Макдональд Джон ДШантаж

Джон Макдональд

Шантаж

Переводчик Вебер Виктор Анатольевич

Похороны не удались. Нет, полагаю, задумывалось все правильно, строго, чопорно, как и положено. Но понаехала толпа друзей Глории, телевизионщиков из Лос-Анджелеса. И вроде оделись они пристойно, но все равно напоминали ярких тропических птиц, что мужчины, что женщины. Их глаза сверкали, в пристальных взглядах читались вопросы.

Они присутствовали и при расследовании, в таком количестве, что удивили официальных лиц. Меня-то - нет. Любопытство этих людей не знало границ, живя с Глорией, я в этом неоднократно убеждался. Плевать они хотели на нормы приличия, на право человека на личную жизнь. Да и говорили без перерыва, трещали, как сороки, да еще на своем, птичьем языке, практически непонятном постороннему.

После похорон я уладил последние формальности, после чего смог уехать из Сан-Франциско. Адвокат приготовил мне на подпись все необходимые бумаги. Глории удалось отложить на черный день гораздо больше, чем я ожидал, и деньги она инвестировала очень удачно. У меня наоборот наметился застой. Бернард, владелец галереи, как обычно, извинился за то, что пока ему не удалось продать ни одной моей картины, и в десятый раз выразил соболезнования по поводу внезапной, безвременной кончины моей очаровательной супруги. Я запер дом над Заливом и улетел на Багамские острова.

Элен встретила меня с распростертыми объятьями. Маленького росточка, не из красавиц, очень богатая, на несколько лет старше меня. Смотрела на меня с обожанием. После ослепляющей яркости Глории ее компания грела душу. И фигурой природа Элен не обидела. За несколько недель, которые мы провели вместе, она пару-тройку раз намекала на узы брака, но неожиданно большое наследство Глории позволило мне воспринимать Элен скорее как мецената, чем потенциальную жену.

В Лос-Анджелес мы прибыли на круизном лайнере, занимали соседние каюты, и тепло расстались. Ей предстояло вернуться в Нью-Йорк, навестить детей и решить некоторые финансовые вопросы, связанные с наследством покойного мужа, после чего она собиралась прилететь ко мне в Сан-Франциско.

Я вновь поселился в доме над Заливом, одновременно выставив его на продажу через хорошего риэлтора. Дом был отличный, стоящий над скалами, но содержание его обходилось дорого, так что для холостяцкой жизни, которую я намеривался вести, вполне подошло бы и более скромное жилище. Опять же, тишина, царившая в доме, когда я оставался один, действовала мне на нервы и мешала работать в большой студии, в проектировании которой Глория принимала самое деятельное участие.

По прошествии пяти дней после моего возвращения ко мне пожаловал убогий коротышка. Приехал он после полудня, на какой-то дребезжащей колымаге, подошел к двери с большим конвертом из плотной бумаги в руке.

Глотая слова, пробормотал, что ему хочется кое-что мне показать. Такой почтительный, такой робкий, с заискивающей улыбкой, напоминавшей гримасу. От него за милю несло потом. И все-таки чем-то он меня встревожил. С неохотой я провел его в студию.

- Мистер Флетчер, я лишь хочу договориться. Ничего больше. Бога ради, не подумайте ничего плохого. Так уж получилось. И мы обязательно найдем взаимоприемлемое решение. Все обговорим и найдем.

Я понял, что начали сбываться мои кошмарные сны. И даже не узнал свой голос: Я не понимаю, о чем вы толкуете.

Он положил конверт на стол.

- Видите ли, я заместитель менеджера, Джеффри Куик. У мужа моей сестры, он - врач, дом на другой стороне залива. Сегодня его не видно, туман. Дело в том, что в апреле я там жил. Ящик упал на ногу, перелом, гипс, вот мне и пришлось поселиться у сестры. Деваться было некуда. Я настоящий фанат фотографии. Честно признаюсь, трачу на это дело все, до последнего цента.

- Мистер Куик, я не понимаю...

- Объектив у меня длиннофокусный, пленка тридцать пять миллиметров, очень высокой чувствительности. Фотоаппарат - никон, со специальными адапторами, на треноге, разумеется. Но, наверное, технические подробности ничего для вас не значат, мистер Флетчер.

- Я вообще не могу понять, о чем мы говорим, мистер Куик.

- Вернемся к десятому апреля. День выдался ясный, безветренный. Ветер серьезная помеха, если используешь сильную оптику. Невозможно добиться резкости. Дело в том, что я всего лишь экспериментировал, поэтому мне требовался какой-то четкий ориентир, вот я и выбрал ограждение этой террасы. Сделал несколько снимков с разной выдержкой, а потом мне показалось, что по террасе кто-то движется. Я сделал еще несколько снимков. Записывал выдержку для каждого. Иначе, знаете ли, забываешь.

