Лимонов ЭдуардИст-сайд - Вест-сайд

Эдуард Лимонов

ИСТ-САЙД -- ВЕСТ-САЙД

Тебе кажется, что ты живешь скучно, читатель? Сейчас ты поймешь, как близко ты нахо-дишься к войне, смерти и разрушению. И как ты бессилен.

Я -- сексуальный маньяк. В первый же вечер по прибытии в Нью-Йорк я попал на парти, где среди ночи вдруг увидел по меньшей мере с полдюжины своих бывших подружек. Уже под утро я отправился с двумя из них в квартиру одной из них -Стеси. Живет Стеси на Вашингтонских высотах, рядом с Хадсон-Ривер и Вашингтона Джорджа мостом, во вполне приличном, частич-но населенном евреями районе. Улица Стеси 175-я, звучит очень отдаленно, но на такси это не более десяти долларов от центра Манхэттана.

Обе девочки блондинки. В ту ночь мы все некоторое время повозились в постели, пытаясь заняться любовью, но, так как были пьяны и обкурены травой, через некоторое время успокои-лись и уснули. Утром другая моя бывшая девочка ушла, а я остался и провел со Стеси весь день.

За более чем год, прошедший с того времени, как мы расстались, Стеси изменилась к луч-шему -- стала куда более сексуальна. Может быть, это обстоятельство объясняется тем, что ей пришлось зарабатывать на жизнь постелью... У Стеси маленький сын пяти лет, и она завела себе нескольких богатых любовников. Время от времени ей приходится любовников менять, в результате накапливается сексуальный опыт... Даже тело Стеси, внешне как будто бы остав-шись тем же худым телом почти девочки-подростка, на самом деле изменило свою структуру -- переродилось уже в мягкое, сластолюбивое, как бы подернутое нежным жирком тело бляди. Что и прельстило меня в ней в этот приезд.

Я жил эти две недели моих нью-йоркских каникул в доме, где когда-то служил хаузкипером. Босс позволил мне у него остановиться, не было сказано, надолго ли, но секретарша и тепе-решний хаузкипер позволили мне жить там до самого моего отъезда в Лос-Анджелес. И только существование Стеси и ее пизды заставило меня взять ключи от квартиры на Вашингтонских высотах, по совпадению на одной улице со Стеси, когда мой друг, уехавший на отдых, предло-жил мне воспользоваться его квартирой.

Иной раз, правда, очень редко, между мужчиной и женщиной почему-то складываются от-ношения, очень похожие на отношения между мальчиком и девочкой. В нашем случае я и Сте-си, в дополнение к постельным удовольствиям, вдруг стали наперебой поверять друг другу всевозможные тайны, сидя в глубине темных нью-йоркских баров, или в траве Централ-парка, или другого парка, названия которого я не знаю, но находящегося неподалеку от ее дома. Она любовалась мною, я любовался ею, мы целовались, я хватал ее за ноги и пипку под платьем, теребил ее желтую гривку волос, предлагал ей пойти в цветущие кусты и тащил ее, когда она смущенно отказывалась. Она рассказывала мне, смеясь, подробности своих сексуальных актов с бизнесменами, я рассказывал ей свои сексуальные истории. Иной раз она напивалась и ка-призничала, но еще год назад она напивалась и плакала, сейчас уже было лучше, был достиг-нут значительный прогресс.

Но я не собираюсь рассказывать историю мою и Стеси, посему вот вам только схематиче-ские черты наших отношений. Моя история -- это Лимонов и Южный Бронкс. Это из-за Стеси в два часа ночи Лимонов в белом костюме, в белых сапогах, с пакетом, в котором лежала 21 ты-сяча французских франков в пятисотфранковых билетах, со всеми имеющимися у него доку-ментами, как американскими, так и французскими, с авиабилетами в Лос-Анджелес и из Лос-Анджелеса в Париж, оказался в как будто бы разрушенном атомным взрывом Южном Брон-ксе.

