"Вдовы" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)Глава 12Автомобили разрывали ночной воздух, словно поднявшиеся на поверхность подлодки. Два больших седана, по пять детективов в каждом. На всех были бронежилеты. Карелла ехал в передней машине с Уэйдом, Бентом и двумя сыщиками; один представился как Тонто, другой — как Одинокий Охотник. Но Тонто, например, уж никак не выглядел индейцем. Вместе со всеми Карелла направлялся к 45-му участку, сидя на заднем сиденье с Уэйдом и Бентом. Все они были здоровущие мужики, а жилеты делали их еще крупнее. Казалось, авто вот-вот готово было лопнуть. — Того, что стрелял, зовут Сонни Коул, — сказал Уэйд. — У него наверняка девятимиллиметровый ствол; а судя по описанию девки, нам предстоит встретиться с «узи». — О'кей, — Карелла кивнул. — Сонни Коул. Это он убил отца. — Другого зовут Диз Уиттейкер. Думается мне, правильное его имя Десмонд. Мы их сейчас только что проверили по всем компьютерам. Вышло, что Диз командует операциями. Его мозги. — Да уж, мозги так мозги, — кисло произнес Бент. — Это он руководил нападением на пекарню твоего отца, а в прошлый четверг ночью провел нас за нос, когда мы чуть их не схватили. — Напали на лавку со спиртным, — напомнил Бент. — Вот как они держатся на «наркоте», устраивают нешумные ограбления. Уэйд внимательно посмотрел на него. А Карелла думал об этих «нешумных ограблениях». Надо же. Отца убили из-за двенадцати тысяч долларов. Он предвкушал удовольствие от встречи с этими поганцами. Да, он сам «снимет большой кайф» от этого. — Девчонка живет с ними уже пару недель, они ее подцепили как-то ночью у кладбища Святого Августина. Она — проститутка, — сказал Уэйд. — И тоже сидит на крэке, — добавил Бент. — Куда ни кинь, — глубокомысленно заявил Уэйд, — всюду клин. — Их дом на Тэлли-роуд, это в Сорок шестом участке; в основном там черные и испаноязычные. А эти там снимают комнату на втором этаже. В доме еще две семьи, одна сторона снесена бульдозером, собираются что-то строить. — Значит, они смогут увидеть нас за целую милю. — Ну и что же, — сказал Бент. — Это — жизнь. Дом представлял собой двухэтажное строение с деревянной крышей. По обе стороны — кучи песка; создавалось впечатление, что его построили посреди пустыни. Невдалеке высился дешевый муниципальный дом; выглядел он так, будто его недавно взяла штурмом армия мародеров: повсюду хулиганские надписи, скамейки перевернуты, окна разбиты... Восемь детективов, все из 46-го и все тоже в бронежилетах, поджидали Кареллу с коллегами под деревьями, наискосок от двухэтажки. Все были готовы буквально сорваться с цепи: не шутка, убит отец полицейского. Тощий месяц висел над деревьями, бросая серебристые полоски на подобие газончика перед домом. Слышался звон цикад. Была почти полночь. Пока еще ни одной полицейской машины на виду. Все прятались на стоянке «муниципалки», с выключенными рациями: никто не хотел вспугнуть преступников раньше времени. Машины 45-го вывалили восемь детективов в беззвучную ночь и уехали. Шестнадцать полицейских, шурша словно ночные насекомые, обсуждали стратегию. — Я пойду на дверь, — заявил Карелла. — Нет, — сказал Уэйд. — Он был моим отцом... — Дверь — моя. Никто не стал с ними спорить. Тему, которую они обсуждали, можно было назвать «штурмом двери», а это значило, что говорили они о возможности внезапной смерти на месте. Взятие или штурм дверей представлял собой самые опасные тридцать секунд в жизни полицейского. Кто бы ни входил в клин атакующих, мог превратиться в сияющую вспышку взрыва. Никто даже не мог предположить, что ждало его за дверью, особенно по теперешним временам, с появлением снарядов, гранат или пуль, проникающих даже сквозь кованые металлические двери. Правда, в данном случае полицейские знали, что им было уготовано в здании напротив. Убийца был с девятимиллиметровым полуавтоматическим оружием. Никто в здравом рассудке не испытывает желания атаковать эту дверь. Кроме Кареллы. И Уэйда. — Мы ее вдвоем возьмем, — сказал Карелла. — Только один сможет в нее вломиться, — заметил Уэйд, ухмыляясь в лунном отблеске. — Она моя, Карелла, уж будь так любезен. Карелла взглянул на часы. Тонто дал по рации сигнал патрульному сержанту, томившемуся в ожидании в своей машине на стоянке у «муниципалки». Сержант отозвался: «Десять-четыре, вас понял». Детективы посмотрели друг на друга. Уэйд кивнул, они начали переходить улицу. Восемь человек из 46-го и четверо из 45-го были разбиты на две группы: одна шла напрямую, другая огибала дом сзади. Карелла и Уэйд шли сразу же за Тонто и Одиноким Охотником. Перед железной лесенкой дома был ряд низких, почти сплошь стершихся плит. Вообще можно было подумать, что этот дом, сорвавшись со своего места где-нибудь в прериях, чудом перелетел сюда, не хватало только колючек или кактусов... Долли сказала, что они снимали комнату на втором этаже, в правой фасадной части дома. Ни огонька. Четыре темных окна внизу, еще два, тоже черных, слева от входа. Проход к дому также был темен, не считать же слабенького лунного лучика. Конечно же, фонарь перед домом был разбит; дорожка усеяна гравием. Разумеется, они предпочли бы песок, снег, даже грязь; проклятые камешки трещали под ботинками, что твои хлопушки. Сыщики передвигались быстро, четко, грудь в грудь. И тихо-тихо, если бы не проклятый гравий. Они шли шеренгой ко входу, к голубой двери. Едва Карелла и Уэйд достигли первых ступенек лестницы, как грянули выстрелы. Сыщиков сдуло, как летучих мышей, в кустики по обе стороны лестницы, одного — вправо, другого — влево... Еще три выстрела... Одинокий Охотник и Тонто откатились от дорожки к газону, напрягшись, ожидая, что дальше последует. Очередной выстрел прозвучал почти сразу же, но теперь они увидели, откуда велся огонь: желтая вспышка в темном окне слева от входа; затем послышался рев мощного пистолета, выплевывающего пули в темноту; сначала желтизна, потом звук — «бамм», в четвертый раз, пятый. Потом опять тишина. Либо Долли ошибочно сообщила, какую комнату они снимали либо Сонни и Диз перебрались в нижнюю. Вот о чем думали полицейские. Им и в голову не пришло, что Долли просто-напросто могла их надуть... — Не стрелять! — завопила она. — Они меня тут держат! — У, дерьмо! — проворчал Уэйд. И делом-то занимались всего минуты три, а уже создалась ситуация с захватом заложницы. Все, абсолютно все вышли из «муниципалки», жилья для бедных, дабы не упустить Грандиозное Ночное Шоу. А ведь в то же самое время передавали по телевидению «Дракулу-2», да еще в жару, да в разгар августа. И потом сцена вовсе не была каким-нибудь огромным чикагским многолюдным небоскребом с остановившимися лифтами или набитым пассажирами вашингтонским аэропортом... И на что здесь, скажите, вообще было смотреть? Да, извините, паршивый домишко, неминуемая жертва бульдозера. Чтобы освободить место для еще одной такой же «муниципалки» для неимущих. Чем особенно любоваться-то? Не тысячью богачей, застрявших в лифтовых кабинах, и не сотнями мающихся щеголей-авиапассажиров... А были здесь всего-то два негодяя из столицы страны, которая по статистике убийств прочно удерживала первое место в мире, и шестнадцатилетняя заложница, каковая ухитрялась быть одновременно и кладбищенской «прости-господи», и патентованной жертвой крэка. Но ее жизнь была поставлена на карту... Карелла это знал. Не Долли Симмс убивала его отца. Сонни Коул и Диз Уиттейкер сварганили это сообща. И поскольку Долли находилась теперь в лапах этих убийц, — нет, вы только подумайте, как, леший ее возьми, она сподобилась здесь очутиться! — полиция просто не могла ворваться и взорвать этот гадючник. Толпа нарастала с поразительной быстротой. Ясное дело, все могло закончиться и миром, как в доброй сентиментальной песенке «Мой домик в прериях», но — кто знает? А пока было значительно интереснее вообще выбраться на улицу, — там ощущалось хоть какое-то дуновение ветерка, — нежели поджариваться в кирпичной коробке о восемнадцати этажах... К часу ночи 1 октября дом был окружен со всех сторон, и полицейские щиты-баррикады расставлены неровным четырехугольником в тщетной попытке навести хоть какой-то порядок среди армии зевак. На сцене фигурировали два грузовика Службы чрезвычайных происшествий, и, кроме них, почти сорок бело-голубых полицейских авто как военные повозки окружали дом; возле каждой — сонм полицейских в форме и в цивильном. Притащили также электрогенератор, лучи которого освещали все углы дома, но в основном фасад. А в кустиках у лесенки входа затаился, пригнувшись, сам инспектор Брэди, он старался вступить в переговоры с осажденными. До этого Брэди уже использовал троих парламентеров. Первым двоим чуть головы не оторвало. Никто теперь и носу не хотел высунуть. Долли Симмс сидела на подоконнике, свесив ноги внутрь комнаты, уставясь на лучи прожекторов. Только она и была на виду. Двое мужчин прятались в глубине дома, подальше от окон. Задача номер один состояла в том, чтобы кто-нибудь из них подошел к окну. А Долли твердила, что уж лучше бы никто из осаждавших и не подумал выстрелить. Она нисколько не выглядела напуганной. Один из «переговорщиков» доложил, что она буквально обалдела под воздействием наркотиков. Неудивительно. Проповедник уже опять был тут, занимаясь тем, что он умел делать лучше всего, а именно: приводить толпу в неистовство. Он прохаживался за щитами, размахивая длинными черными патлами, сверкая золотом цепей и цепочек, держа свой неизменный горн-рупор наготове. Он то и дело втолковывал толпе, что если белая девушка вопиет о насилии, то всегда в этом обвиняют первых же попавшихся афроамериканцев... — ...