"Озорство" - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)Глава 4В четверг, около десяти утра на рабочем столе Кареллы зазвонил телефон. — Восемьдесят седьмой участок. Карелла, — сняв трубку, представился детектив и взглянул на светодиодное табло автоматического определителя номера. — Не пытайтесь меня выследить, — услышал он голос Глухого. — Я говорю с краденого радиотелефона. — Ладно, — отозвался Карелла, но все-таки записал номер. — И это не тот телефон, с помощью которого я говорил с вами в прошлый раз. — Я так и думал. — Люблю современную технику. А вы? Вы смотрите на АОН? — Да. Территориальный код относится к округу Эльсинор, но вами там, разумеется, и не пахнет. Так? — Конечно. Я в парке. Том самом, который находится напротив вашего участка. — Гмм. — Вы мне не верите, да? — Я не знаю, где вы. И чего вы от меня хотите, тоже не знаю. Я очень занят, так что, если вы хотите сообщить о преступлении... — Хочу поделиться с вами своими планами. — Гмм. — Вы там обдумываете какую-то пакость. Это ваше «Гмм» звучит как-то скептически. — Мм. — Даже в сокращенной форме. — Ладно. Если вы хотите что-то сообщить... — Терпение, терпе... Карелла бросил трубку на рычаг. В этот момент, втолкнув через проход в барьере, отделявшем комнату детективов от коридора, какого-то задержанного в наручниках, появился Артур Браун. Оба они были темнокожими с той лишь разницей, что цвет кожи полицейского полностью соответствовал его фамилии[6], а у человека в наручниках кожа была темно-желтого цвета. Их было бы не правильно назвать американцами африканского происхождения, ибо мужчина, которого притащил в участок Браун, родился на Гаити, а сам Браун — здесь, в добрых старых Соединенных Штатах Америки. Он был коренным американцем, а не каким-то там приблудой. Чистокровный янки Браун гордился собой. Ростом он был 193 см и весил 102 кг. Высокий, широкоплечий, статный, отлично выглядевший в плаще свободного покроя — утром, когда он выходил из дома, шел дождь. Задержанный был ростом около 170 см. На нем были зеленые широкие брюки, зеленая же ветровка, изношенные черные мокасины и белые носки. Зеленые глаза задержанного навели Брауна на мысль, что среди его предков были французы. И говорил он только на французском языке, которого Браун абсолютно не знал. — В чем дело? — спросил Карелла. — Сам пока еще не разобрался, — ответил Браун. — Парень перевернул вверх дном корейскую бакалейную лавку, разбросал овощи и фрукты. А я как раз проезжал мимо. — Ты у нас везунчик, — сказал Карелла. — Это я и сам знаю, — отозвался Браун, снимая с задержанного наручники. — Eux, ils sont debiles[7], — заявил гаитянин. — Давай, вытряхивай все из карманов, — приказал ему Браун. — Складывай сюда на стол. — Он что совсем не говорит по-английски? — поинтересовался Карелла. — По-моему, нет. Карманчики, быстро! — повторил Браун и сам показал, как это делается. Полез в свой правый карман, вынул оттуда ключи и мелочь, положил все это на стол, а потом вывернул карман. — Выкладывай все из карманов на стол. Понял? Трудно быть в этом городе полицейским. Осевшие здесь много лет назад иммигранты были преимущественно белыми европейцами, и на улицах города раньше звучали английский, итальянский, испанский и немецкий языки. А теперь в город хлынули темнокожие из латиноамериканских и азиатских стран. Раньше девять из десяти задержанных латиноамериканцев были выходцами из Пуэрто-Рико. Теперь же потомки пуэрториканцев были американцами во втором и даже в третьем поколении и без акцента говорили по-английски. С сильным испанским акцентом говорили только вновь прибывшие, в основ ном уроженцы Доминиканской Республики и Колумбии. Но это не было серьезной проблемой: многие полицейские сносно освоили испанский язык, а у сотен из них прародители иммигрировали в Америку из Гуаймаса или Сан-Хуана[8]. Они всегда были переводчиками на допросах задержанных парней, стрекотавших как пулеметы на своем родном языке. Но что делать с этим гаитянином, который говорил только по-французски? Браун понятия не имел, был ли это чистый или ломаный французский. А, может быть, парень лопотал на диалекте, которого ни один парижанин не понял бы. Он знал только, что речь гаитянина ему совершенно недоступна. Обычно он не понимал, что говорила на допросах половина всех задержанных. Но что поделаешь с парнем, только что заявившимся из Гайаны? В старые времена вы допрашивали негра и выясняли, что его родители проживают в Джорджии, Миссисипи или Южной Каролине, он ездит к ним в отпуск или навещает сестру, которая лежит в больнице в алабамском городишке Мобил. А теперь вы разговариваете с негром, а он на жутком английском языке сообщает вам, что его родня живет в Новом Амстердаме или Джорджтауне. Каждый четвертый осевший здесь негр родился за границей. Каждый четвертый. Вот и попробуйте сосчитать, сколько их. Гайанцы же совершенно не говорят по-английски, они чирикают только на непонятном креольском наречии. А индийцы, иммигрировавшие в Америку через Гайану, говорят на хинди или урду. Какой полицейский, черт побери, поймет хоть слово, допрашивая этих новоявленных американцев? Что уж там говорить о корейцах, китайцах и вьетнамцах, беседовать с которыми все равно, что с марсианами. Каждое утро вы ездите по линии метро номер семь из Маджесты в центр города и встречаетесь в вагоне с иммигрантами из стран третьего мира. Как-то раз ведущий ночного телевизионного ток-шоу шутливо назвал линию номер семь Экспрессом Объединенных Наций. Но ездившие этим поездом иммигранты так и не поняли, что он имел в виду. В другой раз по радио выступил мэр и заявил, что резкие изменения в составе городского населения дают прекрасную возможность наблюдать результаты взаимного влияния различных этнических культур, соотношение представителей которых так же быстротечно, как картинка в калейдоскопе. Никто из слушателей не понял, что он, черт бы его побрал, хотел этим сказать. И Браун тоже не разобрался, о чем толковал мэр. Браун знал только, что в прежние времена люди приезжали из-за границы в Америку с твердым намерением укорениться там. Они зарабатывали себе на жизнь, обзаводились семьями, изучали язык, на котором говорили местные жители — короче, становились полноправными гражданами, вносили свой посильный вклад в развитие города и нации. Современные