"Александр Васильевич Суворов" - читать интересную книгу автора (Осипов К.)
XVI. Полководческое искусство Суворова
«Материалы, касающиеся истории моей военной деятельности, так тесно связаны с историей моей жизни вообще, – писал Суворов одному из своих биографов, служившему в рядах его войск, графу Цукато, – что оригинальный человек и оригинальный воин не могут быть отделены друг от друга, если образ того или другого должен сохранить свой действительный оттенок».
Этим замечанием Суворова необходимо руководствоваться при оценке его как полководца. В европейской истории не было более полного и цельного типа военного человека, чем Суворов. «Все его личные качества, свойства, понятия, привычки, потребности, – говорит один историк, – все было тщательно выработано им самим и применено именно к потребностям военного дела, которое с детских лет играло первенствующую роль в его жизни и руководило им».
Военное творчество Суворова может рассматриваться как вклад в сокровищницу русской культуры: история русского военного искусства есть часть истории нашей культуры, а влияние Суворова в этой области было исключительно велико.
В области военного искусства Суворов далеко опередил свою эпоху. Связанный ревнивой опекой завистливых, малоспособных начальников; не имевший возможности организовать подготовку войны и тем более самое ведение кампании так, как ему хотелось бы; стоявший всю жизнь, по его собственному выражению, «между двумя батареями: военной и дипломатической», – Суворов тем не менее проявил во всем блеске свой военный гений.
В деятельности Суворова отчетливо проявилась глубокая народность русского военного искусства.
Русская армия времен Суворова отличалась от подавляющего большинства других армий тем, что была однородна по своему национальному составу. Она рекрутировалась из великорусского крестьянства; наемных войск в ней не было вовсе. Во всех прочих армиях иноземные наемные войска играли огромную, иногда решающую роль. В армии прусского короля Фридриха II в 1768 году из 160 тысяч человек было 90 тысяч иностранцев.
Преимуществом для русской армии являлось и то, что она пополнялась посредством рекрутских наборов (впервые введенных Петром I), а не посредством принудительной вербовки, как в большинстве западноевропейских стран. Правда, и. рекрутская система имела много отрицательных сторон – хотя бы то, что в ней с исключительной резкостью было отражено социальное неравенство, но все-таки это был гораздо более организованный метод набора, чем насильственная вербовка.
Национально однородная армия была, Конечно, несравненно выше в моральном отношении, чем армия, ядром которой являлись иноземные наемники. Русские солдаты были чрезвычайно восприимчивы к идеям боевого служения отечеству.
Весь ход истории России способствовал тому, что идея ващиты отечества проникла до самых глубоких недр русского народа, вынужденного постоянно отражать нападения внешних врагов. Это исторически сложившееся патриотическое самосознание, наряду с однородным национальным составом солдат и с более прогрессивным способом комплектования, давало русской армии XVIII столетия огромные преимущества. Но они пока еще были потенциальными, их нужно было реализовать.
Суворов – прямой продолжатель новаторов в русском военном искусстве: Петра I и Румянцева. Орлиным взглядом он усмотрел в своей армии богатырские возможности, таившиеся под спудом всевозможных неустройств и непорядков. Всем помехам он объявил решительную борьбу. А дремлющим силам, скрытым возможностям Суворов искусно дал выход – создал войско, равного которому по боевым качествам в то время не существовало.
Особенности русской армии, как армии, проникнутой национальным духом великого народа, позволили Суворову коренным образом пересмотреть общепринятые для того времени взгляды на теорию и практику военного искусства. В чем заключались эти взгляды?
Характер армий, с которыми приходилось иметь дело западноевропейским полководцам, определил и характер их военного искусства. Ограниченные боевые качества этих армий обусловили ограниченность стратегических целей и робость тактических методов. Преобладание в армии наемных солдат делало чрезвычайно важным вопрос о финансовых ресурсах государства и толкало к естественному выводу, что затяжная война неминуемо приведет к капитуляции той страны, у которой меньше финансовые возможности. Отсюда рождалась мысль о том, что достаточно вести войну на истощение; не стремясь к уничтожению неприятельской армии.
Магазинное снабжение (то есть система питания войск исключительно с помощью подвозимого войскам провианта из армейских складов, не используя продовольственных ресурсов местного населения) крайне обостряло вопрос о коммуникациях. А это, в свою очередь, определяло стремление полководцев посредством сложных маневров «давить» на коммуникации неприятеля, потому что в большинстве случаев достаточно было одной угрозы нарушить снабжение армии, чтобы неприятель отступил. По той же причине почти никогда не рисковали далеко углубляться на территорию врага.
Неуверенность в личном составе армии, боязнь дезертирства (из-за отсутствия моральных стимулов у наемных солдат) побуждали избегать рискованных операций, подвергающих суровым испытаниям стойкость солдат. Поэтому полководцы очень неохотно давали крупные сражения, а победив в сражении, не всегда преследовали противника.
С развитием огнестрельного оружия родилась мысль о том, что штыковой и сабельный бой навсегда отошел в область преданий. Оформилась линейная тактика, то есть построение войск в две-три линии (без резервов), что позволяло ввести в действие все наличные огневые средства – пушки и ружья. В то же время такой боевой порядок давал возможность держать под неослабным надзором солдат, стойкость которых в наемной армии не внушала уверенности.
Главное же, в чем наиболее отчетливо проявлялись воззрения «методической» школы военного дела, был вопрос о сражении. В соответствии со всей системой взглядов этой школы решения стратегических задач стремились достигнуть, не прибегая к сражению.
«Без веских причин никогда не начинайте боя», часто говорил Фридрих II. В другой раз он сравнил сражение с рвотным, к которому прибегают, если все другие средства не дали результата.
Недаром, даже решаясь на крупное сражение, Фридрих оставался верен канонам линейной тактики, хотя в середине XVIII века достоинства этой тактики уже, по меньшей мере, равнялись ее недостаткам, так как она лишала армию возможности маневрировать па поле боя. По выражению Энгельса, линейная тактика связывала «армию в целом, как смирительная рубашка».[143]
Особенностью линейного боевого порядка было то, что все отдельные воинские части тесно примыкали одна к другой своими флангами, и наступление велось сразу всей линией, в условиях строгого равнения солдат по фронту. При подобном боевом порядке войска равномерно размещались тонкой, длинной линией.
Такая растянутость, наряду с необходимостью соблюдать непрерывность и целостность боевого порядка, позволяла вести сражение только на ровной местности и только днем. Помимо того, отсюда вытекала невозможность осуществлять маневр отдельными частями войск: наступление приходилось вести только всем фронтом.
Короче говоря, линейная тактика XVIII столетия неизбежно приводила к малой гибкости и малой подвижности войск, к отсутствию маневра подразделениями.
Но западноевропейские государства, в особенности Пруссия, крепко держались за этот порядок, потому что он в наибольшей степени обеспечивал контроль над солдатской массой.
Иначе обстояло дело в России. В противоположность наемным солдатам, солдаты русской национальной армии верили, что они сражаются за родину. Поэтому они служили с гораздо большим чувством ответственности, проявляя инициативность, личный почин, неизменно выказывая храбрость и готовность к лишениям.