Возьмите, к примеру, случай с невинной белой девственницей по имени Таван Броули, помните? Ее изнасиловала визжащая орава белых, которые потом орали: это ниггер, это сделал ниггер. — Да, да! — поддержала его жиденьким хором кучка джентльменов в темных костюмах с красными галстуками. — ...Они не только орали, — продолжал Проповедник, — но и вывели с помощью экскрементов это слово на юном изнасилованном теле, и, конечно же, полностью белая система юстиции объявила невиновными этих насильников и мародеров, зато заклеймила Таван как лгунью и шлюху... Он орал в свою иерихонскую трубу так зычно, что полицейские не слышали друг друга. — ...И что же мы имеем сегодня, братья и сестры? Мы имеем настоящую проститутку, убежденную, с лицензией на поставку белого живого мяса. И она завлекла в свои сети двоих наших афроамериканских братьев, затащила их в ловушку, которую сама же смонтировала! Вот почему здесь собрались столь грозные и могущественные полицейские силы со всего города. Вот почему перед нами разыгрывают сегодня эту комедию, этот цирк. Для того, чтобы и дальше преследовать, прибивать к позорному столбу цвет юности черной Америки!.. Ребятишки бегали туда и сюда, но непременно тщась попасть в камеру с улыбочкой на личике. Уоу! Смотрите меня на экранах завтра утром... В одном отношении Проповедник был прав: действительно, здесь царила словно бы некая атмосфера цирка, но вовсе не потому, что кто-то жаждал именно фокуснического задержания парочки убийц. Нет, воздух был переполнен возбуждением, сродни тому, что, очевидно, ощущалось на гладиаторских дренах Древнего Рима: уж если там и были у кого-нибудь шансы выжить, то разве что у львов... Никто в этих преисполненных низменной злобой кварталах не верил, что кто-нибудь выберется из здания живым, а иначе зачем бы здесь ошиваться целой дивизии «легавых»? Черный, белый, какая разница, кто там был внутри: уже и так, считай, отрубленный кусок, мертвятина. Вот о чем думала уличная толпа, независимо от пола, цвета кожи, религии. Кардинальный вопрос состоял только в том, Проблема заключалась в том, что никто не мог установить контакт с захватчиками. В комнате не было телефона, и полиция была неспособна с помощью телефонной компании «зацепить» линию, контролировать ее, переговорить с Сонни или Дизом, либо со звонящими туда со стороны. Проблема вторая состояла в том, что создалась ситуация, которую в полиции называли «два и один», то есть два захватчика и один заложник. Конечно, это много лучше, чем, скажем, четыре и двенадцать, но все равно приходилось иметь дело с энергией и инициативой группы, пусть небольшой, но динамичной. Никто не знал, кто главарь там, внутри дома. Долли тогда говорила, что «мозгом организации» был Диз, — это, очевидно, сокращенное от Лиззи. Но поскольку оба отказывались от переговоров, оставалось только гадать, кто из них был, так сказать, боссом. Пока говорило оружие, а, возможно, у них был не один пистолет, а несколько, и выстрелы неслись из глубины комнаты, так что парламентеру и голову нельзя было поднять над подоконником. Уже было задействовано четверо парламентеров, а толку чуть... Сотрудники, снабженные биноклями ночного видения, — а их наличествовало пятеро, — расположенные в разных точках наблюдения, пытались разглядеть, было ли еще какое-нибудь вооружение у бандитов. Но результат тоже нулевой. В глубь комнаты заглянуть не удавалось, а окна задней части дома были накрепко задраены. Сонни и Диз хорошо подготовились к приему гостей. Первая важная информация была получена Джорджией Мобри от Долли, восседавшей в огнях рампы. Джорджия была асом в команде Брэди; она только накануне вернулась из отпуска и сразу же окунулась в пекло. Сменила уже третьего «парламентера» и «работала» не с дверью, а, скорее, с кустиками, где согнулась в три погибели, совсем неподалеку от Долли. Все ломали голову, почему это Долли там очутилась. Ведь она выдавала таким образом местонахождение Сонни и Диззи, а ей разумнее всего было бы держаться от них как можно дальше. Но Джорджии, которая была опытнейшим экспертом, сумевшим из козла надоить молока, удалось «расколоть» Долли, и та призналась ей, что ее замучила совесть после встречи с «легавыми», и вот она тогда вернулась сюда и сказала дружкам, чего теперь следует ожидать. Правда, вместо того чтобы смыться отсюда, они выдали ей порцию крэка и сказали, что отныне она, Долли, их билет на Ямайку. Это была вторая очень важная информация. — Поэтому, пожалуйста, не стреляйте, — взмолилась Долли. — Они сказали, что убьют меня. Да, убьют. Правда, то же самое она повторяла и другим парламентерам, вышедшим ранее из игры: не стреляйте. Но теперь Джорджия знала, что Долли сама предопределила свою судьбу — платой за ее свободу был проезд на Карибские острова. — Они вправду хотят уехать на Ямайку? — перепроверила Джорджия. — Так, радость моя? Выговор у нее был мягкий, певучий, как ее имя и название родного штата. — Да. Я вам говорю только то, что они сказали. — Что ты — их билет на Ямайку? — Угу. — Ух ты! — сказала Джорджия. — Мне в самой с ними поговорить. Лично. — Угу. Но они не желают. Никак. — Потому что, — вкрадчиво продолжала Джорджия, — мы вместе могли бы что-нибудь дельное придумать... «Что-нибудь вроде того, — думала Джорджия, — как бы тебя выхватить оттуда, а тех придурков вообще убрать...» На ее взгляд, — а ведь натренирована она была самим Брэди, — создалось положение, когда договориться стало невозможно. Раньше или позже, но кто-нибудь прикажет взять их штурмом. Согласно компьютерным данным, полученным всего десять минут назад, Сонни Коул уже отсидел свое за убийство во время нападения на бакалейную лавку в Пасадене. Таким образом, перед ними находился человек, который, возможно, не только убил отца полицейского, но и был уже осужден за смертоубийство и сейчас, вооруженный, палил напропалую через открытое окно. Десмонд Уиттейкер тоже был не Бог весть какой подарочек. Он оттрубил пять лет на каторге в Луизиане за убийство, хотя, как было сказано в приговоре, совершил это деяние в состоянии аффекта. Как эта парочка нашла друг друга под Вашингтоном, не знал решительно никто. Также никто не ведал, что они могли такого еще натворить в этом городе. Но оба были чрезвычайно опасны и пока не выказали ни малейшего желания вступить в какие-либо переговоры, даже предварительные. А потому кто-нибудь из властей предержащих непременно будет просить «добро» либо на штурм, либо на применение химических веществ. О снайпере речь даже не шла: попробуй разбери, где они там прятались в комнате. Единственной реальной мишенью была девица, но как раз ее-то и хотели спасти. А Джорджия не питала никаких надежд на успех в этом отношении. — Почему бы тебе не попросить кого-нибудь из них, — сладко сказала она, — чтобы он со мной переговорил? Впрямую. — Да не желают они, и все тут, — опять брякнула Долли. — Ну, попроси же их, о'кей? — Застрелят, — убежденно отозвалась Долли. — Только за то, что ты попросишь? Да нет, не сделают они такого, ведь правда же? — Сделают! Я думаю, они все что угодно могут сделать. Одинаковых ситуаций с заложниками не бывает, но Джорджии уже приходилось с десяток раз сталкиваться с таким вариантом, когда сам заложник становится посредником. Бывало и так, что «хватун» отпускал жертву на переговоры с полицией, но, ясно, с условием, что если выпущенный не вернется, то кто-нибудь другой обязательно погибнет. Конечно, Джорджии этого не хотелось. Это патетичное ничтожное маленькое существо, служа посредницей и сидя в окошке, казалось, была накачана наркотой до такой степени, что не замечала орды полицейских, не только готовых к штурму, но даже жаждавших его начать, чтобы ворваться и сокрушить все на своем пути. Правда, Долли все-таки и в своем состоянии осознала, что за ее спиной была смертельная опасность: вооруженные до зубов бандиты, грозившие убить ее, если она не... Если она «не»... — Видишь ли, — сказала Джорджия, — мы еще не определили, какие перед нами проблемы... Никогда не растолковывайте им суть проблем. Пусть сами этим занимаются... — А если бы знали, — продолжала Джорджия, — мы бы уж что-нибудь да придумали... Мы же хотим помочь, но с нами не желают