"Родичи" - читать интересную книгу автора (Липскеров Дмитрий)10. Иван Семенович Бойко сидел в своем кабинете и смотрел в окно на поток проезжающих под окнами машин. Генерал-майор был достаточно расслаблен, хотя движение по делу о крушении затормозилось до остановки, если оно было — движение. Месяц назад, во вторник, Иван Семенович добрался на общественном транспорте до украинского ресторана «Шинок», в котором встретился со своим информатором. Под борщ с пампушками и вареники с картошкой они поговорили. — Давно вас не было! — тихо проговорил мужчина с мятыми, как у борца, ушами. — И рука у вас поломанная… Я уж думал, не свидимся. — Видишь меня? — Я в контактных линзах. Вижу хорошо. — У вас там про палладий что-нибудь слышно? Мужчина оторвался от борща, долго и удивленно смотрел в глаза визави, потом странно улыбнулся. — Товарищ полковник!.. — с иронией. — Генерал, — уточнил Бойко. Следующие десять минут человек с мятыми ушами ел молча. Иван Семенович его не торопил, наслаждаясь наваристым супчиком и чесночной пампушкой. — Я тоже на повышении, — звякнул ложкой о дно мужчина. — Поздравляю. Дождались вареников и захрустели жареным лучком. — По рюмочке? — Можно, — согласился повышенный. Заказали горилку. Двести. И каши гречневой со шкварками. Выпили по пятьдесят, послушали скрипача, одетого в расшитую народными узорами рубаху. — Я в Думе, — сообщил мужчина. — В Комитете по безопасности. — Широко шагнул, — кивнул головой Бойко и выпил клюквенного морсу. — Помнишь, я тебя от вышки спас, когда тебя гэбуха повязала на жене шведского посла в «Космосе». А в портфельчике у тебя карты наших пусковых шахт по всему СНГ были… — Зачем напоминать, Иван Семенович, такие вещи не забываются, — обиделся собеседник. — Кстати, вы не знаете, кто меня тогда подставил? Ведь в портфельчике должна была быть «деза», а оказался верный чистяк! — Знаю. — Генерал-майор сплюнул в кулак нечищеную крупку гречки. — Ну да он уже на Новодевичьем лежит лет пять. А за тебя отомстили. Лежит он с подселением. На нем баба голая неустановленной личности, выловленная из пруда, положенная в его же гроб, на мундир парадный. — Спасибо… Покушали сладкого. Рулета макового со сливочным соусом по кусочку и яблоки, запеченные с липовым медом. — Вы имеете в виду палладии с железной дороги? — наклонился за салфеткой мужчина. То ли салфетка прошуршала, то ли шепоток за салфеткой. — Я — главный по этому делу. — Понятно… Ну что, счет просить будем? — Пожалуй, Оскар, — согласился Иван Семенович. Расплатились, причем сделал это человек с ушами борца даже без видимого поползновения генерала помочь. На кличку он отреагировал дрогнувшей бровью. — Так вот, Иван Семенович, — отряхнулся мужчина от крошек. — Металл ваш за границей. Весь. Мне это доподлинно известно. Поделили его на пятерых. Их имена я называть не стану. Дело с полгодика потянут, вас после закрытия на пенсию окончательно!.. — Ясно. — Иван Семенович заметно побледнел. Оскар встал из-за стола. — А кино американское я уже не смотрю, и русское тоже! Времени нет!.. Экс-Оскар, не прощаясь, направился к выходу, через минуту вышел и Иван Семенович. Генерал задержался в антикварном магазинчике ресторана, выбирая безделушку из венской бронзы для Маши, как вдруг увидел Оскара, переходящего через дорогу к Международному центру в сопровождении трех мужчин. У одного из сопровождающих в руках была гаишная палка, которой он махал, приостанавливая автомобильный поток. Далее генерал Бойко увидел смерть своего бывшего осведомителя и всех трех его телохранителей. Гаишная палка не помогла остановить президентский кортеж, и четверо мужчин, среди которых находился депутат Государственной думы, член Комитета по безопасности по кличке Оскар, были убиты шестнадцатитонным джипом прикрытия, который даже не вильнул, не попытался уйти от столкновения, а танком раздавил человеческие тела. «Значит, Президент в кортеже», — определил Иван Семенович как истинный профессионал. Он протягивал деньги за крошечную белочку из венской бронзы белой, как плитка в морге, продавщице, которая не могла оторвать взгляда от кровавой каши на мостовой, а сам думал о выпусках новостей, в которых будут рассказывать о трагической нелепости! Причем соврут, что Президента в кортеже не было!.. А еще генерал подумал о том, что совладельцем украинского ресторана является человек, управляющий государственным телеканалом, в личном досье которого говорится: «Всегда лоялен властям, готов служить верой и правдой тем, кто у кормила, забыв тех, кто выкормил!» Поди, все столы в кабаке в «жучках»! Иван Семенович сунул покупку в карман и вышел из ресторана вон. Он не любопытствовал картинкой на дороге, пошел в противоположную сторону, поднял руку и остановил частника… Генерал «жучков» не боялся, имея в кармане спецустройство, нивелирующее все прослушки. Вручая белочку жене Маше, Иван Семенович в последний раз подумал о нелепой смерти агента высочайшего класса и решил доживать до пенсии спокойно. «Главное, чтобы виагра в аптеках не перевелась и чтобы башка варила, — решил Бойко. — А то в следующий раз подарю жене вместо бронзы спецустройство!..» С того дня Иван Семенович работал для видимости, и начальство в лице министра его не тревожило ни звонками, ни вызовами на личную беседу. Проводя допросы Гурина и слушая одну и ту же песню: «Я ничего не знаю», — Бойко думал о чем-то своем, лишь слегка поморщиваясь, когда Грановский пробивал допрашиваемому жировую прослойку, стараясь достать