Франк неумолимо падал, потому я, надеясь, что он подымется, обменивал свои франки не-большими порциями. В тот день утром у меня в кармане было более ста долларов. Я встретил Стеси на углу 57-й улицы и Бродвея, она явилась в белом, как и я, костюме, тесная юбка под-черкивала ее круглую попку... приятно было иметь рядом с собой молодое тело на каблуках. На меня завистливо поглядывали неудачники этой жизни, их много и на Бродвее, и на 57-й, а я вел свою Мэрилин Монро сквозь толпу привычно и пренебрежительно, в конце концов мне 37 лет, и я имею на это право. Победоносный символ -- благоухающая молодая пизда рядом со слегка утомленным Эдвардом -- символ его победы над миром. Хорошо!

Мы выпили в пьяно-баре на Ист-Сайде, назывался он "Знак Голубя", достаточное количест-во напитков, помню, что счет был большой. Куча пижонов и бизнесменов, у каждого из них было в сотни и тысячи раз больше денег, чем у меня, я привез с собой весь свой капитал -- эту 21 тысячу франков, уважительно смотрела, как я вывожу пьяную высокую Стеси, ее красивые ноги заплетались, по лицу блуждала пьяная улыбка. Их женщины были безусловно интеллигентнее Стеси, но куда хуже качеством. Стеси, следует вам сказать, ничего не понимала в искусстве или литературе, но зато у нее были зеленые туманные глаза, почти рыжие волосы, маленькие грудки, нежная попка -- каждое полушарие в форме растянутой почти до самой талии буквы О, и молодость -- ей было 23 года. Там в баре было несколько молодых женщин, но до задорной вульгарности моей Мэрилин Монро им было далеко.

Она хорошо нагрузилась алкоголем и уже начала действовать мне на нервы. Она хотела есть. Я тоже хотел. И собирался, спустившись на девять улиц ниже по той же 3-й авеню, зайти в любимый мной "Пи Джей Кларке" и сесть там под старыми часами, среди адвокатов, данти-стов, бывших боксеров или бывших полицейских и демагогов, выдающих себя за литераторов или художников, среди всей этой симпатичной людской жижи, родной и знакомой, и пообедать. Но нет. Она хотела есть сейчас, а не через десять минут, которые бы потребовались нам, что-бы добраться до 56-й улицы. И она потащила меня в первый попавшийся отвратительно доро-гой и безвкусно-стеклянный итальянский ресторан, заполненный бессмысленной толпой офи-циантов в токсидо, лишь несколько испуганных провинциалов сидело за столами. В этот мо-мент я на несколько минут потерял над ней контроль и именно потому через пару часов очу-тился в Южном Бронксе.

Я вошел с ней в стеклянный ящик. Хотя я очень жесткий человек, в моих отношениях с жен-щинами я обычно не позволяю им садиться мне на голову, я, помимо моей воли, вошел. Минут-ная слабость.

Она заказала все, что бросилось ей в глаза, половина еды потом осталась нетронутой. Ог-раничивать женщину я всегда считал унизительным, винить ее было глупо, красивая пизда на-пилась, "мы гуляли". Объяснять ей, что у меня осталось не так много долларов и что никто не станет мне обменивать французские франки здесь, в ресторане, мне не хотелось... К тому же в ее состоянии она вряд ли была способна понять состояние франка. В конце концов ничего страшного не происходило, по моим подсчетам, американских денег мне хватало, да если бы и не хватало, итальянцы бы взяли остаток франками, большое дело! Но болезненно гордому че-ловеку -- мне было противно просить их метрдотеля извиняться... Я с отвращением подумал, что из чисто мужской зависти метрдотель, или кто там еще... менеджер, обрадуется случаю чуть-чуть унизить меня -- хозяина этой расцветшей пизды. Придется извиняться несколько раз. Поэтому я неистово разозлился на пизду, в этот момент впившуюся в бокал с итальянским ви-ном, время от времени она меняла бокал на огромный стакан дабл-скотча, который она заказа-ла тотчас после того, как плюхнулась в плюшевый стул. Я пнул ее под столом ногой...