же иммигранты, заявившиеся в США из Латинской Америки и островов Карибского моря, предпочитают оставаться гражданами стран, где они родились, курсируют, словно дипломаты, из страны в страну, создают микросемьи в США и содержат макросемьи у себя на родине. Другими словами, подавляющее большинство обосновавшихся в городе иммигрантских землячеств не заинтересованы в том, чтобы влиться в американское общество. Попробуйте застрелить торговца наркотиками, промышляющего в районе, заселенном преимущественно выходцами из Санто-Доминго, и тотчас же весь район в знак протеста запестрит красно-бело-синими флагами Доминиканской Республики, и нигде не будет звездно-полосатого флага США. Неудивительно, что так много стен в городе загажены стеномараками. Раз это не наш город, значит, можно гадить, где попало. У гаитянина оказалась зеленая карточка, по ней и установили его личность. Жан-Пьер Шандрон. Браун поинтересовался, не фальшивка ли это. Потому что документ такого типа можно купить за 25 баксов, а то и дешевле. Пакетик с героином стоит максимум пять баксов, а доза кристаллического кокаина — 75 центов! Это называется шестибитовый[9] кайф. Никто не продаст вам леденцовую палочку за шесть битов, но этих денег будет вполне достаточно, чтобы начать умерщвление мозга, когда вам это заблагорассудится. Вы бросаете двадцатипятицентовики, а то и даже пяти— и десятицентовики, и вам в щель под запертой дверью просовывают трубочку с кокаином. Не принимаются только одноцентовики, потому что такая мелочь делает выручку слишком громоздкой и тяжелой. Только поэтому. Крупные воротилы завоевывают новые рынки, продавая поначалу свои товары по смехотворно низким ценам. Так и мелкие торговцы наркотиками соблазняют дешевкой начинающих наркоманов. Заходи, приятель! Ты можешь взлететь на луну за свои паршивые шесть битов. Хочешь? Ну так попробуй. Купи и взлетишь. А, может быть, ты желаешь героин? Мы можем предложить тебе чистейший порошок, белый, как фата невесты. Ты можешь вдыхать его с зеркала, как кокаин, — такой он чистый. И не нужно садиться на иглу, приятель. И никакая зараза тебе не страшна. Платишь пятицентовик и вдыхай себе на здоровье эту дрянь. Неужели откажешься? Миновали дни, когда вам было достаточно 10-центового пакетика, а теперь пожалуйте на тусовку наркоманов! — Ты чего разорялся в той лавке, а? — спросил Браун гаитянина. В этот момент зазвонил телефон. — Восемьдесят седьмой участок. Кар... — Пожалуйста, не кладите трубку, — прозвучал голос Глухого. — Я хочу вам помочь. — Да что вы говорите! — Я хочу предотвратить страшную катастрофу. На дисплее АОН появился тот же номер телефона, что и в прошлый раз. «Неужели он, действительно, звонит из парка?», подивился Карелла. Нет, Глухой не настолько глуп, чтобы торчать на одном и том же месте. Выходит, лейтенант прав. Нужно игнорировать этого сукина сына и... — Благодаря мне вы легко с этим справитесь, — продолжал Глухой. — Спасибо, — сказал Карелла. — Не вздумайте хитрить со мной. — Я вас слушаю. — Роман называется «Страж и ярость». Научная фантастика. Вам нравится научная фантастика? — Иногда мне кажется, что вы сами явились из научной фантастики, — ответил Карелла. — Я не поклонник этого жанра, — продолжал Глухой, — но мне кажется, что его наивность и непритязательность должны импонировать вам. Его автор — боливиец Артуро Ривера. Вам непременно нужно будет прочитать первую главу этой книги. Думаю, она вас заинтересует. — Почему я должен... Глухой, не дав закончить, повесил трубку. — Кто-нибудь говорит здесь по-французски? — спросил Браун, обращаясь к четырем стенам. — Va te faire foutre[10], — произнес гаитянин. В этот момент через проход в барьере в помещение вошли Мейер и Хейз. — Вы говорите по-французски? — спросил их Браун. — Oui[11], — ответил Хейз. — Поговори с этим парнем. Ладно? — Я уже исчерпал свой словарный запас, — разочаровал его Хейз. — А ты? — По-французски говорит моя жена, — сообщил Мейер. — Никто не желает мне помочь. Мейер подошел к телефону, набрал номер Отдела розыска без вести пропавших и попросил пригласить к аппарату Гастингса, детектива, с которым он разговаривал утром. За его спиной Карелла расспрашивал гаитянина по-итальянски, Хейз — по-испански, а Браун упрашивал сержанта отряда патрульных поискать среди его подчиненных человека, говорящего по-французски. — Гастингс, — услышал наконец Мейер голос из трубки. — Это Мейер из 87-го участка. Я вам уже звонил сегодня утром. Около восьми. Помните? Спрашивал, есть ли у вас какие-нибудь данные на Джона Доу[12], называющего себя Чарли. Это парень... — В такую рань я собственное имя едва помню, — сообщил Гастингс. — Старик примерно 75 лет от роду, помните, мы говорили о нем? — А, так что нам о нем известно? К нам пока не поступило никаких сведений о людях но имени Чарли. — Вы тогда еще как-то выразились насчет эпидемии. Помните? — Ничего не помню. — Что вы хотели этим сказать? Насчет эпидемии? — Понятия не имею. — Почему вы употребили слово «эпидемия»? — Наверное, потому, что это уже стало эпидемическим явлением. Иногда мне кажется, что все жители нашего проклятого города постепенно исчезнут с лица земли. — Когда я вам сказал, что этому парню Чарли приблизительно 75 лет, вы взорвались: «Что за чертова эпидемия!» Вспоминаете? — Смутно. — Почему вы так сказали? У вас есть другой 75-летний Джон Доу? — Да, да, вспомнил наконец. — Другого Джона Доу? — Некую Джейн Доу. — А это кто такая? — Патрульные из 86-го нашли эту старушку в зале ожидания железнодорожной станции «Уитком-Авеню» и отвезли ее в Неотложку. Врач из этой больницы спрашивал у меня, есть ли у нас какие-нибудь сведения о ней. — Когда это было? — Кажется, рано утром в четверг. Все начинают утро с телефонных звонков. С чего бы это? Я только начал пить кофе, а тут телефон зазвонил как бешеный. — Значит, в четверг на помойку выбросили старушку, а сегодня — беднягу Чарли. Так вот что вы имели в виду, говоря об эпидемии? — Вышвыривание стариков на помойку. Да. А без вести пропавшие — это наша постоянная эпидемия. Ей конца-края не будет. — Не помните, с кем вы разговаривали в Неотложке? — Вы мне голову прогрызли. Хватит об этом, — отрезал Гастингс. Этим утром в одиннадцать пятнадцать в приемном покое Старой Неотложки было только три пациента. Беременная женщина, которую