Это делало возможным осуществление другой военной системы и другой стратегии, образцы которой дал уже Петр I. В период Семилетней войны заветы Петра были восприняты и успешно развиты рядом русских военачальников (в первую очередь Румянцевым и Салтыковым), тонко учитывавших и хорошо умевших использовать особые, свойства русской армии.
Под их руководством русские войска сражались не только в линейных боевых порядках, но и батальонных колоннах, применялся иногда и рассыпной строй. Разнообразие боевых порядков и более высокий моральный уровень русских войск давали возможность вести бой в любой местности (в лесу, в населенных пунктах), притом как днем, так и ночью; они давали возможность часто применять штыковой бой и, наконец, предоставляли русским военачальникам гораздо большую свободу маневра. Такая армия позволяла командовавшему ею военачальнику ставить гораздо более обширные стратегические цели и осуществлять их гораздо более решительными и действенными способами.
Передовые умы в тогдашней России уясняли себе, что русской национальной армии старая одежда уже не по плечу, что ей открыты такие возможности, которыми не располагает ни одна наемная армия.
Суворов тщательно изучил военные доктрины, связанные с линейными боевыми порядками, и категорически их отверг. Уже на первых порах полководческой деятельности его взору рисовалась иная стратегия, достойная русской армии, основанная на ее особенностях и преимуществах, – стратегия сокрушения. Надо отыскать армию противника, принудить ее к сражению, разбить решительным ударом, нанесенным со всей возможной силой, и неотступным преследованием добиться полного разгрома этой армии. Таковы были основные положения суворовской стратегии. Она была возможна лишь при наличии полной уверенности военачальника в своей армии, а Суворов такой уверенностью обладал в достаточной мере.
Основываясь на своей стратегической системе, Суворов пришел к совершенно новой оценке многих, казалось бы прочно установившихся, взглядов на тактическое искусство, на вопросы воинского обучения и воспитания и т. д.
Линейная тактика подверглась решительной переоценке со стороны Суворова. Стратегия сокрушения требовала максимальной маневренности войск. Правда, уже в XVIII столетии кое-где в Европе делались робкие попытки перейти к рассыпному строю. Но дальше боязливых экспериментов дело не шло. Больше других сделал в этом отношении Румянцев, с успехом применявший рассыпной строй в Семилетней войне. Но все-таки он основывал боевой порядок на каре. И только Суворов, не пренебрегая, когда было нужно, ни рассыпным строем, ни каре, ни линией, решительно стал строить войска в колонны, эшелонируя[144] их в глубину, выделяя часть сил в резерв.[145]
Далее, совсем по-иному предстал вопрос о роли в бою солдат и офицеров и сообразно с этим о задачах воспитания войск.
Фридрих II говорил, что избегает рукопашного боя, так как «там решает дело рядовой», а как раз на рядового он не мог положиться. Совершая марш через лес, поле с высокой рожью или другую местность, где можно легко укрыться, Фридрих всегда заранее оцеплял такие районы пикетами жандармерии, но тем не менее дезертирство из прусской армии было необычайно велико. Невысоки были боевые качества и прусских офицеров, высшая добродетель которых заключалась в том, чтобы, не рассуждая, с. тупой исполнительностью повиноваться приказам.
В суворовских войсках, где основой всего была не мертвящая палочная муштра, а разумная дисциплина («душа наша, мать родная, святая дисциплина», говорили суворовские солдаты), дело обстояло иначе. Здесь можно было положиться на каждого солдата, на каждого офицера, и потому можно было всячески использовать их индивидуальные боевые качества, – иными словами, всемерно развивать их инициативу Поэтому Суворов объявил беспощадную борьбу «немогузиай– ству», культивировал сообразительность и самостоятельность у всех своих подчиненных, начиная с рядового и кончая генералом. На поле боя он требовал от всех воинских чинов уменья разобраться в обстановке и действовать сообразно с ней, ставя на первый план не столько успех своей части, сколько осуществление общего замысла боя. При этом он указывал на разумное применение частной инициативы на поле боя в целях лучшего выполнения отданного приказа.
«Я велю вправо [а] должно влево – меня не слушать. Я велел вперед, ты видишь [что нельзя]… не иди вперед» – столь категорически формулировал Суворов это требование.
«Меня не слушать» – не колебало дисциплину, а усиливало ее требованием инициативы исполнителей. Ибо вся масса мобилизовывалась на сознательное, инициативное, в соответствии со складывающейся обстановкой исполнение приказа Суворова – разбить живую силу врага.
В соответствии со всей стратегической концепцией Суворова огромное значение для него приобрел темп передвижения войск. В большинстве европейских армий длительные форсированные марши приводили обычно к деморализации войск. Иногда войска отказывалась идти в бой после такого марша, ссылаясь на усталость. Им нехватало силы духа, чтобы преодолеть усталость и лишения, связанные с ускоренными переходами. Суворовская армия совершала изумительные по темпам переходы, полностью сохраняя свою высокую боеспособность.
Для иллюстрации приведем некоторые данные. Незадолго до Лейтенского сражения (1757) Фридрих II сделал один из самых быстрых своих маршей: 287 верст были пройдены за 16 дней, что дает среднюю дневную скорость в 18 верст. В 1812 году главные силы наполеоновской армии прошли от Немана до Двины 350 верст за 5 недель, войска Даву покрыли от Вислы до Витебска 650 верст за 8 недель – это составляет средние дневные скорости: 10–12 верст.
А вот переходы Суворова. В 1794 году на пути к Крупчицам пройдено 270 верст за 9 переходов без дневок; немедленно после победы при Крупчицах войска совершают тридцативерстный переход к Бресту и с ходу штурмуют этот город. Под Фокшанами 50 верст было пройдено за 28 часов, под Треббией – 80 верст за 36 часов, под Рымником – около 100 верст за двое суток, причем идти приходилось по размытой дороге, под проливным дождем.
При тогдашних «нормах» требовалось большое мужество даже для того, чтобы решиться на подобные переходы. Но Суворов знал, что русская армия может совершать такие переходы, ибо её высокий моральный дух он подкреплял отличной подготовкой и образцовой организацией маршей.
Обычно суворовская армия, пройдя 7 верст, получала час отдыха; еще 7 верст – привал на четыре часа, с обедом; еще 7 верст – час отдыха и затем еще 7 верст. На каждые 7 верст полагалось немногим менее двух часов. Время движения было тщательно рассчитано. Так, в Италии Суворов подымал войска ночью, пока не пекло солнце. Походные кухни посылались под конвоем вперед, так что люди были всегда обеспечены горячей пищей в момент прибытия на место. Часто во время маршей Суворов сам появлялся в рядах солдат и подбадривал их, того же он требовал от Волковых и батальонных командиров.
Однако быстрота передвижения важна постольку, поскольку она позволяет нанести внезапный и сокрушительный удар противнику. Какие средства имелись для этого в распоряжении полководца в XVIII столетии?
Почти все авторитеты сходились на том, что речь может идти практически только об огневом воздействии на неприятеля. Фридрих II требовал от солдат возможно более частой стрельбы залпами, причем считал прицеливание необязательным. Получалось много шуму, рассчитанного на моральный эффект, но очень мало действительного поражения неприятеля. Суворов уже в 1770 году, на заре своей деятельности, написал в одном приказе: «Рассудить можно, что какой неприятель бы ни, был, усмотря, хотя самый по виду жестокий, но мало действительный огонь, не чувствуя себе вреда, тем паче ободряется и из робкого становится смелым». В 1787 году великий полководец в тактических указаниях гарнизону Кинбурна дал такую инструкцию: «Пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника». При всем этом Суворов понимал, что даже прицельная стрельба не может принести решающего успеха в бою. И мысль его обращается к холодному оружию.