Денег мне хватило. Осталось даже. Три доллара. Но зол я был на нее невероятно. На истра-ченные деньги мне было положить, не подумайте, что я жаден. В конце концов даже только в этот вечер я истратил на нее больше сотни долларов. Меня раздражило то, что пьяная воля этой пизды во цвете лет возобладала над моей волей. Я ненавижу, когда за меня решают, куда мне идти и что делать. Да. Как абсолютный эгоист и доминантная личность. В другой момент, не будь я так возмущен, я бы спокойно объяснил ей только что счастливо разрешившуюся си-туацию, я не стесняюсь говорить с женщинами о своих финансовых проблемах. Я горжусь тем, что я писатель, всякий день борющийся за свое существование. Но я был очень зол, и, когда она, выйдя из ресторана, бросилась на середину улицы с протянутой рукой, остановила такси, я с ней ехать отказался. И уж совсем не из-за того, что трех долларов было явно недостаточно, чтобы доехать до ее, у черта на рогах, на Вашингтонских высотах находящейся постели. Нет. У нее были деньги, очередной бизнесмен оплачивал ее жизнь, на ночном столике валялись сто-долларовые бумажки и купюры помельче, я видел, но волна злобы к блондинистой пизде, вовсе не желающей думать обо мне и моих проблемах, захлестнула мне глаза. Я простился с ней ко-ротко и резко на углу Лексингтон и 64-й улицы и ушел.

"Сука! -- ругался я вслух. -- Тунеядка ебаная!" Я, борющийся с нуждой писатель, должен платить за набитие ее желудка теплым месивом еды. Какого хуя? А почему не она? Она пиздой зарабатывает куда больше, чем я с помощью пишущей машинки. И, наверное, это не всегда ей неприятно. Она сама рассказывала мне, что ее теперешний содержатель-бизнесмен, хотя и простоватый мужик, но относится к ней нежно, заботится о ней, ему 55 лет, и он крепкий и стройный. Почему она меня не спросила, эта блядь, достаточно ли у меня денег? Я бы отка-зался от ее денег, я люблю платить и плачу всегда, но она хотя бы спросила, проявила заботу. Почему я должен унижать себя устными подсчетами, вместо того чтобы наслаждаться, как это делала она, моим филе?

Я, уже было свернув на Ист, в сторону браунстоуна моего бывшего босса, вдруг подумал, что поеду сейчас туда, к ней, и если вдруг у нее кто-нибудь есть, а у нее, наверное, кто-нибудь есть в постели, я... Тут воображение мое нарисовало мне сцену дикого разгрома, страшной драки, убийства, может быть, а закончилось все это видением меня, ебущего эту непослушную блядь, неудобно распиная ее на ее удобной кровати. И я, отворотив свое лицо от Иста, спешно направился на Вест -- на 59-ю улицу и Коломбус-Серкл, чтобы сесть там в поезд, идущий к ней. Удовлетворить свои страсти.

Это был первый и последний раз, когда я ехал на ее Вашингтонские высоты в сабвее. На станции было, конечно, душно, грязно, противно и мрачно. Было полно шпаны, в основном чер-ной, и других отребьев человечества, как-то: психически больных, просто злых и бедных людей, какое-то количество незлых, но уродливых людей, множество индивидуумов плохо и глупо оде-тых, -- и в результате мне, только что явившемуся из Европы и отвыкшему за год от этого, вполне типичного нью-йоркского зловещего маскарада, казалось все время, что меня окружает банда монстров. Толпа монстров.

