"Власть без славы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ДВЕ ЖЕНЫ

Сразу после смерти Джейн отец с жаром бросился на поиски невесты. До сих пор не могу понять, почему он, как это бывало раньше, не взял себе любовницу, тем более что выбор был неограничен. Но вряд ли нашлась бы красотка, пожелавшая стать женой короля. Весь мир знал о трагической судьбе его первых двух жен. А третья? Может быть, естественная смерть избавила ее от худшей участи?

Отец устремил взор на королевский двор Франции: у герцога Гиза было три дочери, у Франциска I – одна, и все – на выданье. Он написал Франциску проникновенное письмо с просьбой послать к нему всех четверых, из которых обещал выбрать будущую королеву Англии.

Франциск не замедлил с ответом. В своем обычном юмористическом тоне он писал: «Наших дам не следует путать с лошадьми – они не умеют выступать на отборочных состязаниях».

На самом же деле, ни одна из них не выразила ни малейшего желания выйти замуж за английского короля.

Отцу даже в голову не приходило, что он уже не был заманчивым женихом, как когда-то. Он постарел, растолстел, и его обрюзгшее, красное лицо мало напоминало о былой красоте. К тому же после падения с лошади он заметно прихрамывал, страдая от незаживающей язвы на ноге. Порой он корчился от боли, с трудом сдерживаясь, чтобы не закричать. В такие моменты на него было страшно смотреть. Ну и ко всему прочему, все хорошо помнили, что стало с двумя его женами.

Он был зол и не находил себе места. Им часто овладевали приступы гнева. С одной стороны, судьба наградила его сыном, а с другой – сделала его существование невыносимым.

Он мечтал снова стать молодым, влюбляться, как прежде, как это было с Анной и Джейн, да и с моей матерью – в ранней юности.

Началась новая серия убийств. Всякий, кто осмеливался выступить против постулата о главенствующей роли короля в англиканской церкви, обвинялся в измене. Многие монахи были зверски казнены. Их не просто вешали, но обрубали веревки, пока они еще были живы, клали на землю, вспарывали животы и сжигали у них перед глазами их внутренности, чтобы умирающие испытывали нечеловеческие муки.

Чем сильней было недовольство, тем деспотичней он становился.

Он захватил у монастырей огромные ценности. Но одна святыня, пожалуй, самая дорогая для верующих, не давала ему покоя. Он не мог не понимать, что, прикоснись он к ней, в стране поднимется буря негодования. Тысячи верующих почитали Томаса Бекета при жизни, а после его мученической смерти стали приносить на его могилу разные ценные вещи, прося святого молиться о них на небесах. Отец недоумевал, как можно почитать врага короля, предателя. И решил положить конец этому идолопоклонничеству.

Кости мученика сожгли. И как у казненных изменников забирали оставшееся имущество в пользу королевской казны, так из гробницы Томаса Бекета в Кентербери отец собственноручно взял находившиеся там ценности. Он даже демонстративно носил на своем пальце кольцо Бекета, чтобы показать, как мало его заботит мнение окружающих.

Казалось, страна застыла в ужасе. Верующие ждали, когда же, наконец, гнев Божий поразит жестокого короля. Три года спустя после разрыва с Римом Папа объявил об отлучении английского короля от церкви. Отец хохотал: какой-то жалкий римский епископ смеет ему указывать! У англиканской церкви есть свой Верховный Глава – король, и пусть иностранные епископы не вмешиваются не в свои дела!

Но в глубине души он, возможно, был потрясен. И даже сомневался, не слишком ли далеко зашел. Он не боялся, что прогневал Бога, – ведь родился же долгожданный сын, значит, Бог проявил к нему милость. А римская церковь – другое дело, там собрались лицемеры и взяточники. Он же, как человек религиозный, сам проследит за своими подданными, чтобы и они были такими же верующими, как их король – Глава церкви. Нет, с Богом он был в согласии.

Но, кроме римской церкви, существовали силы, с которыми нельзя было не считаться. Появились явные признаки сближения Франциска с Карлом. А что, если, объединившись и пользуясь поддержкой Папы, они попытаются его свергнуть?!

Тюдоры находились у власти не так долго, и в стране еще оставались потомки Плантагенетов и их сторонники. Уверена, отец часто думал о Реджинальде Поуле, не сомневаясь в том, что в Европе он поливал грязью своего короля.

И вот всю силу своего гнева он обрушил на семейство Поулов.

Именно они, говорил он при каждом удобном случае, мутили воду в стране. Главный враг, Реджинальд, был недосягаем, но другие члены семьи оставались в Англии, и он их ненавидел.

Меня потрясло известие об аресте и заключении в Тауэр сэра Джефри Поула. Он был младшим из братьев Поул, что делало его легкой добычей короля. Джефри обвинили в том, что он переписывался со своим братом – кардиналом и допускал нелестные высказывания в адрес Главы англиканской церкви.

Я места себе не находила. Всем известна была моя дружба с этой семьей, с графиней Солсбери, матерью Джефри. Они с моей матерью много раз говорили о том, как хорошо было бы видеть Реджинальда моим мужем. Думаю, графиня не изменила своего мнения. К тому же кардинал почему-то сохранил за собой возможность жениться, несмотря на то, что был ревностным служителем церкви.

Я почти физически ощущала, как ко мне подкрадывается реальная опасность. Отец был во взвинченном состоянии. Даже во дворце далеко не все одобряли разграбление монастырей и тем более его покушение на святыню Кентербери, когда награбленное король взял себе и раздал своим сатрапам. Многие всю жизнь видели в Папе наместника Бога на земле, и изменить свои убеждения им было нелегко.

А тут еще – отлучение. И гнусные сплетни, распространявшиеся Реджинальдом Поулом. И нежелание француженок выйти за него замуж, хоть он и предлагал им не что-нибудь, а британскую корону. Жены не было, боль в ноге становилась нестерпимой. Отец буквально кипел от злости.

Он приказал строжайше допросить сэра Джефри с тем, чтобы тот во что бы то ни стало дал показания против своих братьев.

Его надежды оправдались – Джефри не выдержал пыток и сказал все, что от него требовалось.

В результате были арестованы и брошены в Тауэр старший из братьев, лорд Монтегю, и Генри Коуртни, маркиз Эксетер.

Таким образом отец сводил с политической сцены как Поулов из рода Плантагенетов, так и Коуртни, чья мать была младшей дочерью Эдуарда IV, то есть принадлежала к тому же роду. Он был бы совсем удовлетворен, если бы и Реджинальд Поул сидел вместе с ними, но коль скоро тот оставался вне досягаемости, остальные хотя бы будут теперь помалкивать.

Трудно было представить себе нечто подобное. Именно эта семья проявила, пожалуй, наибольшую лояльность, когда он сел на трон. Но, будучи ревностными католиками, Поулы не могли, во-первых, признать его брак с моей матерью недействительным и, во-вторых, примириться с тем, что король пошел на разрыв с Римом. Доносчики сообщили, что маркиз Эксетер одобрял деятельность Реджинальда за границей, переписывался с ним, а Монтегю якобы утверждал, что в стране может вспыхнуть гражданская война, так как люди доведены до крайности, и, если король неожиданно скончается, войны не миновать.

Отец и вообще не переносил разговоров о смерти, а уж упоминание о собственной смерти считал просто-напросто изменой.

Суд присяжных под председательством лорда-канцлера Одли признал вину братьев доказанной.

Мысли мои были сейчас с графиней – каково ей было вынести все это! По непонятной причине Джефри был помилован. Возможно, король испытывал к нему глубочайшее презрение и считал, что еще что-нибудь удастся из него вытянуть.

Что же касается лорда Монтегю и маркиза Эксетера, они были обезглавлены на Тауэрском холме 9 декабря.

Они встретили смерть достойно. Джефри освободили. Его жена рассказывала, что он был смертельно болен. Бедняга Джефри! Ему сейчас было хуже всех – предать семью, друзей и остаться жить с сознанием содеянного! Через несколько дней после освобождения из тюрьмы он пытался покончить с собой, но безуспешно.

Графиня владела всеми моими мыслями и чувствами, но поехать к ней было невозможно – королю вмиг все стало бы известно.

Скоро, к своему ужасу, я узнала, что к ней домой для допроса были посланы герцог Саутхэмптонский и епископ Элийский. После этого визита графиню отвезли в дом к Саутхэмптону, где она жила под домашним арестом. Что было на уме у отца? Не подбирается ли он и ко мне?

Я не обольщалась на свой счет – король никогда не выпускал из виду членов своей семьи.

Парламент провозгласил гражданскую казнь изменникам. В числе многих оказались покойные Монтегю и Эксетер, а также Реджинальд и графиня Солсбери. В доме графини Саутхэмптон обнаружил тунику, расшитую английскими гербами, что являлось прерогативой королевской семьи.

Леди Солсбери заключили в Тауэр.

Что могло быть печальней судьбы этой женщины? Я думала о ней дни и ночи, не в силах представить себе, как она, в шестьдесят с лишним лет, сидит в сыром, холодном каменном мешке.

Я уже готова была идти к отцу. Меня останавливало только одно – страх еще более навредить ей, ухудшить ее положение своим заступничеством. За себя я не боялась, хотя от отца всего можно было ожидать, – но что-то подсказывало мне, если я буду умолять отца пощадить добрую старую женщину, леди Солсбери станет еще хуже. Он не остановился перед убийством Монтегю и Эксетера, но выпустил Джефри, не представлявшего никакой опасности. Главного, по его мнению, заговорщика, Реджинальда Поула, он схватить не мог. Последней из Плантагенетов оставалась графиня. Но неужели он и вправду думал, что старая женщина способна причинить ему зло?

Какой же непредсказуемой была наша жизнь! Мы все находились на волоске от смерти!

Ко мне наведался Чапуи.

– Вам следует вести себя с предельной осторожностью, – сказал он полушепотом.

Я ответила, что не могу не волноваться из-за самого близкого мне человека, леди Солсбери, заменившей мне мать.

Он пожал плечами.

– Что бы вы ни делали, графиня все равно останется в Тауэре.

