"До самой смерти..." - читать интересную книгу автора (Макбейн Эд)

Глава 6

Фотоателье находилось тут же, в Риверхеде, довольно близко от дома Кареллы. Даже самый медлительный водитель не мог бы преодолеть это расстояние более чем за пять минут, да и то если бы он полностью отключал мотор перед каждым знаком «СТОП».

Фотографа звали Джоди Льюис, но на вывеске он решил обойтись без фамилии, и поэтому на фасаде красовалось только его имя: «У Джоди». Это было обыкновенное одноэтажное каменное здание с зеркальной витриной, внутри которой были выставлены на обозрение лучшие образцы фотографий – результат его прежних трудов. Напротив, на другой стороне улицы, в двадцати пяти футах от тротуара стоял двухэтажный каркасный дом. Шесть из его окон выходили на улицу. Из трех верхних фотоателье было видно как на ладони.

У одного из них стоял мужчина, разглядывая противоположную сторону улицы. Машины еще не прибыли. Это было кстати. У него оставалась уйма времени, чтобы подготовиться. Он закурил сигару и подошел к внутренней стене комнаты, у которой стояло ружье.

Это был винчестер семидесятой модели с кое-какими усовершенствованиями для прицельной стрельбы по дальней цели. Массивный приклад плавно соединялся с большой, пистолетной формы шейкой, изогнутой вниз от предохранителя. На конце приклада был металлический затыльник, а в длинном широком цевье находился радиолокатор.

Не выпуская сигары изо рта, мужчина поднял ружье и стал внимательно осматривать его. Табачный дым, подымавшийся вверх, заставлял его немного щуриться.

На ружье был установлен оптический прицел.

Прицел представлял собой трубку из вороненой стали диаметром в один дюйм и длиной в одиннадцать дюймов с четвертью. Он весил всего девять с половиной унций. Его регулировка обеспечивалась фрикционным затвором либо четвертьдюймовой защелкой.

Мужчина перенес ружье к окну и, установив его на подоконнике, прицелился так, чтобы перекрестье прицела пришлось точно по центру дверного проема фотоателье «У Джоди».

Затем он стал ждать. Не прошло и пяти минут, как подъехали два лимузина.

Снайпер передернул затвор и снова прицелился. Он взглянул поверх окуляра всего один раз, чтобы убедиться, кто именно из мужчин, вылезавших сейчас из автомобилей, был Томми Джордано.

Затем снова стал ждать.

Томми шагнул к двери ателье. Мужчина потянул за курок, но в этот момент Томми привлек к себе Анджелу, так что она оказалась спиной к улице, и с чувством поцеловал ее. Мужчина замешкался, а Томми уже увлек за собой невесту внутрь ателье. Момент был упущен. Проклиная все на свете, снайпер загасил окурок и приготовился ждать их выхода.

Джоди Льюис был почти карликом и имел такой вид, словно сам появился на свет из фотокамеры благодаря только чудесному нажатию затвора. С неиссякаемой энергией он носился по своей мастерской, ни на секунду не закрывая при этом рта:

– Единственные фотографии, которые мы сделаем здесь, это фотографии жениха и невесты. Это ведь ваша история – жениха и невесты. Поэтому мне не нужны ни шафер, ни подружка. Какое нам до них дело? Это ваша история, и только. Ведь на обложке альбома будет написано: «День нашей свадьбы». Не шафера, а жениха. Не подружки невесты, а самой невесты. Единственное, что мне нужно здесь, в студии, это сделать при хорошей подсветке одну качественную фотографию прелестной невесты, да благословит ее Господь, одну качественную фотографию красавца жениха и одну фотографию, где вы будете вместе. И это все. А затем мы отправимся на банкет. Но кончит ли на этом свою работу Джоди Льюис? Никоим образом, ни крупным планом, ни в общем разрезе. Я все время буду при вас, фотографируя вас тогда, когда вы этого меньше всего ожидаете. Мой аппарат будет делать щелк, щелк, щелк. Прямой и честный репортаж о дне вашей свадьбы. Вплоть до последней минуты, когда вы приедете в гостиницу и Томми перенесет тебя, Анджела, на руках через порог и вы оставите свои туфельки в холле. А потом домой и за дело: проявлять, печатать, чтобы, когда вы вернетесь из своего чудесного свадебного путешествия, вас уже ждал этот бесхитростный альбом под названием «День нашей свадьбы», который будет пребывать с вами всю вашу жизнь, воскрешая для вас даже такие подробности сегодняшнего дня, которые вы и сами никогда бы не смогли сохранить в памяти. Кто в силах запомнить все мельчайшие события, которые уже произошли или еще произойдут сегодня? Никто, кроме фотоаппарата. А фотоаппарат – это я! Джоди Льюис из пьесы и фильма под тем же названием. Так, садитесь вот здесь, мои деточки. Рядышком садитесь. Вот-вот.