столкнул с лестницы ее любовник, и двое наркоманов, потребителей героина, отравившихся плохо очищенным зельем, которое привезли из Азии и Колумбии. В наше время ни один уличный торговец не продаст вам хорошо очищенный наркотик. Пока зелье дойдет до наркомана, не один посредник нагреет на нем руки. Эти двое старых приятелей по игле, страдавшие теперь в приемном покое, ввели себе в вены несравненно более сильный наркотик, чем те препараты, которые потребляют двести тысяч городских любителей героина. Когда они наконец сообразили вызвать скорую помощь, один из них уже посинел. Старший дежурный врач оставил их на попечение опытных врачей-индийцев и вместе с Мейером поднялся по лестнице на второй этаж. Там в палате лежала старушка, которую два дня назад привезли в Неотложку. Старший дежурный врач намеревался отправиться в Мэн завтра днем в четыре часа. Задолго до того, как в больницу хлынет многократно увеличивающийся в конце рабочей недели поток искромсанных и кровоточащих тел пострадавших. А тут еще подвернулся детектив, который ни с того ни с сего заинтересовался старушенцией и, возможно, поможет установить ее личность. Черт бы ее побрал. — Она все время вспоминает какую-то Полли, — сказал старший дежурный врач. — Но, по ее словам, дочерей у нее нет. Отсюда мы сделали вывод, что Полли — наверное, сиделка. Со старухиной одежды спороты все метки. По ним можно было бы найти частную лечебницу или богадельню, где она жила. Вы меня понимаете? — Да, — ответил Мейер. Но если она была в частной лечебнице, почему тамошняя администрация не заявила об этом в полицию? — У нее ко всему еще и диабет. Тот, кто подкинул ее нам, возможно, не знал об этом. А, может быть, ему было на это наплевать. — Откуда вы это взяли? — Ее не снабдили никакими лекарствами. Карманы абсолютно пустые. Даже сумочки у нее не было. — Во что она была одета? — поинтересовался Мейер. — Ночная сорочка, комнатные тапочки, трусики, полотенце и платье. — И с тапочек спороты метки? — Да. — Иногда они забывают это сделать. — На этот раз не забыли. Мы пришли. Дежурный врач вошел в палату так, как это обычно делают врачи. Без стука, даже не спросил «разрешите войти?». Больной в это время мог сидеть на унитазе или ковырять в носу — без разницы. Стыдливость и свои привычки он должен оставить за порогом больницы. Женщина, не помнящая родства, сидела на стуле возле кровати и смотрела по телевизору какую-то дребедень. Сериал для пенсионеров — так это, кажется, называется. Все в нашей стране имеет деликатное название. А Мейер все никак не мог придумать деликатный синоним слову «лысый». Эта старушка не была лысой. У нее на голове росла масса волос. Совершенно седых. Поглощенная теледейством, она даже не обернулась. — Прошу прощения, — произнес врач. Но вовсе не для того, чтобы извиниться за неожиданное вторжение. Он просто хотел привлечь к себе ее внимание. Его слова не произвели желаемого эффекта. Тогда он взял блок дистанционного управления и выключил изображение. Старуха повернулась и сердито посмотрела на него. Видно, хотела протестовать, но передумала, и с тяжелым вздохом снова уселась на стуле. В ее глазах Мейер увидел безнадежную покорность старого человека, привыкшего к бесцеремонности и помыканию. — С вами хочет поговорить полицейский, — без всяких вступлений обратился к ней врач. — Детектив Мейер. Из 87-го участка. — Как поживаете, мэм? — спросил Мейер. Старуха кивнула головой. — Я хотел бы с вашего позволения задать вам несколько вопросов, — продолжал детектив. — Валяйте, — ответила она и неприязненно посмотрела на Мейера. — Кто такая Полли? Он задал этот вопрос напрямик. Когда людей захватывают врасплох, у них неожиданно проясняется память. — Она заботилась обо мне, — ответила старуха. — Где? — Дома. Но что она имеет в виду под словом «дом»? Свое жилище? Частную лечебницу? Богадельню? — А где он? — спросил Мейер. — Ваш дом. — Не знаю. — Кто привез вас сюда, мэм? — Полицейские. — Где они вас нашли? — Не знаю. Он смущенно посмотрел на старуху. На вид ей 80 — 85 лет. Слишком много неожиданного произошло с ней, и она была в замешательстве. Вместо того чтобы сидеть и смотреть доступную ее пониманию телевизионную передачу, она вынуждена выслушивать вопросы какого-то полицейского. Вопросы, на которые она не знала ответов. — Вы помните железнодорожную станцию? — Нет. — Вы помните, кто привез вас на железнодорожную станцию? — Нет. Я помню только, что тогда сверкали молнии. — Если я опишу вам внешность мужчины, это поможет вам что-нибудь вспомнить? — Может быть. Но это так трудно. Вспоминать. — Ему 40 — 45 лет, — начал Мейер, повторяя то, что услышал утром от Чарли. — Ростом около 180 см. Темноволосый, кареглазый. — Бадди, — произнесла старуха. — Она уже называла это имя, — вмешался в разговор врач. — Бадди. Мы думаем, что это ее внук. — Бадди. А дальше как, мэм? — допытывался Мейер. — Можете ли вы сказать мне его фамилию? — Я не помню ее. — От был одет в синие джинсы, коричневую куртку?.. — Не помню, как он был одет. — Желтая рубашка?.. — Я же сказала вам, что не помню, — отрезала старуха. Было видно, что она сердится на самое себя. Сердится из-за того, что не может вспомнить то, о чем ее спрашивали. — Мэм, железнодорожная станция находится близко к вашему дому? — Я ехала на машине, — вспомнила старуха. — Ив этой машине с вами ехал еще кто-то? — Да. И сверкали молнии. — Вы ехали из дома? — Да. — Где он находится, мэм? — Не помню, — ответила старуха. К ее глазам подступали слезы. Вот-вот заплачет от расстройства и отчаяния. Мейер не хотел, чтобы она плакала. — Благодарю вас, мэм, — сказал он. — Прошу прощения за беспокойство. Он взял блок дистанционного управления и включил телевизор. В коридоре попросил врача показать ему старухины вещи. Они спустились по лестнице на первый этаж и вошли в помещение, которое, как показалось Мейеру, выполняло те же функции, что и Отдел учета имущества в полицейском управлении. Врач попросил кладовщицу показать мистеру Мейеру вещи, которые были на больной из 305-й палаты в тот день, когда полицейские привезли ее в больницу. Потом он извинился перед детективом и вернулся в приемный покой. Иногда в частных лечебницах и богадельнях ставят метки на одежду пациентов, чтобы не перепутать вещи, получаемые из прачечной. Мейер не нашел меток лечебницы или