"Власть без славы" - читать интересную книгу автора (Холт Виктория)

ЭДУАРД

На рождественские праздники меня пригласили ко двору в Ричмонд. Письма к императору и Папе окончательно решили вопрос о возвращении мне благосклонности Его Величества и связанных с этим привилегий.

Королева Джейн предусмотрительно прислала мне денег на дорогу и одежду. В сопроводительном письме она называла это «маленьким подарком» и выражала надежду на нашу скорую встречу. Погода была на редкость холодная, и на эти деньги я купила пелерину на меху.

После стольких лет одиночества и лишений было странно вновь оказаться в пышной обстановке королевского замка, носившего печать неповторимой личности отца, видеть весь этот блеск, слышать радостный, беззаботный смех и веселые песни. Но я постоянно ловила себя на мысли: интересно, а что чувствуют все эти люди, кажущиеся столь беспечными; скольким из них приходится делать вид, будто им на самом деле легко и приятно проводить здесь время и скрывать мучительный страх за свою судьбу. Все чаще мысли мои обращались в прошлое. Я пыталась вообразить, как бы мой дед отнесся к подобным празднествам за счет государственной казны. Но сейчас наступила другая эпоха, моего отца, и его ближайшее окружение составляли люди, развращенные королевскими прихотями. Они любили его несравненно больше, чем моего строгого, прижимистого деда, причем, как ни странно, любили тем сильнее, чем сильнее были его причуды и страсти.

В первые дни после моего возвращения меня очень поддержала королева Джейн. Это была удивительно кроткая женщина, и я спрашивала себя, неужели она не сознает, какими опасностями чревато ее положение. Неужели она никогда не задумывается над судьбой Анны Болейн, столь страстно любимой королем и отправленной им на эшафот незадолго до новой женитьбы? Но Джейн, казалось, была далека от подобных мыслей. Ей доставляло удовольствие заботиться об окружающих. Ее нельзя было назвать умной женщиной, скорее – простодушной, даже простушкой, но при всем этом она отлично понимала мое положение и старалась, чтобы я чувствовала себя легко и свободно.

Поскольку отныне я жила двойной жизнью, тщательно скрывая свои истинные намерения, мне было немного не по себе в обществе Джейн, столь открытой и бесхитростной, – я ощущала себя бессовестной лгуньей. Но, думала я, а что, если и она играет свою, никому не ведомую роль? Ведь ей не так просто было быть третьей женой человека, погубившего двух ее предшественниц. Может, это она надела на себя маску нежной, покорной и любящей супруги? Зачем ей было выходить замуж за столь жестокого человека? Вопрос этот напрашивался сам собой. Но, похоже, у бедняжки не было другого выбора перед лицом влюбленного монарха и двух тщеславных братьев. С ее характером ей оставалось лишь покориться судьбе.

Впрочем, можно было что угодно думать о новой королеве, но именно она помогла мне пережить первые, самые трудные дни при дворе.

Отец был с ней чрезвычайно ласков. Он наслаждался ее безропотной покорностью, столь разительно непохожей на неукротимый нрав Анны Болейн. Но порой мне казалось, что по его лицу пробегает легкая тень, и тогда я невольно думала, скоро ли Джейн ему наскучит.

Особенно мне запомнился один случай. Джейн изо всех сил старалась, чтобы у нас с отцом установились теплые отношения. И вот как-то раз она простодушно заметила, что отцу, должно быть, очень радостно видеть снова рядом с собой свою дочь, столь любимую народом.

Он посмотрел на нее с нескрываемым презрением и резко ответил:

– Джейн, ты полная дура. Тебе следует думать о собственных сыновьях, а… не заботиться о возвышении других.

Затем он положил руку на ее живот и тем же резким тоном добавил:

– Вот где должны находиться все твои надежды.

Бедняжка готова была провалиться сквозь землю. А я подумала, неужели и над ней уже нависла угроза? Прошло почти шесть месяцев, как они поженились, а пока нет никаких признаков беременности.

Надо признаться, что временами я с удовольствием окуналась в придворную жизнь. Джейн следила за тем, чтобы у меня были новые платья. Я выбирала яркие ткани – мне хотелось выглядеть привлекательной. Я не была дурнушкой, но и красавицей меня назвать было нельзя. За годы лишений исчез мой хороший цвет лица, сменившись нездоровой бледностью. Не будь я дочерью короля, на которую сейчас все стали обращать внимание, я выглядела бы вполне обычной и даже неприметной молодой женщиной.

Я видела, что многие стараются мне польстить, но порой чувствовала искреннее восхищение тем, сколько мне пришлось пережить, чтобы вновь оказаться в центре внимания.

А между тем я была совсем молода – двадцать один год – и можно ли было осуждать меня за некоторое легкомыслие? Я с удовольствием танцевала – танцы всегда были моей страстью, участвовала во всех празднествах, как будто хотела наверстать упущенное. В общем, наслаждалась жизнью при дворе.

