из лексикона пьяной девочки, которая еще не догадывается о том, что ее привезли не разговаривать, а трахать:

— Женя, я сильный человек, я психически устойчив и могу за себя постоять. Но в глубине моей души до сих пор живет мальчик… Я раним, читаю Набокова по ночам, выкраиваю минутку, чтобы сбегать в Малый… Я понимаю, что, быть может, все это не для меня, все грязно, пошло… Я рассеян…

Еще бы — сгрести со стола Белан документы, за возврат которых та дала бы и мистеру Бину!

— Но мне нужно выживать, у меня круг обязанностей, мама на пенсии…

Сразу после «мамы» мне стало его жаль, и я решил не ограничиваться, как намеревался ранее, выпивкой. Черт возьми, ведь это порядочный человек… Он плох для корпорации, он просто невозможен для нее, но кто сказал, что плох тот, кто для корпорации хорош!

— Олег, Олег, — взяв его руку, болтающуюся перед моими глазами, как дворник моего «мерина», я уложил ее на стол. — Давай так, дорогой. Ты пришел за советом. Но не объясняй мне, за каким. Дело в том, что ты объяснить не сможешь по тем же причинам, какие привели тебя ко мне. Так устроен мир, Олежка, что проблемы людей лучше всего известны не им самим… Для начала вопрос — ты действительно хочешь выжить?

Он кивает и быстро допивает вторую рюмку — тема для него сложна и важна, и он хочет быть к ней готов, он хочет понять ее, и считает, кажется, что без ста граммов водяры тут не обойтись.

— Тогда я тебя сразу предупрежу: все, что я скажу сейчас тебе, человеку, читающему Набокова и регулярно посещающему Малый театр, не потому, чтобы не пропал корпоративный подарок — билет от босса, а по желанию, не понравится. И после этого разговора ты или выживешь, или прямо от меня поедешь реализовывать свою давнишнюю мечту — бросаться с Большого Москворецкого моста.

Он выпил, он выживет.

— Запомни, Олег, одну простую истину: если ты работаешь на втором этаже, то есть на высшем, а под тобой еще один этаж с персоналом, то ты уже не просто менеджер отдела, а руководитель. И ты имеешь полное право отдавать распоряжения или хотя бы инициировать их отдачу для тех, кто снизу. Без желания делать это периодически и навязчиво тебе в системе корпоративного устройства ловить кроме триппера нечего.

В любом коллективе дело не обходится без грязной возни. Участие в них может закончиться увольнением в народное хозяйство, а может стать трамплином для взлета. Но не участвовать в них невозможно. Ты хорошо понимаешь значение слова «невозможно»? Это значит, когда альтернативы нет. Придя в эйчар компании и подписавшись под десятками бестолковых и незаконных бумаг, ты выражаешь добровольное желание делать… что?

— Работать…

— Вот ты, мать твою, и доработался… — наполнив рюмку, я лихо опрокинул ее и стал ждать семь минут. — Запомни, Олежек, подписав кипу бумаг, ты дал согласие зарабатывать для босса бабло и участвовать в грязнейших сварах.

— То есть получается…

— Получается, что член у тебя на работу стоит, а голова качается. В нашей процветающей стране нет закона, который отменял бы желание продвинуться по служебной лестнице. Но поскольку в ходе реализации национальных проектов мы зацветаем еще пуще, то и способы удаления ненужных лиц, и занятие их места приобрели более изящные формы. По этой причине тебе никто не скажет в лицо, что ты мудак, что тебя сдвинут. Особенно молчалив в этом плане будет тот, кто действительно метит на твое место. А ведь у тебя не такое уж и холодное место, мой друг! Получать четыре штуки баксов в месяц — это неплохое поощрение! Другое дело, что меня херили люди опытные — мой статус предполагает наличие более умных врагов. Тебя же херит кто-то из стафа, и он уже довел тебя до такого состояния невменяемости, когда ты сам скоро подойдешь к этой суке из эйчар и скажешь: «Не могу больше, рассчитывайте».

— Меня подсиживают?

Я не видел столько изумления на лице даже у бывшего министра по инделам Иванова, когда он спросил у иностранных журналистов: «Наши войска в Косове?!» Он, блин, не знал, что наши войска в Косове.