прачечной ни на старухином платье, ни на ее ночной сорочке. Их не было ни на тапочках, ни на полотенце. На всех вещах были явственно видны следы от споротых меток. И на внутренних поверхностях подошв тапочек остались правильные четырехугольные пятна на тех местах, где прежде были приклеены метки. Ничто так и не пролило свет на личность старой дамы. Жену второго покойника звали Дебра Уилкинс. Маленькая зеленоглазая блондинка с короткой мальчишеской стрижкой. Около 35 лет, определили детективы на глаз ее возраст. Имя и адрес ее убитого мужа Паркер и Клинг узнали, заглянув в его водительские права, найденные в бумажнике, а номер домашнего телефона нашли в телефонном справочнике. Когда накануне около девяти полицейские позвонили ей по телефону, Дебра спешила на тренировку. Но вместо этого ей пришлось встретиться с детективами в больничном морге. Они почти ничего не узнали от нее вчера. Дебра не владела собой от горя. Заливаясь слезами, женщина опознала труп мужа, Питера Уилкинса. Они сидели в гостиной трехэтажного кирпичного дома Уилкинсов в Олбермарльском тупиковом проулке, выходящем на Серебрянорудничную дорогу, на северной границе территории их участка. Из окон гостиной была отчетливо видна Речная Гавань, на воду опускались сумерки. Пора приступать к делу. — Миссис Уилкинс, — осторожно начал Клинг. — Я понимаю, как вам сейчас тяжело, но мне нужно кое-что выяснить с вашей помощью. — Я уже успокоилась, — сказала она. — Простите меня за вчерашнее. Она только что вернулась из похоронного бюро. Ее давешняя истерика дала убийце хорошую фору, подумал Паркер. С этой проклятой бабой невозможно было разговаривать. Стоило упомянуть имя ее мужа, как она разражалась воплями. Сейчас Дебра, казалось, овладела собой. На ней был синий брючный костюм простого покроя, на ногах — синие туфли-лодочки. Покрасневшими от слез глазами она смотрела на Клинга, ожидая, когда он задаст ей первый вопрос. — Миссис Уилкинс, — начал детектив, — вашего мужа нашли возле... Ее губы задрожали. С ней нужно поделикатнее, подумал Клинг. — Возле Тростникового въезда на Речное шоссе, — продолжал он. — Перед заброшенным домом № 1227 на Харлоу. Это приблизительно в двух километрах отсюда. Судмедэксперты считают, что смерть наступила... — он прокашлялся, посмотрел на ее дрожащие губы; только бы она снова не ударилась в истерику, — ...во вторник около полуночи. Всю ночь шел дождь, он шел и вчера утром, когда мы приехали туда. Мэм, если бы вы могли сказать нам, когда вы его видели в последний раз и что он сказал вам перед тем, как уйти. Может быть, он дал вам что... — Мы расстались во вторник вечером после ужина. Он ушел из дома в половине девятого. Сказал, что пойдет в кино на какой-то детективный фильм. Меня подобная чепуха никогда не интересовала. — В котором часу он должен был вернуться домой? — В одиннадцать или в половине двенадцатого. — Но так и не вернулся. — Да, не вернулся. Она отвернулась. — Вот почему я позвонила в полицию. Клинг посмотрел на Паркера, тот кивнул головой: можно. — Когда? — спросил он. — В полночь. Я очень встревожилась. Шел дождь, но кинотеатр находится в нескольких кварталах от нас, на Стеммлере. Это всего лишь в десяти минутах ходьбы. Питер не из тех... был не из тех мужчин, которые по дороге домой заходят в бары. Я... я встревожилась, набрала номер девять-один-один, описала им его... во что он был одет... и сказала, что он уже давно должен был прийти домой. Я не знаю, что они предприняли. Центральное полицейское управление немедленно задействовало соответствующий участок. Им оказался 87-й. Но там не нашлось сержанта, который направил бы своих патрульных на поиски чьего-то мужа, припозднившегося всего лишь на полчаса. — Когда вы вчера утром позвонили мне, — продолжала Дебра, — я подумала... подумала, что вы что-то о нем узнали. Я не ожи... никак не ожидала услышать то, что вы сообщили мне. Что он мертв. Сдерживается, хотя нижняя губа предательски дрожит. Она не заплачет. На нее можно рассчитывать, она поможет им. Клинг восхищался ею, а Паркер недоумевал, что в этом было особенного. Во многих отношениях Паркер и Клинг составляли на удивление слаженную команду, несмотря на то что Паркер был плохим полицейским, а Клинг — хорошим. — Можете ли вы описать нам, как он был одет, когда выходил из дома? — спросил Клинг. — Синие джинсы, футболка, простая куртка. Именно так он и был одет, когда его нашли, раскрашенного серебряной и золотой красками, с тремя дырами в голове. — Он пошел в кино один? — поинтересовался Паркер. — Да? Вопросительная интонация ее ответа подсказала ему, что он совершил бестактность. Уж не подумал ли он, что?.. — Он пошел с приятелем или с кем-нибудь еще? — поправился Паркер, балансируя на грани другого шаворскизма. — Один, — ответила Дебра. — Ваша машина находится в городе? — задал вопрос Клинг. — Нет. Когда нам нужна машина, мы берем ее напрокат. — Интересно, как же он тогда оказался за пару километров от дома. Да еще в дождь. — А не пошел ли он с дружком или с кем-нибудь другим, — допытывался Паркер. — В кино, я хочу сказать. — Нет. В кино он пошел один. — Мало кто любит ходить в кино не в компании, — продолжал Паркер. — Ходят с приятелями, — он выдержал паузу и выпалил, пристально посмотрев на женщину: — Или с подругами. — Он ушел один, — повторила Дебра. — Ваш муж занимался какими-нибудь малярными работами в доме? — спросил Паркер. — Малярными работами? — Ну да. Покраской там, нанесением надписей или еще чем-нибудь в этом роде. — Нет. — Он не рисовал рекламные щиты, а? — Он был адвокатом, — сообщила Дебра. До сих пор Паркеру казалось, что он знает об адвокатах буквально все. Но чтобы адвокат разрисовывал стены?! — Ходил ли он куда-нибудь по вечерам один, кроме как в кино? — поинтересовался он. — У нас были разные интересы. Иногда он уходил из дома один. — Что это значит — разные интересы? — Он любил баскетбол, а я нет. Он любил читать стихи, а я нет. Иногда он обедал с кем-нибудь из своих клиентов. Разумеется, я не сопровождала его на эти... — Уходил ли он поздно ночью из дома по этим своим интересам? — Никогда. — Но иногда же он уходил из дома поздно ночью, разве не так? — Иногда. — Брал ли он с собой краскопульт, когда уходил из дома? — Что? — Краскопульт. Им распыляют краску. — Нет. Краскопульт? А что он им делал бы?.. — Миссис Уилкинс, а что если мы осмотрим вашу квартиру? — Это еще зачем? — Посмотрим кое-какие его вещи. — Зачем? — Может быть, выясним, зачем кому-то понадобилось его убивать. — Не понимаю, как... — Мой товарищ имеет в виду такие вещи, как расписание деловых встреч вашего мужа, его дневник, записные книжки и тому подобное, что... — Он не вел... — Нет я имел в виду... — ...