"Паводок" - читать интересную книгу автора (Лиханов Альберт)Семен Петрущенко– Вечерний сеанс, – напомнил он Славке Гусеву, надев наушники и подкручивая настройку. Слава встрепенулся, обтер ладонью щетинистый, колкий подбородок, велел привычно: – Передавай! Семка перекинулся с радистом отряда обычными приветствиями, поглядел на Гусева. – Давай! – велел тот. – Работы идут нормально. Закончим объект двадцать пятого вечером – двадцать шестого утром. Последующую связь уточним. Сообщите Цветковой, надоело просить у нее лодку. Ветер теплый, идет резкая потайка, – и рубанул твердой, как лопата, ладонью, – Гусев. Семка передал радиограмму, попрощался с отрядом, снял наушники. – А ветер-то правда теплый! – сказал он удивленно. – Я и не заметил. – Во дает! – засмеялся Гусев. – По брюхо искупался, а что весна, так и не заметил. – И правда, братцы, – виновато ответил Семка. – Совсем мы тут зазимовались. Дома-то май, все, поди-ка, цветет. Управление наше на пляж после работы ездит. – Греби шире! – откликнулся дядя Коля Симонов. – Не-е, ныне весна запоздалая. – Да она в здешних местах всегда такая, – засмеялся Слава. – Наверху-то река уже давно ото льда освободилась, а тут и не думала. – А я люблю половодье, мужики, – оторвался от бумаги Валька Орелик. – Едешь на лодке, гребешь потихоньку, глядишь, а лес в речку зашел. Ольха цветет, в воде отражается. И вода черная, вроде неподвижная. Заглянешь в нее – трава, как длинные волосы, шевелится. – Хе-хе, – оживился дядя Коля Симонов. – Ты у нас, Валька, прямо этот, как его, рилик. – Кто, кто? – захохотал Семка. – Рилик! Ну, даешь, дядя Коля! Симонов смутился, махнул рукой, полез в спальный мешок, заворочался в нем, словно медведь-шатун, аж пологи ходуном заходили. За ним ушел Гусев. Семка сидел у костра, аккуратно укрыв свое радийное хозяйство, и глядел, как пишет длинное, на много страниц, письмо Валька. Пишет, пишет, не может дописать, даже удивительно, как у него терпения хватает – и, главное, не отправляет свое письмо, ждет, когда сам вернется в поселок. Семка глядел на костер, на его трепещущие жаркие языки, переводил взгляд на Вальку, хотел спросить его про то, о чем давно думал, и не решался. В палатке на разные голоса захрапели Слава и дядя Коля Симонов – с присвистом, с протяжкой. – Теплынь-то! – проговорил негромко Семка. Небо над головой было бездонным, смоляным. Ни одной звезды не видно, и от этого Семке делалось еще торжественней и слаще. Он вдыхал запахи, которые приносила ночь, вглядывался в темноту, и ему казалось, что его ждет кто-то, хотя это глупо – кто же может ждать в темноте, посреди тайги, или даже в поселке, – в поселке никого не было у Семки. «Мама?» – подумал он и сразу отверг это. Мама ждала его всегда, ждала всюду, где бы ни была, и Семка знал это, чувствовал, понимал. Но сейчас было что-то другое. Где-то кто-то ждал Семку совсем иначе, чем мама. Он вздрогнул, встал на колени, прислушался. Ветер дул неизменно с юга, оттуда, где поселок, где город, и Семка неожиданно для себя вспомнил девочку. Сердце его колотнулось неровно. Странно, как он мог забыть ее. Девочка шла в школу, а он уже учился на радиста. Была зима, очень морозная и очень прозрачная, даже какая-то звонкая от мороза. Если стукнуть палкой по березе в парке, то стук этот звучал долго и мелодично. И если стукнуть по другой березе, звук получался совсем иной. Семка не стучал по березам: это ему просто казалось так. Уже потом, когда она ушла. Он встретил ее днем на пустынной аллее парка, вдоль которой росли старые деревья, было солнечно, солнце лилось откуда-то прямо сверху, падало вниз, оставляя короткие, смешные тени, и девочка шла навстречу Семке. Она не торопилась, она не замечала его, и она не просто шла, а гуляла. Семка, увидев ее издалека, замер, а девочка была наедине с собой. Она иногда останавливалась, крутила вокруг себя маленький черный портфель и сама кружилась, прыгала, стукала валенками друг о друга, будто играла в классики, подхватывала пригоршню чистого снега и кусала его, вздернув губы, одними зубами. На девочке была рыжая круглая шапка с длинными ушами, и, когда она прошла мимо Семки в конец аллеи, он подумал, что издалека она походит на одуванчик. Одуванчик зимой, это было странно и удивительно, – Семка, не понимая себя, повернул за девочкой и, не приближаясь, проводил ее к школе. Она исчезла в дверном проеме, и Семка долго стоял, не замечая, что уши у него перестали чувствовать холод. Потом он повернулся, побежал вприпрыжку домой, березы вдоль аллеи мелькали, как клавиши, и Семка счастливо смеялся, а потом забыл… Надо же – забыл! Вытянувшись на коленях, вглядываясь в черное небо, он пытался представить девочкино лицо и не мог. Никак не мог его вспомнить. Он вздохнул, поглядел на Вальку, на счастливого человека, который каждый день пишет свое бесконечное письмо, и пожалел себя: ему писать было некому, кроме мамы. Снова подул порывистый теплый ветер. Валька оторвался от письма и увидел обиженное Семкино лицо. – Ты чего? – спросил он и засмеялся. – Да так, – пожал плечами Семка. – А что? – Лицо у тебя странное, – сказал Валька. – Будет странным, – неуверенно ответил Семка. – Такой ветер, а они дрыхнут, как цуцики. Валька рассмеялся опять: – Тебе не спится? – Нет, – вздохнул Семка. – Мне вот тоже не спится, – задумчиво сказал Орелик. – Дописываешь? – деликатно полюбопытствовал Семка. – Я и не знаю, – опять задумчиво ответил Валька Орлов, – допишу ли когда-нибудь… Семка ничего ему не сказал. Пыхтя, он забрался в спальник, застегнул его до подбородка, притих. В приоткрытый полог палатки гляделось черное небо. Ветер негромко трепал брезентовую дверцу. Притушив костер, влез в палатку Валька. Он быстро захрапел, теперь целый оркестр играл в тайге, а Семка никак не мог отключиться. Ему представлялась звонкая зимняя аллея и девочка в конце ее, похожая на одуванчик. Девочка проходила мимо него, проходила и проходила, как в куске фильма, который крутят много раз подряд, и вдруг Семка услышал плеск. Он вздохнул и закрыл глаза. «Какой там плеск, – решил он. – Вокруг зима…» И уснул. |
|
|