— Да, дурак! Тебя выдавливают, и близится тому конец. Тебе не раз уже, наверное, предлагали совет или дружескую помощь?

— Ну, у меня есть друг на первом этаже, милый человек, из отдела корреспонденции…

Его лицо порозовело — семь минут прошло.

— Скоро он станет менеджером отдела по арт-проектам, а Олег Панкратов направится на биржу труда.

— Этого не может быть, — запротестовал Панкратов. — Он искренний, доброжелательный человек.

— Ты готов слушать, или будешь рекомендовать мне представителей стафа для вручения им премий Марии Терезы?

Панкратов замолчал, уязвленный моей резкостью.

— Итак, коль скоро я взялся учить тебя жизни, запомни первое правило вступающего в межофисные дрязги специалиста: впитывай информацию любого толка и никогда ее не забывай.

— Любую? — ковырнул Панкратов.

Я налил водки и прирезал лимон.

— Как думаешь, Олежек, почему Настя Большакова, секретарь финансового директора Полины Треплевой, в последнее время нервна и рассеянна?

— Возможно, что-то в личном…

— Но что именно?

— Откуда мне знать!

— Вот, — я наставил на Панкратова нож. — А ведь это немало значит, друг мой. Рано или поздно подойдет момент, когда Настеньке захочется выбраться из этого кресла и забраться в другое. И чтобы у нее тоже — секретарь. А потом она полезет все выше, выше и в конце концов станет поглядывать на твое кресло. В Насте Большаковой следует сразу угадать девочку, которая направится наверх с усердием. Я не люблю таких девочек и поэтому собираю любую информацию, которая помешала бы ей года через два коситься в мою сторону. Дело в том, что у Насти мечта стать менеджером отдела по арт-проектам, то есть оказаться в отделе Павлюк. Но Павлюк ненавидит Настеньку. Что же делать?

— Что?

— Рассказываю. Настенька обратилась к Верочке Косильниковой, сориентировав ее на то, что Ане Стефановской, точнее — ее знакомой, нужно средство от гонореи. Этой новостью Верочка поделилась с Раечкой Чельниковой, а та пересказала ее как на духу водителю Лене. Так о том, что у Ани Стефановской гонорея, узнала Полина Треплева, и в разговоре с Настенькой сообщила, что у нее есть знакомая, которая гонорею лечит. И даже дала адрес, чтобы Настенька отдала его Анечке как бы от себя, потому что меж Аней и Полиной дружба, и последняя не хотела бы, чтобы Аня узнала, что Полина узнала эту новость от другого человека, а не от нее, от своей подруги.

— Я, признаться, ничего не понял… — сообщил Панкратов. — Кроме того, что у Большаковой гонорея. Но мне-то это зачем?

— Затем, чтобы применять на практике второе правило специалиста по межофисным дрязгам. Деза, запускаемая через третьих лиц, — удел низкопробных недоброжелателей и интриганов. Запуск шняги в персонал не отнимает много сил и является наиболее действенным, если жертва — простак. Вскоре после того как известие о венерических проблемах Стефановской дошло до Миры Павлюк, ее босса, у Ани начались проблемы. Естественно, ей никто не говорил в лоб, что наличие гонореи в отделе, где работают женщины, не настраивает коллектив на рабочий лад, но зато в ее работе стали замечаться ошибки, недоработки, что тут же поставило вопрос о соответствии Ани занимаемой должности. И как-то сразу выяснилось, что таковое обнаружено у Насти Большаковой, секретаря. Но поскольку на должности менеджера по арт-проектам меня куда больше устраивает специалист Стефановская, нежели тупица Большакова, я тут же шепнул Грише Коппельмайеру, менеджеру отдела по работе с клиентами, что гонорея Ани — утопия, и что Настенька ошиблась, увидев в книге приема больных в кожно-венерологическом диспансере, куда ходила с проблемой молочницы, фамилию Стефановской.

— А при чем здесь Гриша Коппельмайер? — помертвел Панкратов.

— При том, что это именно он, а не кто другой, ублажает эротическими экспромтами в своем служебном кабинете Миру Павлюк. Вскоре перспективы Настеньки затуманились, и она снова заняла выжидательную позицию. А к Ане вернулось доверие, как к специалисту.