Был уже второй час ночи, и только вдохновенная злость, смешанная с похотью, да ключи от квартиры уехавшего друга в кармане заставляли меня стоять в зловонной пещере сабвея и ждать поезда. Наконец, во втором часу ночи появился с годзилловым шумом поезд. Я, выпив за вечер не то 11, не то 12 бокалов блади-мэри и несколько бутылок вина и, может быть, еще чего-то в промежутках, не помню, был, как вы понимаете, в несколько экзальтированном состоянии. Пьян я не был, но мыслил неряшливо, руководствовался скорее чувствами, чем рассудком.

Вышел я из поезда-экспресса минут через 35, на... да, на 175-й улице. Но, выйдя из зассан-ного подземного вестибюля станции на улицы, я не узнал места, где я нахожусь. Дом моей под-руги был недалеко от станции сабвея, и, хотя, как я уже говорил, я никогда не ездил к ней в сабвее, окрестности я более или менее знал. Передо мной были не те окрестности. Не тот пей-заж, не те дома, не те линии крыш, все совсем не то. Куда темнее и хуже.

Я поднял голову и посмотрел на табличку с наименованием улицы. "Ист 175-я" -- значилось на ней. "Ага, -- подумал я. -- Ист 175-я. Мне же нужен самый Вест 175-я. Раз у самой Хадсон-Ривер и Вашингтонского моста живёт Стеси, следовательно, это Вест 175-я..." И я, перейдя какую-то большую и темную авеню, отправился в ту сторону, где, по моим расчетам, я должен был через некоторое время найти Вест 175-ю.

Я прожил в свое время в Нью-Йорке пять с половиной лет. Я думал, я знаю все об этом го-роде, я исходил его пешком весь вдоль и поперек. Во всяком случае, мне думалось, что весь. Но я заблудился.

На следующий день, когда я посмотрел на карту Большого Нью-Йорка, я увидел, насколько я был глуп и самонадеян. Ист и Вест на уровне 175-й улицы разделяют мили. И теперь я уже знал, что это мили разрушенных кварталов. Мили брошенных, необитаемых, или едва обитае-мых, с выбитыми стеклами, сожженных домов. Сталинград 1943 года, оказывается, был впере-ди. И я, ничего не подозревающий, бодрой походкой сильного человека, бывший когда-то давно вор и грабитель, а ныне писатель, крепкий мужик, в белом пиджаке, с пакетом денег и докумен-тов. углубился в военную зону.

Можно быть как угодно "tough" -- быть крутым мужиком и иметь криминальное прошлое, но оказаться в белом костюме и белых сапогах там, где я вышел из сабвея, а через час и в Южном Бронксе, куда я пришел, заблудившись, не входило в мои планы. Даже и с револьвером в таком месте, я думаю, невозможно чувствовать себя в безопасности. Какой револьвер, когда тебя просто забросают кирпичами! С утра до встречи со Стеси я успел съездить в Иммигрэйшан Сервис в даун-тауне, потому у меня и оказались с собой все документы. Французские же деньги я просто забыл утром вынуть в спешке из пакета, разумеется, проспав и опаздывая в Иммиг-рэйшан.

Горелый, вонючий ветер задирал полы моего пиджака. Было не темно, ночь была лунная, но было мрачно, совсем безлюдно, лишь изредка сильный ветер вдруг вышвыривал из-за угла растрепанную газету, или даже банку из-под кока-колы, или выкатывал бутылку. Я уверенно пиздовал по, как мне тогда еще казалось, 175-й улице на Вест. Внезапно улица оборвалась и вкатилась в другую, которая подымалась куда-то во тьму, вверх и налево и, увы, не имела но-мера, но имела название. Я решился и пошел по этой улице, а надо было бы мне вернуться обратно к сабвею и уехать подобру-поздорову. Мы часто не знаем значения наших поступков, пока не увидим последствий. Я сделал выбор. Приближались последствия.

