Лир ЭдвардВеселый космос Эдварда Лира

ЭДВАРД ЛИР

Веселый космос Эдварда Лира

перевод Дины Крупской

Не нужно доказывать, что каждый из нас, неважно, писатель он или нет, создает вокруг себя собственный мир, карманный космос, цельный и не отделимый от него, начиняет его своими правилами и мерами, населяет фантазиями и другими отражениями своей личности. А потом пытается рассказать о нем, поскольку всякий человек стремится к пониманию. Быть может, любое творчество - это негромкая, ненавязчивая просьба: пойми, раздели мои радости и печали.

Эдвард Лир, проживший интереснейшую и многоцветную жизнь в прошлом веке - с 1812 по 1888 год, - создал настолько яркий, феерический, свободный от всех "нет" и "нельзя" мир, что поразил английскую литературу в самое сердце. Поразил, взбаламутил и изменил её навсегда.

И до него многие прекрасные поэты пробовали свое перо в стиле Нонсенса, и после. Но именно Эдварда Лира признают родоначальником Английского Нонсенса.

Он отнюдь не считал себя серьезным литератором. Он видел в себе профессионального художника, много путешествовал, опубликовал несколько альбомов с пейзажами, преподавал живопись самой Королеве Виктории. А лимерики, стихи и сказки писал только для развлечения, как сам он не раз говаривал.

Эдварда Лира переводили С. Я. Маршак, Григорий Кружков и другие замечательные мастера, а лимерики перевел и издал Марк Фрейдкин. Но каждый перевод - это новое стихотворение, новый взгляд. Ведь перевести стихи невозможно дословно, иначе это будет не певучее, легкое произведение, а нечитабельный подстрочник, утерявший самую суть свою - поэзию, пропадет игра слов и смыслов, что особенно важно для Нонсенса. Борис Заходер предпочитал слову "перевод" более близкое по смыслу слово "соавторство". Каждое переведенное стихотворение - это результат столкновения космоса переводчика с космосом автора. Чтобы точек пересечения было как можно больше, необходимо "совпасть" с автором, стать им на время - со всем его дурным настроением, брюзжанием и насморком, увидеть мир его глазами, по возможности максимально отказаться от своего любимого "я".

Но что это за слово такое - Нонсенс?

Nonsense (англ.): вздор, ерунда, чепуха; бессмыслица, абсурд; пустяки, сумасбродство; бессмысленные поступки

И все это как раз про них - жителей огромной страны Нонсенса, созданной фантазией Эдварда Лира и других поэтов, - про милых и бесхитростных чудаков и чудачек, про нелепых и трогательных зверушек, таких узнаваемых, если приглядеться.

Ну, посудите сами, разве это стихи не про нас и наших знакомых?

ДЖАМБЛИ

В море уплыли они в решете.

Они в решете уплыли.

Был сильный ветер и жуткий шторм,

бурлюкал град, барабакал гром,

а они в решете уплыли.

Крутилось, вертелось их решето.

Им кричали: "Утонете вы, уто..."

Но засмеялись они в ответ:

"Нет, ну что вы, конечно нет",

И в решете уплыли.

По морю плыли они в решете.

Быстро и весело плыли.

На маленькой мачте из трубки табачной

зеленовый парус. Ах, как удачно,

что парус они не забыли!

Но все, кто их видел, шептали друг другу:

"Представьте, что будет! Там ветер и вьюга,

и небо темнеет, и долог путь.

Скорей! Скорее! Их надо вернуть,

они в решете уплыли!"

За синей волной, зеленой волной

синерукие джамбли живут.

Все дальше и дальше, к земле иной

они в решете плывут.

И вскоре вода начала прибывать.

Начала прибывать вода.

чтоб их не тревожила зябкая влага,

пятки они завернули в бумагу,

и стало тепло тогда.

Поспали в кувшине, и ночь миновала.

И каждый подумал: "Да, путь немалый,

и неба не видно в такой темноте.