Джейн радовалась вместе со мной.

– Нужно, чтобы все было, как прежде, – говорила она. – Ведь вы были любимицей двора, не так ли?

– Тогда я была ребенком и… между родителями все было хорошо.

Джейн запнулась и быстро перевела разговор на другую тему. Она вообще старалась обходить острые углы. Нет, похоже, она была далеко не такой простушкой, какой казалась.

Ободренная ее дружеским участием, я стала более разговорчивой.

Я рассказала ей о леди Солсбери, о том, как жажду ее видеть после стольких лет вынужденной разлуки.

Джейн с сочувствием отнеслась к моим словам.

– Думаю, у нее все хорошо, – заметила она, – но при дворе она не появляется.

– Видимо, потому, что все знают, как мы с ней были близки, – сказала я.

– Король весьма недоволен ее сыном – Реджинальдом Поулом, – сказала Джейн.

– Да, я знаю. Но теперь, когда у нас с отцом наладились отношения, может быть, он разрешит мне увидеться с графиней, как вы думаете?

Она ответила, что попытается помочь.

Несчастная Джейн и не предполагала, чем обернутся ее благие намерения – король буквально обрушил на ее бедную голову гром и молнии.

Она пришла ко мне ужасно расстроенная.

– В таком гневе я его еще не видела, – чуть не плача рассказывала Джейн, – он кричал, чтобы я не вмешивалась не в свои дела, как мне было сказано раз и навсегда. Потом решительно отверг всякую возможность появления леди Солсбери при дворе, заявив, что ее сын – предатель. «Если бы он не болтался за границей, распространяя повсюду злые вымыслы обо мне, я бы не пощадил его головы, – сказал он. – Что же касается упомянутой леди, то и ей лучше поостеречься». Он был просто вне себя.

Я старалась утешить ее и умоляла простить меня за то, что ей пришлось испытать.

– Я знаю, – кротко ответила она, – как дороги бывают для нас спутники нашей юности. Но время летит, и вдруг ты обнаруживаешь, что молодость прошла…

Мне было жаль ее. Джейн так старалась быть покорной женой, помня о трагической участи, постигшей Анну Болейн, и, возможно, размышляя иногда о злосчастной судьбе моей матери. Сама же она была столь же беззащитна, как и любой подданный короля. Ей не хватало твердости и стойкости моей матери и уж подавно – страстного темперамента и хитрости Анны Болейн – тех качеств, которые могли бы пригодиться, если наступят черные дни.

Джейн уже начинала понимать, что все в ее жизни будет зависеть от того, сможет ли она родить сына.

Хоть я и сожалела о своем невольном участии в ее тяжелом разговоре с королем, но все-таки решилась попробовать заступиться и за Елизавету, помня о просьбе Маргарет Брайан.

– Она такая прелестная, умненькая, способная девочка, – говорила я.

Джейн сочувственно меня слушала. Ей хотелось, чтобы Елизавета, так же, как и я, жила при дворе, чтобы во дворце ощущалась теплая семейная атмосфера. Ведь малышка ни в чем не виновата. В глазах Джейн появились слезы, когда я рассказала ей о том, что бедный ребенок лишен самого необходимого, что леди Брайан штопает ее платьице, с ужасом думая о том, что настанет день, когда девочке вообще нечего будет надеть.

– На еду выделяется мизерное пособие, – говорила я, – просто больно смотреть, а ведь она как-никак дочь короля.

Джейн приняла мои слова близко к сердцу.

– Ей надо быть здесь, – сказала она, – и я сделаю это, но чуть позже, потому что пока при короле нельзя даже произнести имя ее матери.

Мне было понятно, в сколь трудном положении находилась Джейн, только что испытавшая на себе всю силу королевского гнева. Можно было представить себе, что произошло бы, если бы речь зашла еще и о Елизавете…

– Конечно, пройдет время, и все изменится, – тихо сказала она, – но сейчас я не решусь заговорить об этом.

С каждым днем она нравилась мне все больше и больше.

Джейн уверяла, что мне необходимо оставаться при дворе. Тем более, что мы подружились, и ей было бы больно расстаться со мной.

Я рада была это слышать. При всей своей кротости Джейн все-таки была королевой и имела какое-то влияние на моего отца. Как же сильно я изменилась, думала я, если даже из дружбы готова извлечь выгоду. Но безотносительно ко всему, она мне просто очень нравилась. Ее нельзя было не любить. Она казалась овечкой, попавшей в стаю волков, которые пока не трогали ее. До поры до времени. И мне хотелось ее защитить.

Я дорожила нашей дружбой и не только из своих корыстных побуждений. Я боялась, что, не дай Бог, наступит такой день, когда и она будет нуждаться в помощи, и тогда я сделаю для нее все, что в моих силах.

А тем временем жизнь при дворе шла своим чередом, Джейн была скромна и приветлива. Мы много времени проводили вместе.