– Но ведь обвинение против нее просто смехотворно, – возразила я, – она и мухи не обидит, не то что короля. Графиня ни в чем не виновата!

– Она виновата в том, что носит фамилию Плантагенет.

– Послушайте, – воскликнула я в отчаянии, – король боится восстания. А те, кто готов взять в руки оружие и пойти против короля, только и ждут, когда появится человек, способный повести их за собой. Неужели король не понимает, что сидит на бочке с порохом? Неужели он не осознает, какую совершил ошибку, провозгласив себя Главой англиканской церкви?

– Судя по всему, – возразил Чапуи, – он намерен и впредь им оставаться.

Затем, оглянувшись на дверь, он наклонился и прошептал мне в ухо:

– Это может стоить ему трона. Эдуард еще ребенок и не в состоянии управлять страной.

И после паузы снова прошептал:

– Король ужасно боится кардинала Поула, имеющего большое влияние за границей. Он послал в Италию наемных убийц.

– Нет! – в ужасе воскликнула я. – Когда же кончится весь этот кошмар?

– Когда-нибудь кончится. Не вечно же он будет длиться. Главное, не бойтесь. Мы следим за событиями. Кардинал предупрежден и будет осторожен. Он считает, что не может рисковать жизнью, так как его долг – восстановить справедливость. Он всегда появляется на людях переодетым, его невозможно узнать.

– И что он думает предпринять?

– Не исключено, что ему удастся заручиться поддержкой иностранных кардиналов и вернуть Англию в Рим.

– Речь идет о войне?

– Король никогда не признает своей ошибки. Он не помирится с Римом. Только новый король или… королева смогут это сделать.

Я слушала, затаив дыхание.

Чапуи вздохнул и, пожав плечами, грустно сказал:

– Нам остается лишь ждать. Если бы в Европе была иная ситуация, все уже давно бы изменилось. Но на Франциска положиться нельзя, а у моего господина слишком много обязательств.

– Но время такое тревожное.

– Все изменится к лучшему, уверяю вас, принцесса. Только прошу вас помнить то, что я сейчас скажу. Лягте на дно, затаитесь. И следите за своими словами – не говорите ничего, что бы имело хоть какое-то отношение к происходящему.

– Но я испытываю такое горе, я так страдаю за графиню…

– Не подавайте виду. Запомните… молчание. Только оно способно вам сейчас помочь.

Отец между тем тщетно пытался жениться, что приводило его в бешенство. Оставаться так долго вдовцом было не в его характере. Он остановил было свой выбор на красавице Мари Гиз, но она отговорилась тем, что уже обещала стать женой его племянника Джеймса V Шотландского. Взбешенный король кричал, что Гизы сошли с ума – вместо того чтобы стать королевой Англии, Мари едет в нищую, забытую Богом Шотландию!

Никто, конечно, не осмелился намекнуть, что юная леди могла знать о трех женах короля, из которых первая жила в изгнании и, вполне возможно, была отравлена, вторая – обезглавлена, а третья умерла после родов. А еще у всех в памяти сохранилась фраза, произнесенная королем, когда жена его находилась при смерти: «Спасайте ребенка, а жену найти ничего не стоит».

Оказалось, что это далеко не так.

И вот Томас Кромвель, всегда, в любой ситуации искавший политическую выгоду, обратил свой взор в сторону Германии – нет ли среди тамошних принцесс подходящей партии? Германия – протестантское государство, что было чрезвычайно кстати именно сейчас, когда Франциск и Карл снова пошли на сближение. Итак, протестантская Германия…

Там как раз только что умер граф Клевский, и его наследник граф Вильям мог бы считать для себя высокой честью породниться с английским королем, выдав за него свою сестру Анну. Крохотное графство тем самым вырастало в собственных глазах.

Король хотел жениться только на молодой и красивой девушке. Он еще не остыл от обиды, нанесенной ему Мари, и желал отомстить ей, взяв в жены кого-нибудь еще моложе и красивей.

План Кромвеля привлекал его тем, что он одним выстрелом убивал двух зайцев: во-первых, причинял неприятность сразу обоим своим противникам, Франциску и Карлу, вступив в союз с Германией, во-вторых, приобретал молодую красивую жену.

Но он должен был быть уверен в том, что невеста – красавица, что внешне она не хуже, чем были Анна и Джейн, а по характеру – нежная, кроткая и любящая. Только обладая всеми этими качествами, девушка могла рассчитывать на брак с королем Англии.

Он послал Ганса Гольбейна в Клевс, чтобы художник нарисовал точный портрет Анны, и, когда тот вернулся с миниатюрой, изображающей изумительной красоты женщину, отец подпрыгнул от восторга. Немедленно в Дюссельдорфе был подписан контракт, и король с нетерпением стал ожидать прибытия невесты.

А в это время Кромвель уже строил планы относительно моего замужества. Он отлично усвоил уроки мудрого Уолси, всегда считавшего, что союзы между государствами укрепляются посредством браков. Правда, Кромвель забыл о другом уроке покойного кардинала – о его бесславном конце. Забыл он и о том, как часто предполагаемые браки рассыпались еще задолго до свадьбы. Кромвель рьяно приступил к осуществлению своих планов. Сначала он решил, что наилучший вариант – это брат Анны Клевской, но потом обнаружил еще более выгодного союзника для Англии, чем Вильям Клевский. Это был Филип Баварский, племянник Луиса V, курфюрста. Тем самым можно было иметь два союза в разных частях Германии.

Филип Баварский должен был приехать в Англию в составе посольства на бракосочетание короля с новой женой, что было весьма кстати.

Мои надежды на замужество столько раз терпели крах, что я в свои двадцать два года считала себя старой девой.

А тут… возник Филип Баварский, и Кромвель проявлял бурную активность, стремясь заключить союз между Англией и Германией. Поэтому перспектива выйти замуж оказалась на этот раз вполне реальной.

Я никогда не забуду нашей первой встречи. Сердце мое бешено забилось – я и не предполагала, что Филип так хорош собой: высокий блондин с нордическими чертами лица, приятный и легкий в общении.

Он взял мою руку, поцеловал и поднял на меня свои голубые глаза. Они светились добротой. Я ощутила прилив нежности, и он тоже, по-моему, не остался ко мне равнодушен.

Манера поведения при баварском дворе оказалась иной, чем у нас, – я была изумлена, когда Филип неожиданно поцеловал меня в губы.

Я не знала немецкого языка, он – английского, и мы стали разговаривать по-латыни.

Он сказал, как ему приятно меня лицезреть, на что я ответила, что рада доставить ему такое удовольствие.

Интересно, был ли он искренен со мной, ведь красавицей меня назвать было нельзя. Невысокая, худая, я имела, к тому же, один большой недостаток – довольно низкий голос, что не придавало мне изящной женственности. Говорили, что у нас с отцом были похожие голоса, но, по-моему, у него был слишком высокий тембр для мужчины, у меня же, наоборот, слишком низкий – для женщины.

Жаль, конечно, что не Реджинальд Поул был моим женихом, но годы шли, а он по-прежнему был далеко. Да и отец никогда не согласился бы на наш брак. А Филип Баварский был удивительно красив – я, пожалуй, еще не видела мужчин, которые могли бы с ним сравниться…

Мы продолжали беседовать на латинском языке, что создавало некоторую напряженность, но вместе с тем было очень смешно. И вдруг он сказал то, что хочется услышать каждой женщине, – что он в меня влюблен.

Затем он подарил мне бриллиантовый крест на цепочке и попросил, чтобы я всегда носила его в память о нем.

Для меня все это было так ново, непривычно, что я совсем забыла о печальном опыте предыдущих помолвок.

Неожиданно возник Чапуи. Он был озабочен помолвкой отца с Клевской, но еще больше – перспективой моего брака с Филипом Баварским.

– Вам придется принять протестантство, – сказал он.

Я с удивлением смотрела на него.

– Неужели вам это не пришло в голову? – спросил он с нескрываемым ужасом.

Какая же я дура, пронеслось у меня в голове, я же должна была помнить, что у меня никогда не получалось так, как у других и как хотелось мне. Размечталась о счастливом замужестве! И обо всем забыла? Да, красивый, да, обаятельный, но… еретик!

Чапуи с удовольствием наблюдал, как я была потрясена.

– Вы же ни за что не выйдете замуж за еретика, – сказал он.

– Ни за что, – откликнулась я, – но… отец уже поручил Кромвелю все устроить.

– Мой господин будет чрезвычайно недоволен.

Я чуть было не выпалила: «Ваш господин ничем мне реально не помог. Он вечно занят более важными делами. Его заботит политика, а до бедной девушки, живущей в клетке, никому нет дела. Я и шагу не могу ступить без разрешения». Но я сдержалась, не сказав ни слова.

– Этот брак был бы катастрофой.

– А брак моего отца?

– Он тоже нежелателен. Но вы! Вы – надежда…

Чапуи замолк на полуслове, но этого было достаточно – меня охватила дрожь. Я была надеждой католического мира. Как же это я так легкомысленно влюбилась в еретика?

Совершенно очевидно, что и речи не могло быть о браке с Филипом Баварским. Но если меня заставят? Я молилась. Я просила, чтобы моя мать услышала мою молитву и помогла мне. Сама я была бессильна противостоять отцу и Кромвелю – если только они захотят, свадьба состоится.

Мои надежды на счастливую семейную жизнь таяли, как дым. Слабая и беспомощная, я грезила о Филипе. Я мечтала выйти за него замуж, устав вечно чувствовать себя старой девой. В своих мечтах я представляла себе, как он примет католичество и станет моим мужем.

27 декабря Анна Клевская села в Кале на корабль. По прибытии в порт Дил ее встретили и отвезли в замок Уолмер, где она отдохнула с дороги, а затем ее перевезли в замок Довер. Там из-за плохой погоды – дул ураганный ветер и было невероятно холодно – ей пришлось пробыть три дня. И наконец, Анна и ее сопровождающие направились в Кентербери, где ее ждали представители высшей знати, включая герцога Норфолкского. Она, должно быть, была тронута теплым приемом и с нетерпением ожидала встречи со своим будущим супругом.

Бедная Анна! Она тоже хлебнула горя – такова уж, видно, была судьба всех женщин, которые оказывались рядом с моим отцом.