В рукопашной схватке на стороне русских солдат все преимущества. Огромная заслуга Суворова заключается в том, что он сумел обучить русскую армию технике штыкового (и сабельного) боя, В рукопашном бою каждый отвечал за себя. Палка капрала, которую в шеренгах всегда чувствовали над собой немецкие вербованные солдаты, была во время штыковой схватки бессильна. Здесь побеждала твердая рука и еще более – твердое сердце самого солдата. Способность к штыковому бою являлась нравственным мерилом армии. Это и привлекало Суворова. Он знал, что русские «чудо-богатыри» несравненные мастера штыкового удара, а наемная армия неспособна к нему. Приучая солдат к штыковому бою, он развивал в них стремление сойтись с врагом грудь с грудью, унич– жить его либо взять в плен.
Суворову лично не раз приходилось слышать упреки в том, что он чересчур рискует, идет напролом. «Критики» великого полководца договаривались до вывода, что-де Суворову просто везет и его победы – плод счастливого случая. Эти вздорные обвинения не заслуживают серьезного возражения. Их стоит коснуться лишь в той степени, в какой они помогут увидеть отличительные черты военного гения, непонятные для рутинеров.
Построение войск тонкой линией, которая легко подвергается прорыву и охвату, оставляет большое место влиянию случая. Но при построении войск глубокими боевыми порядками и при гораздо более дальновидном планировании всей вообще операции роль случая неизмеримо уменьшилась. Сам Суворов по этому поводу иронизировал: «Беда без фортуны, горе без таланта».
Наполеон говорил, что риск есть неотъемлемый элемент полководческого искусства. Иными словами, как раз в вопросе о границах риска, о его оправданности и своевременности ярче всего проявляется гений военачальника. По сравнению с другими полководцами XVII–XVIII столетий Суворов был гораздо более склонен к риску. Но это было признаком его превосходства и вытекало опять-таки из знания русской армии и гордой уверенности в ней.
Изучение истории русского народа и личные боевые наблюдения Суворова убедили его в том, что русские войска своими военными способностями превосходят все другие армии. Если считать, что сила армии складывается из морального духа, полководческого искусства, выучки, численности и вооружения, то во всяком случае в первых трех слагаемых выпестованная Суворовым армия имела бесспорное превосходство над прочими.
Великий русский полководец всегда был неукротимым, воинствующим новатором, который прокладывает новые, неизведанные пути в военном искусстве. Он ясно отдавал себе отчет, что победить систему, столь тщательно разработанную Фридрихом II, очень трудно, если действовать в ее пределах. Гораздо целесообразнее было опрокинуть ее целиком. Суворов, словно буйный ветер, ворвался в область, где все было так скрупулезно исчислено и выверено Фридрихом, и все смешал, все поднял на воздух. Именно так, исходя из принципиально новых позиций, можно было бить тогдашние европейские армии.
В Суворове-полководце сочетались обширный просвещенный ум, военный гений, могучая воля, уменье воспитывать массу солдат, влиять на нее и увлекать за собой.
Одно из замечательных, отличительных качеств Суворова как полководца состояло в том, что он никогда не был склонен во что бы то ни стало придерживаться до конца заранее определенной, даже хорошо построенной схемы хода сражения. Он всегда подчеркивал вред такого схематического руководства сражением. В 1799 году он писал в своей реляции: «Начало моих операций будет и должно зависеть единственно от обстоятельства времени… От единого иногда мгновения разрешается жребий сражения».
Этот взгляд Суворова, сохраняющий всю свою значимость и ныне, был тем более ценен, что Суворов высказывался так в эпоху кабинетного, бумажного творчества (к которому особенно были склонны генералы в Австрии и Пруссии). «Ни одной баталии в кабинете выиграть не можно, и теория без практики мертва», говорил Суворов. «Я гляжу на предметы только в целом, – говорил он также. – Вихрь случая переменяет наши заранее обдуманные планы».
Глубина, оригинальность и сила его военных воззрений состояли в том, что они не вытекали из незыблемых, застывших «вечных принципов» военного искусства, а исходили из учета реальных условий и возможностей русской армии, из характера людских кадров, качества вооружения, особенностей организации армии, морального уровня солдат и т. п.
Как известно, Суворов с особым презрением и ненавистью относился к австрийскому и прусскому «методизму». Слово «методизм» употреблялось Суворовым в смысле «шаблон». Именно пресловутый немецкий шаблон вызывал столь горячую неприязнь и осуждение со стороны великого русского полководца.
Нужно подчеркнуть, что постоянное внимание Суворова ко всем колебаниям в ходе сражения, постоянная готовность реагировать на них и изменить план боя отнюдь не уменьшали глубокого планирования всей операции, проникновенного предвидения полководца. Суворов не походил на тех военачальников, которые подготовляют только начальную стадию боя и мало задумываются над последующим его развитием. Тщательно изучая и анализируя общую обстановку, он старался предугадать течение боя, предугадать контрманевры врага, чтобы заранее парализовать их. Поэтому тактические уловки врага редко заставали его врасплох.
Вот один пример тому. Совершая марш к Треббии, Суворов выслал отряд к Боббио, чтобы воспрепятствовать движению французов вдоль реки Треббии на север. Генерал Моро действительно направил в Боббио трехтысячный отряд Пуапа для установления связи с Макдональдом. Выдвигая свой заслон, Суворов не имел никаких сведений об этом, но он хотел обезопасить себя от всяких случайностей и предвидел возможные шаги противника. Отсутствие связи между двумя французскими армиями сыграло крупную роль в исходе сражения. Мысль Суворова опережала события боя.
Необходимо отметить, что замыслы великого русского полководца были всегда крайне реалистичны.
Столь же поразительно – особенно для XVIII века – и другое высказывание: «Всякая война различна. Здесь масса в одном месте, а там – гром».
В своей полководческой деятельности Суворов дал образцы разнообразия военных методов, образцы гибкости тактики. Он был одинаково гениален, руководя сражением в открытом поле и штурмом сильнейших крепостей.
В составлении планов боя Суворов проявлял неистощимую изобретательность. Под Рымником он вел атакующие части уступами, с захождением войск правым флангом; под Нови он последовательно совершает нажим на различные пункты неприятельской позиции и, когда все резервы французов были введены в дело, осуществляет одновременный удар с помощью свежих сил; на Адде он прорывает центр неприятельского расположения и т. д.
Военное искусство Суворова не терпело никакого шаблона. Оно было всегда оригинально. Изобретательность Суворова была неистощима. Он обладал даром выделять в обстановке каждого боя то конкретное и своеобразное, что в ней имелось, и соответственно строить свою тактику.