Но мы же плывем! И плывем в решете!

И мы доплывем туда!"

И встало солнце. И вновь померкло.

Погас голубой простор.

И джамбли лунную песнь запели,

и трубы медные заблестели

в тени золотистых гор:

"О Тимбалоо! Как счастливы те,

кто может в кувшине и в решете,

кто вслед за луною всю ночь напролет

под зеленовым парусом вдаль плывет

в тени золотистых гор!"

За синей волной, зеленой волной

синерукие джамбли живут.

Все дальше и дальше, к земле иной

они в решете плывут.

Они побывали в затерянном крае

средь западных диких вод,

купили свинью и полезные стулья,

и пчел серебристых, гудящих в улье,

и клюквенный кислый торт.

Живую свинью и зеленую галку,

и сорок бутылок ду-ду-пузырялки,

и шимпанзе с леденцовой ногой,

и риса - он там совершенно другой

и сыра. Но сыр не в счет.

И вернулись они через двадцать лет.

И тогда все сказали: "Ну вот!

Они побывали в стране Кошмажора,

и даже видали Холмы и Озера

на острове Ченкель-Бот".

Им сделали клецки из лучших дрожжей,

бокалы подняли за лучших мужей,

и каждый подумал: "Мы тоже могли

доплыть в решете до прекрасной земли,

до Холмов и Озер Ченкель-Бот!"

За синей волной, зеленой волной

синерукие джамбли живут.

Все дальше и дальше, к земле иной

они в решете плывут.

ДОНГ СО СВЕТЯЩИМСЯ НОСОМ

Когда беспробудная плотная тьма

В ночи воцарится, и правит зима,

И яростно в море клубятся буруны,

Когда над равниною Кромбулиан

Грохочущий ветер срывает туман

И пену швыряет на берег лагуны,

Тогда, сквозь метель и буран

Едва различимый, с Холмов Ченкель-Бот

Спускается свет, и в долину плывет.

Над черной землею летящая точка,

Мерцающий шар, светлячок-одиночка,

Куда тебя ветер влечет?

Расходятся тьмы непроглядные стены,

И тучи бегут, расступаются тени...

Он тихо парит над ночными полями,

Плывет без дороги, играя лучами,

И дерево Бонг озарилось как днем

Пронзающим сумрак чудесным огнем.

И всякий, кто видит его из окна,

Кто в башне высокой томится без сна,

Кто любит под небом раскинуть шезлонг,

Воскликнет: "Да это же Донг!

Странник идет по полуночным росам!

Донг! Это Донг!

Донг со светящимся носом!"

А некогда был он веселый, как птица,

Он козочек пас и гонял голубей,

Пока синерукая Джамбль-девица

Его не пленила улыбкой своей.

Пока не приплыли по быстрой воде

Любезные Джамбли в своем решете,

Пока не пристали к песчаной косе,

Где устрицы пляшут в лучистой росе,

Пока не встревожили песней своей

Леса и долины, траву и шмелей:

"За синей волной, зеленой волной

Синерукие Джамбли живут.

Все дальше и дальше, к земле иной

Они в решете плывут".

Весело, весело дни пролетели.

Джамбли лунные песни пели,

Лунные тени вплетя в хоровод.

Дни напролет, дни напролет

Донг им играл на певучей свирели.

Дни напролет он сидел рядом с ней

Зеленоволосой Джамблицей своей,

Своей синерукой - синее небес

Джамблицей, прекрасной, как утренний лес,

Пока не очнулся - один. В пустоте.

Где Джамбли?! Уплыли они в решете!

Он бросился к морю, крича на бегу,

Упал он в траву на крутом берегу,

И вдаль устремляя отчаянный взгляд,

рыдал он: "О Джамбли, вернитесь назад!"

Вздыхала в ответ заводная волна,

Шуршала песком океанского дна.