даже разговаривать. Всегда намекайте на помощь. «Хватуны» обычно паникуют. Политические террористы, загнанные в угол уголовники, даже психопаты почти всегда в панике. И если твердить, что хотите им помочь... — Ну почему ты не спросишь, как мы им сможем помочь? — сказала Джорджия. — Ну... — Давай-ка, спроси. Долли повернула голову, Джорджии не было слышно ни что она говорит, ни что ей отвечают из глубины помещения. Только глубокий рокот мужского голоса. Долли вновь посмотрела на улицу. — Он сказал, что у него нет проблем. Проблемы у вас. — Кто это сказал? — Диз. Диз был их главной целью, уж его-то... Да уж, его они очень хотели сцапать... — Какая же, по его мнению, у нас проблема? — спросила Джорджия. — Может, как раз тут-то мы и поможем. Долли опять отвернулась. На порядочном отдалении от линии огня, за баррикадами внешнего периметра Джорджия услышала голос Проповедника, прославлявшего достоинства Таван Броули, «служительницы чести и истины». Так он ее называл... «Во времена политической лжи и гонки вооружений... И сегодня здесь то же: наглая могучая демонстрация полицейских сил, брошенных против двух невинных юных афроамериканцев»... А Долли заявила: — Он говорит, что проблема в том, чтобы пригнать сюда вертолет, отсюда до аэропорта, а оттуда — на Ямайку на лайнере. — Он этого хочет? Послушай, не верю. Пусть сам высунется, скажет. Я здесь одна, безоружная. Никто его пальцем не тронет, если он подойдет к окошку. Попроси его подойти, хорошо? Джорджия действительно не была вооружена. Правда, на ней был облегченный бронежилет, но, знаете, против такой мощной «пушки»... Красная хлопчатобумажная тенниска, голубая куртка с надписью «Полиция» поперек спины. На ремне — уоки-токи. — Долли! — Да? — Попроси его, о'кей? Никто его не тронет, обещаю. Долли снова обернулась. Вновь послышались густые мужские обертоны в глубине дома. Долли повернула лицо к Джорджии и сказала: — Он говорит, что ты все врешь. Они человека убили. — Ну, это когда было. А сейчас совсем другое дело. Давайте вместе подумаем, как сейчас решить проблему. Ладно? Ты только попроси его... Внезапно он появился в оконном проеме, темный гигант в свете кинокамер. Ни дать ни взять, как в кинофильме «Челюсти». Сердце может остановиться от ужаса. В руке у него был полуавтомат Калашникова — АК-47. — Ты кто? — спросил он. — Меня зовут Джорджия Мобри, — сказала она. — Я официальный представитель департамента полиции. А кто вы? Добавлю: я — парламентер. Такое вот слово пришлось употребить. Парламентер присутствовал в подобных ситуациях, чтобы улаживать дело, вытаскивать людей от греха подальше. И запрещалось произносить слово «заложник». Нельзя также было говорить «сдайся» или «сдаваться». Вы должны были просить захватчика отпустить людей и выйти самим... Позвольте, сэр, помочь вам, мы никого не тронем. И все это — мягко, увещевательно. Нейтральные выраженьица. Слово «заложник» могло родить в «хапуне» сверхценную идею о самом себе, вдруг подумает, что он — Аятолла Хомейни. А слово «сдаться» оскорбительно для слуха и духа, оно невольно отчуждало обе стороны. — Я — Диз Уиттейкер, — сказал он, — и нечего нам парламентерствовать. Не о чем. Кажется, Джорджия? Так? Она глядела на окно, подняв глаза чуть выше подоконника. Видела перед собой рослого мускулистого мужчину с гладковыбритым черепом, в белой футболке, вот все, что можно было разглядеть. АК-47 в правой руке. Только один его размер привел ее в трепет. Незаконный в стране, сработанный где-то в Китае полуавтомат — такими были вооружены вьетконговцы; после каждого выстрела приходилось переводить рукоятку затвора в исходное положение. Но рожок — на семьдесят патронов! Воображаете? Без дозарядки! Элегантный зловещий изгиб наводил на мысль о том, что именно так и должно выглядеть смертоносное боевое оружие... — Ну-ка, Джорджия, встань, — сказал Диз. Ей не понравилось, каким тоном он произносил ее имя. Просто рычание какое-то. Джорджия. Как будто она олицетворяла собой весь штат. Джорджия. Ее это даже испугало. — Я не хочу, чтобы меня задело, — произнесла она. — Дай-ка, я тебя рассмотрю, Джорджия, — опять прорычал он. — Ты из Джорджии? Оттуда ты? — Да, — сказала она. — Встань, я тебя получше рассмотрю. — Сначала пообещай, что не тронешь меня. — А ты с ремнем ходишь? — Нет, сэр. — Почем мне знать? — Потому что я тебе это говорю. И я не лгу. — Ну будь первой полицейской в моей жизни, которая не похожа на лгунью. Встань-ка, взгляну, с ремнем ты или без. — Я не могу этого сделать, мистер Уиттейкер. Пока вы не пообещаете, что... — Ты эту лапшу брось, насчет мистера и все такое... Много ты обо мне знаешь? — Мой начальник немного рассказал мне о вас обоих. Чуть-чуть. Но я не смогу помочь вам, если не буду знать кое-что о... — Что именно нарассказал тебе твой босс, Джорджия? Им всегда говорят, что дело не только в парламентерах, что те не одни принимают участие в процессе... И у вас нет достаточно прав, чтобы сделать то или се по их желанию. Вы должны все согласовывать с начальством, с теми, кто выше рангом, кто стоит над вами; но вы стараетесь убедить «хватунов», что вы их сторонник в осуществлении каких-либо действий. Вы и они. Как бы сообща против воли невидимого высшего распорядителя, у которого власть. Ответить на их запросы «да» или «нет»... У всех ведь есть боссы. И даже уголовники понимают, как боссы себя ведут. — Босс сказал, что ты был в отсидке. — Ага. — Ты и твой кореш тоже. — Ага. Так. А он тебе говорил, что Сонни убил того человека в пекарне? — Он сказал, что они так подумали, да. — А я был на подхвате. Он тебе это сказал, Джорджия? — Да. — Выходит, я — сообщник? — Выходит, что так. Но почему бы нам не поговорить о сиюминутных проблемах, мистер Уиттейкер? Мне бы хотелось помочь вам, но пока... И вдруг он открыл огонь. Автомат сбил над ее головой верхушки кустиков ровно, как машинка для подрезания газонов. Она плюхнулась наземь, вознеся молитву, чтобы он не пробил деревянную обшивку веранды, иначе одна из таких «бомбовых» пуль неминуемо ее достанет. Она прижималась к земле и молилась, в первый раз за столько лет, а пули бесновались над головой. Затем стрельба прекратилась. Она выждала. — Замолви словечко твоему боссу, — заявил Уиттейкер, — чтобы прислал кого-нибудь другого, а не такую краснощекую сучку-врунью, как ты. Иди и скажи ему, Джорджия. Она ждала. Она просто боялась пальцем пошевелить. Она сняла уоки-токи с ремня, нажала кнопку. — Наблюдатель два, — сказала она, — что вы... Что там в окне? Ее голос, который она сейчас просто ненавидела, дрожал и выражал крайний испуг. Последовала долгая пауза. — Стрелявший ушел, — ответил мужской голос, — сейчас в комнате только девица. — Уверены? — На мне специальные очки. Окно свободно. Передаю линию. — Инспектор? — обратилась она. — Да, Джорджия, слушаю тебя. — Я лучше уйду отсюда, вряд ли я здесь что-нибудь еще смогу сделать. — Что ж, давай уходи, — сказал инспектор... Недалеко от площадки, где возвышались Брэди и Гудмэн, окруженные многочисленной и разнообразной свитой, по внутреннему периметру баррикад уже занимала огневую позицию штурмовая группа. Всем было видно, как Джорджия проделала подлинный спринт, правда, довольно неуклюже, как выдохнувшийся бегун с первой дорожки, до грузовика, который Брэди превратил в свой командный пункт. Джорджия была по-настоящему перепугана: лицо белое как мел, руки тряслись. Кто-то из «чрезвычайки» предложил ей чашку кофе, но вот что ей действительно требовалось, так это хороший глоток виски. Она пила кофе, чашка буквально ходуном ходила в ее руках, и Джорджия говорила начальникам всех подразделений и бригад, что теперь-то нападавших будут встречать уже два мощных огневых средства: тот, девятимиллиметровый, и АК-47, который ей чуть голову не снес. Еще она им сказала, что захватчики требуют вертолет до Ямайки. — Ямайка? — воскликнул Брэди. Она также поделилась сведением, что Уиттейкер на дух не воспринимал южных красоток в качестве парламентерш; видите ли, даже краснощекой ее обозвал, а у нее мама библиотекарь, а папа — доктор в Маконе. Командиры выслушали это, никак не комментируя, но потом открыли дискуссию между собой: применять силу и никаких больше переговоров... А Джорджии оставалось только выслушать их, в мыслях она была уже далеко-далеко... Ди Сантис склонялся к мнению, что настало время штурма, учитывая криминальное прошлое обоих преступников, а также факт, что, вероятно, они же убили и хозяина пекарни; Ди Сантис, правда, изъявил добрую волю и готовность объясняться с присяжными и запрашивать прокурора, если они вдруг уложат на месте кого-либо из преступников. Брэди и Брогэн были обеспокоены судьбой заложницы. Каррен подумывал, а не приступить ли к химической атаке. Ну какие, скажите, могут быть последствия от проникновения газов в и так покинутый жильцами дом? Да и некому было бы протестовать, вспыхни там огонь... Таково же было мнение и