Он применялся к местности, к национальным особенностям неприятельской армии, к ее вооружению. С турками он сражался иначе, чем с поляками, с французами иначе, чем с турками,
В сражении при Ландскроне он, видя прочность неприятельской позиции, но интуитивно угадывая эффект немедленной атаки, бросает несколько сот казаков в нелепую, казалось бы, атаку, которая, однако, приводит к блестящим результатам. (Этот короткий бой является как бы иллюстрацией к суворовскому тезису: «удивить – победить».) Под Рымником он велит кавалерии атаковать турецкие окопы, опять-таки стремясь удивить неприятеля, выбить его из равновесия. Под Треббией он прибыл в разгар боя, буквально с первого взгляда оценил обстановку, задержал французов конницей и затем, не давая им оправиться и задавить своей численностью, непрерывно теснит их. Характерно, что он нарушил при этом свой принцип сосредоточения сил и вводил в бой войска по мере их прибытия, мелкими отрядами, – яркий пример гибкости и свежести суворовской тактики, подсказавшей ему, что в тот момент важнее всего было предотвратить общее наступление французов.
Больше того: Суворов применялся даже к личности командующего неприятельской армией, к его темпераменту и военной тактике. Он был подобен тем шахматистам, которые строят план партии всякий раз по-иному, в зависимости от стиля игры их партнеров.
Полководческое искусство Суворова является классическим образцом использования военной психологии.
Будучи убежденным противником всякой догмы, всякого слепо принимаемого на веру правила, Суворов, естественно, требовал того же и от своих подчиненных. В противоположность господствовавшим в его время порядкам (особенно распространенным в Пруссии), лишавшим командиров частей всякой самостоятельности, Суворов настойчиво требовал or офицеров широкой инициативы.
«Местный в его близости по обстоятельствам лучше судит, чем отдаленный, – заявил он однажды. – Он проникает в ежечасные перемены их течения и направляет свои поступки по правилам воинским».
Характерны в этом смысле его комментарии к неудачному сражению отряда генерала Розенберга с французами. Неудачу Суворов приписывал тому, что Розенберг принял решение отступать, не учтя мнения «частных начальников».
Не только командиры – все бойцы должны быть осведомлены в общих чертах о сущности предстоящей операции: «Каждый воин должен понимать свой маневр».
И здесь нужно вспомнить историческую обстановку, в которой жил и действовал Суворов («Солдат есть простой механизм, артикулом предусмотренный», гласила, например, формула Павла I, перефразировавшая соответствующие изречения Фридриха II), чтобы оценить позицию Суворова в этом вопросе.
Главную долю ответственности Суворов возлагал на командиров. Он требовал от командира, чтобы тот всегда служил образцом воинской доблести для подчиненных. Командир, учил Суворов, должен подавать солдатам личный пример храбрости, хладнокровия, выносливости. Сам Суворов представлял в этом отношении, пожалуй, неповторимую в мировой военной истории фигуру. При его слабом здоровье преодолеть трудности изнурительных походов и отчаянных сражений было очень нелегко– Последняя же кампания, проделанная им на шестьдесят девятом году жизни, была неимоверно тяжелой, но он перенес ее с обычной безропотностью и стойкостью.
Суворов не терпел ссылок на всякого рода объективные причины. В диспозиции к Рымникскому сражению он, приказывая патрульным отрядам тревожить неприятеля, добавляет: «как бы темна ночь ни была». Этими характерными словами он словно заранее исключает излюбленные ссылки австрийцев на те или другие внешние препятствия.
По мнению Суворова, только наступательными операциями достигается, в конечном счете, победа над врагом. Нужно во что бы то ни стало захватить и удержать в своих руках инициативу, последовательно наносить врагу удары, не давая ему опомниться. «Быстрое, неослабное и безостановочное нанесение неприятелю удара за ударом приводит его в замешательство, лишает его всех способов оправляться».
Правда, иногда военная необходимость вынуждает придерживаться оборонительной тактики. Но тогда никак нельзя, чтобы оборона носила пассивный характер. При первой же возможности нужно начать контрнаступление и развивать его, не теряя ни часа времени, ибо «деньги дороги, люди дороже, а время дороже всего».
Поэтому одним из важнейших условий победы Суворов считал быстроту:
«Неприятель думает, что мы за сто, за двести верст, а ты, удвоив шаг богатырский, нагрянь быстро, внезапно. Неприятель поет, гуляет, ждет тебя с чистого поля, а ты из-за гор крутых, из лесов дремучих налети на него, как снег на голову».
К быстроте и внезапности – «чтобы оставалось в запасе нечто нечаянности» – Суворов стремился в продолжение всей своей славной военной деятельности.
Суворов никогда не медлил с решительными действиями по причине недостаточной выясненности положения. Он полагал, что быстрый, решительный удар, предпринятый хотя бы без точного знания всей обстановки, имеет все же шансы на успех. Но для этого он должен накоситься с предельной силой. Отсюда – другое суворовское правило, требовавшее энергии атаки, предельного напряжения удара.
Особенностью его ударов было уменье придать им всесокрушающую силу. Клаузевиц как-то выразился: «Два обыкновенных шага легче сделать, чем один прыжок. Но не станем же мы, если нам нужно перешагнуть через ров, шагать до половины его, чтобы упасть на дно».
В этих словах заключена та же мысль, которую проводил на практике Суворов; своевременно предпринятое мощное усилие приносит гораздо больше плодов, чем ряд последовательных менее интенсивных ударов; тем самым оно оказывается гораздо более «экономичным», требующим, в конечном счете, значительно меньше усилий.
«Надо уметь бить, а не царапать», – многократно повторял Суворов.
Итак, в основе суворовской стратегии лежало стремление наступать, сохранить в своих руках инициативу. Однако было бы глубокой ошибкой представлять дело так, будто Суворов, всегда и во что бы то ни стало устремлялся вперед. Он сам сделал на этот счет ряд совершенно недвусмысленных заявлений. Австрийцу Меласу, назвавшему его однажды полуиронически «генералом Вперед», он ответил: «Полно, папаша Мелас, „вперед“ – мое любимое правило, но я и назад оглядываюсь».
В составленном Суворовым в 1792 году «Плане оборонительной и наступательной войны в Финляндии (на случаи войны со Швецией)» имеются такие замечательные строки:
«Внедрился бы где неприятель в нашу землю – это ложный стыд: он отдаляет свою субсистенцию[146] и сам пришел к побиению соединением на него корпусов».
Лучшим доказательством того, что Суворов не признавал «наступления во что бы то ни стало», могут служить его действия в 1794 и 1799 гг. Взяв стремительным ударом Брест, он провел там почти целый месяц, и только когда к нему подошли подкрепления и когда победа при Мацейовицах обеспечила его левый фланг, прикрыть который он ранее не мог ввиду недостатка сил, он выступил к Варшаве и через 18 дней занял польскую столицу.
Если у Суворова было меньше сил, чем у противника (что имело место на протяжении почти всей его деятельности), он нимало не смущался этим обстоятельством. Неравенство сил никогда не заставляло его отказаться от активных наступательных операций. Он и в этих случаях шел на активные боевые действия. Некоторые иностранцы, силясь опорочить военную репутацию Суворова, упрекали его в приверженности к фронтальным атакам, усматривая в этом примитивность его замыслов. Они упускали из виду, что, при наличии у противника численного превосходства, Суворов не мог разбрасывать свои силы, осуществляя сложные маневры. Самая правильная тактика в этом случае была именно та, которую он избрал, – держать свои силы максимально сосредоточенными и атаковать ими противника в уязвимом месте (по большей части он атаковал центр неприятельской армии).
