"Проститут" - читать интересную книгу автора (Andrew Лебедев)Глава 1Любовь-морковь не заезжала? У Евтушенко есть про пятьдесят лет… Когда тебе пятьдесят, "девушка особенно реагирует на защиту своей верхней пуговки". Ну, это смотря какие девушки, – внутренне бодрил себя Бальзамов, – это Евтушенко пускай переживает о том, что ему не дают расстегнуть верхнюю пуговку, а мы, телевизионщики, мы – элита, нам все дают. Мы как дорогое вино: чем старше, тем лучше. При виде некоторых наших даже и семидесятилетних режиссеров, девчонки из лифчиков выпрыгивают. А мне так вообще сорок пять – цветущий возраст. А потому что это телевидение, а не поэзия. Однако самовнушения на уровне заклинаний вроде "я молод, я полон сил, я могуч и умен" иногда вызывали обратную реакцию. В памяти Бальзамова хранились несколько неприятных этапных открытий, которые он делал для себя, глядясь в утреннее зеркало. Первое произошло, когда ему еще не исполнилось и двадцати пяти. Он тогда впервые заметил, что на лице возле глаз начали появляться непроходящие морщинки. Ну, вроде, и плевать он на это сто раз хотел, он не девчонка и не фотомодель. Красота мужская не в этом. Однако это было первым открытием, подтверждавшим личный опыт конечности собственного бытия. Потом были наводящие уныние декуврэ, что он лысеет, и что глубокие залысины, придававшие его лицу вечное выражение умного человека, к тридцати годам стали настолько глубокими, что уже перестали быть залысинами, а слились воедино, отодвинув блондинистую растительность за горизонт выпуклого черепа на его затылок. Потом были еще открытия, и еще… И вот, в тридцать пять он стал ревниво замечать, что те девушки, которые не знали его, как телевизионного деятеля и медиа-босса, проходили теперь мимо, даже не подарив его оценивающим взглядом. Это было обидно, и от этого под сердцем ледышкой зарождался страх, что когда-нибудь настанет момент, когда с личной жизнью будет покончено. Но покуда он был телевизионным боссом – личная жизнь кипела. Хотя… Тоже все было теперь не так, как было в годы молодые. Теперь очередная двести пятая или двести восьмая в донжуанском списке девчонка, увлекаемая в укромный уголок с какой-нибудь вечеринки – будь то в "Золоте" или в "Короне", или в "Твин Пиггс", или в "Эль Гаучо", или в "Метле" – скорее сама увлекала модного телепродюсера в уголок. И едва позволив снять с себя лифчик, тут же начинала выпрашивать либо роль, либо деньги, либо поездку за границу. А ведь было время, когда они позволяли себя целовать за просто так, не обговаривая никаких кондиций.. В какой момент произошел этот перелом? Когда в донжуанском списке счет пошел на вторую сотню? Как и положено хорошим и добрым девочкам, Лана во всем копировала маму. Хорошие добрые девочки всегда стремятся подражать своим мамам, особенно когда в семьях нет пап. – Такая красивая, и не замужем, – ворчливо шептались дворовые пенсионерки. – А потому что гордая очень, вот и не замужем. – И девчонку, а не парня родила. – Девчонка безотцовщина – это лучше чем пацанчик без отца. – Да, девочки они ласковые. – Не все… А Ланочка росла ласковая. Маленькая у них была семья, маленькая, но дружная. Мама, тётя Валя и Ланочка. Вообще, по свидетельству о рождении и по паспорту она была не Ланочка, а Светлана Дмитриевна Самарина. Но оттого, что была она гибкой, тонкой и легкой, как сказочная лесная лань, звали ее Ланой. С детского садика это пошло. Светланка-Ланка. А потом первая часть имени-прозвища пропала, и в школе уже само собой как-то получилось, что, тоненькая девочка с огромными, как у лесной лани, черными глазами стала подписывать свои тетрадки Лана Самарина. Тетрадь по чистописанию ученицы первого А класса Ланы Самариной… А со второго класса и в классном журнале ее стали записывать как Лану. И в детской поликлинике в карточке было написано – Лана Самарина. И когда лесная лань пошла получать паспорт, на семейном совете думали, записаться ли в паспорт Светланой, как в свидетельстве о рождении, или Ланой Дмитриевной, как сложилось по жизни? Но по совету соседа по лестничной площадке, опытного во всех отношениях военного пенсионера Матвея Борисовича, решили, что пусть в паспорте Ланочка запишется полным именем. – А то путаница потом выйти может, – сказал исполненный жизненного опыта, Матвей Борисович. – Потеряются какие-нибудь документы, а останется свидетельство о рождении, тогда могут трудности возникнуть, всякое бывало… И Матвей Борисович принимался запугивать своих соседок рассказом о том, как его бабка Наталья Васильевна никак не могла получить в наследство от своей умершей старшей сестры полдома на Псковщине, потому как в завещании сестра прописала ее Натальей, а в паспорте она была Наталия, без мягкого знака… – Вот и будет ваша Светлана-Лана мучиться, если по документам имя разное, – поучал Матвей Борисович. Ему эта менторская роль и нравилась, и удавалась. А то как же! В семье у соседок мужика в доме нет, случись что, всегда к нему и тётя Валя, и Мила обращались. И кран подвернуть, и гвоздь забить или отогнуть, и лампочку сломавшуюся в патроне выкрутить… Основным домашним воспитателем Ланочки была тетя Валя. Мама все время на работах. С одной – на другую, а то, порою, чтобы деньги на отпуск заработать, и третью работу брала. И зарабатывала. И в отпуск с Ланочкой ездила каждый год – и в Крым, и в Сочи, и в Турцию… Зарабатывала так, что не стыдно было Ланочку одеть и на детский праздник, и на первые ее дискотеки в школьном спортзале. Однако время на дворе такое было, что не угонишься за иными подругами в нарядах да с дорогими мобильными телефончиками. И сколько бы мама не брала халтур, сколько бы не бегала с одной работы на другую, все равно те девочки, у которых были папы, и при этом папы эти работали – кто в таможне, кто в банке, а кто в модном автосалоне, – такие девочки и одевались лучше, и телефончики имели куда как более модные и навороченные! – Не дружи с этой Надькой! – назидательным тоном говорила тётя Валя. Ланочка надувала губки и обижалась, делая вид, что не понимает, о чем таком тетя Валя говорит. – Почему я не должна дружить с Надей? – Потому что они богатые, потому что за ними не угонишься. – А я и не гонюсь, – пожимала плечиками Лана – Будешь и гнаться, будешь и завидовать, – вздыхала тётя Валя, – как начнете женихов делить, так и зависть появится. А тебе за богатыми не угнаться. Гляди какую этот таможенник домину отгрохал, ничего люди не боятся! Ланочка ходила на день рожденья к своей школьной подружке Наде Бойцовой. У Нади был папа. Он носил зеленую форму с погончами и ездил на "мерседесе". Работал папа Нади Бойцовой на Выборгской таможне. Дом у Бойцовых был и правда очень большой. Кирпичный, с башенками. В три этажа. Был у них в этом доме и зимний сад с попугаями и канарейками, без привычных клеток порхавшими здесь с экзотической ветки на экзотическую ветку. А в зимнем саду находился еще и бассейн под пальмами, в котором росли розовые лотосы и расцветала королева цветов – Регина-регия. Впрочем, кроме декоративного бассейна для души, имелся в доме и утилитарный бассейн для тела, ничуть не уступавший по длине и ширине тому бассейну районного Физкультурно-Оздоровительного Комплекса при ДСШ, в который девочки их класса ходили на уроки физкультуры – сдавать зачет по плаванию. В доме у Бойцовых было много всяких чудес. И огромная игровая с барной стойкой, со столами для американского пула и русского бильярда, а также с кегельбаном на четыре дорожки боулинга. И огромный экран плазменного домашнего кинотеатра с набором больших звуковых колонок, смотреть на котором кино было совсем не так, как дома у телевизора. И сауна, и солярий, и тренажерный зал. А у самой Нади Бойцовой была не одна комната, а целых три. На втором этаже располагалась как бы ее целая отдельная квартира с гостиной, где девочка могла принимать подружек, кабинетом, где Надя готовила уроки, и спальней, где дочка таможенника могла комфортно спать. Вечером следующего дня, после того, как Лана сходила на день рожденья к Наде, и после того как она в детской непосредственности своей поделилась восторгами от увиденных чудес, тётя Валя шепталась на кухоньке с мамой Милой. – Ты понимаешь, теперь совершенно невозможно принимать ее гостей у нас, после того, как они собирались у этих Бойцовых и Филипповых, – шептала мама Мила. Шептала, боясь, что услышит их Ланочка, делавшая в своей комнате уроки. – Я ей и говорю, не дружи с богатыми, – кивала тётя Валя. – А как ей не дружить? – горестно хмыкала мама Мила. – Учатся-то в одном классе. – Не верю я в такую дружбу, не могут дружить разного поля ягоды, – ворчала тетя Валя. – А я думаю, день рождения-то все равно ведь Ланочке надо устраивать. – И что делать будем? – А кафе снимем. – Кафе? Такие деньжищи… – А что делать? Надя Бойцова своего отца панически боялась. А что лучше? Панически бояться своего отца, или не иметь отца вовсе, как его не имела Лана? Когда пьяный и ничего не видящий Вадим Бойцов рыскал по своему дому, он напоминал немецкий танк "тигр"… Такой же огромный, такой же страшный и такой же подслеповатый – ничего не различающий сквозь заплывшие жиром и алкоголем смотровые щелки… Своих баб, как Вадим Вадимович называл жену, дочь и тёщу, полковник таможенной службы Бойцов люто ненавидел. И тёщу – Анастасию Максимовну, и жену Ирку, и дочку – Надю… Дом огромный, Надина "девичья половина" аж на другом этаже и в другом крыле, вдали от маминого будуара, но тем не менее перепуганной девочке не раз доводилось слышать, как сопровождая свои хлесткие удары яростной матерщиной, отец кричал на мать: "Ты, блядь! Ждешь, что меня посадят! Ждешь, сука, что меня загребут! Чтобы со своей долбаной мамашей тут бордель развести! А вот отсосёте обе! Если меня посадят, то все государству по суду отойдет!" И ржал потом. "Все государству по суду отойдет, и хер я вам кому это все завещаю! Нищими, нищими по свету поползете! И старуха эта Анастасия Максимовна ёбнутая, и ты – блядища, и дочка твоя!" Вадим Вадимович очень сына хотел. А его Ирина родила ему дочь. И потом еще сделала два аборта, после которых врачи беременеть не рекомендовали. Когда папаша приезжал, Надю начинала бить дрожь. А когда его не было дома – было тревожное ожидание, что вот приедет… В принципе, домочадцы отвечали главе семьи чувствами адекватным его ненависти. Только выражалось все это у всех по-разному. Анастасия Максимовна позволяла себе делать открытые высказывания вроде "когда этого идола только удар хватит!". Мать Нади, Ирина Леонидовна, соблюдала некий материнский этикет и при дочери с негативными декларациями не выступала. Правда, выглядело это порою ненатурально. Особенно когда после очередного вечернего пьяного "правежа" у своего супруга, выходила в столовую с распухшей губой и плохо припудренным бланшем. А Надя? А сперва, пока не начала ощущать себя взрослой, Надя отца своего просто панически боялась. Уже потом Надя стала понимать, что отец более всего