дневника. — ...его кабинет. Дебра пристально посмотрела ему в глаза. — Полицейский, — наконец проговорила она, — как вы не понимаете, что убит-то был Питер? Как вы не понимаете, что жертва — он? — Да, мэм, все, что я... — Так зачем же вам рыться в его вещах? Почему вы не идете осматривать вещи проклятого убийцы? Почему вы там, на улице, не ищете проклятого убийцу? — Мэм, — возразил Паркер, — ваш муж — второй пачкун, которого... — Мой муж не был пачкуном, — возмутилась Дебра, — он был адвокатом. — Я хочу сказать, — продолжал Паркер, — что если бы мы нашли в карманах его одежды, на полках, в его столе или еще где-нибудь вещь, которая помогла бы нам выяснить, что понесло его прошлой ночью к той стене, вот тогда, быть может, мы разыскали бы пачкунов среди его знакомых. Это все, что я хотел сказать. Мэм, здесь должна быть какая-то связь: два человека найдены мертвыми, их тела раскрашены краской. Я уверен, вы поймете это. — Мой муж не был пачкуном, — повторила Дебра. — Согласен, — сказал Паркер и пожал плечами словно говоря: «Интересно, хотите ли вы, чтобы мы разыскали того, кто убил вашего проклятого мужа или нет?». Она посмотрела на него. Потом на Клинга. — Я покажу вам, где лежат его вещи, — наконец решилась Дебра и повела их в спальню. На верхней полке шкафа ее супруга детективы обнаружили 22 жестяные банки с красками всех цветов радуги. Перед тем как в ее жизнь вошел детектив Стивен Льюис Карелла, она жила своей жизнью. Теодора Франклин. Тедди Франклин. На четыре пятых ирландка, на одну пятую шотландка, как любил говорить ее отец. Сообщал он это ей на языке глухонемых, с помощью пальцев, и подчеркивал шутку мимикой широкого выразительного лица, а чтобы усилить впечатление, выговаривал ее губами. Она считывала это с пальцев, лица и губ отца — единственная любимая дочь была от рождения глухой и немой, или, как говорят в наш просвещенный век, «с ослабленными слухом и речью». Слепых теперь тоже называют не слепыми, а людьми со слабым зрением. Но Тедди понимала, что слово «ослабленный» более сложное, чем слова «глухой» или «немой», в нем было что-то унизительное даже по сравнению с простым медицинским термином «глухонемой», но кому она могла это высказать, будучи глухой и немой от рождения? Но если разобраться, не значит ли, что ослабленный есть дефективный? И не значит ли, что ослабленный есть поврежденный, испорченный или несовершенный? А не подразумевается ли под всем этим неполноценный или, что еще хуже, плохой? Она не желала считать себя неполноценной и очень долго о себе так не думала. До Кареллы в ее жизни был только один мужчина с нормальным слухом. Совсем еще мальчик. В те времена большинство детей с ослабленным слухом ходили в школы для глухих, но ей как будто повезло: в их районе, на Речном Мысе, была средняя школа со специальными классами для таких, как она, детей. Детей, у которых были трудности со слухом. Трудности с речью. Таких было четверо. Остальные ребята из ее класса были умственно отсталыми. До того дня, как Сальваторе Ди Наполи пригласил ее на свидание, она встречалась только с ребятами, у которых были трудности со слухом. Они учились вместе с ней в специальном классе. Лидер школьной команды поддержки своих спортсменов на соревнованиях не увидел ничего плохого в том, чтобы взять в команду Тедди. Ну и что с того, что у нее не было голоса? Она была красивее всех других девочек. Черные с блестящим отливом волосы, выразительные карие глаза, соблазнительная грудь, которую обтягивал белый свитер с названием команды, стройные ножки, едва прикрытые плиссированной юбкой. Все честь честью, так почему же не взять ее, думал лидер. А то, что она не может выкрикивать слова поддержки — так это ерунда. Она, безусловно, может открывать рот, жестикулировать, а больше от нее ничего и не требуется. В орущей толпе нет безголосых. В ревущей толпе никому нет дела до того, что вы ничего не слышите, потому что никто никого не слышит. На одном из футбольных матчей Тедди поймала на себе пристальный взгляд Сальваторе Ди Наполи. — Пойдем в кино или куда-нибудь? — предложил он ей. Это случилось в коридоре в понедельник после матча. У него были голубые глаза и длинные тонкие пальцы. Он играл на скрипке. Все называли его Сальви, но однажды вечером он признался Тедди, что имя Сальваторе ненавистно ему и когда он достигнет совершеннолетия — ему было тогда шестнадцать, на год меньше, чем ей, — он в законном порядке поменяет его. Возьмет себе нормальное англосаксонское имя и будет чувствовать себя в Америке по-настоящему как дома. И это при всем при том, что он происходил от родителей, которые сами родились в Америке. — Буду зваться Стивом, — сказал он. Тогда она не нашла ничего интересного в его словах. Он выбрал себе имя, Стив. Тедди не задумывалась, было ли это имя истинно англосаксонским. Имя Стив носили многие ее знакомые ирландцы-католики, но считали ли они себя настоящими англосаксами, ей это было совершенно безразлично. Когда он в первый раз попросил Тедди переспать с ним, его голос звучал нерешительно, он запинался, его пальцы дрожали. — Ты... возможно... мы могли бы... подумай... это счастье... возьмем его?.. Она поцеловала его и приложила его длинные тонкие пальцы к пуговицам своей блузки. Весь год, до самого своего выпуска, она встречалась только с ним. Ему до окончания школы оставался еще целый год. Тедди было восемнадцать лет, отец называл ее «молодой женщиной», а Сальви — только семнадцать. Она раздумывала, поступать ей в колледж или нет, а он перевелся в училище музыки и драмы. Когда они снова встретились, он был совсем другим человеком. У него появились новые друзья, новые занятия, новые стремления и цели в жизни. И хотя, когда они учились в школе, он уверял ее, что будет любить ее до гроба, она почувствовала, что он смотрит теперь на нее, как на существо из другого мира, глухую, с которой его однажды ненадолго свела судьба. Много лет спустя она