Король одобрительно относился к нашей дружбе, но иногда я цепенела от ужаса – в его взгляде, устремленном на меня, мерцал огонек недоверия.

Джейн не забыла о Елизавете, но считала, что надо еще подождать, пока король «забудет свою жену и тогда иначе будет относиться к дочери».

Я была согласна – Елизавете придется еще подождать. Мне же стоило воспользоваться всем тем, что давала мне вновь обретенная благосклонность короля.

Как-то в конце января Джейн шепнула мне, что, кажется, беременна, но еще не совсем уверена. А в начале марта она уже в этом не сомневалась.

Король был счастлив. Наконец-то у него родится сын, и тогда он сможет сказать себе: Всевышнему было угодно все, что я сделал ради этого.

Он без конца говорил о сыне и приговаривал, хлопая Джейн по животу:

– Молодчина, Джейн! Этот будет первенцем, а там, глядишь, и еще нескольких мне родишь.

Джейн чувствовала себя счастливой, и в то же время ей было страшно. Родит ли она желанного наследника? А если нет? Что тогда?

Вскоре после Рождества в Лондон для встречи с королем приехал Роберт Аске – лидер бунтарского движения «Паломничество во славу Господа». Король внимательно выслушал его и сказал, что надеется на понимание со стороны тех, кто был недоволен его действиями. Он сообщил, что скоро посетит Йоркшир и, возможно, в Йорке состоится коронация королевы.

Роберт Аске вернулся в свой родной Йоркшир вполне уверенным, что поездка в Лондон принесет свои плоды. Король же вовсе не собирался идти на попятную и возвращать Папе власть над англиканской церковью. Не могло быть речи и о том, чтобы подчиниться вердикту Папы, признававшего законность его брака с моей матерью. Мне кажется, что через Роберта Аске он хотел убедить народ в том, что остался по-прежнему добросердечным, великодушным монархом, надеясь таким путем погасить искры мятежа.

Однако жители Севера были настроены решительно. Не успел Аске вернуться в Йорк, как вспыхнуло новое восстание, которое возглавил сэр Фрэнсис Бигод. Король во главе своей армии двинулся на Север, и на этот раз у мятежников не было шансов на спасение – королевские войска легко подавили сопротивление восставших, зачинщики были схвачены и повешены на улицах мятежных городов, Роберта Аске отправили в Лондон, но не к королю, а в Тауэр.

С мирными переговорами было покончено – отец собирался показать этим строптивым северянам, кто их настоящий хозяин.

Роберта Аске из Тауэра переправили обратно в Йорк и повесили на главной площади. Тело его, закованное в цепи, долго еще висело на столбе, отданное на растерзание воронью, как устрашающий пример тем, кто дерзнет противиться воле короля.

«Паломничество» прекратило свое существование, а народ, по мнению короля, получил хороший урок на будущее.

Для меня наступили тревожные дни: любой взрыв недовольства в стране мог угрожать и моей жизни, так как по-прежнему в воздухе витала идея о низложении короля и возведении меня на престол.

Я стремилась к тому же, но не собиралась приходить к власти с помощью насилия. Все должно было произойти естественным путем. Мне исполнился только двадцать один год – время работало на меня. В глубине души я не сомневалась, что стану королевой Англии, и первое, что сделаю, – это восстановлю отношения с Римом.

Но пока еще я не была к этому готова. Я была слишком неопытна, слишком долго жила изолированно – вдали от королевского двора. Предстояло еще многому научиться, укрепиться в вере, стать такой же твердой, какой была моя мать. И когда религия займет главное место в моей жизни, тогда с чистой совестью я смогу выполнить свое высокое предназначение – вернуть Англию в лоно истинной, римско-католической церкви.

Наблюдая за тем, как ухудшается здоровье отца, я испытывала сложные чувства. Невероятно, но после всего, что он сделал, я продолжала любить его. Ненавидеть его было невозможно, хотя его поступки, безусловно, вызывали ненависть. Но в нем была какая-то харизматическая сила, заставлявшая даже тех, кому он причинил много зла, оставаться ему верными по гроб жизни.

Разгромив «Паломников», король пребывал в блаженном ожидании наследника.

Меня же раздирали противоречия. Я очень привязалась к Джейн. Однажды она поделилась со мной своими опасениями – что с ней будет, если родится девочка. Мне страшно было подумать, что Джейн, кроткую, беззащитную Джейн, может постичь участь ее предшественниц. Но если родится мальчик… Вот тогда Джейн станет полноправной, любимой королевой.

А в каком положении окажусь я? Я действительно всей душой желала ей счастья, но что будет с моими планами, если родится мальчик?!

Корона нужна была мне постольку, поскольку дала бы возможность вернуть страну в лоно истинной церкви, исполнить волю Божию.