— Подожди, Евгений… — затревожился Панкратов. — Мира, она же, кажется, замужем.

— А я что, сказал, что они с Гришей в его кабинете женились?

— Так это ж такой риск — яд распространять…

— Не скажи. Кроме того, слухи имеют одно уникальное свойство. Их распространитель быстро забывается, а информация живет в памяти персонала вечно. И для борьбы с такого вида колорадскими жуками есть третье правило опытного склочника. Врага нужно бить его оружием. Казнить сплетника неразумно. Ему нужно совать ту дезинформацию, которая тебе выгодна. И вскоре ты, ничем не рискуя, распространишь ее по офису чужими устами.

Вздохнув, я выпил водки и съел кусок колбасы.

— Участие в различных склоках и интригах отнимает половину рабочего времени. Но это полезно для стабильности положения. Страдает количество, зато повышается качество.

— То есть выхода нет? — обреченно прошептал Панкратов, которому роль опытного офисного интригана виделась весьма расплывчато.

— То есть выход как раз существует! — парировал я, обращая внимание на то, что водка без видимых причин стала доставлять удовольствие. — Колорадских жуков, князь Олег, нужно путать! Мой любимый трюк — «чес против шерсти». Вызываешь к себе жука, разговариваешь, рассказываешь о том, что ты — мастер спорта по бейсболу, и отпускаешь со словами: «Только никому!» Вызываешь другого и говоришь, что вчера сломал кий о голову Валуева. Так получилось. И — «только никому, я лишь тебе, из соображений доверия». Потом вызываешь третьего, четвертого, пятого… И рассказываешь им о том, что в прошлом был судебным заседателем, мастером спорта по керлингу, что в детстве тебе на ногу упал кий и ты к бильярдному столу с пяти лет близко не подходишь, и просишь, просишь, просишь никому ничего не говорить. На следующий день весь персонал знает точно, что ты кого-то бил по голове бейсбольной битой, тренировал юношескую сборную по волейболу, в общем, слухов о тебе пруд пруди, и никто, конечно, не признается в том, что все это дерьмо ты доверил, как конфиденту, именно ему, а все остальное — слухи. Образ легендарного непонятного человека, но, безусловно, с большим потенциалом, будет еще долго следовать за тобой по коридорам компании. А когда он развеется, следует снова вызывать к себе всех тех педерастов, которых ты подтянул в самом начале. Запомни, Панкратов, — когда о человеке знают слишком много, это значит, что не знают ничего.

Услышав в своей речи недоброе слово, я понял, что прошло уже раз шесть по семь минут. Но рука упрямо тянулась к потной бутылке.

Приканчивая очередную рюмку, я выдохнул:

— А распускать сплетни и втягивать в интриги человека, о котором и без того ходит столько противоречивых слухов, бессмысленно…

Лицо Панкратова помолодело и стало ярко-розовым. То ли его вдохновил потенциал сплетника, которые он обнаружил в себе только сейчас, то ли просто это водка, впитавшись, окрасила его в любимый цвет банковских работников.

— Запомни на всю оставшуюся офисную жизнь, Панкратов. Запомни, впитай, всоси, прими к сведению — не знаю, какой именно из способов посоветует тебе выбрать Набоков, — если ты не будешь соответствовать представлениям окружающих тебя коллег о порядке и правилах продвижения наверх… если ты, черт тебя подери, не задумаешь двинуться наверх, — не приходи больше! Выгоню!

Закурив и подтянув пепельницу, я с прищуром заметил:

— Хотя я на твоем месте и Набокову бы не доверял…

— А тебе можно?

— Мне — можно. Потому что я уже не вхожу в список окружающих тебя коллег и ты от меня никак не зависишь.

Панкратов зашевелился в кресле и замер, с опаской поглядывая на меня, как на зверя, которого можно вогнать в ярость одним лишь неосторожным словом.

— Тогда скажи мне, Евгений, почему ты, обладая таким опытом, так… гнусно… пролетел?

— А это потому, мой друг, что я забыл последнее и главное правило офисного работника. Мне вдруг показалось, что отпала нужда заглядывать себе за спину. А сейчас проваливай и налаживай свою жизнь.

Панкратов поднялся и на пороге тряс мою руку с раздражающей меня старательностью. Я очень рад, если эти триста граммов ему помогут.