узнала, что он все-таки поменял свое имя. Но не на Стива, а на Сэма. Сэм Кнэпп. Сэмюэль Кнэпп звался он теперь, а не Ди Наполи. Тот самый Сэмюэль Кнэпп, который написал мюзикл, исполнявшийся в Чикаго, и любил теперь белокурую актрису с нормальным слухом, игравшую в его мюзикле главную роль. Тедди вспомнила, как однажды, когда они еще учились вместе в средней школе, он водил ее на «Травиату». Когда ей было двадцать... Она и думать не думала о полицейском... В ее жизнь вошел Стив Карелла. Той зимой, пятого февраля, в воскресенье, кто-то совершил кражу со взломом в канцелярии, где она работала. А в понедельник, шестого, детектив по имени Стив Карелла начал расследование происшествия. Она подумала, что это был... да, просто случай... что он звался так, как хотел когда-то зваться Сальви Ди Наполи, выбравший себе в конце концов имя Сэм Кнэпп и влюбившийся в привлекательную маленькую блондинку с нормальным слухом. Актрису из провинциального города. Стив Карелла. К тому времени она уже хорошо знала, что существуют два почти несовместимых мира:, мир людей с нормальным слухом и мир людей, лишенных слуха. Или речи. И раз навсегда решила не иметь ничего общего ни с одним мужчиной из другого мира, мира людей с нормальным слухом. Потому что Сэм Кнэпп дал ей из своего далека почувствовать, какая она безнадежно-безнадежно неполноценная. Еще раз в своей жизни ощутить себя неполноценной? Никогда. Когда Карелла снова пришел в канцелярию, с ним был полицейский-переводчик. Это случилось через два дня после кражи со взломом. Во вторник, седьмого февраля. Фирма, где она работала, называлась «Эндикотт мейл ордер, инк.». Тедди это помнила несмотря на то, что с тех пор прошло много лет. Она ведь надписывала адреса на конвертах. Не такая уж простая работа — большая часть коммерческой деятельности «Эндикотт мейл ордер» держалась на переписке. А почему бы им было не использовать почтовых голубей? Карелла уже допросил всех служащих канцелярии и теперь пришел с переводчиком, умевшим разговаривать с глухонемыми. Тедди сразу же вообразила, что он считает ее основной подозреваемой. — Я подумал, что переводчик поможет нам сэкономить время, и потому привел его с собой, — сказал Карелла, а Тедди подумала: «Слава Богу, он ни в чем не подозревает меня. Он просто принял меня за дурочку». Но у него этого и в мыслях не было. Он хотел только узнать, имел ли кто-нибудь из людей, приносивших и забиравших почту, доступ к ключу от парадной двери. — Видите ли, — произнес детектив и подождал, пока переводчик переведет его слова на язык глухонемых, — ни на двери, ни в замочной скважине нет характерных зазубрин. Значит, подумал я, они пользовались не отмычками, а настоящим ключом. Посмотрел на быстро мелькавшие пальцы переводчика. — Много людей приносят и уносят почту и товары, — ответила Тедди. — Что она сказала? — спросил Карелла. — Много уносят и приносят, — сказал переводчик. — Имена, — попросил Карелла. Он решил, что, выражаясь короткими фразами, он значительно упростит свою работу. — Может ли она назвать мне имена? Снова замелькали пальцы переводчика. Она следила за их движениями. Огромные карие глаза. Никогда в жизни Карелла не видел таких карих глаз. — По именам я знаю немногих, — ответила жестами Тедди. — Они мне известны по названиям своих компаний. — Она знает только названия компаний, — сказал переводчик. Тедди внимательно следила за его губами, а потом покачала головой. — Я знаю по именам только нескольких посыльных, поправила она переводчика, — но не всех. Переводчик пожал плечами. — Что она сказала? — спросил его Карелла. — Она сказала, что знает по именам нескольких посыльных. — Почему же вы мне это не перевели? — Я перевел, — заявил переводчик и снова пожал плечами. — Я хочу слышать все, что она говорит. — Ладно, — пробормотал переводчик. «Чтоб ты сдох», говорил его взгляд. — Попросите ее написать их для меня. Все названия компаний и имена людей. Тедди начала писать. — Всегда ли ключ висит на одном и том же месте? — спросил детектив. Тедди подняла на него глаза. Переводчик перевел. — Да, — жестами ответила она. — Потому что мы держим парадную дверь на запоре, а когда кто-нибудь идет в туалет, он берет с собой и ключ от двери. А потом снова вешает его на место. Дверь запиралась на замок с подпружиненным языком. Ключ висел на раме, позади рабочего стола Тедди, рядом с ключом от мужской комнаты и ключом от женской комнаты. Опытному грабителю не было необходимости красть ключ, чтобы проникнуть в помещение. Отпереть замок он мог при помощи кредитной карточки. Грабитель, работавший в конторе, взял ненадолго ключ и повесил его на место перед тем, как покинул помещение. Сбил полицию со следа, возможно вообразил он. Залихватский грабитель, который не счел нужным маскировать отсутствие характерных признаков взлома. Он просто вешает ключ на место перед своим уходом и все. Специалист высшего класса этот грабитель. Карелла готов был спорить на свою недельную зарплату, что им был один из мальчишек, приносивших и уносивших почту и товары. На двухнедельную зарплату. Он смотрел, как она составляет список. Короткий список. Размером с плитку жевательного табака. — Спросите ее, полный ли это список, — велел он переводчику. Тедди считала вопрос с его губ и ответила на него до того, как переводчик успел перевести первое слово. — Да, — ответила Тедди жестами. — Это все, кого я смогла вспомнить. — Спросите у нее, примет ли она мое приглашение пообедать со мной завтра вечером? — сказал Карелла. — Что? — не понял переводчик. — Спросите у нее. Переводчик пожал плечами. Снова замелькали его пальцы. Тедди внимательно следила за их движениями. Потом повернулась и удивленно посмотрела на Кареллу. Сделала несколько жестов пальцами. — Она желает знать, почему вы ее приглашаете, — произнес переводчик. — Скажите ей, что я нахожу ее прекрасной. Переводчик перевел это на язык глухонемых. Тедди ответила на том же языке. — Она говорит, что сама знает, как она прекрасна. — Скажите ей, что я хотел бы поближе познакомиться с ней. — Передайте ему, что завтра вечером я буду занята. — Завтра вечером она будет занята. — Ну тогда, может быть, пообедаем послезавтра днем? — Я и тогда буду занята. — Она и тогда будет занята. — А вечером того же дня? В пятницу вечером. Пообедаем, а? — В пятницу вечером