"Желтая зона" - читать интересную книгу автора (Ломер Кит)

9

Где-то на расстоянии нескольких световых лет от меня кто-то громко кричал:

— Полковник! Дышите! Пожалуйста, сделайте глубокий вдох!

Я почувствовал у себя на груди тяжесть толстого слоя камней, под которыми я был похоронен. Я немного расслабился — или попытался это сделать — и почувствовал, как из меня вырвался воздух. Это мне о чем-то напомнило.

«От нас», — решил я. Внешнее давление воздуха было низким. Я хватанул почти что вакуума и упал. ТЕПЕРЬ ХЕЛЬМ ВТАЩИЛ МЕНЯ ОБРАТНО И ПЫТАЕТСЯ УГОВОРИТЬ МЕНЯ ВДОХНУТЬ. Я подумал об этом. Слишком трудная работа. К ЧЕРТУ. ПОРА СПАТЬ. Я почувствовал себя лучше из-за того, что так ловко увильнул. Но тут слой камней увеличился еще на пару сотен футов, и я почувствовал, что ребра мои хрустят и вот-вот переломятся. Это меня как-то обеспокоило поэтому я сделал глубокий вдох и заорал:

— Ладно! Отвалите!

Я начал было садиться, но забыл о всех этих слоях ракушечника, базальта и глины, расплющивших меня. Потом началось землетрясение: глубокие пласты растрескались и взметнулись вверх, и я почувствовал, что мои кости ломаются, но какое это могло иметь значение? Все равно это были уже окаменевшие ископаемые, впрессованные в черную грязь. Поэтому я плюнул на них, удивляясь, как это можно дышать под такой массой камней.

Надо мной склонился Хельм. Рот его был открыт, и это его жесткие руки давили на мою грудную клетку, раздавливая меня. Я попытался хорошенько врезать ему, но обнаружил, что у меня нет ни рук, ни ног, ни туловища — одно только ощущение боли и отчаянная потребность кому-то о ней сказать.

— Полегче, — услышал я чьи-то слова. Я подумал, чьи же они, и постепенно понял, что мои. Я вдохнул еще немного воздуха и сделал новую попытку:

— Ты мне все ребра раздавишь, Энди, — пожаловался я. Прозвучало это как «Ымерера…»

— Постарайтесь расслабиться, сэр. — Он отодвинулся на несколько дюймов. Лицо у него, бедняги, было озабоченным. — Мне очень жаль, сэр. — И по голосу его чувствовалось, что и правда жаль. Я не мог понять, чего.

— Прошла уже неделя с тех пор… как вы…

— Умер, — помог ему я.

Это слово внезапно заставило меня ощутить, что в грудь мне вонзается тысяча кинжалов, особенно при вдохе. Я еще раз вдохнул — просто, чтобы проверить. Это заставило меня закашляться, из-за чего кинжалы вонзились еще глубже.

— Извини, — сказал я ему, вернее, попытался сказать. Получился только новый приступ кашля, пока я снова не отключился. Потом я пытался кашлять и чертыхаться одновременно, что оказалось не слишком просто. Я злился на себя: во-первых, за то, что слаб, как американское пиво, а во-вторых, что не могу с этим справиться. Через некоторое время я уже сидел и сам опирался рукой без всякой помощи Хельма.

В поле моего зрения вплыло лицо Смовии. Ребра болели, но уже не так сильно, и док сказал:

— Ну вот, вы чувствуете себя лучше. Я перетянул вам ребра. И дыхание уже лучше. Я думаю, вы уже могли бы принять пищу.

— Как насчет небольшой лошадки — можно вместе с подковами? — предложил я, даже не кашлянув.

— Ja, da, for all dell, — проговорил Хельм, что транслятор перевел как «Э, ладно, о'кей». Не очень много в этих словах, но ведь лейтенант никогда не был говоруном. Я знал, что он хотел сказать: «Господи, сэр, как я счастлив видеть, что вам лучше».

— Я пытался помешать нашему доктору, — добавил он по-английски, — но, верно, он был прав. Вы сразу стали дышать лучше, когда он вас перетянул. А мне казалось, что получается слишком туго, но…

— Ты все правильно делал, Энди, — сказал я ему. — А что за чертовня произошла? — полюбопытствовал я. — Я только помню, что открыл люк — и фью!

— Это давление воздуха, сэр, — сказал он мне. — Похоже, на фазе Космического Целого, э-э, в этой А-Линии, сэр…

— Продолжай, — ободрил я его.