«Потребно… единодушное, совокупное и единовременное содействие… войск», указывал Суворов. И в другом месте: «Лучше содержать соединенные войска, а не побочные другие какие-либо».
Но если соотношение сил было более благоприятно, то, не нарушая принципа сосредоточения, Суворов охотно проводил сложный маневр. Так поступил он под Аддой, так поступил он в сражении при Нови, В этом сражении он даже заранее «запланировал» отступление австрийских войск с целью выманить неприятеля на равнину.
Если войска противника располагались несколькими отдельными группами, Суворов, как правило, бил их по частям, поодиночке, искусно сосредоточивая силы против каждой группы (Рымник, Столовичи, Треббия).
Для полководческого искусства Суворова крайне характерно отсутствие, боязни окружения. В XVIII веке окружение было жупелом, пугавшим всех полководцев. «Тогдашний генерал не решился бы даже с большими силами войти в промежуток двух отдельных батальонов, чтобы не попасть между двух огней», замечает Ф. Смитт в работе «Суворов и падение Польши».
Суворов давал этому вопросу иное разрешение. «Идешь бить неприятеля, снимай коммуникации. Если же быть перипатетиком (в смысле сторонника осторожных полумер. –
В 1798 году Суворов, находясь в ссылке, изложил в нескольких тезисах план военных действий против французов. Там имеется следующий, чрезвычайно характерный пункт: «Никогда не разделять сил для охранения разных пунктов. Если неприятель их обошел – тем лучше: он подходит для того, чтобы быть разбитым».
Это повторение и дальнейшее развитие мысли, выраженной за б лет перед тем в плане войны в Финляндии.
Суворовское решение одного из самых сложных вопросов военной науки, вопроса о том, какого образа действия придерживаться в случае угрозы окружения, может считаться классическим.
В конце прошлого века видный русский военный теоретик генерал Драгомиров кратко выразил суворовскую точку зрения в словах: «Для хорошего солдата нет ни тыла, ни флангов, а везде фронт, откуда неприятель».
Это была смелая тактика, как и все смелое, целеустремленное военное творчество Суворова. Но суворовский риск был всегда оправдан. Это был риск уверенного в себе и в своих войсках полководца, основанный на всестороннем изучении обстановки.
В эпоху, когда, следуя примеру Фридриха II, все государства заботились лишь о муштровке солдат; в стране, где солдаты были вдвойне бесправны: как нижние чины и как крепостные, – Суворов неустанно пробуждал в русском солдате «живую душу», развивая в нем чувство любви к родине, чув ство национальной и личной гордости.
И за это, а также за его личное бесстрашие и простоту обращения его обожала армия, видевшая в нем и победоносного вождя и старшего боевого товарища.
Очень характерно для Суворова, что он умел всегда выделить среди тысяч солдат и офицеров наиболее даровитых, наиболее многообещающих. А раз выделив, он решительно и настойчиво выдвигал избранного.
В дворянско-крепостнической России делать это было нелегко. Много раз Суворов натыкался на глухую стену клас– совых ограничений.
Сколько мог, он выдвигал достойных, умаляя даже собственные заслуги, чтобы подчеркнуть заслуги других. В 1770 году он сообщает, что умолчал о личном своем участии в одном бою, «не желая нимало отнимать от достойных, искусных и храбрых команды, моей офицеров заслуженной славы и хвалы».
Через все полководческое искусство Суворова красной нитью проходит его национальная сущность. Это было русское военное искусство, и сам Суворов, как никто другой, был русским полководцем и русским человеком. «Горжусь, что я – россиянин», часто говорил он, и в его устах это не было пустой фразой.
В тяжелые дни швейцарского похода, когда по вине австрийцев суворовский корпус очутился в критическом положении и, казалось, не было ни одного шанса на спасение, Суворов не потерял присутствия духа. Откинув самую мысль о капитуляции, он изложил на военном совете свой план выхода из окружения, не скрыл невероятных трудностей, но выразил уверенность в преодолении их:
«Мы русские… мы все одолеем», сказал он; и в этих немногих словах заключалась и гордость и вера в русскую армию.
Русскому солдату была близка и понятна личность Суворова, – его простота, храбрость, прямодушие, независимость, – и сущность его военного искусства, целеустремленного, активного, чуждого кабинетных мудрствований, и все его военное учение, основанное на здравом смысле, имеющие целью (и как убедились солдаты, достигающие этой пели) бить врага с наибольшими результатами и наименьшими потерями. А раз так, солдаты охотно и легко воспринимали это учение.
Имея под начальством великолепную русскую армию, питая уверенность в собственном военном даровании, Суворов с непреклонной последовательностью осуществлял свою установку: нанести врагу столь сокрушительный удар, чтобы он не мог оправиться, чтобы он не отступал, а бежал в панике, и больше того: чтобы он даже в бегстве не находил спасения.
«Кто против меня – тот мертв» – так формулировал Суворов это простое, великое правило.
«Ежели где покушение неприятельское примечено будет, употребить всю возможность оное обратить в собственный его вред и совершенную гибель», говорится в суворовской директиве, датированной 1788 годом.
Даже если приходилось отступать, суворовские войска наносили неприятелю столь сокрушительные удары, что преследующие в панике откатывались; вспять, неся громадные потери. Так случилось во время обратного движения из Швейцарии, когда русский арьергард наголову разбил во много раз превосходящие силы французов и гнал их на протяжении многих верст.
Полководческое искусство Суворова характерно своей целеустремленностью. Временные неудачи не смущали его, частные успехи не соблазняли. Он видел перед собой одну цель: совершенный разгром вражеских сил, – все его действия были направлены к достижению этой цели.
Суворов стремился к согласованным операциям. От командиров он требовал всегда самого тесного взаимодействия, немедленного подкрепления друг друга в тяжелую минуту, охраны позиций соседней части с такой же энергией, как и собственных.
Чрезвычайно характерна для суворовского военного творчества система его взглядов на роль и применение резервов. Линейная тактика не знала резервов. Выделение части войск в резерв составляет громадную заслугу Суворова. Он выделял всегда в резерв от одной восьмой до одной четвертой всех наличных сил. Назначением резерва было нанести решающий удар в критический момент. Суворов никогда не распылял резервов, не тратил их по частям для затыкания дыр. Он держал их в кулаке и дожидался минуты, когда обе стороны будут настолько утомлены боем, что появление свежих крупных сил сыграет решающую роль. А до тех пор, полагал он, русские войска должны продержаться, как бы трудно им ни приходилось.
Так поступил он в сражении при Кинбурне: даже когда его отряд был на краю поражения, он не тронул накапливавшихся у него резервов и к вечеру, введя их разом в бой, добился полной победы.
Так же поступил он в битве у Нови: только на исходе дня. он двинул весь свой, на этот раз исключительно мощный, резерв, не ослабленный частичными «заимствованиями» для облегчения положения на том или другом участке.
Конечно, если введенные в бой части безусловно не могли восстановить положение, Суворов подкреплял их резервом (так поступил он во время штурма Измаила). Но, как общее правило, он видел в резерве последнюю гирю, ставящуюся на чашу колеблющихся весов, гибкое маневренное орудие окончательной победы.