печень. Печень он так и не достал, но также забыл достать для подследственного инсулин, отчего как-то ночью Гурин впал в диабетическую кому, а наутро скончался. Бойко подал рапорт на имя министра, и Грановского убрали. И так изо дня в день. Федеральный розыск Ахметзянова ничего не дал, завял потихонечку. Медэксперт с металлическим голосом уволилась, обложив все начальство такими матюгами… После этого женщине аноним вызвал на дом психиатрическую «скорую». Ночью. Гражданину психиатру, принявшему в особом отделении психбольницы медэксперта в прозрачном пеньюаре, полуобнаженная женщина, доведенная до нервного истощения, поведала о произрастании обыкновенной садовой земляники в носах трупов народонаселения города Бологое. Гражданин психиатр сделал вывод и поставил женщину на легкие работы — собирать коробочки для мармелада, а тоскливыми вечерами запирался с ней в кабинете и выдавал пеньюар вместо больничного халата… Иван Семенович пил кофе с кусочком лимона, когда затрещал селектор. — Что там? — Товарищ генерал, там этого поймали… — Кого? Ахметзянова?! — Никак нет! Некую личность, при которой обнаружен рельс с места крушения… — Зайдите! Через мгновение в кабинете появился адъютант и пояснил, при каких обстоятельствах произошло задержание. Молодой человек в капитанском звании, с мордой кровь с молоком, этакий снегирь, рассказал следующее: — В Завидове его взяли, — и потупился. — Где?!! — Ага, — кивнул Снегирь. — Надеюсь, никого не было? Капитан молчал. — Кто? — Непосредственно Премьер, начальник президентской администрации, ну и там замы и вице… — Снегирь прочистил горло. — Они там по зайцам палили, а тут на них черномазый вылетает, оборванный, да еще с рельсом на плече. Запретная зона и все такое… Хотели мочкануть охранники, да с трудом удержались… А потом Премьер, сам здоровый мужик, знаете, попробовал рельс приподнять, но у него чего-то там с простатой или диски хреново в позвоночнике… В общем, Премьер восхищенно произнес тост: «За здоровье русского мужика!» — но присутствующие заметили, что парниша уж больно черен харей и волосом, на русского не тянет, даже после скрещивания с монголом, скорее чечен-мачичен! Капитан сделал паузу, налил из графинчика водички в стакан и, держа его двумя пальчиками, опорожнил до дна. — Дальше! — поторопил генерал. — Поинтересовались, как зовут, — продолжил Снегирь. — Назвался Арококо… — Как? — Арококо. Есть такой стиль — рококо, и если к нему букву А прибавить, то получится имя мачичена! Арококо… — Может быть, тебя в Пушкинский музей экскурсоводом пристроить? — предложил Иван Семенович, выудил из пустой чашки лимончик и положил в рот. — Искусствовед!.. Что дальше? — Извините, товарищ генерал-майор! — Снегирь собрался с мыслями. — Тут сам Премьер дедукцию проявил. Спрашивает мачичена: мол, откуда рельс стащил? Тот молчит. А где у нас крушения поездов в последнее время зафиксированы? — спрашивает охрану Второй. И сам отвечает: а нигде, только под Бологое!.. — Где сейчас этот, с рельсом? — Рельс у него отобрали и экспертизу провели, — доложил Снегирь. — Прав оказался Премьер!.. И как догадался?., — Где мачичен твой?!! — заорал Бойко. — У нас, у нас! — вытянулся капитан. — Свободен! Адъютант убрался, а Иван Семенович припомнил лицо Премьера. Откуда Второй узнал о пропаже рельса в Бологом, генерал Бойко размышлять не стал. Он знал. Надо было допрашивать этого… Арококо… Делать это никак не хотелось. За окном небо висело низко, давление атмосферы также упало, и самочувствие генерала оставляло желать лучшего. Стукала в виске жилка. Протренькал селектор. Снегирь сообщил, что есть билеты в Большой. — На что? — На «Спартак» Хачатуряна. Два штука. Пойдете? — Ты тоже мачичен?.. Когда? — В пятницу… Я, товарищ генерал, прибалт… В девятнадцать ноль-ноль спектакль. — Пойду, — ответил генерал и подумал о том, что к балету равнодушен, но Машенька любит, а он любит Машеньку… Опять посмотрел в окно, зачем-то стал открывать и закрывать ящики стола. В одном заметил знакомую книжицу Палладия Роговского. Вытащил, без интереса полистал и вдруг обнаружил карандашные пометки в тех местах, где описывались достопримечательности города Рима семнадцатого столетия. «Арококо» — было начертано графитом на некоторых страничках. Иван Семенович присвистнул. «Ишь ты, — подумал, — связь вырисовывается! Украденный палладий, Палладий Роговский и Арококо, стащивший рельс с места катастрофы или же устроивший катастрофу!!!» Бойко вдавил до хруста кнопку селектора и приказал краснощекому капитану подавать машину к подъезду. — Куда поедете? — поинтересовался Снегирь. — В изолятор. Пусть готовят Арококо к допросу. Найдите Грановского! — Вы же его выгнали! — Найти, я сказал!!! — Так точно… Генерал Бойко, прикрывшись двумя синими и одной красной мигалками, мчался в изолятор. Откуда-то, то ли из сгустившейся атмосферы, то ли из сфер иных, в него вошла уверенность, что он еще может послужить своему Отечеству и, даже если раскопает чего лишнего, дальше пенсии его не пошлют… Могут пулю между глаз послать!.. Автомобиль влетел в ворота следственного изолятора, чуть не сбив зазевавшегося омоновца. Самое потрясающее, что в дверях генерала поджидал полковник Грановский, вытянувшийся во фрунт, с отданием чести по-американски, без фуражки. Иван Семенович хотел было сказать, что к пустой голове руки не прикладывают, но, сочтя сие банальностью, просто кивнул полковнику и быстро прошагал через контроль, ощущая за собой горячее дыхание садиста или