А он-то совсем забыл о своем возрасте, полагая, что остался все тем же героем-любовником, каким был в молодости. Сгорая от желания поскорей увидеть ту красавицу, что была изображена на миниатюре Гольбейна, он мысленно уже держал ее в своих объятиях. Невесте был приготовлен подарок – самые лучшие соболя в королевстве – на пелерину или муфту.

Встреча должна была произойти в Рочестере. Не в силах дольше ждать, отец выехал навстречу, послав вперед своего главного конюшего Энтони Брауна сообщить Анне, что он с нетерпением ожидает встречи и приготовил для нее новогодний подарок.

Жаль, что я не присутствовала при их первом свидании. А посмотреть было на что – я имею в виду отца, который, к чести его будь сказано, при виде невесты сумел скрыть глубочайшее разочарование и подавить захлестнувший его гнев. Он не подал и виду, что был зол до безумия, и оказал ей подобающие знаки внимания. Но она была не глупа и, конечно, все поняла.

Рассказывали, что он дал волю своим чувствам, только когда она удалилась. Свидетели происшедшего с удовольствием разболтали обо всем, что видели и слышали: король был буквально в шоке, потрясенный столь разительным несоответствием портрета оригиналу. Где та нежная, прозрачная кожа? Ее лицо было испещрено оспинами. Он не любил крупных женщин, а она была отнюдь не миниатюрным созданием. Выглядела на все тридцать, хотя ей должно было быть двадцать четыре. Довольно грубые черты лица и полное отсутствие нежной женственности произвели на отца отталкивающее впечатление. Она была совсем не в его вкусе!

Он провел с ней всего несколько минут. Какой смысл притворяться, если ему хотелось завыть от злобы.

Лорд Рассел, присутствовавший при этой встрече, говорил, что он никогда в жизни не был свидетелем столь сильного душевного потрясения. Оставив ее на попечение придворных, отец, страшно покраснев, как будто его вот-вот хватит удар, едва смог пробормотать, что такого он не мог представить даже в страшном сне.

– Нет, нет, – повторял он, – я не вижу ни одной черточки, которая напоминала бы портрет. Мне стыдно, что меня так надули! Я не хочу ее!

Он даже не мог заставить себя пойти к ней и подарить обещанный подарок, а послал с соболями сэра Энтони Брауна.

Теперь он поносил последними словами всех, кто был виновниками этого обмана, кто подсунул ему эту кобылу, эту уродину, даже не говорившую по-английски! Но и хорошо, что не говорила, потому что он не мог слышать ее голоса!

Мне было любопытно, а что, интересно, она подумала о своем женихе. Во время их непродолжительной встречи он был, скорей всего, любезен и сумел произвести выгодное впечатление, несмотря на свой возраст, далеко не стройную фигуру и хромоту. Его непостижимое обаяние оставалось при нем, так же как мелодичный голос, не говоря уж о королевском достоинстве, которое он сохранял в любых обстоятельствах.

Чего только не делал отец, чтобы избежать этого брака! Он пытался доказать, что Анна до него подписала контракт с герцогом Лоррейнским и, следовательно, была несвободна.

Но Анна поклялась, что ничего не подписывала. Тогда он сказал Кромвелю, глядя на него так, будто готов был убить его на месте:

– Так что, нет никакого средства освободиться от этого ярма? Или я против своей воли должен взвалить его на себя?

Через несколько дней после приезда Анны король наградил Филипа Баварского орденом Подвязки. Церемония награждения прошла очень торжественно. Я любовалась красотой и благородством Филипа. Слышались восторженные реплики – говорили, что он не только хорош собой, но прославился отвагой в боях. У него даже было прозвище Воинственный Филип, которое он заслужил после победы над турками несколько лет назад. С каждым днем он нравился мне все больше и больше.

Поводов для встреч у нас было достаточно, и Маргарет, глядя на мое сияющее лицо, заметила, что немногим принцессам королевской крови выпадает счастье влюбиться в своего будущего мужа.

Теперь Маргарет была всецело занята Эдуардом, хотя Елизавета тоже была при ней. Ее страх за меня исчез, так как мое положение при дворе не только не ухудшилось, но стало много лучше.

Мне же не хватало только одного – увидеть и хоть как-то утешить графиню Солсбери. Но о том, чтобы поехать в Тауэр, не могло быть и речи. Я думала о графине день и ночь, но, как ни старалась, мне ничего не удалось узнать.

Эдуард рос серьезным мальчиком, обнаружившим в столь раннем возрасте интерес к чтению. Елизавету, которая была его полной противоположностью, он обожал. Она же, ни минуты не сидевшая на месте, то танцевала, то прыгала, веселясь и требуя его внимания.

– Ты бы только видела, как он смотрит на нее, как светлеет его личико при виде сестры, – восторженно рассказывала Маргарет. Их двор находился тогда в Хаверинге.

Я разделяла ее восхищение Елизаветой. И была счастлива ощущать себя членом нашей семьи, хоть и разбросанной по разным местам. Мы постоянно балансировали на грани между жизнью и смертью, не зная, что ждет нас завтра. Ни я, ни Елизавета не могли быть уверены в постоянстве отца: сегодня мы – в фаворе, завтра – в изгнании.

На Рождество и Новый год вся семья собралась вместе. И если бы не тревога за графиню, я чувствовала бы себя просто счастливой. Немного, правда, беспокоили мысли о том, что мой избранник – еретик… Но, честно признаться, я все равно была им очарована и успокаивала себя тем, что непременно обращу его в свою веру. Твердо решив, что так оно и будет, я предавалась сладким мечтам о будущей супружеской жизни.

У Елизаветы всегда было плохо с одеждой. Маргарет это очень огорчало, и вот я решила сделать девочке подарок к Новому году. Я подарила ей красивую желтую юбку, что обошлось мне в немалую сумму, но зато принесло много радости. Елизавета всегда бурно выражала свои чувства, и на этот раз счастью ее не было предела. Держа юбку обеими руками перед собой, она пустилась с ней в пляс по комнате, а Эдуард хлопал в ладоши, заливаясь смехом.

Потом я преподнесла подарок и Эдуарду – курточку алого цвета, расшитую золотыми нитками и жемчугом. Елизавета объявила, что наряд великолепен, и принялась одевать своего двухлетнего брата, который повиновался ей без звука. Взявшись за руки, они закружились по комнате, а Маргарет, сидя в кресле, любовалась ими, хотя и была начеку – не дай Бог, ребенок простудится. Это драгоценное дитя оберегали, как экзотический цветок, понимая, что король не простит, если его сын заболеет.

Елизавета жадно прислушивалась к моим рассказам о новой королеве.

– Я должна видеть ее, – воскликнула она, – ведь это моя мачеха. Разве не так?

Я подумала, знает ли она правду? В этой шестилетней девочке было что-то особенное, совсем не детское, какая-то настороженность, порой проглядывавшая сквозь безудержную веселость.

Когда мы с Маргарет остались наедине, она рассказала, как Елизавета умоляла ее упросить отца разрешить ей повидать новую королеву. Король велел ей передать, что новая королева нисколько не похожа на ее родную мать, а потому ей не стоит с ней видеться, но написать ей письмо он разрешает.

– И она написала?

– А как же! Конечно, написала. Я его еще не отправила, но думаю, что, коль скоро король разрешил, я могу его послать. Мне бы хотелось, чтобы вы его прочли и сказали свое мнение. Просто не верится, что это писал ребенок, которому еще нет и семи.

Маргарет протянула мне письмо.

«Мадам, – начала я читать, – я борюсь с двумя противоположными желаниями. Первое – это страстное стремление увидеть Ваше Величество. А второе – не нарушать повиновения королю, моему отцу, который запретил мне покидать мой дом без особого на то разрешения. Однако я надеюсь, что в скором времени оба эти желания исполнятся. Тем временем я умоляю Ваше Величество позволить мне выразить посредством этого послания чувство глубочайшего уважения, какое я испытываю к Вам как к моей Королеве, и готовность к полному послушанию Вам как к моей матери. Будучи еще слишком юной, я не могу придумать иного способа выразить Вам свое уважение, кроме как поздравить Вас от всего сердца со вступлением в брак и пожелать Вам счастья. Надеюсь, Ваше Величество будет великодушна ко мне настолько, насколько я буду всегда преданной слугой Вашего Величества…»

Я не верила своим глазам.

– Ей определенно кто-то помогал, – сказала я.

– Нет, поверьте. Она бы этого не допустила. Она уверена, что сама все знает.

По поводу моего восхищения необыкновенными способностями девочки леди Брайан заметила, что Елизавета уже не удивляет ее – она отличается рассудительностью, несвойственной детям.

Получив письмо, Анна пожелала встретиться с его шестилетним автором и была очарована девочкой. Она призналась мне, что, если бы ей предложили выбирать – быть королевой или матерью принцессы Елизаветы, она бы выбрала второе. Королевский титул, конечно, кое-что значил, заметила Анна, и, как только она будет официально признана супругой Генриха VIII, Елизавету она возьмет ко двору.

Мне было вменено в обязанность проводить с Анной по нескольку часов в день, учить ее английскому языку, знакомить с нашими обычаями и традициями. Я делала это с удовольствием, потому что она оказалась на редкость симпатичной. Она отлично понимала свое положение, но что ей оставалось? Только ждать. Мне искренне было жаль ее, тем более что я знала, каким тяжким станет для нее это супружеское бремя.

У отца, похоже, выхода не было. Было доказано, что Анна никогда не подписывала никаких брачных контрактов. Отец же был полным вдовцом. И поэтому препятствий к заключению этого брака не было.

Перед самой церемонией бракосочетания отец, выглядевший так, словно идет на эшафот, а не под венец, сказал Кромвелю:

– Я бы ни за что на свете не согласился, но сознание ответственности перед своей страной и всем миром вынуждает меня сделать этот шаг.

Сказанное не предвещало ничего хорошего ни для Кромвеля, вовлекшего короля в эту историю, ни для бедной королевы – невольной жертвы обстоятельств.