«Воюют не числом, а уменьем», повторял Суворов.
Это значило, что командиры должны предвидеть возможные маневры противника, уметь навязывать ему свою волю, уметь быстро ориентироваться в обстановке; бойцы же должны отлично владеть техникой штыкового боя, окапывания, штурма, быть меткими стрелками и умелыми разведчиками.
Но уменье – это только половина успеха. Не менее важна моральная сила армии, ее дух. Наполеон определял сравнительное значение морального духа войск и их материальной, физической силы как 3:1. Суворов также придавал моральному фактору огромное значение.
С помощью своего необычайного влияния на войска, Суворов добивался от них всего, чего только может добиться любимый и пользующийся полным доверием полководец. Вдохновляемая Суворовым, русская армия забывала о лишениях, о голоде, об усталости, о зиме и холоде. Сила морального духа войск преодолевала все. Дух войск, их нравственная стойкость торжествовали над трудностями и невзгодами. Когда раздавался сигнал к атаке, больные подымались со своих коек и становились в ряды, раненые продолжали сражаться, пока в них теплилась) хоть искра жизни.
Суворовские ветераны внушали новобранцам святое правило бойца – строжайшее соблюдение дисциплины.
В тактических указаниях гарнизону Кинбурна Суворов писал: «Субординация или послушание – мать дисциплины или военному искусству».
В понимании Суворова дисциплина – это прежде всего четкий воинский порядок. Каждый должен быть на своем месте и делать свое дело – в этом залог успеха.
Вместе с тем Суворов беспощадно боролся со всеми проявлениями мародерства. Он не устает подчеркивать в приказах недопустимость причинения обид (не вызванных военной необходимостью) мирным жителям.
В 1793 году, узнав, что в Молдавии арнауты грабят население, Суворов приказал наказать виновных, принять строгие меры к неповторению подобного и «удовлетворить обиженных».
Выше мы приводили его приказ, изданный в 1794 году в Польше. Насколько восприняли лозунг охраны мирных жителей боевые соратники Суворова, видно из приказа генерал-поручика П. С. Потемкина (от 22 августа 1794 г.): «…Пребывающих спокойно (обывателей. –
За два месяца до смерти, 7 марта 1800 года, Суворов писал Гримму: «Вот моя тактика: храбрость, мужество, проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило, глазомер, быстрота, натиск, гуманность, умиротворение…»
Эта обобщенная характеристика суворовского военного творчества, сделанная им самим, чрезвычайно интересна. Вопреки многим «авторитетам», особенно иностранным, изображавшим русского полководца кем-то вроде кулачного бойца, всегда ломящегося напролом, Суворов подчеркивает решающую роль таких качеств, как проницательность, предусмотрительность, порядок, мера, правило.
Более известна, так сказать, сокращенная формула суворовского полководческого искусства: глазомер, быстрота и натиск. Под глазомером Суворов понимал способность быстро ориентироваться в обстановке и принять правильные решения. Верный своему правилу бить врага до полного его разгрома, Суворов говорил: «Глазомер: оттеснен враг – неудача; отрезан, окружен, рассеян – удача».
Раскрывая понятие «быстрота», Суворов еще раз подчеркивает, что надо стремиться нанести смертельный удар по живой силе врага; именно к этому должны быть направлены основные усилия. «Быстрота: атаковать неприятеля, где бы он ни встретился, вся земля не стоит даже одной капли бесполезно пролитой крови, почему: где тревога – туда и дорога, где ура – туда и пора; голова хвоста не ждет» (то есть при стремительном нападении авангард должен атаковать, не дожидаясь подхода всех сил. –
И, наконец, в понятии «натиск» Суворов выдвигает на первый план взаимную поддержку в бою: «Сам погибай, а товарища выручай. Решимость у бога получай».
Разумеется, обе приведенные лаконические характеристики суворовских военных методов дают лишь самое общее представление о сущности этих методов. Уложить в несколько строчек итог размышлений и полувекового опыта гениального полководца невозможно. Но важнейшие требования военного искусства Суворова коротко сводятся к следующему:
Обучение войск должно происходить под непосредственным руководством командования, являясь его прямой обязанностью.
В процессе обучения нужно приучать личный состав равняться по лучшим.
Необходимо воспитывать высокий моральный уровень армии, готовность к лишениям, трудностям, опасностям, готовность бестрепетно погибнуть с честью, если этого потребуют родина и долг.
При этом от войск требуется не тупое выполнение приказов, не безразличное послушание, а сознательное отношение каждого воина к проводимым операциям, требуется инициативность каждого командира и бойца.
Колоссальная фигура Суворова не возникла из ничего. Как всякий гений, Суворов в своей деятельности опирался на опыт предшественников, обобщая, углубляя и развивая его. Не касаясь здесь западноевропейских военных деятелей, влияние которых на Суворова было очень невелико, отметим, что у непосредственно предшествовавших ему русских полководцев он находил неисчерпаемый кладезь идей и практических мероприятий, к тому же проверенных опытом.
Таков, прежде всего, Петр I, «первый полководец своего века», как именовал его Суворов. Петр прочно утвердил национальные основы устройства русской военной силы, внедрял строгую, но разумную дисциплину, требовал ответственного, инициативного поведения во время боя («Не держаться устава, яко слепой у стены… но действовать с разумением»). Петровский «устав воинский» был тщательно изучен Суворовым, и следы его отчетливо видны в «Науке побеждать».
Выше приходилось уже касаться роли реформ Г. А. Потемкина в предпринятом Суворовым преобразовании армии. Не мог не оказать на него воздействия проницательный, прекрасно понимавший специфику русской армии и умевший завоевать популярность среди солдат П. С. Салтыков. Но наибольшее влияние имел на него тот, под чьим начальством он начал свой боевой путь и совместно с которым прослужил под русскими знаменами 40 лет, – П. А. Румянцев.
 |
Именно Румянцев впервые ввел построение мелкими «кареями» (каре), которое Суворов с блестящим успехом применял против турок. Небольшие батальонные и даже ротные каре, не окружавшие себя более рогатками, отличались большой маневренностью и легко переходили от обороны к наступлению. Румянцев уменьшил обоз, упорядочил разведку, усилил и организовал кавалерию. Он сократил и упростил ружейные приемы, приучал войска к маршам в колоннах, к четким перестроениям; он обратил большое внимание на разведку. «Для восприятия в потребном случае супротивных мер против своего неприятеля есть в том одна из главных должностей военачальника, чтобы стараться узнать его положение, силы и способы к действиям», писал Румянцев. Он был провозвестником активной, решительной тактики: «С малым числом разбить великие силы – тут есть искусство и сугубая слава», или: «Я того мнения был и буду, что нападающий до самого конца все думает выиграть, а обороняющийся оставляет в себе страх соразмерно сделанному на него стремлению». Румянцев поощрял действия кавалерии холодным оружием и т. п.
Выработанный в 1770 году Румянцевым «Обряд службы» введенный впоследствии во всех полках, содержал в себе целый ряд новаторских и прогрессивных положений. Еще болег ценной является написанная Румянцевым в 1777 году «Мысль о состоянии армии», где имеются высказывания о необходимости тактического обучения, о важности соблюдения чистоты, о постановке врачебного дела и т. д.