специалиста, хрен его знает! — Где? — В четырнадцатой, — ответил Грановский. — Там же душно, как в аду! — Вентилятор установили! «Ишь, — не без удовольствия заметил про себя Бойко, — наш пострел везде поспел!.. И чего я поговорками?.. Тьфу!..» — Чай? Кофе? — предложил полковник. — А кальвадос есть? — Кальвадос? — оторопел Грановский. — Шучу. Однако Грановский не засмеялся, а только улыбнулся на шутку. — Какой кальвадос предпочитаете? «XO» или двадцатилетний? Вот гаденыш, опять про себя удивился генерал, знающий только то, что кальвадос алкогольный напиток, и читавший о нем в книге Эриха Марии Ремарка «Три товарища». — Чай некрепкий! — сказал вслух. — Пять секунд, — и вышел. Иван Семенович сел за привинченный стол и включил вентилятор. Струей воздуха разметало его прическу, слегка подлаченную в местах, где волосы были прорежены возрастом. Пришлось вентилятор отключить и дышать спертым воздухом. Пока Грановский бегал за чаем, Иван Семенович вспомнил про Никифора Боткина, на которого недели две назад делал запрос в Центральный архив, откуда оперативно получил генеалогическое древо хирурга. Из ответа явствовало, что Никифор таки является потомком великого терапевта Боткина, но не прямым, а брата его колено, который из литераторов. Бойко после допроса решил навестить Никифора непременно, тем более что тот уже шел на поправку и ему разрешали гулять, конечно, в сопровождении медсестры Катерины из Бологого, которую в виде исключения взяли на работу по профилю на полставочки… А говорят, что «жены декабристов» перевелись, подумал генерал. Вот вам пример: медсестричка Катя… А Маша, моя Маша!.. Осточертела эта рука в шурупах, с ненавистью поглядел Бойко на фашистское приветствие. Даже почесаться невозможно, где хочется! Но говорят, аппарат скоро снимут, только дырки останутся… В сей момент в плохо освещенный, со спертым воздухом кабинет ввели существо поистине оригинальное в своем внешнем облике. Существо в полумраке сутулилось, и Бойко показалось, что Грановский навешал на голову Арококо затрещин, оттого тот и сгорбился. Но здесь задержанный поглядел на лампу, отчего сверкнули черные, почти без белков, глаза, прикрытые густейшими бровями и шевелюрой, сбитой в колтуны, а под носом с горбиной блуждала улыбочка. «А парниша-то не боится, — осознал Иван Семенович, не в силах оторвать взгляда от улыбочки, снаряженной мелкими редкими зубками. — Или Грановский его еще не трогал?» Полковник толкнул задержанного в бок, направляя к стулу. — Поприветствуй товарища генерала, зверь! Арококо еще шире залыбился на начальство, облизав почти черные губы. Иван Семенович вздрогнул и прибавил света. — Покажите язык! — распорядился генерал. — А что такое? — удивился Грановский. — Я не вам. Язык! Парниша никак не реагировал на требование, продолжая выказывать хорошее расположение духа. — Может, не понимает? — предположил генерал. — Поможем! — хмыкнул Грановский, подошел к задержанному сбоку и пальцами правой руки надавил зверю на щеки, чтобы тот пасть открыл. Пальцы полковника побелели от напряжения, но результата не было, рот не открывался, лишь уголки губ дыбились. Здесь Грановский проявил тактику. Пальцами левой руки он пребольно щелкнул клиента по носу, а затем схватил горбатый в тиски фаланг, перекрыв доступ кислорода. Так продолжалось пару минут, затем задержанный неожиданно клацнул челюстями, и изумленный генерал стал свидетелем, как у живого человека откусывают полпальца. В изумлении пребывал и Грановский, глядя, как зверь жует его плоть, а потом с видимым удовольствием проглатывает вместе с ногтем. — А-а-а, — тихонечко провыл полковник, зажав хлещущий кровью обрубок. Тем временем задержанный поднялся со стула, склонился в сторону Ивана Семеновича и предъявил ему язык, чрезвычайно длинный и омерзительного цвета. Генералу показалось, что язык этот когда-то был рассечен надвое, а впоследствии грубо сшит. — Я убью его! — тихо проговорил Грановский, доставая из хромового сапога длинный нож. — Отставить! — крикнул Бойко. — У него палец мой в животе! Зарежу, как барана! — Назад!!! — заорал Иван Семенович, вытаскивая пистолет. — Прожевал он ваш палец, так что не пришить уже! Следуйте в медсанчасть! Слышите!!! Смертельно бледный Грановский, с ножом в здоровой руке, стоял, пошатываясь, с выпученными глазами, а из того места, где еще две минуты назад был большой палец, вытекала на тюремный пол кровь российского офицера. — Да-да! Я, пожалуй, пойду?.. — Идите!.. Генерал нажал на звонок, дверь открылась, и в ее черный проем на руки двух прапоров-близнецов вывалился раненый полковник… Иван Семенович сидел молча минут пять, созерцая язык задержанного. Ему было интересно, насколько у того хватит сил на демонстрацию. Язык, лишившийся прикрытия слизистой, принял зелено-фиолетовую цветовую гамму, но сил в нем, по наблюдению Бойко, было предостаточно, так что он все же приказал: — Уберите язык! Задержанный медленно втянул язык и уселся на стуле, положив ногу на ногу, вполоборота, держа голову прямо, а лицо ухмыляющимся. — У вас уже срок! — предупредил Иван Семенович. — За членовредительство. Мачичен и бровью не повел, лишь глазками засверкал. — Имя? И тут генерал услышал голос задержанного. — Арококо-о! — прошипел тот, снабдив ответ горловым клокотанием и бульканьем во чреве. — Отчество? Арококо на этот вопрос загыкал, прикрывая рот волосатой ручищей с желтыми и кривыми ногтями на коротких пальцах. — И что здесь смешного? — Вы спрашиваете, как папу моего зовут? Он