Я присутствовала на свадьбе. Отец выглядел великолепно – в роскошном шелковом камзоле, расшитом золотом и украшенном огромной бриллиантовой пряжкой, с воротником, сверкающим драгоценными камнями. Но даже блеск драгоценностей не мог скрыть мрачного выражения лица, с каким венценосный жених встречал навязанную ему в жены уродину.

Анна была в золотом платье, расшитом жемчугом. Ее длинные светлые волосы свободно падали на плечи.

После свадебных торжеств выяснилось, что король не заглядывал к жене в спальню, то есть фактически не стал ее мужем. Он не делал из этого тайны – напротив, давал всем понять, что при удобном случае постарается избавиться от Анны.

В те дни мы много времени проводили вместе, и она не скрывала от меня своих переживаний. Король всячески показывал, что она ему противна. В ней не было ни утонченности моей матери, ни острого ума Анны Болейн, ни кротости и обаяния Джейн.

Я чувствовала, как сгущаются тучи над ее головой, слышала, какие предположения высказываются на ее счет. Что предпримет король, чтобы избавиться от неугодной жены? Посмеет ли он отправить и ее на эшафот? Но должен был найтись хоть какой-то повод! И притом достаточно веский – король всегда тщательно продумывал все «за» и «против», прежде чем принять окончательное решение. Сможет ли герцог Клевский в случае чего защитить свою сестру? Вряд ли. Ведь даже император Карл в свое время оказался бессилен спасти свою тетку.

Кому, как не мне, было знать, как чувствует себя человек, живущий в постоянном страхе за свою жизнь?! Я прошла через это. Впрочем, я и сейчас не была уверена в своей безопасности. Как не была уверена в безопасности Анны.

Когда мы сидели за вышиванием, Анна часто расспрашивала меня о женах короля. Я немного рассказала ей о своей матери. Странно, несмотря на то, что Анна была лютеранкой, это не мешало нашей дружбе, и я искренне симпатизировала ей.

Больше всего ее интересовала судьба моей матери и Анны Болейн. О Джейн она не спрашивала, потому что последняя королева умерла, родив наследника престола – это была простая история. Я понимала, о чем она думает. Королю нужно было от нее избавиться, но каким образом? Пример двух предыдущих жен был достаточно красноречив.

Порой в ее облике сквозило смирение – как будто она приготовилась встретить печальный конец и относилась к этому со стоическим спокойствием. Но иногда в ее глазах можно было заметить нескрываемый ужас.

Как-то раз, сидя за общим столом, я обратила внимание на молоденькую очаровательную девушку с веселыми глазами, в которых светился едва заметный вызов. Отец то и дело поглядывал на нее.

Я спросила сидевшую рядом даму, кто это.

– Это Катарина Хоуард, внучка старой герцогини Норфолкской.

– Очень недурна, – заметила я.

– Да, в некотором роде, – хмыкнула дама.

Раз она урожденная Хоуард, значит, ее связывают родственные узы с Анной Болейн, подумала я, а в женщинах семейства Хоуард всегда была какая-то изюминка.

Я, разумеется, знала, что именно этот тип женщин нравится королю.

Но не могла и предположить, какая бурная страсть овладеет им. Катарина была молода, миниатюрна. В ее облике было что-то детское и одновременно вызывающе сексуальное, прекрасны были и густые вьющиеся волосы, и глаза пугливой газели. Взгляд ее был загадочно манящим. Позже, узнав некоторые подробности ее жизни, я поняла смысл этого взгляда.

Что же до Анны Клевской, то она была полной противоположностью Катарине. Отнюдь не урод, Анна была по-своему привлекательна. Чуть, правда, высоковата и слегка неуклюжа. Лицо – слишком крупное, но зато темно-карие глаза необычайно хороши. Особенно мне нравились ее волосы – светло-русые, как лен.

Но отец не желал ее видеть, а вспыхнувшая страсть к Катарине заставила его задуматься, как побыстрей отделаться от ненавистной жены.

Наступил период неопределенности. Филип уехал в Баварию, сказав на прощанье, что скоро мы будем вместе. Это меня не утешало. Лучше бы он был рядом. С ним я себя чувствовала привлекательной и желанной, ничуть не хуже других женщин. А о религиозной стороне дела я не думала, решив, что непременно обращу его в свою веру.

В апреле Кромвелю был присвоен титул графа Эссекского. Для меня это было неожиданностью, ведь отец по-прежнему гневался на него из-за своей неудачной женитьбы.

А в политике произошли перемены. Чапуи со смехом сообщил мне, что поскольку король явно теряет интерес к германским принцам, он решил теперь снова заигрывать с императором. Моего кузена отец опасался больше, чем кого бы то ни было. И не без основания, так как в то время Карл был самым проницательным политиком и самым могущественным монархом в Европе. Было бы в высшей степени неразумно находиться с ним в конфронтации. Моя мать умерла, а я теперь пользовалась определенными привилегиями, – так что основные причины взаимного недовольства отпали. Император, правда, не одобрял мою помолвку с Филипом Баварским, как и союз короля с герцогом Клевским, однако в последнем случае их интересы совпадали.

Так кто же нес ответственность за союз с германцами? Кромвель. Кто привез королю нежеланную невесту? Опять же он.

Король всегда недолюбливал Кромвеля. Подобно Уолси, этот человек вызывал у многих приближенных короля раздражение своим стремительным восхождением к власти из самых низов. Врагов у Кромвеля тоже было предостаточно.

Сейчас король преследовал единственную цель – освободиться от жены и от Кромвеля. Поэтому всякий, кто способен был помочь ему в этом, мог рассчитывать на его высочайшую милость.

Союз с малозначительными германскими правителями оказался политической ошибкой. И эту ошибку совершил Кромвель. Поползли слухи, что он берет взятки и без ведома короля дает поручения и раздает вознаграждения своим людям, что он ввозил в страну еретические книги. Придворные сплетники утверждали даже, будто он собирался жениться на мне и провозгласить себя королем…

Его судили, и, естественно, приговор полностью отвечал желаниям короля.

Я была потрясена. Если Кромвель и был в чем-то виноват, это не умаляло его заслуг перед королем, которому он служил верой и правдой. Меня объял настоящий ужас – отец не останавливался ни перед чем! Конечно, Кромвель совершил трагическую ошибку, поставив на Анну Клевскую. Но разве он был виноват в том, что ее внешность пришлась королю не по вкусу?

Единственным человеком, заступившимся за Кромвеля, был Кранмер. Хоть он и не был смельчаком, но все-таки рискнул попросить короля о снисхождении. В ответ ему было приказано заткнуться. Что он и сделал.

Кромвель сидел в тюрьме, не зная, отрубят ему голову или сожгут заживо. Он подал прошение о помиловании, но король был озабочен лишь тем, как ему избавиться от Анны.

В Тауэр был послан Норфолк, и Кромвель рассказал ему о своих доверительных беседах с королем по поводу его интимной жизни. Получалось, что они были мужем и женой только на бумаге.

Немедленно было объявлено о расторжении брака с Анной Клевской как фактически не существовавшего.

Я была с ней в Ричмонде, когда туда прибыла депутация во главе с Норфолком. Взглянув в окно, Анна мертвенно побледнела.

– Они приехали за мной. Они сделают со мной то же, что с Анной Болейн, – сказала она едва слышно.

Я молча наблюдала, как прибывшие, оставив во дворе лошадей, направляются к дверям замка.

– Вам лучше уйти, – прошептала Анна.

Я взяла ее руку и крепко сжала.

– Я останусь с вами.

– Нет, нет! Они все равно не позволят! Лучше уйти сейчас!

Я как будто читала ее мысли. Она уже видела себя в Тауэре, куда попала из-за своей злосчастной участи – быть женой английского короля. В последние несколько месяцев Анна, казалось, спокойно ожидала неминуемую развязку, но сейчас, когда этот момент наступил, она ощутила дыхание смерти.

Я поняла, что мое присутствие сейчас ей в тягость, и, поцеловав ее, вышла.

Рассказывали, что, когда посланцы короля появились на пороге комнаты, Анна упала без чувств.

Вскоре они уехали.

Я побежала к ней. К своему удивлению – а мне уже успели сообщить, что она в обмороке, – я увидела здоровую, улыбающуюся женщину.

– Слава Богу! – воскликнула она.

– Но вам было плохо…

– Сейчас я чувствую себя отлично. Я уже не королева.

И она залилась смехом под моим изумленным взглядом.

– Я… – смех буквально душил ее, – нет, вы только послушайте, кто я… Сестра короля!

Я ничего не понимала. Значит, они приехали не для того, чтобы отправить ее в Тауэр, а чтобы сообщить, что отныне она – не жена короля, но его сестра…

– Как это может быть?

– Очень просто! – весело ответила она. – Как король захочет, так и будет. Сначала он сделал меня своей женой, теперь – сестрой. И вы еще спрашиваете? Вы не хуже меня знаете, как это делается.

Она хохотала до слез.

– Какое счастье! Вы спасены! – Я тоже ликовала.

Она схватила меня за руки и посмотрела прямо в глаза.

– Я счастлива, дорогая, – сказала она твердым голосом, – что это бремя свалилось. Но… они же могут обвинить меня в измене. Надо быть осторожной. Вы же меня не выдадите?

– Анна, успокойтесь. Вы все время держались молодцом.

– Это просто нервная разрядка, – ответила она. – Я и не знала, что так хочу жить. Только подумать, я свободна! Мне больше не надо стараться ему угождать! Я могу одеваться во что мне заблагорассудится! Я сама себе хозяйка! Его сестра! Нет, вы можете себе представить?

– Пожалуй.

– А та несчастная! Только подумать… что она пережила… там, в Тауэре… прислушиваясь к шагам… не за ней ли пришли… Ее тоже звали Анной, как и меня… Теперь я понимаю, что это такое – ждать смерти.

– Я тоже.

– Ну тогда будем радоваться вместе!

– Я бесконечно рада.

– У меня будет собственная резиденция и три тысячи фунтов в год. Вы можете в это поверить?

– Это – его решение?