Деятельность Румянцева дала богатые плоды. В начале 70-х годов XVIII века, когда военное искусство Суворова только формировалось, один из румянцевских выучеников, С. Р. Воронцов, выпустил «Инструкцию ротным командирам», свидетельствующую о том, что передовое офицерство жадно впитывало наставления Румянцева. Воронцов подчеркивал, что надо уважать рядовых, «дабы честь, заслуженную полком… каждый солдат на себя переносил».
Особенно ценно было то, что Румянцев являлся не только теоретиком, но и практиком: его блестящие победы при Ларге и Кагуле были осуществлением его воззрений.[147]
И все же, отмечая предшественников Суворова, отдавая должное
Значение Суворова для русского военного искусства не исчерпывается победами, одержанными им при жизни.
 |
В продолжение своей многолетней военной деятельности он воспитывал первоклассные по тому времени кадры высших офицеров. Лучшая часть этих кадров, помимо воинских доблестей, была так же, как Суворов, предана своему, отечеству. Суворовская школа полководцев заняла крупнейшее место в истории Отечественной войны 1812 года. В этой справедливой народной войне руководящую роль сыграли именно полководцы, прошедшие военную школу под руководством Суворова: Багратион, Милорадович, Платов, Раевский и др. Да и сам Кутузов, подлинный герой Отечественной войны, при всей самостоятельности своего военного мышления и огромном масштабе военного дарования, сформировался под несомненным влиянием Суворова и в своей полководческой деятельности был всегда верен его заветам.
Полководческая деятельность Кутузова – это как бы развитие знаменитого суворовского тезиса: «Воюют не числом, а уменьем». Многому научившись у Суворова, Кутузов во многом и углубил его воззрения. Суворовский принцип тактической внезапности у Кутузова достигает уже стратегических масштабов. Военная хитрость превращается в военную мудрость.
В соответствии со сложной международной обстановкой, Кутузов, осуществляя военное руководство, тщательно согласовывал его с внешнеполитическим и внутриполитическим положением России. Примеры тому: сложная, тонкая система ведения войны в 1811 году и умение придать могучую силу действиям партизанских отрядов в 1812 году.
Всюду и всегда Кутузов не только полководец, но и политик, дипломат, государственный муж.
В условиях, когда война ведется многими государствами, на огромной территории и длительное время, необходимо всесторонне изучить обстановку, найти основное и решающее в ней, не теряя из поля зрения и деталей. На все это Кутузов был великий мастер.
Однако столь обогащенное полководческое искусство Кутузова корнями своими все же уходило в великую сокровищницу идей и заветов, оставленных Петром I, Румянцевым и особенно Суворовым. Сам Кутузов до конца дней своих чтил Суворова, как творца побед русского оружия. Иллюстрацией тому может служить его приказ в дни преследования наполеоновской армии: «Итак, мы будем преследовать неутомимо. Настанет зима, вьюги и морозы; вам ли бояться их – дети Севера?… Добрые солдаты отличаются твердостью и терпением, старые служивые дадут пример молодым. Пусть всякий помнит Суворова: он научил сносить и голод, и холод, когда дело шло о победе и о славе русского народа».
А вот как обращался Кутузов к Суворову: письмо от 16 января 1794 года о неподготовленности Турции к войне заканчивается словами: «…но наиболее ее (Турцию –
Как и Суворов, Кутузов всегда был образцом человечного, товарищеского отношения к русскому солдату. Популярность Кутузова в армии и в народе объяснялась, помимо его собственных огромных заслуг, тем, что имя его было овеяно славой как одного из ближайших сподвижников Суворова.
Провозглашенные Суворовым принципы сказались не только на действиях его непосредственных учеников, но наложили чрезвычайно сильный отпечаток на все дальнейшее развитие русского военного искусства.
Талант военного воспитателя Суворов проявил с первых же шагов своей военной деятельности. По свидетельству современников, находившиеся под его командой части всегда отличались дисциплинированностью, отличным знанием боевых приемов. Изучать только то (но зато все), что понадобится в бою и в походе, и притом в условиях, возможно ближе напоминающих военную обстановку, – таковы были первые правила суворовской системы воспитания и обучения войск.
К обучению войск Суворов относился столь же серьезно, как и к ведению боевых операций, потому что, по его глубокому убеждению, военная подготовка как рядового, так и командного состава во многом предопределяет результат сражения. Он не щадил своих трудов и усилий и не смущался трудностями учебы для войск.
«Войско необученное, что сабля неотточенная», – часто повторял он.
Обучение преследовало цель приучить все рода войск действовать в любых условиях. Например: «Кавалерия в грязи, болотах, оврагах, рвах, на возвышенностях, в низинах и даже на наклонных земляных сходнях рубит».
Приступая к обучению войск, Суворов прежде всего стремился выработать в них выносливость, привычку к длительному физическому напряжению. Следуя принятому им правилу подавать во всем личный пример, «учить показом, а не рассказом», он построил соответствующим образом весь уклад своей жизни. Он ненавидел в военном человеке изнеженность и «оспалость» (вялость); по его убеждению, они надламывают дух воина в трудный период, понижают его боевую стойкость. В 1771 году Суворов писал генералу Веймарну в одном шифрованном донесении: «Чего найти достойнее, праводушнее, умнее Штакельберга? Только у него на морозе, на дожде, на ветре, на жару болит грудь».
Поразительно, что человек столь слабого здоровья, каким был Суворов, мог перенести в продолжение пятидесяти лет непрерывное физическое и нервное напряжение войны. Это был превосходный результат систематической тренировки, спартанского режима и неослабного волевого самоконтроля.
Широко известно, какое большое внимание в обучении войск отводил Суворов маршам. Грязь, дождь, разлившиеся реки, жара – ничто не могло служить препятствием. Во время этих маршей войска получали закалку. Но тут был еще и расчет тонкого знатока солдатской психологии: во время этих маршей развивался своеобразный дух соревнования; втягиваемые единым ритмом, худшие начинали равняться по лучшим, стремились сравняться с ними и убеждались, что это они могут сделать. Суворов имел все основания полагать, что то же самое произойдет и в бою, – и там выработанная привычка равняться по лучшим даст себя знать.
Суворовские наставления построены на учете очень многих факторов, которые далеко не всегда оцениваются во всем объеме. Взять, например, вопрос о штыковой атаке как важнейшем тактическом приеме суворовских войск. К разработке этого приема Суворова побудили следующие причины: недостаточная эффективность огня в то время, неудовлетворительные качества ружей, имевшихся в русской армии[148] и национальные свойства русских солдат как лучших выполнителей штыкового (и сабельного) удара. Кроме того, большая подвижность суворовских войск и неналаженность регулярного питания их боеприпасами делали очень затруднительным своевременное пополнение боевого комплекта (50 выстрелов на стрелка).
В системе суворовского обучения войск большое внимание уделялось и вопросам обороны.
Солдаты учились быстро окапываться, строить палисады, рыть волчьи ямы и пр. Для обучения использовался каждый удобный момент. В 1794 году, вынужденно задержавшись в Бресте, Суворов ежедневно проводил занятия: «насыпались правильные земляные укрепления, вооружались пушками и получали по нескольку рот в гарнизон; укрепления эти ночью штурмовались». Аналогичное обучение происходило во время кампании 1799 года.