Сейчас, спустя много лет, я понимаю, почему впоследствии поступала так, а не иначе. Слишком долго я жила сознанием, что катастрофа может наступить в любой момент, – сегодня я есть, а завтра меня может не быть. Жизнь сама по себе ничего не стоила – важна была цель, к которой я стремилась. Или это я ищу себе оправдание? Возможно. Но разве условия, в которых с детства складывается характер человека, не служат объяснением, если не оправданием, его будущих поступков?

В те дни я наслаждалась придворными забавами, дружила с королевой и пользовалась благосклонностью короля. Но в мгновение ока все могло измениться. Об этом грозно напомнил разгром «Паломников». Тела непокорных гнили в земле, а живым надлежало помнить, что они – верные подданные Его Величества, а бунтовать опасно для жизни. И я была такой же подданной. И не чувствовала себя в безопасности. Стоило где-нибудь вспыхнуть мятежу, как на устах восставших звучало мое имя. Мою мать уважали за то, что она осталась непоколебима в своих убеждениях, того же ждали от ее дочери. Меня могли заподозрить в связях с мятежниками, и тогда ничто не спасло бы меня от королевского гнева.

Я шла по дороге, где на каждом шагу могла оступиться и упасть в пропасть. Только сейчас я понимаю, какая опасность мне угрожала. Но тогда я в полной мере этого не осознавала, хотя опустошенные монастыри и повешенные «Паломники» заставляли меня помнить о бренности собственной жизни.

В составе королевской свиты я ездила в Гринвич и во многие другие места, где проводили время король с королевой. Наша дружба с Джейн крепла. Я больше не упоминала имени леди Солсбери, но время от времени заводила разговор о Елизавете. Но Джейн пока не решалась заговорить с королем о дочке, справедливо полагая, что после мятежа напоминать ему о Елизавете – все равно, что подлить масла в огонь.

Прошло несколько месяцев, и беременность королевы стала заметной. Король был нежен со своей женой – он почему-то был убежден, что она несет в своем чреве сына. Так, по крайней мере, утверждали предсказатели, приглашенные во дворец. Сбудутся ли их предсказания? Ждать оставалось недолго. Если нет – тем хуже для них.

Я по-прежнему разрывалась между любовью к Джейн и собственными интересами: ее счастье, которого я искренне желала, и моя цель были несовместимы. Если на то будет воля Божия, говорила я себе, и Джейн родит сына, я смирюсь и не буду отчаиваться.

Приняв такое решение, я спокойно смотрела в будущее, положившись на Божий промысел.

Джейн очень хотелось, чтобы Елизавета жила при дворе, и однажды, набравшись наконец смелости, она сказала об этом королю. Видимо, не желая ее огорчать и боясь, что отказ может отразиться на здоровье будущего ребенка, король согласился, однако поставил условие, чтобы девочка не попадалась ему на глаза.

Предвкушая радость леди Брайан, когда она узнает, что ее сокровище наконец-то обретет признание, я захотела сама сообщить ей эту новость, а заодно подготовить девочку к переезду. И вот в конце лета я покинула королевский дворец и направилась в Хансдон.

Маргарет, увидев меня и узнав, зачем я приехала, чуть не разрыдалась от счастья, а крошка Елизавета только и говорила о том, как она увидит королеву Джейн.

Ее личико, обрамленное золотыми кудряшками, пылало, и она резвилась, как котенок. Ей исполнилось четыре года, но она была не по годам умна и сообразительна. Маргарет восхищенно говорила, что в жизни своей не видела, чтобы ребенок так любил резвиться и одновременно столь же увлеченно впитывал новые знания. Глядя на Елизавету, я подумала: эта девочка, плод любви короля и Анны Болейн, и вправду необычная. Прошел уже год, как Елизавета потеряла мать. Помнит ли она ее?

Маргарет ужасно волновалась по поводу одежды девочки – не может же она появиться при дворе в залатанном платье. Но я к тому времени была уже далеко не бедной – меня засыпали подарками, и кроме того, и король и королева, каждый по отдельности, назначили мне денежное содержание. Так что мы успешно справились с проблемой экипировки юной леди.

Радуясь не меньше Маргарет тому, что мы везем Елизавету во дворец, я даже на минуту не задумалась: а как это скажется на моем положении?

Наступил сентябрь. Роды ожидались в октябре. Королева Джейн перестала появляться в обществе. Она проводила последний месяц беременности в тиши дворца Хэмптон, где некогда жил кардинал Уолси. Я всегда считала этот дворец с его красивыми башнями и уютными внутренними двориками одним из лучших архитектурных творений Англии. Но, бывая там, я всегда думала о судьбе Уолси, поднявшегося так высоко и так стремительно упавшего, разбившись насмерть. Мой отец как-то спросил его, подобает ли подданному жить в роскоши, какая не снилась даже королю. На что Уолси, отличавшийся острым умом, отчего и стал вторым лицом в государстве, ответил, что подданный должен обладать тем, что не стыдно было бы подарить своему господину. Такой ответ мог на какое-то время обеспечить ему благосклонность короля, однако сохранить в его владении навечно дворец не мог.

И вот теперь здесь жила Джейн в ожидании ребенка, а я развлекала ее своими разговорами.

Как я и ожидала, Джейн была очарована Елизаветой, ее прелестным личиком с выразительными глазами и рыжими кудрями, ее веселым нравом и тем природным очарованием, которого я не видела ни в ком, кроме своего отца в годы его молодости. Видимо, это качество она унаследовала от него. И как только хватило наглости у врагов ее матери свидетельствовать, будто эта девочка – вовсе и не дочь короля? В каждом ее движении, в буйном темпераменте – буквально во всем проглядывал он. Мне казалось, что отец обкрадывает себя, не желая ее видеть.

Но он оставался непреклонным. Однажды он позвал меня к себе. Ссылаясь на доктора Баттса, отец посоветовал мне вести более спокойный образ жизни, чтобы избавиться от частых мигреней.

– Тебе не следует перевозбуждаться, – сказал он, глядя на меня тем подозрительным взглядом, которого я так боялась. В этом взгляде можно было прочесть: «Чем это ты озабочена? Не забывай, что ты всего лишь незаконнорожденная».

Я часто думаю, было ли у Джейн дурное предчувствие в последние недели перед родами. Несомненно, ее мучил страх при мысли, что родится девочка. Перед ее глазами постоянно возникали мрачные символы прошлого, напоминавшие о трагической судьбе двух других жен короля.

Как сейчас вижу ее стоящей посреди огромного банкетного зала, который только что отделали заново. Каменные стены украшены барельефами с инициалами «ДГ» – Джейн и Генрих. Король имел привычку запечатлевать в камне свои союзы с любимыми женщинами. Рядом с «ДГ» были и другие вензеля, навечно запечатлевшие былые увлечения владельца замка.

Джейн выглядела неважно. Ей не помешали бы прогулки на свежем воздухе – об этом говорила бледность ее лица. За окнами бушевала золотая осень, и совсем не плохо было бы посидеть в саду, вдохнуть аромат осенней листвы и ощутить тепло сентябрьского солнца. Но это было категорически запрещено. Король боялся, что она может оступиться или упасть, что вызовет преждевременные роды. Бедная женщина каждую минуту помнила, что носит в своем чреве надежду – короля и всей страны.

Елизавета была с нами. Джейн доставляло удовольствие ее общество. Елизавета была так увлечена своими забавами, что нисколько не интересовалась отцом. Я же все время думала о том, что стоит ему хоть раз увидеть свою дочь, как он будет сражен наповал ее неотразимым очарованием. Мне было непонятно одно – почему эта девочка, которой все надо было знать, которая задавала миллион вопросов и требовала миллион ответов, ни разу не спросила о своей матери. Значит, ей было известно, что произошло? Но откуда? Маргарет не могла этого сделать. Тогда кто же? Я чувствовала, что она знает – эти умненькие глазки и смышленая головка не оставляли сомнения в том, что тайное для нее уже стало явным. Что же должна была думать четырехлетняя девочка о своем отце, убившем ее мать? А что я о нем думала, спрашивала я себя. В том-то и заключалась загадка его личности, что его невозможно было ненавидеть. Что бы он ни совершал – даже чудовищные зверства, – все это прощалось ему, и люди снова искали его благосклонности, словно его окружала некая аура, привлекающая к себе.

Наконец тот день наступил. У королевы начались схватки. Во дворце все замерло в ожидании. Никто не отваживался подойти к королю. Предстоящие часы должны были решить судьбу его подданных – будут ли они иметь доброго, счастливого монарха или злобного, безжалостного тирана.

– Господи, пошли мне сына! – молился король, и все мы молились о том же. Но я в те часы не могла побороть в себе двойственного чувства. Рождение мальчика означало бы конец всех моих надежд. Но, с другой стороны, это облегчило бы всем жизнь, в том числе и мне. Мальчик будет наследником престола, на который мы с Елизаветой уже теряли права.

Мне бы, конечно, стоило молиться о рождении девочки или… мертвого ребенка. Но как я могла? Я даже мысли не могла допустить, что на Джейн свалятся все те несчастья, какие пришлось пережить моей матери.

Я говорила себе: «Пути Господни неисповедимы. Только в Его власти вернуть Англию в лоно истинной веры, а мне остается лишь предаться Его воле».

Ожидание казалось бесконечным. Я сидела вместе с самыми высокопоставленными придворными дамами, обязанными присутствовать при родах, в комнате по соседству со спальней королевы. Время шло, напряжение нарастало, но ребенок на свет не появлялся. Все молчали – неужели что-то опять не так, значит ли это, что король не способен иметь полноценное потомство?

Наконец вышли врачи – им срочно нужно было переговорить с королем. Сомнений не было – роды проходили с осложнениями.

Врачи сообщили, что, возможно, придется выбирать – спасать жизнь ребенка или матери. Решать должен был король.