– Да! Он хочет откупиться, чтобы никогда больше меня не видеть. Знал бы он, как я счастлива, что тоже не буду его видеть! Три тысячи в год за то, чтобы жить своей жизнью – да я просто пьянею от счастья! Но мне поставлено условие – жить только в Англии. – Она снова рассмеялась. – Мария, хотите знать правду? Я и не хочу уезжать из Англии.

– И вы способны прожить здесь всю жизнь?

– Мне кажется, да.

– Он не разрешил вам покидать Англию потому, что вы можете за границей выйти замуж, и ваш муж станет претендовать на трон, женившись на английской королеве.

Это ее ничуть не заинтересовало. Веселая, жизнерадостная Анна воскликнула:

– Здесь – моя любимая семья! Крошка Елизавета и вы, дорогая Мария, и Эдуард. Мне кажется, будто вы – мои дети! Разве это не счастье? А быть королевой…

Впервые в жизни я видела женщину, столь счастливую оттого, что избавилась от мужа. Отец был доволен, что она легко восприняла известие о своем новом положении. Но спустя какое-то время он почувствовал себя слегка уязвленным. Правда, ему было не до Анны – все его мысли и чувства занимала теперь Катарина Хоуард.

О союзе с германскими государствами забыли, а это означало, что моя свадьба с Филипом Баварским не состоится.

Шел 1540 год. Смерть косила всех, на кого падал гнев короля. Он, возможно, и сам понимал, что зашел слишком далеко, когда грабил монастыри и присваивал их имущество. А теперь он ощущал скрытое недовольство в народе. Его режим день ото дня становился все более деспотичным. Царедворцы и ближайшие клевреты, разумеется, смотрели ему в рот, не смея слова сказать. Но другое дело – простые подданные, особенно те, что называли себя святыми отцами. Их король люто ненавидел – как они смели не признавать его Главой церкви!

Он отомстит этим строптивым святошам! И начался сущий кошмар. Всеми уважаемых людей подвергали унизительным и страшным пыткам. На эшафот были отправлены, наряду со многими, известный богослов Роберт Барнс и Томас Абелл, почитаемые в народе за благонравие и высокие принципы.

Я задрожала от ужаса, когда услышала, что та же участь постигла и доктора Фезерстоуна, моего первого, доброго, любящего учителя. Я даже благодарила Бога, что моя бедная мать умерла раньше, так и не узнав, что сделали с ее любимым капелланом. А вся его вина заключалась в том, что он не пожелал дать клятву верности новому Главе церкви. Я преклонялась перед этими благородными, бесстрашными людьми, и было невыносимо сознавать, что их убил мой родной отец.

Людей сжигали в таких количествах, что в Лондоне нечем было дышать – город весь был пропитан запахом горелой человеческой плоти. Улицы представляли собой бесконечную череду столбов с прикованными к ним обгорелыми трупами, пожираемыми вороньем.

Восстав против Рима, отец провозгласил себя Главой католической церкви в Англии. Он стремился не допустить проникновения в страну лютеранской ереси. И требовалась величайшая осмотрительность, чтобы не оказаться на виселице. Я думала и о своем положении, которое вновь выглядело довольно уязвимым.

Кромвель был казнен в день свадьбы отца с Катариной Хоуард. На какое-то время король успокоился, глядя влюбленными глазами на жену, похожую на невинного ребенка. Они представляли собой странную пару – пожилой тучный мужчина с красным лицом и налитыми кровью глазами, раздражительный, с перекошенным от боли лицом, когда язва на ноге особенно его донимала, и… изящное, миниатюрное создание с распахнутыми глазами, в которых светилась невинность, а где-то в глубине – жизненный опыт.

Этот желчный, разочарованный человек на глазах преобразился – казалось, она зарядила его жизненной энергией, напоила эликсиром молодости, возродив угасшую было способность любить.

Мне было тошно смотреть на этого помолодевшего любовника, не отрывавшего глаз от своей кудрявой куколки, – я не переставала думать о его неимоверной жестокости, вспоминала, как он обращался с моей матерью, а совсем недавно – с Анной Клевской.

В тот год, год смерти, как я его про себя назвала, меня постигло еще одно горе. Я боялась, что это случится, но все-таки надеялась на чудо. Чуда не произошло. Однажды ко мне прибежала моя верная Сьюзан. По ее лицу я поняла, что случилось что-то ужасное. Она остановилась на пороге комнаты, не в силах произнести ни слова.

Мне стоило большого труда заставить ее рассказать то, в чем я уже почти не сомневалась.

– Миледи, – с трудом выговорила она, – приготовьтесь к самому страшному.

– Графиня? – произнесла я, чувствуя, что вот-вот лишусь чувств. – Что с ней?

Сьюзан молчала. Я попыталась взять себя в руки.

– Это должно было случиться, – сквозь слезы произнесла она.

– Она мертва? Скажи мне правду!

– Она… очень страдала. От холода, больная, потерявшая сыновей… Кончились ее мучения.

– А я так и не была у нее.

– Это ничего бы не изменило, поверьте, – горестно покачав головой, сказала Сьюзан.

– Я только молилась за нее.

– Ей помогали ваши молитвы.

– Но за что, за что? Ее же нельзя было заподозрить в измене!

– А восстание сэра Джона Невила! Король окончательно вышел из себя.

– Да. Он убежден, что все должны любить его, а если кто-то отказывается…

– Любовь надо заслужить, – чуть слышно заметила Сьюзан.

– Но он уже и так расправился со всеми, – воскликнула я, – сколько же можно убивать, мучить, пытать? Графиня… ее-то за что?

– Она была урожденная Плантагенет…

Закрыв лицо руками, я видела ясно, как будто была там, как графиня выходит из своей камеры и медленно движется к месту казни.

– Графиня была мужественной женщиной, – сказала я.

– Она умирала тяжело.

– Почему меня не было рядом с ней?

– Вы бы этого не вынесли…

– Она… которая никому не сделала ничего плохого. Только имела несчастье родиться в королевской семье.

– Тише! – прошептала Сьюзан. – Даже у стен могут быть уши в наше время.

– Да, тяжелое время. Страшное, безумное время, Сьюзан. Скажи, она не вспоминала обо мне?

– Она до самой последней минуты думала о вас. Ведь вы были ей как дочь.

– Она хотела, чтобы я действительно стала ее дочерью… женой Реджинальда.

– Тише, умоляю вас, – снова прошептала Сьюзан, оглядываясь по сторонам.

Я хотела закричать: «Мне теперь все равно! Пусть берут и меня! Пусть обвиняют в измене!» Они и так уже были близки к этому.

– Она произнесла ваше имя перед казнью. Просила всех, кто был там, молиться за короля, королеву, принца Эдуарда… А для своей крестницы – принцессы Марии – просила усиленных молитв.

– Ты хочешь сказать, что она думала обо мне и в свой смертный час?

– Да, миледи.

– Расскажи, как она умерла.

Сьюзан молчала.

– Расскажи, молю тебя. Все равно я узнаю от других.

– Колода была установлена слишком низко, а палач плохо справлялся с топором…

– Нет, нет!

– Не плачьте. Все уже позади, но палачу не удалось одним ударом отрубить голову, он ударил несколько раз.

– Бедная, любимая графиня! Она заменила мне мать, делила со мной и радости, и печали. Когда мне было плохо, она утешала меня, такая добрая и такая мудрая…

Перед моими глазами возник палач с занесенным топором… Даже убить ее постарались с наибольшими мучениями.

Все эти годы, что мы не виделись, я надеялась на нашу встречу. И вот теперь…

Мы встретимся на небесах, думала я с горечью. Меня одолевали плохие предчувствия. Смерть неотступно стояла рядом.

Отец пребывал в благодушном настроении. Он был увлечен своей пятой женой, не расставаясь с ней ни на минуту. Ему в ней нравилось все, особенно – ее милая болтовня, которая мне казалась довольно глупой.

Я с удовлетворением отмечала про себя, что отец получил то, что хотел. Не сумев оценить по достоинству мою мать, Анну Клевскую и даже Анну Болейн, он имел, наконец, в женах глупую девицу, услаждавшую его взор, и только.

Да, она была королевой Англии, но я не испытывала к ней ни малейшего уважения. Легкомысленная кукла, думала я, семнадцатилетняя девчонка, забавляющая своей молодостью пятидесятилетнего мужчину, который из последних сил старается казаться молодым.

Я была старше ее всего на пять лет. И никак не могла понять, почему она вызывала во мне такое отвращение. Я понимала, что, будь я с ней поласковей, она бы с готовностью ответила мне тем же. Но меня отталкивали ее глупость и невоспитанность. Это было тем более непонятно, что она была дочерью сэра Эдмунда Хоуарда, младшего сына герцога Норфолкского, героя битвы при Флодден Филд. Правда, его заслуги перед отечеством так и не были оценены, и он прожил жизнь в бедности, имея десятерых детей. Сэр Эдмунд с трудом содержал свою большую семью, вечно спасаясь от кредиторов. Поэтому, когда представилась возможность, он с радостью отдал Катарину на воспитание к бабушке, чей дом, следует заметить, не пользовался отличной репутацией. Именно там Катарина ступила на скользкий путь. Но все выяснилось значительно позже.

А в те дни эта дурно воспитанная девица неожиданно для себя оказалась любимой супругой короля, его крошкой-королевой.

Она и не пыталась из себя кого-то изображать. Отнюдь. Она была слишком потрясена всем, что с ней произошло, и вела себя, как ребенок, который, однако, достаточно искушен в определенной области. Только со временем, когда мне стали известны некоторые факты ее прошлого, я поняла, что это – существо, обладающее неутолимым сексуальным аппетитом. Причем настолько сильным, что, даже будь она чуточку поумней и попытайся вести себя более пристойно, ей бы все равно это не удалось.

По-моему, она просто возбудила в стареющем отце угасающие эмоции и удовлетворила его желание иметь хорошенькую жену.

Меня удивило, что она, оказывается, заметила мое скептическое отношение к себе, – я и не предполагала, что эта кукла способна что-то чувствовать. Как правило, она была всем довольна, но тут она пожаловалась отцу – значит, ее это сильно задело.