загоготал после своего вопроса, и в комнате, и без того душной, запахло гадостью. Иван Семенович сохранял спокойствие, а потому вполголоса подтвердил: — Именно. — Моего папу звали Арококо. — Ага. — Бойко вдруг понял, что мачичен очень чисто говорит по-русски, без намека на кавказский акцент. — Арококо Арококович? — не запутался. — Как пожелаете… — Фамилия? — Нет фамилии у меня, — безмятежно просипел задержанный. Иван Семенович видел сотни подследственных, которые скрывали свои фамилии, но рано или поздно сдавались государственной машине, признаваясь в своей причастности к роду Ивановых, Петровых, Арутюновых… В этом же случае генерал почему-то понял, что никогда не узнает фамилии Арококо. — К какой национальности принадлежите? — Ни к какой, — и почесал в паху. Иван Семенович подумал, что Грановский так и не принес обещанного чая, но простил это подчиненному, пострадавшему на боевом посту. Бойко не торопился с вопросами, тем более что не получал на них нужных ответов. Он оглянулся на окно и обнаружил небо все в том же состоянии — свинцово-набрякшим. Затем генерал выудил из-под протокола книжицу Палладия Роговского и показал ее задержанному. — Узнаете? — Папина, — согласился Арококо. — А где папа? — Папа умер. — Когда и где? — В Риме. Точную дату не помню… Но в тот же год, что и папа римский, тоже имя запамятовал… То ли Каллист Второй, то ли еще какой… — А пометки в книжечке вы делали? — На полях? Бойко кивнул. — Папа… Мы тогда в Риме жили… Иван Семенович прочитал на титуле книжки: «Описание Рима» — и поинтересовался: — Говорите по-итальянски? — Si, senior. А вы? — Я нет, — признался генерал. — А зачем эта книжица вашему папе нужна была? — Мы не все время в Риме жили. До этого в России. Потом только в Рим перебрались. Вот нам путеводитель по городу и понадобился. — Так это путеводитель? — уточнил и удивился Иван Семенович. — В своем роде, — просипел Арококо. — Курите, что ли, много? — Говорю много. Голосок и сел, а другой, не выковал .. — И опять засмеялся утробою. — Никотин не потреблял, впрочем, как и папа. — А книжка-то, путеводитель… Лет триста ему… — Наверное. — А посовременнее чего-нибудь не нашлось? — Может, и были, хотя в России вряд ли. Бойко задумался на пять минут, а потом сказал, что на первый раз достаточно. — Продолжим завтра. — Не нравится мне у вас! — В ваших же интересах быть правдивым, быстрее выйдете! Иван Семенович нажал на кнопку звонка, а Арококо захохотал так, что, показалось, пулемет затрещал. Прапоры увели Арококо, причем тот в дверях обернулся и еще раз показал свой язык, длинный и толстый, как у свиньи. Иван Семенович остался сидеть в одиночестве и в некотором смятении. Получалось, что этому мачичену, упершему рельс, никак не меньше трехсот лет, или… В голове генерала было туманно, и мысль рисовалась нечетко, впрочем, как и все в атмосфере вокруг. Навещу Боткина, решил Бойко, распорядился, чтобы книжицу отдали на экспертизу, поинтересовался самочувствием Грановского, тот, сказали, держался как истинный боец — мужественно. Уже сидя в машине, Иван Семенович велел отключить мигалки, сбавить скорость и держать путь в Боткинскую больницу. По дороге генерал думал об Арококо. Чем-то эта грязная, вонючая личность влекла его воображение, особенно язык вспоминался… Боткина генерал нашел в больничном садике, сидящим на скамеечке в обществе Катерины. На сей раз Никифор выглядел действительно молодцом. Голова поросла густым рыжим ежиком, скрывшим шрамы. Да и румянец, хоть и слабый, на щеки взошел. Мужчины поздоровались как старые знакомцы, причем Никифор профессионально осмотрел аппарат Илизарова и руку, в него ввинченную, и выразил свое врачебное мнение, что необходимо сделать рентген да и снимать «всякие винтики-шпунтики к чертовой матери!». От взгляда генерала не ускользнуло некое вздыбливание в тренировочных штанах Боткина в области паха, куда нет-нет да и бросала короткие взгляды Катерина. — Кстати. — Генерал залез во внутренний карман пиджака и вытащил из него вскрытый конверт. — Вот, поглядите, — и протянул бумаги Никифору. — Что это? — Поинтересуйтесь. Доктор углубился в компьютерную распечатку своего генеалогического древа и по мере постижения ветвистого смысла сего постепенно приходил в нервический восторг. — Я чувствовал!.. Я знал!!! Он вскочил со скамейки и стал делать шаги взад-вперед, припрыгивая. — Так всегда бывает!.. На детях она отдыхает, а в седьмом поколении, в тридцатом, в тысячном обязательно проклюнется!!! Я — Боткин!!! Вдруг доктор оборотился к благостной подруге своей и заорал: — А ты, Катька, вагина ненасытная, губы распутные, у меня, у наследника гения, эту гениальность всю выпить хочешь, как кефир какой-нибудь!!! Не позволю!!! В тренировочных штанах теперь, когда Никифор бегал и подпрыгивал, отчетливо различилась эрекция. Она, столь явно выпирающая, и слова, брошенные Боткиным медсестре, возвели на физиономию генерала краски стыдливости. — Я, пожалуй, пойду! — объявил Иван Семенович, ощущая, как влажнеют подмышки. — Нет-нет! — вскричал Никифор. — Ни в коем случае! Богом молю, — оборотил он свою рыжую физиономию к Бойко. — Дьяволом заклинаю! Арестуйте Катьку, она талант у меня крадет! Посланница подземелья она! Девка!!! Иван Семенович был совершенно сконфужен. Он понял, что Никифор еще не в себе, а потому сказал: «Хорошо-хорошо», — отозвал Катерину в сторону, а Боткину велел сесть на скамейку. Тот безропотно подчинился и, сидя, ухмылялся, уверенный, что «вагину» арестуют и отвезут в Бутырки. — Он не ненормальный! — сразу же сообщила медсестра. — Он всегда так ревностно к семени своему относился. Считает, что расход семенного фонда пропорционален расходу мозгового вешества. После каждого соития у него случается истерика! Киша перестает быть уверенным в своей гениальности!.. Особенно сейчас… — Личико Кати порозовело вместе с ушками. — У него после черепной травмы непроходимый коитус… — Что? — переспросил генерал. — Эрекция постоянная… — Щечки девицы загорелись помидорчиками. — Что-то там срослось по-другому, и мозг посылает информацию… в тазовую область… В общем, сами видите!.. Иван Семенович все прекрасно видел, вспоминая каждодневный прием виагры, и испытывал некоторую зависть к такому неслыханному природному явлению. Но и сочувствовал Никифору, представляя, что и у него в штанах тоже этакая невидаль. Круглосуточно!!! — Здесь все просто! — сказал генерал громко, чтобы и Никифор слышал. — Как в армии! Очень бром поможет, только дозу удвойте… И с компотиком его, все и наладится!.. На минуту Боткин оцепенел, будто гипнозу поддавшийся, затем хлопнул себя по лбу, тихо произнес: «Эврика!» — и побежал к корпусу. А генерал с Катериной сидели на лавочке и наслаждались садиком, в котором скоро должна была проявиться весна. Так они провели минут пятнадцать, думали каждый о своем, пока не появился Никифор Боткин, весь исполненный достоинства и гордости. Он демонстративно прошелся перед лавочкой, словно артист, изображающий цаплю, выпячивая тренировочные штаны, в которых угадывалась полная пустота. Лишь оттянутая ткань болталась… — Ой! — вскрикнула Катерина, укрыв ловкие губки ладошкой. — Ну, вот и чудесно! — похвалил генерал. — Все и разрешилось просто… Затем мужчины остались вдвоем. Катерина исчезла во чреве больницы, и Никифор жарко заговорил сидящему в благости на лавочке Ивану Семеновичу о великом счастии носить фамилию «Боткин». Генерал, жмурясь на недоделанное весной солнышко, слушал вполуха. Он поймал себя на мысли, что хочется в старый «Арагви» похлебать харчо, сжевать сочный люля, запив обед полбутылочкой, и быстренько домой, в коечку, продолжать воскресный выходной дневным сном. — …сублимация — мать творческого порыва! — донеслось до Бойко, и Иван Семенович вернулся в реальное измерение. — Господи, они нас обкрадывают, эти глупые бабищи!!! У них ума своего нет, потому и питаются нашими мозгами, доят наши умственные потенциалы! Сколько гениев кануло в Лету, не сумев противостоять напору смазливых вагин! Руки… — Никифор посмотрел на свои пальцы, поросшие рыжими волосками. — Руки… Они теряют знание природы вещей, когда всякие там Катьки насилуют их!.. Заговаривается, подумал генерал, пытаясь представить, как можно насиловать руки. — Это я в переносном смысле, конечно! — добавил Боткин. — Мои руки — это продолжение моего мозга, таланта, в нем хранящегося!.. Здесь Иван Семенович вспомнил Машу молодой, ее рыжее веснушчатое тело, как будто художник кистью встряхнул; представил количество семени, пролитое в горячее лоно, и вдруг на секунду вообразил, что Мария, его жена, как Катька, — ненасытная вагина, и не выплескивайся он так множественно, мог бы и маршалом стать!.. — Тьфу! — Генерал затряс головой почти гневно. — Перестаньте эту свою теорию в меня запихивать! Я этих вещей не понимаю и понимать не хочу! Бог создал мужчину, а к нему женщину приставил. И потому женщины не могут быть посланниками подземелья! — Вы так говорите, потому что не гений! — Никифор осекся. — Ничего-ничего, — улыбнулся генерал. — Продолжайте. — А мне нечего стесняться, собственно! Я делал такие операции в своей занюханной больнице, какие в принципе считаются невозможными даже в лучших западных клиниках! Я, — Боткин понизил голос, — я провел операцию на собственном мозге… Зеркальную операцию… Это то же самое, что писать справа налево правой рукой и слева направо левой одновременно!.. Я не могу не признать в себе гения! Это было бы непростительно, потому что я бы не холил и не лелеял сей дар, а значит, утерял бы его!.. А знаете, что такое потерять дар?.. Генерал вопросительно вздернул брови. — Потерять дар — Богов подарок не сохранить! Человек с Божественным даром не принадлежит себе и волоском единым! Он лишь обязан обслуживать свой гений, чтобы тот исправно работал на благо Богу!.. — Почему не людям? — Все, что угодно Господу, благодать для людей! — Вы что же, — немного удивился генерал, — вы — верующий? — После того как по мозгам дубиной съездили, как молнией озарило! Частичку Бога в себе почувствовал!.. — А как вы отличаете Бога в себе от дьявола? Может быть, от лукавого у вас дар? Иван Семенович пожалел, что задал этот вопрос, потому что после него Никифор побледнел смертельно. — Я же людям добро несу, — сказал он растерянно. — Вот вы операцию какую-нибудь уникальную сделаете, спасете человеку жизнь, а его потомок вырастет, к примеру, диктатором и миллионы человеческих жизней спалит. Может такое случиться? Никифор кивнул. — Так от кого ваш дар? Кто в вас гений внедрил? — Схоластика все это! — неожиданно воспрял духом Боткин. — Вера важна, она защищает! Я вон вам сухожилия и нервы на руке сшил! А не будь меня рука бы через год засохла! Вы же хороший человек? Вам Бог помог! Через меня помог! Я проводник воли Его!.. Иван Семенович был согласен, что Бог ему помог, а потому успокоил Боткина своей уверенностью, что в душе хирурга оставлена печать именно Бога. — Если хотите, — добавил генерал, — я в Бога не верую и в дьявола