остальных... Да. Но ведь девчонку-то прихлопнут, как курицу. А что, если поганцы начнут стрелять, чуть только почувствуют появление газа? Решили послать в кустики еще одну уговорщицу. Взглянуть, вдруг ей удастся на веранду влезть, втолковать хоть что-то разумное в башку тех сукиных сынов... Но не тут-то было. До этого Брэди уже использовал всех опытных сотрудниц, которые не были в отпуске, и то, что оставалось у него, так это он сам и его курсанты. Всегда готовый раньше всех стать бесстрашным воителем, Брэди изъявил желание лично ринуться под пули АК-47, и будь что будет, но Ди Сантис резонно возразил, сказав, что уже были трое мужчин-парламентеров, еще до Джорджии, и надо попробовать какую-нибудь даму. Джорджия подтвердила, что женщина лучше столкуется с Долли, поговорит с ней, покуда кто-нибудь из бандитов снова не появится в окне, хотите вы этого или нет. Таким образом, оставались Эйлин Берк и Марта Халстед. А поскольку Эйлин, хоть и помимо ее воли, однажды добилась успеха, было решено, что пойти должна именно она. Брэди послал Гудмэна ко второму грузовику, где ждала своего часа Эйлин. — Инспектор хочет переговорить с вами, — сказал Гудмэн. — О'кей, — откликнулась она. — Вы что, голову собираетесь ему отшибить? — спросила Марта. — Заткнись, — сказала Эйлин. Правда, по дороге к Брэди она услышала за спиной шепоток курсантов. Ее это не очень обеспокоило, за ее спиной курсанты всегда шептались, особенно после изнасилования. Конечно, шепчущиеся полицейские поопаснее, чем тот же Проповедник со своим бычьим рогом-рупором. Толпа молчала, предвкушая какой-нибудь новенький сценический эффект, ибо действие застряло, его «заело» на полпути. Даже Проповедник, кажется, поскучнел, только скалился да тряс своими золочеными оковами. Брэди и его свита выглядели чрезвычайно драматически. — Хэлло, Берк, — сказал он. — Сэр? — Чувствую, тебе хочется малость поработать? — улыбнулся Брэди. — Нет, сэр, — ответила Эйлин. Улыбка стерлась с его уст. — Это почему же? — Личные причины, сэр. — Вы кто же, — надуваясь, вымолвил Брэди, — полицейский офицер или как? — Я друг Стива Кареллы, — сказала она. — Знаю его хорошо. — Ну и что?! — Знаю его жену, его... — Но какое это имеет отношение к... — Я боюсь все испортить, сэр. Если они удерут... — Инспектор? Все повернулись. Карелла и Уэйд подошли ближе. — Сэр, — сказал Карелла, — тут у нас возникла одна мыслишка... Толпа принялась выкрикивать хором, скандируя: «До-лой шлю-ху! До-лой шлю-ху!» — очевидно, с намерением подсказать осажденным, что они должны покончить с Долли именно таким образом, как произносилось: разрезать ее пополам — и все дела... Если Долли даже слышала эти вопли и могла их различать, она тем не менее не придавала им значения. Знай посиживает себе в окошке, этакая бледная отчужденная средневековая принцесса Гильдебрандт в ожидании красавца, благородного рыцаря, каковой умчит ее отсюда на арабском скакуне. Но рыцарей поблизости отнюдь не оказалось. Была группа прекрасно натренированных полицейских, надеявшихся, что их организация, дисциплина, сплоченность, а главное — их терпение решат проблему таким образом, что в осажденном домике никто не взлетит на воздух. В нем были двое преступников, а Брэди по опыту знал, что договориться с ними проще, чем, скажем, с политическими террористами или психами. Уголовники понимали, что такое условия сделки; вся их жизнь, в принципе, основывалась на купле-продаже. Уголовники знали, что правила — жесткие, особенно насчет оружия, и что эти правила выполнялись неукоснительно. Уголовник, к примеру, знал, что уж если у него револьвер 45-го калибра, то он ни за что не получит автомат 83-го года в обмен на заложника; если ему говорили, что он никогда не получит заложника взамен другого, он так это и воспринимал: не получит ни за что. Он также знал, что нельзя ни за что тронуть кого-нибудь, присланного приготовить ему поесть или постирать. Ему было известно, что такое последняя, нижняя черта, и он будет выглядеть глупо и непрофессионально, если ее переступит, пытаясь выторговать что-либо. Преступники понимали даже то, почему им отказывали в пиве, вине или виски: опаснейшая ведь ситуация, а алкоголь может еще и усугубить ее. О, преступник отлично понимал все. И очевидно, где-то в глубине души знал, что дело вовсе не кончится райским островком и туземной девушкой, играющей на укулеле[10] и заплетающей ему волосы в косички. Он знал, что для него все кончится смертью или арестом. Только два выбора ему оставались. Знал он это, прекрасно знал... Таким образом, возрастали шансы того, что в преступнике, возможно, возобладает здравый смысл. Заключить полюбовную сделку и вернуться в тюрягу — куда лучше чем отправиться на носилках в морг. Но здесь ситуация была очень неопределенная, изменчивая, и Брэди нисколечко не был убежден в том, что с захватчиками вообще можно будет договориться о чем-то дельном. Он и надеялся только на то, что Эйлин совершит, так сказать, шаг вперед по сравнению со всеми предыдущими. — Долли? Ничего не выражающий взгляд, будто под гипнозом кино— и фотокамер, а также под влиянием толпы, безмятежно и мерно скандирующей: «До-лой шлю-ху!», подогревающей и без того разгоряченных ребятишек. — Мое имя — Эйлин Берк, я полицейский парламентер, — сказала она. Но и это осталось без ответа. — Долли! Позволь мне, пожалуйста, переговорить с мистером Уиттейкером. — А он не желает. Не-а. — Да, но это с той, что была раньше. Скажи ему, что пришла другая... — Все равно не хочет. Не-а. — Если бы ты была так любезна сказать ему... — Вот сама ему и скажи. Он снова вырос в окне. Высокий, сияющий, футболка в пятнах от пота, в руках АК-47. — Мистер Уиттейкер, — сказала она. — Я — Эйлин Берк... Полице... — Какого тебе рожна нужно? — Вы раньше говорили о геликоптере, о вертолете. — А ведь и верно. Говорил. Ну-ка, встань, хочу тебя разглядеть. Пока ничего не вижу, только твою крышу и глаза. — Вы же знаете, мистер Уиттейкер, я не могу этого сделать. — Это откуда же ты знаешь? А? — Но вы стреляете во все, что здесь движется... — Ты что, на меня кого-нибудь нацеливаешь? — спросил он и внезапно исчез из виду. Снайпер сообщил по уоки-токи инспектору Брэди: — Я его потерял из прицела. — Если хочешь потолковать, — заявил Уиттейкер, скрываясь в глубине комнаты, — ты должна подняться по лестнице, пройти на веранду и встать прямо перед окошком. — Ну, может, попозже, — произнесла она. — Уж я-то из себя мишени не сделаю, — продолжил Уиттейкер. — Можешь не сомневаться. — А никто и не собирается в вас стрелять, — сказала Эйлин. — Могу вам это честно обещать. — Дерьмо ты мне можешь обещать. У, Красная. — Не люблю, когда меня так обзывают. — Да плевать я хотел на то, что ты любишь или не любишь. Она подумала, не ошиблась ли, но решила продолжать. По крайней мере, они уже разговаривали!.. Чем не начало хоть какого-то диалога?.. — Когда я была маленькой, меня все дразнили: Красная, Красная... Он промолчал. Лицо полускрыто оконной рамой. Долли обратилась в слух: за всю ночь более или менее интересный разговор. — Однажды я наголо постриглась и в таком виде пошла в школу... — Господи! — Долли, хихикнув, прикрыла губы ладошкой. — Сказала мальчишкам, чтобы они называли меня Лысая, уж лучше, чем Красная, правда? Она услышала, что Уиттейкер тоже засмеялся. История, о которой она рассказывала, действительно когда-то произошла. Отрезала все свои проклятущие красные волосы и завернула их в газету; мать была потрясена: что ты, Эйлин, сделала? Спятила? — Ну так вот, отрезам все волосы, — рассказывала Эйлин так, как обычно об этом рассказывала. — Ну и чучело же из тебя, наверное, получилось, — заметила Долли. — Не хотела, понимаешь, не хотела, чтоб меня дразнили — Красная, Красная, — рассудительно объяснила Эйлин. — Уау? Все, все волосы отрезала? — До единого. — Ну и выдала, — прокомментировала Долли. Уиттейкер пока никак не отозвался. Эйлин подумала: пропащее дело. Да, заставила его хихикнуть, и только. А теперь снова к делу. Бизнес. — Ну и как же ты любишь, когда тебя кличут? — к удивлению Эйлин, откликнулся он. — Эйлин, — сказала она. — А тебя? Как прикажешь тебя называть? — Зови меня «Вертолет», — ответил он, давясь от хохота. Отлично. Теперь и он пошутил. Когда-то в шутку говорили так: можете называть меня хоть «Такси», только в очередь за мной не становитесь... Ладно. Сейчас надо сказать пару слов и о вертолете... Но вдруг время уже прошло для заключения сделки? — Вообще-то, вертолет достать можно, — сказала она. — Но я буду должна обговорить это с боссом. — Тогда иди и потолкуй с ним, Эйлин. — Я почти уверена, он для этого все предпримет. — А я тоже на это очень надеюсь, Эйлин. — Но мне кажется, что взамен он попросит... — Слушай, не играй на моих нервах. У меня и так терпение вот-вот лопнет... — Но, понимаешь, еще ни разу случая не было, чтобы... — ...Я тогда все на свете возненавижу, если с этой девчонкой, которая здесь ошибается, что-нибудь случится, понимаешь? — А мне все будет ненавистно, если вообще тут что-нибудь с кем-нибудь случится... Поверь. Но ведь мы с тобой только-только затеяли деловой разговор, ты же знаешь, и я... — Почему бы тебе к окну не подойти? — спросил он. — Ты что, думаешь, я — ку-ку, чокнутая? Он снова засмеялся. — Да нет. Давай подходи. Не трону я тебя. Правда. Давай! — Ну... — Я что сказал?! — А что, если я сперва встану? — О'кей. — Но для начала, — сказала она, — ты руки мне покажешь. Покажешь, что в них ничего нету. Тогда — встану. — А откуда я знаю, в твоих-то руках есть что-нибудь или нет? — Я тебе тоже покажу. Вот. Видишь? — Она подняла обе руки над перилами. Пальцами потрясла. — Нету ничего. Видишь? — А почем ты знаешь: покажу я тебе руки, а сам схвачу что-нибудь и в клочья тебя разнесу. — Я не думаю, что ты это сделаешь. Понимаешь? Раз уж ты мне обещал... Когда впервые она услышала об этом еще на занятиях, это ее почти насмешило. Просить террориста, чтобы он пообещал тебя не уничтожить. Заручиться обещанием лунатика, шизофреника?.. Правда, ей потом не раз довелось убедиться, что так оно и было. Если вам действительно обещали, — не тронуть вас, — если вы вырвали из них это заклинание: «Я вас не трот», то вас и не трогали. — Так что же, могу я взглянуть на твои руки? — спросила она. — А вот они-они, — сказал он, высунулся на миг из окна и потряс пальцами совсем как она. Затем снова нырнул в убежище. Ей показалось, что на его лице мелькнула ухмылка. — Теперь вставай! — велел он. — Если встану, обещаешь, что не тронешь? — Даю слово. — Пальцем не прикоснешься? Ни ко мне, ни к оружию? — Сказал же, что не прикоснусь. — Ну ладно. — Она встала. Он молча какое-то время глядел на нее. «Шикарно, — подумала она. — Огляди меня всю...» Но теперь перед ней был не слабоумный старец, а профессиональный убийца... Что ж, смотри, только не... — Положи твои руки на подоконник, я их тоже получше рассмотрю, — предложила она. — О'кей? — Ты что, не веришь мне, мне?! — возмутился он. — Верю. Да. Но ты обещал. И я себя буду лучше чувствовать, если смогу как следует разглядеть твои руки. Ты же мои хорошо видишь, — сказала она, вытягивая пальцы, словно девица, рекламирующая лак для ногтей парижской фирмы «Ревлон». — И знаешь, что я не могу нанести тебе вреда. Верно? — Верно, — ответил он, все-таки не высовываясь из убежища. — Вот и сделай мне такое же одолжение, — попросила она. — О'кей, — буркнул он, выдвинулся вперед и схватил подоконник гигантскими ручищами. — Клевая мишень, сэр, — сказал снайпер в микрофон уоки-токи. — Ну как, не пора его завалить? — Никоим образом! — отозвался Брэди... — А теперь мне вот что хочется сделать? — заявила Эйлин. — Подойти к боссу и заказать вертолет. — Валяй, — одобрительно ухмыльнулся Уиттейкер. — Иди. — Знаю, знаю. — Эйлин покачала головой и улыбнулась ему. — Уверена, он может все для тебя сделать, что только хочешь, но вот время! Время же понадобится. И я также уверена, что он от тебя чего-нибудь захочет взамен. — Чего, чего? — Я так говорю, потому что знаю его. Он-то тебе вертолет даст но ты же знаешь, рука руку моет, это-то уж он мне наверняка скажет. Но, впрочем, давай я сначала с ним потолкую. О'кей? Послушаю, что он скажет. — Если он думает, что я отпущу Долли, значит, он витает в небесах. Долли остается с нами, пока у нас не будет реактивного лайнера. — Какой еще лайнер? — Долли же сказала, что мы... — Нет, мне она ничего не говорила. Может, кому-нибудь еще. — Нам нужен лайнер до Ямайки. Эйлин подумала, что, надо же, стояла в такой идеальной позиции перед окошком уже минуты три-четыре. Идеальной для снайперов боевой группы. Но Сонни все еще находился вне поля зрения, не в этой, видать, комнате. А у Сонни был пистолет калибра 9 мм. — Но почему именно на Ямайку? — спросила она. — А там очень мило, — светски объяснил Уиттейкер. — Ну хорошо, дай я с боссом поговорю. Ты теперь требуешь уже две вещи сразу. Это усложняет мою задачу. Дай-ка пойду посмотрю, что мне удастся сделать. О'кей? — Угу. Валяй. И скажи ему, чтобы не очень умничал. — Скажу. Итак, мистер Уиттейкер, я поворачиваюсь к вам спиной и иду к грузовику. Ваше обещание в силе? — Дал слово — держу его. — Ты меня не тронешь. — Не трону. — Смотри, не забудь про свое обещание, — она кивнула ему. — Вернусь сразу же, как только переговорю с ним. — Валяй, валяй. Она повернулась к нему спиной, всем своим видом показывая, что ничуть не напугана или обеспокоена, и медленно, но решительно направилась к грузовику «чрезвычайки», на брезенте которого было крупно выведено — «Полиция». Она изо всех сил старалась не втягивать голову в плечи, хотя только о том и думала, что еще миг — и град пуль пробьет ей спину. Но Уиттейкер сдержал свое слово. Это Карелла сообразил, что бандиты в действительности сами же себя и ослепили. Завалили, забаррикадировали окна с трех сторон дома. А если так, то оттуда и наблюдать за внешним миром нельзя. Значит, все стены с такими окнами поддавались натиску. О чем Карелла и сообщил инспектору Брэди. В конце концов они раздобыли план дома у компании, занимающейся недвижимостью, это она в начале века продала дом семье неких Борденов, еще в ту пору, когда здесь даже не планировалось строительства социального муниципального жилья для бедных. Долли сказала, что, когда домовладельцы стали сдавать свою «резиденцию» в наем, холл и столовая были переоборудованы в спальни. А то, что некогда было как бы гостиной, стало общей гостевой комнатой, куда втиснули софу и столик с телевизором. Кухня, а также прилегавшие к ней кладовая и моечная — когда-то их окрестили почему-то клоакой — так и остались единственными помещениями в этой части дома, не подвергшимися реконструкции в начале века. В здании была только одна, хотя и очень просторная, ванная комната. А в задней части имелся так называемый черный ход, по которому можно было спуститься в подвал. Карелла обратил внимание и на это обстоятельство. У черного хода были расхлябанные, как старые крылья, негодные двери, точь-в-точь такие, на которых любит кататься детвора. Снайпер номер четыре, в чье обозрение входил задний периметр, сообщил, что по левую сторону, по его левую сторону, окна подвала забаррикадированы, а с дверями, по всей видимости, не очень-то возились. Просто поспешно заперли на висячий замок с засовом. И Карелла сообразил, что если проникнуть в подвал, то можно подняться по лестнице в кухню и затем пробраться к передней комнате, где Уиттейкер и Сонни держали Долли в плену. Из каждой двери, шедшей в ту комнату, открывался превосходный угол огня, они могли там всех застрелить, даже того, кто прижимался к стене. Они полагали, что это и был как раз Сонни. Но Брэди во что бы то ни стало хотел в первую очередь вызволить девицу. Даже не думайте о штурме, пока она еще там!.. Он попросил Эйлин вернуться к Уиттейкеру и сказать, что возможности достать вертолет нет, но они могли бы подогнать лимузин к задней двери, правда, с тем условием, что Уиттейкер выпустит Долли в то же самое время. Его идея заключалась в том, чтобы разъединить парочку. Заставить Уиттейкера послать Сонни ко входу в кухню, пока пленница будет выходить с парадного входа. Нужно рассчитать время так, чтобы Карелла и Уэйд уже находились на верхних ступеньках подвала, когда Сонни пойдет посмотреть, подали ли лимузин. И никакого штурма до тех пор, пока они не удостоверятся, что Долли уже нет в доме... Да, спрятаться в подвале, занять боевые позиции, но никакой атаки до тех пор, пока Долли еще в помещении. Этот план мог бы сработать. Не исключено. — Я очень извиняюсь, — проговорила Эйлин, — но он не может достать вам вертолет. — Ты же мне сказала... — Сказала, но... — Передай ему, что я убью эту проклятую потаскуху. Раз он шутить изволит, я прикончу шлюху... — Могу я подняться к окну? — спросила Эйлин. Всегда приходится испрашивать разрешения... Чтобы приблизиться. Всегда добиваться заверения, что не будет никаких случайностей, ляпов. Ведь вы же не хотите, чтобы кого-нибудь задело: ни вас, ни захватчика, ни жертву. — Ну как? — повторила она. — Могу я приблизиться? — Нет, — заявил Уиттейкер. — Откуда я знаю, что ты там смахинировала, красная башка? Может, пистолетом обзавелась, пока болтала со своими дружками. — Да нет же! По-прежнему я безоружная. Хочешь покажу? Могу я хотя бы на ноги встать? — Знаешь, ты, кажись, с винта малость съехала. Приходишь от него, порешь чушь и хочешь, чтоб я... — Но ты же обещал, что не тронешь меня. Обещание в силе? — А почему это я вообще должен тебе что-то обещать? — Да потому, что, мне кажется, я нашла выход из тупика. Нам стоило бы обговорить детали... — Я твоему боссу ничего не дам, пока он мне что-нибудь не даст. — Об этом-то я и хочу поговорить. Могу я наконец встать? Обещаешь, что не тронешь, если встану? — Ну, давай вставай, — сказал он. — Я ничего не слышала насчет обещания. — Ну получила его, получила. О'кей? Она подумала, не следовало ли ей снова осмотреть его руки. Но потом решила, что это уже лишнее. Раз обещал, значит, должна верить. Изображая предел доверчивости, хотя колени сильно дрожали, она, широко распахнув куртку, сказала: — Ничего на мне нет такого, мистер Уиттейкер. Видите? Безоружная. — Ну-ка, повернись, задери куртку сзади. Она повернулась, вновь увидев автомат в его руках, подняла куртку, под ней — желтая рубаха. Ни кобуры, ни пистолета. Ничего. — Годится? — спросила она. А что это у тебя на ремне? — спросил он. — Уоки-токи, переговорное устройство; ты не подумай, что это какое-нибудь хитрое оружие или что-то там еще в этом роде. — Брось его на веранду. — Не могу. Я же должна с ними переговариваться. Вдруг они что-нибудь захотят нам сказать, а? — Ну-ну, ладно. — Могу я поправить куртку и рубаху? — Давай, Красная, давай. — Ты что, хочешь, чтобы я опять волосы отрезала? — Ей послышалось хихиканье. — Тогда хватит обзывать меня Красной. Красная... В ответ — ни гу-гу. — Могу повернуться опять к тебе лицом? — Можешь. Она вновь посмотрела на окно, но не увидела Уиттейкера. Только Долли с безучастным выражением лица. — Можно мне подойти поближе? — Зачем? — Чтобы говорить, а не орать на всю улицу. Обещание в силе? — Ну, раз я тебя еще не пришмолял, значит, в силе. Так? — Но мне требуется твое слово. Что не убьешь меня. — Не убью, обещаю. — Тогда я подхожу ближе. Годится? — Я же сказал: давай, двигай. — Не хочу никаких случайностей. Хочу, чтобы ты был в курсе всех моих действий, тогда и случайностей не будет. — Ну давай, давай. Она подошла к плоским плитам, устланным перед входом, затем пошла к ближайшему окну, а теперь двигалась по веранде. — Эй! Ну-ка, стой, где стоишь, — приказал он. — Ладно. Стою. — Здесь ты в самом подходящем месте. — О'кей. — Ну и какие же у тебя появились идейки? — Босс сказал: вертолета нет. Не может достать. На Харбе страшное происшествие. Авария. — Харб? Это еще что такое? — Харб, река. Ах да, ты же не местный, ты из Вашингтона... — Откуда тебе-то известно? — Ну, у нас есть кое-какие данные... — Ну и что за происшествие? — Прогулочный теплоходик, представляешь, врезался в паром у Беттауна... И все наши вертолеты сейчас там, помогают спасать людей... Явная ложь! Но и вся игра изменилась. Двое, держа ломик-фомку наготове, скоро будут на цыпочках, как бы слегка пританцовывая, пробираться к запертой на засов двери подвала. И как только девчонка освободится... — Вот и скажи боссу, чтобы он предоставил нам чей-нибудь частный вертолет. — Я его попрошу, но только послушается ли он меня. Знаешь, что я думаю? — Что же? — Уж лучше обойтись лимузином. Пока лайнер там дозаправится... — Какой лайнер? Он мне дает реактивный? — Мне казалось, что я тебе это уже сказала. Его как раз в эту минуту заправляют. — Да нет, ты сказала только, что нет вертолета. — Да нет же, самолет почти готов, его кончают заправлять на аэродроме Спайндлрифт. Через часочек все будет готово, и, если я уговорю шефа подогнать вам большущий шикарный лимузин, вы как раз вовремя поспеете. Скорее даже, чем вертолетом, для тех есть, знаешь, особая летная сетка передвижения над городом... Теперь она могла разглядеть его лицо, он еще ближе выдвинулся. Все обдумывал, все обстоятельства. — А еще я попрошу босса придать вам эскорт мотоциклов. Так вы до порта вообще за сорок минут домчитесь! Казалось, идея начинала ему улыбаться. Этакий высокопоставленный вашингтонский эмиссар, в своем лимузине, да еще с эскортом, катит к собственному лайнеру... Ей почудилось, как шарниры со скрипом ворочались в его мозгу, в темноте... — Отпущу девчонку, когда мы будем на борту лайнера, — сказал он. — О, дорогой мистер Уиттейкер, ну как я осмелюсь сказать это моему боссу? — А мне начхать на то, как ты ему скажешь... «Полегче, — подумала она. — Теперь полегче на поворотах». — ...ведь это я держу ствол у ее виска. Я. — Знаю, знаю, — сказала она. Сердце сильно-сильно билось. — И я не хочу, чтобы ее задело, мистер Уиттейкер... Чтобы никого не задело. Но я же должна пойти к шефу и передать ему разумное предложение. Уверена, что вы это понимаете. Он же вам дает и лимузин и лайнер. И я должна сказать, что вы что-то даете взамен. «А теперь надо поразить его блистательной логикой моих рассуждений», — подумала она. — Я знаю, что смогла достать для вас лимузин. Я уже это с ним обсудила. А он заполучил для вас лайнер, его сейчас уже заправляют. Он вам все предоставил, он джентльмен до мозга костей; соблюл все правила, все условия, не так ли? Ну да, с вертолетом не получилось. Но разве это мы виноваты, что произошла авария? А я ведь должна пойти и сказать: «Смотрите, мистер Уиттейкер обещает освободить девушку, но требует гарантий». Каких — сами назовите, я передам. И если мы все обговорим, смотрите, что будет! Вы получаете все, что хотели, обеспечиваете сохранность девицы, и через пять, десять минут вы уже на пути к самолету, к свободе! Что вы на это скажете? — Откуда мне знать, что все это не фокусы с вашей стороны? Не выдумка? — Поэтому я и прошу вас назвать гарантии, ваши гарантии, которые необходимы вам же для вашей же безопасности. Только назовите их, я все передам шефу. Поймите, мы же не хотим, чтобы были какие-нибудь накладки. Вы нам объявляете, чего вы желаете, мы вам говорим, что можем для вас сделать. Вот так каждый будет знать свое точное место, и никто не пострадает. Что вы на это скажете? «Давай же, давай, рожай», — подумала она. — Откуда я знаю, что даже лимузин-то будет... Я выпускаю девку, а вы врываетесь сюда, вся ваша армия... — Нет, мы пришлем лимузин прежде всего. Сможете сами убедиться: он будет стоять вон там. — Где? — Да где вам угодно. Мне кажется, лучше у левой части дома, там есть маленькая верандочка. Так сгодится? — Скажи боссу, я хочу, чтобы в лимузин виски поставили. «Ну, — подумала Эйлин. — Вот он и приготовился сорвать сделку». — Нет, — твердо сказала она, — я не могу обеспечить виски. — Это почему же? — Мы заботимся о всеобщей безопасности. Так? Так. Я знаю, что вы держите ваше слово, мистер Уиттейкер. А вот виски не умеет держать свое. Ей снова послышалось, как в доме иронично хмыкнули. — Итак, что я должна сказать боссу? — спросила она. — Если я пригоняю лимузин, отпускаете вы девицу на свободу? — Предположим, сначала я должен убедиться, что лимузин там есть... — Да мы его прямо к дверям верандочки подкатим, вон там. Вам останется только ноги свесить с веранды и влезть в машину. — Но предположим и другое: я вижу, что лимузин есть, отпускаю девку, а вы меня — на кусочки? — да так, что у меня ни единого шанса залезть в лимузин уже не будет. Отрабатывает все в деталях. Знает в глубине души, что никто не даст ему возможности подняться на борт, чтобы лететь на Ямайку, не даст насладиться прохладительными напитками под палящим тропическим солнцем. И все-таки торгуется!.. Несмотря ни на что борется даже с самой надеждой на то, что вдруг крупно, немыслимо подфартит в конце концов. Стоит лишь отпустить девицу, забраться в лимузин... — Хорошо. Как бы вам хотелось, чтобы мы все проработали заранее до мелочей? — спросила она. — Нижний предел такой: мой босс хочет быть уверенным в том, что девушка в безопасности. Еще до того, как Уиттейкер садится в этот лимузин. И тут он вдруг заявил: — Эта затея с лимузином крайне опасная. Я в него сажусь, вы взрываете в нем меня и Сонни — в пекло! Не пойдет так, Красненькая. Скажи своему вонючему боссу, что мне нужен вертолет: чоп-чоп-чоп... И мне наплевать, где он его достанет. Хочу, и все. И передай, что девка садится в вертолет вместе с нами, я ее отпущу только после того, как Сонни туда сядет. Ясно? Тогда и получите вашу драгоценность. Ясно? И скажи боссу, чтобы поторапливался, даю ему на раздумье пять минут. Иначе он девку действительно получит, но — в дохлом виде. Пять минут. Так и скажи. Толпа, собравшаяся на улице за баррикадами, все больше и больше приходила в неистовство. Было уже три часа ночи, но никто о сне и не помышлял. В голове у всех было только одно: ожидание кровавой развязки. С этим ярким чувством все и шатались по улицам; должна же развязка в конце концов наступить, взорваться, пролиться морем кровищи, затихнуть в трупном окоченении... Подливая масла в огонь, Проповедник вновь взялся за свой горн-рупор. Не имея достаточно конкретной подходящей тематики, Проповедник ни к селу ни к городу стал вспоминать ужасающие случаи из судебной практики разных штатов. По его пламенным словам выходило, что везде творилось только расовое беззаконие: афроамериканцев демонстративно и предвзято осуждали за не совершенные ими злодеяния, как-то: групповые изнасилования и прочее в том же духе... И ему не было никакого дела до того, что нынешняя драма происходила как раз при той мизансцене, когда двух черных убийц и белокожую проститутку никак нельзя было просто отнести к ряду белых злодеев, перечисленных Проповедником. Ведь главным для него было покрасоваться перед телевидением, эффектно и выгодно попасть в кадр, прозвучать как бы вопиющим гласом черного люда. Тогда как этот самый люд отлично знал, что Проповедник был крысой, провокатором, заботящимся лишь о собственном выдвижении на первый план, о своей карьере. — Скажем «нет» позорному расистскому неправосудию! — вопил он в свой рог. — Скажем «нет» позорному расистскому, неправосудию! И толпа, только что почти уже убаюканная бесконечным шахматным поединком, где кто-то маневрировал черными и белыми фигурками, которые затем невидимо исчезали далеко-далеко, в неопределенном пространстве и измерении, эта толпа теперь охотно наэлектризовывалась и с энтузиазмом подхватывала примитивное скандирование: «Скажем „нет“ расистскому неправосудию!» Для большего удовольствия орава разбивала слова на четыре темпа, притоптывала в такт тапочками, сандалетами, пятками и ботинками, а чудовищно нелепое песнопение обрушивалось каскадами на фасад дома, где сидела в окне побелевшая от ужаса и окаменевшая Долли Симмс. Разумеется, она так или иначе слышала и различала оркестровку уличного хора, в которую вплетался неумолчный стрекот полицейского вертолета, зависшего над головой. Сонни и Диз затаились внутри комнаты, перешептываясь; Сонни держал голову Долли под прицелом своей сокрушительной девятимиллиметровки. Цель была идеальной в море света, лившегося с улицы. Долли вяло думала, что шептались они о том, чтобы ее убить. Она-то знала, что на это их мозгов хватит, этих шизиков... И тем не менее у нее было впечатление, что теперь все для нее стало как бы безразлично. Будь что будет. — Мистер Уиттейкер! Опять — Красноголовая. Снова там, в кустиках; есть же ведь люди, которые не отступаются, идут до конца... Нет, вы только подумайте: сама отрезала себе волосы, а?.. Наверное, тоже была не совсем в себе. Шизанутая. Может, даже весь мир сошел с ума. Все, кроме Долли. Которая, как она предполагала, через пять — десять минут будет мертва-мертвешенька. И кто его знает, вдруг — Они вас не слышат. Не могут расслышать, — сказала Долли. — Что?! — Вертолет жужжит слишком сильно. — Пойди к ним и скажи мистеру Уиттейкеру, что нам надо переговорить. — Он меня пристрелит, если я от окна отойду. — Просто скажи ему, что есть важный разговор. — Не могу. Эйлин поднесла ко рту уоки-токи: — Инспектор? — Здесь, — отозвался Брэди. — Отведите проклятый вертолет, я даже своих мыслей не слышу. — Вас понял, — сказал Брэди. В том месте, где Уэйд орудовал ломиком-фомкой, было слышно, как от дома отлетал вертолет; четкий стрекот его лопастей уступал хору толпы, который теперь становился значительно громче, словно крик приказывал машине не удаляться. Непрестанные вопли поднимались чуть ли не до черноты небес, скандируя: «Скажем „нет“ расистскому неправосудию!» — Ослы проклятые, — пробормотал Уэйд, снова вцепляясь зубьями фомки в стальную полосу засова. Наконец металл лопнул. Уэйд, отбросив свой инструмент в сторону, высвободил запор. Буквально за три секунды Карелла открыл двери подвала и бросился вверх, к ступенькам. Вертолета уже не было слышно, только громкое людское завывание. В подвале оказалось темным-темно. Ощущался запах угля и вековой пыли. Они предполагали, что подвальные ступеньки были где-то впереди, чуть слева. О том, чтобы зажечь свет, и подумать было нельзя. — Куда он уходит? — спросил Сонни. — Заткнись, — посоветовал Уиттейкер. — Но он улетает, братец. Ты что, не слышишь? — Да слышу я. Заткнись, — сказал Уиттейкер, подошел к окну и прокричал: — Красная! Эй! Ты где, черт бы тебя побрал? — Здесь я, — отозвалась Эйлин. — Где? Ну-ка, встань, я тебя не вижу... — Нет уж, — сказала она. — Чего-чего? Что значит нет? Не хочешь ли ты мне сказать... — Мистер Уиттейкер, пришла пора серьезно поговорить о сделке. Вы знаете, что есть... — Не смей мне говорить, что мне говорить, а что нет, ты, о женщина! Запомни: девица в моих руках. Так? И ты не... — Ну ладно. Вы что же, хотите там навсегда застрять с ней? Да? Или хотите все уладить миром, то есть отправиться в аэропорт? Вертолет — здесь. Я, я достала этот проклятый вертолет для вас, ну и почему бы вам тоже не протянуть мне руку помощи? Я тут из-за вас в лепешку разбиваюсь, уговаривая, а вы, мистер Уиттейкер... Она услышала, как он захихикал. — Угу, очень, оч-чень забавно, — сказала она. — А вы из меня дурочку делаете в глазах моего босса. Хотите вы или нет, чтобы вертолет опустился? Или хотите, чтоб я туда и сюда бегала всю ночь... Вот у меня уоки-токи, посмотрите. — Она вытянула руку так, чтобы он мог разглядеть переговорный аппарат в гуще кустов. — Только намекните, что вы желаете, и я свяжусь с боссом. Я же стараюсь облегчить проведение всей операции. Стараюсь сделать так, чтобы вы свободно взобрались на борт вертолета, а невредимая девушка осталась здесь. Ну что, хотите вы мне помочь, мистер Уиттейкер? Я лично стараюсь для вас, бьюсь изо всех сил. Мне нужно хоть немножко вашей помощи. В здании наступило полное молчание. Наконец он сказал: — О'кей. По рукам. Они нашли подвальные ступеньки. Регулятор громкости в уоки-токи был вывернут почти до предела, и они слышали, что Эйлин передавала по рации инспектору. Они так поняли, что окончательная сделка состояла в следующем: вертолет приземлится на пустыре, вблизи левой стороны дома, примерно метрах в десяти — пятнадцати от кухонной верандочки. Пилот вертолета будет один, сойдет из него на землю и встанет, подняв руки вверх, покуда разбойники будут выбираться из дома. Уиттейкер выйдет первым, Сонни останется на пороге кухни с пистолетом, приставленным к уху Долли. Когда Уиттейкер попадет в зону безопасности, то есть окажется позади пилота и прижмет дуло АК-47 к его шее, он даст сигнал Сонни отпустить Долли. Пока та будет бежать к грузовику, Эйлин выйдет ей навстречу. К этому времени Сонни подойдет к вертолету. Если кто-нибудь вздумает тронуть Сонни на пути к вертолету, Уиттейкер пристрелит пилота. — Сдается мне, что они затеяли обмен, — шепнул Уэйд, — девчонку на пилота. — Они никогда не делают никаких обменов, — заметил Карелла. — Это один из их законов. — Тогда что ты обо всем этом думаешь? — А вообще-то, похоже и на обмен, — сказал Карелла. — Но пилот все равно полицейский. — Из-за этого им надо его убивать? — Нет, но... — А какой у них дальнейший план, если они доберутся до аэропорта? — Не знаю, — ответил Карелла. — Мое место — здесь. Я работаю здесь. Они прислушивались к тому, что происходило за кухонными дверями. Еще немного, и, если все пойдет как надо, Сонни и Уиттейкер выбегут сюда через эти двери. И едва Сонни отпустит девушку, Карелла останется лицом к лицу с человеком, который убил его отца. Снайпер скрючился на полу кабины вертолета. Внизу, одетый в бросающиеся в глаза оранжевые куртку и бриджи, полицейский выбежал из внутреннего пояса ограждения. — Это еще кто? — тотчас спросил Уиттейкер. — Он без оружия. Сигнальщик, — заверила его Эйлин. — Он будет сигналить пилоту, показывать, где опустить вертолет. Мы хотим, чтобы все прошло без сучка, без задоринки. — Пусть сразу же потом убирается прочь. — Инспектор? — произнесла Эйлин в микрофон уоки-токи. — Здесь, — ответствовал Брэди. — Он хочет, — сказала она, — чтобы этот человек тут же убрался после посадки вертолета. — Он и так это знает, — заявил Брэди. — Слышали? — спросила она бандитов. — Нет. — Он исчезнет сейчас же после посадки. — Да уж лучше бы ему это сделать... Долли все еще сидела, такая одинокая, в своем окошке. Двое остальных скрывались где-то в доме во мраке. Эйлин даже не знала, с кем разговаривала, но была уверена, что уж Уиттейкер-то все видел и слышал. Он ведь заметил человека в оранжевом одеянии который бежал к песчаному пустырю у дома. — Никто из дома не выйдет, — сказал Уиттейкер из темноты, — пока этот человек не вернется обратно. — Да, не беспокойтесь вы об этом. Он просто сигнальщик. Вы его не видите, но он сейчас подает сигналы вертолету. Снайпер видел, как тот человек подавал знаки с помощью красного фонарика. Скользящая правая дверь вертолета была отодвинута. Пилот приземлил вертолет у дома именно этим боком. Лишь только Уиттейкер займет свою позицию, используя пилота как прикрытие, снайпер получит прекрасную возможность для точного выстрела в голову Уигтейкера. По крайней мере пилот очень на это надеялся. — Комар, Комар, — сказал пилот по рации. — Говорит Светлячок. Прием. — Жми, Светлячок. — Видим вашего человека. Готовы поднять. — Поднимайте, Светлячок. — Добро. Конец закодированного полицейского радиопереговора. Разумеется, не очень-то по уставу в данном случае... «Вас понял» было бы более уместно, но что поделаешь. И пилот, готовый к тому, чтобы приземлиться и попасть в когти вооруженному убийце, чью голову снайпер вдруг не смог бы отделить от туловища, и шеф патрульной службы Каррен, говорящий с пилотом, находясь на земле, обменивались всего-навсего банальными инструкциями. Но в наши-то дни поди знай, кто и кого слушает на каких частотах. А жизнь шестнадцатилетнего человечка висела на волоске. — Вот они! — крикнула Эйлин. — Снижаются. — Я посылаю Сонни с девчонкой в кухню, — сказал Уиттейкер. — Он орет достаточно сильно, я его и оттуда услышу. Как только скажет, что «стрекоза» опустилась, я выхожу. А от тебя будет зависеть, убьют кого или нет. — Почти сели! — крикнула Эйлин. — Ты меня слышишь? — Да. Двигайся, Сонни. Листья на кустах у дома резко затряслись, когда брюхо вертолета почти коснулось земли. Перекрывая рев двигателя и шум ветра, Эйлин проговорила в уоки-токи: — А сейчас Сонни направляется к кухне. Она надеялась, что из-за звукового бедлама Уиттейкер ее не услышит, но он услышал. — Зачем ты им это говоришь? — проорал он. — Чтобы избежать ошибок, ты же это знаешь, — сказала она, а в уоки-токи продолжила: — Вертолет приземлился, инспектор. Лучше уберите сигнальщика подальше. На самом же деле эти слова предназначались Карелле и Уэйду, стоявшим за подвальной дверью. — Диз! Господи! Его голос прозвучал так громко, словно говоривший был почти у локтя Кареллы, сразу же за дверью. — Двигайся же, сука! А теперь — лихорадочный бег по коридору, мимо двери. — Ой! — пропищал девчоночий голос. — Сказал же: жми, Диз, жми! Ты меня слышишь? — Чего придираешься? — Диз! Голос отдалился. Орали в кухне, так подумал Карелла. Точнее даже, в узеньком коридорчике у кухни, если судить по плану-схеме дома. Сонни Коул, убийца его отца, орал оттуда партнеру, который стоял в середине здания. — Диз! Он сел! Я это вижу! Он на земле! Диз, ты меня слышишь?.. Ответа сыщики не расслышали. Но снова шум шагов: бегут опять к ним, к кухне, по тому коридорчику. Карелла изо всех сил прижимал уоки-токи к уху, боясь упустить хоть какой-то звук, свидетельствующий о местонахождении убийц. Прямо у дверей вдруг раздался смех, озадачивший его. — Мы едем на Ямайку! — сказал, смеясь, Сонни девчонке. Тембр высокий, пронзительный... «Ну, это ты только так думаешь», — усмехнулся Карелла. — Это был Сонни, — заявил Уиттейкер. — Говорит, что вертолет сел. — И он прав, — ответила Эйлин. — Действительно сел. — Ну, я тогда иду, — говорил он печально, как при расставании. — Ты уверена, что ничего не перепутала, что все в силе? — Надеюсь, — сказала Эйлин. — Я тоже, — добавил Уиттейкер. — Иначе кому-то кранты придут, понятно? Значит, так: только увижу, что пилот там стоит, иду к вертолету. Остальное знаешь. — Знаю. — И уж лучше без всяких штучек. Ясно? — Да не будет никаких штучек, — заверила его она. — И никаких сюрпризов, — сказал он и неожиданно высунулся в окно. — Пока, Красная! — крикнул, ощерясь, и снова пропал в темноте... — Я — Эйлин, — передохнув пробормотала она, потом быстро четко: — Уиттейкер пошел назад, вглубь. Карелла полностью блуждал бы в потемках, не слышь он голос Эйлин по уоки-токи. Этот голос — толкового полицейского и верного друга — вдохновлял его, готовил к тому, чтобы быть абсолютно на высоте, когда он выйдет из укрытия и должным образом поприветствует убийцу отца. — Вертолет сел... Потом: — Уиттейкер пошел назад... И такое: — Пилот вышел из машины!.. Карелла ждал. Уэйд, напрягшись, стоял рядом, прижав ухо к створке, прислушиваясь ко всему, что творилось в коридорчике, к каждому шороху. Оба уже давно вынули револьверы. А теперь просто ждали. — Пилот поднял руки над головой, — сказала Эйлин. Она стояла на полпути между одним из грузовиков и вертолетом, синие полы куртки развевались под напором вращающихся лопастей. Она видела, как пилот остановился у лесенки, раздвинул дверь вертолета. Его волосы тоже шевелились на ветру, руки над головой... Внутри вертолета Эйлин не видела никого. — Открывается дверь кухни, — сообщила она. Дыхание у нее перехватило. — Уиттейкер высунул голову, оглядывается... Эйлин помахала ему. Пусть знает, что она здесь. Все идет по плану. Понятно? Лишь только захватите пилота, отпускаете девицу, а я ее жду здесь... Он не помахал ей в ответ. Ну же, дай понять, что знаешь о моем присутствии, что видишь меня... Опять помахала, на этот раз энергичнее. Он снова не отозвался. Еще раз огляделся, чтобы убедиться в том, что никто не подкарауливает его где-нибудь в засаде. Потом побежал к вертолету. — Бежит к вертолету! — закричала Эйлин в уоки-токи. — Девчонку все еще удерживают в доме. Инспектор? — Да? — Кто начинает партию? — Я. Только дайте знать, когда девчонка освободится. — Да, сэр. Молчание. — Он почти у машины. Опять молчание. — Он уже сзади пилота. Подает знаки тем, кто в доме. Девчонка вышла. — Долли! — закричала она. — Сюда, сюда! — Первая штурмовая группа, пошла! — заорал Брэди. Позже, в закусочной, неподалеку от штаб-квартиры, сидя за кофе с миндальными орешками, покуда следующий жаркий день будет опускаться на город, они станут складывать, как мозаику, все кусочки, все моменты события, которое тогда произошло. Будут решать головоломку, заполнять кроссворд, оценивая слова и поступки с разных точек зрения и видения, стараясь складывать их воедино, пытаясь воссоздать более или менее полную картину того, что поначалу казалось смесью неожиданностей и воплощением скомканности, хаоса. Стало быть, так. Девушка бежит к Эйлин. Да? Бежит. Волосы красные, как маяк в ночное время. Так?.. — Долли! — закричала тогда Эйлин второй раз. — Эй! Красная! На секунду Эйлин замерла от удивления: его голос раздавался из темноты, оттуда, где он стоял позади пилота. Она повернулась, чтобы определить с точностью, где звучал голос, буквально на секунду упустив девчонку из поля зрения. — Я врал! Ха-ха! Я все вам врал! И Долли вся превратилась в кровавый взрыв. Они выскочили из подвала, едва скомандовал Брэди. Сонни только что отпустил Долли и у боковой двери приготовился бежать через двор, словно бегун, стремящийся к финишу, в ожидании хлопка стартового пистолета. Этот пистолет действительно прозвучал сзади: выстрел, произведенный Уэйдом из полицейского револьвера. Он угодил в правую голень и сбил Сонни с ног, прежде чем тот смог переступить порог. Они тут же навалились на Сонни; Уэйд выбил из его рук пистолет, когда Сонни постарался приподняться и прицелиться в них. Карелла швырнул туловище Сонни под свое колено, прижимая его к линолеуму коридора. Зеленый такой линолеум, Карелле ни за что его не забыть. С желтыми цветочками. Зеленое, желтое. И широко раскрытые карие глаза Сонни. Карелла глядел в эти глаза, вбивая ствол своего револьвера в глотку Сонни. — Ну же, — шепнул Уэйд. — Сделай... Девушка, спотыкаясь, все еще бежала, розоватые груди под лавандовой блузкой превращались в большие красные цветы, когда пули АК-47 врезались в спину и вылетели из груди страшной смесью крови, кусочков легких, тканей, кожи... Она с ног до головы обрызгала Эйлин, упав на ее руки... — О, Боже милостивый, — пробормотала Эйлин и услышала, как раздались выстрелы из вертолета. Снайпер выстрелил всего два раза. Но и этого оказалось больше чем достаточно. Первая пуля попала Уиттейкеру в шею и на вылете раскромсала трахею. Второй выстрел угодил в правую щеку, когда его развернуло ударной волной первой пули и откинуло от пилота. Он умер еще до того, как раздробленные кости рикошетом впились в мозг... За баррикадами было тихо. Даже Проповедник замолчал. — Ну же, — торопливо прошептал Уэйд. — Сделай это. В коридоре пахло сладостями, потом, страхом и гневом. Но самое-самое сладкое Карелла соотносил со своим отцом, и все связанные с ним чувства и воспоминания жгли ему глаза; руки тряслись, а вместе с ними тряслось и дуло револьвера, втиснутое в глотку Сонни. По его лицу пот струился ручьями. Лицо Уэйда было тоже рядом, и все трое задыхались в удушливом коридоре. В преддверии грядущего убийства. — Сделай же это, — снова прошептал Уэйд. — Мы здесь одни. И Карелла почти сделал это. Слегка-слегка нажал на спусковой крючок, почти наяву ощутил грохот взрыва, за которым последует конец Сонни. Но не только его конец. Могли бы и в Карелле окончиться вся боль, вся печаль, вся ненависть. Могли. Но он знал, что, если для этого необходимы слова шепотком «сделай это» — о, как легко сделать это в укромном местечке, — он будет поступать так не только с Сонни, но поступит так и с самим собой. Прикончит себя как личность. Всех в этом городе, где так много людей уповали на правосудие и закон. Он порывисто оторвался от убийцы своего отца. — Встань! — рявкнул он. — Ты меня застрелил, гад ты! — завопил Сонни Уэйду. — Встать! — снова приказал Карелла, рывком подняв Сонни на ноги, надел на него наручники, защелкнул, да покруче, пожестче. Уэйд смотрел на него с нескрываемым удивлением. — Я выдвину против тебя обвинения! — заявил Сонни. — Ишь ты, застрелил меня. А? — Да, да, ты выдвинешь обвинения, — сказал Уэйд. Он по-прежнему не спускал глаз с Кареллы. — Не понимаю я тебя, — заявил Уэйд. — Ну да уж что там... — отозвался Карелла. |
||
|