Отец, узнав, что я обидела его маленькое сокровище, раздраженно сказал обо мне одному своему доверенному лицу:

– Вокруг нее чересчур много разных сплетниц. То им не так, это не эдак. Вечно в ее комнатах толпятся бездельницы. Надо хорошенько ее проучить.

И в наказание у меня забрали двух придворных дам.

Я пришла в бешенство. Именно этих двух женщин я очень любила, да и вообще, при моем маленьком дворе все жили очень дружно. Друзьями я дорожила. К счастью, Сьюзан осталась, но все равно мне жаль было расставаться с двумя подругами.

Только я собралась идти к отцу, как появился Чапуи.

– Вам следует замять ссору с королевой, – посоветовал он.

– С этой глупой мартышкой? – возмутилась я.

– Она ублажает короля, – весело ответил он и при этом даже подмигнул. – Говорят, так он был увлечен только ее кузиной. Очевидно, у них есть что-то общее с Анной Болейн.

– Но Анна Болейн была умной женщиной, – возразила я, – эта же – полная дура.

– И все же. Следует опасаться дураков, имеющих власть.

– Разве у нее есть власть?

– Безусловно! У нее есть преданный любовник. Ваше же положение при дворе пока можно считать благополучным. Пока. Не забывайте об этом. А также о том, что вы стоите на втором месте… после Эдуарда.

– Эдуард еще ребенок.

Чапуи хитро посмотрел на меня.

– Кто знает, что будет завтра, – как бы между прочим заметил он. И, помолчав, твердо сказал: – Как бы там ни было, но между вами и отцом больше не должно быть трений. А они будут, если вы не перестанете обижать королеву.

– Я и не собиралась.

– Но вы каким-то образом проявили к ней неуважение.

– Она глупа, как пробка.

– Для вас глупа, а для Его Величества краше ее нет. А мы все – во власти Его Величества. Так что постарайтесь как-то уладить эту ссору и сгладить острые углы.

Я поняла, что он имеет в виду. В словах Чапуи всегда надо было улавливать скрытый смысл.

Мне нетрудно было загладить свою вину. Первое, что я сделала, встретившись с ней, – это похвалила ее платье. Она ответила мне улыбкой. Она действительно была прехорошенькая, а поскольку впервые в жизни у нее оказалось столько красивых вещей, она чисто по-детски любовалась ими. Меня забавляли прелестные завитушки ее волос, о чем я ей и сказала.

Через несколько дней я снова сделала ей комплимент. Но каково же было мое удивление, когда мне рассказали, что Катарина послала графине Солсбери в Тауэр несколько теплых вещей, – и, главное, король разрешил!

Именно это и помогло нашему сближению.

Выбрав удачный момент, я сказала ей, что знаю о ее благородном жесте и благодарю за это.

– Я услышала, что она при смерти, – ответила Катарина, – и подумала, как там, наверное, холодно, в этом Тауэре. Ненавижу холод! Когда я жила у бабушки, там зимой было очень холодно. А мы были очень бедные, одеться было не во что… Вот я и подумала о графине, как ей, должно быть, холодно…

– Это так благородно с вашей стороны, – воскликнула я на этот раз с неподдельным чувством, – спасибо вам!

Она одарила меня своей лучезарной улыбкой.

– Я послала ей шерстяную ночную рубашку, отделанную мехом и… еще носки и ботинки.

– Вы поступили так… великодушно, так…

– Вы ее очень любили, – тихо произнесла она.

Я молча кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

– Она заменила вам мать, – продолжала Катарина, – я жила у бабушки, но… она почти не обращала на меня внимания.

– Спасибо, Ваше Величество! Спасибо вам от всего сердца за то, что вы сделали для графини!

Впервые за все время я смогла произнести: «Ваше Величество». И увидела слезы на ее глазах. Я не смогла бы ее полюбить или подружиться с ней, как с Джейн или с Анной Клевской, но должна признать, что у нее было доброе, щедрое сердце. А если она и глуповата, мне-то что? Ведь не меня же она соблазнила, а моего отца.

Король пребывал в состоянии полной эйфории, обретя, наконец, совершенную во всех отношениях жену, однако страну по-прежнему сотрясали волнения. Именно восстание сэра Джона Невила, вспыхнувшее на севере, послужило толчком к тому, что король решил казнить графиню. Англия оказалась расколотой пополам – одни хотели воссоединения с Римом, другие считали, что разрыв с Папой имеет свои преимущества; одни были против короля, другие – за него. Дело осложнялось еще и тем, что за границей усилилось влияние протестантской церкви. В Англии тоже кое-кто был не прочь принять протестантство. Король же, не желавший никаких религиозных перемен, вполне довольствовался своим положением Главы церкви, предоставляя конфликтующим сторонам враждовать друг с другом. Сам он сохранял нейтралитет, но в любой момент мог нанести сокрушительный удар – если только возникнет угроза его деспотическому режиму. Ситуация с двумя королевами, Катариной и Анной, напоминала ту, что в свое время была с моей матерью и Анной Болейн. Даже имена совпадали. Многие граждане придерживались мнения, что брак с Катариной недействителен, так как король был официально женат на Анне.

Матримониальная неразбериха обсуждалась не один год, не доставляя королю ни малейшего удовольствия. Вообще, беспорядки в королевстве не в последнюю очередь были результатом его отношения к своим женам.

Король, желавший, чтобы подданные его любили, впадал в ярость при каждом новом проявлении недовольства.

Особенно его возмутило восстание сэра Джона Невила. Он обвинял во всем «этого проклятого смутьяна» Реджинальда Поула, разъезжавшего по континенту и поливавшего грязью английского короля. Но схватить клеветника и отправить к праотцам, как он поступил со всеми членами этой семьи, королю никак не удавалось.

Он решил сам ехать на север, чтобы расправиться с бунтовщиками. Для ведения дел в Лондоне он оставлял Совет, состоявший из верных людей – Кранмера, Одли и одного из братьев Сеймур.

Этот Сеймур имел большую власть, будучи не только братом покойной, ничем не провинившейся жены короля, но и дядей Эдуарда – будущего властителя Англии. Мне казалось, что Хоуарды, чья звезда только что взошла, с недоверием относились к Сеймурам, которые, правда, платили им тем же.

Чапуи объяснил мне, что надо очень внимательно следить за восхождением и тех, и других.

По дороге короля встречали приветственными криками. Трудно сказать, насколько они были искренними. Но люди не могли не видеть, сколько трупов висело на столбах, и не вдыхать горький воздух, пропитанный запахом сгоревшей плоти. С таким монархом лучше было поостеречься.

Одна только королева успокаивала его. В ее присутствии он был нежным, любящим мужем. Он говорил, что был бы совсем счастлив, если бы его подданные прекратили своевольничать и успокоились в конце концов.

Странно все-таки устроены люди! Они часто не замечают важных вещей, которые происходят буквально у них под носом. Королевский двор находился в те дни в замке Понтефракт, и Катарина взяла себе нового секретаря – молодого человека приятной, весьма неординарной наружности по имени Фрэнсис Дерехэм.

Бедняжка Катарина! Она и понятия не имела, какие вокруг нее кипят страсти. Откуда ей было знать, что придворная жизнь вся соткана из интриг? Могла ли она, любимая жена пожилого монарха, предположить, что кто-то желает ей зла?

Она и не ведала, что за каждым восхищенным взглядом короля, брошенным на нее, следило несколько настороженных глаз. Что при этом католики Хоуарды довольно потирали руки, а протестанты братья Сеймуры сгорали от зависти. Сеймуры были обязаны своим восхождением женитьбе короля на их сестре, теперь же им приходилось отступить перед Норфолком и Хоуардами.

Узел был затянут туго.

Он развязался, когда двор переехал из Виндзора в Хэмптон Корт.

В Сионе я присоединилась к свите моего брата, в числе которой была и Елизавета, и все вместе мы прибыли в Хэмптон Корт 30 октября – именно в тот момент, когда король с королевой были в соборе. После причастия король произнес речь, в которой выразил свое глубочайшее удовлетворение нынешней супругой.

«Благодарю тебя, Господи, – гулко звучал голос короля под сводами собора, – за то, что после стольких несчастий, сопровождавших меня в моих брачных союзах, Ты даровал мне любимую жену».

Много ли жен удостаивалось подобной чести? Она стояла рядом, счастливо улыбающаяся избранница его сердца, которую нельзя было упрекнуть в том, что она вела себя иначе, чем хотелось королю. Он же, человек далеко не глупый, отличавшийся государственным складом ума, из всех окружавших его женщин предпочел самую глупенькую, зато умевшую ублажать своего господина.

Конечно, часто он сам себя обманывал. Это была одна из самых слабых сторон его характера. В нем нередко говорила совесть, но совесть он целиком подчинил своей воле. Все, что бы ни происходило, он рассматривал исключительно с точки зрения, принесет ли это пользу лично ему, Генриху Тюдору. И эта девочка, без конца лепетавшая «Да, милорд», «Хорошо, милорд», возрождавшая в нем угасавшие чувства и возбуждавшая желания, свойственные юношам, устраивала его более всех женщин. При ней он молодел и снова становился сильным.

Как же он должен был любить ее, если после слов, произнесенных перед алтарем, он попросил епископа Линкольнского подготовить молебен во славу Господа, даровавшего ему любящую, верную и добродетельную жену!

А назавтра его поразило громом среди ясного неба.

Мне поспешила рассказать обо всем Сьюзан.

– Миледи, королева ушла, а король еще оставался в соборе. Видно, Кранмер воспользовался этим моментом и вручил королю бумагу, которую умолял его прочесть, когда Его Величество останется один.

– Что это за бумага?

– Говорят, в ней королева обвиняется в прелюбодеяниях до свадьбы.

Я была потрясена. Но тут же вспомнила о своем первом впечатлении – ведь я уже тогда почувствовала нечто, глубоко спрятанное под внешней оболочкой игривой девочки. И вот сейчас я поняла, что это такое. Похоть! Она была похотлива, любовница Его Величества Катарина Хоуард! А в сочетании с очаровательной детскостью это делало ее неотразимо привлекательной. Даже безо всяких доказательств мне было ясно, что обвинения против нее справедливы.

– Что же именно они утверждают? – спросила я.

– Что у нее были любовники.