тоже! — Как так! — ужаснулся Никифор. — Ведь в ад! — И приложил руки к груди, смотря на собеседника, активно сострадая. — В ад так в ад! — согласился Бойко. — Может быть, лучше литературку какую-нибудь почитать на досуге? — предложил хирург. — Я подыщу… — Понизил голос. — С батюшкой пообщаться!.. — Нравитесь вы мне! — честно признался генерал. — Чем, понять не могу, но нравитесь! Рыжий Боткин захлопал рыжими глазами в стеснении. — Что вы можете сказать об Ахметзянове? — неожиданно поинтересовался генерал. — Это вы о патологоанатоме нашем спрашиваете? — Именно. — А что такое случилось? — Пропал в тот день, когда вам по голове дали. — Ай-яй-яй! — расстроился Никифор. — Что же вас интересует? — Каким врачом был Ахметзянов? — Что вы!.. — замахал руками Боткин. — Врач — это который лечит. А Ахметзянов со смертью имел дело. Вскрытия производил, да и только! Но надо сказать, делал он это отменно! Всегда отыскивал причину смерти! Талант! — Может быть, гений? Никифор на вопрос генерала лишь глаза сделал круглые: мол, два гения в одной больнице?.. — Я жизнь обслуживаю, а он смерть! — Гениально обслуживал смерть! — подначивал генерал — Вот мы шофера моего хоронили, казалось, так и встанет сейчас из могилы! — Пугаете все вы! — разозлился Боткин. — Не ахметзяновская заслуга это! Гример — гений! — Многовато гениев что-то получается! — посчитал генерал. — Ну да ладно! А этот Ахметзянов ни в чем таком замечен не был? — Как бы вам сказать… Не злоупотреблял своей работой? — Не понимаю! — честно признался Никифор. — Дело в том, что он не один пропал! — Амурные дела? — Он труп с собой прихватил! — Как это?! Никифор был изумлен. — Вы помните, катастрофа железнодорожная была? Боткин кивнул. — Погибло четыре человека. — Да-да, — подтвердил хирург. — Всех помню! Проводница, молодой человек, такой белокурый красавец с голубыми глазами, умер при мне, машинист и помощник его шансов не имели… — Ваш Ахметзянов исчез вместе с белокурым красавцем! — сообщил Иван Семенович. — Ахметзянов ваш! — парировал Боткин и почему-то обиделся. Генерал усмехнулся, усматривая в Боткине черты все больше детские, и подумал о том, что гениев так и описывают — дети! — Мой, — согласился Иван Семенович. — Я к вам специалистика подошлю в четверг, если не возражаете, попробуйте составить портретик этого белокурого!.. Боткин кивнул и сообразил, что Катерина тоже видела покойного, еще заметила: «Каков красавец!» Сам же хирург припомнил выдающиеся мужские достоинства голубоглазого, но осознал, что сердце мигом кольнула ревность, вспомнил, что сам эрекционен круглосуточно, хотя сейчас успокоен бромом. — Ну, вот и хорошо! — улыбнулся генерал, поднялся с лавочки и утер рукой слезу, выбитую солнечными лучами. — Пора мне теперь! — протянул руку для пожатия. — Не забудьте к врачу, — напомнил Никифор, пожимая в ответ крепко до неожиданности. — Спасибо за бром!.. Руки у хирургов сильные, думал в машине Иван Семенович, когда зазвонил мобильный телефон. — Генерал-майор Бойко! Далее Иван Семенович узнал тюремные новости, поведанные ему начальником изолятора. Если говорить коротко, Арококо Арококович сбежал. Если же описать эту ситуацию эпизодом, то произошло буквально следующее. После допроса задержанного препроводили в камеру, где успешно и заперли. Арококо с удовольствием пообедал тюремной пищей, затем долго вылизывал свинячьим языком алюминиевую посуду, урчал и порыгивал. Было видно, что задержанный не наелся, но все же был доволен и улегся на нары с улыбкой. Так, с закрытыми глазами, причмокивая, Арококо пролежал часа два, пока в тюрьму не вернулся полковник Грановский, черный от злости и боли после наложения швов на место откусывания большого пальца. Специалист знал, что делать. Весь путь от больницы до тюрьмы он сочинял работу с Арококо. В его голове сложилась картина, как он поначалу слегка оглушит гада коротким ударом по затылку, затем поработает с печенью, зачиная в ней цирроз, а потом, когда гаденыш потеряет сознание, совершит главную месть — нанесет свой фирменный удар в область сердца черномазого, после которого тот проживет года три, умирая и от сердечной болезни, и от цирроза печени одновременно. Таким образом, и следствие успеет разобраться в деле, и месть свершится. Сказка быстро сказывается, да не скоро дело делается! Грановский появился в тюремном блоке в шестнадцать тридцать и сразу проследовал к камере Арококо, которую охраняли прапоры-близнецы. — Как? — поинтересовался. — Спит, — ответил Чук. — Нажрался и спит, — подтвердил Гек. — Слушайте меня! — Грановский сморщился от боли. — Открываете камеру, я вхожу, вы запираете, и что бы там ни происходило, оба глухи и слепы! Ясно? — Ясно. — Ясно?! — Так точно! — ответили оба дуэтом. Лязгнули засовы, щелкнули замки, дверь открылась, и Грановский бесшумной тенью скользнул в камеру, одев неповрежденную руку в кожаную перчатку. Прапоры поступили по инструктажу, тотчас заперев дверь за полковником. Грановский некоторое время стоял под тусклой лампочкой, освещающей довольное лицо Арококо, и смотрел, жадно вглядывался в физиономию жертвы. Тут в груди черномазого заклокотало, и он поворотился к стене, открыв на обозрение Грановскому широкий затылок, поросший густым волосом, словно собачьей шерстью. «Вот и славно, — подумал Грановский, — как хорошо все!..» Полковник получше натянул перчатку и, воздев кулак, придвинулся к Арококо. — Ну, — выдохнул Грановский. — Помолясь! Каким-то особым приемом, сверху вниз, костяшками кулака, он нанес удивительный по резкости удар в середину шерстяного затылка Арококо. При этом ноздри полковника коротко выдохнули, он сделал шаг назад и стал наблюдать. При ударе голова черномазого мотнулась к стене, глухо ударилась о бетон и осталась лежать недвижимой. «Переборщил, — понял Грановский. — Сознание потерял, сука!» Полковник решил переждать минуту, затем, подойдя к нарам, сунул руку в перчатке к лицу Арококо, схватил за нос и стал выкручивать голову к себе физиономией. Ему это удалось легко, что-то треснуло, и получилась вполне странная картина. Все тело Арококо лежало поворотившись к стене, и лишь голова лицом в обратную сторону. Грановский матюгнулся про себя, поняв, что сломал уроду шею, задумался о том, как оправдается перед начальством, но тут голова приоткрыла один глаз сверкнув им почти радостно, затем растянула губы в улыбке и выпустила изо рта зловоние. — Ну, вот и чудно, милый, — обрадовался полковник, собирая кулак для следующего действия. Он решил отойти от намеченного плана и забить свое собрание костей в ухмыляющийся рот Арококо. — Сейчас я тебя зубов всех лишу! — предупредил Грановский, выпустив свой кулак в цель, но в последнее мгновение увидел, как пасть Арококо открывается втрое шире, нежели у обычного человека, свободно пропуская кулак в перчатке в зловонное нутро. Затем все произошло мгновенно. Язык Арококо облизал кулак Грановского, отыскивая большой палец, а мелкие зубки сомкнулись разок и откусили с хрустом найденное. После сей экзекуции пасть черномазого выплюнула беспалую руку полковника, челюсти зажевали быстро-быстро, затем колючий, словно еж, кадык поехал скоростным лифтом к ключицам, а затем столь же быстро вернулся восвояси. Арококо некоторое время прислушивался к ощущениям в желудке, как будто остался доволен, и протяжно рыгнул. Теперь, сожрав второй палец Грановского в довесок к обеду, Арококо Арококович был сыт и настроен безмятежно. Того же нельзя было сказать о полковнике, оставшемся без больших пальцев на обеих руках. Осознав это чудовищное уродство, прочувствовав выдающуюся боль, специалист потерял хладнокровие и попытался окровавленной рукой расстегнуть кобуру с табельным оружием. Это ему удалось, но пистолетик без большого пальца никак не ухватывался и в конце концов упал на бетонный пол. — Гы! — осклабился Арококо, с удовольствием наблюдая за немощью Грановского. Это «гы» окончательно добило теперь уже бывшего специалиста, и он с криком: «Сука-а-а-а!» — бросился на врага, который, в свою очередь, удивился такой прыти истекающего кровью дурака, не двинулся и мускулом единым, возлежа на нарах, как в шезлонге под солнцем… Братья-прапорщики слышали, что за бронированной дверью происходит нечто, выходящее за рамки их представлений, но, памятуя инструкции, выданные Грановским, держались стойко и в ситуацию не встревали. Тем не менее события продолжались… Пасть Арококо опять открылась наподобие собачьей обнажая вонючий зев. Кривые пальцы тисками схватили Грановского за кисть перебинтованной руки, подтянув ее к слюнявым деснам… Перед экзекуцией Арококо Арококович опять сказал «гы» и трижды куснул раненую конечность. Здесь близнецы услыхали такой душераздирающий крик, будто свинью резали неопытной рукой. После этого крика раздался следующий, и вовсе леденящий души, отчего близнецы твердо решили покинуть внутренние войска и возвратиться в деревню на должности трактористов. Затем все стихло, и тишина беспокоила уши целых полчаса, пока братья собирались с силами, чтобы открыть камеру и посмотреть, что же все-таки там произошло… На полу камеры лежал, скрючившись, полковник Грановский. Он был точно мертв, но что более всего поразило близнецов — это ушные раковины, ноздри и рот командира. Все естественные дырки на лице полковника были заткнуты его же пальцами, а стены камеры сплошь залиты кровью. Подследственный стоял над жертвой и облизывал свинячьим языком свою харю. Прапорщиков-близнецов он убил двумя выстрелами. Пули попали братьям точнехонько в сердца, и оба умерли почти одновременно. Старший тотчас, а младший двумя минутами позже. Таким образом, Чук и Гек прожили жизни одинаковые, вплоть до секунды продолжительностью, не очень выразительные и не слишком удачные судьбы, как оказалось… Арококо Арококович далее действовал столь же решительно. Миновал следующую охрану, стрельнув дважды, выбрался на двор, сиганул через трехметровый забор и был таков… Черномазый оставил после себя пять трупов, и сильный запах наступающего лета исходил от мертвых близнецов… — Объявляли «Перехват»? — поинтересовался генерал. — Объявляли. — Ничего? — Ничего, — подтвердил начальник изолятора. — Пацанов жалко. — Жаль, — подтвердил Иван Семенович, вспомнив лица близнецов. — А в коридоре земляникой пахнет, — зачем-то сказал начальник. — Ага, — машинально ответил генерал, но что-то резануло его слух, и он почти закричал в трубку: — Всех на вскрытие! Вызовите этого… как его… ринолога! Специалиста по носам! Все проделать срочно и доложить! Ясно?!! — Так точно! — ответил начальник, удивленный таким генеральским напором насчет ри… ухогорлоноса. Повесив трубку, начальник изолятора попытался представить, что он скажет двоюродной сестре про смерть ее близнецов… Так ничего и не надумал… А Иван Семенович, до крайности возбужденный произошедшим, вдруг как-то неожиданно расслабился телом и душой, вспомнив, что они с Машей идут в пятницу на балет в Большой. А еще он опять подумал, что ничего ревностного в душе его по