Через полчаса мне все стало ясно. Населенные места вовсе кончились, и теперь я шел не-известно куда, вдоль домов-развалин, из дыр которых зловонными потоками вылились на тро-туар груды битого кирпича, горелой мебели, мусора и неопределенных кусков чего-то, подозри-тельно похожих на расчлененные трупы. Под каблуками моих белых эстетских, оскар-уайльдовских сапог непрерывно, хрустело стекло. Тряпки, банки, бутылки, кости животных... "А может, и человека..." -- с удивившим меня самого черным юмором подумал я. Море разливан-ное мусора оставляло только небольшую часть тротуара свободной для пешеходов. Впрочем, пешеходов не было. Может, это их кости белели в мусоре.

Откуда-то из развалин я порой слышал звуки музыки... Несколько раз и шумы больших че-ловеческих сборищ и ссор донеслись до меня изнутри необитаемых с виду коробок... Хохот... Пару раз я видел пылающие в развалинах костры... Но по-настоящему я испугался в первый раз, когда увидел темную фигуру человека.

Впрочем, я тут же с облегчением вздохнул, тень была сгорбленной, человек опирался на палку, он был стар. Старик, как это ни странно выглядело, выгуливал собаку во впадине, зава-ленной песком и мусором, кое-где поросшей темной и жесткой травой пустырей. Впадина напо-минала воронку, образовавшуюся от взрыва огромной бомбы, или же котлован, вырытый для постройки дома очень-очень давно, да так и забытый котлован. Старик-тень увидел меня рань-ше собаки, он повернулся и уставился на меня, а уж потом без энтузиазма два раза тявкнула его псина. Я даже не видел лица старика, но, конечно, он смотрел на меня -- привидение в бе-лом. Я подумал, что сейчас он позовет на помощь других стариков или, того хуже, нестариков, и они со мною расправятся.

И тут я совершил то, чего уж никак от себя не ожидал. Я положил свой пакет на груду кирпи-чей, повернулся в сторону старика, расстегнул штаны, вынул член и стал не спеша писать. Дли-тельно и церемонно я орошал пустырь этой руками человека созданной пустыни на глазах у одного из ее бедуинов.

Теперь мне понятно, что я поступил тогда гениально просто, по-собачьи инстинктивно. С од-ной стороны, старику стало ясно, что я не боюсь его и кого бы то ни было вокруг, раз так спо-койно писаю. Кроме того, сам акт мочеиспускания был актом дружелюбным, мирным, я как бы завилял хвостом в сторону старика.

Пописав, я застегнулся, взял пакет и пошел своей дорогой, не торопясь. Я размышлял. Дела мои были хуевые, я находился в самом опасном месте Большого Нью-Йорка и был в своих бе-лых тряпках совершенно беззащитен. Нужно было выработать манеру поведения. "Если ты, Эдвард, будешь торопливо метаться по пустым черным улицам, кто-нибудь обязательно тебя увидит, поймет по твоей испуганной торопливости, что ты чужой, и или убьет тебя, или ограбит догола, или кто знает, что сделает. Отрежет тебе руку, или ногу, или член. Что в голову придет аборигенам этой каменной страны, недоступной и воображению маркиза де Сада, то они с то-бой и смогут сделать, после несложной, но приятно возбуждающей несколькоминутной охоты на тебя".

Как бывалый и практичный солдат я пришел к выводу, что самое разумное, что я могу сде-лать, -- это идти не торопясь, делая вид, что я здесь по делу. Откуда "им" на хуй знать, может быть, я гуляющий здесь для своего удовольствия извращенец-мафиози, а машина ждет меня за углом. А может... ничто другое в голову не приходило, посему я остановился на образе мафио-зи, приехавшего сюда совершить обмен двадцати килограммов героина на соответствующее количество миллионов долларов в старых мелких банкнотах.

Все это было смехотворно, но я себя таким образом успокоил. Если не на 100, то хотя бы на 50 процентов. И когда я еще несколько раз встретил в руинах двуногого зверя-человека, я справился со встречами молодцом. Я шел такой развязной походкой, помахивая своим паке-том, кокетливо даже (тут я вспомнил, что меня много раз до этого в Нью-Йорке принимали за итальянца), и с таким видом ступал по битому стеклу, будто знал тут всякий камень и собирал-ся через мгновение нырнуть в следующий темный провал в стене обгорелого здания, а уж там меня ждали мои до зубов вооруженные ребята. Тени аборигенов прошли, даже не окликнув мой белый пиджак. Может быть, они, да, думали, что я мафиози, а может, марсианин, а может, мэр Кач.

Основной проблемой, после того как я достиг нужного спокойствия и по системе Станислав-ского убедил себя, что я и есть мафиози Лимонов, "каппо ди тутти" всех других мафиози, было понять, в каком же направлении идти. Останавливаться было нельзя, из сотен обгорелых, без стекол окон за мной могли наблюдать. Потому я шел не спеша, стараясь придать своему дви-жению подобие порядка, хотя бы стараясь идти приблизительно в одну сторону. Один раз, ко-гда дома вдруг оборвались, передо мной появился дряхлый каменный мост, туго затянутый в никем не используемые одеяла тоннелей, и я прыгнул, без страха и упрека рыцарь Лимонов, в это каменное и металлическое месиво. Мне показалось, что я понимаю, где я нахожусь, что пе-редо мной "Через Бронкс" экспрессвей.

Может быть, это он и был, но, перебравшись на другую сторону, я нашел то же самое -- мрачную перспективу уходящих вдаль разрушенных каменных коробок, и я пошел по самой широкой из каменных клоак, надеясь, что она меня куда-то выведет. К живым районам. Мне казалось, что я, да, приближаюсь к Весту... В то же время я шел по каменной пустыне и чувст-вовал себя солдатом, бегущим в атаку по открытому полю. Не за что было спрятаться. На удачу бегущего. Убьют... не убьют? Я физически как бы видел со стороны мой виляющий по проспекту Дьявола белый пиджак, свою белую уязвимую спину.

Впрочем, я не совсем справедлив к этому незабываемому ландшафту. Должен отметить, что несколько раз мне попадались дома, показавшиеся мне если не полностью, то хотя бы час-тично обитаемыми. У одного из таких домов я даже высмотрел несколько подозрительно ухо-женных невысоких деревьев. Но одинокий путник предпочел не стучать в немногие целые стек-ла этих жилищ, догадываясь, что едва ли лучшие люди каменных джунглей, живя здесь, могут сохранить в целости свои стекла. Скорее самые отважные могут сохранить. А их-то, отважных, я и боялся.

Вдруг сзади заурчал мотор. Я повернулся и увидел ползущий по другой стороне улицы по-лицейский автомобиль. На меня вдруг пахнуло от автомобиля маем, а ведь был май, маем и жизнью. Я подумал с наслаждением о путешествии в Грецию, которое я еще смогу, пожалуй, совершить, если подымется вдруг франк. И я побежал через дорогу к полицейскому автомоби-лю, приветственно махая руками...

Хуя... Они не только не остановились, они нажали на педаль газа. Понимая, что это, может быть, единственно возможный корабль, проплывающий мимо меня, потерпевшего кораблекру-шение, я понял, что терять мне больше нечего, и заорал "Полис! Полис!", но только мигнули огоньки на повороте.

Тогда я не стал размышлять о причинах, побудивших блюстителей порядка не остановиться на призывный крик человека в белом костюме в четыре часа утра на улице Южного Бронкса. Мо-жет, они поняли, что я не мафиози, и прониклись любопытством: "А вот интересно, пришьют аборигены этого интеллигента, одетого как "фагот", или доживет до утра?" Экспериментиро-вали ребята, дабы выяснить степень криминальности своего района еще раз. Возможно также, что полицейские вместе со мной решили, что я мафиози, и уехали поспешно, опасаясь подвоха, скажем, того, что я вдруг швырну в них гранату... Тогда мне было не до причины. Все эти гипо-тезы пришли мне в голову уже на следующий день.