Я подумала: какое счастье, что Джейн не могла слышать ответ короля, показавший, сколь безразличен он был к ней.

Король ответил своим обычным тоном, грубо и откровенно:

– Спасайте сына, а жену найти ничего не стоит.

Бедная, несчастная Джейн! У меня сердце разрывалось от жалости.

Так, 12 октября 1537 года, в пятницу, родился долгожданный мальчик.

Счастью короля не было границ. Наконец-то Бог услышал его молитвы.

Все, казалось, позабыли о Джейн, радуясь рождению сына. А между тем Джейн не умерла, хотя и была в очень плохом состоянии.

Мы еле слышно разговаривали с Маргарет.

– Бедняжка, – сокрушалась леди Брайан, – она всегда была слабенькой. Сколько же ей пришлось вынести! Да еще ее держали взаперти без свежего воздуха. Я с самого начала говорила, что ей нужно побольше бывать на воздухе.

– Но именно она сделала то, чего не смогли ни моя мать, ни Анна Болейн, которые пошли бы на любые жертвы ради сына.

Маргарет была со мной согласна.

– Сейчас ей больше всего необходим отдых, – сказала она, грустно покачав головой, – а не весь этот ажиотаж.

– Она счастлива, Маргарет, – ответила я, – все ее тревоги позади.

– Могу себе представить! – вздохнула Маргарет. – Но главное для нее – это как следует отдохнуть и подольше не иметь детей.

– Король на этом не успокоится. Он захочет иметь много сыновей, – возразила я.

– Ничего, потерпит. Теперь у него уже есть один.

Король находился в состоянии лихорадочного возбуждения. Мальчика надо крестить, не откладывая. Его будут звать Эдуардом. Отец не выпускал ребенка из рук, и, к счастью, его вовремя остановили, когда он от избытка чувств чуть не подбросил новорожденного вверх.

Ребенок родился в пятницу, а крестить его было решено в понедельник вечером.

– Слишком рано, – заметила Маргарет, – королева еще очень слаба.

– Но она останется в постели.

– Все равно, слишком много суеты вокруг нее.

– Но мне кажется, ей это будет приятно.

Крещение должно было состояться во дворцовой часовне, и мне была отведена важная роль в этой церемонии. Отец, перестав видеть во мне причину всех своих волнений, так как теперь имелся законный наследник престола, решил, что пришла пора слегка выдвинуть вперед свою старшую дочь – мне было поручено держать младенца над купелью.

Церемония крестин начиналась в комнате Джейн. Она была так слаба, что не могла подняться с постели. Именно это больше всего бесило Маргарет – человеку плохо, неужели нельзя изменить идиотские правила? Эти мужчины понятия не имеют, что такое родить ребенка, ворчала она, жаль, что ни одному из них не пришлось этого испытать, не то бы они по-другому относились к женщинам. Джейн следовало оберегать от лишних нагрузок.

Но Джейн перенесли с кровати и положили в сооружение типа кареты, украшенное гербами, под балдахином из пурпурного бархата, обшитого мехом горностая. Ей было так плохо, что она ни на что не обращала внимания.

Король великодушно позволил Елизавете участвовать в церемонии. Девочку, которая уже легла спать, вытащили из кровати и быстро одели в праздничное платье. Ей предстояло нести чашу с елеем, но поскольку для четырехлетнего ребенка это была непосильная ноша, саму Елизавету нес на руках Эдуард Сеймур, брат королевы.

Она была в полном восторге от происходящего! Время приближалось к полуночи, но Елизавета и не думала спать – она смотрела во все глаза, радуясь, что была участницей такого замечательного праздника.

В часовне я увидела ее деда – Томаса Болейна, графа Уилтширского, со свечой в руке и полотенцем на шее. Я не могла смотреть на него без отвращения – как он мог участвовать в церемонии, которая стала возможной в результате убийства его родной дочери?! Значит, для него собственная голова была дороже всего?!

Томас Болейн воскресил в моей душе тревожные мысли о жестокости времени, в котором нам суждено было жить. Мне, благодаря моей близости к трону, угрожала, быть может, еще большая опасность, чем остальным.

Ребенка несла на руках маркиза Эксетерская, и четыре самых знатных вельможи держали над ними балдахин. Они прошли в дальний угол часовни, где состоялся обряд крещения.

Послышались слова: «Всемогущий и всеблагой Боже, даруй добрую и долгую жизнь принцу Эдуарду, герцогу Корнуэльскому и графу Честерскому, горячо любимому сыну нашего грозного и милостивого господина, короля Генриха VIII».

Затрубили трубы. Елизавета сжала мою руку, и мы медленно вместе со всей процессией направились обратно в спальню нашей мачехи.

Церемония продолжалась три часа. Было уже за полночь.