Характерной чертой этих «экзерциций» было то, что они проходили под знаком преодоления укреплений, а не обороны за крепостными валами. Но, обучая штурму, Суворов в разной мере обучал и обороне. И недаром в 1799 году небольшая крепость Чева, занятая гарнизоном из 350 русских, отразила все атаки французов, которых было в 10 раз больше и во главе которых стоял будущий маршал Груши.
Красной нитью во всем воспитании войск проходило требование быть смелым, не отступать перед врагом, как бы силен он ни был. Суворов не уставал внушать бойцам простое и вместе с тем великое правило. Оно сводилось к тому, что только смерть или тяжелое ранение могут остановить русского воина во время боя. Вперед! Всегда вперед! Атака должна вестись с беззаветной отвагой, не должно быть и мысли о возможности попятного движения – в этом залог успеха.
Даже если враг имел крупное превосходство в силах, если он наседал со всех сторон, Суворов требовал активного устремления вперед. «Бей, но не отбивайся», внушал он. Суворов приучал войска в каждом сражении биться отчаянно, биться до смерти. «Атака ночью будет с храбростью и фурией российских солдат», писал Суворов в диспозиции туртукайского боя, и это не были просто слова. Иностранные наблюдатели, присутствовавшие при атаках суворовских солдат, до конца дней своих не могли забыть впечатления от всесокрушающей силы их натиска.
Другое правило, которое так же настойчиво внедрял Суворов в сознание солдат, – это взаимная поддержка в бою, на походе. Товарищеская солидарность, боевое содружество – к этому он приучал войска с первого дня принятия начальства над ними.
И, наконец, Суворов требовал от всех, независимо от чина и звания, самоотверженного, беззаветного служения русским знаменам. «Собственностью своею во всякое время жертвовать [ставлю] правилом высочайшей службы», писал он в тактическом указании гарнизону Кинбурна. Он воспитывал в войске постоянную готовность к подвигу, – больше того, стремление к подвигу, жажду подвига.
Привыкшее к зуботычинам и дворянскому пренебрежительному отношению офицеров «солдатство» увидело перед собой командира, исполненного заботой о подчиненных, пекущегося о питании и лечении бойцов, делящего наравне с «нижними чинами» все труды и опасности и требующего взамен лишь внимательного изучения солдатского дела и верного служения родине.
Таким представляется в общих чертах образ Суворова как военного воспитателя и педагога. И тут нужно подчеркнуть главную особенность воззрений Суворова в этой области: мысль о том, что военное обучение, военное воспитание есть прямое дело командования, есть его первейшая обязанность. Суворов был глубоко убежден в ложности и порочности распространенного тогда мнения, что командир части должен ведать только вопросами, относящимися непосредственно к вождению войск в бой, а их подготовкой и проверкой боеспособности занимаются инспекторские органы. Воспитание войск органически связано с вождением их в бой; оно есть неразрывный элемент военной системы – такова была точка зрения Суворова.
Как реформатор русской армии, так же как и в области стратегии и тактики, Суворов имел предшественников, чьи реформы он углубил и развил. Главными из них были Румянцев и Потемкин.
П. А. Румянцев разослал в 1770 году по подведомственной ему армии новый устав, названный им «Обряд службы». Этот устав предусматривал правила быстрого перестроения, упрощал ружейные приемы, вводил иной способ конной атаки (аллюр вскачь, с саблями наголо) и т. д. Офицерам предписывалось постоянно упражнять войска, научить их только тому, что нужно на войне. Вскоре этот устав был введен во всей российской армии.
Не довольствуясь «Обрядом службы», Румянцев дополнил его «Наставлением батарейным командирам».
Предписывалось стрелять по врагу со средних и близких дистанций, не опасаясь его приближения, но стремясь причинить ему наибольший урон. Предусмотрен был порядок движения артиллерии на походе: за каждым орудием – его зарядный ящик. Характерны последние строки «Наставления», показывающие, как развивал и поощрял Румянцев в своих подчиненных инициативу:
«Впрочем, в подробное о сей полезности описание я не вхожу более, а отдаю на собственное примечание г.г. офицеров, яко на искусных артиллеристов».
Большим преобразованиям подверглась и кавалерия.
Но главное, о чем заботился Румянцев, это, чтобы военную службу считали не тяжкой повинностью, а почетной, трудной обязанностью, для выполнения которой надо быть во всеоружии военных знаний и свято блюсти долг повиновения.
– Высшее развитие воинского долга, – говорил Румянцев, – это строгая, но сознательная дисциплина, не за страх только, а за совесть, которая является душою службы.
Несомненные заслуги в деле преобразования русской армии имел и Г. А. Потемкин.
Опираясь на труды и опыт своих предшественников, используя все лучшее из их наследства, Суворов и построил свою превосходную военно-воспитательную и организационную систему.
«…Советская военная наука впитала все лучшее, что дало военное искусство в прошлом», сказал тов. Булганин в докладе «30 лет Советских вооруженных сил».
Советская Армия, как и советская военная наука, строится не на пустом месте. Она имеет славные воинские традиции – традиции отваги и доблести солдат, инициативности и храбрости офицеров. Она преемственно восприняла заветы замечательных русских полководцев, наших «великих предков», как назвал их товарищ Сталин. А в числе этих славнейших из славных неугасимым светом горит имя Александра Суворова. Непревзойденный мастер войны, родоначальник русского военного искусства, учитель и воспитатель русских войск второй половины XVIII века, Суворов всегда будет памятен советскому народу. Долго еще наши командиры будут вдумываться в существо суворовского гения, учиться его методам организации боя, его организаторскому уменью, его культуре военного дела. Никогда не угаснет и память о Суворове – патриоте, всеми фибрами души преданном своей отчизне.
Советский народ, в лице своего правительства, увековечил память о великом русском полководце, учредив военный орден Суворова трех степеней.
С именем Суворова связано и воспитание будущих командиров.
22 августа 1943 года СНК СССР и ЦК ВКП(б) вынесли постановление «О неотложных мерах по восстановлению хозяйства в районах, освобожденных от немецкой оккупации». В этом постановлении предусмотрено:
«Для устройства, обучения и воспитания детей воинов Красной Армии, партизан Отечественной войны, а также детей советских и партийных работников, рабочих и колхозников, погибших от рук немецких оккупантов, организовать… девять суворовских военных училищ, типа старых кадетских корпусов, по 500 человек в каждом, всего 4 500 человек со сроком обучения 7 лет, с закрытым пансионом для воспитанников».
В настоящее время число суворовских училищ увеличено. Задача суворовских военных училищ – дать воспитанникам общее среднее образование и вместе с тем подготовить их к военной службе в офицерском звании. С этой целью вся система воспитания построена здесь так, чтобы воинские начала впитывались «в плоть и кровь» воспитанников; наряду с этим здесь преподаются элементарные основы военного дела. В результате воспитанники, выйдя из училища, должны стать достойными советскими офицерами.
То обстоятельство, что вновь образованным военным училищам присвоено имя великого русского полководца, имеет глубокий смысл. Оно означает, что воспитание должно вестись в суворовском духе, дабы готовить здесь искусных командиров, передовых людей военной мысли. Оно лишний раз подчеркивает, как чтит Советская Армия суворовские военные традиции.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |