Легостаев АндрейХонсепсия

Андрей Легостаев

Хонсепсия

"Не нужно делать с большим то, что можно сделать

с меньшим".

Уильям Оккам.

* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. БЕГЛЕЦ. *

"Напрасно осыпал я жертвенник цветами,

Напрасно фимиам курил пред алтарями".

Альбий Тибулл.

Глава первая.

Извилистое ущелье было еще и столь узким, что два всадника с трудом разъехались бы здесь. Многотонные глыбы нависали над головой, грозя сорваться на наглеца, осмелившегося нарушить их предвечерний покой безумным ржанием коня и грохотом копыт. Хотя до полной темноты было еще далеко, здесь, в этом мрачном естественном туннеле, казалось, что уже почти ночь.

Конь хрипел от усталости и страха, но не от ноши - седок, казалось, ничего не весил; он вытянулся вперед, словно желая обогнать собственного коня, лишь опустил ниже лицо, предохраняя единственный глаз от ветвей иногда встречающегося у обочины тропы довольно густого кустарника.

По такой тропе лучше всего идти неспешно, ведя коня за собой и распевая задушевные строфы, а не мчаться, рискуя свернуть шею, словно за тобой гонится сама смерть. Впрочем, так оно и было: за всадником в монашеской одежде гналась погибель в виде отряда хорошо вооруженных, и умеющих пользоваться этим оружием, бойцов.

Дорога неуклонно поднималась все выше и выше, вихляя меж нагромождений валунов, словно уводя всадника к небесам, в гости к самому Богу. Куда на самом деле ведет эта горная дорога, седок не знал. Не к какой-то определенной цели торопил он разгоряченного днем скачки коня - он бежал. Бежал от неминуемой смерти. Когда по твоим следам спущена свора обученных, не привыкших рассуждать убийц, ты обречен. Всадник усмехнулся этой мысли, в очередной раз, поворачивая коня. Он хотел бы мчаться еще быстрее, но боялся, что животное в этом хаосе камней сломает ногу - и тогда он точно сгинет в этих безлюдных горах, куда его загнали охотники, долгое время сжимавшие кольцо, загнавшие его из благословенной Тулузы в это преддверие ада. Но их ловитва не окончится сегодня, нет, не дождетесь!

Ущелье за очередным поворотом резко оборвалось, обессиливающее солнце ударило беглеца по глазам. Повинуясь своему внутреннему, почти звериному чутью, многажды выводившему из всевозможных капканов, он изо всех сил натянул поводья, заваливая коня на бок.

Нет, мчаться по такой дороге может только безумец! Но кто знает, сколько у него осталось времени, может, преследователи в каком-то лье от него и приближаются к мрачному ущелью...

Беглец быстро отскочил от коня, чтобы не придавило. Интуиция вновь не подвела его - тропа резко уходила вправо, серпантином убегая вверх, и теряясь за очередной скалой. Прямо перед ним распростерлась пропасть. Каких-то несколько шагов и он вместе с конем (случайным конем, не своим, но с которым провел целый день безумной скачки) полетел бы вниз. Человек подошел к краю и присвистнул, сбросил ногой несколько камешков - они радостно устремились вниз. Высота обрыва, на котором он стоял, была ярдов пятьдесят, а, может быть, и все сто.

Конь за его спиной с шумом встал, он тяжело дышал. Беглец обернулся, оглядывая склон и дорогу, но снова перевел взгляд на коня. Что-то ему не понравилось в позе животного. Он подошел, проверил: жеребец действительно подвернул переднюю левую ногу и теперь хромал. Беглец сел на ближайший камень и закрыл лицо грязными ладонями, словно не желая видеть окружающий мир, которому не было дела до его напастей.

- Весело! - наконец произнес он окружающим камням, хотя веселья не было и в помине.

Конь хлопал глазами, словно понимая свою вину.

Взгляд беглеца остановился на веревке, притороченной к седлу, раньше он не обращал на нее внимания, не до того было.

Из ущелья, еще издалека, послышался какой-то звук. Преследователи?.. Значит, они подобрались гораздо ближе, чем он ожидал. Разговор будет коротким, им нужно только одно - его смерть. Под монашеской рясой скрывался длинный прочный кинжал, но что он против дюжины мечей?

Решение пришло сразу, и беглец встал, привыкший повиноваться первому порыву, который впоследствии всегда оказывался единственно верным, несмотря на всю кажущуюся поначалу абсурдность. Он отвязал моток веревки от седла, развернул коня к пропасти и, что есть силы, ударил по крупу животного. Раненный, обессиленный конь не желал делать роковой шаг, пришлось подтолкнуть.

Когда громыханье падения и предсмертное ржанье утихли, беглец подошел к краю обрыва, всмотрелся вниз. Он понимал, что каждое мгновение на счету: от всадников не убежишь по этой тропе, а на отвесную скалу, что громоздится шагах в десяти от тропы, не заберешься.

Наконец, он разглядел внизу труп погибшего жеребца. Вернее, из-за камней был виден только живот и задние ноги животного. То, что и необходимо.

Беглец критически осмотрел следы на каменистой тропе и удовлетворенно кивнул. Подумал несколько мгновений и сорвал с головы всем известную красную повязку с толстыми меховыми наушниками по бокам, наглухо закрывавшую раны - уши у него были отрезаны лет десять тому назад. Он разорвал повязку в месте сшива и кинул ее у самого обрыва, чтобы сразу бросалась в глаза.

Затем, не мешкая, бросился вверх по тропе, к притулившемуся на самом краю обрыва ярдах в двенадцати от выхода из ущелья невесть как здесь выросшему ореховому дереву. Споро привязал секретным узлом веревку к дереву у самой земли, второй конец обмотал у себя на поясе. Сбросил вниз веревку и прикрыл камушками узел, чтобы не видно было с дороги. Потом он сел на край обрыва, набрал полную грудь воздуха, словно собирался протаранить многоярдовую толщу морской воды, и быстро стал спускаться вниз.

На вид веревка, которой он вверил свою жизнь, казалась прочной, не менее десятка ярдов длиной, наверняка предназначена для того, чтобы вязать пленных. Стена же обрыва, к вящей досаде беглеца, была гладкой, словно в базилике - ни выступа, ни трещины, куда можно поставить ногу.

Наверху послышались голоса. Человек над пропастью замер, прекратив спуск, хотя веревка в его руках еще не кончилась, спускалась петлей вниз, привязанная к поясу. Там, у выхода из ущелья, всадники спешились. Замерший под обрывом человек напряг слух, но слов разобрать не мог.

Его повязку нашли, разглядели внизу труп лошади. С обрыва полетел вниз камушек, сброшенный ногой одного из преследователей. Они решали, что делать дальше: убираться восвояси, представив в доказательство хозяину повязку, или же поискать спуск, найти труп и отрезать голову для предъявления, как было велено. Нетерпеливо ржали кони. Кто-то пошел вдоль обрыва, насвистывая бравурный мотивчик.

Беглецу хотелось слиться со стеной, временно превратиться в неразличимую фреску на серовато-бурой стене.

- Что ты думаешь, Гюи? - раздался голос над головой висевшего на веревке человека. - Возвращаемся?

- Нет, - после паузы послышался ответ.

Мимо беглеца пролетела сброшенная вниз веточка - "Господи, если ты есть, не дай ему проследить за ней взглядом!" - взмолился повисший на веревке человек. Он взмолился просто так, не обращаясь конкретно ни к какому богу, поскольку знал, что Бог совсем не такой, каким его представляют себе христиане, иудеи или мусульмане. Он знал, что Бог есть, но какой - не ведал. К этому неведомому он и обращался.

Впрочем, без особой страстности - чему быть, того не миновать.

- Возвращаться бессмысленно, не успеем в деревню да темноты, произнес голос наверху, видимо, старшего отряда. - Да и не все кончилось, это может быть его уловкой... Едем до замка, он мог отправиться туда пешком.

- А в ущелье он не мог притаиться за каким-нибудь валуном?

- Скорее всего, он валяется там, внизу, - голоса стали слышны чуть хуже, видно собеседники отошли от дерева. - Но лучше довести дело до конца и проверить всю дорогу. К тому же, куда приятнее переночевать в замке, а не среди этих скал. По доброму глотку вина, полагаю, мы сегодня заслужили.

- Это уж точно!

- Да и еще... Делать - так делать, отправь четверых солдат во главе с Жераром, пусть прочешут - внимательно прочешут! - все ущелье. Пускай задерживают любого человека и везут в замок. Любого! Говорят, он знает ведийское колдовство и может перевоплощаться в кого угодно, даже в женщину. Задержим также всех, кого встретим одинокого на этой дороге, после разберемся...

- Послушай, а как же Анри может...

О ком это они? Ах да, это одно из его многочисленных имен, половину из которых он сам не вспомнит. Самое смешное, что этим именем - чуть другим, правда, по звучанию - его нарекли младенцем в далеких отсюда суровых и прекрасных краях.

Голоса наверху стали неразличимы. Беглец перевел дух.

Не заметили. Сели на коней и ускакали дальше по дороге к какому-то замку.

Подниматься вверх было смерти подобно. Преследователи могли на всякий случай оставить солдата, а то и двух-трех... Кто знает, что придет в их напуганные головы?

Ведийское колдовство, превращение в женщину... это ж надо, какие о нем слухи ходят. А ведь действительно, собирался в Индию, поучиться у тамошних магов, да так, наверное, теперь и не доведется...

Нет, наверх нельзя - ведь еще и четверо воинов шарят по ущелью, с приказом арестовывать всех, а уж его-то, поди, знают в лицо... Да и обрезанные уши, и вытекший глаз в одночасье не вырастишь, будь хоть трижды ведийским магом.

Где скрыться на этой всеми проклятой дороге, когда выберешься? Идти, в поисках хоть какого-нибудь приюта, к неизвестному, спрятанному в горах замку, где творят свои черные мистерии очередные колдуны, по глупости возомнившие, что общаются с дьяволом? Он насмотрелся подобного в своей жизни до тошноты... А что еще можно ожидать в этом проклятом всеми богами и забытом людьми месте?

Беглец медленно продолжил спуск в надежде, что в стене все ж появится трещина или пусть небольшой выступ, чтобы поставить ноги. Ничего нет - поверхность скалы, словно отшлифована тысячью мастеровых, работавших не за страх, а на совесть.

Он вытравил веревку до конца и повис, отпустил руки. Даже потянулся, разминая затекшие члены, так что соприкоснулись лопатки и, казалось, захрустели мышцы. Веревка, натянувшись, плотнее сжала талию. Его это не взволновало, терпеть любую боль он научился давным-давно.

Зачем он бежал, зачем пытается сохранить свою, никому ни нужную, в том числе и ему самому, жизнь?

Он вытянул из-под рясы кинжал, оценил его приятную тяжесть. Один взмах по веревке - и все. Будет закончен беспутный петляющий путь, хитросплетения которого вряд ли разберет самый кропотливый биограф, если б вдруг кому вздумалось описать его жизнь.

Клинок приятно холодил руку, веревка, натянутая точно тетива, приковала к себе единственный глаз.

Он не боялся смерти, он умирал множество раз. Его пронзали мечами и кинжалами (один раз даже вонзили в спину кухонный нож, какими повара разделывают мясо) и каждый раз он выползал из черноты преисподней, не успев понять: есть ли что там, за гранью? Его дважды топили, причем один раз засунув в вонючий тесный мешок, и его спасение иначе как чудо не расценить. Его травили, подбрасывали ядовитых змей, оставляли связанным посреди раскаленной пустыни. Ему, в битве при Мэссексе, достался по шлему такой молодецкий удар булавой, после какого не выживают, но он отделался лишь тем, что у него вытек глаз. Его бичевали до превращения спины в месиво и бросили в выгребную яму - спина до сих пор больше напоминает взмешенную копытами и подсохшую грязь, чем человеческую плоть. Однажды его пытались сжечь на костре, но рухнувший на землю ливень загасил пламя. Он переболел такими болезнями, о которых страшно и подумать, даже проказа слезла с него, едва лизнув руки своим жутким языком. Он никогда не цеплялся за жизнь, и она оставалась в его безраздельной собственности. А сколько людей умерли преждевременно, и только потому, что чересчур сильно хотели жить! Но и сам он свою смерть никогда не торопил, не позволяя убить себя кому бы то ни было. Он и только он, даже не Господь Бог, может распоряжаться собой.

Он вздохнул и убрал кинжал на место.

Заходящее солнце выкрашивало окрестный пейзаж в фантасмагорические цвета; представляющее зрелище было поистине потрясающим. Но его никогда не интересовали красоты природы - все удивительные земли и места, в которых ему довелось побывать, меркли пред воспоминаниями раннего детства: могучие вековые ели, с огромными пушистыми лапами во все стороны, с трудом удерживающие вес жемчужного снега...

А вот в пропасть падать ему не доводилось... Хотя он встречал в своей жизни человека, который прыгнул примерно с такой же высоты, какая под ним сейчас, и чудом, а вернее возжеланием могущественных сил, которым впоследствии служил и Анри (будем называть его этим именем), выжил, изменившись во внешности так, что его не узнал при встрече родной отец.

Анри закрыл глаза. Он не знал, сколько провисит вот так, болтаясь, словно забытое ведро в колодезе, над этой пропастью. Его это и не волновало. Говорят, перед смертью человек вспоминает всю свою жизнь. Он не собирался умирать - он уже умер, в его душе не осталось ни чего, ради чего стоит жить. Но ему вдруг (впервые?) захотелось вспомнить пройденный путь, разобраться, что за ветры мотали его по многогрешной земле, как беспечную былинку, нигде не давая надолго пустить корни и, в конце концов, подвесив его здесь, словно давая время для осмысления...

Да, ничего не скажешь, подходящее место и время для философских раздумий!

Он еще способен шутить над собой - значит, не все чувства в нем умерли. Значит, можно еще, в очередной раз сменив обличье, осесть в какой-нибудь деревне или городишке, найти крепкую вкусную молодицу и наплодить детей. Можно наняться в какую-нибудь армию и найти себе последнее пристанище в чужих землях, проявив чудеса смелости и ловкости на поле сражения. Можно отправиться в монастырь и создать ученый труд или просто описать свою жизнь, или хотя бы перевести творение человека, почившего тысячу лет назад, благо Анри знает восемь языков и способен читать на пяти, в том числе, на одном ныне мертвом. Можно. Только зачем?

"Не может смоковница приносить маслины или виноградная лоза смоквы. Также и один источник не может изливать соленую и сладкую воду".

У него всегда была в жизни цель, он всегда чего-то хотел, к чему-то стремился. Память не сохранила, чего он желал, когда жил в родных краях - осталось с той поры лишь несколько картинок. Но когда на их поселение напала ватага степняков и его вместе с матерью увели в полон... он помнит, что желал погибели злютнему хозяину, который издевался над маленьким рабом и заставлял ухаживать за жуткими зверями, прозываемых верблюдами. Этой цели он достиг, как, впрочем, и всех последующих. Но к этой он шел, может быть, дольше всех - почти десять лет, пока из малыша не превратился в юношу. Лютый хозяин погиб не менее лютее - раб заломил ему руки за спину и засунул головой в чан с кипящей похлебкой, удерживая пока изверг не захлебнется. Потом задачей было убежать от преследователей... То была первая в его жизни погоня. Потом в жизни было много погонь и поединков...

Интересно, последняя ли погоня в его жизни сейчас?

И всегда прежде у него было много желаний. Он возжаждал обладать женой арагонского короля, в чьи владения занесли его прихоти судьбы, и добился ее - другой разговор какой ценой. Идеал женственности и красоты оказался такой же шлюхой, что переполняют дешевые кабаки и непотребные дома любого из городов южного побережья. Он хотел славы - его за храбрость, а также за хитрый ум, произвели в рыцари, он стал членом и не последним лицом в могущественном ордене, опутавшем своими крепкими сетями весь христианский мир. Он хотел богатства и добыл его, узнав о древнем кладе в черной земле и предприняв полное опасностей путешествие... "Богатство ваше сгнило, и одежды ваши изъедены молью"... Он хотел власти - он обладал ею, к его словам прислушивались бароны, графы, короли и даже папа римский... Когда он стремился к цели, он ее достигал.

Но в один прекрасный миг (как и сейчас он был на дюйм от гибели) он понял, что целей больше нет, как и каких-либо желаний. Тогда и открылась ему истина - все преходяще, все поддается старению, гниению, тлению... Что же вечно? Есть, есть что-то, но что? Битва за идею? Какую? Анри проповедовал веру катар о добром и злом боге, а потом сражался на стороне крестоносцев за Святую Троицу и не верил ни во что, помня, что сотни лет назад миром повелевал всемогущественный Зевс, от всемогущества которого остались лишь мифы да анекдоты.

Анри был посвящен во многое и еще совсем недавно думал, что ему открыто все - он незримо вершил судьбами мира. Сейчас он понимал, что известно ему почти ничего, а его сакральные знания, которые он приобрел таким трудом - лишь маленький фрагмент огромной мозаики, пытаясь представить размеры которой легко потерять рассудок.

Женщины, золото, власть - мишура, ерунда, фетиш для невежественных и возомнивших о собственном величии людишек, решивших, что держат в своих руках весь мир. Внешний круг... Те же, кто удостоились великой чести войти в Круг Внутренний, где и творится большая политика, те не на виду, в скромных одеждах удовлетворяют насущные потребности дешевым вином и пищей без изысков, у них нет плотских желаний.

И он попал в этот круг избранных, он выдержал все испытания, через которые проходит один из дюжины дюжин, да и то не всегда. И он работал, забыв о себе, думая лишь о людях. О людях, которые, тем не менее, превратились для него лишь в пешки на огромной, расчерченной границами королевств, доске мира.

Но потом последовал ряд досадных неудач, происшедших не по его вине (и обстоятельства бывают выше самых высших сил), и он почувствовал, что семь его товарищей вынесли ему смертный приговор. Он не стал дожидаться приведения его в исполнение. Как и сейчас. Он бежал. Бежал из круга вершителей судеб, чтобы прямиком явиться к порогу их хозяина. Впрочем, лица владыки мира, анонимного бога, живущего среди людей, он не увидел - тот всегда ходил в накинутой на лицо, пришитой к никогда не снимаемой шапке меховой маске с прорезями для глаз, и был он немногословен. Он жили вдвоем в горной хижине не такие там горы как здесь, все залиты солнцем и жизнью, светлые горы. Они питались водой из живительного ручья и скупыми плодами и трофеями, что добывал Анри (тогда его вновь именовали иначе) в пригорных рощицах. И думали - о судьбах мира. К ним изредка являлся один из бывших его семерых товарищей по Внутреннему Кругу (бросил при первой встрече удивленный взгляд на Анри, но ничего не сказал) и делал подробные многочасовые доклады о происходящих в мире событиях.

Иногда, всего несколько раз за годы, проведенные в хижине, Анри встречал в горах чудного монаха в потрепанных и высветленных солнцем одеждах с белым неподвижным лицом и вел с ним непонятные разговоры, не зная ни кто собеседник, ни откуда. И всегда какое-то странное впечатление оставалось у Анри после подобных встреч. Последняя же встреча, происшедшая месяц назад... Монах просто и буднично велел Анри убить человека в меховой маске. Простым равнодушным тоном сказал, - но повелел. И Анри понял, что странный незнакомец имеет право приказывать.

Анри ослушался приказа. Он не пожалел молчаливого старика в маске, нет, сердце его давно забыло такое чувство, как жалость. Он испугался неведомых бездн, которые исторгли странного монаха с бледным неподвижным лицом. Он бежал. Он пробрался в Тулузу, устроился переписчиком при цистерцианском монастыре. И очень срочно почувствовал, что жить ему не дадут. Он приговорен в очередной раз, но теперь вердикт вынесен окончательный и обжалованию не подлежит. Он слишком часто сам выносил подобные приговоры, чтобы знать - малый или большой срок отпущен, но обреченному не жить. Во всяком случае, в христианских странах. Если бежать далеко на юг, за море, за черные земли, и еще дальше, минуя пустыни Магриба, - может туда руки его палачей не дотянуться.

Но его настигли раньше, гораздо раньше.

Впрочем, еще не настигли - он висит над пропастью, но продолжает жить,

Солнце, наконец, оставило этот мир без своего ласкового внимания и на еще серое небо вывались ущербная луна, не обещая много света в предстоящую ночь. Появились первые самые наглые звезды - ходят легенды, что это глаза душ бывших великих завоевателей взирают на своих преемников.

Веревка сползла аж под грудную клетку, затрудняя дыхание и задрав рясу, обнажив перед камнем его волосатые грязные ноги. Вид его был нелеп и смешон, но как часто самые великие бывают нелепы наедине, когда их никто не видит...

Летняя ночь июня шесть тысяч семьсот тридцать второго года от сотворения мира, или тысяча двести двадцать четвертого от рождества Христова. Или сорок девятого от рождества его, нареченного Андреем. Перелом года, ущербная луна, отроги Пиренейских гор - богом забытое место... Он не заметил, как заснул. Заснул в этом странном и неудобном положении, раскачиваясь над пропастью, на дне которой усыпляюще журчал ручей.

Глава вторая.

Ночью он вздрогнул от приглушенного грохота - будто титанические тараны били в не менее титанические ворота, но очень далеко отсюда. Он мгновенно проснулся, но ничего не мог понять, хотя сразу вспомнил, где он и почему. Где-то далеко-далеко словно рухнули скалы, и лишь приглушенный гул и невнятная дрожь земли докатились до обрыва.

До рассвета было еще далеко, луна, как и ожидалось, не освещала ничего, к тому же небо застлали рваные тучи. Он подумал и решил рискнуть, выбраться наверх и до рассвета покемарить на твердой земле. Неизвестно какой предстоит день, расточать силы неразумно.

Странно, несмотря на усталость подниматься по тонкой веревке показалось легче, чем спускаться. Он закинул ногу на край обрыва, выбрался целиком и прислушался, стоя на четвереньках, подобно хищнику на охоте.

От выхода из ущелья слышался неявный шум - то ли ветер шебуршит, то ли кто-то храпит. Подкравшись чуть ближе, он понял, что это конский храп, смешанный с человечьим дыханием. Наверное, это те четверо, что были посланы обследовать ущелье, не отважились ночью ехать в замок по такой непредсказуемой тропе.

Предательская луна почти ничего не освещала, но единственный глаз Анри неплохо видел в темноте.

Решение пришло как всегда сразу: конь - это путь к спасению. Незначительную преграду в виде четверых бойцов он не брал в расчет, таким вещам обучен. И поделом охотнику нарваться на зубы потенциальной жертвы. Охота, знаете ли, занятие обоюдно опасное...

Люди и кони лежали у насыпи, с противоположной от обрыва стороны тропы. Любая ошибка была смерти подобна, и Анри решил не надеяться на единственный глаз, а выждать до первого света. Чего-чего, а ждать он умел.

Он притаился за валуном, от которого до спящих было около двадцати шагов, и закрыл глаза. Он умел спать, одновременно бодрствуя. Когда ждешь, время ползет, словно улитка по склону, кажется, что эта ночь навсегда. Но Анри давно не обращал на это внимания. Он спал, но знал, что рассвет не пропустит.

Едва мрак ночи стал рассеиваться, так что можно было уже что-то различить, солдат, сдуру легший крайним, расстался с этим миром, не поняв, что произошло. Анри легонько потрепал его по плечу и, едва тот проснулся, вонзил клинок прямо в сердце. Чистая грамотная работа иного и быть не могло. Но Анри не упивался первой победой, осторожно пробрался к следующему. Его даже не удивляла беспечность этих людей, которым он уготовил смерть, что в незнакомых местах они не оставили часового, чтоб берег покой остальных. Он уже повидал на своем веку множество подобных раззяв, считающих себя неуязвимыми и сильными. Он знал цену человеческой жизни - не дороже комариного звона.

"И никогда не молись ни об одном из них, кто умер, и не стой над его могилой"...

Второй отправился вслед за товарищем на встречу с Богом так же тихо и спокойно. Анри выдернул кинжал.

Всхрапнул во сне почуявший запах крови конь и тот человек, что лежал с противоположного края, поднял голову.

Взгляд вчерашнего преследователя наткнулся на дьявольский огонь единственного взгляда Анри. Какие-то мгновения, представлявшиеся безумно долгими, они смотрели друг на друга. Между ними беззаботно храпел еще один солдат.

Анри вышел из оцепенения первым. Он метнул во врага кинжал, от которого шел пар горячей крови, и выхватил из ножен убитого меч. Кинжал не достиг цели - - клинок вонзился в плечо проснувшегося солдата. От боли или от наконец-то проснувшегося чувства долга, он заорал:

- Тревога! Тревога!

Кому кричать? Двое его уже не услышат, а с ним и с оставшимся солдатом Анри уж как-нибудь разберется.

Произошла заминка: испуганные лошади повскакали, едва не сбив Анри с ног. Но тот среагировал мгновенно, словно пушинка взлетев на первого попавшего коня, и резко развернул его в сторону противников. Третий боец, до которого Анри не успел добраться, пока тот видел сновидения, был зарублен ударом меча наотмашь и повалился под копыта коня. Анри вновь встретился взглядом с тем, что проснулся раньше времени - тот стоял, обнажив меч, из его предплечья торчал кинжал. Испуганные происходящим кони помчались вверх по тропе, лишь Анри гарцевал перед оставшимся преследователем.

Тот, сжимая в руке меч, отступал, совершенно забыв, что за спиной обрыв.

Анри медленно двинул коня ему навстречу. Бывший преследователь, превратившийся в жертву, сделал последний, роковой шаг и с диким воплем полетел вниз. Анри усмехнулся - не пришлось даже руки марать. Хотя, потерянного кинжала жаль, даже очень.

Он хотел повернуть трофейного коня в ущелье, чтобы мчаться быстрее ветра, прочь отсюда - навстречу свободе, но взгляд его случайно упал на сумку возле одного из мертвецов.

А ведь за весь вчерашний день у него и крошки во рту не было, он совсем забыл об этом. Анри спрыгнул на землю и потрепал по холке коня, чтоб не вздумал отправиться вслед за остальными. Он никогда не стремился к этому, но представители лошадиного племени всегда и сразу почему-то проникались к нему симпатией.

В сумке оказалась краюха хлеба, завернутое в тряпицу козье пахучее мясо и фляга с водой. Анри возблагодарил небеса, что не с каким-нибудь кисленьким винцом, он любил, чтоб разум всегда был чистым и не замутненным хмелем. Он сел на тот же камень, на котором вчера размышлял как быть, и без особого аппетита утолил голод. Ему не было необходимости успокаиваться перед дальней обратной дорогой, он был совершенно спокоен после убийства четверых охотников за его жизнью. Стремительно светало, заливая розоватым золотом окружающие горы. Взгляд упал на валявшуюся на земле не чищеную каску одного из погибших. И он, неожиданно для себя, решил вновь сменить обличье.

Он так и так не собирался хоронить мертвецов - пусть охотники за его головой их увидят, пусть по когтям узнают льва. Когда их найдут, он будет далеко отсюда. Но одеждой одного из убитых он воспользуется.

Спешить не стоило, но и рассиживаться около трех трупов резона не было. Он ловко снял сапоги, которые приблизительно подходили по размеру, раздел мертвеца и отволок к краю обрыва. Разделся, кое-как натянул свою рясу на мертвеца и сбросил вниз. Упавший в его одежде монах, как и свалившийся солдат, были видны с обрыва, но лиц на таком расстоянии было не разобрать. Даже, наверное, когда солнце будет светить нещадно, все равно черты не разглядишь. Пускай потом гадают, что же здесь произошло и кто лежит на дне пропасти.

Анри быстро натянул одежду убитого - почти в пору. Пропотела и воняет, правда, но ничего - дай только выбраться из этих проклятых гор, в первой же попавшейся реке обстирается. И какой черт вообще понес его в эти горы? Риторический вопрос, когда бежишь дорогу не выбираешь. Но теперь у него есть передышка, есть время раствориться в огромном мире. Пока его противники осмыслят все, когда поймут, что пташка упорхнула из силка, будет поздно.

Нигде не было лужи или ручья, чтобы посмотреть, как он выглядит. Но он и так знал, что неплохо. Красивые черты лица (что позволило в свое время соблазнить арагонскую королеву, да и не ее одну), орлиный нос, твердый подбородок. Пустой глаз не очень портил его, а длинные седые волосы прикрывали отрезанные уши...

Вот, опять вспомнил Раймонда Юного, в засаду которого попал с отрядом рыцарей в десять человек чуть меньше десяти лет назад. Всем пленным без разговоров обкорнали уши, не разбирая чинов и званий - и рыцарям, и оруженосцам, и слугам. Всех раздели, отхлестали и под насмешки, оскорбления и улюлюканья босыми отпустили к главной армии крестоносцев, во главе которой был сам Симон де Монфор, - для устрашения. Знал бы Раймонд, граф Тулузский, кто тогда вместе с рыцарями попал к нему в руки - так бы просто Анри не отделался, по частям бы его тело переправили крестоносцам... Анри не задавался целью отомстить за утраченные органы, но к неудачам Раймонда руку приложил, да.

Он провел руками по лицу, будто проверяя все ли нормально. Кинжалом, взятым у мертвеца, на сухую соскреб вылезшую за последние дни щетину. Надел каску. В очередной раз сменил облик. Подумал немного и все ж снял с груди ладанку. Вынул из нее маленький кожаный футляр и достал сделанный ювелиром Кордовы из драгоценных камней искусственный глаз. Был он почти как настоящий, но неподвижен. Анри не любил его носить, но берег на крайний случай. Теперь он может спокойно добраться до безопасных мест. Он поморщился, но решил идти до конца и обшарил карманы убитых в поисках кошельков. Результат вполне удовлетворил беглеца - при его скромных запросах этого вполне хватит.

Он вскочил на коня и, не оглядываясь, направился в ущелье, ведущее к свободе.

Далеко не уехал. Примерно через милю путь преградил непроходимый завал огромных валунов. Вот, значит, что за гул разбудил его ночью. Знатный камнепад, дороги дальше нет, это видно сразу.

Спина скорее почувствовала опасность, чем осознал мозг. Анри резко обернулся - там, где едва затихло эхо копыт, посыпались первые камни. Назад пути тоже не было.

Анри какое-то время размышлял, не решаясь расстаться с конем, из-за которого пришлось убить четверых, - с ним завал точно было не преодолеть.

Ответ пришел сам, помимо его воли. Небольшой камень, не более чем с два кулака, упав откуда-то сверху больно ушиб плечо. Второй такой же камень попал точно между ушей коня и Анри понял, что конь падает. Беглец быстро спрыгнул на землю и прижался к стене камнепад был еще далеко, здесь пока падали первые ласточки лишь предвещающие стихию, но если что-то срочно не предпринять, то это ущелье станет для него гробницей.

Анри в эту минуту не думал о молитве, но кто-то свыше указал ему путь: в другой стене ущелье он увидел тонкую щель. Вернее, лаз, в который едва протиснешься. Что-то подсказало ему - там, и только там, спасение. Он не мог поклясться, что расщелины не было, когда он мчался по ущелью вчера, хотя, скорее всего, он бы ее заметил. Так или иначе, но стоять на месте равносильно самоубийству.

Правой рукой держась за ушибленное плечо, он бросился в столь вовремя открывшуюся взору неприметную расщелину. На то место где он только что стоял, рухнул огромный валун, наполовину придавив бедного коня.

Не оглядываясь, беглец поспешил вперед, не зная, торопиться ли он к спасенью, или лишь пользуется кратковременной отсрочкой, предоставленной ему небесами.

Глава третья

Он бродил по горам, без какого-либо намека на подобие тропы или дороги, уже восьмой день. Его окружали лишь бесстрастные девственные скалы, не знавшие человеческого духа. Было удивительно, как это он еще до сих пор не свернул себе шею - словно незримая фея оберегала его от рокового шага. Впрочем, скорее всего, сказывался его опыт жизни в хижине. С пропитанием тоже проблем особых не было, он привык удовлетворяться тем, что предоставляла судьба, и мог спокойно есть то, от чего обычного рыцаря просто стошнило бы.

Он не особо задумывался над своей дальнейшей судьбой - зачем бесплодно ломать голову над вопросом, на который нет немедленного ответа. Он просто продвигался вперед, стараясь идти на юг, ориентируясь по солнцу.

И, наконец, словно подарок смилостивившихся над ним невидимых повелителей гор, к полудню восьмого дня перед ним открылось удивительное по красоте горное озеро - точно волшебная чаша, наполненная живительной амброзией. Впрочем, мы уже упоминали, что красоты природы нашего героя не интересовали. Он просто подумал, что наконец-то сможет вволю напиться и отстирать от своей одежды кровь и пот предыдущего ее владельца.

Вода, в окружении неприступных гор, казалось золотисто-коричневатой. Он подошел к берегу, сбросил одежду, аккуратно положил у самого берега меч, чтобы можно было сразу добраться. За все дни горных блужданий он не встретил ни единого человека, ни сколь либо крупного хищника, но привычка - - вторая натура. Особенно, если эта привычка неоднократно спасала жизнь.

Озерце было относительно большим - почти круглое, в диаметре около семидесяти ярдов. Анри отплыл ярдов на пять от берега и с наслаждением перевернулся на спину. Ему хотелось крикнуть что-либо вроде "Эге-гей", но он удержался от подобных глупостей. Хотя кого бояться в этих нехоженых горах? Он лежал и лежал, обласканный теплой водой, не торопясь продолжить путь по горам. Краем сознания мелькнула мысль, что надо было бы сперва заняться одеждой, а, пока она просыхает на камнях, и нежиться в воде, но он отогнал ее как несущественную - миг наслаждений так всегда краток...

- Эй-эй! - донесся вдруг до него откуда-то издалека звонкий голос. - Опасно!.. Спа...

Последние слова заглотил порыв небольшого ветерка и унес куда-то прочь.

Анри резко перевернулся и посмотрел в сторону, откуда раздавались крики. На противоположном берегу он увидел девушку в белой блузке и черной юбке, которая махала ему руками. Он ее толком и разглядеть не успел, как она скрылась в густых прибрежных кустах.

Он думал достичь берега несколькими гребками, но оказалось, что его отнесло уже почти к самому центру озера, и вода словно не желала отпускать его. Но Анри был отличный пловец и, наконец, выбрался на каменистый берег. Трофейный меч спокойно дожидался хозяина. Анри быстро натянул на себя одежду, которая тут же неприятно прилипла к мокрому телу. Держа наготове меч, он побежал вдоль берега.

В одном месте скала вклинивалась в озерце и он, не теряя времени, пошел по воде, благо было довольно мелко.

Девушка сидела на берегу, прямо на песке, широко расставив ноги, которые закрывала просторная юбка. Она спокойно ела луковицу с хлебом. Неподалеку меланхолически пощипывали травку два ослика.

- Вы кто? - резко поднялась она на ноги, опасливо поглядывая на меч в руке незнакомца. Голос ее был испуганным. Говорила она на певучем языке Ок, который Анри знал лучше, чем полузабытый родной.

Еще бы его не испугаться - мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, одноглазый, расхлюстанный...

- Что ты кричала о помощи? На тебя кто-то нападал? - спросил Анри вместо ответа. - И почему ты убежала с берега?

- А-а-а... - испуг в глазах девушки начал таять. - Вы тот, кто купался в озере? Я думала, что вы уже погибли. А убежала в кусты потому, что не хотела смотреть, как вы будете топнуть. В этом озере нельзя купаться - всех затягивает на середину и в глубину, там живет злой дух Колоб. А вы часом, не якшаетесь с водяными?

- Нет, - буркнул Анри, подумав, что вполне может статься эта пухленькая симпатичная девчушка, с длинными каштановыми волосами, спасла ему жизнь. И тут же другая мысль осенила его: - Ты живешь в этих горах? Кто ты? Где твой дом, далеко?

Девушка оказалась словоохотливой:

- Мы с отцом живем в семи днях пути отсюда, если ехать знакомыми тропами. Отец пасет овец, на горных лужайках, а матери у меня давно нет... А замуж я не хочу - все женихи в долине, а чего я там не видала-то, в долине? Или даже в городе, там вообще тесно и грязно. Здесь горы вон какие красивые, меня любят и не обидят никогда, надо только самой их любить... А вы рыцарь, да? Где ваш конь? Вы здесь путешествуете, да?

- Да, - кивнул Анри.

- А конь где? И оруженосец? Рыцари одни не путешествуют. - Ее что-то вновь напугало. - Или вы не рыцарь?

- Рыцарь, - проворчал Анри. - Сам английский король Ричард Первый посвятил меня за храбрость при осаде Акры.

- Акры? - пропела она незнакомое слово.

- Крепость в Палестине, - пояснил Анри.

- Ох, вы были крестоносцем?! - в ее глазах зажглось восхищение. - А что вы делаете сейчас в горах один? Или вы...

- Мое имя - Анри де Пейнь. Мои оруженосцы и конь погибли, решил сказать ей Анри, понимая, что эта девушка - ниточка, потянув которую запросто выйдешь в долину. - Семь дней назад случился камнепад, который завалил всю дорогу, и я едва спасся, случайно заметив в ущелье расщелину, в которую едва втиснулся. И вот уже восьмой день блуждаю по этим негостеприимным горам в поисках выхода в долину.

- Почему негостеприимным? - обиделась девушка. - Они ласковые, только надо самому их любить. Ой, да вы же, наверное, проголодались! Хотите, вот, хлеб, берите. И вода из озера. Здесь купаться нельзя, а вода вкуснющая- превкуснющая...

- Нет, спасибо, я не голоден. Тебя как звать-то?

- Жанна, меня зовут. Да вы берите хлеб, берите...

- Выведешь меня в долину, Жанна? - сразу взял быка за рога Анри. От этой простушки глупо было бы ожидать какого-нибудь подвоха - нельзя же каждым кустом и в каждом дорожном камне видеть шпионов Внутреннего Круга, так и свихнуться недолго.

- В долину? Конечно, выведу! Только...

- Что?

Она потупила глаза. До Анри дошла причина ее смущения, и он чуть не рассмеялся.

- О нет, Жанна, за свою честь можешь не беспокоиться, так же, как и нападения разбойников. Сказано же - я рыцарь, к тому же старый.

- Какие здесь разбойники - отродясь не бывало. А вот бабушка много раз рассказывала, что как раз рыцари для скромной девушки самые опасные... Но я верю вам, верю, сэр Анри. Только... Мне надо в одно место, в трех днях пути отсюда, и лишь потом я могу провести вас в долину.

- И что за место? - подозрительно спросил беглец.

- Ну... Скоро праздник святого Антарпрасса, каждый год со всех земель съезжаются на Большую Поляну гости. Отец занедужил, вот я и еду без него, передать послание от отца.

- Святой Антарпрасс? - поднял бровь Анри. - Никогда о таком не слышал.

- Конечно, вы же из долины, - улыбнулась она. - А Антарпрасс - покровитель гор. И мой отец охраняет одну из реликвий - белый камень Антарпрасса. Вот почему мне обязательно надо туда.

- Хорошо, - после некоторого раздумья решил Анри. - Я пойду с тобой. Ты поела уже?

- Да, пожалуй, можно отправляться.

- Я хотел бы постирать одежду... - заметил Анри.

- Если она будет сохнуть, то мы не успеем до моей пещеры к темноте, придется спать под открытым небом, - возразила Жанна. - А завтра будет на пути озеро с красивым-красивым водопадом, я всегда там купаюсь.

- Хорошо, - согласился он. - Завтра, так завтра.

Жанна позвала своих осликов и уложила в объемистую седельную сумку остатки завтрака. Одно животное было нагружено мешками, а второе - под седлом. Но садиться девушка не стала.

- Идемте, сэр Анри.

Она уверенно повела осликов в кусты, за которым и впрямь была довольно приличная тропа.

Какое-то время они шли молча, Анри раздумывал насколько можно доверять этой девушке и что еще за сборище в самом сердце безлюдных гор? Но потом все ж решил, что сама судьба послала ему проводника. И еще он думал: выгодна или нет ему задержка? Тех, у пропасти, уже наверняка нашли. Что решили его преследователи: продолжают поиски или успокоились, предположив, что он мертв? Зная деятелей Внутреннего Круга, поверить, что они успокоились, не увидев неопровержимых доказательств его смерти, трудно. Значит, охота продолжается. Значит, день промедления играет на руку врагам. Или наоборот? Заставить девушку под страхом оружия бросить свой поход и выводить его из долины или пусть все идет своим чередом?

- А что за замок стоит на вершине, там, к которому ведет дорога через такое мрачное извилистое ущелье? - наконец спросил он у Жанны. - И еще там пропасть глубокая, сразу у выхода из ущелья. Знаешь?

- Вы говорите о Чертовой тропе? - переспросила девушка. - Так по ней никто не ездит никогда потому, что она проклята. В любое время камень может упасть на голову, да и обрывы там кругом... К замку ведут несколько других, более удобных дорог. Там живет барон Мирепуа. Вы же к нему отправлялись, да?

- Нет, не к нему, я просто путешествовал.

- А... Но как же можно ехать в горы без проводника? Вот, забрались в Чертово ущелье, чуть не погибли... Анри так на нее посмотрел, что ей не захотелось продолжать разговор.

- Так как называется тот замок? - как можно добродушнее спросил Анри, вышагивая рядом с ней. Он не хотел ссориться с девушкой, которая единственная могла вывести его из этих проклятых мест.

- Мансагюр, - довольно холодно ответила Жанна. Она подумала, что больше не скажет этому мрачному одноглазому буке ни единого слова за весь оставшийся путь. Однако тут же ее обида прошла, ей было любопытно, да и живой человек в пути все лучше бессловесных ослов, хоть и преданных и понимающих, но человечьей речью не владеющих. К тому же, ей еще никогда не доводилось разговаривать с настоящим рыцарем, тем более - с участником легендарного крестового похода против неверных. Он совсем не походил на развратника и насильника, какими всегда описывала их бабка.

- Постой, - вдруг сказал он.

Она послушно остановилась и посмотрела на него. Он по-хозяйски засунул ей руку за ворот, провел по груди.

- Ой! - бессильно выдохнула она, - а ведь говорили, что...

Он вынул простенький крестик на веревочке, посмотрел и удовлетворенно кивнул. На его преследователях, которых он убил у пропасти, нательных крестиков не было.

- Ах, вы думали, что я еретичка?! - сообразила она. - Да что вы! Я без молитвы и есть не стану! И причащаюсь каждое воскресенье... ну, когда не в горах. Хотя несколько раз эти совершенные, что ходят всегда по двое и говорят странное, приходили к отцу, но он прогонял их всегда...

Анри шел вперед по тропе, не слушая девушку.

Она щебетала почти без остановок, рассказывая о жизни в долине, о своей деревенской церквушке и каком-то отце Феодоре, об этих горах, вспоминая сотни легенд и благоглупостей, распространенных среди необразованных жителей гор. Он совсем не слушал ее, думая о своем. О чем? Да ни о чем. О вечном.

Ночь они провели в небольшой пещерке, мимо входа в которую Анри прошел бы несколько раз, не заметив.

В пещере был устроен тайник, в котором были спрятаны палки с намотанной на них паклей, огниво, шкуры, лук с дюжиной стрел и мешок с сушеными, мелко резаными яблоками. Девушка зажгла факел, воткнула его в специальную выбоину в стене, отдала случайному спутнику половину шкур и хлеба с вяленым мясом, все время что-то объясняя, завела в грот осликов, накормила, поела сама, затем улеглась и почти сразу погрузилась в объятия Морфея.

Анри наконец-то оказался в тишине. И мгновенно заснул, сжимая пальцами рукоять меча, готовый вскочить на любой шорох.

Они встали с рассветом и, не позавтракав, отправились в путь. Жанна объяснила, что раз благородный рыцарь хочет выкупаться, то у озера и перекусят, а к вечеру надо обязательно добраться до другого такого же потайного грота - не под открытым же небом спать.

Болтушка несколько раз пыталась выспрашивать Анри о жизни, об осаде неизвестной ей Акры, происходившей безумно давно, еще до ее рождения, но Анри отделывался немногословными отговорками - что, мол, все гораздо проще, обыденнее и скучнее, чем она думает. Он не боялся этой девчушки, ни в чем не подозревал ее, просто сказывалась многолетняя привычка, привитая еще в ордене, делать тайну из любого пустяка.

- Ой, смотрите, сэр Анри! Птенчик у дороги, совсем крошечный! Откуда он здесь,

Она всмотрелась в росшее у тропы дерево с густой кроной.

- Вон его гнездышко, смотрите.

Анри было все равно. Девушка взяла птенца на руки.

- Бедненький. Надо вернуть его на место. Сэр Анри, вы не могли бы подсадить меня, мне не дотянуться...

Анри пожал плечами, но выполнил блажь своей проводницы. Он взял ее за талию и с удивительной для его лет легкостью приподнял ее. Она дотянулась до гнезда, откуда раздавался писк других птенцов, и подбросила птенца:

- Беги к своим братикам и сестричкам и больше не падай!

Анри опустил девушку на землю, она смущенно оправила задравшуюся юбку.

- Спасибо, сэр Анри...

- Мне-то за что, - снова пожал плечами беглец.

Озеро с водопадом, которое обещала Жанна, показалось еще издали - оба ослика радостно прокричали ему приветствие на своем ослином языке. Девчушка, не заботясь о них и о спутнике, побежала, будто стрекоза порхнула. Она сбросила на ходу одежду и устремилась в воду, поплыла к другому берегу, где с двадцатиярдовой скалы обрушивалась вниз небольшая речушка. Над озером, будто райские ворота, от многочисленных брызг разбивающегося о камни водопада, стояла радуга.

Анри провел по своим длинным волосам, пожал плечами и отошел ярдов на тридцать за кусты - постираться. Он не хотел смущать юное невинное создание, которое от радости встречи с любимым местом забыла о том, что с нею мужчина. Фигурка у нее была ничего - аппетитная, пухленькая, но уже очень давно женские прелести ничего не трогали в его заскорузлой душе. К тому же, он дал Жанне рыцарское слово, что ее чести ничего не угрожает.

Девушка плескалась под водопадом, Анри время от времени бросал туда взгляд - не чтобы подсмотреть, а дабы удостовериться, что все в порядке, что никаких неожиданных сюрпризов нет.

Одежда просохла, он облачился и - что, собственно, и неудивительно - ему пришлось ждать молодую девушку еще около получаса, могло быть и дольше.

Они вновь под болтовню Жанны отправились в путь. Анри сказал, что она пусть не обращает на него внимания и садится на ишака, на что Жанна обиделась: благородному рыцарю неинтересно то, что я рассказываю? Нет, ну что ты, конечно интересно...

Часа через два перед ними оказалась пропасть (чуть меньше, чем та, на обрыве которой он провел ночь). Через пропасть был перекинут навесной мостик из бревен, связанных пеньковой веревкой, с веревочными же перилами. Уж на что Анри повидал виды в своей жизни, и то его чуть не затошнило при виде этой ненадежной переправы, расшатывающейся над многоярдовой глубиной.

Жанна же спокойно шагнула на мост и пошла, ведя за собой осликов. Анри смотрел, как раскачивается из стороны в сторону мост и понимал, что ступить на эти шаткие бревна, скрепленные подгнившей веревкой, не сможет - они наверняка рухнут, когда он будет на середине. Жанна достигла противоположного края мостика и обернулась.

- Сэр Анри, ну что же вы?!

Анри хотел плюнуть на все и повернуть прочь. Господи великий, он же не боялся, когда против него шли пятеро хорошо вооруженных бандитов, он сражался с одним кинжалом против льва в сирийской пустыни, он, в конце концов, без тени страха провисел над подобной пропастью почти ночь. Да что с ним?! На лице не отразились эти чувства. Он вступил на мост, держась за веревку, служившую вместо перил, - если мост все ж рухнет, он уцепится за веревку и выберется по ней.

Пронесло...

К ночевке они подходили, когда на небе уже появились звезды и тоненький серпик молодого месяца. Жанна зажгла факел и всматривалась в кусты, закрывающие подножие горы, вдоль которой шла тропа. Только она хотела раздвинуть ветки, как ее остановил негромкий голос Анри:

- Погоди, там кто-то есть.

- Что? - то ли не поняла, то ли не расслышала девушка, которая на ходу продолжала рассказывать очередную историю о каком-то деревенском мужике, которому жена навесила рога даже с самим совершенным, проповедующим, что плоть - это грязь, а женщина бездна.

Он придержал ее за рукав и приложил палец ей к губам.

- Тише, - сказал он. - Там, за кустами, кто-то есть.

- Да кто там может быть? - искренне удивилась Жанна. - Где-то здесь - наша тайная пещера. От зверей мы посыпаем порошок Белого Камня, а посторонних людей тут и не бывает никогда.

- Там кто-то есть, - повторил Анри. - Там может быть кто-то из тех, кто едет на праздник к твоему святому, как его?..

- Антарпрассу, - напомнила она и ответила: - Вообще-то, может. Эти пещеры знают все жители гор. Я специально развожу запасы по тайникам, - она кивнула на навьюченного ослика.

- Нет, - покачал все же головой рыцарь, - там не человек. Какой-то зверь, большой и очень опасный.

- Ну что вы говорите! - улыбнулась девушка. - Порошок Белого Камня отгоняет любых зверей. А, вот и вход в пещеру. Есть тут кто? громко прокричала она, но ответа не последовала. - Вот видите, никого там нет!

Жанна раздвинула кусты и решительно вошла в черноту входа. Анри внимательно прислушиваясь, остался снаружи. На всякий случай он переложил факел в левую руку и обнажил оружие.

В то же мгновение раздался пронзительный крик и какой-то грозный рык, могущий вогнать ужас в кого угодно, только не в Анри. Он приготовился к бою. И еще успел констатировать, что совершенно спокоен, в отличие от того эпизода, когда едва нашел в себе силы ступить на подвесной мост.

Жанна вылетела из пещеры, споткнулась, растянулась на земле с криком:

- Хозяин гор! - воскликнула Жанна. - Уходите, сэр Анри, я успокою его!

И тут же, встав на четвереньки, начала петь заклинание на своем певучем языке, перемежая фразы с какими-то чужими словами, звучащими резко и грубо.

Зверь, стоящий на двух ногах, но на голову выше самого рослого человека, сдуру напоролся на выставленный Анри клинок, заревел от боли и бросился на обидчика, посмевшего потревожить его в уже обжитом убежище.

Это был медведь - матерый, сильный, красивый.

Лучше всего было уклониться от поединка - незазорно. Но тогда наверняка погибнет девушка. К чести Анри надо сказать, что в этот момент он совсем не думал о том, что без нее будет блуждать по этим горам бесконечно долго. Он просто встал на ее защиту, как и положено рыцарю.

Могучие когти, сравнимые с кривыми сарацинскими кинжалами, впились человеку в плечо. Он непроизвольно отпрянул и натолкнулся на быстро поющую заклинания девушку, чуть не упал. Она отползла подальше, но петь не прекратила. Два ослика тоскливо закричали, повернув морды к происходящему, от страха у них словно копыта приросли к земле.

Размахивая факелом, Анри наступал, и на какие-то мгновения ему удалось отогнать зверя дальше, в пещеру.

Он приготовился к смертельному поединку. В принципе, он всегда готов, но выходить один на один против разъяренного медведя ему еще не доводилось. Но он знал, что человек, тем более вооруженный мечом, способен противостоять этому хищнику, знал достоверно и, возможно, именно это знание спасло ему жизнь.

Факел, валявшийся на земле, потух, когда на него упала пронзенная в сердце туша. Анри обессилено повалился на поверженного медведя. Поодаль, словно причитая, жалобно пела свои заклинания девушка.

- Все кончено, - прохрипел Анри, - заходи.

И, злясь на себя, от боли потерял сознание.

Когда он пришел в себя над головой, чуть в стороне, уютно потрескивал факел, освещая облюбованную зверем пещеру. Анри лежал на шкурах, обнаженный по пояс, Жанна склонилась над ним, прикладывая к ранам на левой половине груди смоченную чем-то очень холодным повязку. Он дернулся, чтобы встать.

- Лежите, лежите, - зашептала Жанна. - Лежите, сейчас я обработаю ваши раны... Да, чуть не забыла - у меня есть вино, сейчас я вам дам, это подкрепит ваши силы.

- Не надо, я не люблю вина...

Она удивилась. Она не поверила. Она все ж принесла флягу и заставила сделать несколько глотков. Вино оказалось очень приличным, горячим теплом разлившись где-то в груди.

- Вы один победили хозяина гор, - восхитилась девушка, продолжив перевязку. - Вы - герой. Я сразу поняла это, как только увидела. Я сразу почувствовала себя с вами в безопасности. Хотя какие в горах опасности, разбойников здесь нет, а хозяин гор так редко встречается. К тому же я знаю заклинания, он бы не тронул меня. Нет, не тронул, - словно убеждая сама себя, повторила девушка. - Только как его не отпугнул порошок Белого Камня? Наверное, забыли в прошлый раз посыпать, а за два года запах точно выветрился. Это медведица была. У нее здесь два медвежонка... совсем маленькие - не старше месяца, смешные такие, хорошенькие. Я их заколола вашим кинжалом.

Анри усмехнулся. Как это забавно уживается в молоденькой, такой простой добродушной на вид, дочери гор - симпатичные медвежатки и заколола кинжалом. Птенчика пожалела, подсадила в гнездо, а здесь... Но с другой стороны, правильно и сделала, что заколола, так и так без матери не выжили бы, но все равно... А птенчик скоро будет летать, оглашая мир своей жизнерадостной песней... Девушка продолжила обрабатывать его раны, приговаривая:

- Если ты уверен, что воспалительной опухоли не будет, то приложи вату прямо к ране, а если кровь свежая и не подверглась воздействию воздуха, присыпь ее порошком, который...

Анри отвлекся от боли, всматриваясь в пляску теней на своде пещеры, словно пытаясь разгадать по ней свое будущее. Сперва он не вслушивался, в монотонное бубнение девушки, потом сообразил, что она практически наизусть читает арабский трактат о хирургии, который был принят для руководства в ордене.

- Откуда ты знаешь это, ты умеешь читать? - спросил он.

- Что? - на секунду отвлеклась Жанна.

- То, что ты сейчас произносишь. Где ты это читала?

- Нигде, это заклинания для любых болезней - для каждой свое. Следуй им строго и человек выздоровеет. Наш лекарь, дядька Лазарь, что живет неподалеку от отцовского дома, всех детей им учит. Только некоторые заклинания совсем жестокие. Я спрашивала дядьку Лазаря: как можно живого человека каленым железом. А он всегда отвечал, что если для его же блага...

Анри закрыл глаза, стараясь не слушать ее. Он уже знал, что раны совершенно не опасные и понимал, что легко отделался от непредвиденной встречи с горным гигантом. Слишком легко. Даже чересчур - попал в сердце с первого удара, переволновался больше, чем устал. Точно, его ангел-хранитель очень мало спит и много работает...

Ночь, не в пример предыдущей, выдалась холодной, но пробудился Анри от прошибшего пота, волосы слиплись на голове, а здоровое правое плечо затекло от какой-то тяжести. Анри осторожно скосил глаза. На его плече лежала голова Жанны, каштановые волосы упали ему на щеку. Дыхание ее было спокойным и ровным - она походила на месячную телку, привалившуюся к теплой и надежной мамке.

Он боялся пошевелиться, чтобы не нарушить ее сон, сам удивляясь собственной сентиментальности. И тут же плечом почувствовал за тонкой материей прижимающийся к нему сосок женской груди. Первым побуждением было отстраниться, но ему опять же не захотелось тревожить ее. Сон исчез, чувствовал себя он вполне сносно. Лежал и смотрел в полумрак пещеры.

Так или иначе, прежняя жизнь для него закончена - навсегда. Он должен внутренне подготовить себя к новой стезе, которая не будет похожа ни на что, что было прежде. Готов ли он к этому? Прежде чем принять его в орден, а потом во Внутренний Круг, к нему долго присматривались, до и после приема подвергали постоянным испытаниям на прочность. Впрочем, происходящее с ним последнее время то же сильно смахивало на очередные испытания. И он подумал, что прежде чем окончательно разорвутся все нити между ним прошлым и им будущим, необходимо для него самого еще одно испытание - осталась ли у него мужская сила. Ни желания, ни необходимости в женщинах он не испытывал очень давно, но способен ли? Нет, не к любви, к детопроизводству. Ведь даже в священный епископский сан импотентов не посвящают, хотя священники и обречены на нерушимый целибат...

Он аккуратно перевернулся на бок, так, чтобы голова девушки оказалась на его здоровой руке. Она сладко причмокнула во сне. Он вгляделся в ее лицо.

Конечно, она красива и привлекательна, хоть и низкого рода...

Он вспомнил арагонскую королеву после того, как он ее все-таки добился (или она его?). Она сидела на постели, нагая, широко раздвинув ноги, словно внутри ее бушевал пожар, который она хотела загасить.

Анри поморщился и помотал головой, отгоняя давнее неприятное видение...

Он снова поморщился - на этот раз от боли в свежей ране, и левой рукой распахнул ворот на груди девушки, стараясь не разбудить ее, провел рукой по тугой груди, коснувшись шероховатого соска, который мгновенно набряк от прикосновения.

Жанна открыла глаза.

Он не понимал, зачем ему это нужно, но ему очень хотелось взять ее. Не из плотского желания, хотя оно тоже начало пробуждаться из-под спуда лет. Мужская сила - это не физиологический акт, как у зверей, он должен пробудить в ней ответное чувство. Силком он ее брать не будет - зачем?

Она молчала. Он вынул руку из ворота, провел до талии и задрал рубаху, снова коснувшись груди. Она молчала, но дыхание участилось.

- Вам очень больно? - наконец спросила она.

- Ты о чем? - не понял он, весь уйдя в свое занятие.

- Раны очень болят?

- С тобой я о них не думаю, - сказал он, и это была правда о ранах он действительно не думал, не достойны они того.

И больше не было сказано ни слова.

В будничной обстановке заброшенной в горах пещеры при свете факела, он овладел ею, вырвав из ее груди стон.

Почему - будничной обстановке? Наоборот, даже в очень романтичной - в неверном свете не видно искаженное похотью лицо, как тогда, у королевы арагонской...

- А говорили... - только и выдохнула она, лежа на спине с открытыми глазами.

Он смутился. Ему (ему!) стало стыдно. Наконец он прохрипел:

- Извини. Я не хотел. У меня что-то в голове помутилось.

И она вдруг отвернулась и заплакала. И произнесла непонятную фразу обиженным голосом:

- Так все было хорошо...

Он почувствовал, что чем-то оскорбил ее. Как давно он не имел дело с женщинами. И еще дольше не будет. Но сейчас ему на мгновение показалось, что он любит эту болтливую смешливую горную пастушку. Господи, да он вообще-то способен на любовь? Это чувство умерло в нем много лет назад. И Жанну он, конечно, не любит, расстанется с ней, едва выйдет в долину и вычеркнет эту ночь из памяти навсегда.

Но пока она с ним - никакие опасности ей не страшны, он готов защищать ее ценой жизни... все равно никому не нужной.

Глава четвертая

Анри сумел разговорить Жанну только к полудню. Утром, пока он еще спал, девушка приготовила завтрак, накормила ослов и ждала у выхода из пещеры. В ответ на приветствие она молча отвернулась и повела ослов вперед по тропе. Анри усмехнулся и пошел следом.

Перевязанные раны не болели абсолютно. То ли она оказалась отличной врачевательницей, то ли его организм слишком крепким. "Если после сорока ты проснулся утром, и ничего не болит, то значит ты на том свете", - сказал ему как-то великий магистр. Анри было уже почти пятьдесят, а у него ничего не болело. Но если вспомнить, как пьют и предаются порокам его товарищи... его бывшие товарищи по ордену, то неудивителен смысл сей поговорки...

Время от времени он задавал Жанне какие-то вопросы, так, чтобы задать, однако она отвечала лишь "да" или "нет".

Но когда солнце поднялось над самыми головами, она не выдержала собственного бойкота и ни с того ни с сего стала рассказывать, как в начале весны волки стали загрызать овец из отцовского стада, и тот заподозрил, что без колдовства и магии здесь не обошлось...

Под ее болтовню, казалось, думается лучше.

К вечеру они пришли на Большую Поляну. Они еще издали увидели множество огней, хоте едва-едва начинало смеркаться.

- Ой, там все уже собрались! - воскликнула Жанна. - Поспешим, чтобы не пропустить самое интересное.

Большая Поляна действительно оказалась очень большой (не меньше, чем центральная площадь крупной столицы какого-нибудь христианского государства), давно и любовно обжитой. В окружающих скалах виднелось множество отверстий явно рукотворных пещер, саму поляну окружали костры, скорее всего, ритуальные. На поляне стояло ряды скамей, на которых сидели люди. Перед скамьями находился на небольшом возвышении стол, за которым сидело трое, у стола слева Анри разглядел огромную бочку, на которую облокотился седой человек в монашеской рясе с не представимых размеров черпаком.

На душе Анри стало грустно. Сколько таких ночных бдений, с заклинаниями, непомерным пьянством и свальным грехом, как кульминацией мистерии, он повидал на своем веку... И все они вызывали у него отвращение. А Анри уже заметил, что, среди сидящих на скамьях людей, нарядно одетых женщин едва ли меньше, чем мужчин.

Жанна сунула ему в руку факел, и они уселись на одной из дальних от стола скамей. Анри решил пока никаких вопросов не задавать - и так почти все ясно. Он думал о том, что скорее бы все кончилось, и о том, как бы незаметно улизнуть отсюда, и о том, что сразу, с первых слов девушки, мог догадаться, что представляет собой праздник какого-то там Антарпрасса... Теперь досадуй на собственную несообразительность.

Но как совмещается подобная Вальпургиева ночь и Жанна?.. Чего-то, несмотря на весь свой опыт, он, оказывается, недопонимает в людях.

Собравшихся было очень много, не менее двухсот человек, и каждый держал в руках факел. Насколько Анри мог рассмотреть присутствующих в сгущающихся сумерках, состав гостей подобрался весьма и весьма пестрый: сидели люди явно арабского происхождения, иудеи, христиане... Он увидел вдали даже двух катаров в обычных серых одеждах.

Что же за святой такой этот Антарпрасс? Анри начало разбирать любопытство. И еще - как же это болтушка Жанна ничего толком не рассказала о празднествах, на которые направлялась? Или рассказала, да он пропустил мимо ушей? Могло быть и так, даже, скорее всего, так и было.

- Тот, что сидит в центре стола - это сам отец Асидор, хранящий память Антарпрасса и проводящий эти ежегодные празднества, - принялась шептать ему на ухо спутница, кивнув на черноволосого мужчину с гордой осанкой и черной с проседью бородой. - Все ждут, пока он скажет свою торжественную речь и празднества начнутся. Потом он удалится в специально для него предназначенную пещеру, и увидеть его можно будет только там. Тот, высокий, весь из себя такой, это отец Кастор, он распоряжается здесь всем... Ну, чтобы гостям было хорошо, чтобы над памятниками не надругались... Вы еще познакомитесь с ним, сэр Анри. Место пустует, это отец Рейсин где-то по делам бегает - хлопот-то сколько с этими празднествами!.. А тот, что по левую руку от отца Асидора, это отец Николя, он вечно бубнит на всех. Он то с бородой сюда приезжает, как сейчас, то без бороды подбородок у него всю шею закрывает. Завтра с самого рассвета он будет читать свои проповеди, только слушать его никто не будет.

- Почему? - спросил Анри, почувствовав, что опять перестает вслушиваться в болтовню Жанну, а его почему-то собрание заинтересовало.

- Так кто ж кроме него завтра встанет-то? - искренне удивилась девушка.

И опять на душе рыцаря стало тоскливо - больно уж не нравились ему те, кто предается любви без разбору, а, тем паче, содомии и прочим извращениям.

- А тот, что у бочки примостился, - продолжала посвящать в курс событий Жанна, - это отец Пирс, я не помню, как его должность называется, но все его тут любят и уважают. Я здесь уже седьмой раз, только без отца впервые. Отец занедужил, но об этом я уже рассказывала...

Присутствующих все прибывало. Кто-то подъезжал с южной стороны, оставляя поодаль коней, кто-то выходил из пещер. Анри подумал, что запросто может похитить ночью коня и отправиться прочь по дороге, по которой прибыло большинство гостей, не все же сюда по звериным тропам добирались.

Солнце, наконец, село, но красноватое сияние еще окрашивало верхушки гор.

Отец Асидор встал и вышел из-за стола, приблизившись к центральному костру - Анри только сейчас приметил, что стол заставлен огромными кубками, вместимостью не менее пинты каждый. В свете костра, в черном костюме, хранитель памяти святого Антарпрасса выглядел эффектно, напоминая готовящегося к жуткому действу колдуна. Анри готов был услышать и увидеть все, что угодно, он бы не изумился ни чему - хоть явлению самого Луцифера.

Все замерли, огромную поляну объяла тишина - лишь вдалеке заржал конь, да потрескивали факелы. Отец Асидор поднял вверх руки, постоял так несколько мгновений, нагнетая напряжение, замет произнес бархатным красивым голосом:

- Хочу... это... торжественно поздравить вас всех с торжественным открытием празднества святого Антарпрасса. Праздник открыт! Отец Пирс, разливай!

Тут все повскакали с мест и выстроились в очередь, подходя сначала к столу и беря кубок, что-то говоря сидевшим за столом отцам Кастору и Николя. Седой отец Пирс в монашеском одеянии очень ловко разливал в кубки темное вино.

- Это вместо причастия что ли? - обескуражено спросил Анри у девушки, когда она встала со скамьи и направилась к очереди.

- Почему? - удивилась она. - Это очень хорошее вино. Пьют просто... За встречу... За святого Антарпрасса, помогающего путникам в горах... За тех, кто сейчас здесь... За тех, кто на крутых тропах и ледниках... За тех, кто стремится все выше и выше...

- И что будет дальше?

- Как что? - еще больше удивилась она. - Праздник! Что хочешь, то и делай. Там, - она махнула рукой в сторону, - закуски, скоро барашков на костре зажарят... Хочешь - у костра со всеми сиди, хочешь иди по пещерам, многие там будут сидеть те, кто вино не очень любят.

- А потом?

- Потом все устанут веселиться и лягут спать. Как отец Николя выйдет со своими проповедями, так и самые последние разойдутся.

- А для кого же он будет читать, если все будут пьяными!

- Как вы не понимаете?! - она чуть не топнула ножкой. - Если проповеди не читать - значит и праздника нет. Значит, что-то будет утеряно и гости, проснувшись и узнав, что никто не докладывал о новых достижениях в скалолазании, обидятся. Хотя друг другу и так все расскажут в беседах. Сюда же со всех горных стран приезжают...

Ее поражала его непонятливость. А он словно оказался в незнакомой стране, хотя звучащие вокруг языки, в основном, были ему известны. Здесь действительно говорили о горах!

Тем временем подошла их очередь - Анри автоматически, чтобы не выделяться, взял со стола кубок - и отец Пирс ловко плеснул им в кубки темное вино. Анри специально поглядел в свете своего факела у бочки не было пролито ни капли!

Жанна улыбнулась спутнику и с извинительной улыбкой произнесла:

- Сэр Анри, вы постойте один, мне тут поздороваться надо и вообще... Вон идите к столам, там много чего вкусного.

- Иди, иди, - кивнул он и попробовал вино. Хотя и не любитель был - но толк в этих напитках понимал и угощение оценил.

Он отошел в сторонку и воткнул факел в землю, прислушиваясь к обрывкам разговоров.

- ...вершина, конечно, но не Монблан, не Монблан...

- ...у каждого своя вершина...

- ...здесь вам не равнина, здесь климат другой...

- ...скалы, они как женщины - никогда не...

- ...и у вас в карельских скалах будет личный...

- ...а эдельвейсы там знаешь какие...

- ...лучше гор могут быть только горы...

- ...хоббиты, скажешь тоже! Их, как и гномов и прочей нечисти, не бывает!

- Да сам видел! Вот те...

- ...на веревке без сознания, почитай, всю ночь провисел...

- ...ты же бывал там, помнишь, пичок там вредный, Коготь Дьявола называется...

Они говорили о любимом. И любимое у всех, сто раз проклятое, опасное, иногда ненавидимое и все равно до беспамятства любимое, было одно - горы. Где человек один на один против природы, как в первобытные времена. И не помогут здесь ни меч, ни стрела, если в сердце нет отваги, в голове мудрости, а в руке крепости и надежности.

И Анри захотелось стать одним из них.

- Сэр Анри де Пейнь? - раздался рядом голос.

Он вздрогнул и резко повернулся. Откуда здесь знают одно из его многочисленных имен? Не оказались здесь люди из ордена или из Внутреннего Круга - кто знает, где кончаются их интересы, может свои лазутчики у них есть и среди почитателей святого Антарпрасса?

- Мы знакомы? - осторожно спросил он.

- Возможно. Но здесь, на праздниках, вы, как понимаю, впервые? Я помогаю гостям обустроиться. Дочка брата Бурка беспокоилась о вас.

Анри узнал сидевшего на церемонии рядом с Асидором красавчика отца Кастора. Он аж светился от осознания своего величия и необходимости.

- Да, я здесь впервые, - ответил Анри, ожидая, что Кастор сам продолжит разговор.

- Тогда я провожу вас, чтобы вы знали, где отдохнуть.

Кастор запанибрата взял рыцаря под локоть и повел к пещерам. Отовсюду раздавались смех, радостные восклицания. "Всех порубаю!" донесся тонкий визг, владелец которого, несомненно, считал, что издает грозный рык.

- Опять брат Олексен перебрал праздничного вина, - поморщился отец Кастор, но в голосе его слышалась некая удовлетворенность. Раньше все брат Рагваз буянил, но поломал ноги, сорвавшись в пропасть, и теперь уж третий год не приезжает. Мы только-только вздохнули с облегчением, однако, свято место, как говорят, пусто не бывает. Брат Олексен еще с утра добрался до запасной бочки вина... Но вы не бойтесь, драк у нас почти не бывает, это все так, балагурство.

- А я и не боюсь, - усмехнулся Анри.

Кастор посмотрел на меч и кинжал за поясом гостя.

- Отдали бы оружие мне, - с сомнением в голосе произнес он. Мало ли вам покажется, что вас оскорбили или вино подействует чересчур сильно.

- Я не пью вина, - сухо сказал Анри. - И рыцарь без оружия считается неодетым. К тому же, сейчас я хочу лечь спать. Я приехал сюда послушать проповеди отца Николя.

Отец Кастор удивился, но ничего не сказал. Они прошли по пандусу, ведущему на третий ярус, и он ввел гостя в одну из пещер. Это только снаружи торчал открытый зев входа, а на самом деле там оказалась дверь, запирающаяся изнутри на щеколду, вполне приличная кровать и даже деревянный стол с двумя табуретами. Отец кастор зажег три свечи в громоздком неуклюжем подсвечнике и воткнул факел в специальный держак на стене.

- Вам здесь никто не помешает, - сказал Кастор. - И шум сюда доносится мало. Извините, у меня всегда так много дел, я с удовольствием побеседую с вами завтра.

- Спокойной ночи, - произнес Анри.

- Вы заплатили взнос? - вдруг елейным голосом осведомился Кастор.

- Сколько? - совершенно спокойно спросил Анри. Но сам подумал: что будет делать, если запросят столько, что у него не хватит,

- Тысяча триста шестьдесят сантимов, - голос отца Кастора стал жестким. - - Или сто семьдесят динариев. У нас в этом году улучшенное питание.

Анри внутренне усмехнулся и достал кошелек.

- Вот двадцать солидов, - протянул он две маленькие золотые монеты, что были у одного из убитых им у пропасти солдат. - Мне сейчас лень пересчитывать, но, по-моему, этого должно хватить...

- Тысяча восемьсот сантимов или двести двадцать пять динариев, - мгновенно отозвался отец Кастор. - Сдачу в четыреста сорок сантимов или пятьдесят пять динариев я вам сейчас дать не могу, казна, естественно не здесь. Подойдите, ко мне завтра, а то я могу забыть, дел сами понимаете... Вот проклятье, и сейчас чуть не забыл! - Он достал из кармана кожаный ромбик с начертанными на нем полосками и какой-то эмблемой, уселся на табурет, отстегнул с пояса чернильницу, вынул из нее плотно притертую стеклянную пробку и, обмакнув в ней остро отточенную тростничину, что-то написал. - Вы из каких мест? - не поднимая головы, спросил он.

Анри лениво подумал, что отец Кастор, пожалуй, единственный здесь человек, который более чем в двух фразах ни разу не упомянул о горах; он о них вообще не вспоминал.

- Горы Зартак, - произнес гость первое, что удалось вымыслить. Во всяком случае, Анри о таких горах никогда не слыхал - он мог ручаться за это.

Не моргнув глазом, отец Кастор чиркнул на ромбике, закупорил чернильницу, встал и повернулся к Анри.

- Позвольте, я приколю вам на грудь. Это, чтобы другие знали, как к вам обращаться. Теперь вы полноправный гость нашего праздника. Желаю приятного отдыха. Спокойной ночи.

Он взял из рук Анри факел и ушел. Рыцарь снял с куртки кусочек кожи, подошел к воткнутому в стену факелу и рассмотрел оставленный хозяином сувенир. На лингва-франка там пером сэра Кастора было начертано: "Анри де Пень, Зартак". У Анри не было сил обижаться на ошибку в написании одного из своих бесчисленных имен. Он просто расхохотался и даже сделал большой глоток из кубка. Зачем-то приколол кожаный ромбик обратно на грудь.

Однако, крепкое здесь винцо, неудивительно, что этот брат Олексен так орал...

Анри лег на кровать, не раздеваясь. Он хотел заснуть - ему нечего было делать снаружи, это не его праздник, чужой. Но, пролежав минут сорок, поднялся и вышел в ночь. Вся огромная поляна перед ним была усеяна огнями, словно светляки беспорядочно ползали на листе лопуха.

"...в горах не помогут ни меч, ни лук, здесь выручит только верный друг..." - донес до него ветерок обрывок песни, которую орали не менее дюжины глоток.

И ему захотелось сойти вниз, потолкаться между них, стать одним из них. А чем не новая жизнь? Уехать в далекие горы, куда-нибудь к черту на куличики, в Тибет, например. Сродниться с горами, полюбить их... Ему захотелось немедленно пойти и разыскать кого-нибудь с Тибета или Казбека. Какая разница в каких горах жить, лишь бы подальше отсюда, и наплевать, что люди там не верят во Христа, он и сам-то не особо верит...

- Вот вы где! - в свете факела он увидел Жанну. Она раскраснелась и была чуть растрепанной. - Хорошо еще что, отец Кастор сказал, в какой вы пещере. А то я вас повсюду ищу-ищу.

- Зачем? - серьезно спросил он.

- Как зачем? - удивилась она, и Анри понял, что девушка пьяна. - Чтобы повторить то, что было вчера.

- То, что было вчера, повторить невозможно, - мрачно произнес рыцарь и непонятно было к чему именно относятся его слова. И тут же, повинуясь сиюминутному, страстному порыву, он предложил: - Хочешь стать моей женой, Жанна? Уедем отсюда, в другие горы, на Тибет, к примеру. Построим дом или даже замок...

Она расхохоталась.

- Да зачем мне все это? - пьяно спросила она. - К тому же, ты хоть и рыцарь, а старый. И глаз у тебя всего один. Давай лучше сейчас позабавимся, благородный ты мой, я аж вся дрожу.

Анри разозлился. Разозлился всерьез и, прежде всего на себя за то, что поддался дурацкой мысли. Может, он и найдет себе жену, только не эту распутницу и болтушку, от которой в ушах до сих пор звон стоит. Собственно, а нужна ли ему вообще жена?

- Пошла прочь! - зло буркнул Анри и, захлопнув перед ней дверь, громыхнул засовом.

- Ах ты!.. баран одноглазый! Да и черт с тобой! - прокричала она. - Я лучше к брату Олексену пойду, он пусть и не благородных кровей, но и без выпендрежей! Вчера - хочу, а сегодня - пошла прочь!

Она пьяно расплакалась, и по звуку он понял, что девушка сползла по двери и расселась на полу.

Он зло сглотнул набежавший в горле ком и плюхнулся на кровать. И сам удивился, как гулко стучит в груди сердце. Он пытался не думать о девушке, вызывал пред мысленным взором бесконечно красивые пейзажи, что открывались ему в последние дни скитаний по горам.

- Сэр Анри, ну пустите же меня! - разрыдалась за дверью девушка. - Я же полюбила вас!

Он не шевельнулся.

Она еще какое-то время причитала под дверью, затем поднялась и пошла прочь, грозя, что найдет себе другого кавалера, а сэр Анри завтра к ней в ноги упадет, но она останется такой же неприступной, как пик Страданий. Анри усмехнулся - он краем уха слышал сегодня о восхождении на этот пик.

Он привык засыпать не когда хочется, а когда необходимо, но сегодня сон не шел. И совершенно не ссора с бывшей проводницей (теперь он выберется в долину и без нее) взволновали его. Ему вновь захотелось оказаться среди этих странных людей, бредящих непонятным.

Он подошел к стене и вынул из держака факел. Медленно, чтобы не сорваться с пандуса, который даже не был огорожен (удивительно - как не падают возвращающиеся с веселья гостя, напробовавшиеся даров отца Пирса?), он спустился на поляну. Уже внизу вспомнил, что забыл в пещере кубок. Ему очень захотелось сделать еще глоток этого вина, но возвращаться не стал, просто пошел к столу, где полыхали огромные костры.

Отца Пирса уже не было, там распоряжался дюжий полупьяный мужчина, которого все называли брат Марк, и вокруг бочки уже благоухала огромная лужа. Когда Анри сказал, что забыл свой кубок, ему без разговоров дали другой. Вино действительно было очень вкусное. Рыцарь сделал еще глоток и отошел в сторону, жадно ловя разговоры. Но темы уже сменились:

- ...а когда этот полоумный мне харкнул под ноги, я уж от души ему как врезал...

- ...поперло на первом круге, вот и взял, а потом непруха сплошная...

- ...к ослице сзади подкрался и...

- ...ну, с непривычки его как начало тошнить...

- ...ощипал перья у глупой курицы...

- ...а я ему, дураку, и цежу эдак сквозь зубы...

Но и про горы говорили тоже - куда ж без них, родимых.

Он ходил, слушал, и ему здесь нравилось. С разговорами никто не приставал, но и когда он подходил к беседующим, не гнали, освобождали место у костра. Он не заметил, кто сунул ему в руки мягкую взрезанную вдоль лепешку с горячим мясом внутри. Спать не хотелось ничуть, хотя весь день он вышагивал по горной тропе то под гору, то на подъем. Ему было хорошо.

Но все ж надо было отдохнуть, неизвестно каким выдастся следующий день. Он вернулся к своей пещере.

На его постели лежала Жанна, на ее губах выступили пузырики, точно у младенца. Не нашла, значит, себе другого ухажера. В ее руке был зажат пустой кубок, который Анри забыл на столе перед уходом.

Анри усмехнулся и вновь вышел на улицу.

Воздух был какой-то необыкновенный, внизу не такой, и звезды, казалось, сверкают здесь ярче. Он вдруг почувствовал, что зябнет, и поспешил к одному из многочисленных костров. Он нашел один, догорающий, у которого никого не было, подбросил сухих веток из кучи, сложенной неподалеку, и уселся на лежавшее рядом с костром бревно. Огонь жил собственной жизнью и Анри уставился на него, привычно остановив взгляд на одной точке. Это был его недостаток - он любил часами смотреть на огонь. Иногда даже в ущерб делу. Только какие у него нынче дела? Только одно - спасти свою шкуру...

* ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЗБРАННИК. *

"Бессмертны! Слышали вы мой скромный обет!

Молил ли вас когда о почестях и злате?

Желал ли обитать во мраморной палате?"

Альбий Тибулл.

Глава пятая.

Он очнулся от раздумий, когда заметил, что тьма вокруг рассеялась. Было удивительно тихо, только звонко пела о своей любви к жизни какая-то ранняя птаха.

Но еще какой-то звук совершенно органично вплетался в это ясное утро. Анри огляделся. Там, где стояли скамьи, как и говорила вчера Жанна, за столом на возвышении сидел толстый бородач и что-то бубнил, глядя в свиток. Анри подошел и сел на дальнюю скамью, облокотился на спинку, вслушался:

- ..всем этим концепциям свойственна также реакционная идеализация ранних периодов различных цивилизаций, когда низшие якобы добровольно повиновались высшим, а религиозность и основанная на вере мораль обусловливали наивысшую способность к творчеству, совершенно необходимое качество при...

Анри встал и громко произнес:

- Прошу прощения, я опоздал...

Толстяк прекратил бубнить, оторвался от свитка и с удивлением посмотрел на рыцаря.

- Что?!

- Я опоздал на начало и не слышал названия вашей проповеди... В двух словах хотелось бы узнать...

- А, конечно-конечно. Моя беседа озаглавлена "Меч, как продолжение руки рыцаря, а стило, как продолжение мысли священника и наоборот"... Дело в том, почтеннейший, что...

- А для чего вы читаете, если здесь никого нет? - не удержался от вопроса Анри, хотя понимал, что он скорее риторический.

Но отец Николя ответил торжественно:

- Если христианский священник, в отсутствие прихожан по случаю урагана, не будет служить Богу, то Бог покинет эту церковь. А прихожане, что не могут выйти из-за непогоды, знают, что святой отец молится за них. Конечно, сравнение неправомерное... Но эти свитки, он кивнул на разбросанные по всему столу рукописи, - я готовил целый год и их вчера уже читали те, кто приехал утром. А после прочтут другие. И расскажут тем, кто не прочел. И ночью у костра все обсудят. А сейчас... Если хоть раз нарушить традицию - ее не возобновишь. Мы никому не нужны, кроме самих себя и потому свободны, как ни один царь во всем мире. Мы владыки природы, потому что горы - повелители мира, ближе всех к Богу. И если нарушить традицию, мы потеряем эту свободу... - он почувствовал некую фальшь в своем полном пафоса голосе, чуть смутился и добавил: - Может быть и нет, но разве стоит рисковать?

Анри поклонился и сел на место. Отец Николя вновь уткнулся в список и занудно продолжил чтение:

- ...однако постепенно стало выясняться, что процесс этот далеко не всегда был так глубок, как это представлялось, и протекал очень неравномерно, так что в ряде случаев, как уже говорилось выше, культуры...

Анри очень быстро потерял нить заумных рассуждений и задремал, положив руку на спинку скамьи и приспособив на сгибе локтя голову.

Проснулся он от того, что кто-то потряс его за плечо. Со стороны стола продолжал доноситься монотонный голос. Анри поднял голову.

- Не пора ли определиться тебе? - услышал он вопрос.

Перед ним стоял тот самый монах с бледным неподвижным лицом, что встречался ему в пригорьях, где стояла хижина человека в маске.

- Теперь ты понял, что жизнь не кончается со смертью? спросил незнакомец.

- Да, - горько усмехнулся Анри.

- Что жизнь нечто большое, чем страсть к жизни, страсть к золоту, страсть к власти, страсть к женщинам и плотским удовольствиям?

- Это я понял давно.

- Но ты знаешь, что тебя ждет большая и поистине великая Цель?

- Это я жду ее, - прохрипел Анри.

- Тебе здесь больше нечего делать, мы увидели, что хотели. Отправляемся в путь, кони готовы.

Анри не спросил, кто эти таинственные "мы", что именно они хотели увидеть, и куда его зовут.

Он просто встал и пошел за незнакомцем. После всего с ним происшедшего, он не имел причин столь беспрекословно подчиняться странному незнакомцу, но он вдруг осознал, что худа от него ждать нечего. Незнакомец сто раз мог воткнуть ему кинжал в затылок, пока он дремал, а толстяк Николя даже голову бы не оторвал от своего свитка.

Кони оказались прекрасные, дорога тоже вполне приемлемой. Часа через два пополудни, странный проводник свернул на боковую, извилистую и узкую дорогу в ущелье (почти как в том, где Анри застал камнепад) и через четверть часа остановил коня и спрыгнул на землю.

- Идем, - сказал он и ступил на едва приметную тропку, уводящую в нагромождение камней.

- А кони? - зачем-то глупо спросил Анри.

- Не думай об этом, они тебе более не понадобятся.

Минут через десять они вышли на маленькую лужайку. На изумрудной траве сидели семеро человек в таких же выцветших одеждах, как у его спутника, и с такими же бледными лицами. Позади них виднелся узкий вход в пещеру.

Человек, который казался старшим, встал и обратился к Анри:

- Сними мирские одежды, отрекись от дьявольского металла, предназначенного для убийства.

Анри молча протянул меч и кинжал своему проводнику и скинул одежды. Все семеро устремили на него свои взоры. Анри стало неловко своей наготы, ему вдруг почудилось, что в их глазах блуждает вожделение. Но сразу понял, что ничего подобного нет.

Приведший его сюда мужчина подошел сзади и рывком сорвал с нагого Анри последнее, что на нем оставалось: нательный крестик и ладанку с искусственным глазом. Было больно, но Анри даже не поморщился, он понимал - - так надо. Он отрекался от прошлой жизни и всего, что связано с этим крестом.

- У него очень много шрамов, - сказал один из сидевших.

- Это следы сражений и поединков, - сказал старец, - раны нанесены хищниками и людьми, их не было от рожденья.

- Но у него нет ушей! - воскликнул другой.

- Ты поиграй с ним в "угадай слово на пятнадцати шагах"! подал голос проводник Анри.

- Но у него один глаз, - возразил третий.

- Я не советовал бы соревноваться с ним на меткость в стрельбе из лука или арбалета, - вновь заступился за своего подопечного странный монах.

Они говорили так, словно Анри был мраморной статуей, художественные достоинства которой обсуждались.

- И уши и глаз потеряны этим человеком в борьбе за торжество святого дела, - прервал пререкания старец. - У него нет физических изъянов. Я говорю - да. Что скажут остальные?

Прозвучало семь кратких "да".

- Здравствуйте, брат, - повернулся старец к рыцарю. - Теперь вы - один из нас.

- Здравствуйте, братья, - ответил Анри и понял, что обряд посвящения в какой-то высший орден (не орден даже, это название не подходит, а подходящего нет) свершилось. Без чудес и завываний, без кривляний и диких обрядов, вроде лобызания причинных мест принимающих, без жуткой музыки и гортанных здравиц дьяволу, без клятв и божбы, без оставлений меток на теле посвящаемого. Семь "да" этого достаточно.

Все остальные тоже встали и приветствовали вновь принятого, не называя его по имени, хотя оно им (любое из использованных им хоть единожды), несомненно, было известно.

Один из них протянул новичку одежды, ничем не отличающиеся от тех, что были на всех - такие же выцветшие и заношенные, хотя на самом деле идеально чистые.

Старец вошел в пещеру, Анри последовал за ним. Когда зашел последним тот, кто привел его сюда, огромный камень, движимый неизвестной могучей силой, закрыл выход.

- Теперь вы будете жить здесь, Девятый брат.

И Анри понял, что это его новое, последнее в жизни и потому истинное, имя.

А еще он подумал, что отец Кастор уже не вернет ему положенные четыреста сорок сантимов или пятьдесят пять динариев. И лишь усмехнулся своей пустяковой мысли. Ему больше не нужно было ничего. Он нашел то, что искал всю свою долгую жизнь.

Глава шестая.

Он был младшим среди равных. Они поистине творили и толковали, меняя по своему хотению, историю человечества. Они не подчинялись никому, кроме самого создателя вселенной. Это была высшая каста. Каста сверхлюдей, лишенных обыденных желаний и думающих обо всем человечестве.

Его вводили в суть их деятельности постепенно, чтобы от грандиозности происходящего в этом тайном храме у него не помутился разум.

Прежде всего, ему показали все внутренние помещения пещеры, которую уместнее было бы назвать подземным дворцом. Воздух в подземелье никак нельзя было считать спертым, из чего можно было заключить, что для его циркуляции придумана сложная система вентиляционных отверстий. Запасов продовольствия, тех, что хранятся долго, было хоть отбавляй; в специальном помещении внизу был устроен бассейн с ледяной водой, в которой в деревянных бадьях хранилось свежее мясо. Но все это его мало касалось - для того существовали слуги, трое или четверо бесполых существ в черных рясах, которые приносили еду, поддерживали зажженными свечи и факела, убирали помещения и знали эти катакомбы, как свои пять пальцев.

Быт не волновал девятерых мудрецов, к числу которых принадлежал отныне и он. Они жили приключениями духа. У каждого была собственная просторная комната, обставленная изысканной мебелью, в которой постоянно горели свечи, на столах были готовы чистые пергаменты, чернила, острые перья...

Но большую часть времени все братья проводили в центральном зале, где были по кругу, изголовьями к стенам, установлены девять скромных лож. А в центре...

Это ему показали сразу, в первые же минуты его пребывания в таинственной пещере.

В центре главного зала, окруженный жирандолями с ярко освещающими помещение факелами, находился колодец.

Стенки колодца были выложены посеревшей от времени мозаикой со знаками и символами, значение которых утрачено в глубине тысячелетий. Колодец был бездонным. В прямом смысле слова - предварительно освященный старцем факел, брошенный вниз Четвертым братом, быстро превратился в маленькую звездочку и растворился в не представимой бездне.

- Это уста Бога, - торжественно произнес Первый брат. - Через этот священный колодец мы общаемся с Богом и узнаем его желания.

- Разве Бог не на небесах, не в высших сферах? - не сдержался от глупого вопроса Девятый брат. Он прекрасно понимал, что сегодня, будучи неофитом, он может задавать самые идиотские вопросы, которые не останутся без терпеливого и немного снисходительного ответа.

- Gott ist ein lautes Nichts, ihn ruhrt kein Nun noch Hier... [СНОСКА: 1 - Бог - полное Ничто, его не касаются ни "теперь", ни "здесь" (нем.)] - провозгласил Четвертый брат.

- Бог везде, - ответил на вопрос Девятого брата Первый. - Он не похож на что-либо, что могут представить себе люди. И глупцы, не без нашего участия, полагают, что под землей заточен дьявол и расположен ад. Чушь! Разве не Земля кормит всех людей и животных, разве не она питает растения и деревья? Разве не из нее сочится живительная кровь - вода, наполняющая реки и моря, без которых нет жизни? Она - и только она - и есть Бог. И мы, живущие здесь, возле этого колодца, слышим Его желания и выполняем их. Нам доступно все. Мы не имеем личных желаний, а буде они возникнут, у нас есть возможности их удовлетворить. Но мы живем одним желанием удовлетворить желания нашего Бога, матери-земли! И все наши помыслы лишь об этом.

Девятый брат почувствовал некую силу очень-очень медленно изливающуюся на него из этого колодца и испытал благоговение.

- Над нами, - простерев длани к колодцу пропел Первый брат, лишь единый повелитель, повелитель всего сущего на земле, мы лишь руки его!

Девятый брат кощунственно подумал, что как раз не над ними, а под ними. Он вознегодовал на себя за подобные мысли.

- Человеческой жизни не хватит, чтобы понять все это, склонил он голову пред чудесным колодцем.

- Это не надо понимать, это надо прочувствовать! - сказал старец и сел в ногах стоящего позади него ложа.

Остальные братья тоже сели - каждый на свое. Девятый брат остался стоять, он понимал, что разговор будет долгим. И самое главное, что он хотел выяснить немедленно (нет, не почему избрали именно его - достоин) - что он будет делать, справиться ли?

- У вас хватит времени и понять, и прочувствовать, - улыбнулся новичку Второй брат. - Мы здесь, у уст Бога, питаемся его силой, и живем долго, очень долго. Я, например, присутствовал при казни того мерзавца, что впоследствии назвали святым Петром-апостолом. Причем, мне пришлось приложить немало стараний, чтобы о нем осталась та память, что есть сейчас...

В это было трудно поверить, но не верить было невозможно.

- Мы все здесь, - пояснил Третий брат, - прямые потомки Мафусаила, который, как известно, жил девятьсот восемьдесят семь лет. В наших жилах течет его кровь, и если твою жизнь не прервет меч, то, вблизи этого колодца, тебе будет подарено не менее, а то и более лет. Мы все похожи чертами лица, мы все черноволосы...

Все мудрецы выглядели крепкими пятидесятилетними, от силы шестидесятилетними, мужчинами, ведущими здоровый образ жизни. Не юношами, но и не древними развалинами.

- Я седой, - только и сказал с поклоном Девятый брат. Больше он ничего сказать не мог, пораженный. Потом добавил: - Но откуда мог взяться прямой потомок Мафусаила, в той далекой деревне Москва, где я появился на свет?

- Это не самое удивительное из того, что случалось под небом нашего мира, - вмешался Четвертый брат. - Все, что происходит творим мы, а что творим ошибочно, то сами и меняем, оставляя в памяти людской нужную трактовку событий. Иной раз достаточно поменять ракурс. Вы слышали, что существует евангелие от Христа?

Если он думал и здесь удивить новичка, то ошибся.

- Да, - смиренно ответил Девятый брат. - Я даже удостоился чести его читать - великий магистр нашего ордена показал мне древний свиток и дословный перевод с арамейского накануне моего приема во Внутренний Круг...

Четвертый брат рассмеялся, остальные тоже сдержанно захихикали.

- Это вы читали грубую подделку плута Мани, который хотел именно себя провозгласить сверхмессией. Но Иисус на самом деле написал евангелие. С подлинным текстом вы сможете впоследствии сами ознакомиться в нашей библиотеке - хранилище навсегда исчезнувших рукописей. Кстати, очень сильно сокращенная и переделанная почти до не узнаваемости, она вошла в вульгату как евангелие от Матфея... Помните, в первой главе перечисляется родословие Христа, потом заявляется, что это предки Иосифа, а Христос рожден от бога и Иосиф не имеет к этому отношения.

- "Рождество Иисуса Христа было так: по обручении Матери Его Марии с Иосифом, прежде нежели сочетались они, оказалось, что Она имеет во чреве от Духа Святаго", - наизусть процитировал Девятый брат. - Богословы объясняли это тем, что у древних иудеев существовал обычай, по которому... - он осекся, сообразив, что это здесь знают и без него. - Но почему вы об этом спросили?

- Это я специально сделал, когда создавал вульгату.

- Но ведь ее, - не смог удержаться новичок, - перевел святой Иероним по приказу императора Дамасия еще в триста...

- Да, - улыбнулся Четвертый брат, - Иероним - это одно из моих многочисленных имен. Порой мне приходится покидать это священное место, выполняя волю нашего повелителя.

- Но зачем тогда эта ошибка, другие несоответствия, над объяснением которых мучаются богословы, изобретая порой настолько хитрые построения...

- Таково было желание Бога, услышанное мною здесь, возле этого колодца. Вы сами вскоре поймете, брат, как без слов говорить с богом, как в вашей голове появляется то, чего раньше не было, и вы совершаете нечто, прямо противоположное тому, что делали несколько лет назад... Бог - единственный, истинный и всемогущий - указывает нам путь и наставляет нас.

Девятый брат молчал. Много повидал и передумал он в своей жизни, но к такому надо привыкнуть. Он поверил и принял безоговорочно все, но пока громадина услышанного никак не укладывалась в голове.

- Человечество бредет вперед без цели, поэтому мы управляем им, - сказал Пятый брат. - Тот человек в горной хижине, с которым вы провели последние десять лет, - привратник, один из многих. Через их мысли мы имеем связь с Внутренними Кругами, которые есть в каждой организации, а они влияют на правителей и вождей, меняя судьбы мира так, как угодно нам, а вернее - нашему повелителю, создателю всего сущего и нас самих.

- Но если все в мире происходит по вашей воле, зачем вы допускаете, что льется так много крови? - не выдержал бывший теперь уже бывший - рыцарь.

- Продолжительный мир порождает дремлющую веру, - жестко произнес Шестой брат. - А человечество без веры обречено к вырождению.

- Но почему истинного бога, с которым вы общаетесь у этого чудесного колодца, нужно держать в тайне? Почему каждый человек не имеет возможности поговорить с Богом, чтобы узнать истинный путь?

- Человечество не может бесконечно поклоняться одному, тем более, истинному, Богу, - заметил Седьмой брат. - Оно начинает сомневаться в Боге раньше или позже, рождая для себя новых богов по образу своему и подобию, или изобретая что-то совсем уж безобразное, вроде чудовищ с человеческим телом и звериной головой или наоборот, или даже бесформенного золотого тельца. Если люди узнают об этом колодце, то рано или поздно найдется тот, кто плюнет в него. - Он помолчал и медленно добавил: - Сердца же наши полны жалости, мы не можем этого допустить.

Девятый брат встал на колени.

- Я преклоняюсь перед вашим великим делом, - в экстазе вымолвил он.

- Нашим делом, - торжественным голосом поправил Старший брат. - Вы теперь - один из нас. У вас еще есть вопросы или вы хочешь остаться один на один с устами Бога?

- У меня тысячи вопросов, - смиренно ответил Младший брат, но я не могу их сейчас сформулировать. Я хочу быть у этого чудесного колодца, но я считаю, что еще не готов к такой чести, мне надо подумать в одиночестве. Мне бы хотелось посидеть и посмотреть рукописи, если возможно...

- Я приветствую ваши желания, полные благочестия, Девятый брат, - произнес старик. - Идите, Восьмой брат покажет вам наше жилище и вашу келью, затем проводит вас в книгохранилище.

Новопринятый поклонился всем, Восьмой брат, тот, что привел его сюда, встал со своего ложа.

Несколько часов, он водил Младшего брата по подземному храму, показывая где что. И, прежде скупой на слова, он постоянно рассказывал. Он сообщил новому брату, что подобных колодцев в мире не один, но только в их, девяти мудрецов, присутствии он может говорить. Когда-то первые мудрецы, одним из которых был Моисей, жили в горе Синай. Потом переехали к другому священному колодцу - в Иерусалим. Затем был еще один подземный храм, далеко отсюда, на северо-востоке, примерно из тех мест, откуда младший брат родом. И теперь скоро (лет примерно через двадцать-тридцать) решено менять колодец - - они отправятся на другую половину мира, в Кордильеры, готовить туземцев к приходу христиан.

Младший брат его внимательно слушал, но, ошарашенный, мало что соображал. Видно, опытный Восьмой брат понял это. Он привел его в книгохранилище, бросил на необъятный стол несколько дюжин свитков.

- Просмотрите это в первую очередь, Девятый брат. Если возникнут вопросы - - вот, позвоните в колокольчик. Приду я или другой брат и все вам объясним.

- Что конкретно мне предстоит делать? - в лоб спросил Девятый брат.

- В ближайшие несколько лет - ничего. Учиться и говорить с богом.

- А вдруг я окажусь недостойным? Вдруг ваш чудесный колодезь отвергнет меня?

Восьмой брат улыбнулся:

- Не отвергнет. На протяжении тридцати лет мы пристально следили за вами, мы знаем о вас то, что вы и сами давно забыли или не знали. Хотите, повеселю на последок? Помните, как вы ездили с посольской миссией от Раймонда VI к римскому папе и провели там больше месяца, чуть ли не каждый день добиваясь аудиенции к первосвященнику?

- Да, я отлично все помню, - подтвердил Девятый брат.

- Так вот - папа Иннокентий III на самом деле был женщиной.

Восьмой брат хитро подмигнул ему и покинул книгохранилище, оставив новичка одного с не представимой громадой услышанного. И Девятый брат понимал, что это - только начало.

Глава седьмая.

После трех недель, проведенных в подземном храме, он вдруг в коридоре встретился с... Жанной.

Девушка, увидев идущих ей навстречу двух мудрецов, низко поклонилась, не сказав ни слова.

- А что она здесь делает? - спросил Девятый брат у Восьмого, с которым направлялся в дальнее книгохранилище.

- Она? - Восьмой брат оглянулся на уходящую девушку. Наверное, пришла к Четвертому брату получить новое задание.

Девятый брат ничего не сказал.

- Если вы хотите ее, - предложил его наставник (а Восьмой брат исполнял роль наставника нового члена девятки), - или другую женщину, вы только скажите. Приведут для вас любую, можно даже двух. - Он помолчал и добавил: - Хоть дюжину.

На глубине души свернувшаяся змейка желания на мгновение подняла голову - Девятому брату очень захотелось повторить ту ночь, в пещере, именно с ней, с Жанной. Но он тут же раздавил эту похотливую змею страсти суровым каблуком воли.

- Я отныне принадлежу только Богу, - хрипло выдавил он.

- Похвально, - кивнул Восьмой брат, и они продолжили свой путь.

Глава восьмая.

Все больше времени Девятый брат проводил не в книгохранилищах, напрягая единственный глаз над неровными буквами древних рукописей, не в своей уютной келье, в одиночестве размышляя о смысле жизни, а у колодца, сидя на твердом ложе и устремив взгляд туда, где в черноте скрывался великий и могучий. Он не знал - солнце сверкает снаружи, или царит глубокая ночь. Его не интересовали, присутствуют рядом другие братья или разошлись по своим делам. Он был один - он учился говорить с богом.

Он зачастую не знал - спит он или бодрствует, он впитывал в себя несказанную мудрость, истекающую из чудесного колодца и наполняющую храм. Он видел во сне - или наяву - удивительные картины бытия.

Чудесный колодец приковывал к себе взгляд, не отпускал от себя надолго - лишь по естественной нужде, да восполнить жизненные силы, и в эти минуты сердце Девятого брата изнывала от разлуки с тем, что стало для него всем.

Однажды он все же осмелился и сел на край колодца, пытаясь взглядом проникнуть на самое дно, увидеть мудрые глаза Бога. Ему, казалось, что изнутри зовут его, зовут так, что трудно не подчиняться.

Тогда завороженный мудрец перебирался на жесткое ложе и лежал на спине с открытыми глазами, но перед ними стояла все та же пустота, в которой жило все сущее.

Через год его жизни в пещере, Старший брат стал беседовать с ним - вдали от колодца, в своей келье. Девятый брат старался проникнуть в мысли Первого брата, но сам рвался обратно - к колодцу.

Мудрецы были удивлены, но и обрадованы столь тесно установившимися связями новичка с устами Бога. Но еще через год такой жизни они обеспокоились - а не сошел ли он с ума от общения с тем, кто мудрее по определению, кого надо не понимать, а принимать, принимать безоговорочно. Они стали чаще заговаривать с Младшим братом, вспоминали многочисленные случаи из практики служения Богу, пытались заинтересовать его.

Все было бесполезно.

Все свободное время Девятый брат проводил у колодца, улегшись на поребрик животом и опустив вниз голову, словно стараясь оказаться ближе к своему повелителю.

И вот однажды ночью (а может и ясным днем - в пещере вечная ночь) Четвертый брат подошел и сел на свое ложе у колодца. Девятый брат сидел на койке, поджав к подбородку ноги и обхватив их руками взгляд его был устремлен к колодцу.

Четвертый брат хотел было заговорить с ним, как тот, совершенно неожиданно, встал и, словно сомнамбула, вытянув вперед руки, пошел к колодцу. Казалось, его единственный глаз ослеп. Он подошел к чудесному колодцу, оперся на него руками и - к ужасу Четвертого брата - нырнул головой вниз.

- Нет! - через силу прошептал мудрец; на его лбу от волнения выступила капля пота.

Он, тоже не в силах отвести взгляд от колодца, нашарил под кроватью колокольчик и что есть мочи зазвонил. Звонил, не переставая, до тех пор, пока не собрались все мудрецы,

- Что случилось, брат? - требовательно спросил старший. Повелитель приказал тебе что-нибудь очень важное? Он требовал всех нас?

- Младший брат... - произнес свидетель самоубийства. Повелитель забрал его к себе.

Каждый повернулся к колодцу и поклонился, шепча молитвы. Восьмой брат вздохнул, подумав, что теперь ему вновь придется искать достойнейшего претендента на вакантное место.

* ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОВЕЛИТЕЛЬ. *

"Молил, чтоб смерть меня застала при тебе,

Хоть нища, но с тобой!.."

Альбий Тибулл.

Глава девятая.

Никто из тысячелетних мудрецов никогда даже не подумал, что чудесный колодец не устремляется вниз, а вздымается вверх, выворачивая мир наизнанку.

Анри несло и несло к небесам, он предчувствовал, что преодолел некий грандиозный барьер, что он избран Богом. Он готов был потерять сознание от счастья, сердце радостно сжималась и вот-вот, казалось, разлетится вдребезги на мириады осколков...

Полет был бесконечен. Или длился считанные секунды - кто скажет?

И Анри - русский мальчик с иссиня-черными волосами, бывший пленник у половцев, бывший рыцарь, бывший монах, бывший, бывший, бывший... он увидел Бога воочию - кому это удавалось в жизни? Моисею?.. - это легенды, Анри уже знал, что нет бога, кроме Бога.

И он увидел его. Он предстал перед ним - чудесная сила вышвырнула его к подножию величественного трона. Во всяком случае, Анри трон показался величественным. Все помещение заливал яркий свет, исходивший непонятно откуда, но Анри устремил свой взор лишь на того, кто сидел на троне, вернее на его босые ступни.

- Вот ты какой... - раздался сверху скрипучий старческий голос.

Анри даже не сообразил поначалу, что слова были чужого, неизвестно ему языка, но он понял смысл сказанного - просто в голове появилось понимание и все. Трудно объяснить подобное чудо, но оно меркнет перед самим фактом того, что он у подножия трона Господня.

- Долго же пришлось тебя ждать, наследник! - слова произносились медленно, с заметным усилием.

Анри осмелился поднять глаза.

- Боже всемилостивый... - только и смог выговорить он.

На троне сидел тысячелетний старец, вид его был ужасен и при других обстоятельствах вызвал бы отвращение.

- Какой я тебе бог?! - он закашлял, но потом Анри понял, что старец так смеется. - Я - человек. Человек, у которого есть Мечта и есть Цель. Я делал все, что мог, теперь мое дело продолжишь ты. Ты избран моей богиней, обладающей поистине божественной силой, поэтому ты и займешь мое место...

Человек на троне замолчал, обессилев. Коленопреклоненный Анри не смел нарушить величественную тишину.

- Я... Я умираю, оставшиеся мгновения моей жизни сочтены. Я умер бы давно, лет пятьсот назад, но не мог оставить Ее кому попало. Как долго мне пришлось ждать человека, который понравился бы Ей. Ее выбор пал на тебя!

Анри ничего не понимал, он лишь ниже склонил голову в почтении. Это ему хотелось умереть от счастья.

- Помоги мне встать, наследник, - потребовал старец. Времени осталось мало, мне надо тебе все рассказать.

Анри послушно встал с колен и поднялся по ступеням к трону. От сидящего старца нестерпимо пахло разлагающейся плотью, но Анри на это не обращал внимания. Если отвлечься от грандиозности момента, то зрелище было не из приятных и величественных - неопрятный старец в замызганных, хоть когда-то и очень дорогих одеждах. Внешность его лучше не описывать, дабы не вызывать у достопочтенного читателя рвотные рефлексы, и чтобы потом нас не упрекали в излишнем натурализме.

Старец, поддерживаемый Анри, с трудом поднялся и сошел по ступеням. Придерживая его под локоть, Анри, наконец, получил возможность оглядеться и осмотреть чертоги бога.

Зал, в котором он оказался, был огромен и ярко освещен. Свет исходил от странного предмета, казавшегося на вид стеклянным шаром, висящим прямо в воздухе. Стены были украшены великолепными, неземного мастерства картинами, большая часть которых тонула в тени, но одна, прямо рядом с троном, поражала воображение: над густым суровым массивом леса, напомнившим Анри давно забытые родные места, на огромном каменном холме стоял монумент человека, распростершего руку над миром. Никем другим, кроме Иисуса Христа, этот человек быть не мог, но его изображение несколько отличалось от привычных по иконам ликов.

Краем глаза Анри заметил и неряшливую развороченную постель у темной стены и заваленный какой-то дрянью стол и огромную бочку, с плавающим в ней черпаком, напоминающим инструмент отца Пирса. Но все это было на краю сознания - его внимание целиком привлек волшебный сияющий шар, висящий прямо в воздухе.

- Это - Хонсепсия, - пояснил старик.

Он говорил очень медленно, на грубом лающем языке, постоянно останавливаясь, теряя нить рассуждений и перескакивая с одного на другое; его речь изобиловала довольно неуклюжими оборотами, которые не становились изысканнее оттого, что понимание само собой вливалось в разум Анри. Мы, же, чтобы не утомлять читателя, своими словами передадим смысл этого долгого и трудного повествования умирающего старца, предназначенного для введения Анри в курс дела.

Было старцу от роду более пяти тысяч лет - чуть-чуть не современник сотворения мира. Его предшественник вообще восседал на троне в шкурах и едва умел говорить. Именно его предшественник, нашел в горах эту волшебную реликвию - Хонсепсию, являющуюся средоточием мудрости мира. Но Ею нужно управлять - что отныне и придется делать избранному Ею Анри. Она может многое, она обеспечивает своего хозяина (или слугу?) одеждой и всем необходимым, в этой пещере всегда светло и чисто, а в бочке чудесным образом возобновляется пиво - напиток жизни, из хлеба созданный, который поддерживает силы и дает столь долгую, но, к сожалению, все ж не бесконечную, жизнь.

Внутри волшебный оказался полым, и в него можно было просунуть голову, встав во весь рост.

И перед взглядом удивленно-восхищенного Анри, последовавшего приказу умирающего, предстало три пояса из маленьких-маленьких ровных геометрических фигур - в каждой фигурке была своя картинка. В нижнем ряду - можно было увидеть прошлое, то, что захочешь; в среднем настоящее, в любой точке мира (краем глаза Анри увидел, торжественные похороны своего бывшего великого магистра, а рядом - сидящих на ложах у чудесного колодца в полном недоумении восьмерых мудрецов).

А вот верхний ряд картинок...

Ярко сияла только одна, проецируясь на стену, - на ней был изображен тот самый памятник Христу на фоне прекрасных лесов с виднеющимися вдали были изумительно красивыми, поражающими воображение, строениями. Как пояснил старик - это картинка будущего, на ней виден мир таким, как он будет в семь тысяч пятисотый год от сотворения мира. Другие картинки были затемнены - это тоже возможные реальности будущего - мерзкие и страшные, ярко светится лишь та, которая будет. Но она - неустойчива, любое событие в настоящем может сделать ее темной, а яркой - другую и необходимо все время следить за этим. Для практических целей и служат мудрецы, возомнившие, что исполняют волю бога.

Старец долго хохотал над ними и умер, хохоча. Но заклинал Анри перед смертью:

- Сделай все, чтобы эта картинка воплотилась в жизнь!

Анри хотел поклясться в этом, но не успел произнести священных слов, он даже не успел вынуть голову из волшебного шара.

- Ты еще молодой, наследник, ты доживешь до нее... - сказал старик и умер - Анри это сразу понял.

Глава десятая.

Анри смотрел и смотрел на чудесный монумент, стоящий над миром, не в силах выйти из волшебного стеклянного шара. Сейчас его не интересовали ни прошлое, ни настоящее, ни то, что неподалеку смердит умерший бог. Его даже не интересовали другие вероятностные картинки будущего. Он смотрел и понимал, что выполнит просьбу старца - эта картина воплотиться в жизнь. Волшебные, обладающие могучей силой, переливающиеся всеми мыслимыми цветами строки из полузнакомых букв, появились поверх картины; не в силах прочитать едва узнаваемые слова, он, как давеча со словами старца, почувствовал их смысл сердцем:

"Гигантская глыба серого гранита выросла над соснами. Кондратьев вскочил. На вершине глыбы, вытянув руку над городом и весь подавшись вперед, стоял огромный человек. Это был Ленин - такой же, какой когда-то стоял, да и сейчас, наверное, стоит на площади перед Финляндским вокзалом в Ленинграде. "Ленин!" - подумал Кондратьев. Он чуть не сказал это вслух. Ленин протянул руку над этим городом, над этим миром. Потому что это его мир - таким - сияющим и прекрасным видел он его два столетия назад... Кондратьев стоял и смотрел, как уходит громадный монумент в голубую дымку над стеклянными крышами".

Анри не знал, ни откуда эти строки, ни что они означают. Он понятия не имел, ни кто такой Ленин, Кондратьев или Финляндский. Но он понял - эти строки из того прекрасного мира, который он должен воплотить в жизнь. Эти строки давали надежду, вселяли в сердце любовь к жизни, возбуждали энтузиазм и восхищение.

От величественности внезапно выросшей перед ним Цели, Анри потерял сознание и рухнул на холодный камень пол, покрытый вековым слоем пыли.

Глава одиннадцатая.

Но потом пришло отрезвление.

Когда он очнулся от легкого сквозняка, помещение имело другой более приличествуемый ему вид. Пыли не было, кровать была аккуратно заправлена, на столе стояла изысканная посуда, полная аппетитно пахнущих блюд, на кресле рядом были развешены дорогие и удобные одежды, предназначенные исключительно для него.

Как много он хотел бы задать вопросов старцу, само тело которого исчезло без следа...

Пиво приносило радость и забытье и, боясь подойти к волшебной Хонсепсии, он в первый же день напился до умопомрачения. Никогда бы не подумал, что с пива можно так напиться.

На следующий день с непривычки долго болел живот и мутило...

Когда он просыпался, стол был полон новых изысканных яств, а когда однажды он пожелал просто жареного мяса, то утром на медном блюде увидел плавающий в жиру сочный кусок зажаренного на костре оленя.

Он жил, стараясь ни о чем не думать, страшась подойти к волшебной реликвии.

Дни проходили за днями, но так не могло продолжаться вечно. Анри понимал, что настанет миг, когда он подойдет к висящему в пустоте шару и снова просунет голову внутрь, но оттягивал этот час, сам себе не в силах объяснить - почему?

Когда же он все ж отважился и влез в нее, то картинка с монументом, уже поднадоевшая ему - он ежеминутно видел ее на стене - не показалась ему чудесной и привлекательной. Он стал вглядываться в другие, затененные. Их было множество - миллиарды.

И вдруг... Ноги подкосились. В одной, почти неразличимой по-первости картинке, что-то зацепило его взгляд. Он всмотрелся пристальнее.

Над огромной статуей на фоне высоченных кубических строений пролетела гигантская, явно рукотворная, птица. Статуя изображала женщину в античных одеждах, державшую в руке высоко над головой пылающий факел. Но не это привлекло его внимание. Эта женщина, высеченная из камня, была... Жанна. Сомнений быть не могло.

Он не помнил, как покинул чрево волшебной реликвии и добрел до постели, чтобы рухнуть на нее без сил.

Проснувшись, он обратил внимание, что уже знакомая до деталей картинка с монументом стала тусклее, а рядом (как он до сих пор этого не замечал?) красовалось изображение той самой статую женщины с факелом, только железной птицы над нею уже не было - улетела...

Он выпил чарку пива, не отрывая взгляда от лица Жанны. Он не замечал, что ее изображение становится все четче и ярче, что оно смещается в центр, двигая предыдущую картинку, которой так восхищался прежний повелитель этой Хонсепсии.

Глава двенадцатая.

Он хотел убить себя.

Он понял, что он - ничтожный раб и не достоин вершить судьбы мира.

Картинка со статуей Жанны сияла ярко, словно не было стены, а открывался вид на настоящую статую, расположенную неподалеку от его обители.

Анри не мог себя убить, потому, что прекрасно осознавал - на его место придет другой раб, еще более ничтожный, чем он сам.

Он думал, как быть, он не подходил к волшебному шару. И он придумал. Ложась спать, он решил, что проснется не раньше, чем через сто лет. Какое-то чувство подсказывало ему, что желание сбудется и таким образом он убьет двух зайцев: сон - это ни жизнь, ни смерть.

И он не знал, что волшебные слова, увиденные им, когда он стоял в Хонсепсии, все более теряют свою поразительную яркость и силу, дарящую надежду и зовущую в жизнь, превращаясь в обыкновенные буквы, напечатанные простой типографской краской и распечатанные миллионными тиражами.

ЭПИЛОГ

- Ваша богоданность, разрешите войти?

Человек, к которому обращались, заставил экран потемнеть звездным небом и повернулся к вошедшему, знаком давая понять, чтобы тот говорил.

Мужчина в черных свободных одеждах, полностью скрывающих очертания фигуры, поклонился, сцепив за спиной руки и задрав их, как только мог высоко, словно их поднимали веревкой (поза наивысшего почтения). Не разгибая спины, он произнес:

- Ваша богоданность, задание успешно выполнено. Новый слуга Хонсепсии изменил ее свойства, как вы того желали.

Человек у экрана удовлетворенно кивнул и сделал жест, что посетитель может идти по своим делам.

Весна семь тысяч пятьсот

шестого года

от обнаружения Хонсепсии.