Растаял, растаял их маленький парус,

лишь песенка эта у Донга осталась:

"За синей волной, зеленой волной

Синерукие Джамбли живут.

Все дальше и дальше, к земле иной

Они в решете плывут".

Но солнце коснулось прибрежных скал,

И Донг сказал, поднимаясь с травы:

"Сердце мое ветер угнал

в плошке дырявой. Увы! Увы!".

С тех пор обошел он немало лесов,

Болот бесприютных, озер и холмов.

Он шел, как заклятье шепча на ходу:

"О, Джамбль-девица, тебя я найду!

Сто лет бороздить мне пустыню земную,

Пока не увижу Джамблицу родную!"

Он шел и играл на свирельке певучей,

Играл от тоски, неотступной и жгучей.

И чтобы шагать в темноте по ночам,

Нашел он китайское Древо Твангам

В долине, где колкие заросли роз,

И лыка набрал он, и сплел себе Нос.

Длиннейший, - таких не бывает в природе,

Покрашенный красной гуашью по моде,

И привязал его прочной тесьмой,

Чтобы промозглой и мрачной зимой

Лампа из дырок плетеного шара

Нежно лучилась, как отсвет пожара.

Шар укрывал её тихое пламя,

Чтобы её не задуло ветрами,

Дождь не мочил, не кусал дикий зверь.

Донг темноты не боялся теперь.

И каждую ночь, и всю ночь напролет

Скитается Донг и Джамблицу зовет.

Даже сквозь крик обезьянки летучей

Слышатся стоны свирели певучей.

Тщетно, о, тщетно в тоске и тревоге

Мечется он без пути и дороги,

Тщетно бредет по лугам и покосам

Донг со светящимся Носом.

И всякий, кто ночью стоит у окна,

кто в башне высокой томится без сна,

кто видит, как яркой танцующей точкой

летит над землей светлячок-одиночка,

Скажет: "Вот он идет!

Там, по холодным полуночным росам

Донг идет со светящимся Носом.

Идет!

Он идет!

Донг со светящимся Носом!"

ПРО КОМАРА И МУХАЧА

Однажды Дэдди Длинноног

в костюме голубом

попрал ногой морской песок

у кромки пенных волн.

И там, по камушкам скача

ветру на продувном,

он встретил Хлопа Мухача

в камзоле золотом.

Вина пригубили слегка,

и в ожидании, пока

дадут к обеду третий гонг,

сыграли в пинг, а также в понг.

И говорит сэр Длинноног

красавцу-Мухачу:

- Вы не летите во дворец!

Причин я знать хочу.

Вы так изящны, так важны,

так подходящи для!

И, сэр, вы попросту ДОЛЖНЫ

уважить Короля!

Он в красной мантии сидит,

на Королеву всё глядит.

Там солнце тает в хрустале,

и мед янтарный на столе.

- Ах, мистер Дэдди Длинноног,

вздыхает Хлоп Мухач.

Да, не лечу я во дворец.

Я не лечу, хоть плач.

Будь у меня шесть длинных ног

как ваши, мистер Дэд,

я б во дворец явиться мог.

Но с этими - о нет!

Ведь Королева с Королем

(они так смотрятся вдвоем!)

боюсь, воскликнут: "Эй, Це-Це!

Тебе не место во дворце!"

Ах, лучше, мистер Длинноног,

продолжил мистер Хлоп,

сонетов спойте мне венок

или хотя бы сноп.

У вас и голос был, и слух

чудовищно хорош,

и песни - легкие, как пух,

приятней не найдешь.

На звук серебряной струны

креветки выйдут из волны,

и раки спляшут наобум

под сладкозвучный "зум-ди-зум".

- Ах, - молвил Дэдди Длинноног,

Простите, сэр, но - нет!

Мне нелегко поведать вам

постыдный мой секрет.

Давно я песен не пою.

Давно... Тому виной

все шесть моих несчастных ног

с их каверзной длиной.

Их шесть, а кажется - шестьсот:

на грудь мне давят и живот!