Автомобиль полиции еще укатывался за угол, а я уже обладал идеей спасения. Я решил найти телефон и вызвать такси. Я почти понимал всю нереальность моей идеи, но я хотел жить. Поэтому я быстро поверил и в телефон и в такси. И уже стал размышлять над тем, сколь-ко же мне нужно будет заплатить шоферу французскими франками... В три раза больше? Все знают, что франк падает, к тому же шоферу придется истратить некоторое время на процесс обмена франков на доллары, я это учитывал. Но человек -- ужасное животное. Даже в минуты опасности я не поднялся в своей щедрости выше, чем "в три раза больше".

Все на той же графической планерной перспективе, будто расчерченной рукою де Кирико, но необычно мрачного де Кирико, я попытался найти телефон. Увы, даже в нормальных районах Манхэттана иной раз нелегко найти работающий аппарат, здесь же счастье, естественно, не улыбалось мне очень долго. Полчаса уже шагал очарованный странник в белых сапогах, по-скрипывая битым стеклом, как вдруг... БАР, работающий бар. Протер глаза... нет, не мираж -- бар среди развалин.

На свои три доллара странник мог бы получить хорошую порцию скотча, а то и две, это же был не бар на Пятой авеню, но странник не зашел в бар, он обошел его, как очаг чумы, и все потому только, что был неподобающе одет -- белым ангелом, в то время как аборигены при-держивались совершенно другой моды. Обойдя бар, странник заметил приютившийся у края тротуара телефон на металлической ноге. И он, о чудо, работал. От трубки воняло блевотиной, диск поворачивался с трудом, но установилась связь с миром. "Доброе утро! -- сказал опера-тор. -- Как я могу помочь вам?"

Я совершил три телефонных звонка -- три подвига, все время ожидая, что не доживу до следующего, что кто-нибудь, вынырнув из развалин, прирежет меня тут же. Без слов. Без объ-яснений. Я знал, что эти люди имеют неудобную для странников привычку убивать и за три доллара.

Поприветствовав меня, оператор сообщил мне сразу же два номера, по которым я мог свя-заться с радиотакси. Я набрал один из номеров, и энергичный хриплый голос, также поздравив меня с добрым утром, сказал, что, конечно, они меня повезут. "Но куда?" -- спросил он. Я ска-зал, что на самый Ист-Сайд 57-й улицы должны они меня отвезти. Я не хотел уже ехать на Ва-шингтонские высоты, пропади они, бля, пропадом. Даже их спокойное еврейское население уже не устраивало меня, я хотел после этого вынужденного зловещего Халуин-парти с двух до пяти утра плюхнуться в атмосферу таунхауза, принадлежащего миллионеру, в чистое, красивое зда-ние, в белую апперклассовую постель нырнуть, в отведенную мне на четвертом этаже гостиную комнату хотел я.

Когда голос спросил меня, откуда я еду, я ответил ему, что нахожусь на улице и что пусть он подождет минуту, я посмотрю, на углу каких улиц я стою. Я оставил трубку висеть на шнуре, отошел, посмотрел и моментально сообразил, что никакое такси сюда, на фронт, не поедет. Нет. Но я, конечно, вернулся и безвольно сообщил голосу, что я стою на пересечении 146-й улицы и Уайт-стрит, а совсем недалеко проходит Джером авеню. Только в этот момент, произ-нося названия улиц вслух, я полностью сообразил, что нахожусь в самом сердце Южного Брон-кса, что хуже не бывает.