я буду занята. — В пятницу она будет занята весь день. Карелла приблизил свое лицо к лицу Тедди. — Послушайте меня, — сказал он. — Следите за моими губами, — он произносил каждое слово четко и внятно. — Может быть, позавтракаем в субботу утром? Она следила за движением его губ. — Завтрак. В субботу утром. Идет? — повторил он и улыбнулся. Она покачала головой. Карелла повернулся к переводчику и спросил: — Она говорит «нет»? — Именно это она и говорит, приятель. Карелла взглянул на Тедди. — Нет? — недоверчиво переспросил он. Она снова покачала головой. А потом правой рукой написала в воздухе слово, букву за буквой. Чтобы не было недоразумений. Н... Е... Т... НЕТ. Грабителя он поймал три дня спустя. Мальчишке, приносившему конторским служащим обед из соседней столовой, пришла в голову великолепная мысль заставить фирму поделиться с ним своими доходами. Он разработал блестящий, по его мнению, план, украл ключ, ночью незаметно проник в помещение и унес оттуда целых 212 долларов. И угодил за это во Вторую городскую тюрьму минимум на три года. Тогда ему было 18 лет, а из заключения он, значит, вышел в 21 год. А, может, и не вышел. В пятницу 11-го февраля Карелла снова пришел в контору. Тедди бережно хранила в памяти эти даты — ведь это было начало. Он доложил мистеру Эндикотту о результатах своего расследования и, выйдя из его кабинета, подошел к столу Тедди. Повторил все, что говорил ей прошлый раз. Она изучила его артикуляцию и считывала его речь прямо с губ. Переводчик ей был уже не нужен. — Почему вы не хотите встречаться со мной? — с места в карьер спросил он. Тедди пожала плечами. — Скажите. Она покачала головой. — Пожалуйста, — настаивал он. Она приложила палец к губам. Она приложила пальцы к ушам. И снова покачала головой. — Так, значит, у нас с вами ничего не выйдет? — спросил он. Тедди тяжело вздохнула и безнадежно развела руками. «Каждому свое» было написано на ее лице. Карелла внимательно посмотрел на ее лицо, заглянул в ее глаза, все понял и сказал: — Нет, Тедди, это не так. В этом нет ничего плохого. Она кивнула головой. Есть, говорило ее лицо. И глаза ее говорили: «Да, есть». Он пристально посмотрел на нее. — Не понимаю, — произнес он. — Встречались ли вы когда-нибудь с мужчинами, которые... ну, которые слышат? Она кивнула головой. — И говорят? Она снова кивнула головой. — Встречались? Кивок головой. Да, встречалась. Только с одним, подумала она. — Хорошо, — проговорил он. — А то мне показалось... Она показала на него пальцем. Покачала головой. Написала пальцем в воздухе «Нет». — Почему нет? — недоумевал Карелла. Она пожала плечами. — Я думаю... почему же нет? Тедди отвернулась от него. — Так, — произнес он. Она не повернула к нему лицо. И не видела, что он говорит. — До свидания, — сказал он. Она не слышала его слов и не видела, как он их произносил. Карелла вышел из конторы. Тедди не сказала сыщику о своих опасениях относительно того, что может случиться с ней, если она начнет встречаться с ним. А он был красив, этот сыщик. Карие, чуть раскосые, как у китайца, глаза, приятная улыбка, высокая, стройная, мускулистая фигура, делавшая его похожим на атлета. Больше никогда, думала Тедди, не полюблю мужчину с нормальным слухом. Никогда не позволю себе воспользоваться случаем... никогда не допущу, чтобы это снова случилось. Но в Валентинов день... Он пришелся на понедельник. В тот день шел снег. С работы она приехала автобусом, подошла к своему дому. В воздухе кружились снежинки, снег чистым белым ковром покрывал землю, скрипел под ногами, дул резкий ветер, высоко над головой, на фоне непорочной белизны сияло красное пятно. Сквозь завесу танцующих снежинок она увидела мужчину, сидевшего на парадном крыльце ее дома. Она узнала его. Это был детектив Стивен Льюис Карелла. Стив. Обветренное лицо, развевающиеся на ветру волосы засыпаны снегом. Единственным ярким цветным пятном была красная роза, которую он держал в руке без перчатки. — Измените свое решение, — проговорил он и протянул ей розу. Она стояла в нерешительности. Роза была все еще в его руке, ветер играл ее лепестками. Он протягивал розу ей. Поднял другую руку. Его пальцы медленно сложились, образуя букву О. Потом букву К. ОК?[13] — Измените свое решение, — повторил он. Его брови горестно изогнулись. Она не заметила, как кивнула головой. Возможно, потому, что он очень старался, представляя эти две буквы. О и К. ОК. Измените свое решение, ладно? А, может быть, потому, что в его раскосых глазах светилась такая честность, какой она никогда прежде не видела на лице ни одного из знакомых ей мужчин. В это мгновение она поняла, что стоящий перед ней мужчина никогда не обидит ее. И он может стать ей надежной опорой до конца жизни. Кивнув головой, она взяла розу. Сейчас он сидел посередине комнаты, в большом кресле, перед торшером с абажуром из искусственного шелка, который они купили, когда впервые обставляли свой дом. Он читал, от напряжения мысли между бровями пролегла глубокая складка. Почувствовав на себе ее пристальный взгляд, поднял глаза. Она улыбнулась ему из другого конца комнаты, ее руки сказали ему: «Я люблю тебя». Он улыбнулся в ответ и тоже признался ей в любви, артикулируя губами и жестикуляцией. А потом снова погрузился в чтение. Она еще не сказала ему, что задумала сделать завтра утром. В первой главе книги было 35 страниц. Он уже прочитал ее один раз после обеда и теперь перечитывал. До него еще не дошло, почему Глухой посоветовал ему ознакомиться с ней. Да, Весенние Обряды. Он, видно, задумал какой-то весенний сюрприз. Сюрприз с каким-нибудь взрывом, так сказать. Но это слишком уж бросалось в глаза, потому что весна уже наступила. Ясность не была в характере Глухого. Он предпочитал окольные пути. Точно сообщал свой план, но напускал при этом столько тумана, что нужно было крепко подумать, чтобы проникнуть в его замысел. Впервые эта книга была опубликована в Южной Америке. Карелла не имел возможности выяснить, был ли английский перевод хуже испанского оригинала. Книга показалась ему отвратительной, но, возможно, только потому, что он не привык читать научную фантастику. Если это вообще была научная фантастика. Роман начинался с главы, в которой сообщалось, что существа, жившие на планете Обадон, ничего так не боялись, как приближения сезона посадки растений. Ривера далее рассказывал, как этот страх перед таинством роста привел к тому, что все население планеты каждый год собиралось на широкой открытой равнине и участвовало в действе, которое в те незапамятные времена имело название «Празднества». «Здесь, на этой пыльной красноземной равнине, окаймленной со всех сторон Кахнарскими горами, здесь, под четырьмя сверкавшими лунами, появление которых на небе открывало сезон, собирались обадоняне. Кричали, пели и топали ногами по набухшей почве...» Господи, что за чепуха, подумал Карелла. «...