опасался ее взрослости и самостоятельности. Он все силы прилагал к тому, чтобы повязать всех своих семейных, чтобы приучить всех баб своих жить не самостоятельно, а только принимая жизненные блага из его рук. Ручными, прирученными, беспомощными – они ему были нужны. Отцу они были нужны для того, чтобы он мог их ненавидеть и презирать. Презирать, как ни к чему неспособных и бесполезных существ, вроде их карликового резеншнаутцера Карлушки, которого выкинь из дома – так через день и подохнет с голоду на улице, так как ни на что не способен – ни пищу себе добыть, ни даже у слабого ее отнять. Так и эти, "ничтожные его бабы", какими их полагал Вадим Вадимыч, должны были подохнуть в канаве под забором, если с ним что случится. Вадим Вадимыч порою в злобе орал на жену: "Бордель хотите здесь устроить, когда помру? Ёбнутая старуха будет тут вроде мадам, а ты как ходовая шлюха, а эта дочка твоя, как шлюха начинающая?" Хоть дом и очень большой, но Надя наслушалась такого вдосталь. И очень переживала. Бывало, ляжет в своей спальне – нет отца дома. А от каждого звука снаружи – просыпается, вздрагивает… Вот, хрустя широкими шинами по красному гравию садовых дорожек, подъехал к парадному крыльцу папашкин джип. Вот мягко хлопнули дверцы дорогого авто. Вот шофер с помощником вытаскивают пьяного папашу, ведут его к крыльцу… Сейчас начнется брожение танка "тигр" по залам и коридорам… На бабушкину половину танк "тигр" не заползал. Там была как бы "заминированная для его гусениц территория". Папашка как-то спьяну сцепился с бабулей – убью, суку старую! А Анастасия Максимовна ему сразу контрудар – милицию вызову, протокол тебе на работу в твоё главное таможенное управление перешлют, а я еще и в налоговую копию попрошу, чтобы послали, уволят тебя, зятек мой любимый-золотой. Папаша тогда полчаса без повторов матерился, но бабулю пальцем не тронул. На матери отыгрался потом. Мама неделю два симметричных бланша под обоими глазами пудрила-пудрила, а все равно заметны были… Эти следы папашкиной страсти. – А интересно, он когда ее бьёт, он ее трахает потом? Или только бьёт? – рассуждала Надя. – Дура ты, разве так можно о матери и об отце? – возмущалась подружка Ланочка. – Можно, – отвечала Надя, – мне вот еще интересно, он оргазм испытывает, когда мамашу по морде бьёт, или нет? Ланочка пожимала худенькими плечиками и ничего не отвечала. У нее отца не было. Но у нее не было и такого огромного дома, не было столько платьев, компьютеров и велосипедов с роликами, сколько этого добра имелось у Нади. Так и что лучше? Иметь отца? Или не иметь? А когда она повторила этот свой вопрос вслух, Надя вдруг рассмеялась. – Иметь отца? Это ты в смысле трахаться с папашкой, что ли? Ланочка аж вспыхнула-зарделась – ну ты, Надька, совсем. – А что совсем? – поджав губки фыркнула Надя. – Почитай вон в интернете на слово ИНЦЕСТ. Думаешь, не бывает такого? – Может и бывает, – ответила Лана, вздохнув, – но мне всегда хотелось иметь… – она запнулась на этом слове. – Мне всегда хотелось, чтобы у меня был отец. – Такой, как у меня? – хмыкнула Надя. – Не знаю, – отвернувшись, тихо ответила Лана. Изо всех Ланочкиных подруг Надя была самой интересной. Не в смысле того, что дом Нади было полной чашей, что в ее владениях была целая тьма кукол, компьютеров, электронных игр, бильярдов, кегельбанов, и даже бассейнов, где девчонки могли вдоволь разгуляться и повеселиться, покуда страшный Вадим Вадимыч на работе… Он, кстати говоря, гостей дочери никогда не выгонял и не шугал, но так уж было принято, что если Надин папа находился дома, девочки в гости к Наде не заходили, а когда он приезжал, старались