Хриплый голос едва заметно запнулся, но профессионально-привычно совладал с собой и сказал, что такси прибудет через десять минут. С таким же успехом он мог просто послать меня на хуй. Когда я вешал трубку, я знал, что не будет такси и через час. Никогда не будет. Но я все-таки подождал еще полчаса, осторожно зайдя в развалины. Присел там на свой пакет, так сел, чтобы было видно улицу, а меня с улицы не видно, и подождал.

Через полчаса я совершил еще один звонок. Хотя и через силу, но я заставил себя позвонить зеленоглазой бляди Стеси. "Да..." -- медленно выдохнул сонный голос, было слышно, как она там зашевелилась. "Это я", -- сказал я.

"Ты где?" -- спросила она лениво.

"На углу 146-й и Уайт-стрит, -- сказал я. -- Я заблудился".

"Хочешь, приезжай..." -- зевнула она словами и еще раз там опять повернулась. Она любит спать, закутавшись в простыню и одеяло, но чтоб овальной формы красивейшая ее жопа тор-чала наружу.

Я бросил трубку и пошел, постукивая каблуками по уже обыкновенному мрачному ландшаф-ту современных готических романов куда глаза глядят. Позвонив ей, я хотел попросить ее взять такси и приехать подобрать меня на угол 146-й, но мне стало вдруг необыкновенно противно... Противно от ее блядской сытости, от ее сонного голоса, даже от того, что она продает свое те-ло, хотя раньше мне это обстоятельство даже нравилось и уж, во всяком случае, меня возбуж-дало. Раньше в наших любовных играх, когда я, подминая ее под себя, ебал ее якобы беспо-мощную, я воображал, что я ее использую. Грубо и жестоко использую для удовлетворения своего сексуального аппетита. Своей похоти. Теперь же я увидел, что это она меня использо-вала, и при этом, очевидно, даже всерьез меня не принимала... Это я ее обслуживал... Су-ка!..

Может быть, от злости, но мне вдруг повезло -- я вышел к сабвею. Поднявшись по ржавой лестнице на эстакаду, вошел в станцию, похожую на огромный сарай. Даже, впрочем, уже не обрадовавшись, что нашел сабвей.

Почти белый человек испанского типа чинил, разобрав его до винтиков, турникет. Я спросил человека, как мне добраться до 57-й улицы и Ист-Сайда.

"А как ты попал сюда, мэн?" -- спросил человек удивленно, оторвавшись от своих отверток и гаечных ключей и оглядывая меня -- белого ангела.

Я объяснил ему, что сел не на тот поезд. Хотел попасть на Вашингтонские высоты, а по-пал... в общем, поведал ему свою историю в нескольких словах.

"И ты пришел пешком от 175-й Иста -- сюда?.. -- воскликнул человек. -- И тебя не ограби-ли?.. И остался жив... Lucky man", -- добавил он с уважением к моей удачливости.

Сменив несколько поездов, уже к рассвету я наконец, обессиленный, ввалился в миллио-нерский особняк, открыв дверь выданным мне ключом. Я направился прямиком в кухню, достал из бара бутылку "Джэй энд Би", стакан и поднялся на второй этаж в ТВ-комнату. Там я поста-вил в видеомашину первую попавшуюся кассету и стал смотреть "Желтую подлодку" Битлзов, оказавшуюся на кассете.

Долго я, впрочем, не выдержал этот сироп на экране. Слишком большая порция любви, исто-чаемая "Желтой подлодкой", вдруг сделала для меня фильм необыкновенно противным, и я со злобой выключил ТВ. "Love! Love!" -передразнил я. "Хорошо, обладая миллионами, пиздеть о любви, отгородившись от этого мира любовью -- десятью процентами из прибыли, отдаваемы-ми на благотворительные цели... Love... Ни жители Южного Бронкса, ни даже я, с моей 21 тыся-чей франков, не можем себе ее, Love, позволить. Ебал я вашу любовь, ебаные ханжи, Битлз!" И я, допив бутылку, уснул в кресле.