Король всем улыбался, не помня себя от счастья. Теперь он был окончательно уверен, что Богу угодно было, чтобы он женился на Джейн. Я поймала себя на мысли об Анне Болейн – мучают ли его угрызения совести. Скорей всего, нет. Он убедил себя, что стал жертвой ее колдовских чар. А теперь вот Бог послал ему сына – значит, он ни в чем не виновен.

На следующий день Джейн стало совсем плохо – во время крестин она сильно простудилась, и врачей у ее постели заменили святые отцы.

Король собрался ехать в Эшер. Он всегда избегал больных и умирающих. После того злосчастного падения с лошади он очень изменился. Незаживающая язва на ноге приносила невероятные мучения, но при упоминании о ней врачи опускали головы, как будто это был симптом какой-то другой, неизлечимой, болезни.

Джейн вызывала у короля только раздражение: какой абсурд – подарить ему и стране поистине бесценный дар и лежать в постели, в то время как он приготовил такие грандиозные празднества! Он велел ей взять себя в руки.

Но бедняжке было не до того. Она таяла на глазах. И король решил повременить с отъездом.

24 октября, через двенадцать дней после рождения Эдуарда, в полночь, Джейн скончалась.

Радость по поводу рождения сына сменилась трауром по королеве.

На следующий день тело Джейн бальзамировали. Ежедневно в ее комнате служили мессу. Горели свечи. Придворные дамы поочередно дежурили у гроба. Я неотступно находилась в комнате покойной, предаваясь грустным мыслям о том, что юная, беззащитная Джейн была слепым орудием энергичных мужчин, рвавшихся к власти. Отец мог бы и не заметить Джейн, если бы не ее настырные братцы, – это они постарались воспользоваться ситуацией, когда король захотел избавиться от Анны, и стали выставлять напоказ свою сестру. Я ненавидела мужчин, способных на любую подлость по отношению к женщине. Снова и снова я думала о судьбе матери и об Анне Болейн…

В подобных размышлениях я провела не одну ночь, и постепенно во мне росло убеждение, что, несмотря на рождение наследника, я все равно обязана исполнить свой священный долг перед страной и церковью.

12 ноября из Хэмптона в Виндзор направилась траурная процессия. Гроб везли на катафалке, а над гробом была воздвигнута восковая статуя Джейн, увенчанная короной, с волосами, падающими на плечи, – она была совсем как живая.

Джейн похоронили в часовне cвятого Георгия.

В ту зиму я заболела. Сильные мигрени и головокружение свалили меня в постель. Мои придворные дамы исправно ухаживали за мной, и к Рождеству доктор Баттс сумел поставить меня на ноги. На этот раз Рождество во дворце было грустным. Отец впервые носил траур, чего не делал после смерти двух предыдущих жен. Он стал мрачным, и я было подумала, что он тоскует по Джейн. Но вскоре оказалось, что у него уже есть кое-кто на примете.

На сына он не мог нарадоваться – постоянно требовал, чтобы ему приносили ребенка, носил его на руках и, вглядываясь в маленькое личико, нежно говорил:

– Расти большой и сильный, сын мой, ты будешь правителем великой державы. Придет время, и в твоих руках окажется судьба страны.

И с торжествующим видом добавлял:

– Видите, он все понимает! Как он на меня смотрит! Это же чудо, а не мальчик! Вот о таком сыне я всегда и мечтал!

Казалось, он хотел сказать:

«Вот смотрите… Я убил своих жен… Я не пощадил монахов… Я послал на плаху двух своих преданнейших слуг – Уолси и сэра Томаса Мора… Нет, не двух… Еще Фишера… Но я же, в сущности, мальчишка с добрым сердцем. А казни… так этого требовали интересы страны…»

Он, как никто, умел заставить себя и других поверить в то, чего на самом деле не было, но чего ему страстно хотелось. В этом – так и не разгаданная мной загадка его характера.

Изображая горе по поводу кончины Джейн, он уже мысленно прикидывал, кто же займет ее место.

Трудно было понять, что у него на уме, когда он смотрел на меня, свою двадцатидвухлетнюю дочь, которая так и не стала принцессой…

Жилось мне неплохо. У меня был свой двор и все необходимое, но я мечтала иметь ребенка. Елизавета жила с нами. Ах, если бы у меня была такая дочь, думала я. А Эдуард! Я бы отдала все, чтобы иметь такого сына…

Но я была всего лишь старой девой с несбывшимися надеждами и нереализованными планами, сохнущая смоковница, отмеченная к тому же позорным клеймом, – незаконнорожденная…

Правда, сейчас мне грех было жаловаться на жизнь. Меня окружали друзья, преданные слуги, по-прежнему считавшие, что я – законная принцесса. Я никогда не отличалась легкомыслием. Мое окружение знало, что, подобно своей матери, я была глубоко религиозна. Мои двери всегда были открыты для нуждающихся. Большая часть денег, назначенных королем на мое содержание, уходила на благотворительность. Каждый день я проходила по три мили пешком, и всегда у меня в кошельке были деньги, которые я раздавала по пути бедным.

Где бы я ни появлялась, простые люди узнавали меня и старались проявить свое уважение.

У меня были любимые книги, любимая музыка, красивая одежда. Я получила прекрасное образование и могла легко беседовать с дипломатами, посещавшими королевский дворец.

Мой малый двор жил по тем же законам, что и двор короля. Отец даже прислал мне своего любимого шута. Это была женщина по имени Джейн. Женщина-шут? Но Джейн была бесподобна. Стоило ей войти в комнату, как начинался хохот. В роскошном платье, как у первой придворной дамы, она выглядела умопомрачительно… с чисто выбритой головой. Джейн прекрасно пела, и репертуар ее шуточных песенок был неисчерпаем. А уж о всевозможных трюках, которыми она нас смешила, и говорить не приходится.

И в самом деле, на что мне было жаловаться?

Но мне не хватало того, о чем мечтает всякая женщина, – ребенка.

Раз или два мне делали предложения. Но до рождения Эдуарда отец и слышать не хотел о моем замужестве. Он не собирался отпускать меня за пределы страны, а мысль, что какой-нибудь негодяй женится на его дочери да еще станет претендовать на английский трон, приводила его в бешенство. Но теперь, когда родился Эдуард, может быть, все изменится?

Появилось два возможных претендента на мою руку – Шарль Орлеанский, сын Франциска I, короля Франции, и Дон Луис, инфант Португалии, которого хотел видеть моим мужем император Карл.

Несколько недель, пока велись переговоры, я рисовала в своем воображении приятные перспективы, не зная, кому отдать предпочтение – оба принца были хороши собой и могли составить достойную партию.

Но тут возникла неожиданная преграда. И я надеялась, что отец, в то время хорошо ко мне относившийся, преодолеет ее.

Король Франции намекнул, что, если устранить щекотливый момент – незаконнорожденность, – то он всей душой за брак своего сына с дочерью английского короля.

То же самое сказали и португальцы.

Отец был взбешен. Он вовсе не намерен был восстанавливать меня в правах и тем самым признать власть той церкви, что попортила ему столько крови!

Потом о женихах забыли.

Поползли слухи, доставившие мне удовольствие. Я вспомнила, как моя мать сказала, что хотела бы видеть моим мужем Реджинальда Поула.

В тиши моей спальни мы болтали со Сьюзан, которой я доверяла все свои мысли.

– Вы полюбили малышку Елизавету, – заметила Сьюзан, видевшая, как мне хочется выйти замуж, – а ведь раньше старались не поддаваться своим чувствам.

– Я ненавидела Анну, погубившую мою мать. Боюсь, я перенесла эту ненависть на ребенка, чего не могу себе простить. Дети невинны и не отвечают за грехи своих родителей. Я поступила низко, жестоко.

– Елизавета – такое прелестное создание.

– Я часто думаю, какой она станет, когда вырастет. Меня беспокоит ее характер – она способна добиться всего, что ей хочется, а в случае неудачи может пойти на любую крайность.

– У меня предчувствие, что с ней ничего не случится.

– Ее положение еще хуже моего. Меня отец по крайней мере признает. Иногда мне кажется, что он убеждает себя в том, что она – не его дочь.

– Разве он может усомниться в этом, глядя на нее?

– Может быть, именно поэтому он и не желает ее видеть.

– До меня дошли любопытные слухи. Вы, кажется, когда-то были неравнодушны к нему…

– О ком ты?

– О Реджинальде Поуле.

– Ах, о нем? – Я улыбнулась нахлынувшим воспоминаниям. – И что же ты слышала?

– Что он – в сане дьякона, а не священника. Это значит… что он может жениться… то есть… вы можете стать мужем и женой.

– Ты думаешь, это не просто слухи?

– Люди говорят, что было бы хорошо, если бы вы поженились.

– То есть… хорошо для тех, кого король называет своими врагами?

– Да.

– Но Реджинальд избран кардиналом.

– Тем не менее он имеет право жениться.

– О, Сьюзан, если бы это было возможно!..

– Знаете, король его просто ненавидит, – сокрушенно продолжала Сьюзан. – Он считает, что Реджинальд ему очень навредил там, на континенте.

– Да, знаю, к сожалению. Сьюзан, дорогая, скажи, ну почему мне так не везет?

В ответ она с любовью посмотрела мне в глаза.

– Вы не против выйти за него, – сказала она уверенно.

Я кивнула.

– Знаешь, этот брак был бы удачным во всех отношениях. Он – Плантагенет. Наши враждующие династии могли бы в конце концов помириться. Кроме того, я знаю, какой он человек.

– Но вы так давно его не видели!

– Он из тех людей, которые не меняются. Лучшего мужа я не могу себе представить.

Вот так мы и беседовали со Сьюзан.

Однако мое замужество по-прежнему оставалось слишком туманной перспективой. Порой мне даже казалось, что этого никогда не произойдет.