побыстрее смыться. – Взгляд у него тяжелый какой-то, – жаловалась одна из подружек. – Такое впечатление, будто с укором каким-то смотрит или ждет чего-то. – Это он тебе просто под юбку заглянуть хочет, – хмыкала в ответ Надя, закатывая к небу свои красивые карие глаза. Да, Надя была самой интересной из Ланочкиных подруг, но не потому что у той были блага, которыми, кстати, все подружки очень и очень любили попользоваться. Нет, Ланочку тянуло к Наде, потому что та была не по годам взрослой. И рассуждала не как девочка, а как взрослая женщина. – А откуда ты все это знаешь? – порою спрашивала изумленная Ланочка. – Оттуда и знаю, – самодовольно хмыкала Надя, делая многозначительную мину, и тоном, позой и выражением лица как бы намекала на какое-то секретное знание, которым она в отличие от своих ровесниц располагала. Да, Надя была самой интересной. Ее и парни все побаивались. Ну, не только потому что знали, кто у нее отец, и что случись какая-нибудь неприятность, можно будет и получить, так что мало не покажется. И родителям достаться сможет на орехи. Уважали и по… Как бы это… По имущественному статусу, из-за богатства. Но парни Надю не только за положение ее страшного папашки уважали. И сама Надя умела за себя постоять. Все на Котовом поле помнили тот случай, когда пьяные, обкуренные анашой цыгане забрели на школьную дискотеку, а Надя с Ланочкой учились тогда в девятом, и начали эти смуглые ребята к девочкам приставать. Принялись руки распускать, выражаться. И из парней с их школы никто тогда не вступился за девочек. Все цыган боялись. Прямо оцепенение какое-то от страха напало на мальчишек из десятого и из одиннадцатого классов. А Надя, когда ее за талию попытался обнять самый пьяный и самый наглый из непрошенных гостей, маникюрными ножницами этому "роме" по морде и в живот! Кровищи было! Тут сразу и скорая, и милиция. Ну, и кабы не папаша – полковник, порезали бы потом цыгане Надю. По-крайней мере, грозились подкараулить по дороге из школы.. Но папашка Надин ездил на стрелку с местным бароном, после чего цыганские пацаны за километр стали обходить дискотеку на Котовом… Такой вот Надюха девчонкой была. – И откуда ты про все такое знаешь? – спрашивала Ланочка, недоверчиво вскидывая красивые дуги бровей. – Знаю, – бурчала Надя, – в Интернете нашла и прочитала. Говорили подруги про все. И про кино, и про мобильные телефончики, и про модные тряпочки, и про Бритни с Дженнифер… Но обо всем этом можно было поговорить с любой из Ланочкиных подружек. И суть разговора всегда была бы примерно одинаковой, не изменяющейся от перемены собеседницы. Однако про одну вещь по-настоящему душевно можно было поговорить только с Надей. Только Надя могла сказать про отношения с мужчинами так веско и так убедительно, что ей Ланочка сразу верила. И Любочка Тимофеева, и Оленька Разбаш – тоже с удовольствием болтали о парнях и про все такое. Но их познания основывались на киношках и рассказах старших родственниц и подруг. То, что говорили про взрослые отношения Любочка с Оленькой, – звучало как-то по-детски. Словно девочки детсадовского возраста в песочнице играют в кухню и пластмассовыми ножиками режут нарванную на газоне травку, подражая маме и бабушке, готовящим обед… А вот Надя говорила про взрослые отношения так, как будто ей было тридцать лет. Так, как будто она уже замужем побывала. – И откуда ты это знаешь? – спрашивала Лана. – Знаю, – отвечала Надя. – Дайте нам, пожалуйста, двадцать рублей! Нам очень нужно… Эти две девчонки смотрели на него как на последнюю надежду. Глаза, словно четыре габаритных огонька у двух тонущих на море судёнышек. Спасите наши души. |
|
|