Ни "зум-ди-зум", ни слабый звон

из этих уст не выйдет вон.

Сел мистер Дэдди Длинноног

поближе к Мухачу,

и протянув ему платок,

похлопал по плечу.

- Мы так немыслимо и не

простительно смешны!

Вам ноги коротки, а мне

мучительно длинны.

Вам путь заказан во дворец,

а я без голоса певец.

Покуда ждали мы обед,

открылось нам, что счастья нет.

Мы так отчаянно бедны!

- Бедны, - сказал Мухач.

И моря пенные холмы

сотряс их горький плач.

И ялик маленький нашли

(бывают чудеса!),

и серо-красные вдали

подняли паруса.

И переплыли океан,

чтобы в стране Кромбулиан

до склона лет и даже дней

играть в бол-фут и бол-волей.

ПРО УТОЧКУ И КЕНГУРУ

Сказала Утка Кенгуру:

- Какая грация в прыжках!

Вы над полями поутру

взлетали - эх! - как мячик - ах!

О, скука жизни водяной:

ныряй, болванчик заводной...

А мне бы в небо, на ветру

нырять как вы, мой Кенгуру!

Меня бы взять да унести,

я здесь засохну на корню.

Сидеть я буду тихо-ти,

я даже "кря" не пророню.

Мы перепрыгнем Джем Бо Ли,

и - отрываясь от земли

вспорхнем над морем Фрути Фру,

сказала Утка Кенгуру.

Ответил Утке Кенгуру:

- Я слышал, птица на спине

залог удачи. Но, мой друг,

живет сомнение во мне:

принять на спину духом слаб

я пару мокрых птичьих лап.

Они сулят жестокий ревматизм,

- напомнил Кенгуру.

Сказала Утка: - Для больных

полезней утки средства нет.

Четыре пары шерстяных

купила я носков и плед.

И сто сигар из Лам Ди Блю:

люблю дымить... и вас люблю.

Вы тоже... курите? - Ку-ру,

ответил скромно Кенгуру.

Простите глупый мой каприз.

Пожалуй, хватит этих ста.

Но для баланса сядьте, мисс,

на самый краешек хвоста.

И - скок-поскок - вокруг земли

почти три раза обошли.

И пела Утка на ветру:

- Спаси-спасибо, Кенгуру!!!

ДВА СТАРИЧКА-ХОЛОСТЯЧКА

Два старичка-холостячка гуляли во дворе.

Один поймал Горячий Блин, другой - Мыша в норе.

Тот, что с Блином, сказал тому, который нес Мыша:

- Что ж, на ловца и зверь бежит. Но в доме ни гроша.

И если выжатый лимон за пищу не считать,

То нынче, видно, натощак придется почивать.

А без питания начнем терять удельный вес,

Потом - зубов, бровей и век останемся мы без.

Второй, что был с Мышом, сказал: - А знаешь что, сосед,

Я вот из этого Мыша сварганю нам обед.

Тут важно, чем фаршировать, а дальше - ловкость рук.

В начинку Гречка мне нужна и Лук. Обычный Лук.

И старички-холостячки примчались на базар,

Просить немного Гречки в долг, но весь базар сказал:

"Возьмите Лук - отменный Лук. Возьмите даже два.

Но Греки в поле не растут, как сорная трава".

Потом базар поразмышлял и молвил: "Впрочем, стоп.

На дальнем северном холме одна из горных троп

Ведет к вершине, в облака, там, средь обломков скал

Один премудрый Грек сидит, философ и нахал.

Он день и ночь не спит, не ест, читает некий труд.

Хватайте умника - любой вас оправдает суд!

Хватайте смело за носки - и волочите вниз,

Потом рубите на куски - как можно мельче, please!

Потом колечками лучок изящно накрошить...

Начинка выйдет высший сорт! Наверно... Может быть".

Холостяки пустились в путь секунды две спустя,

И на ближайший дальний холм вскарабкались пыхтя.