— Масса аргона, полковник, — выпалил он. — Боюсь, мы сильно сбились с курса. Время общей истории — четыре миллиарда лет. Атмосфера еще только формируется. Оказывается, планета попала в газовое облако, в основном из аргона. Дышать, конечно, можно, но очень малое давление. Ваши легкие чуть не опали, сэр. Какое-то время была масса крови, и док все каркал, как вы опрометчиво поступили, но…

Вернулся Смовия. Началось достаточно болезненное выстукивание и ощупывание, я сделал несколько глубоких вдохов по просьбе нашего милого доктора, и начал уже тревожиться, сколько времени потеряно, пока я тут валяюсь, не спеша раскаиваясь. Я мешком висел в своем командном кресле. На экранах видна была только грязевая равнина.

— Хельм, — окликнул я его слабым голосом. Он был прямо у меня за спиной. Обойдя мое кресло, он тревожно посмотрел на меня.

— Сколько, ты сказал, я был без чувств? — спросил я его и попытался сесть прямо, но упал с громким стуком, от которого у меня в ушах зазвенело, несмотря на то, что голова моя хлопнулась на подушку.

— Одну неделю, сэр, — мрачно сообщил он мне.

— Шаттл в порядке?

Он кивнул, но лицо его оставалось мрачным:

— Зарылся в грязь, но, насколько я смог определить, повреждений нет.

— Здесь все кажется слишком нормальным, — заметил я. А в энтропийной вакуоли, как считалось, все должно быть по-другому.

Хельм придвинулся ко мне, стараясь контролировать выражение своего лица.

— Только одно, полковник, — сказал он мне с видом человека, которому страшно неприятно сообщать дурные известия.

Я ждал, что он мне выдаст. Это оказалось просто конфетка.

— На самом деле мы здесь провели больше года, — сказал он очень тихо, как будто не хотел себя подслушать. — Солнце с места не сдвинулось, день все тот же, но хронометр корабля все еще работает, и календарь тоже. На той неделе исполнится год. Вы уже третий раз приходите в себя. Через несколько секунд вы опять потеряете сознание.

— Но субъективно прошло не больше, чем пара часов, — проворчал я. — Приборы, видимо, сломались. Нам нельзя оставаться здесь так долго!

— Я знаю, сэр, — траурным голосом согласился лейтенант.

На этот раз я подтянул под себя локоть. Подождав, пока погаснут звезды в глазах, я спустил ноги на пол.

— Куда отправился Свфт? — спросил я. Хельм смотрел на меня с недоумением.

— Мне нужны ботинки, — сказал я. Хельм помог мне надеть их на ноги; потом я поставил ноги на пол. Теперь я сидел на краешке моего командирского кресла. Наклонившись вперед и переместив свой вес на ноги, я встал. Я не пытался отталкиваться ногами, а просто вообразил, что мою пятую точку зацепил подъемный кран, — и вот я уже стою. Мгновение я чувствовал головокружение, но это было связано только с резким подъемом головы. Чувство «ох, парень, сейчас я хлопнусь в обморок» прошло, и я попытался шагнуть. Это вышло вполне прилично. Хельм неотрывно смотрел мне в лицо.

— Секунду, сэр, вы казались совсем зеленым, а сейчас все в порядке. Но вам лучше бы сесть и пока не переутомляться.

Я безоговорочно с ним согласился и присел на краешек кресла.

— Поесть, — сказал я. — Ростбиф с кровью, и побольше, картофельное пюре с подливкой, кусок сладкого пирога. И большую кружку холодного пива «Тре Крунур».

— Сэр, у нас только стандартные пайки, — напомнил мне Хельм.

— Тогда порошковую яичницу с искусственным беконом, — уточнил я. — Если мы здесь уже год, — усомнился я, — почему мы не умерли с голода?

— Не знаю, сэр, — признался Хельм. — По правде говоря, я знаю почти что не больше вашего, сэр, а вы почти все это время были без сознания.

Вид у него при этом был виноватый — по-видимому, потому что он позволил себе допустить, что, может быть, я знаю не все на свете.

— А что, если, — нерешительно предположил он, — нам не нужно питания в нуль-временной вакуоли, или как там вы ее обозвали. Может, у нас обмен веществ прекращается.

Я покачал головой.

— Если бы это было так, мы бы не двигались, не дышали и не обсуждали бы происходящее. Давай успокоимся на том, что не понимаем этого, так же, как большинство людей не понимают Сеть, или как никто не понимал, что такое Солнце и Луна до недавнего времени. Как биологический вид, мы почти миллион лет бродили в невежестве. Мы пользовались огнем, хотя и не знали ничего об окислении. — Я понял, что пытаюсь убедить самого себя — и без особого успеха. Я подумал было, не приказать ли Хельму «продолжать действовать» и вызволить нас отсюда. Это была только мимолетная мысль, я на ней не задержался. Потом мне в голову пришла еще одна мысль.