Так, смотрите, словно вы влюблены; шучу-шучу, всему свету ведомо, что вы без ума друг от друга; вот так, улыбнись чуть-чуть, Томми. Господи Боже мой, да не будь таким мрачным, девушка любит тебя. Вот, так уже лучше.

Возьми его за руку, Анджела. Молодчина. Теперь посмотрите вон туда, да не на камеру, вон туда, на картину на стене, вот так, не моргайте, снимаю!

Прекрасно! Теперь повернись немного, Томми, вот так, обними ее за талию, это очень приятно, мой дружок, вот так, не красней, ты уже женатый человек, так, теперь не моргайте, не моргайте...

– Как себя чувствуешь, Тедди? – спросил Карелла.

С нежностью Тедди дотронулась до округлости, которая начиналась сразу пониже груди, затем закатила глаза к небу и скорчила унылую мину.

– Теперь уже скоро, – сказал он. – Хочешь попить? Воды или еще чего-нибудь?

Тедди покачала головой.

– Помассировать спину?

Она снова покачала головой.

– Знаешь, что я люблю тебя?

Тедди улыбнулась и сжала его руку.

Женщине, которая открыла на звонок дверь дома в Риверхеде, было далеко за пятьдесят, и, судя по всему, она давно наплевала на то, как выглядит.

На ней было мятое домашнее платье и стоптанные тапочки. Волосы свисали спутанными прядями, словно, переняв настроение своей хозяйки, давно потеряли всякий интерес к жизни.

– Что вам нужно? – спросила она, сверля Мейера и О'Брайена глазами-буравчиками из зеленого агата.

– Мы ищем человека по имени Марти Соколин, – ответил Мейер. – Он здесь живет?

– Да, а вы кто такие, черт побери?

Мейер терпеливо открыл бумажник и показал ей приколотый к коже жетон полицейского.

– Полиция, – сказал он.

Женщина посмотрела на жетон.

– Ну хорошо, мистер Детектив, – сказала она. – Что натворил Соколин?

– Ничего. Мы просто хотим задать ему несколько вопросов.

– О чем?

– О том, что он, по всей вероятности, собирается натворить.

– Его нету дома, – сказала женщина.

– А как ваше имя, сударыня? – все так же терпеливо спросил Мейер.

Если и было свойство, которым Мейер обладал в избытке, так это терпение. Помимо того, что он родился в патриархальной еврейской семье, в квартале, где жили в основном неевреи, судьба с самого начала преподнесла ему подарок: его престарелый папаша Макс Мейер, ставший с годами склонным к причудам, решил, не ломая головы, дать своему запоздалому отпрыску то же имя, что и фамилию. Таким образом он как бы ружейным дуплетом разом расквитался с теми силами, которые без всяких просьб даруют детей под занавес жизни. Задумано – сделано. Нельзя сказать, чтобы в его шутке совсем не было юмора, но он явно не учел, что тем самым с самого рождения повесил своему сыну жернов на шею. Впрочем, утверждать, что все свое детство Мейер Мейер только и делал, что непрерывно дрался из-за своего имени или религии, было бы явным преуменьшением. Он не только дрался, он еще и медленно вызревал как дипломат. Он быстро понял, что лишь некоторые битвы можно выиграть кулаками, остальные надо выигрывать языком. Таким образом он усвоил себе манеру относиться ко всему с величайшим терпением, которая в конце концов и помогла ему залечить шрамы, нанесенные хотя и невинной, но все же несколько двусмысленной шуткой отца. Мало-помалу он дошел даже до того, что сумел простить старика перед его смертью. И теперь в свои тридцать семь лет он был лыс, как знаменитый американский кондор, что свидетельствовало о тех страданиях, которые ему пришлось пережить.

Мейер терпеливо повторил:

– Так как же ваше имя, сударыня?

– Мэри Мердок, Только не понимаю, вам-то что с этого?

– Ничего, – сказал Мейер и глянул на О'Брайена, который даже отодвинулся, как бы не желая иметь ничего общего с этой женщиной одной с ним национальности. – Вы сказали, что Соколина нет дома. Когда он ушел, нельзя ли узнать?

– Рано утром. Взял с собой этот чертов рожок и ушел.

– Рожок?

– Ну, тромбон, саксофон, откуда я знаю, как он называется, будь он неладен. Дудит в него по утрам и по вечерам. Такого несусветного визга вы еще не слышали. Если бы я знала, что он будет играть, ни за что не сдала бы ему квартиру. Но, впрочем, я и сейчас могу его вышвырнуть на улицу.

– Вам не нравится, когда рядом играют?

– Можно и так выразиться, если вам хочется, – ответила Мэри Мердок.

– Меня от этого тянет блевать, ясно?

– Да, вам очень точно удалось передать вашу мысль, – сказал Мейер, чуть не поперхнувшись. – Откуда вам известно, что Соколин ушел со своим инструментом?

– Видела его с ним. У него есть футляр, черный такой. Он в нем носит эту чертову штуку, в футляре.

– Футляр для трубы?

– Тромбона, саксофона, черт его разберет. Но орет она так, что чертям тошно. Как ее ни называй.

– А как долго он здесь живет, мисс Мердок?

– Миссис Мердок, если вас не затруднит. Он живет здесь две недели. Но если он будет продолжать дудеть на своем проклятом саксофоне, долго он тут не задержится, это я вам гарантирую.

– Так что у него все-таки, рожок или саксофон?

– А может быть, и труба, а может быть, и еще какая чертова дудка, – сказала она. – У него неприятности с полицией?

– Не совсем. Вы имеете какое-нибудь представление, куда он пошел?

– Нет. Он ничего не сказал. Просто я случайно видела, как он уходил, вот и все. Обычно он околачивается в баре на авеню.

– На какой авеню, миссис Мердок?

– Авеню Довер-Плейнз. Ее все знают. Вы что, правда не знаете, где это?

– Нет.

– Пройдете два квартала и под эстакаду. Довер Плейнз-авеню. Вам всякий покажет. Он обычно торчит в баре «Веселый дракон». Неплохое имечко для бара, да? Скорее похоже на китайский ресторан, – миссис Мердок улыбнулась.

Улыбка ее была так же привлекательна, как оскал черепа.

– Вы точно знаете, что обычно он бывает там?

– Еще бы!

– Откуда вы можете это знать?

– Да уж знаю, – сказала миссис Мердок. – Я и сама не считаю зазорным иной раз пропустить рюмочку.

– Понятно.

– Но это еще не значит, что я пьяница.

– Конечно.

– Ну ладно. У вас все?

– Пока да. Но, может быть, мы зайдем еще раз.

– Зачем это?

– С вами приятно поговорить, – успел сказать Мейер до того, как миссис Мердок с силой захлопнула дверь перед их носом.

– Н-да, – сказал О'Брайен.

– Наше счастье, что она не стала отстреливаться, – сказал Мейер. С тобою только и жди пальбы.

– Может, она еще постреляет, когда мы вернемся. Если мы вернемся.

– Может быть. Только скажи «тьфу-тьфу», чтобы не сглазить.

– Куда теперь?

– В «Веселый дракон», – ответил Мейер. – Куда же еще?

Понять по внешнему виду, почему бар назывался «Веселый дракон», было абсолютно невозможно. И обстановка, и обслуга были отнюдь не китайские.

«Веселый дракон» был обычной пивнушкою в обычном пригороде с обычными редкими посетителями, имеющими привычку пропустить стаканчик в воскресный день. Мейер и О'Брайен вошли внутрь, подождали, пока глаза приспособятся к темноте после яркого солнечного света, и направились к стойке.

Мейер сразу же предъявил свой жетон. Бармен воззрился на него с полным равнодушием.

– Ну? – сказал он.

– Мы ищем парня по имени Марти Соколин. Знаешь такого?

– Ну?

– Да или нет?

– Да. Что дальше?

– Он сейчас здесь?

– Вы что, не, знаете, как он выглядит?

– Нет. Он здесь?

– Нет. Что он натворил?

– Ничего. Он сегодня придет?

– Кто его знает! Он заходит и уходит. Он всего-то здесь живет совсем ничего. А что он натворил?

– Я уже сказал: ничего.

– Он немножко того?

– Что ты имеешь в виду?

– Ну, сами понимаете. Того, – бармен покрутил пальцем у виска. – С приветом.

– Почему ты решил, что он с приветом?

– У него глаза блестят, как у психа. Особенно когда выпьет. Вообще он большая сволочь. Моя бы воля, я бы к нему на пушечный выстрел не подошел. Этот парень жует железнодорожные костыли и выплевывает обойные гвозди. – Бармен запнулся. – Простите за клише, – сказал он. Он произнес это как «клиш».

– Прощаю. Ты случайно не знаешь, где он может быть сейчас?

– Домой к нему заходили?

– Да.

– Ну и что, нет его?

– Нет.

– А что он натворил?

– Ничего. Так ты не мог бы намекнуть нам, где он сейчас может быть?

– Трудно сказать. К его девице не заходили?

– Нет. А кто она?

– Дамочка по имени Уна. Уна, как ее там, не знаю, чудное имечко, правда? Но ее надо видеть. Сногсшибательная бабенка. Под стать этому психу Соколину.

– Уна, говоришь? А фамилии ее ты, значит, не знаешь?

– Точно. Просто Уна. Но вы ее сразу узнаете, если увидите. Она блондинка, с грудями, как груши. – Он запнулся. – Простите... – сказал он.

– Прощаю. Имеешь представление, где она живет?

– Разумеется.

– Где?

– В пансионе на углу. Она тут тоже недавно. А знаю я, где она живет, потому, что она как-то обмолвилась, что у нее жилье с кормежкой. А кормежка тут только в угловом доме. Я имею в виду: из всех домов с меблированными комнатами.

– Понятно, – сказал Мейер. – Можешь описать ее более подробно?

– Ну, про грудь я вам уже сказал. Что еще? Рот, как капкан, глаза, как льдышки, голубые такие, довольно хорошенький носик и волосы цвета спелой пшеницы. – Он помолчал, мысленно проверяя цепь своих сравнений – не выскочил ли у него случайно еще какой-нибудь «клиш». Убедившись, по всей видимости, что он в этом отношении чист, бармен удовлетворенно кивнул головой и повторил: – Вы ее сразу узнаете.

– Ну что же, это обнадеживает, – сказал Мейер. – А она сегодня не заходила?

– Нет.

– Соколин никогда не играл здесь на рожке?

– На чем, на чем?

– На рожке.

– Так он еще и на рожке играет? Конца нет чудесам!

– А как называется этот пансион с кормежкой?

– quot;Зеленый уголquot;. – Бармен пожал плечами. – Дом зеленый, и он находится на углу. И почему только люди дают домам такие названия?

– А это заведение тебе принадлежит? – спросил Мейер.

– Угу.

– А ты почему назвал его «Веселый дракон»?

– А-а, это по ошибке. Художник, которому я заказал вывеску, не расслышал меня по телефону. А когда работа была готова, я подумал-подумал и решил все оставить, как есть. Не один ли черт?

– А как ты хотел назвать его?

– quot;Веселый драгунquot;. – Бармен снова пожал плечами. – Слушайте, люди все время ошибаются. Потому-то на каждый карандаш есть стирал... – он оборвал себя на полуслове, не договорив банальности.

– Ну ладно, пойдем, Боб, – сказал Мейер. – Большое спасибо, мистер, что уделили нам время.

– Не за что. Хотите попасть к ней?

– Единственное, что нам нужно, это чтобы он попал к нам, – ответил Мейер.

«Единственное, что мне нужно, – думал снайпер, – это попасть в него».

Как долго они там возятся! И на что им столько фотографий, в конце концов? Он посмотрел на часы. Они находились в фотоателье уже сорок минут.

Им что, не нужно домой? Ведь банкет вот-вот должен начаться. Господи, да что они там, совсем пропали, что ли? Дверь фотоателье открылась. Снайпер припал к окуляру и вновь совместил перекрестье прицела с серединой дверного проема. Он ждал. Один за другим свадебные гости высыпали на улицу. Где же, черт побери, Томми Джордано? Может?.. Нет, это не он. Ну вот показалась невеста... теперь...

В дверях появился Томми. Снайпер затаил дыхание. Раз, два... три! Он нажал на курок и тут же, передернув затвор, выстрелил еще раз. С улицы выстрелы прозвучали, как автомобильные выхлопы. Карелла, уже сидевший в машине, даже не услышал их. Обе пули расплющились о кирпичную стену значительно левей дверного косяка и, уже никому не страшные, отскочили рикошетом в сторону. Томми, так ничего и не подозревая, подбежал к первому лимузину и нырнул на сиденье рядом с невестой.

Машины тронулись с места. Снайпер выругался. Затем он уложил ружье в футляр.