И там, среди скалистых круч, под реденьким кустом

Скрывался Грек и по складам читал гигантский том.

- Ага! - вскричали старички, - Теперь вы пленник наш.

Довольно книжки-то читать. Пожалуйте на фарш!

Он бровью греческой повел и поднял тихий взгляд,

И страшной книжищей махнул - не целясь, наугад.

Ох, как они летели вниз макушками вперед

в пучину, с дикой крутизны, через пустыню в брод,

по бездорожью - до дверей в пустой, холодный дом

Чтобы узнать, что Мыш бежал, поужинав Блином.

И в ночь ушли холостячки, покинув милый двор.

И больше в городе о них не слышали с тех пор.

МИСТЕР ВОРОБЕЙ И МИССИС ВОРОБЬИХА

Мистер Чикки Воробей

был отцом пяти детей.

Он на веточке сидел,

на жену свою глядел.

Напевала Воробьиха

между делом, тихо-тихо:

"Из мурашек и жуков

напеку я пирожков.

Твикки викки викки ви,

викки бикки твикки ти.

Чикки бикки би!"

И сказала Воробьиха

нежно-нежно, тихо-тихо:

"Чикки, друг, меня как осы

жалят страшные вопросы:

Ты покашливал, не так ли?

Ты посапывал, не так ли?

Не застудишь ли ты ножки,

без кашне и без подстежки?

Чикки сикки викки ти!

Бикки викки тикки пи!

Чикки чиппи ви!

Дело, милый, не в годах.

Дело, милый, в холодах.

Стали ночи больно зябки,

чтоб разгуливать без шапки."

Мистер Чикки Воробей

отвечал жене своей:

"Как добра ты! Как нежна ты!

Как щедра ты! Как нужна ты!

Виччи виччи виччи ви!

Твиччи виччи виччи би!

Тикки тикки ти!

Но подобные печали

и меня одолевали...

Я заметил: ты моргнула

и шесть раз подряд зевнула,

и перо твое упало,

и в траве навек пропало.

И подумал я, скорбя:

невралгия у тебя!

Виччи киччи киччи ви!

Спикки викки микки би!

Чиппи виппи чи!

Полетели на базар!

купим модный пеньюар,

купим пару теплых тапок

для твоих нежнейших лапок!

Я раскину над тобой

шарф небесно-голубой!

Если перышкам уютно,

жизнь мила ежеминутно!

Джикки викки бикки си!

Чикки бикки викки би!

Твикки виччи ви!

Оба в Лондон прилетели,

на Колонне* посидели,

и спустились на бульвар,

чтобы выбрать пеньюар,

шарфик нежно-голубой

и чепец, само собой,

пару тапочек под цвет

и велюровый берет.

Зикки викки микки би!!!

Виччи виччи миччи ки!

Сикки тикки ви!

"О-ля-ля! - вскричали дети.

Ма в чепце и Па в берете!"

Па и Ма сказали: "Детки,

на карнизе и на ветке

даже самым зимним днем

мы не охнем, не чихнем.

Хоть и птицы мы, а тоже

на людей теперь похожи!

Виччи виччи виччи ви!

Тикки микки бикки би!

Зикки сикки ти!"

* Колонна - построена в Лондоне в память о пожаре 1666 года

ЛИМЕРИКИ Эдварда Лира

Горевал человек в бороде

о своей неизбывной беде:

две совы, три щегла

и четыре орла

свили гнезда в его бороде.

На Камчатке один старичонка

собачонку пичкал печенкой,

и гулял неторопко

с этой жирненькой попкой

и с животиком вроде бочонка.

Как был мал старичок из Легорна!

Как любил он сушеные зерна!

Но сам был проглочен

прожорливым очень

щенком из того же Легорна.

Жил да был старичок в Термопалло.

Питался он как попало.

Он жарил сардинки

в дырявом ботинке

и с ложечки слизывал сало.