— А где Смовия?

— Спит, сэр, — доложил мне Хельм. — Он очень много спит. По-моему, он что-то принимает. Он и мне предложил, но…

— Но ты пока не готов превратиться в пьянчужку, — подсказал я. — Молодец Энди.

Потом я начал было говорить что-то оптимистичное, но почувствовал, что получается слишком фальшиво. Поэтому я сказал только, что мы застряли в довольно негостеприимной части Космического целого.

— Так точно, сэр, — отрывисто согласился Энди. Удовлетвориться непониманием ему было интеллектуально комфортнее, чем бесконечно недоумевать. — Но у нас еще остается корабль, сэр, — оптимистично напомнил мне паренек, как будто это решало все наши проблемы. — Целый, — прибавил он.

— Мне очень неприятно говорить тебе это, Энди, — сказал я (и мне действительно было очень неприятно), — но в этой машине есть цепи, которые хроноразрушаемы. В целях безопасности, понимаешь, — чтобы нельзя было случайно использовать шаттл, оставленный в Линии без А-технологии. Да и с точки зрения охраны окружающей среды это казалось правильным, когда мы его конструировали.

— Но, полковник, я считал… — Хельм понял, что сказать нечего, и замолчал.

Я кивнул.

— Я напишу об этом главному технологу как можно скорее, — саркастически проговорил я.

Он сразу же на это клюнул:

— Прекрасная мысль, сэр. Это… — И он замолк. Успокаивающая структура общепринятых мероприятий продержалась недолго.

— Тем временем, — сказал я, — у нас, по крайней мере, есть убежище. Минимальные удобства, конечно, но все же лучше, чем спать в грязи.

— Ja, da, for all dell, — согласился он, и обеспокоенно взглянул на меня. — Мы не можем дышать этим воздухом, сэр, — напомнил он мне факт, который я уже выяснил столь нелегким путем. — В нем содержится достаточно кислорода, чтобы поддерживать жизнь, но только после того, как он сконцентрируется в фильтрах. А это значит, что мы застряли внутри.

— Именно так, мальчик мой, — беззаботно согласился я. — А тебе хотелось куда-то отправиться? — И я жестом указал на зрелище, открывавшееся за экраном: блестящее окутанное туманом пространство, покрытое грязью и усеянное лужами.

— Дело не в том, сэр, — объяснил он. — Я просто подумал, что нам надо двигаться, а, может быть, как раз за горизонтом…

— Я бы сказал, что поверхность планеты только-только стабилизировалась,

— был мой следующий вклад в обсуждение. — Период интенсивной метеоритной бомбардировки и постоянного вулканизма, видимо, миновал. Химические элементы из расположенных высоко мест вымываются водой, текущей вниз по склонам. Пока, вероятно, есть только несколько крупных озер: местность настолько плоская, что сбегающие потоки не составляют рек. Вместо суши и моря существует только бесконечная грязевая равнина. Пока нет ледяных шапок. В этом мире мало разнообразия, к сожалению.

— И все же он существует одновременно с двадцатым веком? — усомнился Хельм.

— Так выглядела бы и Линия Ноль-ноль, не произойди целый ряд маловероятных событий, — сообщил я ему. — И они создали условия, которые как раз и были необходимы для развития жизни.

— Но, сэр, как примитивная жизнь могла повлиять на такие вещи, как ледниковые периоды, вулканическая деятельность и тому подобное? — обеспокоенно спросил он, как будто, если удастся убедить меня, что такого места НЕ СУЩЕСТВУЕТ, мы тут же отсюда выберемся.

— Подумайте, — предложил я ему. — После того, как моря дистиллированной воды были загрязнены минералами с суши, появилась растительная жизнь. Первые ее представители, водоросли, расщепили углекислый газ, который был вокруг в изобилии, освободив в атмосферу кислород: второе загрязнение, на этот раз воздуха, которое сделало возможным появление животной жизни. Такие животные, например, как кораллы, создали рифы, которые влияют на океанические течения. Потом скопления растительных остатков вызывают появление залежей угля, и, конечно, дыхание животных производит углекислый газ, который вместе с тем, что появляется в результате гниения растений, создает тепличный эффект, а он оказывает огромное воздействие на климат, осадки, эрозию почвы и так далее…

Я заметил, что говорю, как школьный учитель биологии, решивший прочитать лекцию, и заткнулся. Хельм не стал настаивать на дальнейшем обсуждении этого вопроса, чем я был доволен: у меня все равно кончились гладко звучащие объяснения.