– Им не удастся это доказать. Король не поверит.

– Король очень огорчился.

– Но если он не захочет поверить, его никто не заставит!

– Все не так просто. Его окружают сильные люди, добивающиеся своей цели…

– То есть ты хочешь сказать, что все это – политика.

– А разве бывает иначе?!

Я не могла не согласиться.

Мы стали ждать подробностей. Хитрые интриганы успели собрать кучу компрометирующих фактов. Они уже готовы были представить королю ее любовников. У них имелся полный отчет о том, что происходило в доме ее бабушки, вдовствующей герцогини Норфолкской, где жили еще и молодые люди.

Сама герцогиня была слишком стара или просто не желала обращать внимания на свою легкомысленную внучку. Так что юная Катарина, живя без присмотра в старом замке, предоставленная сама себе, успела многое познать.

Конечно, мне она никогда не нравилась, и я считала этот скоропалительный брак унизительным для отца. Или, быть может, во мне говорила обида за мать, принцессу Испании, подвергшуюся стольким унижениям, в то время как эта невоспитанная красотка, и мизинца ее не стоившая, сумела взять над отцом такую власть. Однако, услышав, в каком состоянии она сейчас находилась, я почувствовала глубокое сострадание.

От ужаса она была близка к умопомешательству. Ей уже чудился топор, занесенный над ее головой. Призрак Анны Болейн преследовал, наверное, всех жен моего отца.

Катарина хоть и знала, как соблазнить мужчину, но была еще совсем юной и не умела постоять за себя. Она лишь могла сравнивать себя со своей кузиной, которую не спасли ни ее красота, ни ее невинность. Король хотел избавиться от нее, чтобы жениться на Джейн Сеймур. Но от нее, Катарины, он ведь не хотел избавиться? Ее он любил и ласкал, как котенка. А она? Она доставляла ему только удовольствие. Я подумала: а неужто он сам не удивлялся, откуда это его королева-девочка – такая опытная любовница.

И вот теперь Катарина, обезумев от страха, ждала своей участи. Ей так хотелось жить! Она надеялась, что, если они с королем встретятся, ей удастся растопить его сердце. Но злодеи, заманившие ее в ловушку, делали все, чтобы этого не случилось. Они хорошо знали, что стоит ей сказать ему хоть слово, и он не устоит.

Рассказывают, что она, услышав, что король еще не вышел из церкви в Хэмптон Корте, кинулась туда. Она бежала по галерее дворца с криком: «Генрих, спаси меня!» Но ее схватили, затащили в комнату и поставили у дверей стражу, чтобы король ничего не слышал и не видел.

Все во дворце говорили только об одном – чем это кончится.

Стали известны подробности ее жизни у герцогини Норфолкской. Старуха содержала нечто вроде пансиона для молодых людей, которых отдавали под ее попечительство. Но о каком попечительстве могла идти речь?

Легко было представить себе девочку с бурным темпераментом в окружении жизнерадостных юнцов, которым была предоставлена полная свобода. Зная Катарину, можно было не сомневаться, что она отвечала взаимностью тем, кто предлагал ей свою любовь. И наверняка не один из ее друзей вкусил сладость утех, что так нравились королю.

Я вспомнила, как в отсутствие короля Катарина взяла к себе в секретари Фрэнсиса Дерехэма. Только такая глупышка могла не подумать о последствиях! Катарина имела сексуальный опыт, но не имела ни малейшего понятия о человеческой природе. Ей и в голову не пришло, что у кого-то она вызывает зависть. Нищая девчонка, у которой платья-то приличного сроду не было, теперь купается в шелках! А зависть, как известно, – самая разрушительная страсть.

Началась травля. Юной королеве припомнили все ее прошлые грехи – и флирт с музыкантом Мэноксом, и более чем дружеские отношения с Фрэнсисом Дерехэмом, при всех называвшим ее своей женой. И она – королева! – взяла в секретари своего бывшего возлюбленного!

Недруги Катарины потирали руки от удовольствия – никогда еще не было так легко состряпать обвинение!

В качестве самого компрометирующего факта привели то, что она благоволила к своему кузену Томасу Кулпеперу. Он находился в свите короля, и заинтересованные лица не преминули отметить, что они с королевой не раз обменивались нежными взглядами. Потом кто-то видел, что они оставались одни в ее комнате.

Припомнили и леди Рошфор, которая якобы устраивала их встречи и следила за тем, чтобы никто не нарушил их уединение.

Леди Рошфор была мне несимпатична. Вообще, надо сказать, я с большим предубеждением относилась ко всем, кто был связан родственными узами с семейством Болейн. Меня никогда не покидала мысль, что, даже если Анна и не отравила мою мать, все равно она виновна в ее смерти.

Леди Рошфор была замужем за Джорджем Болейном. Именно она-то и подтвердила слух о связи своего мужа с Катариной. Я в это никогда не верила, но чтобы жена давала показания против собственного мужа… Все это было так мерзко! Ее обвиняли в сводничестве королевы с Томасом Кулпепером. На мой взгляд, от такой женщины вполне можно было ожидать чего угодно.

Мне хотелось самой увидеться с отцом и поговорить на эту тему, но я не решилась.

Интересно, окажется ли его любовь к ней сильней всех сплетен и наговоров? Только что он благодарил Бога за такую прекрасную жену и вот теперь… Захочет ли он спасти ее? Я не сомневалась, что потерять ее он не захочет. Вряд ли он придаст такое уж значение ее любовным связям, имевшим место задолго до их женитьбы. Мне всегда были отвратительны мужчины, требовавшие от жен чистоты, в то время как сами они вели себя далеко не безгрешно.

Но как же он все-таки поступит? Я даже не обсуждала это с Сьюзан, поскольку все-таки дело касалось моего отца, короля как-никак, и я чувствовала, что неприлично обсуждать такие вопросы с кем бы то ни было.

Однажды Сьюзан сообщила, что арестовали Дерехэма.

Так, подумала я, началось. Он не собирается ее спасать. Уязвлена его гордость. А собственная гордость была ему дороже всего.

– В чем же его обвиняют?

– В пиратстве. Говорят, что он занимался пиратством у берегов Ирландии, когда уезжал, чтобы заработать деньги и жениться на Катарине.

Я покачала головой. Мне было уже ясно, как станут развиваться события. Его подвергнут допросу и добьются нужных показаний. Сможет ли он выдержать допрос? Он производил впечатление сильного и смелого мужчины, но как он поведет себя под пытками?

Позже нам рассказали: он признался, что действительно в доме герцогини они жили как муж и жена, что королева обещала выйти за него замуж, и они даже обменялись талисманами.

Его пытались заставить признать справедливым обвинение в том, что их интимные отношения продолжались и после того, как он был взят в свиту королевы. Но он наотрез отказался, заявив, что, после того как Катарина вышла замуж за короля, между ними абсолютно не могло быть ничего подобного.

Король, говорят, заперся в своих апартаментах и долго плакал, проклиная свою несчастную судьбу. Все только и обсуждали, простит ли он Катарине ее грехи, совершенные до замужества.

Даже я, знавшая, казалось, все его сильные и слабые стороны, не могла предположить, как он поступит. Если бы только я могла поговорить с ним! Он, конечно, мучился ужасно. С одной стороны, ему хотелось верить в ее невиновность, но с другой – узнать все, пусть даже самое страшное.

Зная его, я понимала, что он мог прийти к согласию с самим собой. Он всегда умел сделать так, чтобы необходимость соответствовала его желаниям. А сейчас он страстно желал Катарину и вернул бы ее, если бы не Кулпепер.

Людям, находящимся на самом верху, трудно оставаться незамеченными, как бы они ни хотели скрыться от чужих глаз. Катарина принимала в своей комнате Кулпепера, и леди Рошфор устраивала их встречи.

Это выплыло наружу. И такие личности, как Томас Райотесли, поспешили сделать все, чтобы утопить королеву, сделав невозможным ее примирение с королем.

Как же я ненавидела этого негодяя! Все это время он думал только о том, какую бы выгоду извлечь для себя! А уж какими средствами он добьется своей цели, ему было наплевать.

Все, кто был как-то связан с Катариной Хоуард во время ее пребывания в доме герцогини Норфолкской, сидели в Тауэре. Даже сама старуха-герцогиня – больная и полуживая от страха.

Отца, наверное, мучили сомнения. Как же так – его крошка-королева, его «роза без шипов», его ненаглядная куколка изменяла ему?! Нет, такое не прощают! Он обвинил Анну Болейн в прелюбодеянии, хотя сам никогда в это не верил. Королева, если она имеет любовника, может быть обвинена в измене родине, так как негодяй, посягнувший на ее честь, может нанести ущерб государству. Но его душечка, его отрада… При мысли, что она способна на такое… бежать к любовнику… еще, может, вместе они смеялись над королем, который не так молод и не так хорош в постели, как этот жеребец Кулпепер… Нет, это было уж слишком!

Он позвал Кранмера.

– Пойди к королеве и скажи ей, что если она признается в своем грехе, пусть даже это грозит ей судом… я все равно соблаговолю даровать ей свое милостивое прощение.

Как мне понятен был этот шаг короля – ему важно было знать всю правду, даже если правда и была для него невыносима.

Несчастная Катарина! Когда Кранмер сообщил ей, что сказал король, она снова впала в полубезумное состояние. Язык не слушался ее, она не могла произнести ни слова. Кранмер решил не задавать ей вопросов, а сказал, что придет позже, когда она возьмет себя в руки и хорошенько обдумает предложение короля.

Прошло много времени, прежде чем из нее удалось что-то вытянуть. Каждый раз, когда ей надо было ответить на вопрос, она впадала в полуобморочное состояние. Но в конце концов допрос все-таки состоялся.

Она призналась, что, живя у герцогини, обещала Фрэнсису Дерехэму выйти за него замуж и что они целовались много раз.

После этого ей стало плохо, и больше им ничего не удалось узнать. Они пытались, но бедняжка тут же впадала в истерику, и ее оставили в покое, боясь, что она наложит на себя руки.

Кулпепер был сыном ее дяди, и они дружили с детства.

Естественно, нашлись ревнители нравственности, готовые свидетельствовать против королевы.