чтобы подавить свой извечный страх перед таинством роста растений своим собственным волшебством, рожденным исступлением, которое предвещало момент, когда по равнинам потекут мутные красные воды, вышедшие из-под земли». Карелла перечитал абзац. Что Глухой, черт бы его побрал, хотел этим сказать? В городе больше не осталось настоящих писак, тех, кого можно было бы назвать подлинными артистами. Сохранились только ребята, восхвалявшие своими надписями бандитизм или наркоманию. Тяжело было видеть, как в последние двадцать лет дело приходит в упадок. Теперь вы можете загадить весь вагон метро так, что живого места на нем не останется, а на следующий же день проклятая транспортная полиция отмоет его кислотой. Нелегко стало оповещать мир о своем существовании. Тиммо считал себя одним из последних великих писак. Он сократил свое имя до трех букв — ТМО — и писал его одним быстрым движением, держа указательный палец на пусковой кнопке краскопульта. Струя краски устремлялась на стену, и надпись выглядела так: И все знали, что это автограф Тиммо. В старые добрые времена он за неделю загаживал два-три поезда — конечно, не каждый вагон полностью, приятель; это требовало много времени. Он выписывал какой-нибудь рисунок своим автографом ТМО или испещрял им целую полосу на стене, сверху донизу, в свойственной только ему манере. Опытные писаки и даже новички сразу узнавали его работу. Тогда это было забавой. Тиммо льстило, что другие писаки копируют его стиль, но в то же время он всегда презирал их. Ему хотелось найти такого парня, посмотреть ему в лицо и сказать: "Ты заимствуешь мой стиль, приятель. Ну, что же, заимствуй. Я знаю все, что ты изображаешь. Мое все равно лучше твоего, приятель. Плевать я на тебя хотел. Усек? Ты дешевка, приятель, и навсегда останешься дешевкой". Так было в старые времена. Так было, когда вы приходили в депо с четырьмя или пятью другими писаками, и за ночь изгаживали весь вагон. Приносили с собой чемоданчик с красками, едой и питьем, травку и перчатки — а вдруг там будет грязно. Вы разыскивали старый закопченный вагон — «угольщик», который потом будет очень трудно отдраить. На новенькие цельнометаллические вагоны не обращали никакого внимания. Вы разыскивали депо, в котором не было слишком тепло и всей командой принимались за работу. Трое или четверо писак обрабатывали один вагон. Закончив работу, каждый ставил свой автограф. Иногда вы дожидались восхода солнца и любовались на дело рук своих. Восхитительно! Произведение искусства, а не куча ржавеющего хлама. Было одно депо, которое они неизменно обходили стороной. В их среде оно называлось Визгун. Это потому, что однажды ночью некий писака наступил на третий, токопроводящий рельс и с визгом умер. Поговаривали, что там бродит его привидение. Никто не желал и близко подходить к этому депо, хотя там было полно «угольщиков» и чтобы проникнуть туда, нужно было только перелезть через невысокий забор, не защищенный колючей проволокой. В те дни его стиль был комбинацией непрерывных и точечных линий. Многие писаки заимствовали у него этот стиль, потому что его было легко имитировать. Так он думал. А ему-то сколько времени потребовалось, чтобы разработать и усовершенствовать его. Этим стилем можно было легко выписывать разнообразные рисунки. В конце работы он подписывался в углу, и его имя становилось известно всем. В последние годы он усовершенствовал свой стиль. Ничто его сейчас не интересовало, кроме украшения города своими автографами. ТМО. Пусть все знают, что он не сидит дома сложа руки. Краски, которые сегодня нес с собой, он своровал. Некоторые старые традиции были еще живы. Писака должен добывать свои краски воровством, а иначе он был бы ничтожеством. Хуже дерьма. Наш опытный писака был и искушенным воришкой. Но он не стал мерзавцем, одним из тех, чьим главным занятием была торговля наркотиками, жестокое издевательство над людьми и разрисовывание стен из краскопультов, чтобы пометить свою территорию надписями типа «Ты, приятель, входишь на землю ДИКУЮ И СМЕРТЕЛЬНО ОПАСНУЮ!» или «Здесь территория КЛАНА УБИЙЦ И ПСИХОВ!». Такими глупыми кличками они себя именовали. Если вы видели знак ЛМ21, нанесенный краскопультом на стену или в вагоне метро, причем самым примитивным способом, то это значит, что здесь поработали Люди Мачо с Двадцать первой улицы. Они призывают тебя остерегаться, приятель. Эта территория принадлежит им, треклятым мерзавцам! Если пренебрежешь предупреждением, накличешь на себя беду. И сбытчики тоже. Сбытчики метят своими именами территорию, где торгуют зельем. Не вздумайте продавать свое дерьмо на этом углу — он принадлежит Тако. Вот, видишь его имя, приятель? Совершенно не осталось места для порядочного писаки. Нет места — и все. Но ночью... Такой ночью, как сегодняшняя... Ночью ты можешь чувствовать себя вполне свободно и легко. Найди себе сравнительно чистую стену, обработай ее форсункой, заправленной красками двух цветов, в стиле точечных линий. Будь таким, какими были люди в старые добрые времена. Свободными и естественными. Глухая ночь, на улицах никого. Немного покури, немного выпей, присмотри себе место, разметь его, разукрась и подпишись ТМО. Тиммо: Стену он присмотрел вчера поздно вечером, проходя по улице. Совсем чистая, если не считать трех-четырех подписей в стиле точечных линий. И никаких бандитских меток. У него были припасены две украденные жестянки с красками, желтой и синей. При их смешении получался очень нравившийся ему зеленоватый цвет. В сумке, где была краска, лежали две самокрутки с марихуаной, бутерброд с ветчиной, который он купил в забегаловке на углу улиц Кальвер и Десятой, и банка кока-колы. Он плотно упаковался, приятель. Пять минут спустя он был убит наповал, приятель. |
||||
|