Я опустился на стул. Чудовищное клише всех убийств, которым, как мне казалось, мы обязаны воображению сценаристов, обернулось явью: случайный человечек, нелепый прокол. С большим усилием мне заставить себя сосредоточиться на его словах.

- ...в газетах написали, что она была дома одна, мистер Флетчер, и вы представили доказательства того, что находились в другом месте. А теперь я должен извиниться за качество. Снимок шестнадцать на двадцать дюймов, это очень большое увеличение для тридцатипятимиллиметровой пленки, поэтому он нечеткий, словно в тумане, но вы уж взгляните.

Я достал из конверта большую черно-белую фотографию и всмотрелся в нее. Я стоял у ограждения террасы, наклонившись, еще вытянув руки. Он поймал ее в свободном полете, отправившуюся на встречу со скалами, где-то в шести футах ниже моих рук, с развевающимися на ветру волосами и нейлоновым пеньюаром. Фотография заставила живо вспомнить недалекое прошлое: я вынимаю ее из кровати, она, накачанная снотворным, ничего не соображает, я иду на террасу, прижимая к себе ее теплое тело, она приоткрывает глаза, что-то шепчет за мгновение до того, как я перебрасываю ее через поручень. На фотографии я не смог узнать ни себя, ни Глорию, резкости определенно не хватало. Но и без того я увидел слишком много. Уникальный рисунок ограждения террасы расставлял все точки над i. Версия, что она прыгнула или упала, разом отпадала. Имея на руках такую улику, детективы могли вернуться и вытрясти из меня все остальное.

Когда он взял фотографию из моих рук, я поднял на него глаза. Он тут же отступил на шаг и предупредил дрожащим голосом: Негатив у меня в безопасном месте, вместе с письмом, в котором все подробно объясняется.

- Что вы хотите? - спросил я его.

- Как я и говорил, мистер Флетчер, мне хочется найти взаимоприемлемое решение. Я понимаю, если буду требовать многого, могу все испортить. Хочу чуть облегчить свою жизнь. Хочу переехать в более комфортабельную квартиру в более престижном районе. И мне нужны новые объективы и кое-какие приспособления, расширяющие возможности фотографа. Сами видите, обузой я не стану. Но не хочу и продавать негативы. Предпочитаю регулярные выплаты, как социальное пособие. Сейчас мне надо оплатить несколько счетов, поэтому первый взнос, только первый, можете мне поверить, будет больше остальных. Вот что я предлагаю. Если вы дадите мне сразу тысячу долларов, через каждые три или четыре месяца я буду просить у вас пятьсот. Мне кажется, это всех устроит. Мои требования не чрезмерны, поэтому и вы, я надеюсь, сумеете обойтись без резких телодвижений.

Он буквально упрашивал меня. И определенно боялся. А я уже подумывал о женитьбе на Элен. Скромные запросы мистера Куика действительно не стали бы для нее обузой. У меня-то, разумеется, выбора не было. Я мог только соглашаться.

Он сказал, где мы можем встретиться, и я пообещал принести ему тысячу долларов, десятками и двадцатками. После его ухода выпил пару стаканчиков виски, и настроение у меня улучшилось. Избавившись от Глории, я посадил себе на шею Куика, но похоже, хлопот от него определенно было меньше.

Двумя днями позже, вечером, я нашел его, как мы и договорились, в кабинке занюханного бара на одной из соседних улиц. Протянул ему конверт, который он засунул в карман. Едва я поднялся, чтобы уйти, у кабинки появились двое широкоплечих мужчин, которые защелкнули наручники на моих запястьях и усадили на заднее сидение патрульной машины.

Потом мне сказали, что я продержался четырнадцать часов, прежде чем дал показания, обеспечившие мне безвременную смерть в газовой камеры.

Закончив допрос, они дали мне поспать. А после полудня привели Куика. Он уже не показался мне ни убогим, ни робким. Голос существенно изменился. А в глазах появился звериный блеск, характерный для друзей Глории с телевидения.

- Пока ты нежился на солнышке, дружище Френк, мы воспользовались твоим жилищем. Купили длиннофокусный объектив, натянули внизу страховочную сеть. Добровольцев нашлось множество. Глорию все любили. Мы догадались, как ты это проделал. Бадди, должно быть, пятьдесят раз бросал Нину через ограждение. Тебе понравилось представление, которое я устроил, не так ли, сладенький? Ты сразу заглотнул наживку. А как только заглотнул, мы обратились к детективам, чтобы они присутствовали при передаче денег. Так что сиди здесь, Френк. Сиди и кляни себя за собственную глупость.

Я слышал, как он уходил, что-то напевая себе под нос. Кто-то ему что-то сказал. Он рассмеялся. Дверь захлопнулась. А я начал все вспоминать, с самого начала, снова и снова...