отношению к службе не осталось. Как странно все это. То ревностность в служении Отечеству, то прохлада к родным берегам. Старость, наверное, решил Иван Семенович, направив машину к дому… Все следующее утро Никифор Боткин описывал криминальному художнику внешность красавца блондина, а тот, в свою очередь, фантазировал на бумаге. Катерина находилась здесь же и давала небольшие поправки. Выпив за завтраком полстакана брома, Боткин даже чувствовал к медсестре расположение и иногда обнимал ее за талию. К обеду в нем проснулось сексуальное желание, и он, сославшись на то, что усталость пришла в его еще не выздоровевший окончательно организм, расстался с посыльным генерала и попытался уединиться с Катериной в дальнем углу сада, желая овладеть ею, просто распнув у дерева. Не слишком поддаваясь, Катерина все же обхватила руками ствол сосны, чувствуя, как Никифор елозит руками в ее нижнем белье. — Так девка я?! — пытала медсестра, напрягая ягодицы и мешая Боткину. — Не девка, не девка! — раскраснелся хирург. — Вагина я ненасытная?! — Нет, мышиный глаз! — трясся Киша. — То-то! Наконец Катерина расслабила ягодичные мышцы, выгнулась кошкой, обтачивающей коготки о древесную кору, и изошла соком. Здесь Никифор почувствовал неладное. Что-то не задалось в его мужественности. Мозг желал женской плоти, а тело было несостоятельно. — Черт! — выругался Боткин, проделывая напрасно всяческие манипуляции. — Не получается? — поинтересовалась Катерина. В ответ Никифор только бессмысленно пыхтел. Медсестра качнула попкой, отталкивая несостоятельного любовника, и в мгновение оправила нижнее белье. — И очень хорошо! — резюмировала девушка. — Мозги останутся в целости и сохранности! Надо было видеть потомка славных предков в данную минуту. Дрожащий, со спущенными штанами, открывающими совсем неприглядную, бледную немощь, хирург хлопал рыжими глазами и готов был разрыдаться немедленно. Здесь Катеринина душа, любящая Никифора всяким, не выдержала и пролилась на мужчину теплотой. Девушка обняла возлюбленного за шею, гладила его рыжую поросль, нащупывая рубцы, и приговаривала: — Ну что ты, дорогой!.. Стоит ли волноваться из-за ерунды?.. А Никифор плакал тихонечко в ответ, пытаясь застегнуть брюки. — Это бром все, — успокаивала медсестра. — Не рассчитал… Неожиданно Никифор отпихнул подругу, сощурился зло и прошипел: — Ну что, вагина, добилась своего! Исчерпала до дна!!! Да ты… Не успев договорить фразы до конца, Боткин помчался к дверям больницы, обнаруживая неординарную прыть спринтера, и уже через двадцать пять секунд оказался в кабинете коммерческого директора, где заорал истерически, что эта больница принадлежит ему, что это внучатый прадед его строил клинику, что теперь новые времена, и: «Дайте хотя бы отделение!!!» Безусловно, что другого пациента, вздумай он такое заявить, отправили бы в психушку, но, слава богу, директор был информирован органами МВД об уникальном пациенте-хирурге, а потому спокойно ответил: — Отделение для вас готово! Еще денька три подышите в садике и за работу! — Какое отделение? — оторопел Боткин. — Хирургическое. Вы ведь хирург? — Да, — совсем обалдел Никифор. — Мы вам и пропуск уже заготовили. Директор достал из ящика стола кусочек картона, заплавленньгй в пластик, и протянул Боткину. — Поздравляю, коллега! Никифор взял документ в дрожащие руки и обнаружил на нем свое фото, отчего истерика ушла из него, спина распрямилась и глаза засверкали гордо. — Так-то!.. — спесиво бросил он и, добавив: — Я вам не коллега, — покинул кабинет заведующим хирургическим отделением Боткинской больницы. Он забыл о неудачной сексуальной попытке напрочь и, словно петух-производитель, степенно появился на улице. Здесь он неожиданно обнаружил Катерину в обществе генерала. фраза показалась Никифору двусмысленной, и он быстро глянул на подругу. — Портрет получился отменный! — пояснил Иван Семенович. Боткин кивнул. — Знаете, решил воспользоваться вашим советом и поехал было в ведомственную поликлинику, чтобы рентген сделать, но что-то меня остановило, и я решил отправиться к вам. Вы меня оперировали, аппарат ставили, вам его и снимать!.. — Он же пациент здесь! — удивилась Катерина. Никифор на эти слова достал из кармана халата пропуск и двумя пальцами протянул его на обозрение медсестре. Девица охнула, а генерал улыбнулся. — И правильно сделали! — определил Боткин. — Немедленно и начнем!.. Через два часа рука Ивана Семеновича была освобождена от винтиков-шпунтиков, а также от фашистского приветствия. Генерал сей момент удалился в туалетную комнату и справил малую нужду с помощью правой руки. Конечность хоть и плохо гнулась, доставляя болезненные ощущения, но за длительное время Иван Семенович впервые не облил стульчак и каплей единой, сходив по-снайперски… Он обнял Никифора в благодарность и отбыл по служебным делам. В автомобиле ему сообщили результаты экспертизы: — …в носу убитых выстрелами из табельного оружия были обнаружены земляничные кустики со спелыми ягодами, — бесстрастным голосом сообщил мед-эксперт из «старых», ко всему привыкших трупорезов. — Всего восемнадцать штук. — У всех ягоды обнаружили? — У всех, кроме полковника Грановского. У того в носу пальцы!.. На следующий вечер, в восемнадцать тридцать пятницы, машина генерала Бойко и его супруги затормозила возле Большого театра. Сегодня здесь давали восстановленный балет Арама Хачатуряна «Спартак», и в заглавной партии должна была танцевать некая новая восходящая звезда: господин А. |
||
|