Некая Катарина Тилни, одна из горничных, рассказала, что ее и ее подругу очень удивило, что это за записочки посылает королева леди Рошфор и почему иногда горничных отсылали перед тем, как королева ложилась спать. Еще она сообщила, что королева и леди Рошфор часто шептались и что королева иногда не ложилась спать до двух часов ночи. Видели, как Томас Кулпепер входил в ее комнату, а леди Рошфор стояла на страже.

Подобные показания можно было истолковать однозначно против королевы.

В Сионском замке тоже обсуждали случившееся. Елизавете было почти девять лет, и она близко к сердцу принимала все, что говорилось о Катарине. Может, вспоминала о матери? Тогда ей было три года, но как знать, может быть, она уже что-то понимала, ведь Елизавета была умна и сообразительна.

Эдуард тоже волновался. Ему всегда передавалось настроение сестры. Сейчас его личико выражало озабоченность.

Улучив момент, когда рядом никого не было, Елизавета спросила:

– Что с королевой?

– Она в Тауэре, – ответила я.

– Как ты думаешь, что с ней сделают?

– Не знаю.

– Они убьют ее, как…

Я посмотрела ей в глаза.

– Как мою мать? – выдохнула она.

Это был один из редких случаев, когда она упоминала о своей матери. Что она думала, что ей было известно, нам не дано было знать. Даже с Маргарет она никогда не заговаривала об Анне Болейн. Елизавета могла знать многое, она была дочерью своей матери и не раз ставила меня в тупик своим не по возрасту рациональным умом.

– Мне она нравится, – вздохнула Елизавета. – Она приходится мне вроде бы кузиной.

– Да, знаю.

– Она очень красивая.

Я кивнула.

– Мой отец ее очень любил, – она нахмурила брови. – Почему же он перестал ее любить?! И что с ней теперь будет?

Мне нечего было ответить, кроме обычных в таких случаях слов: «Поживем – увидим».

Подбежал Эдуард.

– О чем это вы говорите?

– О королеве.

– А почему мы теперь так редко ее видим? Она попала в немилость, что ли?

– Она в тюрьме, – объяснила Елизавета, – в Тауэре.

– В Тауэре?! Но туда сажают плохих людей!

– Король сажает туда своих жен, когда перестает их любить. – Елизавета резко повернулась и выбежала из комнаты. Я поняла: она не хотела, чтобы мы видели ее слезы.

Она помнит свою мать, подумала я, глядя вслед девочке. Должно быть, плачет сейчас о ней и о Катарине. Елизавета была сильной личностью и уже познала на себе всю непредсказуемость нашей жизни, всю ее зависимость от малейшей прихоти короля.

Катарину должны были привезти в Сионский замок. Нам же было приказано переехать в Хаверинг-атте-Бауэр. Мы с Елизаветой ужасно расстроились. Если бы королева была с нами, мы смогли бы ее немного утешить.

Но с ней поступали по всей строгости. Как же все это было гнусно! За что ее так преследовали? За то, что она вела себя слишком фривольно? Тех, кого обвиняли в интимной связи с королевой, подвергли жестоким пыткам. Но Дерехэм признался лишь в том, что когда-то, задолго до ее замужества, любил Катарину как свою жену и собирался на ней жениться. Ну и что в этом такого? Ведь тогда никто не предполагал, что она станет королевой. Надо отдать должное Дерехэму – он вел себя как настоящий мужчина. А его пытали нещадно, стремясь выбить показания о связи с Катариной уже после ее замужества. Ничего у них не вышло!

Что же касается Катарины, то она сначала отрицала, что между ними были интимные отношения, но потом не выдержала и призналась.

Я была уверена, что отец страдал, хоть и не было прямых доказательств прелюбодеяния Катарины с Кулпепером. Она лишь флиртовала с ним, как и с другими мужчинами, которые обращали на нее внимание. А кто не обращал?

Я не могла себе с уверенностью сказать, что любовь отца к Катарине пересилит его гордость. Если бы это случилось, то типы вроде сэра Томаса Райотесли и даже самого Крамера остались бы с носом – король бы их не пожалел!

Перед их глазами стоял пример Кромвеля – он поплатился не за свою неудачную политику в германском вопросе, которая была ему официально инкриминирована, а за то, что навязал королю не ту невесту.

Вот почему эти люди, обладавшие немалой властью, как огня боялись примирения короля с Катариной и делали все от них зависящее, чтобы семейный скандал стал предметом обсуждения не только в Англии, но и за ее пределами. Франсуа, король Франции, написал отцу письмо с выражением глубокого соболезнования «своему английскому брату». Расчет был точным: при всем желании король не мог простить и вернуть себе жену, выставившую его на посмешище перед всем миром!

Мне очень хотелось повидаться с Катариной. Елизавете – тоже. Девочка сильно переживала. Она успела полюбить Джейн Сеймур, потом нежно привязалась к Анне Клевской, и вот теперь Катарине Хоуард грозил смертный приговор.

Елизавета ходила задумчивая и ни с кем не разговаривала. Думаю, она размышляла о том, какой зыбкой была почва у нас под ногами.

Но как же мужественно и достойно вели себя Дерехэм и Кулпепер! Ни тот, ни другой не задели чести королевы. А что было раньше – того ей нельзя было поставить в вину. Норфолк же не остановился перед тем, чтобы не опорочить свою родственницу – точно так же, как он некогда поступил с Анной Болейн. Сперва он всячески содействовал восхождению этого семейства, извлекая максимум выгоды для себя, но стоило их положению покачнуться, как он тут же превращался в их лютого врага. Как же мне омерзительны люди, подобные Норфолку или тому же Томасу Болейну, после казни Анны поспешившему присутствовать при крещении Эдуарда! Эти ради своей выгоды пойдут на все! Когда я вижу им подобных, мне становится обидно за человечество.

В декабре Дерехэма и Кулпепера обвинили в измене и приговорили к смерти. Причем казнь для них назначили самую варварскую – такие слишком часто применялась в те ужасные годы.

Что они чувствовали перед смертью, эти безвинные страдальцы?! Что чувствовала королева, узнав о приговоре?! Бедная, бедная девочка! Очевидцы говорили, что она находилась в таком состоянии, когда вряд ли понимаешь, что происходит вокруг.

Кулпеперу, ввиду его благородного происхождения, заменили казнь через повешение эшафотом. Так что он без лишних мучений лишался головы только за то, что был вообще невиновен. Дерехэму же было отказано даже в такой привилегии, поскольку он был не голубых кровей. Ему предстояло пройти через адские мучения: до виселицы осужденного тащили через весь город, привязанного к телеге, потом вешали и четвертовали.

Он подал прошение о помиловании. Но король, взглянув на бумагу, отклонил прошение. Ему претила сама мысль о том, что кто-то до него мог наслаждаться прелестями Катарины. Но не мог же он в самом деле предполагать, что у столь опытной любовницы, какой была его жена, до него не было мужчин?! В таком случае ему следовало бы оставить при себе девственницу Анну Клевскую. Но король не был бы самим собой, если бы не любил все самое совершенное. Те же, кто не мог ему этого предложить, должны были расплачиваться жизнью за свое несовершенство.

Вскоре Дерехэм был казнен в Тиберне. Перед смертью он повторил, что не виновен. Так же, как и Кулпепер, которому в тот же день отрубили голову.

Обе головы положили на Лондонском мосту на всеобщее обозрение, как устрашающее напоминание тем, кто посмеет даже помыслить об оскорблении Его Величества. По-видимому, не одной мне при этом подумалось: как же теперь быть, ведь Дерехэм не знал, что его возлюбленная станет женой короля, – выходит, мужчине, прежде чем влюбиться и сделать предложение даме сердца, стоит крепко подумать: а вдруг король обратит на нее внимание…

В те страшные дни люди задавались и многими другими вопросами.

Наступило Рождество. Я была рада, что нас с Елизаветой не потребовали ко двору. Страшно было подумать о кощунственном праздновании Рождества во дворце короля. Катарина оставалась в Сионском замке. Я много о ней думала, будучи не в силах ничем помочь. Конечно, ей известно о казнях. Каково-то ей теперь, бедняжке?!

Потом пришел промозглый февраль с густыми туманами и сменившим их резким холодным ветром. Королеву отвезли из Сиона в Тауэр. Значит, казнь неминуема, подумала я.

Говорили, что она стала спокойней. Судя по всему, она уже свыклась с мыслью о смерти. Леди Рошфор тоже была там – ее обвинили в измене на основании того, что она способствовала свиданиям королевы с Кулпепером.

Я размышляла над превратностями судьбы Катарины, такой жизнелюбивой и такой еще молодой. Она успела хорошо узнать мужчин, знала их прихоти и желания, потом ублажала короля, уверенная, как она призналась кому-то, что он будет предан ей до конца жизни.

Мы с Сьюзан только о ней и говорили. Впрочем, о ее судьбе сейчас говорили по всей Англии, – будет ли это вторая жена Генриха VIII, сложившая голову на плахе?

Ее повели на эшафот 13 февраля. Юная, прекрасная, она должна была умереть только потому, что была легкомысленна до свадьбы.

Смерть она приняла со спокойным достоинством. Поняв, что надежды нет и что король, клявшийся ей в вечной любви, оставил ее в одиночестве, она покорилась судьбе.

Рассказывали, что в последний день она спрашивала, как вести себя на эшафоте, и попросила принести в камеру колоду точно такую, на какой ей будут отсекать голову. Ее желание было исполнено, и она попрактиковалась, чтобы во время казни не споткнуться и не суетиться. На следующий день она вела себя очень мужественно и перед смертью заявила, что лучше бы стала женой Томаса Кулпепера, чем королевой.

Леди Рошфор казнили в тот же день. Я никогда не испытывала сочувствия к этой женщине, настолько безнравственной, что она смогла обвинить Анну Болейн в сожительстве со своим братом.

Перед смертью она сказала, что невиновна в измене, но виновата в том, что оклеветала своего мужа и свояченицу.

Так исчезла с лица земли пятая жена короля Катарина Хоуард, сложив голову на том же месте, где и вторая его жена, Анна Болейн.